Свет без тени

Глава IV

Прием в клинике «Ориентал» начинался в девять утра и заканчивался в пять вечера. Перерыв на обед длился около часа.

Медсестры приходили на работу к девяти и собирались на утреннюю летучку: слушали отчет сдававшей дежурство ночной сестры, распоряжения старшей сестры на текущий день и сообщения о плановых операциях. Летучка обычно длилась недолго, минут 10–15, после чего девушки разбегались по своим рабочим местам.

Врачи приходили около половины десятого. Официально они должны были являться к девяти, но почти никто не приходил к этому часу, тем более что сестры недовольно ворчали, когда кто-то начинал давать указания до летучки. Так или иначе, врачи должны были быть на месте не позже десяти утра: в десять приезжал сам Главный.

Наоэ приходил самым последним – после половины десятого, а то и почти в десять. Обычно в это время второй хирург, Кобаси, уже осматривал пациентов. Два года назад Кобаси закончил стажировку и получил место на кафедре хирургии при университетской клинике.

В «Ориентал» же его направили на полугодичную практику два месяца назад: молодой врач начинает представлять для клиники какой-то интерес лишь на втором-третьем году работы, когда набьет руку на простейших операциях.

Кобаси знал Наоэ по его статьям в научных журналах и по отзывам ученых. Наоэ считали талантливым хирургом, и все были просто поражены тем, что он внезапно оставил университет и перешел работать в частную клинику. Когда Кобаси получил направление в «Ориентал», его приятель, закончивший университет чуть раньше его, сказал с завистью: «Главный врач «Ориентал» – скряга, зато там есть Наоэ. Тот, что прежде работал в университете. Тебе крупно повезло, сможешь у него поучиться. Это куда лучше, чем попасть в паршивую муниципальную больницу». Кобаси и сам так считал. «Подучусь у него полгодика, наберусь опыта», – мечтал он.

Однако Наоэ оказался на удивление нелюбезным и молчаливым. «Да», «нет» – и больше ни слова. Когда Кобаси пытался расспросить его о чем-нибудь поподробнее, Наоэ отмалчивался. Правда, на операциях Кобаси кое-чему научился, следя за его движениями. Но и только. Наоэ не спешил посвящать его в тонкости, о которых не упоминалось в учебниках. Если оперировал сам Кобаси, Наоэ лишь молча наблюдал за ним. Он никогда не хвалил и не ругал его. Только когда он ошибался, Наоэ коротко ронял: «Не так». Кобаси никак не мог понять: то ли Наоэ просто лень с ним возиться, то ли он с самого начала не принял его всерьез. А ведь Кобаси даже диссертацию Наоэ выучил чуть ли не наизусть. Стоило кому-то сказать: «Не понимаю, что особенного находят в этой диссертации! Кому нужно исследование диализационной мембраны искусственной почки?!» – как Кобаси немедленно вступал в бой: «Этот метод широко применяется не только в Америке, но и в ФРГ и во Франции. Исследования Наоэ очень точны». Те разделы диссертации, в которых затрагивались вопросы хирургии, Кобаси мог рассказать с закрытыми глазами. Он безоговорочно преклонялся перед эрудицией и мастерством Наоэ, но, как ни старался, так и не смог пробить брешь в стене отчужденности. Стоило сделать хоть шаг за запретную черту, как невидимая дверь тут же плотно захлопывалась перед самым его носом. «Что за странный человек!» – недоумевал Кобаси. Конечно, можно было попытаться объяснить все просто дурным характером Наоэ, но Кобаси такое объяснение не устраивало. «Может, все оттого, что мы учились в разных университетах?» Кобаси терялся в догадках. Но однажды в клинику зашел за какими-то материалами знакомый Наоэ, с которым тот когда-то учился вместе, – и встретил у коллеги все тот же холодный прием. «Наоэ-сэнсэй очень переменился», – растерянно сказал он и поспешил откланяться. Значит, Наоэ был неприветлив не только с одним Кобаси…

Почему он ушел из университета? Этого Кобаси никак не мог понять, но было ясно, что, не разгадав этой загадки, невозможно проникнуть в тайну холодной замкнутости Наоэ. И все же подлинных причин не знал никто – ни его товарищ по университету, приходивший к нему в клинику, ни главный врач, ни даже старшая сестра.

