Стреляй, я уже мертв

12. Палестина, 30-е годы

Изекииль вздохнул. Он словно видел самого себя на палубе того корабля, на котором вернулся в Палестину. Мариан смотрела на него молча, дав время вернуться из прошлого к настоящему. Потом тоже пристально посмотрел на нее и улыбнулся.

— Что ж, я рассказал вам очередную главу этой истории.

— Знаете, что? Я удивлена, что вы говорите о самом себе в третьем лице. Вы говорите «Изекииль», словно это другой человек.

— На самом деле тот Изекииль и есть другой человек. Что могло во мне остаться от того мальчика? А кроме того, мне хотелось бы посмотреть на события со стороны.

— Это невозможно, — возразила Мариан.

— Возможно, возможно. Когда я думаю о том дне, когда мы с Далидой и моей матерью вернулись в Палестину, то вижу двух испуганных детей на палубе корабля, плачущих оттого, что пришлось покинуть землю отца. Меня так трогает эта сцена, но я не чувствую себя ее частью. В общем, — добавил он устало, — теперь ваша очередь продолжать.

Мариан не могла сдержать улыбку, а когда это осознала, то разозлилась на саму себя. Ей хотелось бы сохранять дистанцию с этим человеком, так поступил бы профессионал, не принимая близко к сердцу его рассказ.

— Продолжим в другой раз. Завтра у меня встречи на Западном берегу реки Иордан. Я посещу пару еврейских поселений и хочу заглянуть в Рамаллу.

— Так что завтра у меня выходной, — пошутил Изекииль.

— Я договорилась об этих встречах гораздо раньше, — извинилась Мариан.

— Не извиняйтесь, я не прошу вас давать объяснения! Я лишь старик, развлекающийся тем, что рассказывает истории, которые, уж не знаю почему, вас интересуют, хотя не имеют никакого отношения к вашей работе.

Она прикусила губу, ничего не ответив, пока не нашла правильные слова.

— Для меня все ваши рассказы важны, иначе я бы не смогла выполнить свою задачу.

— Думаю, что в семье Зиядов тоже обнаружился болтун вроде меня.

— Зачем вы так говорите? — от заявления Изекииля Мариан почувствовала себя неловко.

— Очевидно ведь — то, что вы мне рассказали, не просто голые факты.

— Ну да, мне помогли понять, что означает для палестинцев потеря домов, земли, будущего. И да, мне повезло найти щедрого рассказчика, открывшего сердце и рассказавшего про всё, что выстрадал.

Они распрощались. Мариан сказала, что позвонит через пару дней, чтобы снова встретиться, «если позволит ваша внучка».

— Ханна чувствует ответственность за меня.

— Вам повезло иметь внуков.

— Вы еще молоды, чтобы их иметь, но всё еще впереди.

Добравшись до отеля, Мариан рухнула на кровать и закрыла глаза. Она чувствовала себя истощенной от стольких эмоций, которые пробудили в ней эти беседы со стариком. Она не хотела ему сопереживать, хотя с каждым днем дистанция между ними всё сокращалась, дистанция, необходимая для того, чтобы она могла выполнить свою миссию.

Ее разбудил звонок телефона. Она удивилась, услышав голос Мишеля, директора ее организации.

— Похоже, ты хочешь, что я тебя уволил, — сказал он вместо приветствия.

— Мишель, я еще не закончила работу.

— Вот как? Ты что, собираешься единолично решить все проблемы Ближнего Востока? Да ладно тебе, Мариан! Тебе просто нужно написать доклад о перемещенных лицах, опросить несколько семей, повидаться с несколькими министрами, и работа завершена.

— Не всё так просто.

— То есть как это? Ты делала это уже много раз, напомню тебе о Бирме, Шри-Ланке, Лагосе...

— Это совсем другое.

— Ничего подобного, и боюсь, что ты слишком во всё это влезла, и это плохо, нам за такое не платят. Я именно об этом первым делом тебя предупредил, когда ты начала у нас работать, но вы, американцы, такие сентиментальные. Ладно, хватит уже трепаться, я хочу, чтобы ты завтра же вернулась, если собранного материала окажется недостаточно, отправлю еще кого-нибудь закончить работу.

— Да что ты такое говоришь! Я сама ее закончу и никому не позволю вмешиваться.

— Пока еще я директор, и только потому, что я тебе сочувствую, приказываю тебе завтра же вернуться в Брюссель, если к вечеру тебя не будет в моем кабинете, ты уволена, мы пошлем израильским властям письмо с заявлением, что ты нас больше не представляешь.

Мариан поняла, что проиграла эту битву и у нее не остается другого выбора, как вернуться в Брюссель. Она позвонила администратору и попросила забронировать ей билет на ближайший рейс в Бельгию. Ей повезло — как раз был один рейс в семь утра, и там оставалось два места.

Когда она вошла в кабинет директора, он не был дружелюбен.

— Ты уже большая девочка для таких глупостей, — сказал он, жестом предложив сесть.

— Ты же знаешь, что я просто хотела всё сделать как следует, а в Палестине это непросто.

— Мариан, я знаю, что для тебя это что-то личное, знаю, что ты не называешь мне причину, но я всё замечаю. Ходят слухи, что ты расходишься с мужем и используешь поездки как способ сбежать от всего. Может, тебе стоит взять отпуск или просто посмотреть проблемам в глаза. Я уже дважды разводился, и знаю, что это непросто. Не заставляй меня жалеть о том, что послал тебя в Палестину, думаю, тамошняя ситуация выбила тебя из колеи, возможно, тебе следовало сделать перерыв после Бирмы. Я же предупреждал, что эта работа требует хладнокровия врача — каждый день они сталкиваются со смертью, а мы с трагедией, но ни они, ни мы не можем принимать это слишком близко к сердцу, иначе не сможем сделать свое дело.

Она выслушала его, как послушная ученица. Мариан не хотела делиться подробностями личной жизни, а тем более рассказывать о том, что уже несколько месяцев как развелась. В конце концов, он видел Фрэнка лишь пару раз. Как только она получила эту работу благодаря связям своего мужа, их брак начал разваливаться, и временное расставание казалось хороших выходом. Фрэнк остался в Нью-Йорке, а она устроилась в Брюсселе. В итоге они все-таки решили развестись, хотя и поддерживали дружеские отношения. «На самом деле я знала, что Фрэнк навсегда останется там», — подумала она.

Мариан вручила Мишелю упаковку фиников, которую купила в аэропорту, и решила воспользоваться своим даром убеждения, чтобы он позволил ей вернуться. Час спустя она этого добилась, но при одном условии: шеф потребовал, чтобы она составила письменный отчет. Ей ничего не оставалось, как согласиться.

Дни до возвращения в Палестину показались ей вечностью. Она позвонила Изекиилю, чтобы назначить следующую встречу. Мариан отметила его усталый голос и забеспокоилась, услышав, как тяжело он дышит.

Когда она наконец-то приземлилась в Тель-Авиве, то почувствовала облегчение. Она вернулась. Мариан взяла в аренду машину, чтобы вернуться в Иерусалим, в «Американский квартал». Этот отель уже казался ей домом. На следующий день она возобновит беседы с Изекиилем. Прибыв к дому из золотистого камня, она удивилась, что никто не открыл дверь. И встревожилась. Неужели он не хочет ее видеть? Сосед объяснил, что стучать не стоит, у старика ночью был приступ, и его увезли в больницу. Нет, он не знает, что именно произошло.

Она вела машину, не замечая, что превышает скорость. Когда Мариан добралась до больницы, медсестра сказала ей, в какой палате лежит больной. Она даже не дождалась лифта и нетерпеливо поднялась по лестнице, шагая через ступеньку, побежала по коридору, пока не нашла дверь палаты. Она уже собиралась войти, но вздрогнула от голоса Ханны.

— Это вы, Мариан? Что вы здесь делаете?

— Сегодня я должна была встретиться с вашим дедушкой, приехала к вам домой, и мне сказали, что он в больнице. Это серьезно?

— В его возрасте всё серьезно. У него поднялось давление и из-за аллергии воспалились бронхи, я уже вам говорила, что у него больное сердце, он перенес два инфаркта. Проходите, он будет рад вас видеть, думаю, что он по вам скучал.

Мариан и Изекииль пожали друг другу руки, и она заметила, что его рука очень слаба, хотя он и рад ее видеть.

— Ну вот, теперь Ханна может идти по своим делам и не беспокоиться обо мне. Хотя скоро зайдет мой внук Йонас.

Когда они остались одни, он попросил ее придвинуть стул поближе к кровати.

— Так я вас лучше услышу, ведь сейчас ваша очередь рассказывать.

***

Дина помогала Айше складывать простыни, которые потом они прятали в огромные коробки, разбросанные по всей комнате, некоторые уже переполняла одежда и всякие бытовые мелочи.

— Вся моя жизнь — в этих коробках, — произнесла Айша, сдерживая всхлип.

— Не останавливайся, у нас еще много дел, — ответила ей мать, тоже пытаясь не раслакаться.

Обеим расставание давалось нелегко, но они знали, что дальше откладывать нельзя. Юсуф повел себя как любящий муж, но дни его сражений и миссий для Фейсала закончились, и настало время начать семейную жизнь. Он согласился лишь с тем, что дом будет в Иерусалиме, а не на другой стороне реки Иордан, где его ждало куда более безрадостное будущее на службе у Абдаллы.

Но Юсуф знал, что его мать не выносит Айшу, и совместная жизнь превратится в бесконечные жалобы и стычки между двумя женщинами, и потому он решил принять предложение Омара, семья которого по-прежнему была одной из самых известных в Иерусалиме. Юсуф помогал ему с торговыми сделками в Аммане, где мог рассчитывать на поддержку былых товарищей по оружию, оставшихся верными эмиру Абдалле. Омар был доволен, что на него работает Юсуф, обладающий такими связями, он был на короткой ноге даже с самим шарифом Хусейном и сражался рядом с его сыном Фейсалом, к сожалению, теперь уже покойным.

Омар чувствовал себя в долгу перед Юсуфом и семьей Айши и всячески им помогал. В конце концов, именно он уговорил Ахмеда Зияда присоединиться к их делу, к борьбе против турков, и Ахмед заплатил за это своей жизнью. Но Мухаммед не хотел на него работать, предпочитая остаться в карьере с Иеремией.

Юсуф купил дом и приличный участок земли в Дейр-Ясине, тихой деревушке, расположенной в пяти километрах к западу от Иерусалима.

Он не дал Айше возможности отказаться. Просто повел посмотреть на новый дом и велел подготовиться к переезду.

— Твой брат был с нами очень щедр, но пришло время иметь собственный дом. Ты будешь жить недалеко от матери, — сказал он в качестве утешения.

И вот теперь они с Диной укладывали в коробки то, что для Айши было всей ее жизнью.

— А где Рами? — спросила Дина. — Он должен помочь нам с этими коробками, мы сами не справимся.

— Он там, с Вади и Беном. Они уже давно вернулись из школы.

Айша гордилась тем, что сын ходит в британскую школу святого Георгия в Шейх-Джарахе, где обучались дети из влиятельных иерусалимских семей. Это Омар убедил их отправить Рами в эту школу, там учились двое его внуков. Поначалу Юсуф отказывался, но Айша убедила его в том, что они не должны отвергать возможность дать сыну лучшее образование.

— Мы не так богаты, как Омар, не живем в одной из вилл в Шейх-Джарахе. Я не хочу, чтобы нашего сына принимали за того, кем он не является, — возражал Юсуф, он не доверял тем влиятельным арабам, которые жили в элегантных кварталах города. Но в конце концов он сдался, ведь какой отец не хочет для сына самого лучшего?

— Ладно, мы закончили, — сказала Дина, сложив в коробку последнюю простыню.

Айша вздохнула и посмотрела в окно.

— Рами, Вади и Бен неразлучны, они будут скучать друг без друга. Вади не просто кузен, он для моих детей как брат, как и Бен. Конечно, Марину я люблю как родную сестру, — сказала Айша, не сдержав слезы.

— Аллах был милостив ко мне и подарил внуков, Рами и Нур дали мне столько радости, как и дети Мухаммеда, Вади и Найма. Ты права, они как родные братья и сестры, и у каждого доброе сердце. Что касается Бена, сына Марины, он тоже для меня как внук.

В 1935 году Рами исполнилось шестнадцать, его сестре Нур — одиннадцать, а Вади и Найме — пятнадцать и двенадцать. Бену только что исполнилось четырнадцать, а Далиде, дочери Мириам и Самуэля — тринадцать. Изекииль был самым младшим — десяти лет. Они все росли вместе в Саду Надежды, делили друг с другом игры и вместе устраивали первые шалости, а теперь, вступив в подростковый возраст, стали больше, чем просто друзьями. Как когда-то влюбились друг в друга Марина и Мухаммед, теперь уже сын Мухаммеда Вади не мог отвести глаз от Далиды, дочери Мириам и Самуэля. Взрослые ничего не говорили по этому поводу, хотя все были встревожены.

Дина считала удачей, что дружба между семьями Сада Надежды так и осталась нерушимой, несмотря на участившиеся стычки между арабами и евреями. Поначалу она не придавала значения тому, что всё больше евреев прибывает на палестинскую землю, и даже журила Мухаммеда за то, что это волновало его, но теперь она не могла отрицать, что их исконные земли всё больше превращаются в еврейские.

«Мы сами виноваты в том, что продали им наши земли», — сетовал Мухаммед. И он был прав. Если бы им не продавали землю, поток иммигрантов в Палестину быстро бы иссяк.

Когда они закрыли последние коробки, женщины в тревоге переглянулись. У Айши уже было двое детей, но для Дины она всегда оставалась малышкой.

Они сели у двери дома, дожидаясь, пока мужчины унесут коробки. На следующий день Айша с детьми переехали в Дейр-Ясин, но в тот вечер Кася устроила большой прощальный ужин. Они с Руфью весь день готовили и пригласили также Хасана с Лейлой, Иеремию и Анастасию. Присутствовал и старый Натаниэль, который со своим помощником Даниэлем, сыном Мириам, продолжал работать в импровизированной лаборатории. Не присутствовал только Йосси.

Он почти не выходил из дома, ухаживая за больными и своей женой Юдьфью. Но пришла его дочь Ясмин с Михаилом. Дина улыбнулась при мысли о том, что Ясмин сделала Михаила мягче. При появлении девушки сердитое выражение его лица тут же менялось. Все веселились, ели и болтали до позднего вечера, как и всегда в подобных случаях. Единственное, что беспокоило Дину, так это присутствие Мойши и Эвы. Эти евреи ей не нравились — они так отличались от ее друзей из Сада Надежды.

Она знала, что Марине они тоже не особо нравятся, она призналась в этом Айше. Но всё же они были поселенцами, которым Самуэль выделил участок в Саду Надежды. Антипатия была взаимной, потому что Мойша и Эва тоже не скрывали свой дискомфорт, когда сталкивались с Диной, Айшей, Сальмой или Мухаммедом. Дину раздражало высокомерие, с которым Мойша обращался с арабами, Кася не раз заставляла его замолчать, когда он заявлял, что Палестина не принадлежит арабам, и однажды евреи будут биться за нее не на жизнь, а на смерть.

Настал вечер, и Марина пришла к Дине домой.

— Ты всех задерживаешь, мама уже нервничает, — сказала она, взяв Айшу за руку.

— Дело в том, что Юсуф и Мухмаммед только что прибыли, мы еще не готовы. Рами с вами? — спросила Айша.

— Дети уже давно нам помогают. Заканчивают развешивать на деревьях гирлянды.

Кася и Руфь наготовили всего вдоволь. Еврейские и арабские блюда были расставлены на большом деревянном столе, который много лет назад собственными руками сделали Яков и Ариэль. Мириам приготовила шоколадный мусс, который научилась готовить в Париже.

Михаил присматривал за бараниной, медленно томившейся в печи.

Женщины сидели в доме, наслаждаясь проникающим через окна весенним ветерком, мужчины предпочли сад, где могли курить в свое удовольствие, чтобы Кася не читала им по этому поводу нотаций.

Иеремия принес для всех тонкие ароматизированные сигары, которые купил у египетского торговца.

— Как только мы устроимся, приходите в гости, — сказала женщинам Айша.

— Я приду еще раньше, чтобы тебе помочь. Ты не сможешь обустроить дом одна, — ответила Марина.

— Мы можем поехать вместе, — предложила Сальма.

— А кто же тогда позаботится о твоих детях? — спросила Дина у невестки.

— Вади и Найма вполне могут обедать вместе с нами, — сказала Кася. — Ведь наш дом всего в двухстах метрах от вашего.

— Пойду попрошу у Иеремии сигару, — сказала Мириам, собираясь выйти в сад.

— Смотри, потом опять будешь кашлять, — упрекнула ее Кася.

— Я знаю. Но мне нравится курить, и я не собираюсь бросать.

С минуту они помолчали. Все здесь любили Мириам и остро переживали ее страдания. Даже Дина, при всей своей преданности Самуэлю, не могла его не упрекать, что он оставил жену и детей.

Вернувшись из Парижа, Мириам объяснила, что Самуэлю пришлось остаться в Европе, чтобы уладить какие-то дела; этой же версии она придерживалась и спустя два года, а Самуэль за это время ни разу так и не наведался в Палестину, даже чтобы повидаться с женой и детьми. Дина не сомневалась, что в жизни Самуэля появилась другая женщина.

Однажды вечером, когда Мириам учила ее готовить свой знаменитый шоколадный мусс, который так любили все дети из Сада Надежды, Дина решилась спросить у нее об этом напрямую. Мириам сначала колебалась, но потом все же честно рассказала о появлении в их жизни Кати и о том, как прочно она обосновалась в настоящем и будущем Самуэля. После этого Мириам попросила мужа дать ей свободу. При этом она не хотела, чтобы ее кто-то жалел, или чтобы дети росли, зная, что отец их бросил. Поэтому она так и держалась за свою легенду, что Самуэля якобы держат в Париже какие-то важные дела, и что купленная им там лаборатория требует его постоянного присутствия.

Она говорила Далиде и Изекиилю, что, когда они подрастут, то поедут в Париж учиться и снова будут жить вместе с отцом, Далида с Изекилем рассказывали об этом Вади, Рами, Найме и Нур, а те, в свою очередь — своим родителям. Дина молча слушала эти байки, не пытаясь ни в чем разубеждать внуков, а сама задавалась вопросом, поймет ли когда-нибудь Самуэль, что уже потерял своих детей.

