Стреляй, я уже мертв

6. Палестина, 1912-1914

Изекииль замолчал. Мариан заметила, что он устал. Вспоминать оказалось утомительным занятием, и старик делал над собой усилия, чтобы продолжать рассказ о своем деде и отце. Мариан испытала искушение пощадить его и сказать, что вернется в другой день, подождет возвращения его сына, чтобы поговорить с ним о еврейских поселениях, но Изекииль ей не позволил.

— Между прочим, сейчас время трапезы, не хотите со мной пообедать? — осведомился он. — Мы могли бы продолжить разговор за столом.

— Пообедать? Ну что ж... Право, не знаю, будет ли это удобно..

— Полагаю, что в вашей НКО не сочтут изменой, если вы пообедаете со стариком, — в голосе Изекииля прозвучала ирония.

— Не смейтесь, мы действительно не имеем права...

— Заводить дружеские отношения? — прервал ее он. — Знаете что? Это упрямство кажется мне глупостью. Неужели свы потеряете объективность, если отведаете со мной немного хумуса? И позвольте спросить, отклоняли ли вы приглашение к столу от той палестинской семьи, отказывались ли разделить трапезу с этими людьми, когда расспрашивали их о том, что здесь происходит? Уверен, что нет. Поэтому сделайте такое одолжение и разделите со мной обед. Не ждите особых разносолов: как я уже сказал, будет хумус, салат из помидоров и огурцов, который готовится за одну минуту, да еще, думаю, в моем холодильнике найдется кусочек ростбифа. Хотите пива или, может быть, вина?

— Нет-нет, только воду... Не беспокойтесь, я не хочу есть.

— В таком случае увидимся в другой раз, вы могли бы вернуться, когда приедет мой сын. Мне необходимо поесть, я уже стар, и хотя ем мало, но необходимо поддерживать силы, а как вы понимаете, я не смогу обедать, пока вы просто смотрите.

Изекииль поднялся и протянул руку, чтобы попрощаться. Мариан больше не колебалась.

— Ну что ж, я принимаю ваше приглашение, но позвольте мне помочь.

— Тогда пойдемте со мной на кухню и поедим там; вы поможете мне порезать помидоры, пока я накрываю на стол. Да, кстати, теперь ваша очередь рассказывать. Так что расскажите мне про Ахмеда, а я пока отдохну.

— Так вам и в самом деле интересно, что думает и чувствует семья Ахмеда и другие палестинские семьи?

Мариан заглянула в усталые глаза Изекииля — серо-стальные, выцветшие от старости.

— Да, мне интересно знать, что они вам рассказали, и как они это изложили; в конце концов, когда ваш труд будет готов, именно их версия будет превалировать.

— Садитесь же...

— Да, вот еще: когда будете резать помидоры — осторожнее, этот нож очень острый.

***

Ахмед был обеспокоен. Ему хотелось бы поделиться своими тревогами с Самуэлем, но тот находился в Париже, и, судя по письмам, собирался там остаться. Он уехал уже четыре года назад, но словно до сих пор присутствовал здесь.

Не то чтобы Якову или Луи нельзя было довериться, да даже и Ариэлю, несмотря на некоторую его черствость, но существовали семейные проблемы, которые он не мог обсуждать даже с друзьями, хотя в случае с Самуэлем всё было по-другому.

Однажды летним вечером, возвращаясь, как обычно, домой после работы, он увидел в глубине сада сидящих рядышком Марину и Мухаммеда.

Молодые люди смеялись и держались за руки, не беспокоясь о том, что их могут увидеть. Он не понимал, как это Кася не уследила за дочерью. Лишь при мысли об этом Ахмед ощутил раздражение по отношению к жене Якова, он знал, что она — хорошая женщина, но ее привычки всегда выводили его из себя. Яков был слишком снисходительным мужем и позволял супруге вести себя по-мужски.

Он уже обсуждал с Диной этот вопрос, но жена наотрез отказалась говорить об этом с Касей.

— Они и сами наверняка всё знают, — сетовал Ахмед.. — Благо, ни Марина, ни наш Мухаммед не скрывают своих чувств. Они безоглядно влюблены, и такое поведение кажется им естественным.

— И что, по-твоему, мы здесь можем поделать? — спросила Дина. — Это ты должен найти для Мухаммеда хорошую жену, и тогда ему придется расстаться со своими мечтами о Марине.

— Ты должна поговорить с Касей... — настаивал Ахмед.

— И что я могу сказать ей такого, чего она и так не знает? К тому же я не хочу, чтобы она думала, будто я что-то имею против Марины. Она хорошая девочка, всегда была к нам добра и помогала нянчить Айшу. Наша дочка любит ее, как сестру.

— В таком случае, что мы, по-твоему, должны делать? — поинтересовался Ахмед.

— Женить Мухаммеда, я тебе уже говорила. Если мы найдем ему хорошую жену, он скоро забудет Марину.

— Но если его женить, он не сможет учиться, — возразил Ахмед. — Все эти годы мы тянули из себя жилы, лишь бы он стал врачом, а если мы его женим, ему не останется ничего иного, как вместе со мной долбить камень, чтобы прокормить семью.

— Врачом он в любом случае не станет: наш сын пожелал изучать юриспруденцию, — ответила Дина.

Ахмед смиренно вздохнул.

— Ну что ж, мы должны уважать его выбор, — сказал он. — В конце концов, для того, чтобы быть врачом, необходимо призвание, а у него его нет. Ему очень повезло, что он поступил в британскую школу Сент-Джордж, туда принимают лишь избранных. Хвала Аллаху, что некий английский дипломат заболел малярией, от которой его удалось вылечить только нашему старику Абраму, и он в благодарность открыл для нашего сына дорогу в Сент-Джордж.

— Этот врач-еврей всегда старался нам помочь, хотя и не смог спасти нашего сына, — вздохнула Дина, которая до сих пор не смогла забыть о безвременной смерти Измаила.

— Если бы Абрам не поговорил с нужными людьми, наш сын не смог бы поступить в английскую школу. Так что пока я не стану женить Мухаммеда, — резонно заявил Ахмед.

— В таком случае, поговори с ним сам, — сказала Дина. — В конце концов, ты — его отец, и он обязан тебе подчиняться. Напомни ему, что наступит время, когда он должен будет жениться на женщине, которую ты для него выберешь.

— Он и сам это знает.

— Знает, но не желает с этим мириться.

Этот спор продолжался каждый раз, когда Мухаммед и Марина проводили время вместе. Родители решили разлучить Мухаммеда с Мариной, послав его учиться в Стамбул, к компаньону Хасана. Брат Дины сохранил в этом городе добрых друзей, с которыми вел торговлю, а теперь они щедро предложили принять его племянника. Хасан лично предложил содержать племянника, и Ахмед поначалу от этого отказался, но настойчивые уговоры жены и тещи, а также самого Хасана закончились тем, что он уступил. Хотя разлука всё равно никакой роли не сыграла. Когда сын Ахмеда вернулся домой, он едва успел поприветствовать отца, так торопился к Марине.

Ахмед любил Марину не меньше, чем Дина, однако, признавая все достоинства этой девушки, никак не мог позволить Мухаммеду на ней жениться. Вот если бы Марина согласилась принять ислам... Но он прекрасно знал, что она никогда этого не сделает, а значит, не может быть и речи о том, чтобы она стала его невесткой.

Он очень медленно приблизился к молодым людям, которые не заметили его появления.

— Ах, папа, ты уже здесь! — с улыбкой воскликнул Мухаммед.

— Уже шесть часов вечера, — сухо ответил Ахмед.

— Ты прав, время так быстро бежит, что мы и не заметили. Марина считает, что я хорошо говорю по-английски, хотя не знаю, важно ли это, в конце концов, она его выучила безо всякой помощи.

— Благодаря моему отцу, — вставила она.

— У Якова всегда были способности к языкам, — кивнул Ахмед. — Тебе повезло.

— Так вот, благодаря своему таланту Марина выучила английский и немного французский, и это помимо арабского.

