XIV. Возвращение в город (пер. А. Панасюк)

Осень близится к концу, и я вернулся в город. Тяпка висит в кабинете, лопата стоит за пианино. Кроме того, у меня осталось семь фунтов «парижской зелени». Уступлю любому, кто возьмет. Зарывать не хочу, боюсь отравить землю. Выбрасывать тоже не хочу, а то кругом начнется падеж скота. В летний домик не повезу — в ноябре туда вечно вламываются бродяги, не стоит брать грех на душу. Поэтому «зелень» сейчас при мне. Таскаю с собой из комнаты в комнату и стараюсь не поворачиваться к ней спиной. Так что, повторюсь, уступлю любому, кто возьмет.

Кроме того, надо пристроить в Красный крест или куда-нибудь еще десять пакетов семян редиски (ранней, кудрявой, если мне не изменяет память), пятнадцать пакетов семян огурца (длинноплодного, сочного) и двадцать пакетов лука (сорта «Желтый данверский», известного своим непревзойденным вкусом и высокой питательностью). Вряд ли я когда-нибудь еще посею лук, во всяком случае, пока я с этой стороны земли.

Это о том, что я привез с собой. Теперь урожай. Урожай тоже прибудет, товарным поездом. Он едет из Симко в Монреаль и в данный момент, по моим прикидкам, миновал Скенектади. Что ж, доберется рано или поздно. На прошлой неделе поезд видели в Детройте, ползущим на запад. Я впервые в жизни связался с грузоперевозками и не представлял себе, как затейливо, оказывается, организованы наши железнодорожные службы. Но мне было сказано, что в этом месяце на южном направлении образовался затор, и если мои овощи в него попали, ни одна живая душа не ответит, когда они прибудут на место.

Другими словами, я один из легиона мирных, но сильных духом, уверенных в себе людей, что прошлой весной двинулись засевать землю, а нынче вернулись домой.

Меня, как и — я уверен — всех остальных вдохновляла отнюдь не любовь к огородничеству, не радость от возни с землей. Просто есть такое слово — долг. Мы словно бы сказали себе: «С войной пора кончать! Парни в окопах устали, значит, пришло наше время! Все дело в снабжении. Если мы вырастим достаточно продовольствия, немцы просто умрут с голоду. Вот и прекрасно. Добьем их».

Смею предположить, никогда раньше такое количество суровых и неумолимых мужчин не оставляло город, чтобы завоевать поля. Я не имею в виду, что все мы на самом деле его оставили. Просто покинули его душой. Кто-то начал возделывать сад за домом, кто-то окультуривал пустыри, кто-то выехал в пригород, а некоторые, вроде меня, отправились в деревню.

И вот мы вернулись. И каждый привез с собой свою «парижскую зелень», свою лопату и свои семена редиса.

Пришло время прямо и непредвзято взглянуть на наш опыт. Затея, как известно, не удалась. Враг разбил нас по всем фронтам. Картофель захоронен в осенних лопухах. Несъедобный редис гордо торчит на семь футов над землей. Помидоры зеленей, чем были в начале августа, и с каждым днем зеленеют все больше. Сельдерей напоминает папоротник. Кукуруза выросла на девять футов, на макушке у нее развевается лохматый пучок — и ни одного початка.

С печалью гляжу я вслед тем ясным, ранним апрельским дням, когда все мы запасались лопатами, обсуждали особенности почвы и ждали, когда стает снег. В трамваях, по дороге на работу и обратно, все толковали только о земледелии. Кругом царил дух сельской приветливости. Каждый мог запросто разговориться с незнакомцем. Любой прохожий с тяпкой казался лучшим другом. Служащие в конторах жевали соломинки и выглядывали в окна, уверяя себя, что побаиваются дождя. «Ну как, помидоры посадили?» — интересовался один коллега у другого в лифте. «Да, вчера, — отвечал другой. — Боюсь только, не принес бы восточный ветер холодов. Заморозки нам сейчас совсем ни к чему». И они выходили из лифта, голова к голове, и шли по коридору, продолжая что-то обсуждать.

Мне всегда казалось, что юристы — народ бездушный. Есть у меня сосед, за пять лет мы с ним ни разу словом не перемолвились, но когда прошлой весной я увидел его в старых брюках, с тяпкой в одной руке и коробкой рассады в другой, я в него просто влюбился. Биржевые маклеры вообще казались мне ходячими арифмометрами, однако, увидев, как они целыми конторами выходят на прополку, все в тех же старых брюках, натянутых до подмышек и подпоясанных галстуками в горох, я понял: маклеры тоже люди. За старыми брюками бьются горячие сердца.