— Когда-нибудь я попрошу у Мириам такую сигаретку, — заявила Айша.

— Что ты такое говоришь? — испугалась Дина. — Твой муж никогда не допустит, чтобы ты курила, и твой брат тоже.

— Но они же не возражают против того, чтобы Мириам курила, — возразила Айша.

— Правильно, я тоже курю, — напомнила Анастасия. — Правда, не так много, как Мириам, и мой муж не возражает. А мужчинам пора привыкнуть, что не только они могут заниматься приятными вещами.

— Иеремия ни в чем не смог бы тебе отказать, — заметила Руфь.

— А я и не спрашивала у него разрешения курить, просто курю и всё, — ответила Анастасия.

Пока женщины болтали, Мириам курила на пороге, прислушиваясь к разговорам мужчин. Дина отнесла ей гранатовый сок, жестом показав остальным, чтобы не беспокоились.

— Не выношу эти разговоры о том, что когда-нибудь мы перестанем ссориться, — шепнула она Мириам.

— Да, именно так они и говорят. Они разговаривают о Мусе аль-Алами. Юсуф уверяет, что Муса несколько раз встречался с Бен Гурионом. Он услышал это от Омара, и думаю, что благодаря хорошим связям при дворе эмира Абдаллы.

— Муса аль-Алами — честный и справедливый человек, когда он был главным прокурором Палестины, то был безупречен, — сказала Дина.

Они замолчали, слушая разговор мужчин. Юсуф дымил и осторожно сообщал свои новости.

— Бен Гуриону трудно было выбрать лучшего посредника, чем Муса аль-Алами, тот всегда знал, как оставаться в стороне от политики, и именно поэтому может разговаривать со всеми. Его слушает и муфтий, и руководители Истикляля, такие семьи, как Нашашиби, Дажани и Джадиди прислушиваются к его мнению.

— Но к сожалению, не в его власти принимать решения, — прервал его Михаил, — возможно, если бы это зависело от него, то он договорился бы с Бен Гурионом. Но Муса аль-Алами не представляет всех палестинцев, так что не думаю, что его переговоры с нашими представителями к чему-то приведут.

— Такой договор стал бы благом для всех, — заверил Иеремия.

— Зависит от того, о чем договариваться. Ты же слышал Юсуфа, Бен Гурион предлагает создать федерацию стран Ближнего Востока. Даже допускает возможность, что ее частью станет объединенное государство арабов и евреев. Раньше шариф Хусейн уже согласился разрешить евреям селиться в большом арабском государстве, но с тех пор многое изменилось, думаю, что даже слишком, — сказал Мухаммед.

— Что было, то прошло, — снова ступил в разговор Михаил.

— Мусу аль-Алами заботит то же, что и нас — что еврейская иммиграция не прекращается, и они скупают нашу землю, а в особенности его волнует та нищета, в которой живут наши крестьяне, лишенные привычной работы поденщиков. Насколько я знаю, он также сказал Бен Гуриону, что они не придут к согласию, если сионисты будут настаивать на праве скупать земли. Бен Гурион — непростой человек, его трудно убедить в чем-то, что противоречит его представлениям, — заявил Юсуф, наблюдая, как на его слова отреагируют Иеремия, Игорь и Натаниэль — эти люди были его друзьями, но всё же евреями.

— А муфтий? Почему муфтий не принял предложение Бен Гуриона? — поинтересовался Игорь, искоса посматривая на своего сына Бена, залезающего на дерево, и спрашивая себя, почему Марину не беспокоят шалости сына.

— Насколько я знаю, муфтия Хусейна это предложение заинтересовало, хотя он и не доверяет сионистам, да и с какой стати нам раздаривать свои земли? Эта земля наша, — заявил Юсуф.

— Если и те, и другие будут стоять на своем, то мы так и не придем к соглашению, а от этого потеряют все. Поэтому я не понимаю, как содержание переговоров Бен Гуриона и Мусы аль-Алами просочилось в прессу. Об арабском государстве сообщаются самые мелкие детали, тот, кто допустил утечку, хотел исключить малейшую возможность заключения договора, — сказал Михаил.

Дина подумала о Самуэле. Ей хотелось узнать мнение старого друга. Она слушала мужчин и говорила себе, что они неискренни, что хотя и называют себя друзьями, но не разделяют одну и ту же точку зрения, да и не хотят знать мнение другого. Юсуф больше остальных был уверен в собственных словах, как и Михаил, который поддерживал Луи и теперь замолчал. Она знала, что Луи — член партии «Хагана», тайного вооруженного формирования евреев. Никто не говорил ей об этом, она просто знала, она ведь была знакома с Луи с того дня, когда он приехал в Сад Надежды. Очень скоро он вступил в «Ха-Шомер», стал одним из «стражей», которые защищали первых поселенцев от бандитских набегов. Луи всегда был слишком большим мечтателем, чтобы смириться с жизнью крестьянина. Он вечно переезжал из одного места в другое и называл себя пылким сторонником Бен Гуриона, превратившегося в голос и душу всех приехавших в Палестину евреев.

Она внимательно слушала Михаила. Мириам прикурила еще одну сигару, и также напряженно вслушивалась в мужские разговоры, пытаясь разобрать из их слов, что ждало в будущем.

Михаил сказал, что Бен Гурион также встречался с руководителем Истикляля, но результатов это не принесло.

— Вести переговоры — это важно, мы постоянно должны этим заниматься. Если арабы и евреи приложат усилия, чтобы услышать друг друга, влезут в чужую шкуру, то всё станет гораздо проще, — сказал Игорь.

Все согласились, что Игорь прав, и даже Дина молча кивнула. Все считали Игоря очень разумным молодым человеком. Марина не ошиблась, выйдя за него замуж: он оказался хорошим мужем и отцом, уделявшим много внимания их единственному сыну Бену. Даже Мухаммед признавал достоинства Игоря. Он и сам считал Игоря справедливым человеком, который заботился о своих подчиненных — рабочих-каменотесах. Он легко и быстро завоевал уважение рабочих-арабов, поскольку не делал никакого различия между ними и евреями. Мухаммед, правда, говорил, что Иеремия тоже никогда не позволял себе ничего подобного, но у Игоря справедливость была в крови.

Однако друзьями Мухаммед и Игорь так и не стали. Между ними стояла Марина. Дина была права: Мухаммед и Марина расстались, но никогда не переставали любить друг друга. Марина была верной женой, а Мухаммед питал к Сальме глубокое уважение, однако, ни Игорь, ни Сальма так и не смогли вытеснить из своих сердец прежнюю любовь. Порой, ловя их случайные взгляды, Дина замечала отблеск этого чувства.

Дина облегченно вздохнула, увидев, как Мухаммед зажег спичку и предложил Игорю закурить.

И в эту минуту она вдруг почувствовала, что тоже хочет закурить. Она бы охотно попросила у Мириам одну из ее ароматических сигар, но тут же спросила себя, что бы подумал Ахмед, увидев, что она курит. Оба они принадлежали к другому поколению, росли в другое время, когда в жизни не было места для некоторых укоренившихся позднее привычек. Нет, Ахмед ни за что не допустил бы, чтобы Дина курила — тем более, сейчас, зная, как это шокировало бы Мухаммеда. Дина сердито прогнала от себя эту мысль; что ни говори, она слишком стара для того, чтобы бросать вызов традициям. И уж тем более она не хотела, чтобы курила ее дочь Айша.

Голос Мойши вернул ее к реальности.

— Не думаю, что Бен Гурион настолько наивен, но если он действительно так считает, то серьезно ошибается. Никакого общего государства быть не может, а уж тем более внутри Арабской конфедерации. Мы должны бороться, мы не можем позволить снова себя обмануть, и конечное решение может быть только одно: либо мы, либо вы.

Речи Мойши возмущали всех присутствующих, а Дина его прямо-таки ненавидела. Мойша был единственным евреем, который внушал ей страх. И как они все только терпят его в Саду Надежды? — недоумевала она. Этот человек был здесь чужим; было в нем что-то такое, что создавало непреодолимую пропасть между ним и остальными ему подобными — такими, как Самуэль, Игорь, Иеремия, покойные Ариэль с Яковом, Луи и даже импульсивный дерзкий Михаил.

— Никто не говорит, что это будет легко, но почему ты считаешь, что это невозможно? Ты утверждаешь, что был большевиком, но разве коммунисты не утверждают, что все люди равны? Мой отец погиб, потому что верил в это. Вот скажи на милость, по какой такой причине арабские и еврейские труженики не могут жить в мире? — Михаил едва сдерживал гнев, в который его всегда вгоняли рассуждения Мойши. Как и остальные, он тоже не любил этого человека.

— Какие причины? — ответил Мойша, тоже повышая голос. — Могу назвать сразу три: разные интересы, различие культур, различие вероисповеданий. Или тебе нужны еще какие-либо причины?

— И ты считаешь, что это дает тебе право уничтожать тех, кто не похож на тебя? — Мухаммед с трудом сдерживал клокочущую в груди ярость. — Ты в самом деле думаешь, что это дает право арабам убивать евреев, а евреям — арабов? Так вот, чтобы тебе было ясно: так считают лишь одни дураки.

— Мухаммед прав, Мойша, — вступил Игорь. — Ты просто дурак, а люди вроде тебя ставят под удар нас всех. Ты так ничего и не понял за те годы, что прожил среди нас. Я думаю, что мама, Кася и Самуэль совершили ошибку, пригласив вас жить в Саду Надежды.

Последние слова Игоря несколько обескуражили Мойшу.

Дина заметила, как дрожит Мириам, она и сама ощущала такую же дрожь.

— Хочешь сказать, что предпочитаешь арабов, а не евреев? — с вызовом спросил Мойша у Игоря.

— Хочу сказать, что люди вроде тебя приносят одни несчастья. Что касается твоего вопроса, то отвечу так: меня учили не судить людей в зависимости от того места, где они родились, ни от того Бога, которому молятся. Я сужу их по тому, что они несут в своем сердце, и мне не нравится то, что я вижу в твоем. Не смей нас оскорблять, иначе тебе придется покинуть Сад Надежды, — тон Игоря был таким твердым, что никто не решился заговорить.

Мойша поднялся, глядя на всех с презрением, и не проронив ни слова, отправился на поиски жены. Эва находилась с остальными женщинами, и он настоял, чтобы они ушли.

После стычки атмосфера стала напряженной. Дина не отдавала себе отчет, что говорит вслух, но все ее слышали.

— И как они только его выносят? Лично я давно бы его отсюда вышвырнула.

— Мама! — от слов Дины Мухаммед подскочил.

— Вот и я так думаю, — поддержала Дину Мириам. — Будь моя воля, Мойши с Эвой уже сегодня бы здесь не было.

Обе вернулись к остальным женщинам и предоставили мужчинам продолжать разговор.

На следующее утро, едва рассвело, появился Луи. Он был за рулем старого грузовика и разбудил всех, беспрерывно нажимая на клаксон.

Дина уже встала, собираясь приготовить завтрак. Ей не хотелось, чтобы внуки ушли в школу, не выпив перед выходом по чашке молока.

— Откуда ты взялся, в такую-то рань? — спросила Дина у Луи.

— Решил внести свою лепту в общее дело переезда Айши, — с улыбкой ответил он. — Этот грузовичок достаточно вместителен, чтобы в него поместились все ее вещи.

— Мы ждали тебя еще вчера вечером, — заметила Дина.

— Я знаю. Увы, вчера я не мог приехать. Был на севере. Но сейчас я здесь, и думаю, что сегодня со своим грузовиком я принесу намного больше пользы, чем вчера, поедая ваши разносолы и уничтожая выпивку.

Вскоре Айша на этом самом грузовике покидала Сад Надежды, со слезами на глазах прощаясь с его обитателями. Это место навсегда останется для ее настоящим домом — именно Сад Надежды, а вовсе не тот белый дом на окраине Дейр-Ясины, где ей теперь предстояло жить и растить детей. Юсуф по-прежнему любил ее, и она была ему достойной и верной женой; но при этом уже давно перестала обманываться. Она вышла замуж за этого доброго человека, когда была совсем молодой и еще верила в любовь. Но со временем она поняла, что любовь — это что-то совсем иное, нежели те чувства, которые она питала к Юсуфу. Ее отношение к мужу было сродни тому, что связывало Марину и Игоря. Но Марина хотя бы знала, что такое любовь, поскольку испытала ее еще в детстве, когда влюбилась в Мухаммеда.

Ее дружба с Мариной осталась неизменной, несмотря на то, что новые соседки из Дейр-Ясины осуждали ее за то, что она якшается с еврейкой.

А между тем, с каждым днем напряжение между двумя общинами все росло, с обеих сторон накапливалось все больше обид. Соседки никак не могли понять, что Марина всегда была для Айши почти старшей сестрой, что она ее любила, не задаваясь никакими вопросами.

Юсуф с нетерпением ждал возвращения Омара Салема. Он стал его правой рукой, помогал не столько в торговых делах, сколько в ведении политических интриг.

Аллах явно благоволил к Омару и его семерым детям, предпочитавшим держаться подальше от политики. Хотя он больше всего на свете желал, чтобы британцы поскорее убрались из Палестины, это не помешало ему отправить сыновей учиться в самые престижные английские колледжи.

Когда апрельским утром 1936 года Омар Салем вернулся в Иерусалим, у Юсуфа было что ему рассказать. Накануне вечером он случайно встретил одного из лейтенантов муфтия Хусейни, и тот намекнул, что готовится «нечто серьезное».

Вечером 15 апреля группа молодых палестинцев напала на нескольких евреев на дороге из Наблуса в Тулькарм, убив двоих евреев. 19 апреля другая группа арабов а в яффском порту затеяла потасовку с еврейскими грузчиками, после которой осталось шестнадцать погибших.

К тому времени Верховный арабский комитет, включивший в себя представителей большинства палестинских партий, уже вынес решение о всеобщей забастовке, чрезвычайно удивившей как англичан, так и евреев. Однако эта забастовка, по словам муфтия, была только частью механизма, который он собирался запустить. Согласно его плану, британцы должны убедиться, что без арабов они — никто, что, если палестинцы не выйдут на работу, страна окажется парализована. Евреи также должны были пострадать от забастовки, поскольку с ними должны быть прекращены любые производственные и торговые отношения. Так что им тоже придется несладко. Таким образом, и те, и другие убедятся, чья это земля и кто на ней хозяин.

Когда верный Юсуф передал Омару Салему эти новости, то уже знал всё и сам. За два дня до этого его пригласили на ужин вместе с другими знатными гостями, там как раз обсуждался этот вопрос. Омар согласился, что это было необходимо, чтобы продемонстрировать свою силу, но возмутился убийством евреев в Яффе. До сих пор деятельность «Хаганы» ограничивалась лишь защитой еврейских колоний, а если теперь они захотят ответить ударом на удар? Омар был человеком чести, считавшим, что отношения нужно выяснять на поле боя, и при этом решительно не одобрял бесконтрольного террора.

— Твой шурин Мухаммед должен принять участие в забастовке. С его стороны бы непростительно не уважать решение Верховного арабского комитета.

— Мой шурин — в большей степени патриот, чем любой из вас, — ответил Юсуф, не желая влезать в эти дела.

— Я знаю, что Мухаммед предан нашему делу; да и может ли быть иначе, если вспомнить, что он — сын мученика, моего доброго друга Ахмеда, что ныне пребывает в раю возле престола Аллаха, но все же как он может быть предан своему народу, не желая при этом порвать с еврейскими друзьями? Рано или поздно ему придется выбирать.

— Полагаю, он сделает правильный выбор.

— Твои слова ни о чем мне не говорят, Юсуф, — заметил Омар. — Лучше прибереги их для принца, с которым хочешь соблюсти политес.

— Поговори с Мухаммедом, и сам убедишься.

— Хорошо, поговорю. Наши люди не понимают, как это сын мученика может не поддерживать забастовку, и считают его врагом. Слишком много между нами произошло столкновений. Муфтий вообще не терпит инакомыслия, но забастовку поддержали даже его главные соперники — Нашашиби, хотя, как и я, считают, что честнее выяснять отношения на поле боя.

Они обсудили еще несколько вопросов, после чего Омар отпустил Юсуфа.

Оставшись в одиночестве, Омар призадумался. Он доверял Юсуфу, но кто знает, какие мысли бродят в голове его верного помощника?

Саиды, семья Юсуфа, жили на другом берегу реки Иордан, в Аммане, в настоящее время ставшем столицей Абдаллы. Отец Юсуфа был свято предан Хусейну, шерифу Мекки — тому самому, что мечтал создать арабскую империю. Юсуф пошел по стопам отца, сражаясь бок о бок с сыновьями Хусейна, и зарекомендовал себя как отважный воин сначала в войсках Фейсала, а затем Абдаллы.Но теперь Абдалла при полной поддержке британцев правил Трансиорданией, и, разумеется, был вовсе не заинтересован в их уходе. Его брат Фейсал, король Ирака, погиб; старший брат Али потерпел поражение в битве с саудовцами за Мекку. Так что Абдалла мог считать, что ему еще повезло — он смог заполучить собственное королевство, отчасти благодаря собственной хитрости, но прежде всего потому, что это было выгодно англичанам.

Однако в последнее время интересы Абдаллы далеко не всегда совпадали с интересами палестинских арабов, и теперь Омар ломал голову, насколько далеко простирается верность Юсуфа. Он помнил, что Юсуф оказался одним из тех немногих, кто до конца остался верен старику Хусейну, и первым навестил Хусейна в изгнании, в Аммане, а позднее — в Акабе, и даже несколько раз ездил к нему на Кипр, где шариф Мекки жил уже глубоким стариком, которого теперь беспокоили одни лишь заботы его сына Зейда. Юсуф искренне горевал, когда в 1931 году шариф скончался, всеми забытый и не получивший даже малой доли тех почестей, которых заслуживал.

Омар знал, как больно Юсуфу видеть великого предвестника арабского государства в столь жалком состоянии, и осмелился попросить Абдаллу, чтобы тот вернул отца из ссылки на Кипре. Но Абдалла остался непреклонен, поскольку хорошо понимал, что в одном королевстве не может быть двух королей. Короче говоря, он поступил так же, как когда-то его отец во время своего пребывания в Аммане. В конце концов он все же сменил гнев на милость и позволил отцу вернуться. Шариф изменился до неузнаваемости; от прежнего Хусейна осталась лишь тень. Юсуф едва сдержал слезы, увидев вместо легендарного властителя тяжело больного старика, почти беспомощного после перенесенного инсульта.