«Что-то тут не так…» – думал Кобаси. За привычной бесстрастно-красивой маской, казалось, прячется совсем иное, неведомое окружающим лицо, и, может, именно это лишало Кобаси покоя, притягивало точно магнитом.

«Как бы то ни было, это большая удача, что я работаю бок о бок с таким замечательным врачом!» – горячо убеждал себя Кобаси. И вот теперь Наоэ собирался оперировать Ёсидзо Исикуру! Даже он, так восхищавшийся Наоэ, не мог это понять. Правда, и прежде бывало, что иные рекомендации и методы лечения Наоэ зарождали в душе Кобаси сомнения, но уж на сей раз… Вчера Кобаси, забежав в университет, рассказал обо всем своему приятелю, и разговор с ним окончательно убедил Кобаси в собственной правоте.

В тот день, когда была назначена операция, Кобаси пришел в ординаторскую пораньше, переоделся в белый халат и, устроившись на диване, развернул газету в ожидании Наоэ. Но не прошло и пяти минут, как в ординаторскую прибежала из амбулатории медсестра Савано.

– Доктор, больной пришел!

– Что там еще? – оторвался от газеты Кобаси.

– Тот паренек, которому вчера удалили ноготь.

– Ну и что? Ему же на перевязку. Сделай сама.

– Да, но… Ведь сегодня второй день и…

– Попроси, чтобы он обождал. Мне нужно поговорить с доктором Наоэ.

Скорчив недовольную мину, сестра вышла.

По сложившейся традиции, пациентов, приходивших в клинику впервые, сначала осматривал Наоэ. Он ставил диагноз, назначал лечение, и только потом больной переходил к Кобаси. Оба хирурга сидели по разные стороны одного и того же смотрового стола. Новые больные отнимали довольно много времени, но по сравнению с теми, кто приходил на повторный прием, их было немного. Случалось, правда, что болезнь прогрессировала или лечение не помогало, и тогда пациент снова возвращался к Наоэ. Кроме того, Наоэ лично осматривал больных, приходивших к нему по чьей-либо рекомендации. При всем этом освобождался Наоэ довольно быстро. Тогда он раскрывал журнал и углублялся в какую-нибудь статью. Кобаси, занятый своими пациентами, старался делать безразличное лицо. Разумеется, и опыта, и умения у Кобаси было поменьше, а потому подобное распределение обязанностей не вызывало у него недовольства. Но вообще-то Наоэ, хоть изредка, мог бы подать Кобаси совет или даже помочь ему… Однако этого никогда не случалось. Всем своим видом Наоэ, казалось, говорил: «Оставьте меня в покое». Но даже не столько его эгоизм – леденящее равнодушие, к которому просто невозможно было привыкнуть, больно задевало Кобаси…

Наоэ по своему обыкновению пришел чуть позже половины десятого.

– Доброе утро, – поздоровался Кобаси.

– Здравствуйте, – кивнул Наоэ, отвернувшись к стенному шкафу.

Кобаси притворился, будто ищет что-то на книжной полке. Взял «Клиническую медицину», перелистал страницы. Наоэ, уже в халате, направлялся к дверям.

– Сэнсэй, я хочу вас кое о чем спросить.

– Да?

Как всегда, лицо Наоэ было очень бледным.

– Это насчет Ёсидзо Исикуры. Вы все-таки решили его оперировать?

– Собираюсь.

– Я против этой операции.

– Почему же?

– Поздно. Удаление опухоли, давшей метастазы, только ускорит смерть.

– А я и не собираюсь удалять опухоль. Просто разрежу и снова зашью, а больной пусть думает, что ему вырезали пораженные ткани.

– Но… – Кобаси умолк, утратив дар речи.

Честно говоря, мысль о подобном варианте мелькнула у него вчера вечером, но он тут же отмел ее. Он просто не допускал, что Наоэ осмелится на такое. Возможно, это решение проблемы, но слишком уж жестоко…

– А больному вы скажете, что удалили все, что требовалось?

