Стреляй, я уже мертв

3. Земля Обетованная

Внезапно Изекииль замолчал, и у Мариан это вызвало раздражение. Она вся превратилась в слух. Ее захватила история Исаака, Самуэля, Константина и Ирины, и захотелось узнать, что случилось дальше. Узнать, что почувствовал Самуэль, ступив на Землю Обетованную. Она не знала его прошлое, как их жизни сплелись с жизнями других мужчин и женщин. Но Изекииль, сын Самуэля, вдруг замолчал, вернув ее в реальность, в это утро, когда они встретились в квартире каменного дома на окраине Иерусалима. Мариан вспомнила, зачем здесь находится, и снова овладела собой.

— Такова история моего дедушки Исаака и отца, Самуэля, — заключил Изекииль, — но как я вижу, вы так и не выпили чай, и он остыл.

— Простите, я слушала с большим интересом, — искренне призналась Мариан.

— Если хотите, могу сделать еще чая или кофе, — дружелюбно сказал старик.

— Если не сложно... — ответила она. Ей нужно было время. Время подумать. Она хотела знать больше и не могла довольствоваться лишь образом Самуэля, спускающегося на землю Яффы.

Когда зазвонил телефон, снова разорвав тишину, Мариан вздрогнула. Изекииль поднялся, его старые суставы хрустнули.

— Простите, — сказал он, выходя из гостиной.

Когда он вернулся, Мариан сидела очень тихо, перелистывая блокнот, который достала из сумки, в котором своим четким почерком делала заметки о людях, о которых только что рассказал ей Изекииль Цукер.

— Я вам помешал? — спросил он с налетом иронии в голосе.

— Нет, конечно же, нет. Дело в том... В общем, я просто проверяла свои заметки. Я уже сказала вам, что разговаривала со многими людьми, некоторые из них — живущие здесь палестинцы, как раз рядом с вашим домом. И... у них есть своя версия этой истории.

— Разумеется. А как же иначе. Хотите найти соответствие между их историей и моей?

— Ну, не совсем. А впрочем... Судите сами: эти две версии отличаются друг от друга.

— Давайте мы с вами поступим так: вы мне расскажете, как трактуют факты эти люди, а потом сравним, в чем наши версии совпадают. Думаю, результат может оказаться весьма любопытным.

— Вас действительно интересует версия палестинцев?

— Боюсь, вы пребываете во власти предрассудков. Так вы мне расскажете или нет?

Мариан начала рассказывать историю, которую слышала от Вади Зияда.

***

Мальчик ощутил на себе взгляд незнакомого человека, стоявшего на самом носу корабля. Его заинтересовал этот человек, одетый во все черное, но вскоре он позабыл о нем, заглядевшись, как парят чайки над их головами.

— Когда-нибудь ты тоже отправишься в путь на таком же корабле, — сказал сыну Ахмед Зияд.

— И куда же я поплыву? — спросил мальчик, крепко сжимая руку отца. — Я не хочу никуда ехать, я хочу быть с тобой.

— Разве ты не хочешь стать врачом? — спросил отец. — Нам бы с мамой очень хотелось, чтобы ты учился. Врачом быть хорошо.

— Чтобы лечить тебя, если ты заболеешь?

— Да, конечно, чтобы лечить меня и твою маму, и твоих братьев, и сестренку, и еще многих людей, которые нуждаются в помощи врача.

— Но мне нравиться пасти наших коз и ухаживать за апельсиновым садом.

— Это ты сейчас так думаешь. А когда ты вырастешь, ты будешь счастлив, что стал врачом. Вот увидишь.

— Если для того, чтобы стать врачом, я должен буду уехать, тогда лучше я не буду врачом, — ответил мальчик, которого ввергала в тоску одна мысль о том, что ему придется расстаться с родителями.

Между тем, семейство продолжало прогуливаться вдоль пирса, вдыхая не по-сентябрьски раскаленный воздух.

Они встали еще до рассвета, чтобы прибыть в порт одними из первых. Ахмед нагрузил тележку фруктами из своего сада — теми знаменитыми круглыми и сладкими яффскими апельсинами, выручка от продажи которых составляла немалую часть их бюджета. Кроме апельсинов он вез на продажу бурдюк с оливками, а также овощи, которые вместе со своей женой Диной любовно вырастил у себя в саду.

Ахмед чрезвычайно гордился своими овощами и радовался, что их так охотно раскупают. Его отец всю жизнь проработал на земле, и он с детства восхищался его мудростью и знаниями, когда лучше сеять, как бороться с вредителями, как правильно выбрать время для сбора урожая.

Ахмед любил свой надел почти с такой же страстью, с какой Дина любила своих детей, и нередко говорил себе, что, когда дети подрастут, трудно будет представить лучших помощников. С гордостью смотрел он на растущее чрево своей жены, готовое дать жизнь новому отпрыску — а, быть может, и еще многим другим. Они с Диной мечтали, что один из сыновей станет врачом, и самые большие надежды возлагали на первенца, Мухаммеда. А пока он радовался, что Аллах благоволит к нему, посылая обильные урожаи, чтобы он мог выплачивать аренду хозяину этой земли. Да, этот участок земли, который давал ему пропитание и который он любил, как свой собственный, на самом деле ему не принадлежал. Так же, как и карьер, где он вместе с другими односельчанами добывал камень, которому искусные руки мастера-каменотеса давали новую жизнь. И карьер, и сад — все это принадлежало одной вифлеемской семье, которая еще несколько десятилетий назад переехала жить в Каир — своего рода филиал Константинополя, великой столицы мира, где и несла свою службу султану.

Семейство Абан было очень богатым; они владели двумя торговыми кораблями, бороздившими Средиземное море. Ахмед только один раз в жизни видел представителя этой семьи — да и то очень давно. Он был еще подростком, когда однажды отец объявил за ужином, что их собирается посетить хозяин этих земель.

Когда настал этот великий день, Ахмеду довелось сопровождать отца на встречу с этим всемогущим Абаном, который всё жаловался, что все эти сады близ Священного города не приносят почти никакого дохода.

Ахмед был прямо-таки поражен роскошью наряда господина Абана. Голубой тюрбан, расшитый золотой нитью, кафтан, покрытый богатой вышивкой, туфли из тонкой кожи. Но более всего поразили Ахмеда белые холеные руки с длинными пальцами и ухоженными ногтями; он даже представить не мог, что бывают такие руки.

Господин Абан был богатым человеком, незнакомым с тяжелым трудом крестьян, в поте лица растящих лучшие на свете земные плоды. Ахмед невольно перевел взгляд на руки отца — мозолистые, сильные, с искривленными пальцами, с черной каймой под ногтями, запорошенные белой пылью карьера. Его собственные руки уже сейчас мало чем отличались от отцовских, а в скором времени им предстояло стать такими же мозолистыми и грубыми, как у отца.

Ахмед плохо помнил, о чем же, собственно, они говорили; ему лишь запомнилось, что тот человек посоветовал отцу быть более старательным, ибо он собирается в недалеком будущем повысить арендную плату, и, если отцу она покажется слишком высокой, то придется искать другого арендатора. Что касается цен на камень, то они не слишком интересовали владельца, заявившего, что он все равно собирается продать каменоломню.

В тягостном молчании отец и сын вернулись домой. Отец был совершенно раздавлен услышанным, а сын чувствовал жгучую ненависть к этому человеку, претендующего на плоды этой земли, которую он не обрабатывал. Хотелось бы знать, известно ли этому господину, что такое саранча или песчаная буря, сметающая все на своем пути?

Тем не менее, отец не сказал по этому поводу ни единого слова ни ему, ни братьям, и лишь ночью о чем-то долго шептался с матерью.

Теперь Ахмед работал на этой земле вместе со своим шурином Хасаном, братом Дины.

У Ахмеда были четыре замужние сестры. Две старшие вместе с мужьями жили в Хевроне, в то время как две младшие вышли замуж за местных жителей — каменотесов, как и Ахмед. Он считал настоящим благословением Божим, что они вместе со своими семьями не претендуют на его сад: иначе он бы не смог выплачивать аренду господину Абану.

Он любил эти земли, расположенные между Иерусалимом и Иудейской пустыней. Каждый день, на закате, он выходил на порог своего дома и любовался картиной Священного города.