— Без шарифа мы бы никогда не избавились от турок, — напоминал он друзьям.

Кое-кто упрекал шарифа за то, что тот овершил большую ошибку, доверившись британцам — иначе говоря, христианам, чтобы с их помощью противостоять своим братьям по вере, верным последователям Аллаха. Однако Омар Салем не принадлежал к числу этих людей. Он был настоящим патриотом и считал, что арабскими государствами должны править арабы. Но в то же время, гораздо больше, чем судьба сирийцев, ливанцев или иракцев его беспокоила собственная судьба и судьба его палестинских братьев. Он не сомневался — да, нисколько не сомневался, что в случае чего Абдалла пойдет на все, лишь бы сохранить свое маленькое королевство, и сердце Юсуфа будет разбито.

В тот день Мухаммед не пошел на работу в карьер. Он просто не мог пойти, как бы ему ни было от этого горько. Вместо этого он отправился в дом Иеремии, чтобы объяснить, почему не выйдет на работу ни сегодня, ни в ближайшее время.

Иеремия молча слушал, тщательно обдумывая каждое слово, прежде, чем ответить.

— Итак, ты собираешься нанести мне удар, — заговорил он наконец. — Но не потому, что считаешь плохим хозяином, который бессовестно эксплуатирует тебя или кого-то еще. Ты признаешь, что я всегда был справедлив, и что тебе не в чем меня упрекнуть. Меня это, конечно, утешает, но не могу понять: чего вы хотите этим добиться? Британцы не согласятся на ваши условия, и мы тоже. Я понимаю ваши опасения, что в страну приезжает все больше и больше евреев, но с другой стороны, куда им еще деваться? Куда, например, деваться немецким евреям, вынужденным бежать от нацизма? Гитлер поставил их вне закона, отнял имущество, лишил возможности работать, учиться, да и просто жить. Вот они и бегут. Многие из них и правда едут сюда и остаются, как в свое время русские евреи, бежавшие от погромов. Так что ни ваша забастовка, ни все ухищрения британцев не смогут помешать еврейской иммиграции. Да, не спорю, Палестина — ваша родина, но при этом и наша родина тоже.

— С каждым днем она становится все менее нашей, — вздохнул Мухаммед.

— Ну что ж, я уважаю твой выбор, но ты должен понять и меня, — ответил Иеремия. — Если твоя забастовка слишком затянется, и ты в ближайшее время не приступишь к работе, придется взять на твое место кого-то другого. Я не могу позволить карьеру простаивать. Так что уже сегодня я начну искать других работников, благо сейчас достаточно безработных евреев, которые будут рады взяться за любое дело, лишь бы заработать на жизнь. Да, я и сам знаю, что многие из приехавших немецких евреев совсем недавно были бюргерами; многие из них еще совсем недавно читали лекции в университете, торговали, играли в оркестре... Ты не веришь, что все эти люди смогут таскать камни — но они смогут, вот увидишь. Не беспокойся, очень скоро они научатся управляться с кайлом не хуже, чем играть на скрипке.

Больше они не сказали друг другу ни слова. Как всегда, они были честны друг с другом. Затем Мухаммед отправился к Игорю, которому, как мастеру, предстояло найти новых каменотесов, которые сменят арабов.

— И к чему все это приведет, Мухаммед? — спросил Игорь.

— Не знаю. Мы просто хотим остановить иммиграцию, хотим, чтобы все наконец признали, что это наша земля. Британцам легко раздавать то, что им не принадлежит.

— Мы не уедем, Мухаммед, — отпечатал Игорь.

— Я не говорю, что вы должны уехать, — ответил Мухаммед, с трудом сдерживая нарастающий в груди гнев.

— Иеремия прикажет мне нанять других рабочих...

— Я знаю, меня он тоже предупредил. Но есть в этой жизни вещи, которые мы не вправе делать, иначе не предадим себя.

Игорю не осталось ничего другого, как согласиться со словами Мухаммеда.

Спустя несколько дней Дина, вопреки совету сына, отправилась в Сад Надежды. Женщины выглядели подавленными. Кася с плачем бросилась к Дине в объятия.

— С этим надо что-то делать! — воскликнула Дина. — Мы не можем сидеть, сложа руки! Британцы совсем потеряли совесть: заявились в чужую страну и поделили нас на арабов и евреев! Вот увидите, этим дело не кончится...

Обе они стали совсем седыми, а время и работа в поле оставили на их лицах сеть глубоких морщин. Даже если за минувшие годы между ними и возникали размолвки, то настолько незначительные, что никак не могли разрушить их любви и дружбы. Пусть даже Дина была истовой приверженкой Аллаха, а романтичная социалистка Кася вообще не верила в Бога — это не мешало им держаться за руки и смотреть друг другу в глаза. Одна из них родилась в Иерусалиме, другая — в Вильно; одна тщательно прятала волосы под покрывалом и носила длинные мешковатые одеяния, скрывающие фигуру; другая спокойно оголяла руки и ноги, носила брюки и никогда не опускала глаз, разговаривая с незнакомцами. Но все это оказывалось совершенно неважным, когда дело касалось их жизни, где все мерилось лишь одной мерой — любви и дружбы.

Всеобщая забастовка оказалась весьма успешной — и в то же время совершенно бессмысленной. Подавляющее большинство палестинских арабов без колебаний приняли в ней участие, с гордостью наблюдая, как вся страна беспомощно замерла, словно парализованная. Кроме того, забастовка сопровождалась чередой засад и нападений на британцев и евреев, но если первые были растеряны и обескуражены всеми этими событиями, то вторые решительно приняли бой. Порт в Яффе оказался парализован — но еврейская община незамедлительно и с немыслимой скоростью начала строительство деревянного дока в Тель-Авиве, чтобы корабли прибывали прямо туда.

Рабочие места бастующих арабов тут же оказались заняты евреями, вновь прибывшими на поиски Земли Обетованной. За один день тысячи евреев стали каменотесами, кузнецами, матросами...

Но палестинские арабы не остались в одиночестве. Муфтий объявил священную войну, и по его призыву в Палестину хлынули люди из Трансиордании — королевства Абдаллы, из Ирака и Сирии. Британцы не стали медлить с ответом, направив в Палестину новые войска.

— Я должен поговорить с Омаром, — сказал Луи Мухаммеду.

В тот же день Луи появился в Саду Надежды, а когда стемнело, отправился в дом Мухаммеда. Дина обрадовалась его приходу.

Однако Мухаммед отклонил просьбу Луи.

— Даже не знаю, — сказал он. — Боюсь, что сейчас не лучшее время для твоих визитов к Омару. Если об этом кто-нибудь узнает, у тебя могут быть проблемы.

— Но я просто хочу поговорить с ним... Вы хоть понимаете, что происходит? Если фанатики расценивают дружбу арабов с евреями как измену — что же произойдет, когда забастовка закончится? А она должна закончиться рано или поздно. Я не хотел пробираться к тебе ночью, как презренный вор, и мне нет дела до того, что мое присутствие может оказаться для тебя опасным. Я знаю, что Дину осуждают за дружбу с Касей, Руфью и Мириам... И что Айша постоянно ругается с соседками, защищая Марину.

— Мы, арабы, тоже от этого страдаем, — ответил Мухаммед. — Думаешь, я не понимаю, что нас ждет, когда забастовка закончится? Мы останемся без работы, наши рабочие места уже заняты. Я знаю, что Иеремия уже нанял для работы в карьере группу немецких евреев. Никто из них понятия не имеет о ремесле каменщика, ни один в жизни не держал в руках кайло или молоток, однако их туда взяли, и так все и останется. А мы умрем с голоду.

— А чего же ты хотел? — усмехнулся Луи. — Или ты в самом деле думал, что мы будем сидеть сложа руки? Что мы позволим нашим садам засохнуть на корню, что наши магазины тут же закроются, а предприятия обанкротятся? Неужели вы не понимаете, что муфтий ведет страну к катастрофе? Ему-то наплевать, для него самого ничего не изменится, когда забастовка закончится, ведь он богат. А что будет с другими?

— Не бывает достижений без потерь, — угрюмо ответил Мухаммед.

— Только сумасшедший мог вообразить, что вам под силу одолеть Британскую империю, или что евреи останутся в стороне. Мы и так слишком долго склоняли головы перед царем. Ты знаешь нас, Мухаммед. Знаешь, что мы пришли на землю своих предков. Здесь мы останемся и никому не позволим разрушить созданное. У арабских и еврейских тружеников одни и те же цели; нам нечего делить.

— Ты говоришь, как большевик!

— Я говорю, как твой друг. Так ты поможешь мне встретиться с Омаром Салемом?

— Хорошо, я поговорю об этом с Юсуфом, он собирался зайти завтра вместе с Айшой и детьми.

— Я задержусь на несколько дней в Саду Надежды.

Едва Луи ушел, Дина спросила у сына, когда закончится забастовка.

— Не знаю, мама, не знаю.

— А как же нападения на евреев? — Сальма, кроткая Сальма, верная и преданная супруга, посмотрела на мужа, и он увидел упрек в ее глазах.

— Нападения? — переспросил он, чуть помедлив.

— Я слышала, на рынке арабы опять напали на евреев, когда те шли мимо. А еще они даже разбрасывают гвозди на дороге, чтобы пропороть шины проезжающих еврейских автомобилей.

— Ну, это всего лишь затрудняет сообщение между поселками, — ответил Мухаммед. — Не стоит так беспокоиться.

— А как же убийство двух медсестер из правительственной больницы? — не сдавалась Сальма. — Говорят, это тоже сделали арабы.

— Повторяю, тебе не стоит беспокоиться по этому поводу, — ответил Мухаммед. — Но, если уж на то пошло, почему ты не спросишь, какие бедствия терпит наш народ?

С этими словами он вышел из дома, чтобы на вечерней прохладе спокойно выкурить сигару.

Мухаммед не хотел тревожить своими подозрениями ни жену, ни мать. Ему очень не нравилось происходящее в последнее время. К его величайшему огорчению, группы арабов все чаще подбирались ночами к полям и садам евреев, поджигали любовно выращенные оливковые деревья, вытравливали посевы. Ему, бесконечно любившему эту землю, было по-настоящему больно видеть сожженные сады и разоренные поля. Если из-за этой забастовки он не сможет вернуться на работу в карьер, то принадлежащий ему участок земли останется единственным средством существования для семьи. Он тяжело вздохнул, с нежностью окинув ряды своих оливковых и фруктовых деревьев. Он бродил по саду, пока не убедился, что мать и жена уже легли спать, не дождавшись его возвращения. Он слишком хорошо знал Дину и понимал, что она только и ждет момента, чтобы поговорить с ним наедине, когда рядом не будет Сальмы.

Наконец, он лег в постель и забылся глубоким сном. Сон всегда помогает успокоиться.

Среди ночи Дина внезапно проснулась и поняла, что ее разбудил запах гари, проникший в дом через открытое окно вместо свежего ночного ветерка. Она бросилась к окну — и на миг замерла, словно громом пораженная, а потом пронзительно закричала. Ее крик перебудил всех в доме. Мухаммед вскочил с постели и вместе с Сальмой бросился в комнату матери. Дина поспешно одевалась.

— Пожар! Сад Надежды горит...

Мухаммед выглянул в окно и вздрогнул. Дом в Саду Надежды был охвачен пламенем и окутан клубами дыма. Он выскочил из дома с криком:

— Марина! Марина!

Дина не решалась взглянуть на Сальму; она и так знала, что глаза невестки мокры от слез.

— Одевайся, нельзя терять ни минуты, — велела Дина невестке. — Мы должны им помочь.

Вади и Найма заворочались в постелях, разбуженные криками.

— Оставайтесь здесь, — велела им Сальма. — А мы пойдем посмотрим, чем можно помочь.

— Пусть Найма остается! — крикнул Вади, бросаясь вслед за отцом. — А я могу помочь, я должен быть там!

Мухаммед наткнулся на Мойшу, который как раз опрокидывал ведро воды на деревья, окружавшие сарай, в котором жили они с семьей. Эва спешила к мужу с другим ведром. Мойша и Мухаммед не сказали друг другу ни слова. Мухаммед помчался дальше, к главному дому. Он не мог ничего разглядеть сквозь завесу дыма, но отчетливо различал голоса. Вот голос Даниэля, Мириам, старого Натаниэля...

— Марина, Марина! — кричал Мухаммед.

Он вошел в густой дым, за которым уже вовсю бушевало пламя. Он был уверен, что слышит голос Луи, отдающий какие-то распоряжения, и голос Игоря, зовущий своего сына Бена. Но Марина? Где она? Снова и снова он звал ее, пока, наконец, она не выбежала навстречу из непроглядного дыма. Она невольно прижалась к нему, руки обвились вокруг шеи.

— Мухаммед... О Боже! — прошептала Марина, обнимая его в порыве отчаяния.

— Ты в порядке? С тобой все хорошо? — повторял он, не в силах вымолвить больше ни слова.

— Да, всё хорошо, — ответила она. — Игорем с сыном пытаются потушить огонь... Руфь потеряла сознание от дыма, и мама сейчас с ней.

Они не знали, сколько так простояли, сжимая друг друга в объятиях, пока их не обнаружил Луи.

— Мухаммед, скорее к помпе, мы без тебя не справимся. А ты, Марина, помоги вывести маму и Руфь — кажется, огонь пошел в ту сторону. А потом помоги Мириам, мы до сих пор не нашли Изекииля...

В эту минуту появился Вади, кашляя от дыма. Этот отважный шестнадцатилетний паренек всегда готов был помочь другим.

— Я тоже хочу помогать, — заявил он, но никто не обратил на него внимания.

Послышался плач Далиды, она звала брата:

— Изекииль, Изекииль!

Игорь с трудом удерживал Мириам, которая рвалась в огонь в надежде найти сына.

— Где же все-таки он может быть? — спросил Игорь, совершенно измученный.

— Не знаю... сквозь слезы ответила Мириам. — Я держала его за руку, но было слишком дымно, ничего не видно... А потом он вдруг выпустил мою руку, я решила, что он вышел из дома, но... — тут Мириам снова разрыдалась.

— Наверное, остался внутри, — прошептала Марина.

Никто не успел ничего сообразить, когда Вади подхватил с пола одеяло, плеснул на него воды из ведра, набросил на голову и ринулся в горящий дом. Мухаммед хотел было его остановить, но тот уже исчез в дыму и в огне. Марина кинулась следом за Мухаммедом, пытаясь задержать его и не пустить в огонь. В эту минуту как раз подоспели Дина и Сальма. Когда им сообщили, что Вади только что вошел в горящий дом, Сальма так отчаянно зарыдала, что все просто пали духом. Однако, не прошло и трех минут, как Вади вышел, держа на руках какой-то сверток. Все бросились к нему. Вади улыбался, несмотря на ожоги; на руках он держал Изекииля.

— Он лежал возле самой двери. Наверное, споткнулся и ударился головой. Он молчит, у него идет кровь.

Больше Вади не успел ничего сказать, потеряв сознание.

На мгновение все вокруг застыли, в растерянности глядя на них. Изекииль получил несколько ожогов, но гораздо больше пострадал Вади, который, не раздумывая, завернул малыша в свое одеяло, а сам остался беззащитным перед огнем. Но Вади всегда был готов жертвовать собой ради других.

— Не трогайте их! — крикнул Натаниэль, старый аптекарь, опускаясь на колени перед Вади и Изекиилем, лежащими на земле.

Осмотрев их, Натаниэль решил, что обоих необходимо отправить в больницу.

— Вади совсем плохо, — распорядился он. — Даниэль, сбегай в сарай и принеси одеяло, их надо чем-то укрыть. Мы должны как можно скорее доставить их в больницу. И пусть кто-нибудь сходит за Йосси.

Мухаммед поднял на руки Вади, а Мириам — Изекииля. Мальчики застонали от боли.

Хоть Даниэль и старался ехать как можно быстрее, путь до больницы показался им вечностью. Сальма безутешно рыдала, ей вторили Дина и Мириам. Мухаммед все никак не мог успокоиться, пока не увидел, как Вади и Изекииля укладывают на носилки и уносят внутрь здания больницы в окружении врачей и медсестер.

Мириам велела Даниэлю сбегать за Йосси.

— Скажи дяде, пусть немедленно придет сюда.

Через полчаса появился Йосси в сопровождении Михаила. Ясмин осталась дома с матерью: Юдифь по-прежнему нуждалась в постоянном уходе.

Дежурный врач позволил Йосси зайти в палату, где оказывали помощь Вади и Изекиилю; через час он вышел в сопровождении двух врачей и медсестры, чтобы рассказать родным, как обстоят дела.

— Они выживут, — это было первое, что он сказал он, увидев залитые слезами лица Мириам, Сальмы и Дины.

Один из врачей доложил о состоянии здоровья мальчиков.

— Вади — очень храбрый мальчик. Он даже не закричал, когда мы по живому срезали с него рубашку, отрывая ее от ожогов. У него ожоги первой степени на руках и шее, а также на груди. Лицо, к счастью, пострадало меньше, но все же... Придется выждать несколько часов, пока его состояние стабилизируется. Мы вкололи ему успокоительное, чтобы он уснул. Ему нужно отдохнуть.

— А Изекииль? — спросила Мириам, снедаемая тревогой за сына.

— Вы про малыша? Он пострадал меньше, чем Вади, ожоги незначительны, хотя один, на шее, достаточно серьезный. Мы вкололи ему обезболивающее. На всю ночь они оба останутся под нашим наблюдением; если хотите, можете их увидеть, но очень вас прошу не шуметь. Им необходим покой, это самое главное. А еще им придется на какое-то время остаться здесь. Наши медсестры о них позаботятся.

Однако мольбы Сальмы и Мириам сделали свое дело, и в конце концов им позволили остаться у постели сыновей. Никто и ничто, как они потом уверяли, не заставило бы их покинуть свой пост.

Дина тоже хотела остаться с внуком, но Мухаммед убедил ее вернуться вместе с ним в Сад Надежды.

— Там нуждаются в твоей помощи: кто-то должен приготовить еду и постели, — сказал он. — Поверь, мама, ты сейчас гораздо нужнее в Саду Надежды.

Йосси и Михаил отправились с ними: на пожаре лишние две пары рук никак не помешают.

Как рассказал Даниэль, сначала загорелись окружающие дом деревья, потом горящая ветка упала на крышу лаборатории, а затем огонь перекинулся на другие постройки.

— Сам не знаю, как нам удалось выбраться... Мы все спали, — объяснял Даниэль, еле сдерживая слезы.