– Скажу, что удалил то, что можно было удалить.

– Но он же знает про опухоль! Как-то раз он сам взял мою руку и положил себе на живот, как раз туда, где прощупывается уплотнение.

Наоэ молчал.

– Он поймет, что мы обманываем его!

– Поймет, не поймет… Что толку гадать заранее? Сделаем – узнаем.

– Нельзя же считать больного законченным дураком! Если он спросит, что у него на самом деле, что мы ответим ему?

– Можно сказать, что у него была обширная язва.

Наоэ неторопливо застегивал халат. Кобаси почувствовал, как в нем опять закипает гнев.

– Обман все равно не скрыть!

– У него рак. Так что обманывать приходится в любом случае.

– Но резать… Разве необходимо лгать до такой степени?

– Все зависит от точки зрения.

– Когда он узнает правду, ему будет очень горько.

– Возможно.

– Как быть, когда он пожалуется, что и после операции ему нисколько не лучше?

– Выслушать молча.

– А если он припрет нас к стене?

– Не припрет.

– Почему?

– Приближение смерти человек всегда чувствует сам. Нам нет нужды говорить ему об этом.

– А…

– Больной будет молчать, сознавая, что ему уже никто не поможет. И при этом – цепляться за последнюю надежду. Он не рассердится, если ему не скажут, что у него рак…

– Но почему, почему вы считаете, что он будет молча глотать эту ложь?!

– Потому что он сам не хочет поверить в страшную правду! Не хочет думать, что это – конец. Потому что боится услышать истину. Он будет знать, что врачи лгут, но охотно поверит им. Если мы будем молчать, он постарается убедить себя сам. В конце концов, это не так уж плохо – умирать, веруя во спасительную ложь.

Внезапно во ввалившихся глазах Наоэ проглянула щемящая, отчаянная тоска. Кобаси неожиданно подумал: а может, Наоэ и прав… Нет! Все-таки это низость. Надругательство над человеком.

– Я не могу пойти на это, – твердо сказал он.

– Кобаси-сан! – В тихом голосе Наоэ зазвенели металлические нотки. – Не будьте маменькиным сынком!

– Я не маменькин сынок. – Кобаси вспыхнул. – Просто я хочу служить людям по возможности честно. Не прибегая ко лжи.

– Вы медик или родственник больного?!

– Конечно, медик.

– Тогда и рассуждайте как медик!

Наоэ смерил Кобаси уничтожающим взглядом, повернулся и вышел из ординаторской.

Операция началась, как и было намечено, в два часа дня. Исикура Ёсидзо час назад проглотил таблетку рабонала и уже почти спал, когда его на каталке ввезли в операционную. К началу наркоза он едва ворочал языком:

– Доктор, вы уж, пожалуйста… постарайтесь… неохота мне умирать…

Кобаси молча нащупал пульс. Частота ударов и наполнение были в норме.

– Доктор, – снова забормотал Исикура, – поаккуратнее… Не отрежьте лишнего.

– Спите, дедушка. – Норико взяла Исикуру за руку. – Сейчас вы заснете. Считайте: «Один, два, три…» Помедленнее.

– Хорошо, хорошо… Только вы не забудьте о моей просьбе…

– Можно вводить? – Норико обернулась к Кобаси. Тот молча кивнул. Из-под маски у него были видны одни глаза.

– Ну, дедушка, начали: раз…

– Раз…

– Еще!

– Раз…

В голубоватую, вздувшуюся под высохшей старческой кожей вену полилась анестезирующая жидкость.

– Ра-а-аз… До чего приятно…

Исикура зевнул и через несколько секунд негромко засопел.

Когда Наоэ, закончив мыть руки, надел маску и подошел к операционному столу, было уже два часа тридцать минут. Бестеневая лампа ярко освещала обнаженный живот Исикуры, выступавший из белых простынь правильным ромбом. Наоэ внимательно вгляделся в его дряблую кожу, потом рукой в резиновой перчатке слегка надавил на желудок. У нижнего края прощупывался плотный комок. Он не выпирал наружу, но при нажатии пальцы сразу же встречали сопротивление, словно наталкивались на какое-то твердое тело. Точные границы опухоли при поверхностном осмотре определялись с трудом, однако, вне всяких сомнений, она была не меньше, чем в пол-ладони.