Ахмед любил кормившую его землю, но ничуть не меньше он любил Иерусалим. Он искренне верил, что ни один город не может с ним сравниться, даже Дамаск или Каир. Ведь не случайно именно Иерусалим выбрал пророк Мухаммед, чтобы вознестись на небеса. И он гордился тем, что имеет возможность молиться в Куполе Скалы [7], ступать по ее каменным плитам, освященным благословением самого Пророка.

Этим утром Ахмед любовался пришвартованным французским судном, ожидая, когда на горизонте покажется силуэт хозяйского корабля — красивой шхуны, возившей товары в Каир, Дамаск и многие другие города, названий которых Ахмед даже не слышал.

Сегодня Ахмеду предстояло дать отчет некоему Али — человеку, которого из года в год присылал Ибрагим, сын того самого господина Абана, которого он видел в детстве. Али, его доверенный слуга, был пожилым египтянином, скупавшим и продававшим товары от имени своего хозяина, а также взимавшим арендную плату со здешних крестьян.

— Смотри, папа, вон там, слева! Там — корабль господина Абана! — закричал Мухаммед, указывая на смутную тень, мелькнувшую на горизонте.

— Где? Не вижу... — ответил Ахмед, пытаясь разглядеть силуэт корабля.

Лишь спустя какое-то время стало понятно, что это действительно шхуна, которая приближается к берегу, покачиваясь на волнах, готовясь войти в порт Яффы.

Тем временем Ахмед разговорился с молодым человеком, сошедшим на берег с французского торгового судна. Он был среднего роста, стройный, с темно-русыми волосами и серо-голубыми глазами, которые сейчас казались совсем синими. Он был скромно одет и приветливо улыбался.

Молодой человек спросил у Ахмеда, как добраться до Иерусалима.

Ахмед объяснил знаками, как удобнее всего добраться в Священный город. Он без труда понял, о чем его спрашивают, несмотря на то, что незнакомец разговаривал на чужом языке, которого Ахмед совершенно не знал. С некоторых пор на палестинский берег стали во множестве высаживаться евреи из Европы, говорившие на странном языке, который они называли «идиш». Кроме того, этот иностранец пытался бормотать какие-то фразы на ломаном арабском. Ахмед посоветовал ему гостиницу, в которой останавливались иностранцы, ступившие на землю Яффы — главным образом, англичане.

Молодой человек, казалось. не вполне его понял, потому что снова спросил, где он сможет остановиться, если уж не получается сегодня уехать в Иерусалим.

Ахмеда ждал долгий и трудный день. Ему предстояло дождаться прибытия шхуны, а затем он должен был встретиться с Али, чтобы в череде других арендаторов отчитаться перед управляющим господина Ибрагима Абана.

Сегодня они переночуют в доме кузины жены, а завтра на рассвете отправятся домой с пустой тележкой и частью выручки от продажи овощей на яффском базаре, которая останется у них после выплаты арендной платы.

— Он еврей? — спросил Мухаммед после того, как незнакомец, поговорив с его отцом, направился своей дорогой.

— Похоже на то. Бедняга, он выглядит совсем потерянным. Надеюсь, что по дороге его не ограбят.

Ахмед оставил Дину и детей в доме ее кузины. Там они будут в безопасности, а пока он рассчитается с Али, женщины отправятся на рынок, смеясь и болтая, а потом, как всегда, приготовят что-нибудь вкусное на ужин. Кузина Дины была непревзойденной кулинаркой.

Али поприветствовал арендаторов с некоторой сдержанностью, которая должна была напомнить, что он выступает от имени господина Ибрагима Абана.

Арендаторы как всегда нервничали, боясь рассердить всесильного управляющего. Кто-то нервно сжимал край туники, другие заламывали руки; тот переминался с ноги на ногу, этот что-то бормотал сквозь зубы. И каждый отчаянно надеялся услышать из уст Али благодатное известие, что господин Абан согласен продлить аренду, и, следовательно, им не придется покидать свои жилища.

Ахмед знал, что семейство Абан владеет большим домом в Каире, неподалеку от берегов Нила, а также другим большим домом — в Стамбуле. Именно там находились истоки их удачи и благоденствия, поскольку их предки верой и правдой служили султану.

Брата господина Ибрагима звали Абдул Абан, и он жил неподалеку от двора султана. Это был высокопоставленный чиновник, управляющий финансами самого султана, в то время как господин Ибрагим проживал в Каире, занимаясь строительством.

Доходы от палестинских владений, доставшихся им от отца, братья делили пополам; впрочем, Ибрагим всегда проявлял особый интерес к маленькой каменоломне неподалеку от Иерусалима, камень из которой под солнечными лучами казался золотистым.

Мухаммед очень злился, что ему не позволили сопровождать отца в контору, где тот должен был встретиться с Али — причем, не только потому, что его одолевало любопытство; прежде всего, его до крайности раздражало, что его считают маленьким, и из-за этого он вынужден сидеть дома вместе с женщинами. Мухаммеду уже надоело слушать бесконечные пересуды матери с кузиной; его совершенно не интересовало, как готовить то или иное блюдо или как делать припарки от кашля. Иногда они выпроваживали Мухаммеда поиграть во двор, а сами начинали о чем-то шептаться. Мухаммед пытался подслушивать, но так и не смог в их тихом шепоте разобрать ни слова.

Дети материнской кузины были еще слишком маленькими, и играть с ними ему тоже было скучно.

— Пока ты, конечно, еще мал и несколько лет проведешь со мной, но — кто знает — быть, может, когда-нибудь ты поедешь в Каир изучать медицину, — сказал отец, выпустив его руку, чтобы выйти навстречу жене.

И Ахмед, и другие арендаторы отдали Али годовую аренду; многие так и не смогли собрать нужной суммы. Одни плакались на недород, другие жаловались, что заморозки и вредители погубили урожай. Лишь Ахмед и еще двое арендаторов смогли оправдать ожидания хозяина, выплатив все сполна; однако, когда до них дошла очередь, настроение Али было уже безнадежно испорчено.

— Ну и как, по-вашему, я предстану перед господином Ибрагимом с пустым кошельком? — возмущался Али. — Если вы не в состоянии как следует обрабатывать эту землю, хозяин ее продаст. Кстати говоря, в последние дни я только тем и занимаюсь, что ищу покупателя на один из этих садов, с которого ты — он ткнул пальцем в одного из арендаторов — не можешь получить ни единого апельсина. И что, по-твоему, я должен сказать хозяину? Ты думаешь, его волнует, что ты уже стар и больше не можешь как следует обрабатывать землю? Господин Ибрагим, да продлит Аллах его дни, как и дни его брата, господина Абдула, не станет терпеть нахлебников. Если ты не можешь работать — убирайся вон с его земли!

Старик бросился на колени перед Али, умоляя оставить ему апельсиновый сад, ведь не его вина, что в этом году саранча уничтожила весь урожай.

— Аллах не благословил меня сыновьями, послав мне лишь дочерей, которые теперь принадлежат своим мужьям. Мне некому помочь, но я сделаю все, что в моих силах, лишь бы порадовать господина Ибрагима.

— Добросердечие нашего господина имеет свои пределы, — отрезал Али. — В конце концов, у него тоже есть семья, о которой он должен заботиться. У меня с собой его приказ, согласно которому я должен выставить на продажу один из земельных участков, а для других найти новых арендаторов. Не сомневаюсь, что дочери будут рады взять тебя с женой. Аллах не велит детям бросать престарелых родителей.

Один за другим крестьяне выслушивали распоряжения хозяина относительно их участков земли, на которых жили и работали многие поколения их предков. Али оставался совершенно безучастным к мольбам и просьбам, один за другим оглашая приговоры.

Ахмед почувствовал, как по спине его стекает холодный пот. Несмотря на жару, он вдруг поежился, словно от холода.

Али, казалось, не обращал на него внимания. Тем не менее, Ахмед не сомневался, что, когда до него дойдет очередь, приговор будет столь же суровым. Он вспомнил, сколько денег у него в кошельке. Сумма, конечно, была смехотворной, но, по крайней мере, он пришел не с пустыми руками. Что же касается карьера, то, пусть даже продать камень сейчас и впрямь труднее, чем в былые годы, но карьер по-прежнему приносит доход, хотя, возможно, владельцу он и кажется недостаточным.

Когда же Али решил наконец отпустить работников, Ахмед, облегченно вздохнув, направился к выходу, радуясь, что гроза миновала и его не постигла участь товарищей. Но он рано обрадовался. Сердце замерло у него в груди, когда Али повелительным жестом приказал ему вернуться.