— Да ладно, Мухаммед, арабскому это ты меня научил, отец лишь обучил основам, не более того, а французский, хотя я его знаю плохо, я выучила с Самуэлем и Луи. Мой родной язык — идиш, хотя сейчас я с легкостью говорю на иврите и арабском. Дома у нас звучат все языки — Луи постоянно болтает по-французски, Ариэль — на идиш и русском... ну а мне нравится говорить по-арабски. Это такой красивый язык!

Ахмед опустил голову, и Мухаммеду сразу вдруг стало не по себе.

— Я провожу тебя домой, папа, — сказал он. — А потом мы еще погуляем, хорошо? — обратился он к Марине.

К дому они шли молча, пытаясь найти слова, чтобы как-то закрыть ту трещину, которая их разделяла, как понимали оба.

— Мухаммед, сынок, ты же знаешь, что у вас с Мариной не может быть никакого будущего, — с глубокой печалью в голосе произнес Ахмед.

— Папа, зачем ты так говоришь? Марина — она такая... такая... Я люблю ее, и я уверен, что она тоже...

— Да, согласен, она тоже тебя любит и не скрывает этого. Но ты должен учиться. Мы приложили столько усилий. Тебе выпала такая удача: ты сможешь учиться в Сент-Джордже. Неужели ты откажешься от такого шанса?

— Но когда-нибудь я всё равно женюсь...

— Ни слова больше! Сейчас, конечно, рано об этом говорить, но, когда придет время, я найду тебе подходящую жену, так что не беспокойся.

— Папа, прости меня, я не хочу тебя обидеть, но я предпочел бы сам выбрать себе невесту.

Они переглянулись, И Мухаммед встревожился, увидев на лице отца досаду.

— Ты сделаешь то, что должен, а не то, чего тебе хочется. Уж поверь, я знаю, как для тебя лучше.

— Ты хочешь сказать, что не позволишь мне жениться на Марине?

— Мне очень жаль, но ты не можешь на ней жениться. Марина — иудейка, а мы — мусульмане. Или ты надеешься убедить ее отречься от своей веры? Ты всерьез думаешь, что она согласится? Нет, она этого не сделает, да и родители ей не позволят.

— Касе и Якову наплевать на веру.

— Напрасно ты так думаешь. На самом деле вера для них очень важна. Они — иудеи. Если бы они могли отказаться от своей веры — думаешь, они бы сюда приехали?

— Они бежали от погромов...

— Допустим. И что же, они не смогли бы найти лучшего места, куда бежать? Нет, Мухаммед, не обольщайся: они не позволят Марине отречься от своей веры.

— А один мой друг-христианин из Сент-Джорджа утверждает, что сефарды — это как раз «Яхуд авлад араба», то есть еврейские дети арабов.

— Что за бред! Но в любом случае, Марина — не сефардка.

— Папа, но мы же отмечаем общие праздники; ты сам ходил к ним в гости на иудейский Пурим и меня водил на могилу Симона Справедливого в день его памяти. А они вместе с нами праздновали окончание Рамадана. Мы живем бок о бок, бок о бок трудимся на этой земле, и в сущности ничем не отличаемся друг от друга, за исключением того, что по-разному молимся Всевышнему.

— Замолчи! — в сердцах закричал Ахмед. — Как ты можешь так говорить?

— Я хочу сам решать свою судьбу! Я люблю Марину и не хочу никакой другой жены, кроме нее.

— Нет, Мухаммед, ты будешь делать то, что я тебе велю. И ты будешь жить так, как жил я, а до меня — мой отец и отец моего отца.

Ахмед развернулся и вышел из дома. Ему необходимо было глотнуть свежего воздуха. Он не хотел, чтобы этот разговор привел к ссоре с сыном. Тот обязан слушаться. Лучше всего как можно скорее отправить его обратно в Стамбул, чтобы продолжил изучение юриспруденции. Чем больше времени он проведет вдали от Марины, тем быстрее ее забудет. Но все равно он улучил момент, чтобы переговорить с Яковом. Он стыдился того, что пришлось к этому прибегнуть, но не мог в одиночку нести этот груз.

На следующее утро, прежде чем отправиться в карьер, он заглянул в Сад Надежды. Там он застал плачущую Касю и убитого горем Ариэля. Ни Якова, ни Луи не было.

Ариэль сообщил ему печальные новости. Оказалось, что этой ночью умер Абрам Йонах. Старый врач уже несколько месяцев был тяжело болен и каждое утро с большим трудом поднимался с постели; смерть настигла его во сне: он просто не проснулся однажды утром.

— Он был хорошим человеком, — вздохнул Ахмед, который и в самом деле ценил и уважал старого врача-еврея.

— Он свел нас с тобой, — прошептала Кася, еле сдерживая слезы.

Яков и Луи уже отправились в город, Марина пошла вместе с ними, — объяснил ему Ариэль. — А мы с Касей отправимся позже, нужно закончить работу.

Остаток дня Ахмед сдерживался, чтобы не зарыдать. Он едва смог сосредоточиться на работе, но Иеремия, всегда такой требовательный, ничего не сказал по этому поводу, поскольку тоже горевал из-за кончины Абрама.

Ахмед и Дина присоединились к похоронной процессии, чтобы проводить Абрама в последний путь, в вечность. Дина плакала, обнимая Касю, а Мухаммед как мог утешал Марину.

Горе разделяли как мусульмане, так и христиане. Абрам Йонах имел хорошую репутацию как врач, но в особенности заслужил искреннюю привязанность тех, с кем имел дело. Он не брал ни гроша с тех, кто не мог заплатить, а среди его пациентов были и мусульмане, и христиане, жители Иерусалима, как и дипломаты и путешественники, заезжающие в город.

Йосси, сын Абрама и Рахили, был безутешен. Юдифь, его жена, как могла, утешала свекровь, но та лишь молчала и плакала. Даже малютка Ясмин не в силах была утешить бабушку.

Йосси хотелось бы иметь больше детей, но Юдифь не могла снова забеременеть, так что Ясмин оставалась их единственной отрадой, так же как для Абрама и Рахили. Ясмин нравилось проводить время с дедом, она просила его обучить ее профессии врача, а тот улыбался и, несмотря на протесты Рахили, учил внучку, хотя и сетовал, что та никогда не станет врачом вроде него. Ясмин была примерно одного возраста в Мариной, их часто видели вместе.

Ахмед был очень привязан к этой семье, как, кстати, и ко всем обитателям Сада Надежды, но его отношение к евреям как таковым было, мягко говоря, настороженным. С каждым годом их все больше приезжало в Палестину, чтобы купить здесь землю; они скупали ее у всех, кто пожелает продать. Поначалу влиятельные арабские семьи не видели ничего опасного в этом неиссякающем потоке мигрантов, а некоторые из них — такие, как Хусейни, Халиди, Дахани и некоторые другие, даже вели с евреями торговые дела. Он слышал даже, что кое-кто из них имел связи с семьей Валеро — евреев-сефардов, владеющих сетью банков.

Не так давно Ахмед примкнул к группе противников массовой еврейской иммиграции; эти люди были весьма обеспокоены будущим той пустынной земли, на которой они родились. На первое собрание этой группы Ахмеда привел его шурин Хасан.

Много лет назад Хасан весьма успешно начал свое дело в Бейруте, а потом продолжил его в Стамбуле, сколотив состояние на торговле, во многом благодаря своему покровителю, преуспевающему иерусалимскому торговцу.

Сыновья Хасана, Халед и Салах, учились в христианской школе в Бейруте, где их, помимо всего прочего, учили ненавидеть евреев. Кое-кто из их священников-наставников откровенно проклинал евреев за то, что они, дескать, убили их Бога; этот Бог, как Халед потом пытался объяснить дяде, был не кто иной, как еврейский пророк по имени Иисус. При этом те же священники, не желавшие скрывать своей неприязни к евреям, не скрывали также и своей симпатии к арабам; время от времени им даже удавалось обратить некоторых из них в свою веру.