– Скальпель! – коротко приказал Наоэ, определяя длину разреза.

Исикура крепко спал.

Поскольку было заведомо известно, что операция будет несложной, специалиста-анестезиолога решили не приглашать, и наркоз давал Кобаси. Ассистировала Норико.

– Начнем?

Кобаси молча кивнул в ответ. Скальпель вонзился в тело под грудиной, затем устремился вниз, описал у пупка четкий полукруг вправо и снова заскользил вниз по прямой линии. Разрез, обычный при резекции желудка. За острием потянулась алая полоска крови.

– Зажим!

Наоэ, зажав края разреза, быстро остановил струившуюся из раны кровь. Со стороны его движения могли показаться немного замедленными, но пальцы, захватывавшие сосуды, двигались безостановочно. В считанные минуты остановив кровотечение, Наоэ снова потребовал скальпель. За откинутой кожей, под мышцами, виднелась крепкая беловатая ткань брюшины. Норико взяла крючок и слегка раздвинула ткани. Наоэ ловко приподнял пинцетом брюшину и легонько коснулся ее острием скальпеля. Образовалось небольшое отверстие.

– Ранорасширитель!

Наоэ ввел ранорасширитель в крохотную ранку и зафиксировал правый край. Растянул отверстие влево. Теперь Норико крючками потянула мышцы вверх и вниз. Ей не требовалась команда Наоэ, она и так знала, что делать: их руки двигались в едином ритме.

В зияющей тридцатисантиметровой ране виднелись обнажившиеся внутренности Ёсидзо Исикуры, а он, ни о чем не ведая, спал крепким сном.

Некоторое время Наоэ изучающим взглядом смотрел на волнообразно сокращавшиеся кишки, затем решительно погрузил обтянутые перчатками пальцы в полость живота. Желудок, брыжейки, толстая кишка, задняя брюшная стенка… Чуткие пальцы Наоэ неустанно ощупывали, нажимали, проверяли… Вырезав увеличенный лимфатический узел, он отложил его в сторону, затем приподнял желудок, заглянул за него. Раздвинул кишечные петли, обнажил забрюшинное пространство и прощупал позвоночник.

Он всматривался так пристально, словно старался запомнить все навечно. Но глаза его были скорее глазами ученого, а не врача, стремящегося помочь больному, и плоть человеческая представала перед ними привычным объектом исследования.

…Когда Наоэ наконец поднял голову и вынул руки из брюшной полости, с момента начала операции прошло сорок минут. Было десять минут четвертого. За это время, не считая удаления двух лимфатических узлов, не было сделано ничего хотя бы отдаленно напоминающего настоящую операцию.

– Ясно. Зашиваем.

Внезапно Норико охватило странное чувство. «Столько копаться у человека в животе… Наверно, не так уж все ясно…» Однако вид у Наоэ был вполне удовлетворенный.

– Множественные метастазы… – пробормотал он себе под нос.

Норико был знаком этот термин. «Все поражено», – поняла она.

– Значит, ничего нельзя сделать?

– Месяца два – и конец.

– Неужели так плохо?..

– Поджелудочная вся в метастазах. – В глазах Наоэ светилась твердая уверенность. – Четвертый шелк.

Приняв от Норико иглодержатель, Наоэ быстро стянул края брюшины и принялся зашивать. Когда он наложил последний шов, было три часа двадцать минут. Резекция желудка длится час-полтора. Прошло еще слишком мало времени.

– Артериальное давление?

– В норме, – подал голос Кобаси, кинув взгляд на монитор.

– Все верно. Так и должно быть: потеря крови незначительная. – Наоэ с вымученной улыбкой отнял руки от живота Исикуры. Норико быстро подошла к нему сзади и развязала тесемки халата.

Наоэ повернулся к ней.

– Пускай еще с полчасика поспит здесь. Норико кивнула.