Всю ночь они сражались с огнем, от которого к рассвету остались лишь тлеющие угли. Задняя часть дома рухнула; от нее остались одни головешки. И совсем уж печальная участь постигла сад и столь заботливо возделанные поля, погребенные нынче под толстым слоем пепла.

Кася горько плакала. Дело всей ее жизни, плоды стольких трудов теперь обратились в пепел. Ее апельсиновые деревья, помидоры, пряные и лечебные травы, оливы... все это погибло в огне.

— Мама, мы снова все посадим, — утешала ее Марина, но Кася не хотела ничего слушать.

Игорь и Бен отнесли Руфь в дом Дины. Найма, дочь Мухаммеда и Саймы, обещала за ней присмотреть. Девочке уже исполнилось тринадцать, она была скромной и ответственной.

Кася подошла к Мухаммеду и, глядя ему в глаза, спросила:

— Кто это сделал? Кто до такой степени желает нам зла, чтобы сотворить подобное?

Мухаммед не знал, что и ответить. Ночное происшествие было всего лишь одним из вереницы подобных случаев; лишь часть той подпольной борьбы с евреями, которая в последнее время велась по всей стране. Но возможна ли победа в этой войне? Он не переставал думать о своем сыне. И о Марине... Как бы он смог жить дальше, если бы они погибли? Он знал, что не смог бы этого пережить. Он всегда честно выполнял свой долг; именно поэтому согласился жениться на Сальме, но при этом ни на минуту не переставал любить Марину.

Кася не сводила с него испытующего взгляда, дожидаясь ответа.

— Не знаю, Кася, — сказал он наконец. — Не знаю, кто это сделал, но клянусь, что он за это ответит!

Тут они увидели идущую к ним Марину, и Мухаммед невольно вздрогнул.

— Ты все еще любишь ее, — Кася не ждала от него никакого ответа; она и сама не спрашивала, а лишь подтверждала очевидное.

Кася зорко следила за обоими, чтобы они не вздумали снова обниматься, оскорбив тем самым Игоря, наблюдавшего за ними издали.

— Мы должны начать все сначала, — сказала Марина. — И мы это сделаем, но понадобится ваша помощь. В одиночку нам не справиться.

— Обещаю тебе, что Сад Надежды возродится... — ответил он. — Здесь прошло мое детство и лучшая часть моей жизни.

— Хватит, — прервала их Кася. — На нас все смотрят, не стоит причинять им лишней боли; хватит и того, что случилось.

Когда наступило утро, Дине удалось уговорить погорельцев отправиться к ней домой и немного отдохнуть. Вконец измученные люди не стали отказываться. Пока Дина с помощью Наймы подавала душистый чай и нарезанный ломтями хлеб с козьим сыром, Луи подсчитывал убытки.

— Каркас дома обрушился. Самуэль перестроил его из сарая, а тот и сам по себе был не слишком прочным. Придется отстраивать заново. Сарай, где живет Мойша, совсем обвалился, и лаборатория тоже... На крышу лаборатории что-то упало: то ли факел, то ли просто горящая ветка — точно не знаю...

Дина взглянула на старого Натаниэля, который за ночь, казалось, постарел еще больше. Для него самым большим горем оказалась именно потеря лаборатории, а на постройку новой требовалось немало денег и времени.

— Надо написать Самуэлю, пусть поскорее возвращается, — сказала Дина.

— Ты права, мы обязательно это сделаем. К тому же он должен знать, что произошло с Изекиилем, — в голосе Луи звучала усталость: бессонная ночь, проведенная в борьбе с пожаром, дала о себе знать.

— Дина, Мухаммед... мы в долгу перед вами. Если бы не ваша помощь... — на этих словах Кася невольно расплакалась. — Твой сын Вади — очень храбрый мальчик; если бы не он, Изекииль сейчас был бы мертв... — добавила она, обращаясь к Мухаммеду.

Через три недели Изекииля выписали из больницы, а Вади все еще продолжал сражаться за жизнь. Врачи уверяли, что он поправится, но порой казалось, что надежды нет.

Изекииль помнил лишь, как бросился к выходу, но споткнулся и упал на пол, обо что-то ударившись головой. Больше он ничего не видел и не слышал, как его звали. Он очнулся лишь на минуту, когда Вади вошел в дом, который уже со всех сторон охватил огонь.

Луи нанял бригаду для строительства нового дома. Все работали день и ночь, чтобы как можно скорее возвести крышу над головой. К концу лета они построили два дома, в которых все смогли с комфортом разместиться. Вот только лаборатория по-прежнему лежала в руинах.

— Мне жаль, Натаниэль, но мы должны дождаться Самуэля, — сказал Луи. — А уж он будет решать, что теперь делать.

А между тем, сотни палестинских арабов продолжали гибнуть в стычках с британцами.

Встреча Луи с Омаром закончилась полным фиаско. Луи всегда считал Омара Салема разумным человеком, несмотря на его приверженность муфтию Хусейни, но эта встреча развеяла последние сомнения.

— Мы будем сопротивляться до последнего, пока англичане не выполнят наши требования, — заявил он. — Они должны остановить еврейскую иммиграцию.

— Если что и нужно остановить — так это вооруженные атаки против евреев, — ответил Луи.

Омар лишь пожал плечами. Ему и самому были не по душе подобные меры; ему ничем не мешал ни Сад Надежды, ни Эдисон — другое еврейское поселение неподалеку от Иерусалима, сгоревшее несколько дней назад. Но в то же время он не хотел показывать свое недовольство по этому поводу — во всяком случае, в эту минуту. Он считал, что главное сейчас — доказать англичанам, что, если арабы объединятся, они могут быть весьма серьезной силой, с которой им придется считаться. Так что никак нельзя допустить разлада; в разладе — их погибель.

— А ведь британцы не дремлют, — заметил Луи.

— Думаешь, мы не видим, как их войска высаживаются в Палестине? Вот только, чтобы выиграть эту битву, одних лишь войск недостаточно.

— А они и не рассчитывают только на свои войска. Они рассчитывают на поддержку тех, кого вы считаете своими союзниками.

Истинное значение этой фразы Омар смог понять лишь позднее, когда в октябре 1936 года несколько арабских лидеров обратились к своим «палестинским братьям» с призывом прекратить всеобщую забастовку. Нужно ли говорить, что палестинцы не могли не откликнуться на призыв Сауда Аравийского, Абдаллы Иорданского, короля Ирака, эмира Йемена?

На самом деле это Верховный арабский комитет решил пойти на уступки. Палестинские арабы готовы были и дальше бастовать в ущерб себе и своим семьям, однако арабские лидеры решили принять условия Великобритании, дабы навести в стране хоть какой-то порядок.

— Тебе нужно поговорить с Иеремией, — посоветовала Сальма мужу.

Но у Мухаммеда не хватало духа появиться в карьере. Он знал, что на его место уже взяли Мойшу. Однако проблему решил сам Иеремия, заявившись домой к Мухаммеду в сопровождении Игоря.

— Когда ты собираешься вернуться в карьер? — спросил он после традиционного обмена любезностями.

Мухаммед промолчал, не зная, что ответить.

— Забастовка кончилась, и в карьере много работы, — сказал Иеремия. — Я говорил с Игорем, он нуждается в твоей помощи.

Дина и Сальма смотрели на него искрящимися глазами, полными благодарности. Позднее Мухаммед признался, как он был удивлен столь великодушным поступком еврея.

— Да, они — наши друзья, но чувствуют себя в долгу перед тобой, — сказала Дина. — Они лишились дома и сада, а ты из-за них чуть не потерял сына.

— Они мне ничего не должны, — ответил Мухаммед.

— Они перед тобой в неоплатном долгу, и шрамы на лице Вади, которые он получил, спасая Изекииля — прямое тому свидетельство. Они всегда будут чувствовать себя в долгу перед тобой и твоими детьми, — сказала Дина.

Вади уже почти поправился; однако полученные ожоги оставили глубокие шрамы на его теле и, хуже того, на лице. Эти отметины ему суждено было носить до конца своих дней.

Изекииль повсюду следовал за ним. Вади стал для него настоящим героем, которому он был обязан жизнью. Теперь Вади был для него самым любимым после Мириам человеком; он любил его даже больше, чем отца и сестру Далиду. За прошедшие годы Самуэль превратился для него в далекое и бесплотное воспоминание.

А сердце Мухаммеда наполнялось глубокой болью, когда он видел шрамы на лице сына. Слезы наворачивались на его глаза, когда он смотрел на лицо Вади, пересеченное вспухшими красными зигзагами. В тот самый день, когда он выглянул в окно и увидел горящий в ночи Сад Надежды, он поклялся, что виновные в этом несчастье не останутся безнаказанными.

Дождавшись, когда мать пригласит в гости своего брата Хасана вместе с женой Лейлой и сыном Халедом, он принялся выспрашивать у дяди, кто устроил поджог. Ему было известно, что дядя не только хорошо знаком с большинством повстанческих лидеров, но и прекрасно осведомлен об их планах.

— Дядя, ты должен сказать мне, кто в ответе за то, что случилось с Вади.

— Ты же знаешь, я и сам сожалею о том, что случилось с Садом Надежды: они — ваши друзья, и наши тоже. Никто не хотел по-настоящему им навредить; это была досадная случайность, что горящая ветка упала на крышу лаборатории... — Хасан смущенно потупился под взглядом племянника. — Они всего-то и хотели — сжечь несколько деревьев; им в голову не приходило, что кто-то всерьез пострадает.

— Мой сын чуть не погиб в огне, — не сдавался Мухаммед.

— Вади — храбрый и надежный мальчик. Он рисковал жизнью, спасая Изекииля, но ты же знаешь, никто не поднял бы руку на членов нашей семьи. Все знают, что ты — сын Ахмеда Зияда, а он был героем, живым примером для молодежи, а также для меня.

— Мой муж никогда не принял бы участия в подобном деле... — вмешалась Дина, не на шутку оскорбленная словами брата. — Никогда не поджег бы тайком чужого сада... Нет, мой муж ни за что бы этого не сделал, и ты, брат, не смей пачкать его имя, утверждая, что он бы одобрил подобное злодеяние!

— Послушай, Дина, что ты в этом понимаешь! Те, что подожгли деревья, не хотели причинить никакого зла, они просто сражаются за свою свободу.

— Сжигая чужие дома и сады? — воскликнула Дина.

— А что мы, по-твоему, должны делать? Спокойно смотреть, как всякие чужаки отхватывают себе куски нашей земли? Послушай, сестра, если мы не поставим их на место, то скоро у нас вообще ничего не останется, — ответил Хасан.

— Я хочу поговорить с теми, кто это сделал, — снова попросил Мухаммед дядю. — Помоги мне в этом.

— Я тебе этого не позволю... Не могу позволить... Я слишком хорошо тебя знаю: ты жестоко расправишься с ними, а ведь они не хотели ничего плохого... Это был просто несчастный случай...

— Так ты считаешь, что шрамы на лице моего сына — всего лишь результат несчастного случая? — возмутился Мухаммед. — Нет уж, такие способы борьбы — не для меня. Ты потребовал, чтобы я принял участие в этой забастовке и пообещал мне хорошие деньги, чтобы я мог прокормить семью. Я вполне согласен с теми, кто считает, что англичане должны отсюда уйти — так же, как мой отец мечтал, чтобы отсюда ушли турки. Я знаю, за что и против чего я сражаюсь, но знаю также и то, что есть вещи, которых я никогда не сделаю. Вместе с твоими детьми я сражался против турок — с Халедом, здесь присутствующим, и Салахом, пребывающим, как я надеюсь, возле престола Аллаха. Салах погиб как настоящий солдат, сражаясь с другими солдатами. Погибнуть на поле боя — это большая честь, но я никогда не стану сражаться с врагом, поджигая ночью чужие сады и угрожая чьим-то детям. Повторяю, этот способ борьбы — не для меня.

— Кузен прав, — это до сих пор молчавший Халед наконец набрался смелости и решился возразить отцу.

Хасан сердито взглянул на него. Он никому не позволил бы оспаривать свое решение, даже родному сыну.

— Твой кузен сейчас говорит, как отец, а не как солдат, — возразил Хасан. — А что я должен был делать, когда убили моего первенца? Не было ни единого дня, чтобы я не оплакивал твоего брата Салаха, а твоя мать и вовсе почти обезумела от горя. Но посылая вас сражаться под знаменами сыновей шарифа, я знал, что могу вас потерять: война есть война.

— Так значит, у нас война? — с болью в голосе спросил Мухаммед.

— Мы не можем допустить, чтобы евреи основывали здесь новые колонии! — отрезал Хасан.

— Я не стану поддерживать тех, кто нападает на безоружных крестьян! — крикнул Мухаммед. — Ни за что на свете!

— Безоружных? — воскликнул Хасан. — Уж тебе-то должно быть известно, что у них есть оружие. Или ты не знаешь, что твой друг Луи состоит в «Хагане»? У них даже есть собственная армия — пусть они не носят мундиров и не живут в казармах, но в остальном это самая настоящая армия.

Женщины молча слушали, дрожа от страха, что мужчины вот-вот подерутся.

Наконец, Хасан ушел, так и не открыв племяннику, кто повинен в нападении на Сад Надежды.

На следующий день Мухаммед встретил своего кузена Халеда. Какое-то время они шли молча, покуривая египетские сигары, которыми время от времени снабжал Мухаммеда Иеремия.

Халед уважал мнение своего отца, но при этом чувствовал себя обязанным Мухаммеду. Оба сражались бок о бок под знаменами Фейсала. Оба знали, что это такое — смотреть, как люди убивают других и гибнут сами; они видели, как рядом падают их товарищи, сраженные вражескими пулями, и сами стреляли в людей, защищая собственную жизнь.

— Я не знаю точно, — сказал Халед, — но слышал, что Сад Надежды подожгли два брата, которые живут неподалеку от Иерусалима, в двух километрах от Дамаскских ворот. Знаешь тот дом, возле которого растут два старых фиговых дерева? Эти люди очень преданы муфтию.

— Спасибо, Халед. Теперь я в долгу перед тобой.

— Отец тебя очень любит, но ему не нужны конфликты между арабами, — пояснил Халед. — Достаточно и того, что он согласился принять участие в этой забастовке.

— Я понимаю твоего отца. У него своя правда, у меня — своя. Когда я смотрю на лицо сына, покрытое ожогами, меня охватывает гнев.

— Я не смогу к тебе присоединиться, отец мне этого не простит.

— Я и сам бы не стал просить тебя об этом. В жизни есть вещи, которые нужно делать самому.

Никому, даже Сальме, Мухаммед не рассказал о том, что задумал. Он едва смог дождаться, когда наступит вечер пятницы, и молча стал одеваться, готовясь выйти из дома.

Дина и Сальма поинтересовались, куда он собрался на ночь глядя, и он ответил, что хочет повидаться с одним знакомым.

Укрытый пологом ночи, с ведром бензина в руках он обошел вдоль старой стены, ощущая, как в лицо ему бьет жаркий ветер пустыни, который в эту ночь не на шутку разыгрался. Пройдя несколько километров, он добрался до фермы, о которой говорил Халед. Дом был окружен оливковыми деревьями; рядом, в загоне, мирно паслись несколько коз.

Осторожно, стараясь не шуметь, он обрызгал бензином оливковые деревья. Затем направился к дому и постучал.

Дверь ему открыл пожилой мужчина; Мухаммед заметил, что внутри также находились пожилая женщина и двое юношей, одному из которых было около двадцати, а другому — не больше шестнадцати, как и его сыну Вади.

— Хвала Аллаху, что тебе нужно? — спросил мужчина.

— Чтобы ты вышел из дома, — ответил Мухаммед. — А также твои жена и дети.

— Что ты несешь? — запротестовал хозяин. — Почему это мы должны выходить из дома?

Юноши направились в сторону двери; Мухаммед прочитал на их лицах удивление и вызов.

— Выходите из дома, если хотите жить, — с этими словами Мухаммед поджег кусок ткани, смоченной в бензине, который еще прежде спрятал среди прочей одежды, и бросил горящий сверток в сторону оливковых деревьев. Как по мановению руки, небо вспыхнуло багряным заревом. Деревья тут же занялись огнем.

С угрозами и проклятиями вся семья бросилась прочь из дома, а оба юнца накинулись на Мухаммеда; старший попытался сбить его с ног. Однако это ему не удалось: Мухаммед приставил нож к его горлу, одновременно выхватив из-за пояса старый пистолет. Парень в ужасе застыл, решив, видимо, что оказался в руках сумасшедшего.

— Мне стоило бы убить тебя и твоего брата, — сказал Мухаммед. — Но из уважения к самому себе я не стану этого делать. Я не убиваю беспомощных сопляков. Но вы должны заплатить за содеянное.

Старик замахнулся на него палкой, но Мухаммед увернулся. Женщина громко зарыдала, глядя, как пламя охватывает сад и оливковые деревья, как козы в ужасе мечутся, а языки пламени неумолимо подбираются к загону.

— На этот раз я вас прощаю, но если вы снова перейдете мне дорогу — клянусь, вы об этом пожалеете.

Он медленно отступал, не поворачиваясь к ним спиной и держа под прицелом. Наконец, он скрылся в тени деревьев, а там уже бросился бежать, пока отчаянные крики о помощи не затихли вдали.

Вернувшись домой, Мухаммед понял, что обрел наконец душевный покой.

Омар Халем был в ярости. Он нервно расхаживал взад-вперед по своему кабинету, куда вызвал для разговора Мухаммеда и Юсуфа.

— Как ты посмел поднять руку на преданную муфтию семью? — повторял он. — Или ты хочешь, чтобы мы начали убивать друг друга?

Юсуф выглядел взволнованным, зато Мухаммед был совершенно спокоен. Он не боялся Омара Салема и не испытывал ни малейшего трепета перед его богатством и могуществом. Когда Омар наконец выплеснул свой гнев, Мухаммед заговорил:

— Мне не нравится подобная тактика: нападать на беззащитных людей. Уж коли мы должны воевать с евреями — давайте открыто бросим им вызов, вместо того, чтобы поджигать дома и угрожать детям.

— Они не успокоятся, пока не захватят всю землю, которая им не принадлежит, — начал было Юсуф.

Но Омар лишь сухо оборвал его, еще больше разозленный словами Мухаммеда.

— Как ты вообще смеешь оспаривать приказы муфтия? Ты! Отец бы тебя стыдился.

Повернувшись к Омару, Мухаммед уставился ему в лицо таким испепеляющим взглядом, что тот невольно отшатнулся.