Кстати, о рабочих брюках. Откуда, черт побери, все повытаскивали их прошлой весной? Они были, казалось, у каждого. Кто мог предположить, что человек, получающий десять тысяч в год, держит в укромном месте пару потрепанных штанов, на четыре размера больше нужного, как раз на случай, если начнется война с Германией? А мы еще восхищаемся немецкой организованностью! Сомневаюсь, что в этот раз вся она была на их стороне. Так или иначе, но в одном только Монреале за неделю было мобилизовано пятнадцать тысяч пар старых штанов.

Хотя возможно, дело не в мобилизации и не в готовности к войне. Дело в примитивном инстинкте, который живет в каждом из нас и просыпается в военное время. Любой настоящий мужчина натянет старые брюки, только дай такую возможность. Любой мужчина подпояшется галстуком в горох, вместо того, чтобы надеть модные подтяжки. И производители галстуков это знают. Иначе зачем бы они шили их по четыре метра длиной? А если найдется такой фабрикант, который придумает, как выпускать шляпы сразу старыми — со сломанными полями, с полосой от оторванной ленточки — шляпы, которым на вид не менее шести лет, потрепанные и не раз политые дождем, а еще лучше — потоптанные стадом коров, этот фабрикант сделает себе состояние.

Во всяком случае, именно так ходили в мае прошлого года. И где все это теперь? Увы! Люди, вновь облачились в скучный твид. Надели новые твердые шляпы. Начистили ботинки. Бреются, причем ежедневно, а не только в субботу вечером. Одним словом, вновь ухнули в пучину цивилизации.

И все-таки то были славные времена, и я непременно должен их описать. Не самым последним из удовольствий стало то, что мы вновь открыли для себя утро. Сосед справа вставал в пять. Сосед слева — в четыре. С первыми проблесками зари над улицей поднимались столбики дыма — жены варили нам кофе, пока прислуга еще спала. К шести часам улица полностью оживала и звенела дружескими приветствиями. Молочник казался засоней, несчастным копушей, неспособным оценить всю красоту раннего утра. Мы поняли, что человек может пережить настоящее приключение, свою крохотную Илиаду, прежде чем попасть в контору к девяти часам.

— Где вы берете время на то, чтобы возиться в саду? — спросили как-то у одного из моих соседей в ту счастливую пору, до того, как я уехал в деревню.

— А что такое?! — удивился тот. — Мне ведь на работу только к половине девятого!

Летом тот же сад предстал передо мной заросшим, задушенным сорняками.

— Плохо дело, — заметил я.

— А что такое?! — возмутился сосед. — Откуда у меня время? Вы вообще в курсе, что мне на работу к половине девятого?

Оглядываясь на безоблачное начало, трудно понять, как мы пришли к столь печальному концу. Только теперь, когда я с грустью вспоминаю подробности, мне становится ясно, что к чему. Как ни крути, выходит, что самое хорошее время для возделывания огорода — прошлый год. Еще лучше — позапрошлый. А хочешь получить приличный урожай, приступай еще раньше. Вот, к примеру, как я понял указания по посадке спаржи. Сперва надо выбрать приличный кусок почвы, лучше всего богатого азотом чернозема. Вернуться на три года назад и хорошенько его вскопать. Все, теперь год отдыхаем. Два года назад необходимо тщательно измельчить землю. Подождать еще годик. А в прошлом году посадить рассаду. Спокойно пережить зиму. И только тогда заниматься собственно спаржей.

Вот на чем мы все и споткнулись. Мало кто может провести несколько лет в ожидании посадочных работ. Однако по всему выходит, это единственный путь. Спаржа требует четырех лет подготовки. Клубника — трех. Даже такие скромные культуры как бобы, горошек и салат не вырастут, если вы глубоко не вскопаете почву прошлой осенью. Вот вам и дилемма. Где ее взять — прошлую осень? Начинаешь возиться на грядке весной — выходит, что к прошлой осени ты уже опоздал, а до новой еще не дожил. Начинаешь осенью — считай, потерял летний урожай. Вот и получается, что осенью начинать глупо, а весной невозможно.

Это трудность первая. Вторая растет из самой что ни на есть земли. Все пособия и инструкции настаивают, что правильный выбор почвы — главная задача овощевода. И это правильно. Но что делать, если человек уже выбрал свой собственный задний двор до того, как открыть пособие? Чем тут поможешь? Книги твердят о необходимости «рыхлого, богатого азотом чернозема». Что это такое — знать не знаю. Никогда не видел. Осмотрел почву возле дома — ничего там нет, кроме земли. Никаких следов азота. Нет, я не отрицаю саму возможность существования чернозема. Возможно, он и правда где-то есть. Но я, в здравом уме и твердой памяти, утверждаю, что никогда его не видел. Прошлой весной мы с приятелями-садоводами толковали о крайней нужности чернозема, и у меня сложилось впечатление, что остальные знают о нем не больше моего. Исходя из своего опыта могу сказать, что почва состоит из земли, песка и грязи. Все. Ничего больше.