– И поставь ему капельницу. Достаточно пятипроцентной глюкозы.

– А это куда? – Норико подняла над столом пузырек из-под пенициллина, в котором лежали два удаленных лимфатических узла.

– Отправим на исследование.

Он взял у Норико пузырек и, отерев пот, мелкими бисеринками усыпавший лоб, ушел в ординаторскую.

Ёсидзо Исикура пришел в себя через час. Наоэ осматривал в амбулатории пациента, пострадавшего в автомобильной катастрофе. Такси, в котором он ехал, затормозило у светофора, и в этот момент сзади в него врезалась другая машина. От сильного толчка голова пассажира дернулась, и его пронзила острая боль. Сейчас он жаловался на тяжесть в голове и болезненные ощущения у основания шеи.

После беглого осмотра Наоэ направил его на рентген, а сам пошел в палату.

Лежавшего на кровати Исикуру было почти не видно под толстым одеялом. Услышав шаги Наоэ, он открыл глаза и приветливо заулыбался.

– Проснулись?

– Сэнсэй! Какое же вам спасибо.

Исикура говорил еще чуть с хрипотцой, но голос был бодрый.

Наоэ пощупал пульс, проверил капельницу. У кровати Исикуры сидели невестка и какая-то молоденькая девушка – судя по возрасту, внучка.

– Вы мне все вырезали, доктор?

– Кое-что удалить оказалось невозможно, но сам очаг ликвидировали.

Отвечая, Наоэ взял у Норико стетоскоп и приставил к груди Исикуры. Жадно выслушав Наоэ, Исикура закрыл глаза. В сердечных тонах изменений не было. Кобаси, час назад докладывая о состоянии больного, уже сообщал об этом. Собственно говоря, другого просто и быть не могло. Какие могут быть отклонения в совершенно здоровом сердце после такой «операции»? Отложив стетоскоп, Наоэ проверил у Исикуры белки глаз, попросил показать язык.

– Все хорошо, волноваться не о чем. Теперь вам нужно хорошенько поспать.

– Доктор, а когда мне можно будет есть рис? – нетерпеливо спросил Исикура.

– Дня через четыре разрешим кашу.

– Дня через четыре? Значит, целых четыре дня будет больно?..

– Придется потерпеть. Все-таки резекция желудка.

– А меня-то пугали: согласишься на операцию – умрешь. Я с самого начала знал, что все это чепуха. Говорил – пусть режут. И вышло по-моему! – Исикура торжествующе оглянулся на невестку. – Вон мне уже сколько лет, а я ничем по-настоящему не болел. Еще и с молодежью могу потягаться!

Наоэ улыбнулся.

– Когда мне разрешат ходить?

– Думаю, дней через десять.

Исикура устремил задумчивый взгляд в пустоту – видимо, считал про себя дни.

– А выпишут когда?

– Дедушка! – не выдержала невестка. – Вам нельзя столько разговаривать. Вы ослабеете.

– В феврале я уже выйду отсюда?

– Мне трудно загадывать так далеко.

– Да-да, конечно… – Исикура послушно кивнул.

– Отдыхайте. – Наоэ встал.

– Спасибо, доктор.

Женщины поклонились, а Исикура слегка приподнял голову от подушки.

На этаже, где находились палаты высшего класса, было очень чисто, стены сверкали белизной, в коридорах в кадочках росли каучуковые деревца и ананасы. Едва поспевая за Наоэ, Норико с тревогой спросила:

– Разве можно так обманывать человека?

– А что еще делать?

– И мы должны говорить ему то же самое?

– Естественно.

Наоэ шагал, засунув руки в карманы халата и глядя прямо перед собой.

В амбулатории его дожидался пациент. В истории болезни значилось: «тридцать пять лет», но на висках уже пробивалась седина, волосы заметно поредели, да и вообще он выглядел гораздо старше своего возраста.

– Где вы служите?

– В Токийском муниципалитете, – ответил мужчина, держась рукой за голову. Его звали Кувана.

