Стреляй, я уже мертв

7. Мир рушится

Мариан вздохнула. Она крайне устала. Изекииль с интересом ее рассматривал. Они закончили обедать, хотя Мариан едва попробовала салат и съела ломтик хлеба с хумусом. Она понимала, что вместе со стариком складывает кусочки мозаики чужих жизней, которые случайно пересеклись. Так ли одни кусочки отличаются от других, мысленно спрашивала она себя, виня себя за тон своего рассказа. Ей не следовало сомневаться, а тем более симпатизировать тем евреям, которые поселились в Палестине, требуя землю, что считали своей.

— Мы занимаемся интересным делом. Хотя я заметил, что вам это неприятно, — сказал Изекииль, вынимая табак из портсигара и начиная аккуратно сворачивать сигарету.

Разговаривая с Изекиилем, сыном Самуэля Цукера, человека, жизнь которого так тесно переплелась с жизнью Ахмеда Зияда, Мариан чувствовала, как отдаляется от реальности.

— Нет, дело не в этом, просто не так-то просто вспоминать, мне рассказывали столько историй...

— Но эта — нечто особенное, не так ли?

— Вообще-то я не ожидала, что разговор так далеко зайдет от изначальных целей, не думала, что вы поведаете мне о жизни своих предков.

— Как и я, что вы расскажете о жизни Зиядов. Информация в обмен на информацию.

— Это нечто большее, чем просто информация.

— Да, речь идет о судьбах... какими они были, какими могли бы стать. Хотите кофе? Чай?

— Нет, хотя, если не возражаете, я бы тоже закурила.

— Ну надо же! И представить себе не мог, что вы курите. В нынешние времена на это смотря плохо... но в моем возрасте...

— Я мало курю, только время от времени.

— Не знаю, хотите ли вы продолжать разговор...

— Что ж, мне хотелось бы узнать больше о вашем отце. Почему он вернулся в Палестину? Почему не остался в Париже с Ириной?

— Значит, вы хотите продолжать...

— Раз уж мы дошли да этого места...

— Конечно. Так слушайте.

***

Самуэль прибыл в порт Яффы в мае 1914 года. Несколько часов он провел на палубе в ожидании того мгновения, когда покажется на горизонте палестинский берег. Михаил, в свою очередь, не переставал засыпать его вопросами. Самуэль предпочел бы наслаждаться этим мгновением в одиночестве, но не мог попросить молодого человека замолчать. Не очень-то легко было завоевать его доверие, а кроме того, Михаил был чрезвычайно обидчив и чувствителен.

— Смотри, посмотри на пристань... Во время первого своего плавания я увидел с палубы Ахмеда и его семью. Конечно же, я не знал, кто они такие, как не знал и того, что скоро с ними познакомлюсь.

— Как думаешь, они меня поймут? Ты научил меня всего нескольким фразам на арабском.

— Конечно, поймут. Ахмед — умный человек, а с Мухаммедом (он примерно одного с тобой возраста) ты наверняка подружишься, хотя сейчас он в Стамбуле, изучает право. Я так хочу их увидеть! Они тебе понравятся, не сомневайся.

К ним подошел один из моряков, и Михаил не мог удержаться от вопроса, сколько осталось до прибытия.

— По меньшей мере час, — ответил тот.

— Но ведь мы так близко, — удивился Михаил.

Моряк не потрудился ответить — нетерпение юноши его, похоже, ничуть не тронуло.

— Надеюсь, ты не пожалеешь о том, что приехал, — сказал Самуэль.

— А ты жалеешь, что меня привез?

— Конечно, нет, но это не лучшее место для музыканта с твоими способностями. Иерусалим — всего лишь небольшой городок.

— Как ты можешь такое говорить! Это наша столица, столица нашего королевства.

— Я тебе уже сказал: забудь о том, что ты вычитал из Торы. Иерусалим — всего лишь запыленный городишко, задворки Османской империи, куда съезжаются люди со всего света в надежде отыскать след Божий. Ты будешь весьма разочарован, когда его увидишь, он далеко не так красив, как Париж.

Михаил ничего не ответил. Он до сих пор не мог поверить, что Иерусалим — далеко не самый красивый город на земле. С тех пор как он решил сопровождать Самуэля, он не выпускал из рук Тору и до сих пор находился под впечатлением сказочных описаний Священного города. Самуэль облегченно вздохнул, когда мальчик погрузился в свои мысли: это дало ему возможность насладиться долгожданными минутами встречи с Землей Обетованной.

Расставание с Парижем далось ему нелегко, не говоря у же о разлуке с Ириной: ведь он знал, что расстаются они навсегда.

Молодость Ирины осталась позади, но она по-прежнему была необычайно красива — во-всяком случае, так ему казалось. С возрастом она стала еще более хрупкой, чем прежде. Теперь ей было около пятидесяти, но она по-прежнему вызывала восхищение везде, где бы ни появлялась.

Поначалу совместная жизнь не очень ладилась. Михаил всячески отвергал Самуэля, а Ирина вела себя любезно, но между ними будто стояла стена. Много ночей Самуэль спрашивал себя, что делает в этой парижской квартире вместе с двумя людьми, которые никогда не имели с ним ничего общего. Но постепенно он привык. Какая удача, что он начал работать с месье Шевалье, аптекарем и другом Бенедикта Переса. Он многому у него научился и обрел смысл существования. Он без остатка погрузился в работу, а редкие свободные часы посвящал учебе. Он довольно бегло научился говорить по-английски и улучшил познания в немецком, который не казался ему иностранным благодаря знанию идиша.

Друзья и соседи считали их любовниками. Кое-кто даже завидовал Самуэлю, какую он отхватил красотку.

Он легко вписался в повседневную жизнь Ирины и Михаила. По утрам они все вместе завтракали, а затем каждый занимался своими делами. Михаил часами занимался музыкой, а Ирина проводила время в бывшей мастерской деда, а затем — Мари, которую переделала в роскошный цветочный магазин. Таким образом, все свои дни Ирина проводила среди цветов, Михаил совершенно растворился в музыке, а Самуэль погрузился в изучение книг и формул лекарственных препаратов. Только к ужину они собирались все вместе и вели ничего не значащие разговоры. Им просто нечего было сказать друг другу. После ужина Михаил помогал Ирине убирать посуду, и Самуэль слышал из гостиной, как они непринужденно болтают и смеются между собой.

Да, это был дом Самуэля, но при этом он чувствовал себя здесь чужим. Он обещал Мари, что поговорит с Ириной, но все никак не мог дождаться подходящего момента. А быть может, он обманывал сам себя, а на самом деле просто не хотел начинать этот разговор, в глубине души зная, что ни к чему хорошему он не приведет, судя по тому безразличию, которое она даже не пыталась скрывать.

На протяжении этих лет он имел связи с несколькими женщинами, а одной из них даже увлекся, но все же не настолько сильно, чтобы попросить ее руки. Он решил для себя, что должен либо объясниться с Ириной, либо снова вернуться в Палестину. Но ему не хотелось никуда уезжать, он уже привык и к мягкой перине и к сдержанной элегантности этого дома а, главное, его совершенно захватила блестящая суета парижской жизни.

Сад Надежды был суровым и негостеприимным местом. Каждый урожай оливок стоил многих часов нескончаемой работы. Он помнил, как болели руки после обрезки деревьев, как ломило поясницу после долгих часов работы в поле, как мучил страх, что град побьет урожай. Нет, он не скучал по Палестине, хотя порой ему недоставало душевной теплоты, которой был пронизан Сад Надежды, где его кровать стояла между кроватями Луи и Ариэля. Да еще он часто вспоминал о своих долгих беседах с Ахмедом Зиядом. Он искренне полюбил этого простого и честного человека, который всегда держал данное слово. А по ночам, ворочаясь в своей постели, он часто думал, что настоящая его семья — там, в Саду Надежды, и что те люди нуждаются в нем гораздо больше, чем Ирина и Михаил.

Как могло случиться, что он столько лет прожил рядом с Ириной, так и не решившись с ней поговорить? Он и сам не в силах был ответить на этот вопрос. И если в конце концов он все же решился это сделать, то лишь потому, что однажды увидел, как она улыбается другому мужчине.

