Судный день

ГЛАВА 15

На мой третий день рождения отец подарил мне лошадь — горного пони. Я всю жизнь был рядом с лошадьми. Когда мне исполнилось шестнадцать, мы завели Клайдсдейла по кличке Кода. Кода была самой красивой лошадью, которую я когда-либо видел — глубокий коричневый цвет красного дерева с оттенками черного в гриве и хвосте, мускулистое телосложение, белые носки и оперение на ногах — но на ней невозможно было ездить, потому что она пугалась каждый раз, когда слышала громкий шум. Мы поместили ее в загон, который представлял собой суженное стойло из стальной трубы, в котором было достаточно места, чтобы лошадь могла стоять. Мы познакомили ее со всеми звуками, которые только можно себе представить: мешок, полный алюминиевых банок, автомобильные гудки, лай собак… выстрелы.

Проходили дни, затем недели, и Кода стала все меньше и меньше обращать внимание на окружающие звуки. Она доверяла мне, а я доверял ей настолько, что взял ее на прогулку. Она рысила своей мощной походкой, и я хвалил ее за это. Где-то за пределами леса, окружавшего наше поместье, тучи разверзлись, и начался дождь. В небе сверкали молнии и гремел гром. И Кода взлетела.

Она мчалась по лесу с бешеной скоростью. Мое сердце билось так же быстро, как она бежала, я знал, что это может плохо закончиться для нас обоих. Ветки деревьев хлестали меня по телу и лицу, даже когда я пытался увернуться. Из-за сильной завесы дождя почти невозможно было видеть. Кода ехала вперед, грязь с мокрой земли попадала на ее ноги, на мои сапоги, на мои ноги. Я откинулся в седле, натянув поводья так, что ее подбородок прижался к сильной груди. Она рванулась вперед. Мрачные мысли промелькнули в моей голове, как молния над нами. Каково это — на такой скорости врезаться в один из толстых стволов деревьев? Сколько костей я бы сломал. Шею? Позвоночник? А если бы Кода приземлилась на меня сверху, что тогда? Я держал себя в руках, не обращая внимания на панику, которая закралась в голову, когда я вел ее вокруг деревьев и упавших веток. Ветер накрыл землю одеялом из мокрых сосновых иголок, превратив землю под ними в гладкую смертельную ловушку. Мы поднимались по крутому склону. Мы никак не могли спуститься с другой стороны, не упав.

Склон становился все круче. Все больше упавших веток преграждали путь.

Кода начала замедляться.

Мое седло поднималось и опускалось, когда моя малышка боролась за воздух.

А потом, на вершине холма, она остановилась.

Я выпустил длинный вдох, затем наклонился вперед и погладил ее по шее.

— Стоило ли оно того? — спросил я спокойным, ровным тоном.

Она дрожала, почти задыхалась, пытаясь втянуть кислород.

— Спокойно, Кода, — я гладил ее шею, ее нос, ее тело. — Ты сделала это сама с собой, понимаешь? — Дождь начал стихать. — Теперь ты в порядке. Мне нужно, чтобы ты доверяла мне. Ты можешь это сделать?

В голосе звучала сила. Холодный, ровный тон успокаивал самых диких зверей. После многих лет тренировок лошадей этот тон стал для меня привычным. Мягкий. Медленный. Спокойный. Сосредоточенный.

Кода успокоилась.

Я сел и похлопал ее по задней части тела.

— Хорошая девочка.

Люди во многом похожи на лошадей. Они лучше реагировали, когда вы были нежны. Они любят похвалу. А когда они боялись, то вступали в борьбу или бегство.

Я думал о Коде всю дорогу обратно во дворец.

Уинстон был манипулятором. Он был мстительным и злобным. Он мог сказать что угодно, сделать что угодно, лишь бы задеть меня.

Хорошо, что я не испугался.

Но Сэди могла. Если Уинстон не лгал — если Сэди знала о девочках — и, если бы я столкнулся с ней, она могла бы убежать. А когда она убежит, я могу никогда ее не вернуть. Мне нужна была правда, а лучший путь к ней лежал через доверие.

Охранник остановил меня у ворот.

— Королева сейчас не принимает гостей.

