1. Иерусалим, наши дни


«Бывают в жизни мгновения, когда единственный способ спастись – это умереть или убить». Эти слова Мухаммеда Зияда мучили ее с той самой секунды, когда она услышала их из уст его сына — Вади Зияда. Она не могла не думать об этих словах, пока вела машину под неумолимым солнцем, золотящим камни на пути. Дома, сгрудившиеся в новом квартале Иерусалима, были того же золотистого цвета, построенные из этого обманчиво мягкого камня, но на самом деле твердого, как скалы в тех каменоломнях, на которых его добыли.

Она вела машину медленно, скользя взглядом по горизонту, где казались такими близкими Иудейские горы.

Да, она ехала медленно, хотя и торопилась, просто ей нужно было прочувствовать эти мгновения тишины, чтобы совладать с охватившими ее эмоциями.

Еще два часа назад она не знала, куда приведет ее этот путь. Не то чтобы она не была готова, нет. Но ее, тщательно планирующую каждую деталь собственной жизни, удивила та легкость, с которой Жоэль устроил встречу. Хватило всего десятка слов.

— Готово, он тебя примет в полдень.

— Так скоро?

— Сейчас десять, времени хватит с избытком, это недалеко. Я покажу на карте, добраться несложно.

— Ты хорошо знаешь это место?

— Да, и их тоже знаю. В последний раз я был там три недели назад с Миссией во имя мира.

— Даже не знаю, почему они тебе доверяют.

— А почему бы им мне не доверять? Я француз, у меня хорошие связи, а невинные души неправительственных организаций нуждаются в том, кто бы сориентировал их в бюрократических хитросплетениях Израиля, человеке, который взял бы на себя хлопоты по получению пропусков в Сектор Газа и Западный берег реки Иордан, который добился бы встречи с министром, где они могли бы выразить протест по поводу условий проживания палестинцев, кто добывал бы для них грузовики по сходной цене, чтобы перевозить гуманитарную помощь с одного места на другое... Моя организация делает большую работу. Уж в это можешь поверить.

— Ага, ты живешь за счет добрых чувств всего остального человечества.

— Я живу, оказывая услуги тем, кто живет за счет угрызений совести остальных. Не жалуйся, вы не провели без нас ни единого месяца, и за это время я устроил тебе встречи с двумя министрами, с депутатами парламента из всех фракций, с секретарем гистадрута [1], помог добраться на оккупированные территории, устроил интервью с кучей палестинцев... Ты здесь четыре дня, а уже выполнила половину предусмотренной программы.

Жоэль раздраженно посмотрел на женщину. Она ему не нравилась. С тех самых пор, как он забрал ее в аэропорту четыре дня назад, он заметил, как она напряжена и чувствует себя не в своей тарелке. Раздражала его и дистанция, на которой она предпочитала держаться, попросив называть себя госпожой Миллер.

Она выдержала взгляд. Ведь он прав. Я выполнила свою программу, а его услугами пользовались и другие неправительственные организации. Не существовало ничего, чего Жоэль не мог бы добиться из своего офиса с видом на старый Иерусалим вдалеке. Вместе с ним работала жена, израильтянка, и еще четверо молодых людей. Он руководил компанией, наиболее ценной для всех НКО [2].

— Я расскажу тебе кое-что об этом человеке. Это настоящая легенда, — сказал Жоэль.

— Я бы предпочла поговорить с его сыном, именно об этом я тебя просила.

— Но он сейчас в США по приглашению Колумбийского университета, участвует в семинаре, а когда вернется, ты уже уедешь. У тебя не будет сына, но будет отец, поверь мне, от этого ты только выиграешь. Это потрясающий старик. У него есть своя история...

— Ты так хорошо его знаешь?

— Временами работники министерства отправляют людей вроде тебя. По сравнению со своим сыном он что-то вроде голубя мира.

— Именно по этой причине я и хотела поговорить с Аароном Цукером, он один из основных приверженцев политики израильских поселений [3].

— Да, но его отец гораздо интересней, — настаивал Жоэль.

Они замолчали, чтобы избежать очередного дурацкого спора, которые они время от времени вели. Они плохо ладили. Жоэль видел в ней лишь требовательность, она же — лишь его цинизм.

И сейчас она уже на пути к цели, с каждой минутой ощущая всё большее напряжение. Она прикурила сигарету и, нахмурившись, вдыхала дым, сосредоточив взгляд на волнистой поверхности земли, которая вздымалась по обеим сторонам шоссе, словно специально для того, чтобы взгромоздить повыше несколько современных и функциональных зданий. А коз нет, подумала она, увлекшись библейским образом, да и с какой стати им здесь быть? У этих громад из стекла и стали не было места для коз, они были знаком процветания современного Израиля.