— Не смей марать имя моего отца: он бы никогда такого не сделал! Ни за что не стал бы поджигать дома и сады. Будь он жив, он рукоплескал бы мне.

— Как ты смеешь думать, что вправе чинить самосуд? Кто ты такой, чтобы судить? — продолжал Омар, задыхаясь от ярости.

— Я не пытаюсь чинить самосуд; я хочу лишь жить в мире с самим собой. Бывают в жизни мгновения, когда единственный способ спастись – это умереть или убить. В этом случае я спасал лишь свою честь, поэтому ваши друзья до сих пор живы. Но можешь мне поверить, что всякий раз, когда я вижу ожоги на лице Вади, я горько жалею, что оставил их в живых.

Мухаммед никому бы не признался, что душа у него болит не только за Вади, но и за Марину. Он до сих пор вздрагивал, вспоминая, как бежал к горящему Саду Надежды, сам не свой от ужаса, решив, что Марина погибла в огне. Как он мог простить людей, по чьей вине он едва не потерял тех, кого любил больше всего на свете: сына и Марину?

С этого дня Омар и Мухаммед больше не доверяли друг другу. Омар знал, что Мухаммед всегда будет поступать так, как велит ему совесть, и что он не выполнит приказа, если для этого потребуется пойти против совести; такому человеку Омар никак не мог полностью доверять.

Чуть позже Мухаммеда навестил его зять Юсуф, обеспокоенный случившимся.

— А ведь Омар всегда считал тебя своим другом, — упрекнул он шурина.

— Я тоже считал его своим другом, — ответил Мухаммед. — Или ты полагаешь, что он чем-то лучше меня?

— Ты не можешь выступать против муфтия.

— Я выступаю против того, что считаю бесчестным, — сказал Мухаммед. — Я уважаю муфтия, но не принадлежу ему.

После этого зятья еще долго спорили, но так и не пришли к согласию.

Вскоре после происшествия в дом Мухаммеда явились британские полицейские. Они подозревали, что пожар на ферме неподалеку от Иерусалима был как-то связан с таким же пожаром в Саду Надежды. Кто-то донес, что Мухаммед Зияд, должно быть, хорошо осведомлен об обоих происшествиях. Полиция вызвала его на допрос, но Мухаммед упрямо стоял на своем: мол, понятия не имеет, о чем его спрашивают. Несколько дней его продержали в камере, а затем отпустили, поскольку у не было никаких доказательств, а значит, и оснований держать его в заключении.

Дина решила поспорить с сыном.

— Разве мы мало страдали? — начала она. — Ты же не хочешь, чтобы еще и...

Но он не позволил ей продолжать.

— Мама, я не сделал ничего такого, в чем стал бы раскаиваться. Во всяком случае, позволь мне действовать так, как велит совесть.

— У тебя жена и двое детей, Мухаммед, подумай о них.

— У меня есть долг не только перед ними, но и перед самим собой.

А Сальма не могла даже помыслить о том, чтобы в чем-то упрекнуть мужа, как бы ни страшило ее будущее.

Я хорошо помню те дни, полные страданий и страха; а впереди нас ожидали новые страдания, связанные с возвращением Самуэля.

Однажды Мириам пришла к Дине и сообщила, что Самуэль возвращается в Палестину в сопровождении двоих друзей детства.

— Я собираюсь просить развода, Дина, — сказала она. — И я хочу, чтобы ты узнала об этом первой. Я знаю, как ты уважаешь Самуэля.

— Может быть, тебе лучше подождать и сначала поговорить с ним? Может быть, у вас все еще и наладится...

— За все эти годы Самуэль прислал лишь несколько писем, в которых только подробно описывал, что происходит в Европе и интересовался, что происходит здесь. Ты же знаешь, что он не хотел детей, это я настояла. Разумеется, он их любит, но я не верю, что Изекииль и Далида смогут его удержать. Дело здесь не только в том, что произошло с Изекиилем, но и в том, что Самуэль, как и я, тоже хочет развода. Я в этом уверена.

Дина с большой симпатией относилась к Мириам; она чувствовала в ней родную душу, несмотря на то, что та была намного моложе.

«Подумать только, ведь нам с Самуэлем уже за семьдесят, Мириам едва перевалило за пятьдесят, а выглядит она намного старше, — подумала Дина. — У нее такой печальный взгляд...»

Вскоре Самуэль действительно прибыл — по поручению британского консула, графа Пила, создавшего комиссию по расследованию ситуации в Палестине.

— Когда англичане не знают, что делать, они первым делом создают комиссии по расследованию, — откомментировал Мухаммед

— И что же случилось на этот раз? — в тревоге спросила Дина.

Мухаммед сообщил матери, что Самуэль уже в Иерусалиме.

— Игорь сказал, что Самуэль остановился в гостинице «Царь Давид» и собирается нас навестить. Хочет познакомить нас с друзьями. И... — запнулся он. — Мне очень жаль, но я должен тебе сказать... Самуэль привез с собой женщину, русскую аристократку...

Дина уже давно подозревала, что причина столь долгого отсутствия Самуэля в другой женщине. Да и сама Мириам на это уже не раз намекала. Дина задавалась вопросом, что будет, если Самуэль привезет с собой эту женщину.

Прошло несколько дней, а о Самуэле не было ни слуху, ни духу. Она так и не решилась сходить в Сад Надежды, чтобы расспросить о нем, а ни Кася, ни ее домочадцы даже не подумали известить ее о прибытии Самуэля. Дина представляла, чего им стоит держать лицо в присутствии «этой женщины», как называл ее Мухаммед.

Наконец, однажды вечером к ней в дом пришла Мириам, заливаясь слезами. Дина не знала, что и сказать, глядя на ее распухшее от слез лицо. Она лишь взяла Мириам за руку и пригласила сесть.

— Самуэль здесь, вот уже четыре дня, как приехал, — начала Мириам. — Он не посмел явиться в Сад Надежды и показаться нам на глаза, а потому попросил моего зятя Йосси, чтобы тот сообщил нам о его приезде. Он хотел знать, как мы его примем, и позволю ли я ему увидеться с детьми. А еще он хочет поговорить с ними наедине. Кася страшно разозлилась Ее так больно ранило поведение Самуэля... Она отправилась в «Царя Давида» повидаться с ним, а нам ничего не сказала. Так вот, когда она увидела его там с этой женщиной, с Катей... Представляешь, какой это был для нее сюрприз?.. Ведь я... Признаюсь честно, я никому об этом не говорила, но всегда знала, что в жизни Самуэля появилась другая женщина. Константин и Катя всегда много для него значили, они ведь выросли вместе. Катин дед очень помог отцу Самуэля после того погрома... Короче говоря, он привязан к семье Гольданских. И вот в Париже он вновь с ними встретился, и, когда я увидела их вместе, то сразу поняла, что между нами все кончено. Я тебе уже говорила, что он хочет подать на развод, он говорит, что так будет лучше для нас обоих. Честно говоря, я тоже так думаю, но мне так больно — ты даже не представляешь, как больно...

Дина слушала, не перебивая. Она знала, что Мириам необходимо выговориться и она не случайно для своих откровений выбрала именно Дину.

А Мириам тем временем продолжала:

— Дети очень хотят видеть отца — особенно Далида, ведь ей уже пятнадцать, она все понимает. Сколько раз она у меня допытывалась, почему мы не живем вместе... Я попросила Йосси, чтобы он передал Самуэлю: пусть приходит к нам, как-нибудь договоримся. А то дети не могут понять, почему их папа вернулся домой, а живет при этом в гостинице. Но Самуэль извинился и сказал, что не может оставить Константина и Катю, и что будет лучше, если мы все навестим его в «Царе Давиде». Я отказалась идти в гостиницу — почему я должна унижаться? Попросила Игоря и Марину взять детей и пойти с ними вместо меня. Кася даже слышать о нем не хочет, а бедная Руфь почти не выходит из дома: ты же знаешь, в последнее время она неважно себя чувствует. После встречи с отцом Далида вернулась такая счастливая... Она все расписывала, какая красавица эта «тетя Катя», и показывала подарки, которая та привезла ей и Изекиилю. Дочка уговаривала меня пригласить их к нам в гости, только боялась, что Кате у нас не понравится. «Она не такая, как мы, — вот что она сказала. — Такая элегантная... Но мы могли бы украсить наш дом цветами, чтобы он стал покрасивее...» Я притворилась, будто мне нет дела до этой Кати и спросила, видела ли она Густава, сына Константина и Веры. Далида ответила, что Густав не приехал, потому что он сейчас в пансионе, в Англии, а вот тетя Вера приехала и привезла ей в подарок шелковую блузку.

А сегодня утром я получила записку от Самуэля; он просит о встрече. Говорит, что пока мы не встретимся на «нейтральной территории», он не должен появляться в Саду Надежды. Клянусь, я хотела ему отказать, но знаю, что Далида никогда бы мне этого не простила, поэтому я смирила свою гордость и пошла в «Царя Давида». Самуэль ждал меня в баре, и в первый миг мне показалось, что все по-прежнему и между нами ничего не изменилось. Он обнял меня с таким чувством, что я расплакалась.

Но он не позволил мне обмануться. Сказал, что не вернется в Палестину, что теперь его жизнь в Париже, хотя много времени он проводит в Лондоне по своим «торговым делам», а потом добавил, что мое место — здесь. «Тебе было неуютно в Париже, ты чувствовала себя там чужой, — сказал он. — Ты же не переставала твердить мне об этом. И я тебя понимаю, ведь ты — настоящая палестинка. Но, возможно, дети могли бы часть времени проводить с нами. Кате они нисколько не мешают, она их очень любит». Меня так и подмывало съездить ему по физиономии, однако я сдержалась, только спросила: «Катя? Какое дело этой Кате до наших детей?» Самуэль застыл на месте, а потом сказал: «Ну же, Мириам, давай будем честны друг с другом. Ты же знаешь, насколько Катя важна для меня. Мы столько времени уже вместе... Честно говоря... Я давно уже хотел попросить у тебя развода. Я уже немолод и должен обеспечить Кате статус официальной супруги. Она значительно моложе меня, вы с ней примерно одного возраста, я и хочу, чтобы в день моей смерти она имела право плакать над моей могилой, как моя вдова».

— Как он вообще смеет так говорить? — Дина прямо-таки кипела от возмущения. — Эта женщина околдовала его , он никогда таким не был...

— Я чувствовала себя такой униженной... — всхлипнула Мириам. — Ответила, что и сама давно хотела с ним развестись, что не могу понять, как умудрилась его полюбить и жалею о том, что родила от него детей... Не помню, чего еще я ему наговорила, я была совершенно не в себе. А Самуэль слушал с этаким спокойным безразличием, а потом сказал, что ему понятна моя злость, нам уже давно следовало решить этот вопрос, вот только расстояние помешало. Еще он признался, что прошлой зимой подхватил пневмонию и всерьез опасался за свою жизнь. Катя ухаживала за ним, не оставляя ни на минуту, он был чрезвычайно тронут ее заботой. Так или иначе, но мы собираемся разводиться. А еще он спросил, можно ли ему привести Константина и Катю в Сад Надежды, он давно хочет познакомить нас со своими друзьями.

— Ты должна была сказать ему, что нельзя! — возмущенно выкрикнула Дина.

— Я сказала — пусть приводит, если ему это нужно. Не хочу, чтобы Далида меня потом упрекала.

— И в чем она может тебя упрекнуть? — спросила Дина. — Или твоя дочь воображает, что ты должна распахнуть двери дома перед любовницей мужа?

— Это не мой дом, Дина, это дом Самуэля.

— Это уже не дом Самуэля, — возразила Дина. — Дом Самуэля сгорел, а этот мы построили собственными руками.

— Сад Надежды всегда останется его домом, это единственный дом, который он знает.

— Ты не должна принимать эту женщину! — возмущенно воскликнула Дина.

— Я и не собираюсь ее принимать. Она придет завтра вечером, а я отправлюсь в Старый город повидаться с сестрой. А сюда придут Ясмин, Михаил, Иеремия, Анастасия, Натаниэль, Мойша с Эвой и, разумеется, Луи... Я попросила Касю устроить праздничный ужин, на котором, кстати, ты тоже должна присутствовать. Кася сначала отказывалась, но в конце концов я ее убедила.

— Я тебя не понимаю!

— Если бы ты знала, чего мне это стоило! Но повторяю, я делаю это только ради Далиды. Она любит отца, что совершенно естественно, а сейчас он явился, как настоящий король — нарядный, в костюме, под руку с этой графиней... Когда ты познакомишься с Катей, то сама поймешь, какое впечатление она может произвести на подростка. Эта женщина настолько красива, что кажется просто ненастоящей. Она всегда прекрасно одета, причесана, накрашена; выглядит безукоризненно в любую погоду — в снег, дождь, зной или ветер. Она поистине безупречна. К тому же Далида чувствует, как много значит Катя для Самуэля, и старается завоевать ее симпатию, чтобы быть ближе к отцу.

— Видеть не желаю эту Катю! — ответила Дина, все больше распаляясь.

— И все-таки я прошу тебя прийти завтра в Сад Надежды. Самуэль хочет повидаться с тобой, а также с Айшой и Мухаммедом.

— Я не пойду, — ответила Дина. — Дети пусть идут, если хотят, но моей ноги там не будет. Я лучше пойду вместе с тобой проведать Юдифь.

Однако, как ни старалась Дина избежать встречи с Самуэлем, но все же ей это не удалось. Он появился вечером, когда она уже вернулась домой после встречи с Юдифью. Мириам осталась в доме сестры, дожидаясь возвращения Ясмин и Михаила. Дина зазевалась и не заметила, как Самуэль подошел к самому ее дому. Она молча открыла дверь; некоторое время они смотрели друг на друга, не решаясь сказать ни слова.

— Я скучал по тебе, — произнес он наконец.

— Охотно верю, — ответила Дина. — Особенно учитывая, что ты почти семь лет не показывал носа домой. У тебя было достаточно времени, чтобы соскучиться.

Самуэль был ошеломлен. Вот уж от кого он никак не ожидал проявления враждебности — так это от Дины, которую всегда считал своим лучшим другом.

— Как прошел ужин? — спросила Дина, не скрывая своего недовольства.

— Не сказать, что прекрасно, хотя мы сделали все возможное, чтобы его не испортить. Руфь так и вовсе не хотела выходить из своей комнаты — отговаривалась плохим самочувствием. Потом она все же вышла, нехотя поцеловала меня в щеку, а Кате даже руки не подала. Кася не скрывала своей неприязни к Кате, но вскоре сдалась перед обаянием Константина, как и все остальные. Только Иеремия и Мойша старались держаться с ней любезно. Что касается Анастасии, то ты же ее знаешь: никогда невозможно догадаться, о чем она думает. Натаниэль постарел, совсем сдал. Игорь почти не изменился — все такой же серьезный. Сальма была хороша, как никогда, а Мухаммед — сама обходительность. Думаю, одна лишь Далида по-настоящему радовалась, а малыш Изекииль в упор нас не замечал. А твой внук Вади уже совсем взрослый, как и Бен, сын Марины, и Рами, сын Айши. Все так выросли! Найма и Нур тоже уже почти взрослые, как и моя Далида. Только по ним и видишь, сколько воды утекло!

Какое-то время они молчали, не зная, что сказать. Потом Дина все-таки предложила ему выпить чаю.

— Не откажусь, хотя предпочту гранатовый сок, — ответил Самуэль.

Она подала ему стакан, стараясь не смотреть в лицо.

— Что случилось, Дина? — спросил Самуэль. — Я пришел поблагодарить тебя за то, что Вади сделал для Изекииля. Я уже сказал об этом Сальме и Мухаммеду. Им повезло иметь такого сына — храброго и великодушного. Вы должны им гордиться.

— Мы им гордимся, — сухо ответила Дина.

— Жизнь — непростая штука, — задумчиво протянул Самуэль. — Очень жаль, что ты на меня сердишься... Мне бы хотелось, чтобы все сложилось иначе... Хотя понимаю твою солидарность с Мириам.

Дина не знала, что и ответить. Она чувствовала себя по-настоящему неловко. Наконец, она решилась посмотреть ему в глаза, в глубине надеясь увидеть того, прежнего Самуэля, что на протяжении стольких лет был другом ее мужа.

— Ты нехорошо поступаешь, — сказала она. — Оставить жену и детей... Что ты за человек после этого, Самуэль?

— Я никогда не пытался казаться лучше, чем есть, но должен признаться, что совершил ошибку, женившись на Мириам, она не заслуживает того, чтобы страдать из-за меня. Я не могу тебя обманывать, ты же знаешь, что я никогда не был в нее влюблен; да, я был к ней привязан, и мы были счастливы, но я никогда по-настоящему ее не любил.

— Но если ты знал об этом и все равно женился, то должен нести ответственность за свой выбор. Или ты думаешь, что раз ты не был в нее влюблен, это снимает с тебя вину? Вот скажи, Самуэль, так ли уж необходимо было привозить сюда эту женщину?

— Я хотел, чтобы Константин и Катя увидели Палестину. Ты не представляешь, что сейчас творится в Европе. Гитлер превратил жизнь немецких евреев в настоящий ад. Все, кто только может, стараются уехать из Германии. Мы с Константином делаем все возможное, чтобы британские власти открыли въезд в Палестину для всех желающих. Здесь они смогут найти дом.

— Это моя земля, Самуэль, земля моих предков, а также моих детей и внуков, — ответила Дина. — Она не может вместить евреев со всего света.

— Мы можем жить вместе, Дина, как жили до сих пор. Если бы ты знала, что творит Гитлер... Он заставляет евреев пришивать на одежду шестиконечные звезды Давида. Запрещает им заниматься торговлей, изгоняет из университетов, конфискует имущество, лишает гражданства...

— Мне очень жаль, что так все случилось. Не могу понять, чего добивается этот Гитлер...

Дина замолчала.

Но тут послышались шаги на дорожке, а затем деликатный стук в дверь. Самуэль открыл ее; на пороге стояла Катя.

Дина была потрясена, увидев эту женщину: она выглядела неземной, будто сошла с какой-то картины.

— Дина, познакомься с Катей, — сказал Самуэль.

Две женщины посмотрели друг на друга: Дина — с опаской, Катя — с безразличием, которое пыталась скрыть под широкой улыбкой.

— Я столько слышала о вас, — произнесла Катя. — Поистине, вы — единственная женщина, которая удостоилась такой глубокой привязанности Самуэля.

