Свет во тьме

ГЛАВА 5

— Клэй —

Наступил мой день рождения. Я хотел быть легкомысленным. Даже взволнованным. Но я чувствовал себя онемевшим. Прошло много времени с тех пор, как дни рождения действительно что-то значили для меня. Я, кажется, вспомнил вечеринку, когда мне было пять, в комплекте со страшными клоунами и пони. Может, это клоуны разрушили мое впечатление от моих следующих дней рождений. Потому что эти засранцы страшные.

Несмотря на мое добровольное мрачное настроение, этот год был другим. Потому что сегодня мне исполнилось восемнадцать.

Ага, восемнадцать.

Наконец я стал социально уполномоченным взрослым. Возможность голосовать, покупать табачную продукцию и порно. Я могу присоединиться к военным и открыть расчетный счет. Но эти обычные волнующие обряды прохождения ничего не значат для меня. Конечно, это здорово и все такое, но я не собираюсь торопиться и покупать пачку «Camels» и «Playboy» (не то, чтобы я мог куда-то пойти). Неа, этот день рождения давал что-то более ценное.

Весь этот день был о свободе. Потому что впервые я был свободен. Свободен делать собственный выбор. Свои собственные ошибки.

Свободен жить на собственных условиях.

До конца моей жизни свобода будет чувствоваться, словно пирог на день рождения. И мне это нравится.

Контроль был правильным и, на самом деле, моим. Я никогда не позволял себе думать о том, что я буду делать, когда этот волшебный день наступит. И вот он я, минуты в моей уже взрослой жизни, и я чувствую себя почти перегруженным возможностями.

Все это ощущалось словно мечта. А мечты имели способность обрушаться вокруг вас. Так что я всегда пытался держаться от них подальше. Они были грязным делом для парня без будущего.

Но не так давно было время, когда мечты и будущее были не смехотворным заблуждением. И это привело к чему-то в сто раз более прекрасному. И в тысячу раз более опасному.

Надежде.

Надежда. То, что поднимает тебя по утрам и делает жизнь намного легче. Надежда. Неописуемое чувство, у которого есть власть поддержать тебя, когда ее отнимают. Моя погибла трагической смертью от рук моего собственного эгоизма и страха. И, даже если я пытался примирить свою вину и стыд из-за того, что разрушил единственное хорошее в моей жизни, это все еще чувствовалось как острая боль внутри меня.

Но сегодня эта боль стала чем-то другим, и я узнал ее по тому, какой удивительной вещью она стала.

Надеждой.

Она была здесь, разгуливала в моем сердце в шляпе в горошек, ожидая, пока я осознаю, что, возможно, она никогда не оставляла меня.

Я проснулся из-за Тайлера, играющего The Beatles «Birthday», что сопровождалось самыми ужасными танцевальными движениями, что я когда-либо видел. Исходящими от парня с «двумя левыми ногами», который что-то говорил.

Я сел и потер глаза ото сна, пытаясь вернуть свой мозг к изображениям своего обычно стеснительного и замкнутого соседа, кружащего по комнате абсолютно не в такт музыке.

— Какого черта ты делаешь? — спросил я, смеясь. Тайлер качал кулаками над головой, запрыгнув на кресло, и пел во всю силу своих легких.

Совсем не тридцать секунд спустя, послышался властный стук в нашу дверь, и я послал Тайлеру взгляд, пока он поднимался, чтобы выключить музыку. Джонатан - помощник при исполнении служебных обязанностей - просунул голову в дверь и строго на нас посмотрел. Джонатану было, вероятно, двадцать семь-двадцать девять лет, и он был уже лысеющим. Бедолага. Но он был достаточно хорош, в этом я-по-прежнему-живу-в-подвале-своих-родителей стиле.

— Ребята, сейчас семь утра. Вы знаете правила о музыке. Я не хотел бы конфисковать ваш стерео.

Тайлер смутился и выключил музыку. Центр «Грэйсон» был весь в правилах, день рождения это или нет.

— Извини, мужик, — пробормотал мой сосед, правда, смущенный замечанием.

Я выбрался из постели и потянулся, почесывая затылок.

Джонатан улыбнулся нам.