— Наши хозяева всегда выказывали особую привязанность к твоей семье, — начал Али, глядя в испуганные глаза Ахмеда.

— Мы все им верно служили, — ответил тот. — И я, и мой отец, и отец моего отца, и многие до него; и, надеюсь, после меня так же верно будут им служить мои дети.

— Да, твой отец служил ему верой и правдой, и ты тоже, а вот твои дети... лишь Аллах ведает...

— Я научу их всему, что знаю сам, и они будут служить хозяевам так же верно, — ответил Ахмед.

— Господин Ибрагим уже весьма и весьма немолод. Он уже не тот, что прежде, и последние годы жизни хочет провести в тишине и покое. Торговля камнем отнимает много сил, которых у него уже нет. Перевозка каменных блоков обходится слишком дорого. Он говорит, что иерусалимский камень — особенный, что само солнце напоило его своим золотым сиянием. Да, этот камень очень красив, но даже его красота не окупает стоимости разработки карьера. С каждым годом торговля идет все хуже, а доходов, полученных за последние годы, едва хватает, чтобы покрыть издержки.

Ахмед вздрогнул. Он не хотел унижаться перед этим человеком, не хотел показывать ему, какую боль причиняют ему эти слова. Он боялся, что Али заметит капли пота, выступившие у него не лбу, или как он переминается с ноги на ногу, не находя себе места от волнения. Внезапно он ощутил острую боль в желудке и непреодолимое желание оказаться как можно дальше отсюда, лишь бы не слышать тех ужасных слов, которые вот-вот должен был произнести Али.

— Господин Ибрагим уже давно просил меня найти человека, который купил бы этот карьер, — продолжал между тем Али. — Человека, который будет заинтересован в его дальнейшей разработке. Быть может, новый владелец карьера захочет, чтобы ты продолжал на него работать. Господин попросил меня рекомендовать тебя покупателю как отличного работника — просто из расположения к тебе и твоей семье, а также ко всем твоим предкам, которые им верно служили. Ну что ж, я все сказал, ты можешь идти. Я на несколько дней задержусь в Палестине. Спущусь в карьер, увидимся там; мне хотелось бы решить этот вопрос прежде, чем я уеду, иначе мне придется возвращаться, а мне бы не хотелось колесить по этой пыльной выжженной пустыне больше, чем это необходимо.

Ахмед хотел что-то ответить, но слова застряли у него в глотке — настолько он был ошеломлен услышанным. Али смерил его нетерпеливым взглядом.

— Ступай, — повторил он.

— Не могу, — ответил Ахмед, все больше холодея под безразличным взглядом Али.

— То есть как не можешь? Чего ты не можешь?

— Я не могу потерять этот карьер: это всё, что у нас есть. Мы будем работать из последних сил, будем долбить этот камень, мы поможем вам его продавать... Но пусть хозяин не отнимает у нас карьер.

— Отнимает карьер? У кого это? Он принадлежит господину и его брату, как прежде принадлежал его отцу, а еще раньше — отцу его отца. Как и вся эта земля, по которой ты ходишь каждый день. Ты должен быть благодарен нашему господину уже за то, что он оставил тебе хотя бы твой сад, который, кстати, тоже не приносит почти никакого дохода. А теперь ступай, Ахмед, ты же знаешь, у меня много дел.

Выйдя из конторы, Ахмед прислонился к стене, устало закрыв глаза, подставив лицо иссушающему ветру пустыни, от дуновения которого трескались даже камни. Он не знал, куда ему идти и что делать. Он чувствовал себя слишком подавленным, чтобы предстать сейчас перед Диной. Как он сможет ей объяснить, что судьба повернулась к нему спиной — и может быть, навсегда?

Он долго и бесцельно бродил по пирсу, равнодушно глядя, как снуют туда-сюда пассажиры. Он даже не представлял, как будет теперь содержать семью. Доходов от продажи фруктов из сада явно недостаточно, чтобы выплачивать аренду хозяину. Конечно, он мог бы попытаться найти другую работу, но что он умел делать, кроме как тесать камень? Он мог бы перебраться в Хеврон, где жила его старшая сестра, но на что они стали бы там жить?

До самого позднего вечера он бесцельно бродил по городу, и лишь на закате вернулся домой, к жене и детям.

Кузина Дины уже накрывала ужин в маленьком белом дворике. Мухаммед бросился навстречу отцу.

— Папа, почему ты так поздно? — упрекнул его малыш.

Дина радостно встретила его с маленьким Измаилом на руках.

— Смотри, он уснул, — произнесла она шепотом.

— А как Айша? — справился Ахмед о дочери.

— Айша на кухне, помогает моей кузине... то есть, это она так думает, что помогает, а на самом деле она уже разбила тарелку с хумусом, — улыбнулась Дина. — Посиди пока с мужем кузины, сейчас будем ужинать.

Весь вечер Ахмед был неразговорчив. На все вопросы он отвечал односложно, и вскоре удалился в свой угол, где им постелили на полу.

— Завтра придется встать очень рано, мы должны выйти из дома еще до рассвета, — сказал он.

— К чему такая спешка? — удивились родные.

Когда чуть позже к нему пришла Дина, Ахмед притворился спящим. Ему и самому нужно было поговорить с женой, но он собирался сделать это у себя дома, где никто не увидит ее слез, ибо он не сомневался, что она заплачет.

Ахмед так и не смог уснуть и все ворочался с боку на бок; в конце концов, он решил встать — очень осторожно, стараясь не разбудить Дину. Он вышел на улицу, где его окутала ночная мгла. Не было видно ни звездочки, а небо казалось таким же черным, как их собственное будущее.

Чтобы скоротать время, он решил запрячь мула в повозку и погрузить в нее покупки жены. Он еще не успел покончить с этим, когда увидел, что жена проснулась и отправилась на его поиски.

— Что ты здесь делаешь? Сестра сказала, что Измаил плачет не умолкая и не дает ей спать. У нашего сына жар, а когда он кашляет... вот посмотри, он снова кашляет кровью.

Слова Дины не на шутку его обеспокоили. Измаилу не было еще и года, и он был склонен к простудам.

Малыш горел, словно в огне, и действительно плакал не умолкая, несмотря на то, что Дина не спускала его с рук.

Они приготовили для малыша травяной отвар, однако они с большим трудом смогли заставить его сделать пару глотков.

Дина пыталась унять лихорадку при помощи кусочков ткани, смоченных в холодной воде.

— Чистое безумие — куда-то ехать, когда ваш ребенок в таком состоянии, — решительно заявила кузина. — Оставайтесь у нас, а я пошлю за врачом.

— Нам лучше вернуться домой, — ответил Ахмед.

— Но малыш... — начала Дина, но, взглянув на мужа, опустила глаза и замолчала. По его глазам она поняла, что возражать бессмысленно. Он решил ехать — значит, так тому и быть.

Мухаммед помог отцу устроить в повозке маму и брата Измаила. Затем втащил туда же сестренку Айшу и велел ей замолчать.

Прощание было кратким: Ахмеду, обеспокоенному состоянием Измаила, не терпелось отправиться в дорогу. Из дома они выехали еще до рассвета.

Мухаммед сидел на облучке рядом с Ахмедом, весьма обеспокоенный угрюмым молчанием своего отца, который на все вопросы отвечал односложно и весьма неохотно.

Они как раз покидали дом дининой кузины, когда вдруг увидели бегущего к ним человека. Ахмед узнал того самого юношу, который накануне спрашивал, как добраться до Иерусалима. Ахмед остановил повозку исключительно из вежливости; в эту минуту ему совершенно не хотелось ни с кем разговаривать, а тем более кого-то подвозить.

Молодой человек, которого, как оказалось, звали Самуэль, спросил, не позволят ли ему поехать с ними. Ахмед даже не знал, что и сказать, и попытался знаками объяснить, что один из его детей болен. Услышав это, юноша попросил показать ему ребенка. Дина отказывалась показывать малыша, у которого снова поднялась температура, и он опять начал кашлять кровью. Однако Самуэль продолжал настаивать, и в конце концов Ахмед велел Дине показать Измаила.