Когда Хасан решил покинуть Стамбул, чтобы вместе с семьей вернуться в Иерусалим, ему позволили совершить паломничество в Мекку. Там он примкнул к группе сторонников Хусейна-ибн-Али, губернатора Хиджаза, одной из османских провинций в Аравии.

Познакомившись с Хусейном, Хасан был впечатлен его бородой — белой как джелабба, в которой он был одет, она придавала ему особое достоинство. Хусейн был шарифом Мекки [10] и происходил от самого Пророка.

Друзей шарифа очень интересовало, разделяет ли Хасан их планы создать арабское государство, свободное от турецкого ига. Хусейн, разумеется, станет новым калифом и будет править народом ислама.

Как Ахмед, так и его шурин Хасан со своими сыновьями, были разочарованы результатом революции, устроенной группой турецких офицеров, которых на Западе прозвали «младотурками», а сами себя они именовали комитетом за единство и прогресс и пробудили большие надежды, но в конце концов никаких улучшений не наступило, по крайней мере в этом уголке империи султана.

Кроме того, Хасан считал, что новые хозяева империи ведут себя не как положено правоверным мусульманам.

Каждую пятницу они в мечети после молитвы, чтобы провести время за беседой.

— Евреи вооружаются, — сетовал Хасан. — Один мой друг из Галилеи рассказывал, что эти отряды боевиков — все эти «Ха-Шомеры», то есть «стражи», и другие — с каждым днем всё больше наглеют, прикрываясь тем, что якобы защищают сельскохозяйственные колонии от бандитских нападений. Они носят куфии, подобно бедуинам, и забираются всё дальше за реку Иордан — будто бы в поисках этих самых бандитов. С каждым днем они набирают силу, и скоро настанет день, когда они захотят большего, чем то, что сейчас имеют.

— Мнение моих соседей относительно турков разделились, — рассказывал Ахмед. — Например, один из них, Яков, считает, что евреи должны поддерживать султана. Он считает, что евреи должны объединиться и иметь в Стамбуле своих представителей, которые будут защищать их интересы. Думаю, тот же Яков предпочитает видеть евреев подданными султана. Да и вообще я полагаю, что мои друзья из Сада Надежды даже не мечтают ни о чем другом, как жить под покровительством султана, как сейчас.

— С каждым днем евреи позволяют себе все больше, — пожаловался Халед, племянник Ахмеда. — Боюсь, что скоро они подомнут под себя всю Палестину.

Ахмед разрывался между дружбой которую питал по отношению к обитателям Сада Надежды, и семейными узами, но его шурин Хасан не сомневался, что настанет время, когда палестинские арабы станут независимыми от Османской империи. Он был убежден, что если этого добиться, то новое положение дел спровоцирует напряженность с евреями, которые мало-помалу обустраивались на палестинской земле.

— Не думаю, что они к этому стремятся, — слегка запинаясь, ответил Ахмед. — Единственное, чего они хотят — это спокойно работать и жить в мире с нами.

— Но, дядя, ты же сам — пример того, как они всё захватывают. Ты вынужден делать с этими людьми землю, на которой живешь, — ответил Халед.

— Землю, которая принадлежала не мне, а господину Абану, и именно он решил ее продать. Я не могу винить этих евреев, потому что они ничего плохого мне не сделали. Они обращаются со мной, как с равным, выказывают уважение и дружелюбие к моей семье. У меня ничего не отбирали, ведь у меня ничего и не было.

— Ты полагаешь, у них есть право покупать нашу землю? — спросил Халед.

— Право? Они просто покупают то, что другие желают продать.

— Ты и представить себе не можешь, что это значит! — взорвался Халед.

— Ладно, ладно, давай не будем спорить. В главном мы согласны. В том, что все мы жаждем выйти из Османской империи и создать новое государство, свое, арабское, — вмешался в разговор своего зятя и сына Хасан.

— Ты занимаешь соглашательскую позицию, Ахмед. Халед же — реалист, — произнес еще один мужчина, Омар Салем, который верховодил в группе.

Ахмед не осмелился ответить Омару. Он уважал этого человека. Не только потому, что тот был выходцем из известной семьи, но и потому, что он был знаком со многими людьми при дворе султана в Стамбуле, а также в Каире и Дамаске, и входил в ближний круг шарифа Хусейна. Хотя он никогда не хвастался своим положением, все признавали за ним лидерство.

В тот день Омар пригласил их в свой особняк, расположенный вне стан Старого города. Самые известные семьи выбрали район Шейх-Джаррах, чтобы построить там новые дома, а особняк Омара был одним из лучших. В роскошно декорированном зале Ахмед ощутил себя съежившимся.

Омар вел себя как радушный хозяин, пытаясь доставить удовольствие гостям. Время от времени появлялся слуга с чаем и сластями, а также кувшинами со свежей водой, где плавали лепестки роз.

— Султан тоже не доверяет прибывшей массе евреев и каждый раз накладывает всё больше ограничений на их проживание. Но я согласен с дядей Ахмедом, наша проблема — не евреи, а турки. Евреи могут жить рядом с нами и в тот день, когда мы перестанем быть подданными султана, — сказал Салах.

— Но они всё прибывают и покупают здесь собственность. В Иерусалиме их уже больше, чем нас, — ответил его брат Халед.

— Друзья мои, мы должны поработать над тем, чтобы однажды наши сыновья жили в великом государстве, управляемом людьми одной с нами крови, богобоязненными и следующими заповедям Пророка. Да, мы мечтаем об арабском государстве, — произнес Омар, и все остальные пылко закивали.

— Иерусалим стал совсем не тем святым городом, которым мы его знали, с каждым днем на улицах всё больше проституток. И некоторые наши девушки становятся безо всякого стыда любовницами евреев. Это сделали с городом русские и армяне, — посетовал Хасан.

— И не только они... Каждый день прибывает всё больше иностранцев — британцы, американцы, болгары... И большинство из них — нечестивые. Самые худшие — евреи из России, они приносят греховные идеи. Не хотят ни прислуживать, ни иметь хозяев, не ходят в синагогу и позволяют своим женам вести себя так, будто они мужчины. В сельскохозяйственных колониях, где они живут, нет руководства, и все равны, — напирал Халед.

— Да, они утверждают, что все люди равны, и никто не должен быть хозяином другого человека, — пытался объяснить ему Ахмед, не скрывая своего восхищения.

— Ты ведь и сам это прекрасно знаешь, так ведь, дядя? Ты живешь с ними бок о бок, ведь в Саду Надежды живут именно русские евреи, — заметил Салах, — и они никогда не ходят в синагогу и не соблюдают шабат.

Когда Ахмед вернулся домой, Дина бросилась ему навстречу. Ей не терпелось узнать, как ему понравился дом Омара. Ахмед постарался рассказать ей все как можно подробнее, не упустив ни одной мельчайшей детали. Жена слушала его, раскрыв рот от изумления.

Эти встречи поселили в Ахмеде беспокойство. Он спрашивал себя, что произойдет в тот день, когда Омар или Хасан решат, что пришло время действовать, а не только говорить. Как они поступят? Как поступит он сам?

Выслушав его рассказ, Дина, в свою очередь, поведала, как провела вечер.

— Сегодня пришла Лейла, жена моего брата, не предупредив заранее о своем приходе. Она видела Мухаммеда под руку с Мариной и устроила скандал по этому поводу.

— Опять все то же! — рассердился Ахмед. — Ну и сынок у нас — никакого уважения! Я же просил его не приближаться к этой девушке, а он снова ищет неприятностей на свою голову! Где он?

— Еще не вернулся, — ответила Дина. — Думаю, он остался ужинать в Саду Надежды. Я видела, как они вдвоем вошли в дом. Там ему всегда рады. Кася любит его, как родного сына, а Якову очень нравится вести с Мухаммедом беседы о Стамбуле. Ты должен поговорить с ним снова и поскорее найти ему невесту. Ему просто необходимо найти хорошую жену.

Когда Мухаммед вернулся, Айша и Саида уже спали, но полусонная Дина все еще сидела возле очага.

— Где ты был? — спросил Ахмед, не обратив внимания на приветствие сына.

