Свихнувшийся

Глава 13: Крушение

«Джон Келли, новый руководитель аппарата, рассматривается как маяк дисциплины», — «Нью-Йорк Таймс», 28 июля 2017 года.

Совещания старших сотрудников теперь будут проходить в комнате Рузвельта. С этого момента.

Одним из первых действий генерала Келли в качестве руководителя аппарата стал перенос ежедневных совещаний старших сотрудников из офиса руководителя аппарата, где проводил их Райнс Прибус, в комнату Рузвельта, в которой удобно размещались тридцать с лишним старших сотрудников. Я всегда сидела за столом, в то время как большинство старших сотрудниц сидели вдоль стены или на диванах.

Келли проводил свои совещания старших сотрудников как военную операцию. Он рявкал имя каждого человека и обрывал их, если они слишком затягивали. Он был особенно резок с генералом Г. Р. Макмастером. Он грубо оборвал его на середине фразы и сказал: «Давайте вернёмся к этому в другой раз». Он часто жаловался на прессу и постоянно напоминал нам, что он здесь для того, чтобы подтянуть дисциплину и порядок.

Генерал Келли хотел полного контроля над Западным крылом. Чтобы достичь этого, ему было необходимо разделить его, словно поле боя, и установить периметры. Он проинформировал старших сотрудников, что всем нужно прекратить вваливаться в Овальный кабинет. Если вы хотели видеть президента или привести гостей, теперь вам было необходимо подать официальный запрос.

Я приветствовала эту перемену, так как устала бегать взад-вперёд между Западным крылом и ЭИОБ. С этого момента, если президенту что-то было нужно, он шёл к своему руководителю аппарата. Келли также потребовал, что если президент случайно свяжется с вами вне рамок изложенного протокола, вам нужно было прийти в его офис и доложить о вашем разговоре с президентом, неважно, насколько кратким или мелкой была тема. Большинство ПП закатывали глаза от подобных требований. На мой взгляд, я осознала, как мало Келли понимал в той должности, которую собирался занять. Он также понятия не имел, что его ждёт.

Когда раздался первый после вступления в должность Келли звонок от Президента в 5 утра, я сказала Дональду, что ему нужно сократить своё общение со всеми, особенно по мобильнику. Он спросил, почему. Я сказала ему, что Келли хочет, чтобы всё шло по официальным каналам. И я с этим не согласна. Президент вернулся к своим дням в Нью-Йорке и сказал: «В ж**у Келли! Я буду делать всё, что захочу!».

Я не доложила Келли об этом разговоре с президентом.

Я часто беседовала с Китом Шиллером, которого знала так же давно, как Дональда. Кит признался, что сыт по горло тем, как с ним обращаются. Очевидно, Келли также пытался установить границы между президентом и его давним телохранителем.

Я умоляла Кита не уходить: «Если ты уйдёшь, ДДТ в самом деле сдаст».

Светлая сторона того, что Келли стал РА: я могла напрямую лоббировать через него продление истекавшего временного защитного статуса (ВЗС), остановившего депортацию иммигрантов из Гаити и других южноамериканских стран.

Мы давали обязательство тесно работать с гаитянским сообществом, в частности, во время моего визита туда. Это было наивысшим приоритетом для Президента Жовенеля Моиза, просившего о продлении ВЗС.

Новый руководитель аппарата внёс несколько существенных и незамедлительных изменений, таких как закрытие двери в Овальный кабинет, чтобы Президент Трамп не видел, кто снаружи проходит мимо. Единственным способом попасть в Овальный кабинет было пройти его помощников Маделейн Вестерхут, Кита Шиллера и Джона Макэнти. Эта перемена, рассуждал он, имела целью не допустить попадание в гостиную Дональда через задний вход и отменить то, что было известно как привилегия доверенных советников на свободный вход. Благодаря своему выпущенному Секретной Службой «поцелуйному пин-коду» — названному так, потому что позволяет вам приближаться к начальству — я всё ещё могла свободно перемещаться по всему комплексу.

Просочившиеся в прессу сообщения описывали меня как первого подопытного кролика, которого Келли постарался держать подальше от президента. С тех пор, как меня обвинили в твите о подтяжке лица Мики, в Белом доме преобладало мнение, что мои "грязные досье" являлись причиной того, что Дональд впадал в ярость и, злясь, терял целый производительный день.

Я просила о встречах с генералом Келли, чтобы обсудить эту и другие проблемы ОСО, но он не предоставил мне возможности встретиться с ним. Если меня вставляли в его график, он отменял. С момента его прихода в конце июля до моего ухода в середине декабря, мы с Келли общались друг с другом ровно два раза. В первый раз в его офисе во время совещания, где он проинформировал меня, что министр Девос хочет отменить осеннюю конференцию ИЧКУ (но об этом позже), и второй раз, когда он запер меня в Ситуационном центре и угрожал трибуналом.