Это случилось однажды вечером, в конце октября 1913 года. В тот вечер Самуэль вернулся домой немного раньше обычного и вместо того, чтобы сразу подняться к себе, заглянул в магазин, услышав смех Ирины. Никогда прежде он не слышал, чтобы она так смеялась. В магазине Ирина была не одна: вместе с ней там обнаружился месье Бовуар, их сосед — высокий представительный мужчина. Он жил вместе со своими престарелыми родителями, о которых, по словам всех соседей, очень трогательно заботился. Самуэль был крайне удивлен, увидев, как сразу смутились Ирина и месье Бовуар.

— Ты здесь? — растерянно спросила Ирина. — Тебе уже лучше?

— Да... — ответил он. — То есть, не самом деле не так чтобы лучше. По-моему, у меня жар.

— Думаю, тебе лучше пойти прилечь, — посоветовала она. — Если хочешь, я приготовлю тебе травяной отвар.

— Нет-нет, не нужно. Пожалуй, я и в самом деле пойду прилягу, увидимся за ужином.

Ирина долго молчала, не сводя с него своих голубых глаз.

— Видишь ли... Месье Бовуар был так любезен, что пригласил меня в ресторан... Так что, если я тебе не слишком нужна...

Месье Бовуар вежливо поклонился, мельком бросив пару фраз о гриппе, после чего Самуэль уединился в своей комнате.

Но если Самуэль просто удивился, что Ирина решила поужинать с мужчиной, то с Михаилом случилась настоящая истерика, когда он увидел, как Ирина, элегантно одетая, готовится выйти из дома.

— То есть как — в ресторан? Да еще с месье Бовуаром! Слышала бы ты, что о нем говорят!

— И что же о нем говорят? Что можно сказать про месье Бовуара? Это достойнейший человек, который никогда не давал ни малейшего повода плохо о нем думать.

— Перестань валять дурака, ты прекрасно знаешь, что я имею в виду! Тебе и самой известно, что его неоднократно видели с одним молоденьким мальчиком, с которым он нежно обнимался. Даже слишком нежно!

— Как ты можешь повторять эти грязные сплетни! — возмутилась Ирина. — Месье Бовуар — безупречный джентльмен.

— К тому же холостой.

— Ну и что? Я тоже не замужем, и Самуэль не женат.

— Да, но Самуэль... Самуэль — совсем другое дело... Иной раз его видели с женщинами, но никак не с мальчиками.

Услышав эти слова, Самуэль застыл, словно громом пораженный. Никогда прежде он не обращал особого внимания на месье Бовуара, время от времени встречаясь с ним в подъезде, и который иногда заходил в магазин, чтобы купить цветы. Месье Бовуар всегда был вежлив — ну, может быть, несколько чопорен и чересчур уж обходителен.

— Михаил, ты не должен вмешиваться в дела Ирины; в конце концов, это ее жизнь, — вмешался Самуэль, пытаясь его урезонить.

Михаил повернулся — лицо его пылало от ярости.

— Какая тебе разница, что я делаю? Ирина... Ирина мне как мать, и я не хочу видеть рядом с ней всяких... всяких...

— Михаил, месье Бовуар вовсе не всякий. Он — адвокат, уважаемый человек, вхожий в высшее общество. А теперь мне пора, завтра поговорим, — с этими словами Ирина вышла, даже не взглянув ни на кого из них.

Михаил заперся в своей комнате и, лишь когда Самуэль позвал его ужинать, слегка приоткрыл дверь и заявил, что вовсе не голоден и желает, чтобы его оставили в покое.

— Ну-ну, Михаил, ты уже не ребенок. Что плохого в том, что Ирина согласилась поужинать с месье Бовуаром? В конце концов, он — наш сосед, достойный человек, и ты знаешь его с самого своего приезда в Париж.

— Ты тоже его знаешь. Он кажется тебе нормальным?

— Нормальным? Не понимаю, что ты имеешь в виду. Нельзя сказать, что мы так уж близки, но мой дед хорошо знал и его родителей, и его самого; он всегда говорил, что они — хорошие люди. Отец месье Бовуара тоже был адвокатом, а его мать всегда была весьма учтивой дамой. Что же касается его самого, то тут я тоже не могу сказать ничего плохого.

— Ты что же, никогда не замечал, какой он изнеженный, какой женственный?

— Нет, не замечал. Во всяком случае, тебя это не должно волновать. Никогда не суди о людях по внешнему виду: очень легко ошибиться.

— Мне не о чем с тобой говорить, ты все равно не поймешь, — с этими словами Михаил захлопнул дверь.

Самуэль был даже рад, что ему придется ужинать в одиночестве. У него болела голова, его лихорадило, и он мечтал лишь об одном: поскорее лечь в постель. К тому же, хоть он и не хотел признаваться в этом Михаилу, он тоже был задет поведением Ирины. Как могло случиться, что он даже не заметил, что Ирина и месье Бовуар стали настолько близкими друзьями, что решили вместе поужинать?

Он пролежал без сна до десяти вечера, пока не услышал на лестнице шаги вернувшейся Ирины.

В последующие дни месье Бовуар почти ежедневно наведывался в магазин, и два раза они с Ириной ходили на прогулку. Когда подошли выходные, Ирина объявила, что ее пригласили на обед в дом Бовуаров, и, хотя Самуэль ничего не сказал по этому поводу, он был весьма удивлен, видя, как она взволнована. Поминутно она спрашивала, что ей надеть, и подойдут ли к платью украшения, которые она унаследовала от Мари.

«Прямо как невеста перед смотринами», — подумал Самуэль и похолодел от этой мысли. Только сейчас он внезапно начал догадываться, что происходит.

Мало-помалу месье Бовуар занимал все больше места в ее жизни, хотя Ирина никогда не приглашала его в дом, все их встречи происходили в магазине. Вскоре все соседи заговорили о том, как Ирина прогуливается под ручку со своим кавалером, и оба выглядят совершенно счастливыми.

Михаил с каждым днем все больше злился на месье Бовуара; в конце концов дошло до того, что он даже перестал с ним здороваться. А однажды вечером вернулся домой растрепанный, в порванной рубашке и с синяком под глазом.

— О Боже, что с тобой случилось! — воскликнула Ирина, взглянув на него.

Михаил окинул ее сердитым взглядом, прежде чем ответить:

— Это по твоей милости.

Ничего не ответив, она выбежала из гостиной за аптечкой.

— Ты не имел права говорить с ней таким тоном, — заявил Самуэль, возмущенный поведением юноши.

— Я проходил мимо булочной и услышал, как булочник обсуждает с покупателем поведение Ирины, что она, мол, совсем отбилась от рук. «Эта женщина, — говорил он, — потеряла всякий стыд: живет с одним мужчиной, а с другим гуляет под ручку у него перед носом. Бедный месье Цукер, какие унижения ему приходится терпеть по милости этой штучки!»

Самуэль был весьма озадачен словами Михаила. Да, он давно знал, что все шушукаются у него за спиной, считая их с Ириной любовниками, потому что не понимают, что совместная жизнь еще не обязывает к общей постели, как не понимают и того, что их связывают исключительно братские отношения. Сама мысль о том, что кто-то может его жалеть, вызвала в его душе приступ гнева. Нет, теперь-то он непременно поговорит с Ириной и потребует, чтобы она вела себя прилично.

Однако прошло несколько дней, а он все еще не сказал ей ни слова, несмотря на то, что Михаил перестал с ней разговаривать. Он так и не мог найти в себе мужества начать разговор, пока однажды Михаил не заявил, что сегодня придет позже обычного, потому что будет заниматься музыкой на дому у своего учителя, месье Бонне.

Ирина сидела у себя в магазине за приходно-расходной книгой. Казалось, она очень занята; но Самуэль знал, что другого случая выяснить наконец отношения может и не представиться.

— Ирина... — окликнул он.

— Да? — ответила она безразличным тоном.

— Нам нужно поговорить.

— Поговорить? Ну, хорошо, — она внимательно взглянула на него. — О чем ты хочешь поговорить?

— Нам давно следовало поговорить начистоту. Еще Мари настаивала, что я должен во всем тебе признаться, но я никак не мог набраться смелости.

Она молчала, ожидая, что он скажет.

— Я прошу тебя выйти за меня замуж, — решился он наконец, и тут же пожалел об этом, видя, какое замешательство вызвало его предложение.