— Кася пригласила меня ужинать, потом мы с Яковом играли в шахматы. Я выиграл у него две партии. Он говорит, что я хороший стратег. Наверное, это правда. Он учил меня играть, когда я был ребенком, а теперь я поставил ему мат.

— Заходила тетя Лейла, — сообщил Ахмед.

— Знаю, я ее видел. По-моему, она совсем зарвалась. Лейла обожает совать нос в чужие дела и постоянно грубит Касе и Марине. Смотрит на них с видом превосходства. Вечно всем недовольна!

— Ты хоть соображаешь, что творишь? — набросился на него Ахмед. — Ты считаешь, что твоя тетя может одобрить подобное поведение?

— Поведение? — переспросил Мухаммед, с вызовом глядя на отца. — И что же такого постыдного в моем поведении?

— Твои прогулки под руку с Мариной. Вы с ней не помолвлены. Или ты хочешь, чтобы про нее распускали сплетни?

— Сплетни? И что плохого они могут сказать о Марине? Да я придушу любого, кто посмеет сказать о ней хоть слово, даже тетю Лейлу.

— Мы уже говорили о Марине, и я не желаю к этому возвращаться. Итак, твои каникулы закончились, завтра ты отбываешь обратно в Стамбул.

— Но ведь еще несколько дней до начала занятий.

— И, тем не менее, ты едешь завтра. Так что собирай вещи.

— Папа, ты гонишь меня из дома?

— Нет, я лишь хочу спасти тебя и всех нас от большого несчастья. Ты должен понять, что Марина тебе не пара. Если потребуется, мы продадим дом и сад и переедем жить в другое место. Я не хочу ссориться с Яковом и остальными, в конце концов, эта земля принадлежит им. Но ты не оставляешь мне иного выбора, кроме как всё потерять. Ты этого хочешь?

Дина наблюдала за ними с беспокойством. У нее всё внутри переворачивалось при виде спорящих мужа и сына. Ее трогала боль Мухаммеда, она сочувствовала сыну и вместе с Касей строила планы о свадьбе детей, но такого всё равно не могло случиться.

Ей тоже хотелось бы выйти замуж по любви, но любовь пришла уже после свадьбы. Она едва знала Ахмеда, когда отец объявил, что пришел к соглашению с родителями жениха. Их семьи организовали брак, не спросив их согласия, и оба согласились с решением родителей, которое в конечном итоге привело к успешному браку. Ахмед был хорошим человеком, заботливым и внимательным мужем и всегда учитывал мнение жены. Ни разу он не посмотрел на другую женщину. Она тоже была хорошей женой и матерью. Она подарила мужу четырех детей, хотя выжили лишь двое, Мухаммед и Айша. Она до сих пор оплакивала маленького Измаила. По другому сыну, родившемуся мертвым, она не так скучала. Ей не позволили даже увидеть его лица.

— Твой отец прав, — решилась она сказать, понимая, что не должна вмешиваться в мужские разговоры.

— Однажды настанет день, когда религиозные предрассудки перестанут разделять людей, — заявил Мухаммед. — Ты ведь знаешь, мама, мы делим эту землю с разными людьми — с турками, евреями, армянами, русскими — со всеми, кто приезжает в Иерусалим, потому что считает этот город величайшей в мире святыней. Знаешь, сколько наших людей имеет жен-евреек? Многие этого даже не скрывают. Да, официально они не женаты, поскольку это запрещено законом, но знаешь ли ты, сколько аристократов держат гаремы, где проводят время с женщинами иных национальностей и вероисповеданий? Например, сын правителя Хусейна живет с одной из красивейших женщин Иерусалима, Персефоной. Ты же слышала о ней, мама? Ну, конечно, слышала. Она гречанка, торгует нефтью и делит ложе с сыном правителя. Да что там, я тебе и не такое могу рассказать...

— Хватит! Как ты смеешь рассказывать такие истории своей матери? Нас не касается, как ведут себя другие. Собирай свои вещи, завтра на рассвете ты уезжаешь.

Едва рассвело, Мухаммед бросился в Сад Надежды, где сразу наткнулся на Касю и Ариэля, которые в этот час всегда доили коз. Кася тут же разбудила Марину, и она выбежала навстречу Мухаммеду — как была, растрепанная, с заспанными глазами. Они простились, не в силах сдержать слез.

С этой минуты Ахмед стал замечать растущее с каждым днем напряжение между его семьей и землевладельцами. Соседи были по-прежнему вежливы, но Кася больше не забегала поболтать с Диной и Саидой, а Яков лишь сдержанно кивал, когда встречался с Ахмедом на тропинке, петляющей среди апельсиновых деревьев. Ариэль сделался еще молчаливее, чем всегда, а Луи даже не скрывал своей неприязни. Больше всего Ахмед боялся встречи с Мариной, да и сама она, казалось, делала все возможное, лишь бы не встречаться с членами его семьи. Айша, к которой Марина всегда относилась, как к младшей сестренке, однажды спросила у матери, что случилось.

— Я видела Марину, — рассказывала Айя. — Она посмотрела на меня, как на пустое место, а когда я к ней обратилась, сказала, что ей некогда, она очень занята. Я не понимаю, что с ней случилось. Она всегда была со мной так ласкова...

Дина опустила глаза, не зная, что и ответить, но ее выручила Саида, которая всегда старалась сгладить все углы.

— Не расстраивайся, малышка, — сказала она. — У всех у нас случаются тяжелые дни. Бывают, знаешь ли, у людей неприятности, о которых не хочется никому рассказывать. Оставь пока Марину в покое, не приставай к ней, и все само собой наладится.

— Но, бабушка, я ведь чувствую: что-то случилось. Почему ты не хочешь мне рассказать?

— Нет, девочка, ничего такого не случилось, просто человеку иногда нужно побыть одному. Не трогай ее пока, потом она сама к тебе придет.

— Короче говоря, случилось нечто такое, о чем знают все, кроме меня, — не отставала Айша.

Саида взглянула на Дину, в надежде, что хоть та сможет что-то объяснить Айше. Ведь сама она была всего лишь бабушкой, и не ее ума дело вмешиваться в личные дела семьи. Кроме того, она считала не вполне уместным посвящать Айю в причины конфликта с обитателями Сада Надежды. Сама она нипочем бы не призналась, как не хватает ей Каси, которая больше не приходила к ним по вечерам, чтобы поболтать за чашкой чая.

Пропасть росла с каждым днем, и в конце концов Дина сказала мужу, что надо что-то с этим делать.

— Они — землевладельцы и наши соседи, — сказала она. — Им ничего не стоит выжить нас из нашего дома, достаточно назначить арендную плату, которую мы никак не потянем. Ты должен поговорить с Яковом; я думаю, он поймет, почему ты решил разлучить Мухаммеда и Марину.

— Ты уже говорила об этом с Касей? — спросил Ахмед.

— Нет, я так и не решилась. Я знаю, что она очень сердится на нас, ей тяжело видеть, как страдает дочь, но я уверена, что в конце концов она поймет, что мы правы. Моя мать говорит, что Кася — разумная женщина и сможет понять, что ее Марине лучше не встречаться с Мухаммедом — по крайней мере, в ближайшее время.

— Быть может, Саида и права... Ладно, в таком случае, я поговорю с Яковом. Надеюсь, он согласится меня выслушать.

Но Ахмеду никак не удавалось выбрать подходящую минуту, чтобы выяснить отношения с Яковом. Прошло несколько недель, прежде чем он решил взять-таки быка за рога и прояснить наконец ситуацию. Окончив работу в карьере, он, не заходя домой, отправился в Сад Надежды. Сердце сжалось у него в груди при виде этого дома, притаившегося среди олив; всего несколько лет назад он помогал Самуэлю и его друзьям строить этот дом. Подойдя ближе, он от души порадовался, видя, что оливы заботливо обрезаны, и ветви гнутся под тяжестью плодов. Эти евреи получали неплохую прибыль, продавая оливки на маслобойню, где из них делали зеленоватое ароматное масло с легкой кислинкой, которое так любят жители Иерусалима.