Еще через несколько минут она свернула с шоссе на дорогу, ведущую к группе расположенных на холме домов, припарковала машину у каменного трехэтажного здания, идентичного остальным, возвышавшимся на каменистой земле. Отсюда в ясный день можно было увидеть стены старого города.

Она потушила сигарету в пепельнице и сделала глубокий вздох.

Это место казалось зажиточным кварталом, как и многие другие. Дома в несколько этажей, окруженные садами с качелями и горками для детей, а вдоль чистейших тротуаров выстроились в линию машины. Она дышала спокойно и уверенно. Не трудно было вообразить живущие в этих домах семьи, хотя она знала, как выглядело это место несколько десятилетий назад, старые палестинцы с затуманенным от воспоминаний взглядом рассказали ей о тех временах, когда они жили на этом клочке земли, потому что те, другие, еще не явились. Евреи.

Она поднялась по лестнице и только прикоснулась к звонку, как дверь открылась. Молодая женщина не старше тридцати приняла ее с улыбкой. Она была одета в свободном стиле — в джинсы, широкую футболку и спортивные туфли, и походила на многих других девушек, но ее можно было узнать среди тысяч других по искренней улыбке и приветливому взгляду.

— Проходите, мы вас ждем. Вы ведь госпожа Миллер?

— Да.

— А я Ханна, дочь Аарона Цукера. Сожалею, что отец в отъезде, но поскольку министр так настаивал, дедушка вас примет.

Из крошечной прихожей они прошли в широкую и светлую гостиную.

— Садитесь, я сообщу дедушке.

— В этом нет необходимости, я уже здесь. Я Изекииль Цукер, — раздался голос из глубины дома. Секундой спустя показался и сам говоривший.

Госпожа Миллер впилась в него взглядом. Он был высоким, с седыми волосами и серыми глазами, несмотря на возраст, выглядел очень бодрым.

Он с силой пожал руку и пригласил ее сесть.

— Так значит, вы хотели увидеться с моим сыном...

— Вообще-то я хотела познакомиться с вами обоими, хотя в особенности с вашим сыном, поскольку он является одним из основных зачинщиков политики расселения...

— Да, причем он настолько умеет убеждать, что министерство присылает к нему самых критически настроенных посетителей, чтобы он объяснил им политику расселения. Что ж, слушаю вас, госпожа Миллер.

— Дедушка, — вмешалась Ханна, — если я не нужна, то я пойду. У меня собрание в университете. Йонас тоже собирается уйти.

— Не волнуйся, я и сам справлюсь.

— Сколько вам нужно времени? — спросила Ханна госпожу Миллер.

— Постараюсь его не утомлять... Час, может, чуть больше... — ответила та.

— Нет нужды спешить, — заверил старик, — в моем возрасте время уже не имеет значения.

Они остались одни, и он почувствовал напряжение. Он предложил чай, но гостья отказалась.

— Так значит, вы работаете на одну из этих НКО, которые субсидирует Европейский Союз.

— Я работаю в организации по делам беженцев, мы на месте изучаем проблемы, от которых страдают перемещенные лица в результате военных конфликтов и природных катастроф... Мы пытаемся оценить их состояние, как и причины, вызвавшие конфликт и пути к их решению, сколько продлится эта ситуация, мы также призываем международные организации принять меры для уменьшения страданий беженцев. Мы проводим очень тщательные исследования, и потому получаем помощь от общественных институтов.

— Да, я знаком с отчетами вашей организации относительно Израиля. Всегда критические.

— Речь идет не о точке зрения, а о реальности, а реальность в том, что с 1948 года палестинцам пришлось покинуть свои дома, они были лишены своей земли. Наша работа — оценить политику израильских поселений, по причине которой сейчас в основном и возникают беженцы. Там, где мы находимся сейчас, на этом самом холме, когда-то была палестинская деревня, от которой ничего не осталось. Вы в курсе, какая судьба ожидала ее обитателей? Где они сейчас? Как выживают? Смогут ли однажды вернуться в то место, где родились? Что вы знаете об их страданиях?

Она тут же пожалела о своих словах, это неверный путь. Нельзя так открыто демонстрировать собственные чувства. Нужно постараться вести себя как можно нейтральнее. Никакой уступчивости, но и без враждебности.

В ожидании ответа она прикусила губу.

— Как вас зовут? — спросил старик.

— Что-что?

— Я спросил ваше имя. Слишком неуютно называть вас госпожой Миллер. А меня можете звать Изекиилем.

— Что ж, не уверена, что это правильно... мы стараемся обходиться без фамильярности во время работы.