На первый взгляд, идея ограничения контактов Трампа с людьми могла показаться разумной. Но на самом деле она отрезала его от доверенных людей, которые удерживали его на земле и отчасти в здравом уме. Попытка Келли изолировать Трампа свела того с ума; он ещё больше смотрел кабельные новости и полагался на телефонные звонки и соцсети — ещё больше, чем раньше — чтобы удовлетворить свою настоятельную потребность в положительных откликах, личном подтверждении его величия и ушах, в которые можно излиться.

Каждый направлявшийся президенту клочок бумаги должен был сперва пройти через операторов, а затем попасть для анализа к Келли. Он не мог сделать так, чтобы Дональд не звонил людям по своей личной линии в резиденции или не пользовался своим личным мобильным телефоном. Он также не мог остановить некоторых людей, которым ДДТ разрешил звонить напрямую через коммутатор Белого дома. В качестве реакции на репрессивные акции Келли Дональд иногда звонил нам с нетрадиционного телефона, который одалживал у военного советника или посетителя, и который не всегда был надёжным.

Келли также разослал сообщения, в которых, в частности, согласно Закону о президентском архиве от ПП требовалось докладывать ему о любых разговорах между нами и Дональдом. Если мы этого не сделаем, то подвергнем себя уголовной ответственности, угроза, нацеленная на то, чтобы запугать или разубедить нас от общения с президентом.

Большинство наших разговоров в то время заключалось в том, что я слушала, как Дональд что-то бессвязно бормочет, говорит случайными отрывками, перескакивая с мысли на мысль и с темы на тему: о выборах, фейковых новостях, электронной почте Клинтон, торговле, прослушке его телефонов Обамой и обо всех людях, которые его не уважают.

Вот выдержка из одного из подобных разговоров, насколько я помню:

«Эй, я собираюсь встретиться по поводу знаешь чего? Этот парень — хороший парень. Китай, люди, слушай, Китай до нас добирается. Эти парни — нехорошие. Но стена, стена». Было бы нелепо попытаться написать по существу записку о каждом из таких разговоров. В то время мне было неловко документировать для всех грядущих поколений доказательства его психического расстройства или снижения умственных способностей.

Итак, Келли ограничил офисные посещения. Каждый документ проходил через него. О каждом телефонном звонке следовало докладывать. Ничто не входило и не выходило без его предварительного одобрения.

И кто теперь президент? Казалось, Келли изображал из себя фигуру Дика Чейни, дёргающего за ниточки, контролирующего президента и всем заправляющего.

Я не давала клятву служить на радость Джону Келли. Как ни печально всё было в Белом доме и за его пределами, я напомнила себе о своём долге, и в меру способностей выполняла свою работу.

11 августа я полетела в Новый Орлеан, чтобы выступить на форуме в Национальной ассоциации чернокожих журналистов (НАЧЖ). Форум, модерируемый Эдом Гордоном из «Баунц-ТВ», назывался «Чёрные и синие: воспитание наших сыновей, защита наших сообществ». Меня попросили в первый раз публично рассказать об убийстве моего отца и брата, и о том, как насилие повлияло на мою жизнь.

Из освещения мероприятия я узнала, что некоторые участники дискуссии отказались присутствовать, когда услышали о моём приезде. Некоторые члены чёрной прессы необъективно освещали меня. Примерно за три месяца до форума меня пригласили в Нью-Йорк на официальный ланч ежегодного съезда Национальной сети действий. После того, как я кратко рассказала о том, что делаю для поддержки чёрных колледжей, Эл Шарптон встал и сказал: «Ты находишься в очень сложном положении, потому что представляешь администрацию, с которой многие из нас несогласны. Но я не был бы верен тому, кто я есть, если бы не обратился к этим вопросам и не попросил тебя вернуться и рассказать им: ‘Да, они отнеслись с уважением… Нет, они не позволили бы заставить меня замолчать, но велели передать вам, что мы, черные и женщины, в первые 100 дней видим катастрофу в Вашингтоне, округ Колумбия’». Он отругал меня на женском ланче как ребёнка на глазах у полного моих коллег зала. И это показывалось в прямом эфире по CNN и C-SPAN. Я была разочарована ещё одной упущенной возможностью установить контакт с правозащитным сообществом.

Я как можно скорее ушла оттуда.

И вот я снова здесь в НАЧЖ, снова в пасти льва.

В течение пяти минут форума Эд Гордон подталкивал меня защищать Трампа по поводу некоторых из сказанных им провокационных вещей — а именно, что копам на Лонг-Айленде следует вести себя «грубо» с подозреваемыми, которые преимущественно были цветными людьми. Я не была с этим согласна! Ни в малейшей степени! Я придерживалась своей цели сказать, что я так же хорошо, как и все понимаю боль от потери члена семьи в результате насилия, и что сочувствую семьям избитых или убитых полицией людей.