Дверь была приоткрыта; Ахмед слегка толкнул ее, деликатно прокашлявшись, чтобы возвестить о своем приходе.

Он тут же отступил назад, увидев незнакомую женщину и молодого человека, в то время как остальные непринужденно болтали. Но вот Кася взглянула на него, изменившись в лице.

— Добрый вечер, Ахмед, — произнесла она, но без прежней приветливости.

— Я вижу, у вас гости, не хотелось бы вам мешать... Ну что ж, зайду в другой раз.

Однако Ариэль, к величайшему изумлению Ахмеда, приветливо ему улыбнулся.

— Добро пожаловать, — сказал он. — Это моя жена Руфь, а это мой сын Игорь.

Ариэль положил руку на плечо Ахмеда и слегка подтолкнул его вперед, принуждая войти в дом. Теперь Ахмед никак не мог уйти, даже если бы и захотел. Женщина, которую представили как Руфь, вышла ему навстречу и протянула руку.

— Так ты и есть тот самый Ахмед? — воскликнула она. — Я знаю о тебя и твоей семье из писем мужа. Надеюсь вскоре познакомиться с твоей женой Диной и тещей Саидой, а также с твоими детьми. Как я поняла, им примерно столько же лет, сколько моему Игорю?

Ахмед растерялся, не зная, что ему делать с рукой, которую протянула Руфь. Он не одобрял подобных фамильярностей в отношении женщин, особенно незнакомых, хотя, конечно, знал, что так принято у европейцев.

— Поговорим в другой раз, — повторил Ахмед.

— Несколько часов назад Руфь и Игорь прибыли в Яффу, — сказал Ариэль. — Мне до сих пор не верится, что они здесь. Я думал, что никогда их больше не увижу. Ты ведь и сам понимаешь, что это такое — семья.

Затем он протянул Ахмеду стакан.

— Выпей, — настаивал Ариэль. — Выпьем за мою семью.

Ахмед не знал, что ему и делать. С одной стороны, ему не хотелось обижать друзей, а с другой, как он мог нарушить заповедь Корана, которая запрещает пить?

— Ну, смелее, Ахмед! — подбадривал Ариэль. — Твой народ ведь пьет травяные ликеры, считая их лекарством для улучшения пищеварения. Эту водку приготовили мы с Луи, и она тоже лечебная, так что можешь пить спокойно, никакого греха в этом нет.

Ахмед нехотя обмакнул губы в прозрачную, как вода, жидкость с резким запахом и обжигающим вкусом. С каждой минутой он чувствовал себя все неуютнее — в том числе и от этой непривычной обходительности, которой никак не ожидал от грубоватого Ариэля. Столь же дружелюбно вела себя и его жена — маленькая полная женщина с открытой и доброжелательной улыбкой. У нее были каштановые волосы, карие глаза, маленькие руки и смуглая кожа. Сын же Ариэля, Игорь, был, напротив, высоким и крепким, с таким же пристальным взглядом, как у отца — разве что чуть дружелюбнее. Но гораздо больше, чем эти взгляды, угнетало Ахмеда угрюмое молчание Каси и Якова, демонстративное безразличие Луи и, главное, неприступно-каменное лицо Марины, с каким она покинула помещение, едва он вошел.

Но Ариэль был слишком счастлив, чтобы заметить неловкость друзей. Целых четыре года он не видел свою семью. Он рассказал, что поначалу решили, что он отправится в Палестину первым, и дело тут было не только в преследовании со стороны царских властей, но и в том, что Ариэль тоже искал в жизни свой путь. Руфь и Игорь собирались со временем последовать за ним, но потом тяжело заболел отец Руфи, и им пришлось остаться. Руфь ухаживала за больным отцом до последних минут его жизни. И вот теперь, ко всеобщей радости, семья наконец-то воссоединилась.

Внимательно выслушав рассказ Ариэля, Ахмед решил, что теперь может распрощаться.

— Я зайду в другой раз, — снова повторил он, уже стоя в дверях.

— Но ты ведь чего-то хотел? — допытывался Ариэль. — Тебе что-нибудь нужно?

В конце концов Ахмеду удалось преодолеть неловкость и заставить себя взглянуть на Якова.

— Собственно говоря, я хотел поговорить с Яковом, но дело не такое уж срочное.

Яков посмотрел на него, затем — на Касю, но та демонстративно отвернулась, как будто ее совершенно не интересовало, что скажет Ахмед. Луи, в свою очередь, неодобрительно посмотрел на Ахмеда и Якова.

— Думаю, что вам следует поговорить начистоту, — сказал он. — Если мы вам мешаем, то можем выйти. Уж лучше разобраться с проблемой сразу, чем пустить ее на самотек и позволить зайти в тупик. Уж лучше сразу откровенно поговорить и во всем разобраться.

— Хоть ты, Луи, не указывай, что нам делать, а чего не делать, — запротестовала Кася.

— Или вы решили всю оставшуюся жизнь не разговаривать с Ахмедом и его семьей? Да, он причинил нам неприятности, но я считаю, что следует позволить ему объяснить, почему он поступил так с нами и, прежде всего, с Мариной.

И Ахмед, и Яков обладали достаточно миролюбивым нравом и терпеть не могли ссор, так что эта ситуация угнетала их обоих. Тем не менее, Ахмед решил отклонить совет Луи.

— Да, я пришел, чтобы поговорить, но у вас праздник, и я не хочу омрачать вашу радость. Так что, если Яков не против, я приду завтра.

— Пожалуй, нам действительно лучше поговорить завтра, — поспешно согласился Яков, облегченно вздохнув, что ему не придется выяснять отношения на глазах у друзей.

На следующий день, дробя камень в карьере, он не переставал думать о том, как завести разговор с Яковом. Он не хотел обидеть его, но и лгать ему тоже не хотелось. Он был по-прежнему тверд в своем решении пресечь какие бы то ни было отношения между Мариной и Мухаммедом, и неважно, согласится с ним Яков или нет.

Быть может, потому, что его слишком угнетала мысль о встрече с Яковом, или по какой-то другой причине, Ахмед стал невнимателен и не заметил, как заложил слишком много динамита под скалу, которую они должны были расколоть на несколько кусков, и она взорвалась с такой силой, что куски камня полетели в разные стороны, и один попал в Ахмеда, придавив ему ногу, которую тут же пронзила такая боль, что он едва не потерял сознание.

Иеремия бросился к нему; спустя некоторое время ему, при помощи двоих сильных мужчин, удалось извлечь Ахмеда из-под завала.

— Повозку сюда! Немедленно! — велел Иеремия своим помощникам. — Скорее, не теряйте времени! Нужно срочно отвезти его в Иерусалим.

Поначалу Ахмед подумал, что не вынесет боли в ноге, а потом поморщился, увидев, что нога не только опухла, но и приобрела бордовый цвет. Он не мог пошевелить и руками и чувствовал, как кровь струится с головы. Он с трудом сдерживал крик и слезы при каждом вздохе, чтобы их не увидели другие. Он был мастером и должен подавать пример остальным, ведь несчастные случае происходили постоянно, хотя он и хвалился тем, как хорошо и безопасно организовал работу, чтобы избежать ситуаций вроде той, которую сам, к несчастью, спровоцировал.

Ахмеда отвезли к пожилому врачу-сирийцу, жившему за стенами города, недалеко от Дамаскских ворот.

Врач осмотрел пострадавшего с каменным лицом. Ахмед приготовился к худшему.

— Перелом коленного сустава, голени и лодыжки, — объявил врач. — Посмотрим, что тут можно сделать.

Врач заставил его выпить отвратительно горькую жидкость, и через несколько минут Ахмед впал в странную дремоту, сквозь которую смутно слышал, как врач отдает распоряжения помощнику. Он почти не чувствовал ног — ну разве что ощущал, как к больной ноге прикасаются чьи-то руки, стараясь соединить сломанные кости. Сквозь туман полусна доносились голоса; из этих речей он смог понять, что навсегда останется хромым, а, возможно, даже придется отнять ногу, если не получится остановить воспаление.