— Но, Самуэль, мы с тобой всего лишь друзья; ты самый дорогой мой друг, почти брат, которого у меня никогда не было. Я люблю тебя, я в самом деле тебя люблю, но я не влюблена. Мне нет нужды этого говорить, ты и сам это знаешь.

— Да, я всегда это знал, но я обещал Мари, что попрошу тебя об этом, — прошептал он, чувствуя себя растерянным и униженным.

Ирина села рядом и взяла его за руку.

— Мне жаль, Самуэль, я была бы рада полюбить тебя, как ты того заслуживаешь, но...

— Но ты любишь месье Бовуара, — закончил Самуэль.

— Я? — изумилась она. — Месье Бовуара? Что за глупости?

— Глупости? Да ничего подобного! Ты гуляешь с ним под ручку и смотришь ему в глаза с глупым счастьем на физиономии. Я никогда не слышал, чтобы ты смеялась, пока не увидел тебя с ним. Так что не пытайся отрицать то, что всем давно известно.

— Я не стану ничего отрицать, Самуэль. Ты прав, нам действительно давно нужно было поговорить. Дело в том, что я... Я была к тебе несправедлива, я вела себя как эгоистка. Прости меня.

— Я тебя слушаю, — еле выговорил он, чувствуя, как мурашки бегут у него по спине, когда она села рядом — так близко, что он мог расслышать ее дыхание.

— Я никогда не смогу принадлежать ни одному мужчине — ни одному, Самуэль. Я никого не могу любить иначе как братской любовью. У меня есть на это причины — только не спрашивай меня о них, есть вещи, о которых не вправе знать никто. Если бы я могла любить мужчину — возможно, я полюбила бы Юрия, отца Михаила, но даже с ним у меня не могло быть никакой близости. А к тебе я никогда не испытывала ничего, кроме братской любви. Я знала, что причиню тебе боль, если скажу об этом, и я бы никогда ничего тебе не сказала, если бы ты сам не завел этот разговор. Ты всегда был моим добрым и верным другом, и я порой злоупотребляла твоей добротой, что уж говорить. Я всегда знала, что ты любишь меня; я никогда не давала тебе повода надеяться на взаимность, но при этом пользовалась твоей любовью. Ты привез меня в Париж, дал мне новую семью в лице Мари, дал мне счастье иметь свой дом, свой магазин, и никогда ни о чем не просил. И ты знаешь, я всегда знала, что когда-нибудь настанет день, когда все изменится, и ничего нельзя будет вернуть.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ты все равно не смог бы ждать вечно, и рано или поздно потребовал бы от меня ответа, хотя в душе ты всегда знал, каким он будет. И я тоже всегда знала, что однажды настанет день, когда ты попросишь меня выйти за тебя замуж, как это и случилось сегодня. Мне придется сказать тебе «нет», и мы расстанемся навсегда. Но я не была к этому готова. Ты думаешь, я не знала, что Мари всегда мечтала нас поженить? И... думаю, лучше сказать тебе сразу, Самуэль: я выхожу замуж. Да-да, я выхожу замуж за месье Бовуара. Я надеялась, что Михаил со временем примет его; но, примет он его или нет, я все равно выйду за него замуж.

От этих слов у Самуэля голова пошла кругом. Каждое новое слово Ирины ранило его еще больнее, чем предыдущее. Но она продолжала говорить, словно не замечая, какую боль ему причиняет.

— Я тебя не понимаю, — еле выговорил Самуэль.

— Я тебе уже сказала: я не могу принадлежать ни одному мужчине, не могу иметь ни с кем интимных отношений. Именно поэтому я выхожу замуж за месье Бовуара. Этот брак устраивает нас обоих. В этом браке мы обретем ту респектабельность, которую дает супружество, но не будем жить как муж и жена. Я буду сопровождать его на разные мероприятия, где требуется присутствие супруги, и буду вести себя, как образцовая жена. А он обеспечит мне надежность и безопасность и будет обращаться со мной, как подобает.

— Я тоже мог бы дать тебе ту респектабельность, в которой ты так нуждаешься...

— Мой эгоизм все же не простирается настолько далеко, Самуэль. Конечно, я могла бы и дальше злоупотреблять твоими чувствами, выйдя за тебя замуж, а потом всячески уклоняться от супружеских обязанностей, но я считаю, что это недопустимо. Ведь я на самом деле люблю тебя, Самуэль, и знаю, что ты сможешь найти свое счастье с другой женщиной. Ты достоин того, чтобы иметь нормальную семью и детей. Еще не поздно, у тебя есть время. Никто не ждет, что я в своем возрасте смогу иметь ребенка, но ты — мужчина, а мужчина может стать отцом в любом возрасте.

— Ничего не понимаю... Просто ничего не понимаю... Даже в голове не укладывается, о чем ты говоришь... — повторял Самуэль, чувствуя, как к горлу подступает тошнота.

— Разумеется, не понимаешь. Мы слишком долго прожили под одной крышей. Я должна была давно во всем тебе признаться, но, как я уже сказала, я — эгоистка. Я была совсем юной, когда злые люди сломали мою жизнь, и, скажу тебе честно, я даже не надеялась, что ее удастся поправить, но ты вернул мне веру в себя и в людей, помог мне снова стать счастливой. Ты спас меня от охранки, привез в Париж, познакомил с Мари, которая так обо мне заботилась. Я обязана тебе своим душевным покоем и... да, я полагаю, что те чувства, которые я испытывала в течение этих последних лет, были ближе всего к счастью.

— А как же Россия? Неужели тебе никогда не хотелось когда-нибудь вернуться на родину?

— Поначалу — хотелось... Если бы не Мари, наверное, я не смогла бы прижиться здесь. Но теперь я знаю, что не смогу жить нигде, кроме Парижа. Теперь моя родина здесь, и я почти не тоскую по той, другой.

— А Михаил?

— Он уже не ребенок. Скоро у него будет своя жизнь. Я люблю его, как родного сына, но к месье Бовуару это отношения не имеет. Я выхожу за него замуж.

— А если он его не примет?

Ирина пожала плечами. В конце концов, как бы она ни любила близких, собственные интересы всегда стояли у нее на первом месте. Она делала для других лишь то, что ей самой ничего не стоило и ничем не угрожало собственному удобству. Просто удивительно, что Самуэль понял это лишь сейчас.

— И когда же свадьба? — спросил он.

— Через три недели. Месье Бовуар не хочет откладывать, престарелые родители давно мечтают увидеть его женатым.

— По крайней мере, теперь между нами все ясно. В таком случае... я уезжаю.

— И куда же? — спросила она, и по ее тону Самуэль понял, что на самом деле для нее не столь уж и важно, куда он уедет, и что с ним будет.

— Возможно, в Палестину.

— В таком случае... Может быть, ты согласишься продать мне этот дом?

— Нет уж, это дом я тебе не продам, — ответил он сердито.

— Но ты же сказал, что возвращаешься в Палестину...

— В этом доме родилась моя мать. Здесь я провел самые счастливые минуты детства. Я не продал бы его даже Мари. Этот дом — единственное, что у меня осталось от семьи. Нет, я не продам его — ни сейчас, ни когда-либо потом.

— Месье Бовуар готов заплатить любую цену.

— Если Михаил не захочет здесь жить, я просто запру этот дом. А ты, разумеется, переедешь жить в дом мужа.

— Да, мы с ним это уже обсудили. У него достаточно места. Там у меня будет отдельная спальня и маленькая гостиная. Но мне бы хотелось иметь свой собственный дом, который принадлежал бы только мне... И мой магазин... Так ты продашь мне магазин?

— Я буду сдавать тебе магазин, но его я тоже тебе не продам.

Больше Ирина не настаивала. До этой самой минуты Самуэль был ее верным рыцарем, человеком, который ее любил; теперь же он собирался покинуть ее, забыть о ней навсегда.

Какое-то время они обсуждали разные мелочи предстоящей свадьбы, говорили о будущем Михаила. Затем обсудили условия аренды магазина, и Самуэль сказал, что наймет рабочих, чтобы они заложили дверь, ведущую из магазина в жилые комнаты. Потом они составили договор аренды и заверили его у нотариуса.

— Нет никакой необходимости идти к нотариусу, я и так буду выполнять свои обязательства, — ответила уязвленная Ирина.