— Хотите гранатового сока? — предложила Дина, не зная, что и сказать.

— С удовольствием, — улыбнулась Катя. — Самуэль так расхваливал ваш знаменитый гранатовый сок, что я никак не могу упустить возможности его попробовать.

Разговор перешел на разные пустяки. Дина не желала поддаваться обаянию этой неземной женщины и отвечала ей с тем же показным равнодушием, какое демонстрировала Катя. В этой атмосфере Самуэль чувствовал себя неуютно и не мог дождаться, когда можно будет откланяться и уйти.

— Мы должны вернуться в гостиницу до наступления темноты. Я еще вернусь — повидаться с тобой перед отъездом, — пообещал Самуэль.

Чуть позже Сальма рассказала свекрови, что происходило в Саду Надежды во время ужина.

— Константин и Вера были очень милы и уделили внимание каждому. А вот его сестра, как мне показалась, чувствовала себя не в своей тарелке, — сказала Сальма. — Похоже, она принадлежит к тому типу людей, которые считают нас вульгарными.

— Я ничуть не удивлена, что Самуэль не хочет возвращаться, — ответила Дина. — Едва ли эта Катя смогла бы жить здесь. Ты вот можешь представить, как такая фифа гнется над картофельной грядкой или доит козу? — Дина невольно улыбнулась, представив Катю за подобными занятиями.

— Самуэль ни на шаг от нее не отходит, — продолжала Сальма. — Он кажется...

— Он кажется очень влюбленным, ты это хотела сказать? — закончила Дина.

Сальма смущенно кивнула. Самуэль смотрел на Катю с той же страстью, с какой Мухаммед смотрел на Марину, когда думал, что никто этого не видит. Сальма ощутила очередной укол ревности и печали, вспомнив, что на нее Мухаммед никогда так не смотрел и никогда не посмотрит.

— Далида казалась очень счастливой, а Изекииль, наоборот, выглядел угрюмым и замкнутым. А потом вдруг спросил, скоро ли вернется мама, и Самуэль почувствовал себя неловко. Кася посоветовала ему прогуляться и сказала, что мама пошла проведать Юдифь. А Изекииль стал требовать, чтобы мама и Даниэль поскорее вернулись. «Даниэль — это мой старший брат», — объяснил он Кате и Константину. Хорошо, что Вере, жене Константина, удалось вовремя сменить тему разговора.

— А эта Вера — какая она? — поинтересовалась Дина.

— Очень милая женщина — не такая красивая, как Катя, но тоже благородная дама. Она была так ласкова с детьми Мириам и похвалила Вади за смелость, за то, что спас Изекииля. Мне кажется, малыш догадывается, что между его родителями не все благополучно. Вера пригласила Далиду и Изекииля навестить их в Лондоне. Далида пришла в восторг, а Изекииль спросил, можно ли ему приехать вместе с мамой. Катю это разозлило, а Вера улыбнулась и сказала, что он может приехать, с кем захочет.

— Самуэлю не следовало привозить сюда эту женщину, — повторила вконец возмущенная Дина.

— Мухаммеду пришлось пригласить их всех в гости, но я думаю, что Самуэлю вряд ли хочется повторить сегодняшний вечер, — продолжала Сальма. — Поэтому он пригласил всех наших мужчин на завтрашний ужин в «Царя Давида».

— Мой сын не должен был их приглашать! — заявила Дина. — Я рада, что у Самуэля хватило совести отказаться.

— Но ведь он все же пришел повидаться с тобой. Он был очень расстроен, что ты не пришла на ужин в Сад Надежды.

— А чего он ожидал? Да, он пришел повидаться со мной, но это уже не тот, прежний Самуэль. Эта женщина совершенно его изменила.

— Не вини ее, — сказала Сальма и тут же об этом пожалела.

— А кого же я должна винить? — в гневе спросила Дина.

— Нельзя винить человека за то, что он полюбил не того, кого следовало. Ты сказала, что Самуэль любит Катю, но можно ли его за это осуждать? Мне жаль Мириам, она этого не заслужила, но, в конце концов, она всегда знала, что нельзя требовать от Самуэля больше, чем он может дать.

Дине совершенно не хотелось продолжать этот разговор. Она поняла, что невестка говорила не только о Самуэле, но и о себе самой.

Мухаммед очень волновался и поминутно спрашивал у матери и жены, надлежащим ли образом он одет. Никогда прежде он не переступал порога «Царя Давида»— самого фешенебельного в городе отеля, где останавливался сам король Абдалла, когда бывал в Иерусалиме.

Отель открыли всего несколько лет назад, а теперь в его салонах встречались самые влиятельные люди мира, в том числе египетские принцы и, конечно, знать Иерусалима.

Вернувшийся Луи все подшучивал над Мухаммедом, который вырядился для ужина слишком уж официально.

— Мы же собираемся ужинать с Самуэлем, а не с английской королевой, — говорил он.

Сам же Луи был одет, как обычно — ну, может быть, имел вид чуточку более официальный, чем всегда. Во всяком случае, Дина, увидев его, всплеснула руками:

— Как, ты еще не одет? Вы же опоздаете!

Они прибыли вовремя, но, войдя в ресторан, уже застали там Хасана и Халеда, сидящих за столиком в обществе Самуэля и Константина. Натаниэль, Мойша и Игорь вместе с Иеремией подтянулись чуть позже, а еще через несколько минут пожаловали Михаил и Йосси.

Мухаммед ничего не мог с собой поделать, поминутно косясь на официантов в красных фесках с поистине княжескими манерами.

— Я благодарен вам за то, что приняли приглашение, — сказал Самуэль. — Я столько времени провел вдали от вас... Все переменилось, ведь так? Да и у вас, я думаю, есть о чем рассказать.

Последним прибыл Юсуф. Мухаммед искренне восхищался самообладанием зятя, глядя, с какой непринужденностью тот держится среди всей этой роскоши.

Юсуф поприветствовал своих знакомых, собравшихся в обеденном зале; среди них были какие-то ливанцы в сопровождении европейки, несколько похожих заговорщиков сирийцев, и даже Рариб аль-Нашашиби, один из влиятельнейших людей города.

— Нашашиби продолжают выступать против Хусейни? — спросил Самуэль.

— Нас всех объединила общая забастовка, — осторожно сказал Юсуф, не желая вдаваться в подробности.

— А теперь, когда она закончилась, между ними снова возникли разногласия, — заключил Самуэль.

Посыпались бесконечные вопросы, на которые Юсуф и Мухаммед едва успевали отвечать. Этот русский оказался поистине ненасытен в своем стремлении понять Палестину. Мухаммед обратил внимание, что Луи старается не вступать в разговор, предпочитая лишь внимательно слушать, что говорят другие. «Должно быть, он и в самом деле по уши увяз в своей «Хагане», — подумал Мухаммед. Луи всегда приезжал и уезжал, никого не спрашивая и никому не докладываясь, однако с тех пор, как Самуэль решил остаться в Париже, он взял на себя ответственность за благополучие Сада Надежды и добился величайшего уважения всех его обитателей.

— Я знаю графа Пила, — сказал Константин, — это очень разумный человек. Надеюсь, что его комиссия сможет остановить стычки.

— Или обострить их еще больше, — предположил Хасан.

— Я все никак не могу понять: почему арабы и евреи не могут между собой договориться? — спросил Константин.

— Отчего же, могут — при соблюдении некоторых условий. Дело в том, что евреев приехало гораздо больше, чем мы могли предположить. Они скупают наши земли, вытесняя с них крестьян. Единственное, чего мы хотим — чтобы Англия наконец поставила крест на Декларации Бальфура. Какие права у британцев на нашу Палестину? Мы сражались на их стороне в Великой войне в обмен на обещания, которые так и не были выполнены. Они обманули шарифа Хусейна и его сыновей — и Фейсала, и Али бросили на произвол судьбы. Правда, сейчас они признали Абдаллу правителем Трансиордании, потому что им это выгодно, — объяснил Хасан.

— Я сражался на стороне британцев, как и мой шурин Мухаммед, и мой кузен Халед, — вступил в разговор Юсуф. — Мы сражались за нашу великую арабскую родину, которую теперь подмяли под себя евреи. Шариф не возражал против того, чтобы у вас был здесь дом, как не возражал и Фейсал; однако кое-какие условия британцы не выполнили. Так почему мы должны отдавать свою землю?

Юсуф говорил вроде бы от своего имени, но собеседники прекрасно понимали, что его устами сейчас вещает могущественный иерусалимец Омар Салем.

— Ну а ты, Луи — что ты обо всем этом думаешь? — спросил Хасан.

Мужчины испытующе посмотрели на Луи. Все прекрасно знали, что он тесно связан с еврейскими лидерами и особенно предан Бен Гуриону.

— Арабы и евреи должны поделить между собой Палестину, и чем раньше это произойдет, тем лучше, — огласил Луи свой приговор.

— И почему мы должны ее делить? — не сдавался Хасан.

— Потому что и те и другие живут на этой земле.

— Мы жили здесь задолго до того, как заявились вы, спасаясь от произвола своих царей.

— Вы здесь жили? И долго? Прежде эта земля звалась Иудеей, ее населяли и потомки Ханаана, и египтяне, не стоит забывать и о филистимлянах; по ней прошли македонцы, римляне, византийцы, персы, арабы, Аббасиды, Фатимиды, крестоносцы, османы... а теперь еще и британцы. Но именно евреи — плоть и кровь этой земли, и не смей говорить, что ты этого не знаешь, — последние слова Луи отчетливо прозвучали в наступившей тишине.

— Вы могли бы оставаться его плотью и кровью и в составе Арабского государства. Никто вам не мешал, — ответил Юсуф, пристально глядя на Луи.

— У вас свои отношения с англичанами, у нас — свои, — ответил Луи. — Однако и нам, и вам следует уяснить, что выполнение британцами их обещаний будет зависеть исключительно от того, входит ли это в круг их интересов. Так что перевесит та чаша весов, на которой будут лежать их выгоды. А будущее Палестины зависит от того, сможете ли вы договориться с нами.

— Мне неприятно слышать, когда ты говоришь «мы» и «вы», — в словах Самуэля послышалась печаль. — Когда мы были молоды, то верили, что сможем построить мир, где все будут равны.

На этот раз слово взял Мойша. Наверное, он все же ощущал некоторую неловкость; ведь единственный не чувствовал себя здесь среди друзей.

— Мечты юности разбиваются о повседневную реальность, — изрек он. — Так сказал Маяковский; правда, он говорил о любви, но то же самое можно сказать и в отношении всего остального.

— Реальность будет такой, какую мы сами построим, — ответил Самуэль.

— Реальность такова, что все мы — разные люди; у нас разные интересы, мечты, вера. Вот мы, евреи, верили, что революция откроет нам новую эру, мы перестанем быть людьми второго сорта. Мы сражались бок о бок с остальными, веря, что и они разделяют наши мечты, но едва борьба окончилась, как выяснилось, что они мечтали совсем о другом. Такова реальность, не имеющая ничего общего с мечтой, — подвел итоги Мойша.

— В таком случае, что ты предлагаешь для Палестины? — спросил Константин.

— Я ничего не предлагаю. Просто говорю, что желания арабов идут вразрез с нашими собственными, и рано или поздно настанет день, когда нам придется отстаивать свои интересы в вооруженной борьбе, — в словах Мойши прозвучало мрачное пророчество.

— А ты, я гляжу, только и ждешь, чтобы с кем-нибудь подраться, — отрезал Мухаммед.

— Ты же сам побывал в бою, как и я, — ответил Мойша. — Оба мы знаем, каково это, смотреть, как твои товарищи падают мертвыми один за другим и знать, что следующим можешь пасть ты. Я тоже не сторонник насилия, но без него, к сожалению, не обойтись. Царь ни за что бы не отдал власть, если бы ее у него не вырвали силой. Вы сражались против турок, надеясь создать в будущем арабское государство. По доброй воле турки ни за что ни уступили бы вам ни пяди земли. А сейчас на одни и те же территории претендуют арабы и евреи. Мы хотим вернуть землю предков, ведь здесь остались наши корни — вот чего мы добиваемся. А вы не хотите делить эту землю с нами, считая ее своей, потому что жили здесь несколько столетий... Да и кто знает, кому на самом деле молились твои предки... Однако есть люди, которые будут до смерти стоять на своем — вот ваш муфтий как раз из таких... — окончив свою речь, Мойша выжидающе оглядел слушателей.

— И ты тоже, как я погляжу, — заметил Хасан.

Но тут Константин искусно переменил тему, заговорив о каких-то пустяках.

Прощаясь с Самуэлем, Мухаммед обнял его.

— Я тебя навещу. Нам есть о чем поговорить.

Мухаммед кивнул. В конце концов, он искренне любил и уважал Самуэля. Он был другом его отца, после смерти которого Мухаммед с готовностью принял на свои плечи бремя этой дружбы. Но теперь он, похоже, перестал понимать этого человека; сейчас Самуэль казался ему совсем чужим в своем элегантном костюме, в роскошном отеле, где он жил вместе с женщиной, от красоты которой захватывало дух. Мухаммед вынужден был признать, что своей красотой она затмевала даже Марину, которая обладала врожденной грацией и благородством и казалась ему красивее любой принцессы даже с мотыгой в руках. На какой-то миг он даже позавидовал Самуэлю, решившемуся на то, на что так и не отважился сам Мухаммед: перешагнуть через людские законы, чтобы быть с любимой женщиной. Нет, Мухаммед никогда не смог бы оставить Сальму, Вади и Найму. Чувство долга никогда не позволило бы ему это сделать. Отец ни за что не простил бы ему подобного бесчестья. Но в то же время, Мухаммед никогда не переставал мечтать о Марине.

Дина была не в духе: Мухаммед объявил, что вечером к ним пожалует Самуэль.

— Надеюсь, он придет один? — осведомилась мать. — Эта русская графиня здесь никому не нужна.

— Он — наш друг, и мы всегда ему рады, кого бы он с собой ни привел, — ответил Мухаммед.

К облегчению Дины, Самуэль действительно пришел один. Он дал понять, что пришел исключительно затем, чтобы поговорить с Мухаммедом наедине, поэтому Дина и Сальма вскоре удалились, оставив их вдвоем.

— Я не знаю, как тебя и благодарить за то, что твой сын сделал для Изекииля. Если мой сын сейчас жив — то исключительно благодаря отваге твоего. Мы у тебя в долгу. И я бы хотел, чтобы Вади вместе с Изекиилем поехал учиться в Англию. Там есть отличные пансионы, где обучают всему, чему только можно. Это откроет такие возможности для них обоих!

— Я благодарен тебе за предложение, но я не хочу расставаться с Вади, — сказал Мухаммед.

— Да полно, Мухаммед! Ты же сам видишь, сколько детей из почтенных иерусалимских семей едут в Англию, чтобы получить там образование. Я знаю, ты считаешь британцев врагами; не спорю, у тебя есть причины им не доверять, но это не значит, что ты вправе лишать сына возможности получить хорошее образование. Ты ведь и сам учился в британской школе Сент-Джордж.

— Я не хочу, чтобы сын ехал в страну моих врагов. Неужели ты не видишь, что творят эти англичане?

— Могу сказать, что с арабами они ведут себя не хуже, чем с евреями, — ответил Самуэль.

— Ты ничем мне не обязан, Самуэль.

— Я обязан твоему сыну жизнью моего.

Мухаммед промолчал в ответ; его явно угнетал этот разговор.

— Ну что ж, не буду настаивать, но если ты все же когда-нибудь передумаешь, просто напиши мне об этом.

— Изекииль и Далида поедут с тобой в Лондон?

— Мне бы очень этого хотелось, и я надеюсь убедить Мириам отпустить детей. Но сейчас мы говорим о другом. Я очень встревожился, услышав слова Юсуфа.

— Да, теперь это уже не та Палестина, которую ты знал, Самуэль, — вздохнул Мухаммед. — С каждым днем пропасть, разделяющая арабов и евреев, становится все шире. Если бы ты знал, чего мы наслушались после того, как навестили тебя в «Царе Давиде»! Один из лучших друзей даже обвинил меня в измене.

На этот раз Самуэль надолго замолчал. Казалось, он сомневается, стоит ли дальше это обсуждать.

— Мне не хотелось бы тебя обманывать, Мухаммед, — признался он наконец. — Дело в том, что мы с Константином оказываем активное содействие евреям, желающим покинуть Германию. Мы сотрудничаем с Еврейским агентством, а через него — со здешними лидерами.

— А ты ведь никогда не был сионистом.

— Я и сейчас не сионист, у меня попросту нет родины. Что я могу назвать своей родиной? Польский городок, где родился? Или Россию, родину отца? Или, быть может, Францию, родину матери? Или Палестину, потому что я — еврей? Я не могу считать родиной эти земли, где погибли близкие.

— Но ведь ты помогаешь своим единоверцам обрести родину в Палестине.

— Я просто помогаю им выжить.

— О, нет, не просто выжить, — возразил Мухаммед. — Если ты сотрудничаешь с Еврейским агентством — стало быть, вместе с ним хочешь сделать Палестину страной евреев, а это значит, что собираешься отнять ее у нас.

— Вот как ты на это смотришь?

— Увы, но это так.

— Ты знаешь мою историю, Мухаммед, — произнес Самуэль. — Ты знаешь, что моя мать, сестра и брат были убиты во время еврейского погрома, а мне пришлось бежать в Санкт-Петербург, где позднее убили моего отца. Я приехал сюда вовсе не в поисках новой родины, а из уважения к памяти отца, который всю жизнь мечтал когда-нибудь приехать сюда вместе со мной.

— Да, возможно, первые русские евреи, что приехали сюда, бежав от царского режима, и не имели других намерений, кроме как жить в мире со всеми, но сейчас вы стремитесь захватить нашу землю.

— Я не стремлюсь к этому, Мухаммед.

— Ты, может быть, и не стремишься, но ты помогаешь тем, кто этого желает.

Больше им нечего было сказать друг другу, поэтому они долго курили в молчании, погруженные в свои мысли. Наконец, Самуэль решился снова заговорить.

— Я хочу попросить тебя об одном одолжении, — сказал он.

— Мухаммед кивнул, давая понять, что внимательно слушает.

— Если все же случится так, что столкновения не удастся избежать... Если произойдет самое худшее... Обещай мне, что защитишь моих детей, если Мириам не позволит им уехать ко мне.

— Я никогда бы не поднял руку на Сад Надежды, — ответил оскорбленный Мухаммед.