Тот довольно долго осматривал малыша, а затем достал из сумки флакон с какой-то жидкостью и велел Дине дать Измаилу ложку этого снадобья. Дина поначалу отказывалась: слишком уж подозрительным казался ей незнакомец. Ахмед с трудом разбирал, о чем он говорит, и смог понять лишь то, что его сын тяжело болен, и что снадобье облегчит его страдания.. Он отчаянно боялся за жизнь Измаила и все раздумывал, продолжать ли им путь в Иерусалим или все-таки вернуться в Яффу. В Священном городе был один очень хороший врач, пожилой еврей, который когда-то лечил его отца, когда у него парализовало левую сторону тела. Этот еврей сразу честно сказал, что средства от этой напасти не существует, но честно старался облегчить страдания больного при помощи лекарств, собственноручно им приготовленных. Позднее он часто навещал отца, и тот питал к нему глубокое уважение.

Этот молодой человек, похоже, тоже был евреем; во всяком случае, он говорил на том же языке, что и другие евреи, во множестве прибывавшие из стран столь далеких, что Ахмед даже представить не мог, где они находятся. Все они были полны решимости стать земледельцами, хотя было ясно с первого взгляда, что ни один из них никогда в жизни не брался за плуг и не держал в руках лопаты. Этот, кстати, тоже был мало похож на крестьянина; скорее его можно было принять за аптекаря, судя по тому, как спокойно и властно он велел Дине дать Измаилу микстуру.

Кашель действительно успокоился, едва малыш проглотил ложку густой желтоватой жидкости, которую незнакомец налил из флакона.

— Как ты можешь доверять этому человеку? — запротестовала Дина. — Мы его знать не знаем. А что, если он отравит нашего сына?

— Он — аптекарь, а возможно, даже врач, — ответил Ахмед.

— Но пойми ты наконец, мы не знаем этого человека! — не сдавалась Дина. — А вдруг он — шарлатан? Мы должны вернуться в Яффу...

— Молчи, жена! Мы поедем в Иерусалим и покажем Измаила врачу-еврею. Он скажет, что можно сделать. Вот посмотри, лекарство, которое он дал нашему сыну, уже действует: он меньше плачет.

— Но он снова стал кашлять, и опять с кровью.

Ахмед, несмотря на то, что чувствовал себя совершенно разбитым, не желал останавливаться ни на минуту. Даже ночью, забыв об отдыхе, они продолжали путь, невзирая на все опасности, что таились во мгле, подстерегая неосторожных путников. Хорошо что незнакомец предложил Ахмеду сменить его на козлах, так что тот смог ненадолго вздремнуть.

Только к вечеру следующего дня они достигли Священного города. Дыхание Измаила стало не таким затрудненным. Самуэль говорил, что нужно давать ему побольше микстуры.

Несмотря на поздний час, Ахмед решил отвезти Измаила к врачу-еврею. Мухаммед и Айша выглядели совсем измученными, как, впрочем, и Дина — но для той важнее всего было вылечить малыша.

— Сейчас мы идем к этому еврею, — пояснил Ахмед Дине, когда они подошли к Дамаскским воротам, ведущим в Старый город.

— А этот? — спросила она, кивая на Самуэля.

— Он пойдет с нами; если он врач, то поможет или хотя бы что-то посоветует.

Вскоре они добрались до дома врача, который находился совсем недалеко от Стены Плача. Ахмед постучал в дверь;,на стук вышла пожилая женщина и попросила их немного подождать в прихожей, пока она предупредит врача. Вскоре она вернулась и поманила их за собой.

Старый Абрам Йонах сердечно обнял Ахмеда, сразу признав в нем сына своего хорошего друга, чью кончину он так искренне оплакивал. Но он не стал тратить время на обмен любезностями и сразу приступил к осмотру Измаила. Тем временем Ахмед признался, что не уверен, действительно ли этот молодой человек — аптекарь, однако он дал малышу сироп и какие-то капли, от которых ему на какое-то время стало лучше. Но теперь ребенок вновь начал кашлять кровью.

Врач обратился к Самуэлю на идиш.

— Вы — врач? Если это так, то вам должно быть ясно: у ребенка — туберкулез. В подобных случаях очень мало что можно сделать.

— Я химик, учился в Санкт-Петербурге, — ответил Самуэль. — Мой учитель, ко всему прочему, был еще и фармацевтом, и я иногда помогал ему в больнице. Там я часто наблюдал те же симптомы, которые вижу у этого мальчика.

— Так вы — русский?

— Да, из Царства Польского. Мое имя — Самуэль Цукер.

— Значит, вы — еврей.

— Да, — подтвердил Самуэль. — А вы? Вы откуда приехали?

— Ниоткуда. Я здесь родился, так же, как и мой отец, и отец моего отца, и отец отца моего отца. Наша семья никогда не покидала этих мест. Все мои предки рождались, жили и умирали на этой земле. Они не склонялись перед захватчиками, они страдали, терпели лишения, но не переставали молить Всевышнего о возвращении Иерусалима. Вас это удивляет?

— Я не слишком много знаю о Палестине, — осторожно признался Самуэль.

— Скажите, что вы давали Измаилу? — продолжал расспрашивать старик.

— Травяной отвар от кашля и жаропонижающие капли. Вот только боюсь, все это не слишком ему помогло. А вы сможете ему помочь?

— К сожалению, нет; вы ведь и сами знаете, туберкулез нельзя вылечить. Я могу сделать лишь то, что уже сделали вы: прописать ему лекарство от кашля. Да и то, ваше средство оказалось действеннее.

Затем Абрам объяснил Ахмеду, что молодой человек, которого он привел — действительно химик, и микстура, которую тот давал Измаилу, действительно успокаивает кашель. При этом старик честно признался Ахмеду, что не в его власти вылечить Измаила.

Затем он дал Ахмеду несколько склянок с лекарствами и подробно рассказал, как и в каких дозах давать их малышу.

— Он выживет? — допытывалась Дина, крепко сжимая сына в объятиях.

— Одному Богу это известно, — ответил Абрам.

В воздухе повисло скорбное молчание. Ахмед и Дина с тоской смотрели друг на друга, гадая, выживет ли их сын. Самуэль, видя их горе, не решался спросить, где он мог бы найти ночлег.

К счастью, Абрам спросил об этом сам.

— Где вы собираетесь ночевать?

— Не знаю. Я впервые в этом городе и надеюсь, что вы мне что-то посоветуете, — ответил Самуэль.

— Но ведь уже совсем поздно. Я попрошу Ахмеда, он устроит вас на чердаке.

Ахмед не решился отказать в убежище человеку, которого одобрил столь уважаемый им врач; человеку, который помог Измаилу и впредь тоже мог оказаться весьма полезным. Быть может, Ахмед и выставил бы чужака из дома, если бы не опасался, что ночью Измаилу снова может стать хуже. Поэтому он пригласил Самуэля под свой кров, предупредив при этом, что дом у него совсем маленький, и спать ему придется в тесной комнатушке на чердаке, где хранится садовый инвентарь и семена для огорода.

Самуэль охотно согласился.

— Приходите завтра, — сказал врач Самуэлю. — Расскажете мне о своих планах, и может статься, что я чем-то вам помогу. Ах, да, и присматривайте за малышом, у него опять может начаться жар. Да что я вам говорю, вы и сами все знаете, — закончил он с глубокой печалью во взгляде.

Было уже совсем поздно, когда они добрались до дома Ахмеда. Ночная тишина окутала землю, когда они разглядели притаившийся среди деревьев небольшой каменный дом, а затем проследовали во внутренний дворик, наполненный запахом цветов.

Ахмед показал Самуэлю, где он будет спать, а Дина дала кусок сыра и горсть инжира, Самуэль принял угощение с большой благодарностью, поскольку не ел уже несколько часов и успел проголодаться.

Однако, едва он успел уснуть, как его разбудил Мухаммед.

— Отец вас зовет, моему брату совсем худо, — сказал мальчик.

Стряхнув с себя сон, Самуэль последовал за Мухаммедом в дом, где горько плакала Дина, сжимая в объятиях Измаила.

Самуэль попросил положить ребенка на кровать и подложить ему под голову подушку, чтобы облегчить дыхание. Затем поинтересовался на своем примитивном арабском, давали ли ребенку какие-либо лекарства. Она кивнула, указывая на флаконы, которыми снабдил ее Абрам. Самуэль попросил нагреть воды и принести немного муки, чтобы, смешав ее с разными травами, запарить кипятком и сделать компресс, который затем приложил ребенку на грудь.