— Просто не повторяйте это снова. Я ненавижу быть плохим парнем. — Помощник посмотрел на меня и бросил что-то в моем направлении. Я поймал это прежде, чем оно упало на мол. Это был один из этих слащавых «Я — именинник» значков, которые ты носишь, когда маленький.

— С днем рождения, Клэй, — сказал Джонатан, ухмыляясь, пока я цеплял значок на рубашку. Я улыбнулся в ответ, гордо показывая свой значок.

— Спасибо, Джо. Это именно то, чего я всегда хотел, — пошутил я, когда помощник ушел. Я пошел к своему шкафу и вытащил одежду, схватив принадлежности для душа.

— Поторопись Клэй. Персонал кухни приготовит для тебя все, что ты захочешь на твой день рождения. Так что если ты не хочешь давиться дерьмовыми на вкус бубликами со всеми нами, делай это быстро.

Я фыркнул на Тайлера.

— Да, сэр. Я сделаю это быстро, — ответил я с сарказмом. Но Тайлер был прав. Я ни за что не пропущу этот вкусный омлет. Я не мог избавиться от нелепой улыбки на своем лице, я был готов для своего дня.

Эта счастливая чепуха была довольно крутой.

* * *

Около двух часов дня я официально окунулся в дух дня рождения. Мария, Тайлер и несколько наших других друзей сделали большое представление из вывоза торта во время обеда. Мария настояла на том, чтобы я надел выделяющийся праздничный колпак, сделанный из дешевого картона. Я подыгрывал, не в силах помочь, но наслаждаясь всем.

Консультанты подарили мне новый дневник (о радость) и несколько книг о том, как полюбить себя или что-то еще. Я не повелся на всю эту дрянь, а просто ценил тот поступок, что они вообще подумали о том, чтобы подарить мне что-то. Луис - администратор центра - подарил мне купоны, которые давали некоторые привилегии, такие как больше телевизора и «освобождение от домашних дел». Это может и не казаться чем-то грандиозным, но для пациентов «Грэйсона», эти купоны на вес золота.

Каждый выбрал свой способ, чтобы заставить меня чувствовать себя особенным. Что точно было необходимо, когда ближе к вечеру стало очевидно, что я не получил звонка от родителей. Конечно, мне доставили обязательную открытку. Она выглядела дешевой, как те, что продаются за доллар. Уверен, ее выбрал секретарь моего отца в «Уол-Марте». Там было лишь написано «Мама и Папа». И я был почти уверен, что это даже не их почерк.

Не то, чтобы я был удивлен отсутствием у них чувств. Но я должен был серьезно загнать свою боль и горечь подальше, которые грозились поглотить мое хорошее настроение. Я, правда, желал, чтобы у меня была возможность избавиться от подросткового ожидание того, что мои родители хоть раз поведут себя как… ну, родители. Настраивать себя на разочарование было старо как мир.

Я встретился с доктором Тоддом прямо перед обедом. Он хотел пообщаться со мной о проводимом лечении. Он объяснил, что юридически обязан сообщить мне о моих правах сейчас, когда я достиг восемнадцати. Технически, у меня осталось еще три недели в центре, в соответствии с планом лечения моих родителей и тем, который я подписал, когда был принят. Но теперь, когда мне восемнадцать, решения о моем лечении принадлежали только мне. Учитывая, что я добился значительного прогресса и уже не представляю угрозу для себя, я мог быть подготовлен к выписке уже к концу недели.

Я прочистил горло, озадаченный полученной информацией.

— Что насчет моих родителей? Она не оспорят это? — спросил я. Не могу представить, чтобы мои родители сидели, сложа руки, и позволили мне выписать себя. Не обошлось бы без серьезных юридических споров. Но лишь знание того, что я могу сделать так, как мне хочется, подбадривало.

Доктор Тодд сел на край своего стола и скрестил руки на груди.

— Ну, если быть полностью честным с тобой, Клэй, твои родители ничего не имеют, чтобы стоять на законных обстоятельствах. Да, они заставили тебя признать, но они были, ну… менее вовлечены в твое лечение здесь. Не смотря на усилия сотрудников, чтобы привлечь их участвовать в этом. Ты совершил прогресс без их участия. Но, как твой терапевт, я должен сказать, что у тебя все еще много работы впереди. С регулированием твоего медикаментозного лечения, ты сможешь сосредоточиться на том, чтобы держать в узде мысли о причинении себе травм и суициде. Но это будет битва на всю жизнь.