— Мне очень жаль, но тебе придется это сделать, иначе я отказываюсь сдавать тебе магазин.

Теперь оставалось только сообщить обо всем Михаилу. Ирина попросила было Самуэля помочь ей убедить юношу, но тот наотрез отказался.

— Это исключительно ваше с ним дело, — ответил он. — Конечно, я помогу мальчику, если он сам попросит о помощи, но я не стану брать на себя то, что должна сделать ты.

Ирина так и поступила. На следующий день, когда Самуэль ушел из дома, она рассказала обо всем Михаилу. Разговор получился еще более тяжелым, чем она ожидала. Молодой человек сначала слушал спокойно, но затем у него на лице проступило выражение невыносимой боли, с которой он не в силах был совладать и в конце концов расплакался.

— Зачем ты это делаешь? Ну зачем?

— Михаил, дорогой, я тебе уже все сказала, ничего не изменить. Месье Бовуар прекрасно знает, что ты значишь для меня, и готов принять тебя, как сына. В его доме достаточно места, чтобы ты чувствовал себя там уютно; ты знаешь его родителей, они вежливы и дружелюбны, и ничем не будут тебе мешать. Но если ты не захочешь жить вместе с нами, Самуэль не станет возражать против того, чтобы ты и дальше жил в этом доме. Ведь на самом деле все останется по-прежнему, нас будет разделять одна лишь стенка, и я, как и прежде, буду о тебе заботиться. Хотя, конечно, было бы лучше, если бы ты переехал к нам.

— Замолчи! — кричал Михаил, расплакавшись.

Ирина попыталась его обнять, но он сердито вырвался. Это была единственная мать, которую он когда-либо знал, единственная ниточка, которая связывала его с отцом, с родной Россией. Потому что он ничего не забыл. В иные ночи его по-прежнему будили кошмары. Ему снилось, что он видит отца и хочет к нему подойти, но с каждым шагом тот все удаляется, и Михаил никак не может к нему приблизиться. А потом его вдруг охватывал ужасный холод, пробирающий до костей. Еще в детстве он с криками просыпался от этих снов, и тогда к нему бросалась Ирина и крепко обнимала. Так же поступала и Мари. Эти две женщины охраняли его сон, бросаясь к нему, едва слышали первый крик.

— Михаил, ты — тот человек, которого я люблю больше всех на свете, и я хочу, чтобы ты понял, почему я выхожу замуж, — произнесла она, тронутая слезами мальчика.

— Ты уже сказала, что выходишь замуж ради собственной безопасности и чтобы не иметь никаких забот. А еще для тебя важна респектабельность, тебе не дает покоя, что скажут другие. Как же, так я и поверил!

— И все же тебе придется поверить. Я уже в том возрасте, когда женщине не стоит дальше оставаться одной, ей нужна поддержка...

— Так значит, мне ты не доверяешь? — оскорбился Михаил. — Считаешь, что я могу тебя бросить? Ты говоришь, что я тебе как сын, но что же я за сын, если ты ищешь поддержку и безопасность в другом месте?

— Ты должен жить своей жизнью, и с моей стороны было бы просто непорядочно висеть у тебя на шее. Ты — необычайно талантливый музыкант, и впереди у тебя блестящая карьера. Ты не должен обременять себя заботами обо мне и, тем более, меня содержать. К тому же, когда-нибудь ты женишься... Мы прошли долгий путь вместе, но теперь для тебя настало время идти собственным путем, без ненужных долгов и обязательств, не оглядываясь назад.

— Ну что ж, в таком случае, я тоже уеду... Да, уеду, я не могу больше здесь оставаться...

— Что за глупости! — запротестовала Ирина, испугавшись внезапного взрыва эмоций у мальчика.

— Нет, я не хочу зависеть ни от милости Самуэля, не месье Бовуара. Ты сама говоришь: у меня есть музыка, и она меня прокормит.

— В этом нет необходимости; поверь, нам нет нужды расставаться.

— Ты сама так решила, Ирина.

С этими словами он встал и покинул гостиную.

Ужин прошел в полном молчании; каждый был погружен в свои мысли. Под конец ужина Самуэль сообщил о своих ближайших планах.

— Сегодня вечером я сказал у себя в лаборатории, что отправляюсь в долгое путешествие и неизвестно, когда вернусь. Меня попросили подождать, пока мне найдут замену. Не думаю, что на это потребуется много времени. Кроме того, я должен привести в порядок свои дела. Завтра я пойду к нотариусу, чтобы оформить аренду цветочного магазина.

— А я? Что будет со мной? — в голосе Михаила звучал упрек. — Ты подумал, что будет со мной?

— Ты вправе делать все, что захочешь. Ты знаешь, что всегда можешь рассчитывать на меня, как и на Ирину, и что оба мы сделаем для тебя все, что в наших силах.

— В самом деле? — усмехнулся Михаил. — Что-то мне в это не верится. Ирина решила выйти замуж, думая лишь о своих интересах, ты снова собираешься в Палестину. И вот скажи, кто из вас двоих при этом подумал обо мне?

— Что ты собираешься делать, Михаил? — спросил Самуэль очень серьезно.

— Он тоже хочет уехать, хотя это чистое безумие... — ответила за него Ирина. — Собирается искать работу... хотя в этом нет никакой необходимости...

— Ты хочешь уехать? — удивился Самуэль. — Но почему? Тебе нужно закончить учебу, ты хороший музыкант и можешь стать по-настоящему великим. У тебя нет никакой необходимости искать работу.

— Теперь есть. Вспомни, я уже неоднократно давал концерты, и отзывы критиков были самыми благоприятными.

— Да, ты был ребенком-вундеркиндом, потом стал подростком-вундеркиндом, теперь ты — молодое дарование, и осталось лишь стать взрослым гением, — сказал Самуэль.

Ирина извинилась и ушла к себе. Ее так задело поведение Михаила, что она задавалась вопросом — иммет ли право заставлять его страдать.

Самуэль и Михаил остались наедине и несколько минут молчали. Потом Самуэль поднялся и когда уже собрался было выйти из столовой, услышал, как Михаил тихо спросил:

— Ты возьмешь меня с собой в Палестину?

Самуэль взглянул на него и ответил, даже не задумываясь:

— Конечно. Почему бы и нет?

И вот они стоят на палубе корабля, наблюдая за маневрами на пристани. Михаил горел желанием поскорей покинуть корабль и познакомиться с этой землей, о которой знал из библии, Самуэль задавался вопросом, сможет ли он вернуться к простой жизни Сада Надежды.

Они сошли на берег около полудня, когда солнце раскалило воздух, а от ветра почти ничего не осталось.

Они пробирались через толпу и на мгновение Самуэль смутился, такими разительными были перемены. Он нашел арабского крестьянина, который согласился доставить их в Тель-Авив на своей повозке — этот новый город располагался неподалеку от Яффы, и жили там только евреи-иммигранты.

— Останемся там на одну ночь, мне любопытно на него взглянуть.

Они нашли скромную гостиницу неподалеку от моря и, даже не отдохнув с дороги, вышли, чтобы осмотреть город. Они шли, не выбирая направления, преисполненные любопытства. Самуэль растрогался, увидев вереницу простых и небольших домов, с микроскопическими, но очень ухоженными садиками.

— Смотри, смотри! — восхищенно произнес он, указывая в сторону этих домиков, в которых Михаил не нашел ничего необычного.

В городе были школы, кафе, магазины — как и в Париже, вот только улицы в большинстве своем немощеные.

— Ну и что ты об этом думаешь? — спросил Самуэль.

— Какая-то убогая деревушка, — ответил Михаил. — Если бы она не стояла на берегу моря, так и вовсе смотреть было бы не на что.

— Да что ты говоришь! Когда я уезжал, здесь просто ничего не было, а сейчас, как видишь — целый город. Смотри... Посмотри вон туда. Ну, что ты об этом скажешь?

Но Михаил не разделял его энтузиазма и там, где Самуэль видел город, замечал только большую деревню. Он в этом не признался, но Тель-Авив ему не понравился, он не находил привлекательными эти скромные дома, настолько же скромные, как и прохожие.

— Здесь все — рабочие? — спросил он у Самуэля.

— Рабочие? Нет, конечно; здесь есть разные люди: учителя, музыканты, врачи, юристы... Что за странный вопрос?