Ахмед молчал, как и его старший сын Мухаммед, которому передалась мрачная тревога отца.

Остаток ночи они провели, обсуждая состояние маленького Измаила, который по-прежнему кашлял кровью. Бедный малыш так и не сомкнул глаз до самого рассвета.

— Температура упала, но весьма незначительно, — сказал Самуэль Ахмеду, — зато теперь он будет спать спокойно. Тебе с женой тоже нужно отдохнуть — хоть немножко. Я присмотрю за малышом.

Дина не хотела даже слышать о том, чтобы оставить ребенка, но Ахмед сказал, что перед работой ей нужно поспать. Айшу и Мухаммеда тоже сморил сон.

Сам Ахмед растянулся на полу возле кроватки Измаила, закрыл глаза и заснул.

Самуэль вместе с Диной остался присматривать за малышом. Она, казалось, была искренне благодарна ему за помощь. Старый врач-еврей заверил их, что этот человек — химик, то есть почти что аптекарь, и теперь Дина немного успокоилась: уж он-то знает, как облегчить кашель Измаила! Воистину, сам Аллах послал им этого человека!

Дина не могла не признать, что благодаря ему у Измаила прошел жар, из-за которого она так терзалась, так винила себя! Вне всяких сомнений, ей с больным ребенком следовало остаться дома. Но Измаил, казалось, чувствовал себя не так уж плохо, и она в конце концов решилась сопровождать мужа в Яффу. Помимо всего прочего, ей не хотелось огорчать Мухаммеда, для которого поездка в Яффу вместе с отцом стала настоящим праздником, и он был бы очень расстроен, если бы его этого праздника лишили. То же самое касалось и Айши: девочке было всего пять лет, и даже кратковременная разлука с матерью стала бы для нее настоящим горем.

И, конечно, она переживала за Ахмеда. Она сердцем чуяла: надвигается беда. После встречи с Али, управляющим господина Ибрагима, ее муж вернулся совершенно подавленным. Весь вечер он почти не разговаривал с гостями мужа кузины, и даже спать ушел раньше, чем позволяли приличия. Она знала, что муж проснулся, когда она легла рядом, но не стала донимать его своими расспросами. Ахмед был добрым и заботливым мужем, но очень не любил, когда Дина начинала приставать к нему с вопросами, на которые он не хотел отвечать. Ей пришлось научиться ждать, и она знала, что мужу нужно время, чтобы дозреть до серьезного разговора, и тогда он сам ей все расскажет. Нужно только подождать — и он сам откроет ей свою душу, как всегда делал в подобных случаях.

Самуэль не спеша потягивал чай, который приготовила для него Дина. Она выглядела усталой, но все же нашла в себе силы улыбнуться, чтобы поблагодарить его за бессонную ночь, проведенную у изголовья маленького Измаила. Ребенку теперь и в самом деле стало легче дышать. Время от времени Самуэль клал ему на лоб влажную ткань, чтобы снизить температуру.

Через некоторое время Дина разбудила Ахмеда. Ему пора было вставать, чтобы идти на работу в карьер. Она гордилась тем, что господа Абан доверили ему пост бригадира. Ее муж был весьма достойным человеком и по праву считался самым лучшим работником. Он всегда самым первым приходил на работу в карьер и последним его покидал. Остальные рабочие его уважали и относились к нему как к родственнику.

Дина принесла ему таз с водой. Ахмед умылся, выпил чашку чаю, после чего жестами выразил Самуэлю свою благодарность. Затем увел Дину в дальний угол комнаты.

— Этот человек должен уйти, — сказал он. — Ты не можешь оставаться наедине с незнакомцем.

Дина стала его уговаривать, чтобы он позволил Самуэлю остаться с Измаилом.

— Не нужно за меня бояться, Мухаммед не отойдет от меня ни на шаг. Кроме того, я могу попросить мою мать, чтобы она побыла с нами. Она чувствует себя совсем потерянной с тех пор, как овдовела, к тому же ты знаешь, она не ладит с женой моего брата. Она будет рада погостить у нас; только нужно прямо сейчас отправить за ней Мухаммеда, чтобы она пришла к нам до того, как ты уйдешь.

Саида, мать Дины, жила неподалеку вместе со своим старшим сыном Хасаном и его женой. Дома Ахмеда и Хасана разделяло лишь несколько сотен метров; эти два дома мало чем отличались друг от друга — с той лишь разницей, что дом Хасана принадлежал ему самому. Хасан сделал неплохую карьеру, работая от зари до зари; начал он с должности помощника одного пожилого иерусалимского торговца, который обучил его всему, что знал и умел сам, и в конце концов проникся к нему таким доверием, что поставил во главе своего бейрутского, а затем и стамбульского торгового дома. Таким образом, он сумел заработать весьма приличное состояние, что дало ему возможность жениться на Лейле, дочери другого купца, а также купить в Иерусалиме собственный дом с хорошим садом.

Ахмед по-прежнему колебался, полагая, что все равно негоже оставлять жену в обществе незнакомца.

Дина молча ожидала, что решит муж. Если Ахмед не позволит Самуэлю остаться в доме, она не посмеет возражать, но он знал, что ее это расстроит. Однако его беспокоила не столько Дина, или что подумают соседи, а прежде всего Измаил. Этот человек как будто знал, как справиться с жаром, а Ахмед боялся, что в его отсутствие с ребенком случится что-то страшное.

Не в силах больше видеть безмерную тоску в глазах Дины, он разбудил Мухаммеда и велел ему немедленно бежать в дом бабушки и передать, чтобы она пришла как можно скорее. Он решил, что не уйдет из дома, пока не прибудет Саида, пусть даже это будет стоить ему опоздания на работу в карьер, куда в любую минуту мог наведаться Али, управляющий господина Абана. Но честь семьи была для него превыше всего, поэтому он дождался возвращения Мухаммеда, за которым следовала бабушка.

После традиционного обмена приветствиями Ахмед попросил тещу не спускать с Дины глаз. Саида пообещала, что никуда не уйдет из дома, и даже предложила остаться, пока Измаил не поправится.

Для нее было настоящим облегчением покинуть дом невестки — необычайно ленивой женщины. Однако та была женой старшего сына и, согласно обычаю, Саида должна была жить в ее доме, хотя сама она предпочла бы жить с Диной. Она уже давно склонялась к мысли попроситься жить к дочери и зятю, но при этом боялась обидеть своего первенца, и поэтому молчала. Теперь же болезнь Измаила дала ей отличный повод покинуть богатый и неуютный дом своей невестки, где она вынуждена была жить.

Хасан, ее сын, очень любил и уважал мать, но при этом был слишком влюблен в свою жену Лейлу, очень красивую женщину, которая вила из него веревки, так что Саиде оставалось лишь помалкивать, вести домашнее хозяйство и присматривать за внуками Халедом и Салахом, двумя очаровательными мальчиками. Саида неоднократно задавалась вопросом, позволит ли ей невестка остаться в доме, когда мальчики вырастут и обзаведутся своими семьями.

Ахмед отправился в карьер, весьма недовольный тем, что в доме у него остался посторонний мужчина. Но поскольку вместе с ним и Диной в доме была Саида, по крайней мере, приличия были соблюдены.

Ахмед вернулся домой лишь поздно вечером, сходя с ума от беспокойства. Неподалеку от дома он увидел маленькую Айю, игравшую с другими девочками.

Мухаммед встретил его в дверях. При виде отца его личико озарилось счастливой улыбкой.

— Я все сделал, как ты просил, — доложил он отцу прямо с порога. — Ни на шаг не отходил от мамы.

Улыбнувшись в ответ, Ахмед растрепал ему волосы. Славный парнишка растет, с гордостью подумал о нем отец. Он сделает все, чтобы отправить его в Стамбул или Каир — учиться на врача.

Самуэль сидел возле кроватки Измаила, пока Дина вместе с матерью готовила ужин.

Женщины наперебой принялись рассказывать, что Самуэль весь день не отходил от ребенка, которому не стало ни лучше, не хуже.

Ахмед от души поблагодарил гостя и предложил разделить с ними ужин. Самуэль не стал отказываться. Он совершенно не представлял, куда ему идти и что делать.

Дина попросила мужа, чтобы он позволил Саиде пожить у них еще несколько дней, пока Измаил хоть немножко поправится.