— Я и не собираюсь с вами брататься, просто давайте обращаться друг к другу по имени. Мы же не в Букингемском дворце в конце концов! Вы в моем доме, моя гостья, и я прошу вас называть меня Изекииль.

Этот человек сбил ее с толку. Она хотела было отказаться называть его по имени, поскольку не собиралась позволить ему поступать так же, но если он решит закончить на этом разговор... Тогда она пропустит лучшую возможность добиться того, что ее так мучило.

— Мариан.

— Мариан? Ну надо же...

— Распространенное имя.

— Не извиняйтесь за то, что вас зовут Мариан.

Ее охватил гнев. Он был прав, она извинялась за свое имя, хотя не могла понять, почему.

— Если вас это устроит, я приготовила список вопросов, которые станут основой для моего доклада.

— Полагаю, вы поговорите и с другими людьми...

— Да, у меня длинный список для интервью: чиновники, депутаты, дипломаты, члены других НКО, религиозные деятели, журналисты...

— И палестинцы. Полагаю, что вы и с ними поговорите.

— Кстати, я это уже сделала, они — причина моей работы. Перед тем как приехать в Израиль, я побывала в Иордании и имела возможность поговорить со многими палестинцами, которым пришлось бежать после каждой войны.

— Вы спрашивали меня о страданиях беженцев... Что ж, я мог бы говорить об этом много часов, дней и недель.

Трудно было поверить, что этот высокий и сильный мужчина, несмотря на возраст излучающий уверенность, с этим взглядом стальных серых глаз, отмечающих внутреннюю умиротворенность, и правда знает, что такое страдание. Она не собиралась отрицать, что он страдал, но это не означало, что он мог почувствовать боль других.

— Откуда вы знаете, что здесь была арабская деревня? — спросил старик, быстро уловив ее недоверие.

— В нашей организации есть детальная информация обо всех палестинских деревнях и городках, включая те, которые перестали существовать со времен оккупации.

— Оккупации?

— Да, с тех пор как прибыли первые еврейские иммигранты и до провозглашения государства Израиль, а в особенности всего того, что произошло потом.

— И что же вы хотите узнать?

— Хочу, чтобы вы мне рассказали о политике оккупационных властей, о нелегальных поселениях, об условиях жизни палестинцев, дома которых разрушены в качестве мести... почему по-прежнему продолжают возводить поселения на не принадлежащих им территориях... Обо всём этом я собиралась поговорить с вашим сыном. Я знаю, что Аарон Цукер — один из самых рьяных защитников политики расселения, его статьи и конференции сделали его знаменитым.

— Мой сын — честный человек, храбрый военный в те времена, когда служил в армии, и всегда был известен тем, что громко говорит то, что думает, не заботясь о последствиях. Проще всего жаловаться на политику расселения или просто молчать, но тайно ее поддерживать. У нас в семье мы предпочитаем говорить в лицо, что думаем.

— Потому я и здесь, потому министерство иностранных дел и прислало меня поговорить с вашим сыном. Он — один из лидеров общественного мнения Израиля.

— Вы считаете, что те, кто защищают политику расселения, почти что чудовища...

Мариан пожала плечами. Она не собиралась говорить, что именно так и думает. Интервью пошло не по тому пути, который она планировала.

— Скажу вам, что думаю я: я не сторонник создания новых поселений. Я защищаю право палестинцев иметь собственное государство.

— Да, но ваш сын Аарон считает по-другому.

— Но вы ведь со мной разговариваете. И не смотрите на меня, как на старого деда, я вовсе не наивен.

Дверь гостиной открылась, и появился высокий молодой человек в военной форме, на его плече висел автомат. Мариан вздрогнула.

— Это мой внук Йонас.

— Так это вы из НКО... Простите, но я невольно подслушал последние слова. Я бы тоже хотел высказать свое мнение, если дедушка позволит.

— Йонас — сын Аарона, — объяснил Иезекииль Цукер.

— Политика расселения — это не просто какой-то каприз, речь идет о нашей безопасности. Взгляните на карту Израиля, посмотрите на наши границы... Поселения составляют часть того фронта, за который нам приходится бороться, — убежденно произнес Йонас, вызвав у Мариан приступ раздражения. Этот молодой человек инстинктивно вызывал у нее неприязнь.

— Бороться с женщинами и детьми? Какая слава в том, чтобы разрушать дома, где еле сводят концы с концами палестинские семьи? — спросила Мариан.

— Может, нам стоить позволить, чтобы нас убили? Камни причиняют боль. А в этих деревнях, где, как вам кажется, живут мирные семьи, есть и террористы.