— Я имею в виду, они все так одеты... Даже не знаю... Похожи на рабочих...

Самуэль в очередной раз объяснил, что палестинские евреи создают внеклассовое общество, что здесь уважают любой, самый скромный труд, что адвоката, что фермера, поскольку жить на этой земле непросто, и у них просто нет времени на то, чтобы соблюдать социальные условности.

После долгой прогулки они сели в оживленном кафе. Самуэль слушал обрывки разговоров посетителей, и хотя Михаил сказал ему, что устал, они еще долго не возвращались в гостиницу.

— Здесь все говорят на иврите, — удивленно заметил Михаил.

— Что ж, таковы устремления всех иммигрантов — снова вернуть в обращение язык наших предков.

— К счастью, Мари настояла, чтобы раввин обучил меня ивриту, иначе я не смог бы понять ни единого слова.

— Гораздо больше тебе пригодился бы арабский, иначе ты не сможешь говорить с нашими соседями.

С тех пор, как Михаил попросил Самуэля взять его с собой в Палестину, тот начал давать ему уроки арабского языка. Обучение шло успешно, но полученных знаний все равно было недостаточно, к великому разочарованию Михаила, который настаивал, чтобы Самуэль продолжал с ним заниматься даже на корабле, по дороге в Иерусалим.

На следующий день с помощью хозяина гостиницы они нашли человека, который согласился отвезти их в Иерусалим. Михаил, не умолкая, болтал на протяжении всего пути, желая узнать как можно больше об этой стране. Когда же они прибыли в Иерусалим, Михаил был совершенно очарован этим городом; Самуэль никак не ожидал, что он произведет на мальчика такое впечатление. С той минуты, как они проехали Дамаскские ворота, Самуэль глаз не спускал с Михаила, опасаясь, что он захочет побродить по Старому городу и заблудится в бесчисленных переулках.

— Побудем здесь до завтра, а потом отправимся домой, — сказал Самуэль.

Уже начали сгущаться сумерки, когда Самуэль внезапно махнул рукой, указывая далеко вперед, где уже замаячил Сад Надежды.

— Смотри, смотри, вон там!

Сначала Михаил ничего не увидел, кроме оливковой рощи, да чуть дальше — фиговых и апельсиновых деревьев. Позади них тянулась составленная из каменных блоков стена высотой чуть более метра, а чуть подальше — два довольно больших, но примитивных строения в окружении нескольких хижин. Михаил не мог понять, почему Самуэль так восторгается подобным убожеством; ему казалось, что Сад Надежды должен быть все-таки побольше.

Самуэль вышел из повозки, чтобы пройти до ворот своего жилища пешком. Ему нужны были несколько минут одиночества, чтобы припомнить пейзаж, запахи, свет заката, но Михаил безмолвно встал рядом, уважая молчание, в котором нуждался Самуэль.

Самуэль! — радостный крик Каси всполошил всех жителей Сада Надежды.

Женщина бросилась к ним навстречу и, не дав сказать ни слова, заключила Самуэля в объятия.

— Ты вернулся! Ты вернулся!

Кася и Самуэль смеялись и плакали от радости и все никак не могли наговориться. Самуэль расспрашивал ее о Якове, Марине, об Ахмеде и Дине, обо всех друзьях, которые, как он вдруг понял, значили для него намного больше, чем он думал. При этом они оба совсем забыли про Михаила, который, совершенно ошеломленный, наблюдал за этой сценой.

К ним подбежала девушка примерно его возраста. Она показалась Михаилу очень красивой. Она тоже, не переставая, повторяла имя Самуэля и плакала от радости.

Марина принялась порывисто обнимать то Самуэля, то Касю, а слезы все катились по ее щекам. За ней следом спешили Яков и Ариэль, а за ними — Руфь и ее сын Игорь.

Они заговорили все разом, словно желая наполнить словами годы разлуки. Руфь и Игорь с улыбкой наблюдали за встречей друзей, дожидаясь, пока Ариэль их представит. Так и не дождавшись, Игорь первым подошел к Михаилу и протянул ему руку.

— Меня зовут Игорь, я — сын Ариэля.

— А я — Михаил.

Затем Игорь представил Михаила своей матери. Руфь видела, что молодой человек чувствует себя неловко, что ему в этой всеобщей радости пока не нашлось места, и решила положить этому конец.

— Ну что ж, давайте знакомиться, — сказала она. — Меня зовут Руфь, я — жена Ариэля, это наш сын, Игорь. А этот молодой человек сказал, что его зовут Михаил.

Они направились к дому, не переставая смеяться и обниматься. Якоб всё время задавал вопросы, а Ариэль прерывал его, желая ввести Самуэля в курс всего происходящего, тем временем Кася пригласила их к столу.

— Если бы мы знали, что ты приезжаешь сегодня, то приготовили бы что-нибудь особенное. Ты не представляешь, как нам повезло с Руфью, она прекрасно готовит, с тех пор как она здесь, мы все растолстели.

— Самуэль подумает, что все остальные не готовят. Ты же знаешь, что в Саду Надежды все занимаются всем. Кася не позволила бы другого, — засмеялся Ариэль.

— Ну уж если я могу обрезать оливковые деревья, то почему ты не сможешь сварить суп? — ответила Кася, широко улыбаясь.

— А Луи? Где Луи? — допытывался Самуэль.

— Ах, луи! Наш друг посвятил всего себя политике, Он ездит то туда, то сюда, пытаясь организовать «Поалеи Сион», пишет статьи в газету «Адаут» на иврите, ответил Яков.

— На иврите?

— Да, вот только тираж у этой газеты совсем небольшой, всего несколько сотен экземпляров.

— Не лучше ли было бы печатать ее на идише? — спросил Самуэль.

— Мы все так и считали, но только не Бен Гурион, ты же знаешь его. Удивительный тип. Луи им просто восхищен, — ответила Кася.

— Да, до отъезда я кое-что о нем слышал. Раз уж Луи больше не живет в Саду Надежды... Мне так хотелось бы с ним увидеться...

— И увидишься, он уезжает и приезжает, здесь всё равно его дом. Просто время от времени он уезжает и не возвращается несколько месяцев. У него есть обязательства перед «Ха-Шомер», — объяснила Кася.

Друзья объяснили, что «Ха-Шомер», то есть «Страж», это группа евреев, занимающаяся самообороной.

— Да, до отъезда в Париж уже шли разговоры о том, что на севере колонисты организуются для защиты своего урожая...

Но «Ха-Шомер», к большому удивлению Самуэля, оказался чем-то большим. Рассказывая ему об этом, Яков стал серьезным.

— «Дружинники» ходят с винтовками, одеваются как бедуины и патрулируют северные деревни. Луи говорит, что это оказалось наилучшим решением: до сих пор колонисты вынуждены были нанимать охрану для защиты от воров, но гораздо лучше, если мы будем защищать себя сами.

— А что же делают власти? — допытывался Самуэль.

— Власти не возражают. «Ха-Шомер» имеет своих лидеров и свой кодекс правил... Они заслужили уважение даже у бедуинов. Те даже не представляли, что евреи в состоянии себя защитить, — объяснил Яков.

— Нужно сообщить Ахмеду и Дине. Будет нехорошо, если мы им ничего не скажем. Я сбегаю домой и заодно приведу их, — предложил Самуэль.

Вокруг повисла неловкая тишина, и Самуэль заподозрил неладное. Он увидел, как смущенно отвернулась Кася, какой болью исказилось лицо Марины. Яков сразу помрачнел, а Руфь и Ариэль выглядели встревоженными.

— Что случилось? Уж не заболел ли Ахмед?

— Нет, не в этом дело, — поспешил ответить Яков. — Просто в последнее время мы редко видимся.

— Как такое может быть? Наши дома разделяет не более двухсот метров, а путь от карьера до его дома лежит через наш сад. Так что же случилось?

В ответ все заговорили хором, но Самуэль так ничего и не смог разобрать в этом многоголосом гвалте. Тогда слова попросила Марина.

— Ахмед не позволяет нам с Мухаммедом... Ты же знаешь, мы с Мухаммедом всегда были друзьями, а сейчас... в общем, мы полюбили друг друга, а Ахмед потребовал, чтобы мы расстались. Он заявил, что либо я приму их веру, либо он слышать ничего не желает.