Спустя несколько часов он проснулся. Во рту у него пересохло, голова кружилась. Кровь бешено стучала в висках, невыносимо болела сломанная нога. Он попытался пошевелиться, но безуспешно. Нога не слушалась, а все тело казалось деревянным. Он хотел что-то сказать, но не смог издать ни звука. Он все задавался вопросом, жив ли он еще или уже умер. Но нет, едва ли он умер; не может мертвый испытывать такую боль. Он огляделся вокруг и с облегчением увидел сидящую рядом Дину, а рядом с ней — свою любимицу Айшу. Собрав последние силы, он потянулся к ним. Дина, казалось, всё поняла, наклонилась и сжала его руку.

— Айша, скажи доктору, что твой отец проснулся.

Дина склонилась ниже и отерла ему лоб влажным полотенцем.

— Все хорошо, все хорошо... — повторяла она. — Не волнуйся... все хорошо. Тебе нужно отдохнуть. Доктор даст тебе лекарство, и ты сможешь уснуть. Тебе не будет больно.

Но Ахмед больше не хотел спать. Он хотел открыть глаза и любоваться окружающим миром. Он предпочел бы терпеть любую боль, лишь бы чувствовать себя живым. Он не знал, слышит ли Дина его слова, которые пытаются произнести его губы.

— Я... Что со мной?... Ты здесь?... — пробормотал Ахмед. — Что со мной случилось?

Понизив голос, Дина рассказала, что доктору пришлось разрезать ему ногу, чтобы соединить кости, что было очень много крови, что он стоял на краю могилы, но его удалось спасти, вот только ходить, как раньше, он больше не сможет. Теперь он будет хромать, но, по крайней мере, он выжил. Но он не должен волноваться, Иеремия — хороший хозяин; он сказал, что, когда Ахмед поправится, он снова может вернуться на работу в карьер.

Вернулась Айша в сопровождении доктора, который спросил, как он себя чувствует, а затем снова осмотрел больного.

— Со временем он поправится, но вот нога... Теперь он всегда будет ее приволакивать, но, по крайней мере, удалось остановить гангрену, — сказала врач. — Аллах проявил милосердие.

Затем врач объяснил, что какое-то время Ахмед не сможет двигаться, и ему придется несколько дней провести здесь, прежде чем он сможет вернуться домой. При этом он очень хвалил Иеремию.

— Этот человек грозил мне всеми земными и небесными карами, если я посмею отрезать ногу. Он потребовал, чтобы тебе обеспечили самый лучший уход. Он оплатил все расходы из своего кармана и навещал тебя каждый день.

Врач сообщил, что, кроме ноги, у него сломаны несколько ребер, к тому же он получил удар по голове и ушиб руки. Просто невероятно, как он вообще остался жив после этого взрыва.

Как и говорил врач, вскоре пришел Иеремия. На лице его читалась несомненная озабоченность состоянием своего мастера.

— Просто уму непостижимо, как тебя угораздило заложить столько динамита, — начал он прямо с порога. — Ты же мог взорвать весь карьер, а с ним и всех нас.

Ахмед начал было оправдываться, но у него не хватило сил, чтобы произнести хоть слово.

— Молчи, когда тебе станет лучше, ты обо всем мне расскажешь. Хотя я и сам знаю, что у тебя что-то произошло: ты в тот день выглядел таким потерянным, как будто забыл свою голову дома. Я так и не смог добиться от твоей жены, что же у вас произошло.

Однако самым большим для него сюрпризом стал приход Ариэля, Якова и Луи. Все трое казались ошеломленными случившимся с ним несчастьем.

— Не волнуйся за свой сад: твои племянники, Халед и Салах, помогают Дине. Да и мы все делаем, что можем, — заверил Луи.

Ахмед не знал, как и выразить свою признательность. Дина уже рассказала ему, как помогали им соседи; даже Кася и Марина пришли к ней и спросили, чем они могут помочь. Хотя, по словам Дины, Кася все еще дулась, когда пришла к ним, чтобы узнать, что случилось. А Марина так и вовсе не сказала ни слова, лишь нехотя отвечала на вопросы Саиды.

Нет, он больше не мог спокойно смотреть, как растет отчуждение между его семьей и друзьями-евреями из Сада Надежды и, несмотря на то, что еще не мог собраться с духом, он, тем не менее, понимал, что настало время, чтобы раз и навсегда разобраться с этой проблемой.

— Мне хотелось бы объяснить, почему меня так тревожила эта дружба Марины и Мухаммеда... — начал он слабым шепотом.

— Брось, Ахмед, сейчас не время! — перебил Яков. — Сначала ты должен поправиться, а потом обсудим этот вопрос.

— Я ценю твою заботу, но мы не можем больше тянуть. Мы должны поговорить сейчас, и уж поверь, как бы плохо я себя ни чувствовал, я буду чувствовать себя гораздо хуже, если мы этого не поговорим.

Яков заерзал, ощутив себя не в своей тарелке; Ариэль и Луи как-то сразу притихли.

— Я знаю, что мой сын любит Марину. Он и должен любить ее — но лишь как сестру, ведь они выросли вместе, но он полюбил как мужчина женщину. Я думаю... да что там думаю, я уверен, что они с Мариной вполне подходят друг другу, и я был бы счастлив, если бы мой сын женился на такой девушке, как Марина — целомудренной, скромной, трудолюбивой, но... но, к сожалению, это невозможно, друзья мои. Это было бы возможно, если бы Марина согласилась принять нашу веру, но я знаю, что это исключено. Я просил сына не быть таким эгоистом и с самого начала прекратить эти отношения, которые не могут завершиться браком, ибо, как Марина никогда не станет мусульманкой, так и Мухаммед не перейдет в иудаизм. Они оба еще молоды и вполне способны пережить горечь разочарования, на которую их обрекла подобная ситуация. Но так лучше и для них, и для всех нас. Я никоим образом не хочу сказать, что пресек эти отношения потому, что я что-то имею против Марины, я люблю ее всей душой и действительно не желал бы большего счастья, чем назвать ее своей дочерью...

Ахмед не знал, что еще добавить. Он чувствовал, как краска стыда заливает его лицо под неотрывными взглядами троих мужчин, которые молча слушали его, не смея, казалось, даже вздохнуть.

Он закрыл глаза, чувствуя себя усталым. Лоб его горел огнем, но ладони были мокрыми от пота.

— Значит, ты полагаешь, что различие вероисповеданий является непреодолимым препятствием, — нарушил наконец молчание Яков.

— А ты считаешь иначе? И какой выбор ты можешь им предложить, чтобы они могли вести достойную жизнь?

— Мы не должны допускать, чтобы религиозные предрассудки оказывались непреодолимым препятствием на пути к счастью, заставляя страдать двух молодых людей, которые любят друг друга. Какой Бог может помешать достойным и честным людям любить друг друга? — спросил Яков потрясенного Ахмеда.

— Ты что же, готов усомниться в своем Боге? Но это... это же кощунство... я... Ваша сила в Торе, а наша — в Коране.

— Ты в самом деле думаешь, что Яхве или Аллах только и мечтают о том, как бы разлучить двух юных влюбленных? А может быть, как раз наоборот? До каких пор мы будем позволять религиозным предрассудкам разделять нас и сеять между нами вражду? Мы бежали из России от преследований; а ведь нас преследовали не только за то, что мы евреи, но и за то, что мы хотим построить новый мир, где все люди будут равны, где у всех будут равные права и обязанности, где каждый сможет молиться, как пожелает, не опасаясь преследований. Это будет мир без Бога, и никакой Бог, как его ни называй, больше не заставит людей убивать друг друга. И в этом новом мире Мухаммед и Марина смогут любить друг друга, — закончил Яков.

— Но такого мира просто не может быть, — возразил Ахмед. — А в моем мире я никак не мог бы быть счастлив без Бога; мне очень жаль, Яков, но я... Я просто не могу вас понять. Вы — евреи, и утверждаете, что приехали в Палестину, потому что она — родина ваших предков — и при этом готовы отречься от вашего Бога. Я просто не могу этого понять...