Я кивнул, не чувствуя желание обороняться или раздражаться от его оценки. Это лишь констатация фактов.

— И когда тебе придет время покинуть «Грэйсон», мы можем обсудить рекомендации по твоему дальнейшему лечению. Покинуть стационар трудно, и обычно требуется переходная программа, например, отправиться в домашнюю группу «Лэнгли» в Майами Спрингс.

Домашняя группа? Это звучит так же весело, как и чертовы похороны. Но я понял то, что говорил док. Я не хотел, чтобы он думал, что раз мне теперь восемнадцать, то я забуду все, что выучил, с тех пор как попал в центр. Я чувствовал потребность проявить себя. Показать ему, что я становлюсь лучше.

— Док, я никуда не собираюсь. Я бы хотел пройти весь путь до конца, и потом мы сможем обсудить, что будет дальше, — доверительно сказал я, наблюдая, как доктор Тодд пытается контролировать взгляд облегчения на своем лице.

Он поднялся и сел за свой стол.

— Я рад это слышать, Клэйтон, — ответил он, посылая мне свою успокаивающую улыбку. После этого, наша встреча стала более беззаботной. Не вникая в мое угловатое прошлое или переработку моих запутанных мыслей. Вместо этого, мы по-настоящему болтали. В том числе и об университетском баскетболе.

Да, сегодняшний день обещает быть одним из хороших.

* * *

После обеда Мария, Тайлер и я отправились в общую комнату, чтобы немного посмотреть телевизор, когда Джеки - ночной администратор - попросила меня зайти в офис. Я пожал плечами друзьям, которые вопросительно смотрели на меня.

— Я встречусь с вами чуть позже, ребята, — сказал я им, следуя за Джеки по коридору.

— Я этого не делал, клянусь, — пошутил я, когда мы зашли в ее офис. Обычно кислое лицо Джеки дернулось в почти улыбке, когда она похлопала меня по руке.

— Тебе не о чем беспокоиться, Клэй, — заверила она, позвав меня внутрь, чтобы она смогла закрыть дверь. Как только я оказался там, я был окутан теплыми руками и резким ароматом пачули. Моя тетя Руби сжала меня так, будто ее жизнь зависела от этого. И вдруг я понял, что должен был быть более подозрительным, когда ничего не услышал от нее сегодня. Как будто Лиса и Руби когда-либо пропускали мой день рождения.

Но я никогда не думал, что она проедет тысячу триста миль, чтобы увидеть меня. Но это была Руби. Она всегда любила меня больше, чем я этого заслуживал.

— Руби, — сказал я, улыбаясь своей невысокой тете. Она сияла. Она была одета в свой обычный цыганский наряд, со струящимися юбками и сумасшедшим шарфом вокруг шеи. Даже крошечные ракушки торчали из ее волос. Я понятия не имел где, черт возьми, она берет идеи для своих нарядов.

Руби потянулась и похлопала меня по щеке, как она делала с тех пор, как я был маленьким ребенком.

— Мой Клэй. Так здорово видеть тебя. — Ее улыбка была заразительна. Руби излучала позитивную энергию, которую было невозможно игнорировать. Она помогала вытащить меня из темных мест, лишь своим присутствием. Я сделаю что угодно и все возможное для женщины, которая стоит передо мной. Мне хотелось, чтобы моя мама была именно такой. За последние три месяца она появилась здесь около четырех раз. Когда у нее получалось, Лиса сопровождала ее, но из-за работы была очень занята.

Моя тетя приезжала четыре раза, чтобы увидеться со мной, родители ни разу.

— Что ты здесь делаешь? И где Лиса? — спросил я ее, когда снова крепко меня обняла.

Руби отстранилась и угрюмо посмотрела на меня.

— Как будто я могла пропустить твой восемнадцатый день рождения! Не глупи. И Лиса должна была быть здесь, но ее работа просто сумасшедшая, — объяснила она, шлепнув меня по руке. Она потянула меня на маленький диван, который стоял в углу офиса. Джеки ушла, давая нам немного времени для встречи. Руби подняла тяжелую сумку, которую принесла с собой.

— Ты носишь там тонну кирпичей? — пошутил я, наблюдая, как моя тетя вытаскивает сплющенную картонную коробку.