— А Мухаммед? — в голосе Самуэля прозвучала грусть.

— Он не может противиться воле отца. Ты же знаешь, для араба просто немыслимо, чтобы сын пошел против отца. Ахмед отослал его в Стамбул; накануне его отъезда он пришел, чтобы увидеться со мной. Мы весь вечер говорили, плакали, но между нами все было кончено. С тех пор мы избегаем встречаться с Ахмедом, а он — с нами.

Марина честно описала положение дел, ничего не приукрасив. Михаил искоса ее рассматривал. Хотя Самуэль рассказывал о ней, уверяя, что это очень красивая девушка, Михаил не предполагал, что настолько. Но это оказалось правдой. Красоту Марины трудно было не заметить, и он решил, что этот Мухаммед — просто дурак, раз ее бросил.

— Мы не перестали совсем иметь дел с Ахмедом, ведь Игорь каждый день ходит в карьер. Мы ведем себя, как добрые соседи, — попытался успокоить Самуэля Ариэль, видя отразившееся на его лице беспокойство.

— Мне жаль, Марина, мне действительно жаль, я знаю, что для тебя значит Мухаммед. Но я должен повидаться с Ахмедом. Иначе это будет просто невежливо, он посчитает это оскорблением. В конце концов, мы — соседи, мы живем на одной земле и делим все радости и невзгоды.

— Конечно, сходи к нему и пригласи присоединиться к нашему празднику по случаю твоего приезда. Обо мне не волнуйся, мне уже лучше. А поначалу... в общем, я думала, что не перенесу эту боль, даже просила родителей отправить меня обратно в Россию. Я бы предпочла жить там в бедности и без будущего, без надежды, чем продолжать жизнь здесь. Но теперь я успокоилась. Самуэль, ты должен к нему сходить.

Самуэль с благодарностью обнял ее. Он любил Марину, знал ее с детства, с тех пор, когда она была веселой девочкой. И теперь, когда она стала взрослой женщиной, он любил ее по-прежнему — за искренность и доброту.

— Не беспокойся, я не приведу его сюда, только ты дай мне слово, что никуда не уйдешь. Ни за что на свете я не допущу, чтобы ты страдала, — заверил Самуэль.

— Думаю, он не захочет прийти, и Дина тоже, — ответила Марина, изо всех сил стараясь улыбнуться. — Но даю слово, что, даже если они придут, я останусь. Я не собираюсь из-за них лишать себя праздника.

Самуэль вышел с камнем на душе. Он переживал за Марину. Шел он быстро и издалека заметил Ахмеда, который курил на пороге своего дома. Он наслаждался запахами цветов апельсиновой рощи и мягким закатным ветерком. Увидев Самуэля, он радостно выкрикнул его имя и бросился к нему, раскрыв объятья.

— Самуэль! Благослови тебя Аллах, и да будет благословен этот день, когда ты вернулся.

Двое мужчин горячо обнялись.

— А ты постарел, друг мой, — заметил Ахмед, похлопав его по спине.

— Ты тоже. Думаешь, я не вижу седины в твоих волосах? Но как же я рад тебя видеть. А как Дина? А Саида? А ваши дети? Как же я хочу поскорее увидеть их всех...

Ахмед пригласил его в дом, где его жена и теща встретили дорогого гостя радостными криками. Саида тут же налила ему чашку гранатового сока; Дина не скрывала своей радости, а Айша, ставшая совсем взрослой девушкой, застенчиво смотрела из-под ресниц.

— Ты уже совсем взрослая. Сколько тебе лет? Двадцать? Чуть меньше, чем Марине, да? Ты стала еще красивее, чем была, — сказал Самуэль, словно не замечая, как смутилась Айша.

Дина настояла, чтобы он попробовал фисташковый пирог, который она только что приготовила.

— Я думаю, будет лучше, если вы пойдете вместе со мной в Сад Надежды. Я буду очень рад, если мы все вместе отпразднуем мое возвращение. Кроме того, я хочу познакомить вас с Михаилом. Он тоже с нетерпением ждет этой минуты, ведь он знает, что вы для меня значите.

Самуэль увидел, как все они сразу смутились. Дина прикусила губу, Саида сделала вид, будто что-то ищет, и лишь Ахмед пристально взглянул на Самуэля.

— Видишь ли... — начал он.

Однако Самуэль не дал ему продолжить.

— Да, я все знаю, Марина мне рассказала. Кстати, именно она настаивала, чтобы я немедленно позвал вас в гости. Да я и сам не смог бы праздновать возвращение, не пригласив всех друзей, так что очень надеюсь, что вы пойдете со мной. Не говоря уже о том, что я никак не смог бы отказаться от фисташкового пирога, поэтому я предлагаю взять его с собой и разделить между всеми нашими друзьями.

Несмотря на то, что им самим меньше всего этого хотелось, они все же не посмели отказать Самуэлю и отправились вместе с ним в Сад Надежды.

Если Марина показалась Михаилу красавицей, он даже не смог бы описать своих впечатлений, когда увидел Айшу. Черноволосая, с кожей цвета корицы, не слишком высокого роста, она обладала восхитительными формами, проступавшими сквозь длинное и просторное разноцветное платье.

Все обрадовались поступку Самуэля и прилагали максимум усилий, чтобы получить удовольствие от вечера, и потому вскоре уже шутили и рассказывали друг другу анекдоты, тем временем отдавая должное импровизированному ужину Каси и пирогу Дины.

Это был такой радостный вечер, что Самуэль даже забыл об Ирине.

Он заснул, думая лишь о том, сможет ли Михаил прижиться в Саду Надежды. Ему, привыкшему к буржуазной парижской квартире, нелегко будет привыкнуть к жизни в общем доме, где слишком мало возможностей для уединения, и где в основе существования лежит общий труд.

— Через три дня, и ни минутой позже, вы должны будете впрягаться в работу, — заявила Кася, когда Самуэль выразил желание навестить своих старых друзей в Иерусалиме и показать Михаилу Старый город.

Первым делом они навестили семью Абрама Йонаха. В их доме теперь всем заправлял Йосси, сын Абрама, который взял на себя обслуживание пациентов отца.

Они вошли в город через ворота Ирода, которые вели в арабские кварталы. Михаил таращился вокруг изумленными глазами, но, по своему обыкновению, ни о чем не спрашивал. Затем Самуэль повел его улицей Скорби в христианский район, где они подошли к храму Гроба Господнего. Через несколько минут они добрались до дома Абрама, который находился в еврейском районе неподалеку от Стены Плача.

— Пожалуйста, позволь мне взглянуть на Стену, прежде чем мы пойдем в гости к твоим друзьям, — попросил Михаил.

Через полчаса они оба уже стояли у Стены. Самуэль был до крайности удивлен, увидев, что глаза Михаила подернулись слезами. Однако он ничего не сказал по этому поводу.

Рахиль Йонах, жена Абрама, радостно обняла Самуэля и пригласила их обоих войти. Она сильно постарела, ходила с трудом, а ее взгляд то и дело застилали слезы.

— Муж только и говорил, что о тебе, — сказала она. — Я думала, что ты больше не вернешься, но он всегда говорил, что вернешься обязательно. Да проходите же, а я позову сына и его жену. Юдифь помогает ему с пациентами.

— А внучка?

— Ясмин — наша радость. В последние дни жизни моего мужа девочка не отходила от его постели. Целыми часами она читала дедушке вслух. И представляешь, теперь она выросла и говорит, что хочет стать врачом, как дед и отец!

Йосси и Юдифь тоже очень обрадовались возвращению Самуэля и с большой сердечностью приняли Михаила.

— Раз уж ты виртуозный скрипач, надеюсь, что пригласишь нас послушать. Некоторые новые иммигранты — музыканты, как и ты, они собираются собрать оркестр. Конечно, до этого еще далеко, сейчас прибывшие не имеют другого выбора кроме как работать на земле. Но я познакомлю тебя с пианистом, который мне кажется удивительным, его зовут Бенджамин, он недавно приехал из Салоников. Он сефард, как моя мама и жена.

Затем они долго обсуждали последние городские новости.