– Значит, вы собирались…

– По делам, а потом назад, на работу. Рентгенотехник принес срочно проявленные снимки шейных позвонков Куваны и выставил их в ряд, прикрепив к рейке-держателю. Снимки были сделаны в разных проекциях: спереди, сбоку, при наклоне головы вперед и назад – всего шесть штук. Ни на одном из них Наоэ не нашел отклонений.

– Позвоночник цел.

Наоэ начал вписывать заключение в историю болезни. Кувана задумчиво изучал подсвечиваемые экраном контуры собственных костей. Над столбиком из семи громоздившихся друг на друга позвонков светилась большая тень – черепная коробка.

– В момент столкновения, когда голова резко откинулась назад, могли быть частично повреждены некоторые мелкие кровеносные сосуды и мышечные волокна. Это, вероятно, и вызывает головную боль и неприятные ощущения в основании шеи, но ни перелома, ни смещения позвонков у вас нет.

– Выходит, у меня просто растяжение шеи?

– По-научному это называется не так. Выражение «растяжение шеи» скорее определяет причину вашего недуга, но не само заболевание.

– А как это будет по-научному?

– Дисторзия связочного аппарата шейного отдела позвоночника.

Мужчина снова уставился на рентгеновские снимки. Над челюстью тянулся ряд зубов, среди них особенно выделялся один, металлический. Кувана осторожно потрогал шею.

– Иными словами, связки, соединяющие эти позвонки, временно ослабли, – пояснил Наоэ.

Внезапно отворилась дверь, и на пороге возник полицейский. За ним маячила фигура какого-то парня. Лицо полицейского показалось Наоэ знакомым. Это был тот самый дежурный, что три дня назад доставил в клинику пьяного.

– Что вы мне посоветуете, доктор? – спросил Кувана.

– У вас ничего страшного нет. Но боль пройдет через месяц, не раньше.

– В больницу ложиться не надо?

– Нет. Просто постарайтесь соблюдать пока полный покой. При этом заболевании боли нередко усиливаются на второй-третий день.

– А кости в порядке?

– Не волнуйтесь.

– Значит, кости целы… – сказал полицейский, обернувшись к стоявшему сзади парню.

– Это что, виновник аварии? – спросил Наоэ. При звуке его голоса парень испуганно поднял голову. – Адрес?

– Район Сэтагая, улица Сангэндзяя…

Парень оказался студентом второго курса университета.

– Как все это случилось?

– Влепился в такси на своей спортивной машине, – ответил за парня полицейский. – Такси-то ничего, только задний бампер поцарапан немножко, а у этого обе передние фары вдребезги.

– Со страховкой у тебя все в порядке?

Парень кивнул и отвел глаза в сторону. Норико записывала в историю болезни адрес и телефон.

– Пройдите на укол.

Кувана, еще раз кинув взгляд на парня в свитере, поплелся в процедурный кабинет.

Полицейский повернулся к парню.

– Обожди в приемной. Мне тут надо с доктором кое о чем потолковать.

Парень покорно вышел.

– Доктор, а как там тот пациент?.. Которого закрыли в уборной… Не дебоширит?

– Да нет.

– А дружки его больше не заявлялись?

– Кажется, приходили раз, но я их не видел.

– А то я боялся, что у вас могут быть неприятности.

– И правильно боялись.

– А? – Полицейский растерялся. – Что-нибудь случилось?

– Те тридцать тысяч, которые они внесли как задаток, уже на исходе.

При упоминании о деньгах полицейский пристыженно сник, словно это он не заплатил.

– На сколько еще хватит?

– Я вчера справлялся в канцелярии. Дня на два.

– Всего?!

– Его палата и без лечения стоит три тысячи иен в день, так что тридцать тысяч – это фактически ничто. Даже на то, чтобы сделать рентгеновский снимок, уже не хватит.

– Вы уж извините меня, доктор.

– Что проку в ваших извинениях?

– Не может быть, чтобы у его дружков не было денег…

– Я же сразу сказал: как только кончатся деньги, выписываю.

– А как он себя чувствует?

– Рана немного гноится… Ничего. Долечится амбулаторно.

Наоэ подошел к раковине и начал мыть руки.