— Проклятие. Все расплющилось, — пожаловалась Руби, заглядывая в коробку. Она закрыла верх и протянула ее мне. — Ну, на вкус он должен быть хорошим.

Она привезла мне чертов праздничный торт. Мое имя закручивалось голубой глазурью, и крошечные кисточки украшали верхнюю часть. Я почувствовал, что моя грудь сжалась. Боже, я, правда, превращаюсь в беспорядок. Плача над самой мелкой деталью. Что случилось с тем, чтобы быть мужчиной? Я должен найти каких-то дерьмовых драчунов. Канал с Марлоном Брандо или типа того.

Но черт, я не мог вспомнить, когда у меня в последний раз был праздничный торт на день рождения. И сегодня я получил аж целых два. Даже я не был застрахован от бабочек в желудке. Затем Руби вытащила две тарелки.

Я наблюдал, пока она отрезала мне большой кусок, а потом я набросился на него так, словно голодал. Я всегда был падок на что-то сладкое. Руби аккуратно ела, жалуясь, что должна была добавить сладкий рожок вместо шоколада, потому что это было полезнее. Я позволяю ее ворчать о том, что белый сахар хуже, чем крысиный яд, и как глотание белой муки было личной просьбой, чтобы ваша поджелудочная железа перестала функционировать. Я лишь тихо слушал и ел, не заботясь о диабете, вызванном шоколадом.

— Я все еще не могу поверить, что ты приехала сюда. Это, правда, много значит для меня, — сказал я после того, как закончил. Глаза Руби начались слезиться, и я подготавливал себя к слезному фестивалю. Руби была известна чрезмерной эмоциональностью.

Я потратил много времени, создавая очень толстую, непроницаемую стену вокруг себя. Стену, благодаря которой мне каждый день было легче жить внутри моего собственного поврежденного разума. Если я не позволял людям подбираться ближе, тогда мне не приходилось чувствовать вину от того, что потом я их разочаровывал.

Но все это было взорвано на мелкие кусочки парой красивых глаз и особенным отношением.

Не иди туда. Не сейчас. Не тогда, когда ты чувствуешь себя так хорошо. В противном случае я закончу тем, что буду всхлипывать вместе со своей, уже всхлипывающей тетей.

Руби обхватила пальцами мою руку и сжала ее. Я накрыл ее руку своей, которая была намного больше. Я учился показывать людям, что забочусь о них. Что это хорошо — делиться своими чувствами. Что мне не надо защищать людей от человека, которым я был. Черт побери, меня стоит любить. Это вбивали в мою голову каждый день. Я говорил снова и снова, что, черт возьми, я нравлюсь людям. Но это все еще застревало в моем горле. Безумное понятие, что я был порядочным человеком.

— Клэйтон Рид, я бы переехала в твою комнату, если бы это было возможно. Но что-то мне подсказывает, что они бы здесь этого не одобрили.

Я фыркнул. Даже если она шутит, я полагаю, что Руби и правда способна на это.

— Мы с Лисой любим тебя так, будто ты наш собственный ребенок. Мы всегда будем здесь для тебя. Не смотря ни на что, — сказала Руби, снова обнимая меня. Что-то в моем горле сжалось, но в хорошем смысле. В действительно хорошем смысле.

— Я тоже люблю вас. Я не могу достаточно поблагодарить тебя за все, что ты для меня сделала, — тихо сказал я ей, гордясь собой, что смог выразить свои чувства соответствующим способом (спасибо навыкам преодоления трудностей).

Руби яростно вытерла слезы, вытекшие из уголков ее глаз. Она вытащила носовой платок из кармана и громко высморкалась. Ничего так не убивает депрессию, как бумажная ткань, полная соплей.

— Достаточно этих слез. Время для подарков! — пришла в восторг Руби, посылая мне слезную улыбку, прежде чем вытащить три пакета из сумки.

— Руби. Ты не должна была мне ничего привозить. То что ты здесь, это более чем достаточно, — сказал я, хотя и не мог не чувствовать волнения от предвкушения, которого не чувствовал долгое время. Пузырьки в желудке, которые ты чувствуешь лишь в Рождественское утро. Или прежде, чем ты сядешь за руль, после получения водительских прав.

Или прежде, чем ты поцеловал свою девочку в первый раз

Так или иначе... подарки.