— Поговори об этом с Хасаном, ладно? Скажи ему, что мне очень нужна мамина помощь. Она присматривает за домом, за Айшой, к тому же она знает, как успокоить Измаила. Я думаю, мой брат согласится — если ты, конечно, не против...

Разумеется, он был не против. Он очень ценил и уважал Саиду и прекрасно знал, как нуждается Дина в присутствии матери.

— Завтра я схожу к твоему брату и постараюсь его уговорить, чтобы он отпустил к нам твою мать насовсем.

— О большем я и мечтать не могла! — воскликнула Дина. — Вот только боюсь, Хасан не согласится, ведь ему известно, как ленива его жена, и для них обоих очень удобно, что мама делает всю работу, которой брезгует Лейла.

— Я с ним поговорю, — твердо произнес Ахмед, давая понять, что вопрос исчерпан.

Пока мужчины ужинали, Саида присматривала за детьми.

— Дине нужно поспать, — сказала она. — Если ребенку станет хуже, я вас разбужу.

В конце концов Ахмеду удалось уговорить Дину лечь, хоть ей и не хотелось оставлять больного ребенка.

— Твоя мать права. Ты должна набраться сил, Абрам сказал, что малыш совсем плох, и один Аллах ведает, сколько он еще пробудет с нами, но в любом случае он нуждается в твоей помощи. Так что тебе нужно поспать, а мама присмотрит за малышом. Да и я за ним пригляжу, если что.

Еврей молча наблюдал за ними. Казалось, он чрезвычайно обеспокоен судьбой Измаила.

— Ты весь день работал, тебе нужно отдохнуть, — сказал Самуэль. — Твоя теща тоже сбилась с ног, помогая твоей жене по хозяйству. Если ты позволишь остаться мне еще на одну ночь, я посижу с твоим сыном.

Ахмед задумался над словами еврея. Он по-прежнему не был уверен, можно ли ему доверять, однако до сих пор тот вел себя корректно и соблюдал все приличия, как и договаривались.

— Хорошо, можешь остаться еще на одну ночь, поскольку ты — химик, и знаешь, как облегчить страдания моего сына; но я буду спать здесь же, на полу, возле его кроватки. Обещай, что разбудишь меня, если ему станет хуже.

Так они и поступили. Ахмед сразу уснул, но через два чеса снова проснулся от ночной прохлады и увидел, как еврей дает его сыну ложку микстуры. При этом он заметил, как бледен его сын. Как он мог быть настолько слеп, чтобы не замечал раньше, что его сын тяжело болен? Никак нельзя было трогать его с места и увозить из Яффы; это его вина, что малыш совсем разболелся.

Самуэль, казалось, прочел его мысли.

— Не вини себя. Туберкулез коварен. Бывают дни, когда больному кажется, что он идет на поправку, но потом ему становится еще хуже. С этим можно бороться, но невозможно победить. Главное, что Измаил не страдает, эти лекарства и впрямь принесли ему облегчение.

Ахмед понял, что больше не сможет уснуть, и предложил молодому человеку сменить его у постели сына. Самуэль растянулся на полу и тут же уснул.

Дина подошла к кроватке Измаила; малыш все никак не мог успокоиться. Ахмед знал, что бесполезно уговаривать ее лечь.

Утром малыш, измученный лихорадкой, едва смог открыть глаза. Ахмед послал Мухаммеда в карьер, чтобы тот предупредил, что отец сегодня задержится. Ему нужно было отнести Измаила к врачу-еврею. Ахмед готов был сделать все от него зависящее, лишь бы спасти сына. Он не желал примириться с тем, что его сын может умереть, тем более — задохнуться во время приступа кашля.

К счастью, с ними была Саида, которая могла присмотреть за домом и маленькой Айшей. Мухаммед, вернувшись из карьера, тут же отправился в дом дяди, чтобы предупредить, что бабушка останется у них еще по меньшей мере на один день. Потом Ахмед улучит минутку и поговорит с шурином. Сейчас главное — Измаил. И, тем не менее, дрожь пробегала по его телу всякий раз, когда он вспоминал об Али, который в любую минуту мог объявить, что продал карьер и его сад. Что тогда будет с ними со всеми? А ведь он еще ничего не сказал Дине о своем разговоре с Али. Он понимал, что она должна обо всем узнать — но позднее. Не сейчас, когда ее сын так тяжело болен.

Самуэль увязался за ним следом. Ахмед был не в восторге от его компании и по дороге решил, что непременно поговорит с Абрамом Йонахом, чтобы тот куда-нибудь пристроил этого парня, которого он не желал терпеть в своем доме. Нечего ему здесь делать. Ахмед уже исполнил свой долг гостеприимного хозяина, позволив этому чужаку задержаться у себя на две ночи. А теперь пусть идет своей дорогой!

Когда они добрались до дома Абрама, дверь им открыла Рахиль, его жена.

— Мой муж ушел проведать больного, но он скоро вернется.

Она оказалась права. Старый врач-еврей действительно вернулся через несколько минут и тут же осторожно осмотрел Измаила, спрашивая у Самуэля, что он думает о состоянии ребенка. Когда он закончил осмотр, лицо его стало строгим и печальным.

— К сожалению, Ахмед, я ничего не могу поделать. Жизнь твоего сына в руках Божьих; в этих краях нет врачей, обладающих достаточным знаниями и мудростью, чтобы спасти его. Я могу лишь попытаться облегчить его страдания.

Дина зарыдала. Ей до боли хотелось услышать от Абрама другие слова; пусть он даже обманет, но пусть не отнимает надежду. Как он мог сказать, что ее сын умирает? Почему он должен умереть? Чем успел провиниться Измаил, чтобы карать его так жестоко? Да, он отправится в рай, но не слишком ли рано ему туда: ведь он еще так мал? Воистину неисповедимы пути Аллаха, и, если бы она посмела, она возроптала бы против него: зачем он отнимает у нее любимого сына?

Врач-еврей предложил родителям кое-какие лекарства для Измаила, но при этом не нашел ни единого слова, чтобы их обнадежить; Самуэля он попросил подождать в соседней комнате.

Перед самым уходом до Ахмеда из соседней комнаты донесся чей-то голос, который показался ему знакомым. Несколько мужчин что-то горячо обсуждали, а один голос... не принадлежал ли он Али? Ахмед постарался себя убедить, что это невозможно. В самом деле, что Али делать в доме врача-еврея? Разве что он заболел и пришел к врачу за советом и лекарствами. Но Али не был похож на больного — так что Ахмед, должно быть, просто ослышался.

Они простились с Абрамом. Врач попросил разрешения навещать Измаила.

— Конечно, заходите, когда пожелаете, мы будем вам очень рады, — ответил Ахмед, без всякого, впрочем, энтузиазма.

Отвезя домой Дину и Измаила, он быстрым шагом направился в карьер, где провел весь день, каждую минуту ожидая дурных вестей, что Измаилу вновь стало хуже. К тому же его весьма удивляло, что Али так и не появился, однако оба шурина уверяли, что никто его не спрашивал.

Солнце уже скрылось за горизонтом, когда Ахмед, снедаемый тревогой за Измаила, наконец вернулся домой. Еще издали он увидел, что перед дверью его дома толпятся какие-то незнакомые люди. Ускорив шаг, Ахмед пересек сад и оказался в маленьком домашнем палисаднике, где увидел Дину и Мухаммеда, они разговаривали с какими-то чужими людьми. Он разглядел троих изможденных мужчин, одетых в поношенные рубахи, сплошь покрытые заплатами, светловолосую женщину и девочку примерно одних лет с Мухаммедом.

Ахмед сделал шаг в сторону Дины.

— Папа... — голос Мухаммеда звенел от бессильной ярости.

— Что здесь происходит? — спросил Ахмед.

— Вскоре после полудня пришел господин Али, — еле выговорила Дина сквозь слезы. — Оказалось, что он продал наш сад, наш дом, нашу землю...

— Позвольте мне объяснить, — с этими словами Самуэль шагнул навстречу Ахмеду, глаза которого сверкнули гневом.

— Итак, ты решил присвоить мой дом... — начал тот.