— Самые влиятельные семьи Иерусалима присоединились к арабским националистам. С каждым днем возникает всё больше тайных клубов, хотя вообще-то секреты здесь долго не держатся. Что касается политик султана по отношению к нам... ты ведь знаешь, как здесь всё происходит. Немного подавления, немного коррупции... Но в Стамбуле раздаются всё более многочисленные голоса против разрешения евреям селиться в Палестине, а в особенности получать в собственность землю. Знаешь, кто такой Рухи Халиди? Он был вице-председателем парламента в Стамбуле. Халиди никогда не были националистами, но... Похоже, он предложил парламенту закон о том, чтобы не позволять евреям покупать больше землю.

— Но ведь эмигранты по-прежнему скупают земли, разве нет? — допытывался Самуэль.

— Разумеется, а знатные семьи как всегда эти земли продают. Практичность, знаешь ли, часто берет верх над сердцем. В конце концов, Сад Надежды вы ведь тоже купили у семьи Абан, — напомнила Рахиль.

Самуэль попросил разрешения навестить их снова, чтобы увидеть Ясмин.

— Бог не благословил нас другими детьми, так что мы балуем ее без меры, — сказала Юдифь, а Йосси пожал плечами.

— Просто необыкновенная девушка! — повторяла ее бабушка Рахиль.

Выйдя дома на улицу, Михаил заметил:

— Рахиль больше похожа на арабку, чем на еврейку.

— У сефардов это не редкость, — ответил Самуэль. — Они внешне похожи на арабов, у них темные волосы и глаза, а потому, стоит им одеться, как арабы, их становится трудно отличить.

Остаток утра они бродили по городу. Когда Михаил увидел его впервые, Иерусалим его поразил, он сетовал на то, как плохо выглядят некоторые евреи, встречающиеся им по пути.

— Даже не представлял себе, что на свете существует такая нищета!

Самуэль отвел его повидаться с кое-какими друзьями. Уже настали сумерки, когда они направились к дому Иеремии. Самуэлю не хотелось туда идти — он знал, что встретится с Анастасией, теперь женой владельца карьера. Иногда он винил себя в том, что завел с ней отношения, чувствуя, что использовал ее в своих целях, не принимая во внимание ее чувства. Но она ни разу ни в чем его не укорила и приняла расставание, не проронив ни слезинки.

Когда они постучали в дом Иеремии, тот как раз мылся. Анастасия встретила их весьма любезно, но без особой радости. Она пригласила их войти и предложила чашку чая, пока муж не закончит мыться.

Самуэль искоса поглядывал на Анастасию, удивляясь, как она сумела сохранить такую стройную фигуру, родив троих детей. Старшей девочке было четыре или пять лет, а младшим, близнецам — едва сравнялось два года.

Дети играли и бегали, не обращая на них особого внимания, и только старшая девочка, спрятавшись за стулом матери, глядела на них с застенчивым любопытством.

Зато когда появился Иеремия, он, похоже, был искренне рад видеть Самуэля.

— Итак, ты решил вернуться. Это ты правильно сделал, именно сюда и должны возвращаться евреи, чтобы поднять из руин свою родину.

Он рассказал, что прежде был активным участником «Хапоэль-Хацаира», но теперь присоединился к «Поалей-Сиону».

— У них лучше организация, — сказал он.

Самуэль поинтересовался, как работается в карьере Ахмеду, а также молодому Игорю, сыну Руфи и Ариэля.

— Игорь — сильный и трудолюбивый. Что касается Ахмеда, то он по-прежнему бригадир, мне не на что жаловаться. он всегда готов работать без устали и ни минуты не сидит без дела. Я правильно поступил, последовав твоему совету и сохранив его в должности, когда он сломал ногу. Он хорошо знает работников и как добиться от них всего, на что они способны.

Иеремия с большим интересом отнесся к Михаилу и предложил ему работу у себя в карьере. Самуэль поблагодарил, но не позволил Михаилу принять предложение. Он еще не знал, чему собирается посвятить себя юноша, но тот в любом случае не бросил бы музыку, хотя и прекрасно понимал, что профессия музыканта — далеко не самая востребованная в Палестине.

На третий день после приезда Самуэль встал на рассвете и пошел работать вместе с другими обитателями Сада Надежды. Кася сказала, что Михаил встал еще раньше и отправился доить коз вместе с Ариэлем.

— Он еще даже оглядеться не успел, а ты уже заставляешь его работать, — упрекнул Касю Самуэль.

— Он сам вызвался. Он хочет стать одним из нас — так позволь ему это сделать. Я понимаю твое беспокойство: у него настоящий талант к музыке, который никак нельзя растратить впустую, но в таком случае он должен подумать — а то ли это место, где ему стоит жить?

— Михаил никогда не работал: он только учился, — запротестовал Самуэль.

— А ты? А Яков? На этой земле невозможно жить и не ничего не делать. Так что сперва работа, а музыка — потом.

— Ты знаешь, что это такое, быть настоящим скрипачом? Еще в детстве он играл целыми днями, работал по нескольку часов в день, не жалуясь на усталость.

— В таком случае, для чего ты его привез?

— Обстоятельства не всегда позволяют нам выбирать. Михаилу нужно было уехать из Парижа, а также осознать, что это такое — быть евреем. Он воспринимает это не как часть собственной личности, а как ярмо на шее, от которого он и хотел бы, да не может избавиться.

— Одним словом, та же история, что и с тобой.

— Думаю, что так оно и есть.

— Допустим, но ты все-таки уж позволь ему самому решать, как себя вести; в конце концов, он уже не ребенок.

— Он осиротел, едва научился ходить...

— Предположим. Но скажи, кто из нас не страдал в жизни? В конце концов, мы все приехали в Палестину для того, чтобы обрести себя. А кроме того, кто сказал, что здесь не нужны музыканты? Или ты думаешь, что мы не нуждаемся в духовной пище?

Самуэль с большим удивлением обнаружил, что хижина, которую он превратил в импровизированную лабораторию, осталась в точности такой, какой он ее помнил. Кася содержала ее в неприкосновенности и не позволила Ариэлю использовать ее под склад.

Самуэль снова погрузился в будничные дела, обеспокоенный тем, как помочь Михаилу найти свое место в Палестине.

— В каждой хижине полно места, ты можешь репетировать когда захочешь, никого не потревожив.

Михаил старался приспособиться к жизни на ферме вместе с этими простыми людьми, но это оказалось непросто. Он скучал по Парижу. В доме говорили об урожае, социализме и почти ни о чем больше. Музыка не была для них насущной необходимостью, хотя они время от времени любезно просили его сыграть. Лишь Яков и Марина явно получали удовольствие от этих кратких минут музыки. Ариэль нетерпеливо ерзал на стуле, а Руфь и Кася выглядели погруженными в свое шитье.

Но раз уж он приехал, но так легко не сдастся. он вернется в Париж, но не раньше, чем пройдет достаточно времени, чтобы Ирина не приняла его приезд за признание своего поражения.

Марина предложила ему давать уроки музыки детям городской элиты.

— Иерусалим не таков, каким кажется, — сказала она. — Здесь есть много иностранцев, а влиятельные семьи обычно имеют много детей, есть и состоятельные евреи.

Марина, которая работала в школе для девочек, убедила некоторых матерей, что их дочерям необходимо брать уроки музыки. В скором времени у Михаила было уже несколько десятков учениц.

— Нам всем приходится обрабатывать землю, но мы умеем делать и многие другие вещи, — сказала она. — Отец убедил меня покинуть Сад Надежды, и с помощью семьи Абрама я получила возможность найти эту работу в школе для девочек.

— Но ведь для вас очень важно обрабатывать землю, — напомнил Михаил.

— Да, это лучший способ воссоединиться с нашим прошлым. Кстати... могу ли я попросить тебя об одном одолжении? Не мог бы ты и меня учить музыке? Меня охватывает такое волнение, когда я вижу, как рождаются звуки под твоим смычком. Если бы и я так могла...

— Ну, конечно, ты сможешь! Я покажу тебе, как они рождаются.

28 июня 1914 года Самуэль пришел в дом Йосси Йонаха, чтобы как всегда отдать ему заказанные лекарства. Йосси, как прежде его отец, тоже считал, что у Самуэля золотые руки и его лекарствам нет равных.

Друзья вели свои обычные разговоры, еще ничего не зная о том, что в далекой Европе только что был убит хорватским террористом эрцгерцог Франц-Фердинанд.