Руби наблюдала, как я раскрывал подарки. Они и Лиса подарили мне новый комплект углей для рисования, смехотворно дорогой набор кистей и кучу новых альбомов для зарисовок. Я не мог остановить глупую улыбку, которая появилась на моем лице. В этом мире не было ничего, что она могла бы дать мне, что значило бы больше, чем это.

Рисование и черчение было всем для меня. Я стал почти одержим этим. Это была та незабываемая часть меня, которую я отказывался когда-либо бросать. Я уже так много потерял, но у меня всегда будет мое искусство.

— Я не была точно уверена, что ты используешь, но девушка в магазине искусства заверила меня, что это лучшие, — сказала Руби немного нервно, будто беспокоясь, что я возненавижу то, что она купила для меня. Я провел рукой по волосам, снова немного потрясенный этими, причиняющими беспокойство, эмоциями. Но я не переживал о том, к чему эти чувства могут привести. Лечение, использованное правильно, может быть фантастической вещью.

— Они великолепны, Руби. Спасибо тебе. Я позвоню позже Лисе, чтобы так же поблагодарить и ее. Это просто... — мой голос затих, и я как идиот улыбался своей тете, которая была так же взволнована моей реакцией на подарок.

Вдруг, настроение Руби охладело. Изменение в ее поведение тряхнуло меня, и мгновенно я на краю. Она потянулась в свою сумку и вытащила другой подарок. Этот не был завернут в традиционную подарочную бумагу, как остальные.

Присмотревшись ближе, я мог заметить, что этот был тщательно упакован в местную газету Дэвидсона. Я вопросительно посмотрел на Руби. Она уставилась на таинственный подарок, и я могу сказать, что ей было не уютно. Какого черта было спрятано в этой бумаге? Хренова бомба?

— Больше подарков, Руби? Ты не должна была, — пошутил я, уже ненавидя серьезность, которая охватила мою, обычно веселую тетю. Руби стиснула предмет в руках, и протянула его мне. Медленно, я потянулся за ним. Он был тяжелее, чем казался. Я не мог понять его содержание сквозь плотную бумагу.

Я начал тянуть ленту, когда Руби накрыла мою руку, останавливая меня. Она с беспокойством посмотрела на меня, и я бросил предмет на стол.

— Что такое, Руби? Просто скажи, — попросил я, чувствуя большее, чем небольшую раздраженность, от той уклончивой фигни, которая происходила. Что такого страшного в чертовом подарке?

Руби вздохнула:

— Это от Мэгги, — сказала она тихо.

Ох. Ну, вот и оно.

Клянусь, воздух покинул мои легкие, и я почувствовал, что задыхаюсь. Мое сердце ускоренно забилось, и я думал, что могу отключиться. Это дерьмово, что только упоминание ее имени вызывает незамедлительный физический ответ. Будто мое тело реагирует на нее на примитивном уровне.

Мы с Руби никогда не говорили о Мэгги. По крайней мере, в течение уже долгого времени. Я едва упоминал Мэгги, если это не было в безопасных пределах терапии. Моему сумасшедшему, свихнувшемуся уму удалось превратить мою красивую девочку в нечто, что вызывало во мне полное и абсолютное беспокойство. Темнота, которая живет и дышит во мне, и держит по большей части в страхе, все еще работает над тем, чтобы уничтожить единственную вещь, которую я желал больше всего в жизни.

Девушку, которую я любил за гранью разумного. Единственный человек, который был готов ступить с обрыва вместе со мной.

И я почти позволил ей.

— Мэгги? — выдавил я, стараясь не задохнуться от усилий, которые мне потребовались, чтобы произнести ее имя.

Руби кивнула, ее рот сжался от беспокойства. Я знал, она боялась, что упоминание девушки, которую я любил и потерял, заставит меня потерять самообладание. И часть меня хотела психануть. Это кипело здесь, прямо под поверхностью. Паника порхала в моем животе, и я изо всех сил пытался держать ее под контролем. Злость манила меня поддаться ярости, которую я чувствовал.

Но я придерживался рациональной части Клэйтона Рида, который распознавал бесполезность своего гнева и паники. Зная, что этим я ничего не достигну, лишь упаду еще ниже. Я должен работать над этими запутанными эмоциями и разобрать хаос, который они все еще создают. Мэгги не была Бугимэном¹⁰. Она была моим светом. Моим напоминаем, чего я хотел в своей жизни. Или к чему я снова стремился.