Я медленно пробежался по нему взглядом, размышляя, как бы измеряя его.

— Тогда хорошо, что я не спрашиваю разрешения.

Мы смотрели друг на друга, пока шли секунды. Затем я переключил арендованную машину в режим Drive и нажал на газ. Большие железные ворота открылись за несколько секунд до того, как я проехал через них.

Стены дворца казались темнее, залы — теснее, потолок — ниже. Все казалось зловещим. Мрачная правда вырисовывалась в тени и шептала мне на ухо. Через несколько минут я нашел Сэди в библиотеке, свернувшуюся калачиком на кожаном диване с книгой на коленях, словно ей не было дела до всего на свете.

Я расстегнул рукава, испачканные брызгами крови Уинстона, и закатал манжеты.

Она положила книгу, раскрытую лицом вниз, на подлокотник дивана.

— Я же сказала тебе, что не знаю, где он.

Я сел в кресло напротив нее.

— Я здесь не для этого.

Ее глаза были полны сомнения, губы сжаты в тонкую линию, а подбородок высоко поднят.

— А зачем еще тебе здесь быть?

Мне нужно услышать правду из твоих уст. Мне нужно, чтобы ты сказала мне, что он лжет.

Я откинулась в кресле, подперев лодыжку коленом.

— Не только у тебя есть секреты, — я положил руки на колени. — У меня они тоже есть.

Ее острый взгляд смягчился.

Медленно. Спокойно. Осторожно.

— Когда я был в тюрьме, там был один охранник, — я не проронил ни слова о нем с тех пор, как использовал его, чтобы освободиться. Воспоминания об этом преследовали мои сны, дразнили меня в тишине, мучили в темноте. Я думал, что если произнесу это вслух, то дам ему новую жизнь, а я скорее умер бы, чем дал ему такую силу. Но дело было не во мне и не в моих демонах.

Я отодвинул свою гордость и продолжил:

— Он смотрел, как я принимаю душ. Сначала это было достаточно невинно, просто какой-то придурок пялился на мой член. Потом он начал принимать душ вместе со мной, — мое сердцебиение участилось. Воздух стал тяжелым. Я посмотрел на Сэди и увидел, что она пристально наблюдает за мной, ее губы разошлись, тело совершенно неподвижно. — Он гладил свой член и смотрел на меня, а потом приказывал мне смотреть, как он кончает. После этого он заставлял меня вытирать его со стены в душе, — мои пальцы вцепились в ручку кресла, и я отвел взгляд, чтобы посмотреть на стены книжных полок, куда угодно, только не на нее. Я не мог пройти через это, если бы увидел в ее глазах хоть малейший признак жалости.

В моем теле возникла физическая боль, когда скелеты, похороненные глубоко в моей душе, когтями пробивали себе путь на поверхность. Но Сэди это было нужно. Ей нужны были мои секреты, чтобы поделиться своими.

— Он начал приходить в мою камеру посреди ночи. Я просыпался и обнаруживал его сидящим на моей кровати с членом в руке, — я старался не вспоминать запах его пота или звук его кожи, трущейся о кожу. Я засунул эти мысли как можно дальше. — А потом я начал просыпаться от его рта на мне. Он так злился, когда я не мог кончить, что на следующий день отправлял меня в подвал для избиения, — я говорил в основном сам с собой, погружаясь в воспоминания, исчезая в темноте. Я дал ему жизнь.

— Мне нужен был выход. Моя плоть была рваной. Мое тело было сломлено. Мой разум был… — я сглотнул, не желая думать о тенях, которые затягивали меня под себя. — Была только одна вещь, которую он хотел, одна вещь, которая могла бы успокоить его. И я дал ему это, — я не сказал ей, что именно ее лицо, которое я видел, или воспоминания о ее тугой киске заставили меня напрячься настолько, чтобы трахнуть человека, которого я ненавидел. — Побои перешли от двух раз в неделю к одному. А потом, в конце концов, вообще перестали, — я нашел ее глаза. Ее лицо было бледным. Ее дыхание было медленным, как будто ей приходилось напоминать себе, что нужно дышать. — Мы делаем все, чтобы выжить.