— Я это знаю, как знаю от Луи, что ты жестоко покарал тех, кто сжег наш дом, оливковые деревья и лабораторию...

— Что Луи может об этом знать? — бросил Мухаммед. — Для меня это было делом чести.

— Если начнется новая война, ты защитишь моих детей? — повторил Самуэль.

— Мой отец никогда не простил бы мне, если бы я этого не сделал.

— Если рай действительно существует, то мой друг Ахмед, несомненно, пребывает там. Это был лучший из людей, кого я знал.

Самуэль еще не успел покинуть Иерусалим, когда пришел ответ из Великобритании на доклад Пила. Британские аристократы советовали разделить Палестину на две части, в одной из которых будут жить евреи, а в другой — арабы; при этом у каждой будет свое правительство, Иерусалим же останется под контролем Британской империи.

Омар Салем устроил у себя в доме собрание.

— Мы никогда не допустим, чтобы нашу землю рвали на части! — лютовал один из гостей.

— Мы совершили большую ошибку, упустив из виду графа Пила, — сказал Юсуф, что вызвало еще большее возмущение слушателей. — Сионисты с ним заигрывали и прикармливали, а мы это проглядели.

— Вы и вправду считаете, что это могло бы что-то изменить? — поинтересовался Омар. — Что тут еще скажешь? Британцам, как и их эмиссару, прекрасно известны все наши требования, и прежде всего, мы не допустим, чтобы евреи продолжали тысячами ехать сюда и захватывали нашу землю. Сколько можно повторять одно и то же? Разумеется, мы хотим, чтобы и британцы отсюда ушли.

Омар Салем искоса посмотрел на Юсуфа.

— Мало быть правым, — сказал Юсуф. — Нужно еще уметь отстоять свою правоту, и сионистам как раз удалось убедить графа Пила. В то время как наши лидеры не проявили никакого интереса к его программе, евреи сделали все, чтобы ее выполнить.

— Быть может, нам следовало бы рассмотреть то предложение, при котором мы получали семьдесят процентов всех земель, а евреи — всего тридцать? — предположил один из гостей, человек почтенного возраста. — А при известной настойчивости мы могли бы вытребовать себе и больше.

— Мы никак не могли принять это предложение, — ответил Омар, с трудом сдерживая гнев. — Почему мы должны кому-то отдавать нашу землю, пусть даже речь идет о нескольких пядях? А кроме того, граф Пил добивается, чтобы евреям досталась лучшая доля. Побережье, Галилея, Израильская долина — все это им, а что осталось бы нам? Клочок пустыни?

— Да, нам достаются худшие территории — Западная Иордания, Негев, долина Арава, Газа... А хуже всего то, что на эти земли претендует Трансиордания, так что этот раздел поможет создать проблемы подданным Абдаллы.

— Нельзя осуждать эмира Абдаллу за симпатии к британцам, — сказал Юсуф. — В конце концов, его семья боролась за создание великого арабского государства.

— Ну конечно, ты всегда защищаешь этого Абдаллу! — воскликнул Хасан. — Да, мы помогали англичанам в войне с турками, потому что верили, что они позволят нам создать великое государство — и посмотрите, что они оставили семье Хашимитов: сущие крохи! Трансиордания — всего лишь жалкая подачка, милостыня, которую они швырнули Абдалле.

— Юсуф, определись, наконец, кому принадлежит твое сердце: Абдалле или Палестине? — произнес кто-то из гостей, и в его голосе прозвучала несомненная угроза.

Все гости уставились на Юсуфа, ожидая ответа.

— Я не стану отвечать на этот вопрос, — заявил Юсуф. — Вы все знаете, что я проливал кровь на поле боя. Да, я всегда был предан семье Хашимитов, служил Хусейну в Мекке, сражался бок о бок с его сыновьями, Фейсалом и Абдаллой. И я прекрасно знаю, что мои враги — британцы, а вовсе не Абдалла.

— Мы и не собираемся драться между собой, — вставил Омар. — Один мой друг сказал, что сионистские лидеры тоже не поддерживают решения графа Пила. Они тоже любят Палестину. Хотя бы в этом они солидарны с нами.

— Но они согласятся, — подал голос Мухаммед, чем поверг в изумление всех гостей Омара. — Пусть неохотно, но согласятся.

— Как ты можешь так говорить? Они никогда на это не согласятся, — заявил его дядя Хасан.

— Согласен, они будут протестовать, обижаться, кричать, что никогда не отдадут Иерусалима, но в конце концов согласятся. Поверь мне, они это сделают, поскольку в конечном счете это им выгодно. Раздел даст им намного больше, чем они могли рассчитывать. Юсуф прав, они тоже не дураки, — заключил Мухаммед.

Они еще долго спорили. Всех очень беспокоило, сможет ли Англия добиться раздела Палестины.

Омар упрямо стоял на своем.

— Муфтий никогда на это не пойдет, да и знатные палестинцы не позволят себя одурачить.

Затем он повернулся к Мухаммеду.

— Если уж у тебя такие замечательные отношения с вашими еврейскими соседями, ты должен с ними поговорить и выяснить, что они думают по поводу действий правительства. Быть может, твой дядя Хасан прав, и они не согласны на раздел. Не удивлюсь, если твои друзья окажутся столь амбициозными, что не захотят довольствоваться лишь третьей частью Палестины.

Конечно, Омар Салем мог узнать и из других источников, что говорят об этом в еврейской общине, однако привык собирать информацию отовсюду. Он целиком и полностью разделял требования шарифа Хусейна, и при этом считал, что для того, чтобы одолеть противника, необходимо знать все его побуждения. Юсуф прекрасно понимал, что Омар раскинул обширную сеть информаторов, которая накрыла не только всю Палестину, но и Трансиорданию, Сирию и даже Ирак. К своей коллекции сведений он допускал лишь самых преданных муфтию людей, в чьей верности ни минуты не сомневался; это были люди, стремящиеся к одной с ним цели: изгнать британцев и сделать Палестину свободной страной.

На этот раз уже Мухаммед отправился в Сад Надежды на поиски Луи. Он не решился обратиться прямо к Самуэлю, но отважился поговорить с Луи. Он знал, что у палестинских евреев неоднократно возникали разногласия с их зарубежными лидерами, а потому надеялся услышать от Луи, что палестинские евреи не позволят решать свою судьбу и судьбу Палестины каким-то чиновникам Еврейского агентства, сидящим где-нибудь в Лондоне или Цюрихе. В конце концов, Бен Гурион был с этим не согласен, а Луи по-прежнему оставался верным последователем этого человека — пусть несколько грубоватого и угрюмого, но при этом любимого и уважаемого всеми евреями, что прибывали в Палестину из границ более не существующей Российской империи.

Луи, казалось, нисколько не удивился, увидев его здесь в столь поздний час. Они устроились под пологом виноградной лозы и закурили египетские сигары, любимые обоими.

— Что вы думаете о докладе Пила? — напрямую спросил Мухаммед.

Луи долго молчал, важно попыхивая сигарой; казалось, он подбирал слова для ответа. В конце концов, он пожал плечами.

— Прямо скажем, негусто: всего двадцать процентов земли и море головной боли. Вот представь: согласно этому плану, все евреи, живущие сейчас в той зоне, которая должна стать вашей, обязаны будут перебраться на наши двадцать процентов, а араба, живущим в нашей зоне, придется оставить дома, чтобы поселиться на своей земле, пусть даже ее и более семидесяти процентов. Не думаю, что это многим понравится. Что же касается Иерусалима, то скажи начистоту: готов ли ты отдать его британцам?

— В таком случае, что вы намерены делать? — допытывался Мухаммед.

— А вы? — спросил в свою очередь Луи. — Что вы намерены делать? Что говорят по этому поводу Омар Салем и ваши друзья?

— Думаю, ты знаешь ответ.

— Конечно, знаю. Не сомневаюсь, вы посчитали, что Пил в своем докладе оскорбил вас, так что вы решительно настроены против него, но все же... — тут Луи замолчал; взгляд его какое-то время задумчиво блуждал вокруг.

— Ты хочешь, чтобы англичане рвали на куски нашу землю, да еще и указывали, где нам можно жить, а где нельзя? Считаешь, мы можем на это согласиться? — в голосе Мухаммеда отчетливо прозвучал гнев, смешанный с глубокой усталостью.

— Палестина находится под британским Мандатом, нравится нам это или нет; из этого следует, что условия диктуют именно они. Граф Пил принял почти что соломоново решение; помнишь, в Библии сказано: дайте половину одной и половину — другой. К тому же вы получили не половину, а намного больше. Сам посуди, Мухаммед: две тысячи лет назад римляне лишили нас родины, сделали евреев париями. Париями мы и оставались — до последнего времени. Главная цель сионистского движения — помочь евреям обрести место, где они могли бы жить. Таким местом может быть лишь Палестина — земля наших предков. Быть может, эти двадцать процентов земель, которые нам выделили — самое большее, на что мы можем рассчитывать. Это будет наше собственное государство. Пусть маленькое — но наше. В этом вся дилемма.

— А что об этом думает Бен Гурион?

— О, Бен Гурион! Великий мечтатель и великий практик...

Мухаммед не видел смысла расспрашивать дальше: он уже и так знал ответ. Евреям тоже не нравилась идея раздела, но, в конечном итоге, они готовы были согласиться на этот вариант. Когда он рассказал о своем разговоре с Луи Юсуфу и Омару Салему. Омар стал настаивать, чтобы Мухаммед поговорил еще и с Самуэлем.

— Ты, помнится, говорил, что Самуэль знаком с графом Пилом, что он оказывает помощь Еврейскому агентству и имеет в британском правительстве крепкие связи; однако не лишним было бы знать, что он сам обовсем этом думает.

Юсуф понимал, что Мухаммеду не слишком удобно обращаться к Самуэлю. Ему, как и самому Юсуфу, были совсем не по душе те перемены, которые оба они наблюдали в душе своего старого друга. Казалось, в нем не осталось ничего от того прежнего Самуэля, что ухаживал за оливковыми деревьями, собирал фрукты, помогал Касе подвязывать помидоры и проводил нескончаемые часы в лаборатории в компании старого Натаниэля. Мухаммед еще помнил, как когда-то давно спросил у него: как это он, законный владелец Сада Надежды, позволяет всем остальным там распоряжаться.

Самуэль тогда лишь рассмеялся в ответ.

— Я вовсе не владелец Сада Надежды. Сад Надежды принадлежит всем, кто в нем живет. Ты же сам понимаешь: есть вещи, в которых Кася разбирается намного лучше меня, а в чем-то гораздо больше понимают Яков или Ариэль. Что уж говорить о Натаниэле, от которого я каждый день узнаю что-то новое: ведь я — всего лишь химик, а он в совершенстве изучил свойства лечебных трав и может творить настоящие чудеса.

Теперь Мухаммед задавался вопросом, много ли осталось от того, прежнего Самуэля в этом блестящем элегантном джентльмене, появившемся под руку с графиней, чья красота сражала наповал каждого, кто ее видел.

Дина не скрывала своей неприязни к Кате; и даже благоразумная Сальма, жена Мухаммеда, тоже решилась выказать свое недовольство в присутствии этой аристократки, смотревшей на них с превосходством — во всяком случае, Сальме с Диной так показалось. Однако Мухаммед не разделял их предубеждения и понимал, что Самуэль действительно любит Катю, и это чувство намного сильнее, чем та спокойная, хоть и искренняя привязанность, которую он питал к Мириам.

Именно это он и сказал Юсуфу по дороге в отель «Царь Давид», где их ждал Самуэль.

Когда они прибыли, Самуэль в нетерпеливом ожидании расхаживал по открытой террасе с видом на Старый город. В этот вечерний час солнце уже клонилось к закату и приобрело кирпично-красный оттенок древнего обожженного камня. Едва завидев гостей, Самуэль со всех ног бросился к ним.

— Как же ваш муфтий со своими людьми может лобызать руки германскому консулу! — заявил он вместо приветствия.

Мухаммед озадаченно взглянул на Юсуфа. Он не мог взять в толк, что хочет сказать Самуэль, но был уверен, что его зять понимает, о чем идет речь.

Юсуф нервно откашлялся и принялся оглядываться в поисках укромного местечка, где они могли бы спокойно поговорить, не рискуя быть услышанными. Самуэль провел их в дальний угол террасы, где в этот час никого не было.

— А почему бы нам и не иметь хороших отношений с представителями немецкой власти? — спросил Юсуф у Самуэля.

— Разве ты не знаешь, что Гитлер развязал кампанию против евреев? Вы вот жалуетесь, что немецкие евреи сотнями бегут из своей страны и едут сюда. Но заметь, они ведь едут сюда не в поисках Земли Обетованной, они именно бегут. Бегут потому, что в Германии их лишают имущества и не считают полноценными гражданами только потому, что они евреи. Так о чем думает муфтий, похваляясь своей дружбой с Гитлером?

— У нас нет никаких претензий к Германии, — возразил Юсуф. — А вот к Великобритании — есть. Британцы неоднократно нас обманывали. Разве я не рассказывал, как страдаем мы, палестинские арабы? Так почему ты считаешь, что вы, евреи, вправе выбирать себе друзей, исходя лишь из своих интересов и совершенно не учитывая наших?

— Как ты можешь так говорить? Да, британцы с нами не посчитались. Но Гитлер... Этот человек поистине одержим дьяволом...

Мухаммед решил положить конец спору, спросив у Самуэля, что он думает о докладе Пила, и добавив, что Омар Салем тоже очень хочет знать его мнение на этот счет.

— Ты такой же бесхитростный, как и твой отец, — улыбнулся Самуэль. — Луи мне сказал, что ты уже говорил с ним и спрашивал о том же самом, не забыв при этом упомянуть, что Омар Салем интересуется нашим мнением по этому вопросу.

Самуэль не стал лукавить и напускать тумана: он тоже не любил полуправду.

— Конечно, план Пила — совсем не то, чего ожидали здешние лидеры, и он им совсем не нравится; но при этом они считают, что лучше уж раздел, чем совсем ничего. Руководители Еврейского агентства считают это вполне приемлемым решением; а Вейцман так и вовсе считает, что на более мы не можем рассчитывать, и призывает согласиться на раздел.

— Итак, вы готовы на все, лишь бы выжить нас с нашей земли, — в голосе Мухаммеда прозвучало разочарование.

— Выжить вас? Да разве об этом речь? Разве мы не можем мирно жить на этой земле? Пил предлагает, чтобы нам предоставили лишь двадцать процентов территорий, и ни процентом более. Остальные семьдесят отойдут арабам, это не считая Трансиордании, королевства Абдаллы. Мы никак не можем согласиться на меньшее.

— Ты говоришь, будто у вас есть какие-то права на нашу землю, — Юсуф не скрывал своего раздражения.

— А ты считаешь, что лучше продолжать распри? Каждый день — то погром, то стрельба, то кибуц сожгли... Все это может привести лишь к тому, что арабы и евреи станут непримиримыми врагами.

— Да мы уже враги, Самуэль! Мы уже давно враги, нравится тебе это или нет. Кем еще для нас могут быть те, что пытаются выжить нас собственного дома? Вот представь: если кто-то вдруг заявится к тебе домой и, едва переступив порог, попытается вышвырнуть тебя на улицу — кем ты будешь его считать: другом?

— Разумеется, нет; но это не значит, что я стану нападать на мирных крестьян, убивая женщин и детей.

В конце концов, все так устали от бесконечных упреков, что спор сам собой сошел на нет.

— Сколько времени ты еще здесь пробудешь? — спросил Мухаммед перед уходом.

— Думаю, не слишком долго. Правда, у меня еще есть здесь кое-какие дела. Для Константина наладить связи с Еврейским агентством оказалось труднее, чем для меня, и он настоял, чтобы я сопровождал его на встречи с нашими лидерами в Палестине. Ты знаешь, с ними действительно сложно иметь дело: они столь же бескомпромиссны, как и ты, хотя, в отличие от тебя, все-таки ближе к реальности. В любом случае, они ни желают, чтобы кто-то указывал им, что делать. Они даже критикуют некоторые положения Вейцмана, забывая при этом, скольким мы обязаны этому человеку. Вейцман — реалист и, главное, миротворец. Бен Гурион все-таки более несгибаем. Уверяю тебя, эти встречи до крайности меня изматывают. Я хочу поскорее вернуться в Лондон, мы и так слишком долго пробыли в Палестине; не стану скрывать, что и Катя тоже хочет поскорее вернуться домой. Ей здесь очень нелегко приходится. Тем более, ты и сам видишь — ей здесь никто не рад. Так что, если Мириам не станет слишком возражать против того, чтобы Изекииль и Далида поехали со мной в Лондон...

До конца жизни не смог забыть Мухаммед этот день 26 сентября 1937 года. И дело было вовсе не в том, что в этот день Льюис Эндрюс, британский комиссар в Галилее, был убит группой арабских патриотов.

В этот день умерла Дина.

Это случилось вскоре после восхода солнца, когда Сальма, обеспокоенная, что свекровь слишком долго не выходит из своей комнаты, решилась постучать в ее дверь. Вади и Найма уже ушли в школу, и в доме царила гнетущая тишина. Сальма легонько постучала в дверь, но никто не откликнулся. Сальма встревожилась, что Дина, возможно, заболела, и решилась войти в спальню свекрови, где царил мрак.

Дина лежала в постели — неподвижная, с закрытыми глазами. Сальма окликнула ее — и не получила ответа.

Сальма присела к ней на кровать и взяла за руку — пальцы были твердыми и холодными, как лед. Не было сомнений, что Дина мертва. Сальма была настолько потрясена; что не могла даже плакать, не то что крикнуть. В полной прострации она продолжала сидеть на кровати, сжимая в ладонях холодную руку Дины. Потом тихонько погладила ее по щеке, по волосам и прошептала, что всегда ее любила и всей душой благодарна за то, что та всегда относилась к ней как к родной дочери, а не как к невестке. Наконец, она нашла в себе силы подняться и отправилась на поиски Каси. Она нашла ее в саду — нагнувшись над грядкой, Кася старательно выдирала с корнем сорняки.

— Кася, Дина умерла. Можешь послать кого-нибудь, чтобы известить Мухаммеда?

Потрясенная Кася застыла на месте. Может быть, она ослышалась? Что там сказала Сальма насчет Дины?

Сальма повторила свои горькие слова и тут же поспешно обняла Касю, не сумевшую сдержать рыданий.