Придерживаясь этого, я снова поднял подарок и положил его на колени, перебирая складки сложенной бумаги.

— Она пришла в магазин на прошлой неделе, — начала Руби, пристально наблюдая за мной. Я очень сильно старался держать выражение своего лица нейтральным, пока внутри я проклинал чертов космос, судьбу, да что угодно, за эту долбаную трагедию, которую я называю жизнью.

— Да? — спросил я с самой фальшивой попыткой небрежности, которую я когда-либо слышал. Это было смешно. Я бы рассмеялся, если бы не хотел порезать свою чертову кожу, пока не истеку кровью.

Черт! Я не должен себя так чувствовать!

Так что я сделал глубокий вдох и досчитал до десяти. Я нашел свое блестящее, счастливое людное место в своей голове и взял себя в руки. Потому что так же сильно, как это ранит, я должен услышать о Мэгги. Я изголодался по ней. Я жаждал лишь звука ее имени. Так что даже если мое тело и разум вызывали беспорядок, который она раскрывала во мне, я бы смирился с этим. Потому что ничто не удержит меня от того, чтобы узнать, что она спрятала под газету на моих коленях.

Руби еще раз глубоко вдохнула и продолжила:

— Я не видела ее после того, как ты уехал во Флориду. Лиса упоминала, что видела ее в кофейном магазине в городе. Теперь она работает там.

Я кивнул, поощряя ее, чтобы она продолжала, прежде чем я решу, что не могу больше слушать.

— Она выглядела прекрасно, как и всегда. Хотя, могу сказать, что она потеряла в весе и была слишком худой, — болтала Руби, и я почувствовал вину из-за возможности, что я был причиной того, почему Мэгги потеряла вес. Мои руки сжались вокруг пакета, пока пальцы не заболели.

— Она казалась... в порядке? — я не мог не спросить. Потому что если нет...

Что бы я сделал? Если бы Руби сказала мне, что Мэгги была несчастна и в депрессии? Разрушил бы я обещание, которое дал себе, чтобы оставить ее в покое? Я не знаю. Единственное, что я знал, что не смогу жить своей жизнью, зная, что она несчастна. Мой отказ контактировать с ней, причины отправки ей письма, это было для нее, начать с чистого листа. Отпустить меня и жить своей жизнью.

Но если она несчастна, находясь вдали от меня, пока я был вдали от нее, тогда я выброшу все свои хорошие намерения прямо в окно.

— Да, Клэйтон. Она кажется в порядке. Может немного стеснялась, но она была в порядке, — сказала мне Руби, и я ненавидел эгоистичное разочарование, которое я почувствовал. Каким придурком это меня делает? Я хочу, чтобы Мэгги была несчастна? Конечно, нет. Но если с ней все хорошо, то это подтверждение того, что я принял лучшее решение, оставить ее одну. И проглотить эту пилюлю было тяжело, даже если и правильно.

— Ну, это... эм… рад слышать, — заикался я, смотря на свои белые костяшки пальцев. Я не был уверен, что переживу этот разговор. Это разрывало меня на части. Руби снова осмотрела меня, ожидая, что у меня вырастет еще одна голова или типа того.

Я выпрямился и встретился взглядом с ее.

— Вообще-то, это великолепно, — сказал я более уверенно и заставил себя улыбнуться. Лицо Руби незначительно расслабилось.

— Да, это так, — согласилась Руби. Она прочистила горло. — Она пришла посмотреть новые книги. Я сказала, что рада ее увидеть, но постаралась оставить ее одну. Казалось, она не сильно желала разговаривать, и я не хотела подталкивать ее.

Я мог только представить, как неловко было для Мэгги видеть Руби.

Наступил момент тишины, и я подумал, вот оно. Но я должен был знать лучше. Руби была известна затягиванием историй. Вы можете найти это милым или раздражительным. Прямо сейчас я склонялся к последнему.