Но бог с ними, с почвами. Все равно мы их не исправим. Чернозем — еще не самое страшное, куда хуже попытки применить к овощеводству правила математики. К примеру, посадили вы по одному ростку капусты на квадратный фут земли. Сколько кочанов капусты вырастет на десяти квадратных футах? Десять? Да ничего подобного! Ответ — один. Как только переходишь от теории к практике, понимаешь, что, сколько капусты не сажай, вырастет только одна. Во всяком случае такая, которую не стыдно назвать капустой. Потому что остальные — до тех пор, пока гусеницы окончательно не оборвут их жалкое существование, — будут похожи на бледные, вялые тряпочки. А Та Самая Капуста станет с гордостью демонстрироваться гостям и вообще может вырасти в настоящий кочан, точь-в-точь такой, что продаются за десять центов на любом рынке, если вы, конечно, не срежете и не съедите ее раньше времени, как оно обычно и бывает.

Именно это случается что с одной-единственной приличной капустой, что с единственным помидором, который вроде бы начал краснеть (а на самом деле приобрел нежный зеленовато-розовый оттенок), что с единственной дыней, которая дотянула до какой-никакой спелости. Их съедают. Только опытный садовод может спокойно спать по ночам возле созревшей на три четверти дыни или выросшей на две трети капусты — и не выбежать, и не сорвать их со стебля.

И все-таки, как я уже сказал, главная угроза овощеводству — математика. Знавал я группу молодых ученых, инженеров, которые взяли в аренду целую ферму к северу от города. Засучили рукава и начали действовать научным методом. Провели линию АВ, от нее отложили перпендикулярные лучи MN, OP, QR и так далее. Измерили теодолитом углы, чтобы получить абсолютно ровные участки. Проделывая все это, они обсуждали, как дремучи так называемые фермеры, и соглашались друг с другом, что те — надеюсь, я правильно запомнил фразу — никогда не пользуются головой. Обрабатывая землю, фермер даже не пытается получить с нее максимально возможный урожай. Если бы он хоть раз сообразил, что фигурой, обладающей наибольшей площадью при заданной длине периметра, является круг, и что площадь круга, в свою очередь, есть функция радиуса, то сэкономил бы массу времени.

Молодые люди натыкали в поле, на равном расстоянии друг от друга, целую кучу маленьких белых столбиков. Составили план посадок, зарисовав каждый угол. Досконально рассчитали предполагаемую прибыль. Учли тот факт, что некоторое количество семян не взойдет, применив так называемый «коэффициент погрешности». Представили осенние цены на овощи в виде математической кривой. И таким образом, уже в мае смогли предсказать, сколько они заработают (отклонение, по их словам, могло составлять не более половины бушеля на пятьдесят акров), причем предсказать с точностью до нескольких центов. Цифры, насколько я помню, выходили ошеломляющие. Трудно было поверить, что пятьдесят акров могут принести такой урожай. Расчеты, однако, не оставляли в этом никаких сомнений. Идея тянула на полный переворот в фермерстве. И он был бы неминуем, если бы молодые люди приезжали на прополку. Однако сложилось так, что они оказались заняты. Невероятно заняты — к их огромному сожалению. Сперва они договорились, что каждую субботу свободные члены группы посвящают свой выходной ферме. Любой мог выбрать себе работу по душе. И никакого принуждения! Каждый верил, что остальные тоже приедут. Ведь эксперимент шел не только в сельском хозяйстве, но и в общественном сотрудничестве!

В первую субботу поле размечали семьдесят пять человек. В следующую пятнадцать из них сажали картошку. Остальные просто не смогли. Еще через неделю один приехал прополоть сорняки. А потом на заброшенный огород упала тишина, нарушаемая лишь щебетом гаечек — или гаичек? — скачущих по высоким головкам чертополоха.

И это еще далеко не все способы добиться полного провала в сельском хозяйстве. На самом деле их гораздо больше. Что поразило меня по возвращении в город, так это невероятное количество продуктов на рынках. Странно, что прошлой весной мы проглядели такую чудную возможность увеличить количество продовольствия. Если бы каждый патриотически настроенный гражданин просто-напросто брал по утрам большую корзину, шел на рынок и покупал столько, сколько он сможет унести, никакой угрозы голода не возникло бы.

Так или иначе, а мои собственные овощи сейчас в пути. Едут товарным поездом, в перевязанной крест-накрест коробке из-под мыла. Вес — сорок шесть фунтов, включая коробку. Результат каторжного труда под палящим солнцем, пронзительным ветром и проливным дождем. И все-таки я рад, что суровой зимой смогу накормить семью несчастных беженцев. Или отдать урожай курам. Потому что сам я тухлыми овощами питаться отказываюсь.

Загрузка...