Она помогла Касе дойти до дома; в гостиной возле окна сидела Руфь и что-то шила. Этот новый дом не слишком отличался от прежнего, который они когда-то построили своими руками — такой же простой сельский дом без каких-либо излишеств.

Руфь тревожно взглянула на них. Она была тяжело больна и едва могла передвигаться. У нее было больное сердце, и Кася не допускала ее ни до какой тяжелой работы, ей позволяли только шить да иногда помогать на кухне.

Известие о смерти Дины повергло Руфь в такой шок, что Кася не решилась выпустить ее из дома, а вместо этого отправилась в сарай, где спал старый Натаниэль. Разбуженный старик вызвался сам сходить в карьер и передать Мухаммеду печальную весть о том, что его мать умерла во сне.

Последующие дни Мухаммед помнил смутно: боль потери вытеснила все остальные чувства. Он помнил, как Сальма с Наймой, заливаясь слезами, накрыли простыней тело его матери, как их дом наполнился рыданиями: это друзья и соседи пришли проститься с Диной. Но больше всего Мухаммед был благодарен Самуэлю — прежде всего за то, что тот проявил тактичность и пришел без Кати. Присутствие графини было бы совершенно неуместным, да и сама Дина не хотела бы видеть ее на своих похоронах.

Самуэль горько плакал, не стесняясь чужих людей. Вместе с Диной ушла часть его собственной жизни, часть его самого. Мухаммед считал, что если Самуэль кого и любил в жизни, кроме погибших в России родных, то это Ахмеда и Дину. Он сам удивлялся, особенно в детстве, что мужчину и женщину может связывать столь искренняя и чистая дружба, как у Самуэля и Дины. Да и его отец, добрый Ахмед, относился к дружбе своей жены с этим иностранцем так же спокойно, как если бы они были кровными родственниками. А для Айши и Мухаммеда Самуэль всегда был таким же родным, как их собственный дядя Хасан.

Мухаммеда беспокоила его сестра. После смерти матери Айша впала в отчаяние и во всем винила своего мужа: ведь именно из-за устроенного им переезда последние дни матери прошли в разлуке с Айшой.

— Лучше бы нам не переезжать в Дейр-Ясин! — рыдала она в объятиях Марины, которая не могла найти слов, чтобы ее утешить.

Омар Салем и другие знатные иерусалимцы пришли на похороны Дины, чтобы почтить ее память.

— Я разделяю твое горе и скорблю вместе с тобой, — сказал Омар Мухаммеду. — Но ты должен взять себя в руки: наступают трудные времена. После того, как в Галилее убили английского эмиссара, британцы словно с цепи сорвались. По всей Палестине идет стрельба, и мы в любую минуту должны быть готовы дать отпор. Муфтий укрылся в Куполе Скалы, но там ему долго не просидеть, поэтому мы собираемся переправить его в Ливан, откуда он сможет добраться до Багдада.

— Так уж было необходимо убивать этого человека? — спросил Мухаммед, и его вопрос вверг Омара Салема в замешательство.

— О чем ты говоришь? Это война, Мухаммед; пусть тайная, не объявленная, однако война, а на войне люди убивают и гибнут сами. Разве не ты однажды сказал, что порой единственный способ спастись — это убить или умереть? Так вот, ты был прав, именно так мы и поступим, будем убивать и умирать, чтобы спастись.

Мухаммед с вызовом посмотрел на Омара.

— Арабы тоже гибнут, и не только от рук британцев, — напомнил он. — Любому, кого заподозрят в подстрекательстве против англичан или в симпатиях к евреям, приходится опасаться за свою жизнь.

Неприятный разговор был прерван появлением Вади. Присутствие сына утешило Мухаммеда — несмотря на юный возраст, Вади обладал такой выдержкой и самообладанием, какими мог бы похвастать далеко не каждый взрослый мужчина.

Настал час последнего прощания с Диной. Мужчины подняли на плечи гроб с ее телом, а женщины должны были оставаться дома, покуда тело усопшей не будет предано земле.

— Прежде чем мы расстанемся, я должен сказать тебе еще одну вещь, — произнес Омар, опустив руку на плечо Мухаммеда.

— Говори.

— Ты должен вести себя осторожнее со своими еврейскими соседями. Ты должен понимать, что в нынешних условиях просто неразумно слишком тесно общаться с этими людьми... Нужно соблюдать осторожность, среди нас есть предатели.

— Ты же знаешь Самуэля и Луи... Знаешь, что я работаю в карьере Иеремии, и что наш мастер — Игорь... А Йосси всегда был нашим врачом, как прежде — его отец, наш добрый Абрам... И Кася была для моей матери почти сестрой, как теперь для меня Марина. И Руфь тоже славная женщина...

— Замолчи! Я и сам все прекрасно понимаю, но такая тесная дружба... Не думаю, что она доведет тебя до добра... Когда-нибудь ты и сам поймешь, что с этим надо кончать.

— Кончать? — воскликнул Мухаммед, едва сдерживая рвавшуюся из груди ярость, вызванную словами Омара. — Почему это я должен с этим кончать?

Ярость его была настолько беспредельной, что, казалось, его совершенно не волновало, что их могут услышать.

— Британцы, евреи... И те, и другие — наши враги, Мухаммед, — ответил Омар. — Либо они, либо мы. Разве ты сам этого не видишь? Или ты нарочно закрываешь на это глаза? Среди моих знакомых тоже были евреи, и в былые времена я с ними дружил, вел торговые дела; иных до сих пор ценю и уважаю, но сейчас речь не о моих чувствах и давнишних привязанностях. Я говорю о том, что евреи при помощи англичан пытаются захватить нашу страну, и именно это делает их врагами. Либо они, либо мы — третьего не дано. А теперь пора похоронить твою мать, и пусть Аллах не покинет ее в раю, ибо она была достойной женщиной.

Иеремия предложил Мухаммеду пару дней отпуска, чтобы тот смог заняться похоронами. Позднее Мухаммед не мог толком вспомнить, что происходило в те дни; помнил лишь, что мать все время стояла у него перед глазами. Было невыносимо знать, что он выйдет на кухню и не увидит, как она готовит чай; заглянет в кладовую — и не обнаружит там матери, отмеряющей продукты на день. Весь дом, казалось, умер вместе с Диной.

С помощью дочери Сальма разобрала вещи Дины, большую часть которых спрятала, отобрав кое-что из одежды, чтобы раздать друзьям и родным. Так, любимый Динин платок отдали Касе, а серебряные браслеты — Айше. Айша, со своей стороны, настояла, чтобы Сальма оставила себе несколько колец, которые та надевала по праздникам. Найма и Нур тоже получили кое-какие украшения на память о бабушке. А Мухаммеду достался Коран, который мать берегла, как святыню, потому что получила его из рук своего отца в подарок на свадьбу.

Со временем Мухаммеда жизнь вошла в обычную колею — и в карьере, и дома. Однако, несмотря на все старания Сальмы сделать жизнь приятной, в ее обществе он чувствовал себя одиноким. Он смотрел, как жена хлопочет по хозяйству, а она, замечая, что он за ней наблюдает, одаривала его робкой улыбкой. Ему не в чем было упрекнуть Сальму, она всегда была верной женой и любящей матерью, но он не любил ее, и даже ее красота совершенно его не волновала. Мухаммед казнил себя за это, понимая, что не заслуживает любви такой женщины, как Сальма, которая так и не дала ему счастья.

Любой другой на его месте не уставал бы благодарить Аллаха, пославшего ему такую жену. Хотя бы тот же Игорь... Мухаммед старался гнать прочь подобные мысли, осуждая себя за неуместную ревность, но в глубине души знал, что это так. Уже не однажды он замечал, какими глазами смотрит Игорь на Сальму. В его глазах не было ни дерзости, ни похоти — лишь глубокая задумчивость, как будто, глядя на нее, Игорь видел нечто, недоступное другим. И в те редкие дни, когда они на праздники собирались в их доме или в Саду Надежды, Мухаммед замечал, как внимателен и предупредителен Игорь к его жене, с каким почтением он с ней держится, как следит за тем, полна ли ее тарелка, не опустел ли стакан с гранатовым соком. А Сальма, казалось, даже не подозревала, что кроется за этими знаками внимания.

Однако, как ни коробила Мухаммеда влюбленность Игоря, он понимал, что ему не в чем упрекнуть соседа, ибо тот вел себя хоть и галантно, но при том безупречно. Да и вообще, возможно ли, чтобы Игорь действительно положил глаз на Сальму? Ведь он женат на Марине — на той самой женщине, красивее которой нет на всем белом свете — именно так, во всяком случае, считал Мухаммед. Любовь к Марине сжигала его душу, сводила с ума, не давала покоя ни днем ни ночью; он знал, что и сама она чувствует то же самое, он читал это в ее глазах. Он тяжело вздохнул, пытаясь сбросить морок, и на душе стало совсем тоскливо.

Разговор с Юсуфом не развеял этой тоски.

— Так дальше продолжаться не может, — возмущался Юсуф. — Ты хоть понимаешь, что происходит?

— Разумеется, понимаю, — неохотно ответил Мухаммед. — Англичане посылают наших людей на смерть.

— А также ввели смертную казнь за ношение оружия, — добавил Юсуф.

— Тебя это удивляет? — усмехнулся Мухаммед. — Они твердо намерены здесь остаться, нравится нам это или не нравится.

— Евреи продолжают вооружаться, — заметил Юсуф.

— У них свои счеты с англичанами. Но нас они не трогают, лишь пытаются защититься от разбойных нападений. Главная задача «Хаганы» — обеспечить защиту колонистов из кибуцев, но они ни разу не тронули ни одну арабскую деревню.

— Зато об этом позаботились англичане, издав закон, позволяющий сносить дома тех, кого подозревают в причастности к бунту, — голос Юсуфа дрожал от гнева. — Тебе известно, сколько арабов уже лишились крыши над головой?

— Знаешь, что меня больше всего беспокоит, Юсуф? То, что у нас нет достаточно сильного лидера, способного покончить с этими сварами, а также то, что иные из нас считают себя вправе обвинять людей лишь на том основании, что они не поддерживают эти свары. Арабы убивают арабов — вот до чего мы дожили:..

— Они судят предателей — разве это несправедливо? Я вовсе не хочу тебя обидеть, мы об этом уже говорили, но кто-то донес Омару Салему, что ты якобы от нас откололся. Они не понимают, как ты можешь по-прежнему якшаться с евреями и продолжать работать в каменоломне, когда все твои друзья-арабы бастуют,— Юсуф испытал несомненное облегчение, после того как высказал шурину в лицо свои тревоги.

— Многие из тех, кто меня сейчас осуждает, даже пальцем не шевельнули, когда мы сражались с турками, — ответил Мухаммед. — А ты можешь сказать Омару, чтобы передал своим друзьям, что я убью каждого, кто посмеет назвать меня предателем. Но при этом я считаю, что вправе сам выбирать себе друзей, как бы ни возмущались по этому поводу иные мои единоверцы.

— Боюсь, ты ведешь себя неразумно, Мухаммед. Подумай о своей семье: о жене, детях, о сестре и племянниках... Твой дядя Хасан стоит за тебя горой на каждом собрании, и можно лишь догадываться, чего ему это стоит. А недавно твой племянник Халед полез в драку с одним человеком, который заявил, что совершенно не уверен в твоей надежности.

— Полагаю, в ближайшие дни мне захочет нанести визит один из тех трусов, что имеют привычку под покровом ночи нападать на чужие дома. На днях обстреляли дом Рариба аль-Нашашиби, чья семья является одной из знатнейших в Палестине. Так вот, даже он, несомненный патриот, не избежал гнева экстремистов.

— Но ведь он перестал поддерживать муфтия, — возразил Юсуф.

— Разве патриотом может быть только тот, кто поддерживает муфтия? Насколько мне известно, Нашашиби сначала были на стороне восставших, однако им не понравились методы муфтия — как, впрочем, и мне.

— Поэтому ты и не носишь куфию?

— Предпочитаю феску.

— Ту самую, что носят сторонники Нашашиби...

Мухаммед не упустил случая напомнить Юсуфу, что эмир Абдалла не очень-то возражал против раздела Палестины, предложенного Комиссией Пила. Юсуфа до крайности огорчало, что многие арабы считают Абдаллу лакеем британцев. Сам он тоже не был согласен с той политикой, которую вел эмир, но в то же время понимал, что у того не было другого способа удержаться на троне Трансиордании. Эмир прекрасно знал, что без поддержки британцев потеряет свое королевство, так что теперь он вел собственную игру. От великой мечты его отца, шарифа Хусейна, остался жалкий клочок земли, словно в насмешку названный королевством. Уже не говоря о том, что британцы ввели в Трансиорданию войска и ежегодно выдаивали ее казну почти досуха.

— Абдалла не может открыто выступить против британцев, — вступился Юсуф за эмира.

— Он защищает свои интересы, и приходится признать, что эти интересы далеко не всегда совпадают с нашими, — ответил Мухаммед.

— Мы вместе с хашемитами боремся за великое арабское государство, — напомнил Юсуф. — Ты и сам служил в войсках Фейсала.

— Да, и тем самым невольно открыл ворота британцам.

В пятницу, вернувшись из Купола Скалы, Мухаммед неожиданно застал в своем доме Игоря, который о чем-то непринужденно беседовал с Сальмой. Здесь же были Вади и Найма, а также Бен с Изекиилем, но Мухаммед все равно был весьма недоволен, что Игорь посмел войти в его дом во время отсутствия хозяина.

— Я искал Бена с Изекиилем: Марина очень волновалась, что они до сих пор не вернулись. Но я-то знаю, что, когда Бен с Изекилем исчезают так надолго, искать их следует здесь, — с улыбкой объяснил Игорь, крепко сжимая руку сына.

Мухаммед с подозрением взглянул на Сальму, однако не заметил в лице жены ничего, кроме обычной кроткой безмятежности.

— О чем вы с ним говорили? — спросил он чуть позже.

— О всяких пустяках, — ответила Сальма. — Так, поболтали немного о детских проказах. Мне кажется, Изекииль очень переживает, что Далида уезжает с Самуэлем, и всеми силами старается привлечь внимание, устраивая разные шалости. Игорь рассказал, что Изекииль несколько раз убегал из школы, и Мириам просто не знает, что с ним делать.

В глазах Сальмы промелькнуло что-то вроде любопытства; казалось, она заметила недовольство мужа и тут же попыталась заговорить ему зубы какими-то пустяками.

— Ему не следует приходить, когда меня нет дома, — сказал Мухаммед.

Сальма удивленно посмотрела и прикусила губу, задумавшись над ответом. Наконец, подобрав нужные слова, она решилась высказаться.

— Они же твои друзья, Мухаммед. И всегда радушно принимали тебя в своем доме. Но если тебе это неприятно, я постараюсь пореже с ними встречаться.

— Да нет, не то чтобы неприятно... Просто ему не следует приходить сюда одному.

— Сегодня он в первый раз пришел один, — ответила Сальма, спокойно глядя на мужа. — Но если это повторится, не беспокойся, я его не приму.

— Омар Салем прав, отношения между арабами и евреями с каждым днем становятся все напряженнее, — заметил Мухаммед.

Сальма ничего не ответила.

Дождливым ноябрьским днем Мухаммеда навестил Самуэль. За два дня до этого Иерусалим был потрясен грандиозным терактом, устроенным международной сионистской группировкой под названием «Иргун».

— Я пришел попрощаться, возвращаюсь в Англию, — сказал Самуэль. — Сожалею о том, что произошло в Иерусалиме.

— С чего это ты сожалеешь? Разве не ты кричал громче всех, что арабы не только выступают против англичан, но еще и нападают на еврейские колонии? Ну так теперь ты видишь, что твои друзья ничуть не хуже умеют бросать бомбы в кафе, где мирные безоружные люди собрались поговорить о своих делах.

— Думаешь, я их одобряю? Но могу сказать, что ни Бен Гурион, ни Еврейское агентство не имеют никакого отношения ко всем этим зверствам... Среди нас тоже есть экстремисты, и мне они так же отвратительны, как и ваши. Знаешь, вчера меня познакомили с Юдахом Магнесом, ректором Еврейского университета; так вот, если и есть на свете человек, с которым я полностью согласен, так это Магнес. Он выступает за единое арабско-еврейское государство с двухпалатным парламентом... Все вместе, все едины, я и сам всегда ратовал именно за это.

— Боюсь, такое просто неосуществимо. Мечтающие об этом заведомо обречены на неудачу. А кроме того, позволь усомниться в том, что Бен Гурион и Еврейское агентство действительно осуждают действия ваших террористов. С какой стати мы должны им верить?

Некоторое время они молча курили. Мухаммед знал, что Самуэль обеспокоен политической обстановкой в стране, но при этом ждет, когда Мухаммед сам о ней заговорит.

— Ты знаешь, сейчас мне особенно не хватает твоей матери, — признался Самуэль. — Она всегда знала, что посоветовать, когда нужно было в чем-то убедить Михаила. Нам с ним трудно друг друга понять. Я надеялся, что женитьба на Ясмин хоть немного смягчит его характер, но, к сожалению, этого не случилось.

— Михаил тебя любит, — заметил Мухаммед, которому стало немного не по себе от этой исповеди.

— То же самое говорила и твоя мать... Я не знаю, вернусь ли я сюда когда-нибудь... Я уже потерял стольких друзей — Ахмеда, Ариэля, Якова, Абрама, а теперь еще и твою мать, нашу милую Дину... Она очень много значила для меня, всегда была мне добрым и верным другом. Единственная женщина, которая могла пожурить меня, как ребенка... Даже когда я был далеко, Дина оставалась одной из главных опор в моей жизни.

Мухаммед молча слушал исповедь Самуэля. Вообще-то ему не нужны были никакие слова, он и сам знал все, о чем говорил Самуэль. Но в то же время понимал, что Самуэлю нужно хоть как-то высказать ту бесконечную любовь, которую он питал к Дине. Ему необходимо было выговориться, но кому? Всю жизнь он чувствовал себя одиноким, ибо вся его жизнь была отмечена печатью сиротства. Отец был его небом, мать — землей, и, когда он потерял обоих, он почувствовал, что вся жизнь покатилась кубарем, а сам он как будто завис в безвоздушном пространстве, лишенный тех незримых нитей, что связывали его с миром.

Они простились в уединении сада, среди оливковых деревьев, где в далекие дни молодости Самуэль так любил сидеть вместе с Ахмедом и курить сигары, и где теперь нашел убежище Мухаммед. Они крепко обнялись, еле сдерживая рыдания, как будто знали, что расстаются навсегда.