— Она приобрела несколько книг, и затем, прямо перед тем, как уйти, протянула мне этот сверток, сказав, что он для тебя. На твой день рождения. Она попросила, чтобы я убедилась, что ты получишь это, потому что не знала, куда отправить. — Руби послала мне язвительный взгляд. Тот, который ясно говорил, что она считала меня идиотом, за то, что я хранил свое местонахождение втайне от Мэгги. Она просто не понимала, как тяжело мне было принять это решение. Как иногда я еле сдерживался, чтобы не снять трубку и позвонить ей. Мэгги была моей слабостью. Моей непреодолимой зависимостью, которая поддается, но не отпускает.

В свое время я думал, что она была чистой, здоровой частью моей жизни. И часть меня все еще так думает. Но теперь, с ясной головой, я смог увидеть, как тьма подпортила так много из того, чем мы были. И Мэгги нуждается в большем, чем то, что я мог ей дать. Туда и обратно, перетягивание моих чувств к этой красивой девушке стало ежедневной борьбой. Та, которая, несмотря на то, сколько времени прошло, или насколько огромная дистанция между нами, никогда не отпустит меня.

— Я не была точно уверена, что собираюсь отдать это тебе, Клэйтон, — сказала мне Руби, посылая поразительно пронзительный взгляд в мою сторону. Под ее притворством, скрывался острый ум, и еще более острый взгляд. Руби видела больше, чем я позволял ей. И что-то говорило мне, что она слишком хорошо знала, как сильно я боролся, даже с теми шагами, которые делал.

Я поморщился в понимании на ее нерешительность. Я понимал. Правда, понимал.

— Все в порядке, — заверил я ее, чертовски надеясь, что она верит в мою кучу дерьма.

Не тратя больше времени на ожидание, я потянул за обертку и бросил ее на пол. После первого взгляда на темную, древесно-угольную бабочку на обложке, сидеть без движения в течение минуты. Потому что эта девушка, находясь за тысячу километров, собиралась разрушить меня. Она собиралась вырвать мое чертово сердце.

Я узнал эту бабочку. Потому что я сам нарисовал ее. Для нее.

Для Мэгги.

— Какого черта? — спросил я себя, вытаскивая из оставшихся кусочков бумаги книгу в кожаном переплете. Открыв ее, я понял, что это был альбом вырезок. Страница за страницей, Мэгги аккуратно вставляла мои рисунки в определенные места. Некоторые были со стены в моей спальне в Вирджинии. А другие те, что я дал ей.

Каждая из них была здесь. Каждая. Из. Них.

Руби смотрела на картинки через мое плечо, пока я перелистывал. Я повернулся к своей тете.

— Когда она это сделала? Когда забрала мои рисунки? — спросил я с полным неверием. Я был ошеломлен тем, что было у меня в руках. Будто вернулась часть меня. Как будто, еще раз, Мэгги Мэй Янг пришла на помощь.

Я не мог выразить словами то, как мое сердце буквально раскрылось от того, что я снова увидел эти рисунки. Это был самый потрясающий и заботливый подарок, который я когда-либо получал. Как будто я мог ожидать что-то меньшее от девушки, которая сделала своей миссией спасение меня от самого себя.

Руби провела пальцем по изображению лица Мэгги, которое я нарисовал карандашом. Я любил этот рисунок. Я помнил тот день, когда нарисовал его. Она пришла ко мне домой, чтобы позаниматься, и закончилось тем, что она уснула. Мне нравилось, когда она так делала. Абсолютный покой, который я чувствовал, наблюдая за ее глубоким сном; даже дыхание было неописуемым. Да, может это и звучит немного жутко. Но это не так. Это было прекрасно и идеально. И давало мне иллюзию того, что в моей жизни есть смысл. Даже если и ненадолго.

Так что я нарисовал ее. Я был вынужден попытаться и захватить тот момент, когда Мэгги была полностью беззащитна и открыта. Маленькая часть меня понимала, даже тогда, что я причинял ей боль. Даже если она клялась, что была счастлива, я видел напряжение, которое вызывало мое дерьмо. Когда я видел ее спящей, это помогало мне создать эту картинку в моей голове, что все так, как и должно быть. Сумасшедший вроде меня всегда мог создать самые хреновые оправдания для таких же хреновых вещей, которые творил.

Мое сердце глухо стучало в груди от веса, который значил этот альбом. Это было не тем, что сделала бы девушка, оставив дерьмовые отношения позади. Бывшая девушка, отчаянно желавшая двигаться дальше. Нет, все это кричало мне. Кричало с удвоенной силой, что мне надо проснуться и увидеть, как сильно она все еще любит меня.