— Террористы? Вы называете террористом того, кто защищает свое право жить в том месте, где родился? И вообще, политика расселения — это лишь попытка оставить за собой чужую территорию. Резолюции ООН относительно границ Израиля кристально ясные. Но ваша страна ведет политику, настаивая на свершившемся факте. Вы строите поселения в тех зонах, где живут палестинцы, окружаете их, делаете их жизнь невыносимой, пока не добиваетесь их отъезда.

— Вы такая страстная натура, не понимаю, зачем вы вообще пришли сюда для написания вашего доклада. Вам же всё уже ясно, это очевидно, и никакие слова моего отца или дедушки не изменили бы ваше мнение, я прав?

— Я обязана выслушать все стороны.

— Это просто для отвода глаз, ничего больше.

— Хватит, Йонас, госпожа Миллер делает свою работу, — голос Иезекииля Цукера ясно давал понять, что не стоит ждать новой реплики от его внука.

— Ладно, ухожу.


И молодой человек исчез, не попрощавшись.

Мариан прочитала в серых глазах Иезекииля Цукера, что он готов закончить этот разговор, с которым она не справилась. Но она не могла уйти. Еще не время.

— Пожалуй, я выпью предложенный вами чай.

Теперь ошарашенным выглядел он. Цукер не хотел продолжать разговор с этой женщиной, но и не желал проявлять грубость.

Когда он вернулся с чаем, она смотрела в окно. Она была привлекательна, хотя и не красавица. Среднего роста, стройная, с уложенными черными волосами. Он посчитал, что ей уже перевалило за сорок, вероятно, ближе к пятидесяти. Он ощутил ее беспокойство, и это беспокойство, казалось было заразным.

— В том направлении — Иерусалим, — сказал он, поставив поднос с чаем на низкий столик.

— Я знаю, — отозвалась Мариан.

Она выдавила из себя улыбку, но старик, похоже, не был расположен разговаривать.

— Вы сказали, что могли бы неделями разговаривать о страданиях...

— Мог бы, — сухо ответил он.

— Откуда вы родом, Иезекииль? Из какой страны?

— Я израильтянин. Это моя родина.

— Могу себе представить, что для еврея нет ничего более важного, чем чувствовать, что у него есть родина, — сказала она, не обращая внимания на отстраненный тон собеседника.

— Наша родина, да. Никто ее нам не дарил. У нас она по праву. И я ниоткуда не приезжал, я здесь родился.

— В Палестине?

— Да, в Израиле. Удивлены?

— Нет...

— Вообще-то мои родители были из России, а их родители — из Польши. В России много людей польского происхождения, как вы знаете, Польша всегда находилась под пристальным вниманием русских, и каждый раз, когда им доставался кусок польской территории, польские евреи пытались прикинуться русскими. Жизнь евреев в России была непростой, как, впрочем, и в любом другом месте Европы, хотя французская революция облегчила наше положение. Войска Наполеона распространяли идеи свободы везде, куда бы ни приходили, но эти идеи были задушены в царской России. Если в Западной Европе условия нашей жизни изменились, многие евреи превратились в выдающихся граждан и ведущих политиков, в России этого не произошло.

— Почему?

— Русский император и его правительство были крайне реакционными и боялись всего, что казалось им чуждым. Так что евреи жили в районах, называемых «чертой оседлости», расположенных в городах юга России, в Польше и Литве, на Украине, которые тогда составляли часть Российской империи. Даже верность евреев в то время, когда Наполеон вторгся в страну, не изменила настроения при императорском дворе.

Екатерина нас не любила, хотя трудно найти царя или царицу, которые бы желали видеть нас в качестве подданных.

— Вы говорите о Екатерине Великой.

— Именно. Она сделала всё возможное, чтобы нас изгнать.

— Но у нее не вышло...

— Не вышло, пришлось удовлетвориться тем, чтобы ограничить деятельность евреев. В те времена немногие евреи жили достойно: некоторые купцы, процентщики, врачи... Да, им выдавали специальные разрешения, так что они могли жить почти как обычные граждане. Вы слышали о погромах?

— Конечно, я знаю про погромы.

— В 1881 году на царя Александра II совершили покушение, и среди участников заговора оказалась одна еврейка, Геся Гельфман. На самом деле она практически и не участвовала, но послужила спусковым крючком для разразившегося по всей империи насилия против евреев. Погром начался в Елизаветграде, а потом перекинулся на Минск, Одессу, Бельцы... были убиты тысячи евреев. Год спустя многим выжившим пришлось бросить всё свое имущество, потому что новый царь, Александр III, подписал указ об их изгнании.

— Ваша семья пострадала от погромов?

— Вам это интересно?

— Да, — пробормотала она. Она хотела, чтобы Цукер расслабился. Да и ей самой не помешало бы.

— Если у вас есть время, чтобы услышать эту историю...

— Возможно, так я лучше всё пойму.


Загрузка...