— Нет, вовсе нет. Видишь ли, когда мы были у врача, я вышел в другую комнату, где встретил этих людей; они беседовали с египетским торговцем по имени Али. По-видимому, Али знал, что еврейские переселенцы хотят купить эту землю, чтобы обосноваться здесь. Уж не знаю, что он делал в доме Абрама Йонаха, но, так или иначе, врач познакомил его с этими людьми — кстати, они приехали из Вильно. Али рассказал, что его хозяин желает продать кое-какие не нужные ему участки, а именно: твой сад и его окрестности. Абрам Йонах очень расстроился и сказал, что ты — хороший человек, что у тебя большая семья, что вам некуда идти, и хозяин не может выбросить вас на улицу. На это Али ответил, что хозяин поручил ему продать землю, и что, если он не продаст ее этим людям, то все равно должен будет продать кому-то другому. Уверяю тебя, Абрам сделал все возможное, чтобы убедить Али продать другую землю, но тот ничего не хотел знать. И тогда я... Понимаешь, у меня не так много денег, но я честно пытался выкупить вашу землю, чтобы вы не остались без крова, но моих скромных средств оказалось недостаточно. В конце концов я договорился с этими людьми, что мы купим эту землю в складчину. Я поставил им лишь одно условие: что вы по-прежнему останетесь жить в своем доме и работать в своем саду. А мы все будем жить и работать по соседству, на тех землях, которые вы еще не обрабатывали.

— Господин Али сказал, что он уже сообщил тебе о решении господина Абана и что завтра он пойдет в карьер... — произнесла Дина, не смея поднять на мужа виноватых глаз.

Ахмед протянул руку, и Самуэль передал ему купчую. Тот едва взглянул на бумагу и тут же вернул ее Самуэлю.

— Итак, теперь мой дом принадлежит вам, и сад тоже, — сказал он. — Так чего же вы еще хотите от нас?

— Ничего, Ахмед, — поспешил ответить Самуэль. — Ровным счетом ничего. Уверяю тебя, что ни я, ни эти люди не причиним тебе никакого вреда. Ты знаешь, что многие евреи приезжают в Палестину, чтобы поднимать собственное хозяйство. Именно это мы и собираемся делать, но даю тебе слово, что твой сад мы не тронем.

— Сколько я должен заплатить, чтобы вернуть свой дом?

— Прошу тебя, Ахмед, не стоит считать нас врагами...

— В доме вас негде положить, так что вам придется спать во дворе — если, конечно, вы не собираетесь вышвырнуть нас на улицу.

— Ты же знаешь, что мы не собираемся этого делать. Прошу тебя, поверь мне! Я понимаю, ты не знаешь меня, у тебя нет причин мне доверять, но я клянусь тебе, что не причиню вам зла.

Ахмед ничего не ответил. Не глядя на Самуэля, он вошел в дом; за ним последовали Дина и Мухаммед. Они не закрыли за собой дверь, но и не пригласили его войти. Измаил плакал на руках у своей бабушки Саиды, а Айша разводила огонь в очаге.

— У мальчика жар, его снова лихорадит, — обеспокоенно заметила Саида.

Ахмед тронул пылающий от жара лобик сына.

— Измаил, сынок, — прошептал он, забирая ребенка у тещи и укачивая его на руках.

— Лихорадка его совсем измучила, — сказала Саида, кладя ему на лоб смоченный в холодной воде платок.

— Присмотрите пока за мальчиком, я должен поговорить с женой, — сказал он, увлекая Дину в спальню.

— Ты ведь давно знал, что это случится? — упрекнула его жена. — И ничего мне не сказал!..

— Я не хотел говорить об этом в доме твоей сестры, хотел подождать, когда мы вернемся домой. Но потом Измаилу стало хуже...

— И что же нас теперь ждет? Или ты веришь, что этот еврей, Самуэль, сказал тебе правду?

— Не знаю. Но так или иначе, теперь все наше имущество принадлежит ему и его друзьям. Был бы Измаил здоров, мы могли бы перебраться в другое место, но что мы можем сделать сейчас? Хотим мы этого или нет, а нам придется оставаться здесь. Будем надеяться, что наш малыш поправится.

— Он сказал нам с Мухаммедом, что не собирается отнимать у нас землю, что он сделал это лишь для того, чтобы помочь. Другие тоже что-то говорили, но я не смогла понять, ведь я не знаю их языка.

— А женщины?

— Самуэль сказал, что старшая — жена одного из этих людей, а девочка — его дочь. Они пожимали мне руки, стараясь успокоить, и очень дружелюбно улыбались. Женщину зовут Кася, а девочку — Марина. Мы ведь позволим им здесь переночевать?

— Теперь это его дом, и я надеюсь, что он позволит мне здесь ночевать, — ответил Ахмед, и по его тону Дина поняла, как унизительна для него эта ситуация.

— Не расстраивайся, быть может, они окажутся даже лучшими хозяевами, чем господин Абан. Но скажи, что теперь будет с карьером? Али сказал, что хочет завтра повидаться с тобой...

— Карьер господин Абан тоже собирается продавать, если уже не продал...

— Аллах этого не допустит! Тебя уволят!

— Али сказал, что найдет мне другое место.

— И ты поверил? После того, что он с нами сделал? Чем мы ему не угодили? Сколько лет мы исправно платили за эту землю, отказывая себе в самом необходимом, А теперь он продал ее этим евреям!

— Тише, Дина. К чему все этим вопросы? Ты все равно не получишь на них иного ответа, кроме того, что уже дал нам Али. Господа Абан желают, чтобы их дела процветали, а карьер и сад не дают почти никакого дохода; прибыль, которую они дают, едва покрывает расходы на их содержание. Эта земля едва способна прокормить лишь тех, кто на ней работает.

Обняв жену, он вместе с ней прошел в комнату, где стояла кроватка Измаила — возле самого очага, чтобы ребенок все время был в тепле. Там же сидели Саида, Айша и Мухаммед, в угрюмом молчании дожидаясь возвращения родителей.

Ахмед вышел из дома, чтобы поговорить с Самуэлем и остальными новыми владельцами своего дома.

— Мне собирать пожитки — или как? — угрюмо спросил он.

— Мне бы хотелось, чтобы ты позволил женщинам переночевать в вашем доме. Об остальных не беспокойтесь — мы вполне можем ночевать и во дворе. А еще мы бы хотели купить у вас какой-нибудь еды...

Касю и Марину Дина поместила в той же комнате, которую Айша делила со своей бабушкой Саидой; конечно, здесь было несколько тесновато, но, по крайней мере, им не пришлось ночевать под открытым небом.

Кася знаками предложила Дине помочь чем-нибудь по хозяйству, однако та отказалась. При этом она не слишком охотно дала женщине буханку хлеба, ломоть козьего сыра и кувшин воды. Ей совсем не хотелось делиться своими драгоценными припасами неизвестно с кем.

Наутро Ахмед увидел, как чужаки осматривают землю, которая теперь стала их законной собственностью. Весь участок земли, кроме дома и небольшого апельсинового сада, теперь захватил Самуэль со своими оборванцами. Ахмед нехотя подошел к ним, не скрывая своего дурного настроения. Он чувствовал себя совершенно измученным. Всю ночь он не спал, укачивая Измаила. Саида и Дина тоже нуждались в отдыхе, но жена не даже слышать не желала о том, чтобы хоть на минуту оставить ребенка. К рассвету Саида уже едва держалась на ногах, и Ахмеду удалось уговорить ее прилечь. Самому же ему удалось поспать не более пары часов.

— Мы собираемся построить здесь дома, где будем жить, — пояснил Самуэль. — Первым делом мы построим дом для Якова, Каси и Марины. А нам с Луи и Ариэлем вполне хватит пока и одной комнаты на троих. Кроме того, мы построим загон и хлев для наших животных, а также сарай для хранения инвентаря.

— Короче говоря, сколько я должен заплатить?

— Ты мог бы помочь нам, одолжив кое-какие инструменты и материалы на первое время. Но мы вовсе не хотим вас стеснять. А еще ты мог бы поделиться с нами овощами и фруктами из твоего сада. Только не подумай ничего такого, мы вовсе не собираемся вас эксплуатировать. Мы сами ненавидим тех, кто эксплуатирует крестьян — таких, как ты. Уверяю тебя, мы не те люди, которые вас угнетают.

— Мой дом остается только моим лишь до тех пор, пока я плачу аренду, — гордо ответил Ахмед.

— Не хочу тебя обидеть, но я не знаю, сколько ты можешь платить.

В конце концов они договорились, что он будет выплачивать им столько же, сколько платил господину Абану.