И в этом было эгоистичное облегчение. Я был рад знать, что она не забыла меня, даже если я сказал ей это сделать. Я был придурком. Потому что я хотел, чтобы она скучала по мне, стремилась ко мне, жаждала меня так, как я жаждал ее. Что на сто процентов противоречило действиям мученика, которого я играл последние три месяца. Причина, по которой я отправил ей письмо с самого начала.

Я знал, что никогда не забуду Мэгги. И знание, того, что я был в этом не один, что она чувствует все так же интенсивно, как и я, заставило меня чувствовать себя несправедливо счастливым. Несправедливо, потому что я не должен был желать этого для нее. Но, черт возьми, если я не хотел этого.

И я ненавидел себя за то, что чувствовал это.

— Она пришла домой, через некоторое время после того, как тебя отправили сюда. Она попросила подняться в твою комнату, сказала, что там были, вещи, которые ей надо было забрать. Мы с Лисой не видели в этом ничего плохого. Не после всего, — Руби резко остановилась. Не было смысла продолжать это предложение. Мы оба знали, через что пришлось пройти Мэгги.

Я продолжил листать страницы. Мы с Руби молчали, пока я все не просмотрел. Эти рисунки так сильно напоминали мне о ярком пятне, которое у меня было в темнейшие времена в моей жизни. От девушки, которая пыталась спасти меня, даже если я разрушал ее.

Черт, я собирался заплакать. Я чувствовал, как слеза навернулись на глаза, и я смахнул их тыльной стороной ладони. Я зажмурился.

Глубокий вдох.

Один. Два. Три.

Глубокий вдох.

Я открыл глаза, смотря на лицо Мэгги передо мной. Прошло много времени с тех пор, как я видел ее, так что я не мог отвернуться. Но затем я перевернул страницы к началу книги. И увидел что-то, что не заметил ранее. В нижнем углу, на внутренней стороне обложки был вставлен кусочек бумаги.

Это было от Мэгги. Боже, она написала мне записку. Я не был уверен, что могу прочитать ее. Не тогда, когда я чувствовал себя уже сбитым фурой.

Но я все равно прочитал ее. Как будто я мог сопротивляться ей.

И я был рад, что сделал это.

Внутри тебя красоты больше, чем в любом другом человеке, которого я когда-либо встречала. Эти рисунки не лгут. Я не хочу забывать тебя. Или переставать любить. Ты можешь сказать мне двигаться дальше. Но я не хочу. И никогда не буду. Просто не забывай, как прекрасны мы были. Как прекрасны, мы все еще можем быть. Пожалуйста.

— Мэгги.

Руби смотрела в сторону, чувствуя, что мне нужно время. После минуты глубокого дыхания, я заставил себя закрыть альбом и положить его на стол. Просматривать эту книгу — это как срывать пластырь с едва зажившей раны. Позволять крови течь, не пытаясь остановить ее. Я не знал, что делать с этим новым раундом эмоционального потрясения, в котором я обнаружил себя. Может мне стоит написать об этом в дневнике.

И может мне начать носить чертову пачку и начать заниматься балетом.

— Спасибо что привезла его, Руби. Я ценю это. — Я обнял ее, и я действительно имел в виду то, что сказал. Так же сильно, как это ранит, это была необходимая боль. Потому что Мэгги была слишком необходима в каждом аспекте моей жизни.

Мы с Руби наслаждались остатком нашего совместного времени без драмы. Джеки вернулась тридцать минут спустя и дала нам знать, что мы должны закругляться.

— Где ты остановилась? — спросил я Руби, когда она подняла свою сумку, и мы вышли через двери офиса.

— У меня комната в «Камфорт Инн» около аэропорта. А завтра ранний вылет, — сказала Руби, поднимаясь на носочки, чтобы поцеловать меня

— Я все еще не могу поверить, что ты прилетела сюда на одну ночь. Ты сумасшедшая. Но замечательная. Абсолютно замечательная, — сказал я с любовью, когда Руби переплела наши руки. Джеки и я проводили Руби к выходу, и после нескольких объятия, моя удивительная тетя забралась в свою арендованную машину и направилась к своему отелю.

Альбом вырезок чувствовался тяжелым грузом в моих руках.