— Мой отец считал, что ты — хороший аптекарь, потому что не ограничиваешься тем, чему тебя учили, и не боишься экспериментировать.

— Так и есть, но за последние годы в Париже я по-настоящему овладел профессией аптекаря. Медики диагностируют болезнь, а мы, аптекари, готовим лекарства для ее излечения. Без нас, аптекарей, вы, медики, мало чем смогли бы помочь.

— Да, это так, друг мой. Мы нужны друг другу и должны работать плечом к плечу. Ты нуждаешься в моих медицинских познаниях, а я, в свою очередь, смогу у тебя узнать, какие травы лучше помогают при каких недугах.

Потом они заговорили о более насущных вещах. Йосси был весьма обеспокоен здоровьем своей матери, старой Рахили.

— С тех пор как умер мой отец, она почти не выходит из дома. Говорит, что ей на этом свете нечего больше делать. Если бы не моя дочка Ясмин, думаю, она бы уже умерла.

Самуэль уже давно заметил особый интерес Михаила к дочери Йосси. Всякий раз, когда Самуэль отправлялся навестить семью Абрама, Михаил старался увязаться за ним. Несомненно, Михаил был сражен красотой этой девушки. Да и как он мог ее не заметить — высокую, стройную брюнетку с округлыми и женственными формами?

— Твоя дочь уже почти взрослая, — заметил Самуэль.

— На самом деле она еще совсем дитя, но выглядит старше своих лет. Это очень меня тревожит, друг мой. Иерусалим — не во всем святой город.

— Да что ты говоришь!

— Мама и жена не спускают с нее глаз и не выпускают из дома одну. Я и сам жду не дождусь, когда смогу выдать ее замуж, — признался Йосси.

— Ну а ты, Самуэль, еще не надумал жениться? — спросила Юдифь.

Самуэль лишь молча улыбнулся в ответ. Он был уже не в том возрасте, чтобы думать о женитьбе: в нынешнем, 1914 году, ему исполнилось сорок три. Даже сама мысль о женитьбе казалась ему смешной. Все эти годы он был влюблен в Ирину; да что там говорить — просто одержим ею. Теперь же, освободившись наконец от этого наваждения, он понял, что уже слишком стар, чтобы заводить семью. А кроме того, что мог он предложить женщине? Ежедневную каторжную работу в поле? Жизнь бок о бок с другими семьями, в которой у нее не будет ни собственного дома, ни своего имущества? При этом он никогда не испытывал особого желания иметь детей, хотя порой задавался вопросом: что бы чувствовал, если бы они у него были.

В этот вечер ни Самуэль, ни Йосси еще не знали, что в Европе уже началась война; и тем более они не могли знать, как эта далекая война отразится на них. Они узнали обо всем лишь спустя несколько месяцев, уже осенью, после того как Турция поддержала Германию и тоже ввязалась в войну.

В Сад Надежды эту новость принес Луи. Он объявился неожиданно, и Самуэль едва узнал друга в бедуинских одеждах.

— Мне сообщили, что ты вернулся, — начал он прямо с порога, заключив Самуэля в объятия. — Я хотел приехать раньше, но никак не мог вырваться.

Кася принялась бранить Луи, что так долго не возвращался.

— Могу я хотя бы узнать, почему тебя так долго не было? Ты же знаешь, как мы все волнуемся.

— Моя дорогая Кася, боюсь, что теперь тебе придется беспокоиться о куда более важных вещах, — ответил он. — Наш обожаемый султан Мехмед V Рашид объявил войну Великобритании, Франции и России. Мне известно, что в мечети Аль-Акса уже призывают к войне.

Несколько секунд никто не знал, что сказать. Каждый думал о том, как на них повлияет это чудовищное слово: война.

— А как же мы? — нарушила молчание Марина. — Что будет с нами?

— С нами? — переспросил Луи. — Нам ни к чему ссориться с турками, так что тоже придется воевать.

— Я так полагаю, ты и дальше собираешься поддерживать турецкую империю, — произнес Яков, не скрывая своего разочарования.

— Ты не понял, я вовсе не собираюсь поддерживать империю. Я говорю о том, что мы приехали на землю своих предков, чтобы построить здесь будущее, а под властью турков построить его невозможно. Так что лучше уж посмотреть правде в глаза.

— Я — русский и почти что француз, и не понимаю, почему должен поддерживать немцев и турок, — запротестовал Михаил.

— Так и Самуэль тоже. Но здесь, в Палестине, ты — еврей; и не может быть для нас худшей беды, чем если Палестина окажется втянутой в эту войну.

— А я не согласен, — ко всеобщему удивлению вставил Яков.

— Не согласен? — насмешливо переспросил Луи. — И что же ты намерен делать? Напоминаю тебе, что в армии султана, помимо всех прочих, служат и евреи.

— Эта война не принесет нам ничего хорошего, — покачал головой Ариэль.

Было уже далеко за полночь; все уже давно легли спать, а Луи и Самуэль все не ложились, куря сигареты и ведя нескончаемые разговоры.

— Итак, ты вступил в «Ха-Шомер», — сказал Самуэль.

— Ну да. Я считаю, что для нас будет лучше, если мы будем сами себя защищать.

— Вот только не надо строить из себя еврейского альтруиста, — с улыбкой заметил Самуэль. — Уж я-то знаю, сколько «Ха-Шомер» дерет с колонистов за свою защиту.

— Ну и что? А до этого они платили арабским охранникам. Кроме того, мы должны думать о будущем, — очень серьезным тоном произнес Луи.

— Разумеется, мы должны думать о будущем, но я не понимаю, почему евреи должны иметь монополию на защиту еврейских колоний? В конце концов, это всего лишь защита от воров, и не более того.

— Но и не менее. Для своего же спокойствия ты должен знать, что существуют подобные отряды, в которых состоят как евреи, так и арабы. Но я собираюсь пойти еще дальше. Когда-нибудь мы наберем такую силу, что сможем защищать не только себя, но и всех остальных.

— И кто же наши враги? Ты же сам уверяешь, что мы должны оставаться подданными султана? Таким образом, единственные, от кого мы должны защищаться — это бандиты.

— Друг мой, не стоит упускать из виду то, что происходит вокруг нас. Я думаю, что нам совсем неплохо в составе Османской империи. Турки всегда были к нам терпимы, никогда не преследовали нас из-за веры, не мешали строить синагоги и жить так, как мы считаем нужным; как ты и сам знаешь, многие евреи занимали важные посты при дворе султанов. В то время как европейцы на протяжении веков преследовали нас и изгоняли за пределы своих государств, султаны нас приветствовали и давали возможность жить так, как мы хотим.

— Не бесплатно, разумеется, — напомнил Самуэль.

— Не бесплатно? Разумеется. Согласен, мы платили налоги, как и другие иноверцы, но, по крайней мере, нас никто не беспокоил. Хорошо бы все европейские короли вели себя так же, как османские султаны.

— Ты вправду так думаешь? — спросил Самуэль.

— Разумеется. И я считаю, что мы должны очень хорошо подумать, прежде чем нарушать статус-кво.

— В последнее время мне не кажется, что Блистательная Порта так уж нами дорожит, — ответил Самуэль.

Они так и не пришли к согласию, зато убедились, что, несмотря на долгие годы разлуки, их дружба по-прежнему крепка и они по-прежнему могут быть откровенны друг с другом, хотя Самуэль и заметил, что Луи изменился. Причем изменился не только внешне — теперь он носил огромные усы — но и внутренне: стал более серьезным, вдумчивым, а, главное, задался целью превратить Палестину в общий дом всех евреев с согласия Османской империи. И это согласие, по его словам, дал сам султан в Стамбуле.

— Посмотри вокруг, — говорил он. — Разве ты сам не видишь, как изменилась Палестина?

Самуэль понял, что Луи прав. Сейчас появилось много еврейских школ, и первые иммигранты превратились в новый класс — крестьян, но не только. Иврит получил новое рождение, превратившись в более популярный язык, чем идиш. Да и пецзаж изменился — с каждым днем за стенами Старого города появлялось всё больше новых зданий, был основан Тель-Авив, еврейский, и только еврейский город. Да, Луи был прав: за те годы, что он провел в Париже, Палестина стала совсем другой.