— А эти люди? — осведомился он напоследок.

— Мне кажется, это хорошие люди. Я познакомился с ними вчера, так же, как и ты. Видишь, как безоглядно я вручил им собственную судьбу. Они мечтают лишь о том, чтобы жить и работать на земле наших предков и питаться плодами своих трудов. Яков прежде был учителем в деревне недалеко от Вильно; Ариэль и Луи жили в Москве, работали на заводе.

— Ты точно уверен, что с ними незнаком?

— Поверь мне, я вчера их впервые увидел.

— И тем не менее, ты заключаешь сделки с людьми, которых впервые видишь...

— Не думаю, что мы заключили такую уж выгодную сделку, купив эту землю, — ответил Самуэль. — Пройдут многие месяцы, прежде чем мы сможем разгрести эти камни и заложить собственный сад. А ты поможешь нам и научишь работать на земле... Это и будет твоей платой.

Что касается Али, то Ахмед вновь увидел его лишь спустя два дня, когда тот появился в карьере в сопровождении незнакомого высокого человека с большими и сильными руками.

— Позвольте представить вам Иеремию, вашего нового хозяина. Я сказал ему, что вы — хорошие работники, но окончательное решение будет принимать он.

Али казался весьма довольным, что ему удалось так выгодно продать земли господина Абана.

Иеремия сказал, что причиной столь низкого дохода, который приносил карьер в последние годы, было неумелое его использование, и объявил, что отныне все будет иначе.

— Я не собираюсь никого увольнять — по крайней мере, сейчас, — заявил он. — Но я потребую от вас настоящей работы. Я сам буду приходить сюда каждый день, и ни от кого не потребую ничего такого, чего не делал бы сам. Что же касается тебя, Ахмед, то Али говорит, что ты — хороший мастер; если это и в самом деле так, ты останешься на своей должности; если же нет, то я возьму вместо тебя другого.

Ахмед вернулся домой, весьма озадаченный. Иеремия показался ему довольно угрюмым. Весь день он провел в карьере, таская камни вместе с остальными рабочими и делясь с ними собственным обедом, но никому это не доставило никакой радости, ибо за весь день он ни разу не улыбнулся.

У себя в саду Ахмед застал Самуэля и Касю — они носили воду из колодца. Ахмед был весьма раздражен появлением этих людей в его владениях, которые он все еще считал своими.

— Потом мы выроем собственный колодец, — заверил Самуэль. — Или хотя бы проведем водопровод в наши дома, чтобы не было проблемы с водой.

— И тогда нам не придется бегать туда-сюда с кувшинами, — добавила Кася на том странном языке, на котором говорили евреи.

Он молча кивнул. Слишком много перемен произошло за этот день. Он должен был привыкнуть, что у него теперь новый хозяин, и хозяин этот — не господин Абан.

— Как дела в карьере? — спросил Самуэль.

— Господин Абан продал карьер, так что у нас теперь новый хозяин — такой же еврей, как ты, его зовут Иеремия.

— Я знаю, — кивнул Самуэль. — Я с ним познакомился в доме Абрама. Мне кажется, он хороший человек. Вся его семья погибла во время погрома, и это, быть может, испортило его характер, но можно ли осуждать человека, у которого убили всех близких?

— И кто же их убил?

— Видишь ли, евреев не любят ни в России, ни в других землях, принадлежащих Империи, да и в остальных местах нас тоже не жалуют.

— И чем же вы им так насолили?

— Чем насолили? Да ничем — ну разве что мы молимся Яхве, а наши обряды несколько отличаются и от христианских, и от ваших, мусульманских.

Измаил умер декабрьским утром. Дина всю ночь поддерживала огонь, но озноб у малыша так и не прошел. Накануне вечером пришел старый Абрам, чтобы осмотреть ребенка, и шепнул Ахмеду, что малыш уже одной ногой в могиле.

Дина и Саида накрыли покрывалом умершего ребенка, пока Ахмед сидел, закрыв лицо руками, чтобы Айша и Мухаммед не видели, как он плачет.

После смерти Измаила Дина слегла. Ей оставалось всего несколько дней до родов, и мать уговаривала ее съесть хоть что-нибудь, вразумляя, что скоро у нее появится еще один ребенок, и ей понадобятся силы. Но Дина мечтала лишь о том, чтобы уснуть, чтобы ее душа хотя бы во сне могла встретиться с Измаилом.

Кася, как могла, старалась ее утешить, но Дина едва понимала тот чудовищный набор слов, который та называла арабским языком. Марина тоже предложила свою помощь — хотя бы присмотреть за Айшой.

Измаила похоронили в углу сада среди азалий. Через три дня у Дины начались роды, и Саида послала за повитухой. Два дня и две ночи весь дом не смыкал глаз. Роды оказались очень тяжелыми.

Самуэль предложил послать за Абрамом в надежде, что тот поможет Дине родить. Однако Ахмед колебался. Испокон веков роды принимали исключительно женщины, и он не мог понять, в чем проблема. Дина рожала уже не в первый раз, и Ахмед никак не мог взять в толк, чем же эти ее роды отличаются от предыдущих. В конце концов он все же разрешил Самуэлю послать за врачом. Однако, когда Абрам наконец пришел, оказалось, что уже поздно. и сделать ничего нельзя.

Это была настоящая трагедия. Ребенок родился мертвым. Дина тоже стояла на пороге могилы, и все дрожали от страха, готовясь услышать ее полный отчаяния вопль, когда она узнает, что этот ее ребенок тоже умер.

Ахмед был уверен, что чем-то прогневал судьбу, и она повернулась к нему спиной. Он не сомневался, что всему виной этот чужак. Ведь именно с тех пор, как он встретил этого еврея, на его голову посыпались все эти несчастья; хотя он не мог не признать, что новый владелец его земли оказался намного лучше, чем когда-либо был господин Абан. Самуэль обращался с ним, как с равным, прислушивался к его советам, как вспахать землю, построить загон или чем кормить коз.

Дом, который построили для себя эти люди, был таким же скромным, как и его собственный. Они работали от зари до зари и всегда были готовы поделиться всем, что имели. Самуэль считался их главой, но он ни разу не принял ни одного решения, не посоветовавшись с другими членами общины, включая Касю. Эта женщина, по-видимому, пользовалась у них большим уважением, и ее мнение имело немалый вес.

«Мы — социалисты» — изо дня в день повторял Яков.

Слыша эти слова, Ахмед лишь пожимал плечами. Он не вполне понимал, что означает это слово, но ему казалось, что оно относится не только к тем людям, что живут в нескольких шагах от него, но и вообще ко всем евреям, приезжающим в Палестину, чтобы основать так называемые «земледельческие колонии», где все будет общим и не будет частной собственности.

Самуэль вызывал у Ахмеда противоречивые чувства. С одной стороны, Ахмеду не в чем было его упрекнуть; напротив, Самуэль относился к нему, как к другу. Но с другой стороны, почему Ахмед должен ему доверять? Ведь Самуэль был чужаком, который думал, говорил и действовал совершенно иначе, чем он сам. К тому же он был чрезвычайно удивлен, обнаружив, что ни Самуэль, ни его друзья не ходят в синагогу. Они называли себя евреями, но при этом не соблюдали законов Божьих.

Что же касается Каси, то, по мнению Ахмеда, она не питала к мужу должного почтения, споря с ним на глазах у всех и публично отстаивая собственное мнение. Она, конечно, не была дурной женщиной; напротив, очень заботились о Дине, и в конце концов даже Саида невольно прониклась к ней симпатией. Однако сам Ахмед был не в восторге, что она постоянно толчется у него дома. Не то чтобы Кася ему чем-то мешала, но ему казалось, что она оказывает дурное влияние на его женщин. Он бы ни за что не потерпел, если бы Дина на глазах у всех начала бы ему возражать. Он всегда прислушивался к советам своей супруги и порой даже им следовал, но эти разговоры никогда не выходили за пределы их супружеской спальни.

Да и вообще соседство этих евреев его угнетало. Они не знали даже азов земледелия, не в состоянии были отличить одни семена от других, не могли справиться с плугом, не имели представления, как построить даже самую убогую хижину. Но, как бы то ни было, ему пришлось смириться с тем, что они все равно никуда не денутся и нипочем не признают своего поражения.

Со временем он привык к своим странным соседям и искренне привязался к Самуэлю.