— И тебе неприятно находиться среди богохульников, — закончил Луи.

— Аллах всемилостив и всеведущ, ему ведомо все, что таится в самых темных уголках наших сердец. Я же всего лишь стараюсь следовать его заповедям, вдохновившим нашего Пророка, и быть хорошим мусульманином. Что же касается того мира, о котором вы говорите... Простите, но я не верю, что такое вообще возможно, ибо это против человеческой природы.

— Мы — социалисты и живем по нашим законам, — ответил Луи; теперь голос его звучал серьезно. — Разве мы не обращаемся с тобой, как с равным?

— Согласен, грех жаловаться, — нехотя согласился Ахмед. — Судьба моей семьи переменилась в тот день, когда мы встретили вашего друга Самуэля Цукера. Признаю, вы всегда были справедливы к нам и никогда не требовали такого, чего бы не делали сами. Вы всегда делились всем, что имели. Это закон Божий — помочь бедному и протянуть руку помощи слабому. И мы признаем, что видели от вас только добро.

— А мы благодаря вам стали настоящими земледельцами, — ответил Луи, а Ариэль молча кивнул в знак согласия. — Я, например, до того, как приехал сюда, видел оливку лишь на тарелке. Я даже не представлял, как это трудно и больно — целый день гнуть спину в поле, чтобы вырастить урожай. Вы тоже многое нам дали и многому нас научили. Сад Надежды вырос и расцвел благодаря тебе.

— Но мы должны придерживаться наших принципов и убеждений и вести себя, как достойные люди, — закончил Ахмед.

— Почему же тогда мы не можем позволить Марине и Мухаммеду самим решить свою судьбу? — воскликнул Яков, обращаясь неведомо к кому. — Почему мы должны их осуждать?

— Потому что одни вещи допустимы, а другие — нет. Если Марина и Мухаммед и вправду решили... решили пренебречь требованиями своей веры, то рано или поздно настанет день, когда они оба об этом пожалеют. Хотел бы я знать, сможет ли Мухаммед уважать Марину, если она согласится с ним жить, зная, что он не сможет на ней жениться? Он, конечно, мог бы сделать ее своей любовницей, но сделает ли это ее счастливой? Сможет ли она себя уважать?

— Любовницей? Да как у тебя язык повернулся? Ни за что на свете!

— Умоляю тебя, Яков, мы не должны позволять детям морочить себе головы и портить отношения между нашими семьями. Они молоды, у них это пройдет. В свое время Марина встретит хорошего еврейского мальчика, а Дина найдет Мухаммеду подходящую жену. Мой сын знает свой долг, и он его исполнит, даже если для этого должен будет расстаться с Мариной. Через несколько лет оба они будут смеяться, вспоминая о своей детской любви.

С большой печалью Ахмед смотрел, как они уходят. Эти люди, называющие себя социалистами, изгнали из своей жизни Бога и заменили его иным божеством, которое они называли Разумом. Как они не понимают, что никакого разума просто не может быть без дыхания Бога?

Прошло много времени, прежде чем Ахмед смог вернуться домой. Он был сам не свой от волнения, переступая порог дома, через который ему теперь пришлось перетаскивать покалеченную ногу. По поводу его возвращения Дина устроила долгожданный прием. С севера приехали его старшие сестры, зятья и племянники. Прибыл Хасан в сопровождении своей жены, лентяйки Лайлы, и сыновей, Халеда и Салаха; даже Омар Салем, его высокопоставленный друг, прислал слугу, который принес огромную корзину, полную всевозможных лакомств.

Дина также пригласила и своих друзей из Сада Надежды. Несмотря на то, что они предпочли бы остаться дома, полагая, что им нечего делать на семейном торжестве, в конце концов они все же явились почти в полном составе: впереди выступали трое мужчин, а за ними следовали Кася, Марина и Руфь, жена Ариэля. Не было только Игоря, его сына, который еще не вернулся из карьера, где работал под началом Иеремии.

Ахмед тоже чувствовал себя неловко в присутствии соседей, но все же поблагодарил их за то, что они пришли. Если бы они этого не сделали, он бы по-настоящему обиделся. Правда, пробыли они недолго, но все же достаточно, чтобы их уход не показался невежливым.

Ахмед страдал, видя, как Мухаммед и Марина отворачиваются друг от друга, избегая встречаться взглядом. Его сын приехал из Стамбула, еще ничего не зная о несчастье, постигшем отца, и им до сих пор не удалось побыть наедине.

Лишь на следующий день Ахмед и Мухаммед смогли откровенно поговорить, глядя друг другу в глаза, как мужчина с мужчиной.

Он видел, что сын изменился. Казалось, он повзрослел за последние месяцы. Вскоре Ахмед понял, что причиной такой уравновешенности и серьезности Мухаммеда явилось его увлечение политикой.

Мухаммед вошел в группу палестинских мусульман, как и он, студентов, решившими сделать явью мечту Хусейна ибн Али о создании независимого от султана арабского государства. Мухаммед не только интересовался планами шарифа Мекки, но и считал Палестину не просто частью империи, а своим домом, своей родиной. Некоторых из его новых друзей тревожило, что евреи капля за каплей просачиваются в Палестину, и в особенности, что они скупают всё больше земель.

Ахмед с сыном считали удачей, что самые влиятельные семьи Иерусалима разделяют эти чувства, хотя в то же время оба не переставали задаваться вопросом, почему они продолжают продавать земли евреям. Хусейни и другие знатные семьи, обосновавшиеся в Египте или Ливане, совершенно не сомневались по поводу продажи земель и продолжали продавть, хотя и старались держать это в секрете.

Незадолго до отъезда Мухаммеда в Стамбул Ахмед попросил сына сопровождать его в дом Омара. Он хотел познакомить Омара с сыном, чтобы в будущем они могли вести беседы.

Особняк Омара произвел на Мухаммеда впечатление. Хозяин принял их как лучших друзей, усадил Ахмеда на почетное место и приказал слуге следить за каждым движением гостя, чтобы помочь ему подняться при необходимости.

Омар заинтересовался группой молодых палестинцев, друзей Мухаммеда, стамбульских заговорщиков, и велел ему прислушиваться к тому, что говорят в городе. Всё могло пригодиться. А еще он дал ему адрес своего друга, который, по его словам, был его глазами и ушами в Стамбуле.

Они покинули дом Омара, успокоенные и довольные, в полной уверенности, что непременно примут участие в устройстве совершенно иного будущего, чем то, какое их ожидало. Когда они проходили мимо Сада Надежды, Мухаммед остановился и, виновато глядя отцу в глаза, попросил разрешения проститься с Мариной.

— Она не заслуживает такого обращения, — сказал он. — Не заслуживает моего молчания.

Ахмед кивнул и двинулся дальше один. Уже стоя на пороге своего дома, он обернулся, чтобы увидеть, как Мухаммед идет в сторону Сада Надежды на последнее свидание с Мариной. Теперь он доверял своему сыну и знал, что тот поступит так, как должен.

Мухаммед вернулся часа через два и после возвращения даже не взглянул в сторону родителей. Он поужинал в полном молчании, а потом заперся в своей комнате, отговорившись, что ему нужно собирать вещи, готовясь к возвращению в Стамбул. Ни Ахмед, ни Дина не осмелились его ни о чем расспрашивать, но оба были уверены, что Мухаммед сделал то, чего они от него ожидали.

Мухаммед уехал на рассвете, ни с кем не простившись.

Он вернулся в Стамбул 23 февраля 1913 года, в тот самый день, которому суждено было войти в историю. В этот день некий турецкий офицер тридцати двух лет, успевший, несмотря на свою молодость, сделать хорошую военную карьеру, вошел в здание правительства и выстрелил в премьер-министра. После этого Исмаил Энвер занял пост убитого, захватив власть вместе с двумя сподвижниками, Мехметом Талатом и Ахметом Кемалем.

Ахмед следил за прибывающими из Стамбула новостями с тревогой. Он не успокоился до тех пор, пока не получил длинное письмо от сына, где тот заверял, что с ним всё в порядке.

Тем временем, Ахмед понемногу втягивался в русло прежней жизни. Иеремия в очередной раз доказал, что, несмотря на угрюмый нрав, он хороший человек.

— Я понимаю, что ты не сможешь работать, как раньше, но ничто не мешает тебе оставаться мастером. Ты можешь присматривать за рабочими, ставить им задачи, следить, чтобы они выполняли мои распоряжения. Как ты считаешь, ты справишься?

Ахмед ответил, что готов попробовать, и с того же дня продолжил заниматься своей прежней работой— с той лишь разницей, что теперь ходил, опираясь на костыль. Он вновь втянулся в рутину прежней жизни, которую несколько оживляли лишь подпольные собрания, где, как он полагал, закладывались основы их новой родины — родины, независимой от воли султана и прочих иностранных держав.

Аллах вознаградил Дину за все ее усилия и страдания, послав хорошего жениха для Айши.

С тех пор как Ахмед и его зять Хасан с сыновьями, Салахом и Халедом, стали часто встречаться в доме Омара, отношения между семьями стали более теплыми и непринужденными. Хасан чувствовал себя уютно рядо с матерью, ведь Саида. разумеется, осталась в доме Дины и Ахмеда, и его супруга Лейла больше не пыталась против этого возражать.

Омар попросил Хасана, чтобы тот отправил одного из сыновей на другой берег реки Иордан, превратив его в курьера между людьми шарифа и иерусалимцами. Поначалу Хасан сомневался, он боялся лишить сыновей своей заботы, но Омар заверил его, что займется тем, чтобы сын в любом случае получил профессию и даже пообещал найти ему жену среди дочерей тех знатный семей, что поддерживают Хусейна.

Хасан поговорил с Халедом и Салахом, объяснив им просьбу Омара, и предоставил им самим решать, кто присоединится к людям из «гвардии» Мекки. К удивлению Хасана, Халед отказался от этой чести в пользу Салаха.

Когда Салах в очередной раз наведался в отчий дом, он привез с собой молодого человека по имени Юсуф. Лейла с большим любопытством смотрела на друга своего сына, особенно после того, как узнала, что он дружит с сыновьями шарифа. Она рассуждала, как мать, и откровенно радовалась, что у сына такие важные друзья.

Лейла даже смогла превозмочь свою вечную лень и устроила праздничный обед, на который пригласила Ахмеда и Дину: очень уж ей хотелось похвастаться перед невесткой успехами сына.

Дине достаточно было лишь раз взглянуть на Юсуфа, чтобы понять, что этот смуглый, среднего роста, сильный, как бык, молодой человек сможет стать хорошим мужем для ее дочери. Айшу уже пора было выдавать замуж. Она, конечно, была очень привязана к дочери, но при этом знала, что обязана удачно выдать дочь замуж, и сейчас как раз предоставилась хорошая возможность.

От Салаха они узнали, что Юсуф — верный сторонник семьи Хусейна ибн Али, поговаривали, что однажды его даже избрали тайным курьером, чтобы отвезти письмо шарифа британскому посланнику в Египте, сэру Генри Макмагону. Юсуф никогда не признавался в этом Салаху, но что еще он мог делать в Каире? Дина считала, судя по тому, что рассказал племянник, что человека, которому доверили такое, несомненно ждет большое будущее, а она мечтала для своей дочери только о лучшем.

Когда ночью Дина поведала Ахмеду о своих планах относительно замужества Айши, тот едва не подскочил. Айша, его любимая Айша — она ведь еще совсем девочка! Однако Дина резонно возразила: где они смогут найти для нее лучшего жениха? Сейчас им выпала возможность выдать ее замуж за человека из ближайшего окружения самого шарифа, который всегда знает, откуда ветер дует.

Дине удалось убедить Ахмеда, что Юсуф не сводит с Айши глаз, но не решается открыть свои чувства из уважения к девушке и ее семье. Она не сомневалась, что, если действовать с умом, молодой человек в конце концов попросит руки ее дочери. Но, по всей видимости, ей придется заручиться помощью Лейлы.

Ахмед понимал, что Дина права, но он не представлял, как они будут жить без Айши, которая каждое утро дарила ему свою улыбку, которая так ловко помогала матери по хозяйству и так любила свою бабушку Саиду. Так зачем же выдавать ее замуж за незнакомца, который навсегда увезет ее из Иерусалима? Почему нельзя найти ей мужа в Святом городе? Однако Дина не желала задаваться этим вопросом; вместо этого она обсуждала с Саидой свои планы относительно очередного визита Юсуфа.

Однажды бабушка спросила у внучки, что она думает по поводу этого Юсуфа — и не смогла сдержать улыбку, видя, как Айша покраснела.

— Бабушка, я как раз хотела тебе сказать...

— Ты можешь сказать всё, что думаешь: ты же знаешь, я никому не расскажу.

— А вот в это я не поверю! Я знаю, что ты расскажешь обо всем маме. Признайся, это она просила тебя выведать, что я о нем думаю?

— Девочка моя, я просто хочу знать, что ты думаешь об этом юноше, и нравится ли он тебе. И если нравится, тогда...

Айша выбежала из комнаты, не ответив бабушке. Она не знала, что сказать. Юсуф произвел на нее впечатление, он был так в себе уверен... но жил так далеко... Хотя она не могла удержаться от того, чтобы искоса на него поглядывать, но предпочитала о нем не думать.

«Как изменилась наша жизнь!» — думал Ахмед. Айша уже готова выйти замуж, а что касается Мухаммеда, то Аллах исполнил его мечты, превратив сына в человека образованного. Все жертвы и разочарования стоили того, чтобы Мухамммед выучился. Несмотря на сопротивление сына, который поначалу заявлял, что хочет стать лишь крестьянином, как отец. К счастью, Ахмед не переставал его убеждать и заставил учиться в английской школе, чтобы потом отправить в Стамбул. Какая удача, что у Хасана оказалось столько друзей в этом городе, и они щедро приняли Мухаммеда. Теперь Ахмед знал, что его сын вернется адвокатом, и его мечты сбудутся.

Единственное, что омрачало его жизнь, так это то, что он отдалился от жителей Сада Надежды. Кася и Марина его избегали, Яков вел себя отстраненно, а Луи он почти не видел. Ариэль же вел себя вежливо и сухо, как и всегда. Лишь Руфь, жена Ариэля, была любезна с Ахмедом и всегда улыбалась. Их сын Игорь казался простым и трудолюбивым парнем. Иеремия его никак не выделял, обращаясь в точности так же, как и с остальными работниками. Молодой человек не жаловался и старался изо всех сил.

Жизнь, казалось, замерла, не происходило никаких событий, разве что однажды вместе с Салахом снова появился Юсуф, и Дина не оставляла своих планов на замужество дочери. Только в конце 1913 года Ариэль объявил, что в Сад Надежды возвращается Самуэль.

— Он должен прибыть со дня на день. В последнем письме он сообщил, что выехал из Парижа, чтобы сесть на корабль в Марселе.

— Когда он прибывает? — просиял Ахмед, обрадованный скорым возвращением друга. — На каком корабле?

— Мы не знаем. Так что не сможем встретить его в Яффе.

Прекрасный Тель-Авив, расположенный неподалеку от Яффы, был еврейским городом, заложенным в 1909 году. Евреи-иммигранты купили землю и построили его собственными руками. шестьдесят семей превратили эти земли в город, построили много школ и магазинов и сами управляли городом.

«Это еврейский город, и предназначен он только для евреев», — мрачно говорил Омар.

И он был прав. Эти трудолюбивые люди не переставая говорили о «возвращении», и среди друзей Ахмеда это вызвало всё возрастающую тревогу.

Но это тревога ни на миг не помешала искренней привязанности, которую Ахмед питал к Самуэлю, он уже начал считать его другом, с удивлением отметив, как ждет его возвращения, чтобы возобновить их неспешные беседы, которые они вели после заката.

Настала весна 1914 года, и Ахмед с нетерпением ждал, когда снова встретится с Самуэлем. Поймет ли друг его решение разлучить Мухаммеда и Марину?