Активисты «Жизни чёрных важны» в переполненном актовом зале встали со своих мест и повернулись спинами. Другие кричали на меня и трясли кулаками. Некоторые свистели и смеялись, словно я была шуткой. Этот протест отличался от тех, к которым я привыкла. Шарптон, по крайней мере, попросил меня передать послание. Некоторые люди в НАЧЖ просто хотели убить посланника. «Когда у вас в зале кто-то присутствует», — сказала я, — «то вы не набрасываетесь на них. Вы сообщаете им о том, что происходит в сообществе, чтобы они могли выступить защитниками. Вы не выходите из-за стола, потому что если вы не за столом, то вы в меню».

Гордон упорно продолжал пытаться заставить меня защищать Трампа. Он вышел из-за трибуны и встал прямо передо мной. В размещённом на Ютьюбе видео вы можете посмотреть, как он нависает надо мной, намереваясь быть агрессивным. Форум был посвящён насилию, и по иронии судьбы я ощущала физическую угрозу, сидя на сцене в белом кожаном кресле. Он вышел из-за трибуны и встал надо мной. Я пыталась перевести разговор к способам защитить семьи, но он продолжал подталкивать меня, например, к оправданию позиции Джеффа Сешнса по вопросам миграции. Не было надежды на продуктивное обсуждение, так что я поднялась с микрофоном, встала напротив этого задиры и сказала ему: «Не будь агрессивным. Задавай свой вопрос, но не читай мне нотаций… Ты можешь спросить о потере мной отца и брата — спросить мою историю. Я не собираюсь стоять здесь и защищать каждое до единого слово или решение [администрации Трампа] … Если не хочешь быть здесь, не будь здесь, но не демонстрируй неуважение к истории моего отца и моего брата». Президент НАЧЖ поднялся, чтобы взять ситуацию под контроль и закончить программу. Я направилась к выходу.

«Бедная ОМАРОСА. Обиделась, когда её спросили о Трампе, в тот же день, что и нацистский митинг в Университете Вирджинии. Она никогда не понимала, что единственное её предназначение — это быть собачкой Трампа».

— Твит Кита Олберманна, 12 августа 2017 года, 7:45

«СОБАЧКОЙ? Его животным? Кит! В самом деле? Подобные в высшей степени оскорбительные неподобающие утверждения объясняют, почему тебя выкинули с телевидения! #Увольте его из GQ».

— Мой ответ, 13 августа 2017 года, 4:45

Тем временем в Шарлотсвилле, штат Вирджиния, начался митинг «Объединённых правых». Заявленной целью был протест по поводу демонтажа статуи героя Конфедерации Роберта Э. Ли в парке Эмансипации, название которого городской совет двумя месяцами ранее сменил с парка Ли. Но в действительности это был лишь предлог для проведения сборища облачённых целиком в простыни вооружённых, размахивающих свастикой белых расистов, неонацистов, ку-клукс-клановцев, членов южного ополчения и того сорта людей, у которых на крышах пикапов нарисован флаг Конфедерации.

Я все ещё находилась в Новом Орлеане на организованной президентом НАЧЖ скромной встрече-знакомстве с руководством. По телевизору мы видели зрелище разъярённых и полных ненависти молодых белых мужчин, несущих факелы и скандирующих: «Вы нас не замените». Под «вы» подразумевались любые не белые, не христиане. (Скандирование превратилось в: «Евреи нас не заменят», которое было зафиксировано в ставшем вирусным документальном фильме «Вайс»).

Я тотчас отправила в Белый дом письмо с вопросом, отслеживают ли они ситуацию. Мне ответили, что они за ней приглядывают.

СМИ возложили на Дональда Д. Трампа и Стивена Бэннона вину за этот митинг и цитирование расистской риторики, возвращаясь к самому первому дню его кампании и утверждая, что его политика и речи позволили расистам выползти из-под камней на белый свет.

В первые дни кампании я отправилась на телевидение с защитой риторики Дональда, сказав: «Он не расист; он националист». Я указала на нашу совместную историю на протяжении последних четырнадцати лет и как хорошо он со мной обращался, что он сделал для меня в профессиональном плане, как он инвестировал в моё телешоу и мою карьеру. Учитывая наши взаимоотношения, я поверить не могла, что он был расистом — но люди на этом протесте явно так считали! В митинге принимал участие и продвигал его Дэвид Дьюк[150], сторонник превосходства белой расы Ричард Спенсер[151] и экстремистский неонацистский веб-сайт «Ежедневный штурмовик». Я не могу найти доказательств, что «Брайтбарт» продвигал этот митинг, но новостной сайт Бэннона давно был известен как фундамент альтернативных правых, к которым относили себя многие из протестующих «Объединённых правых».

На следующий день я отправила сообщение Тому Боссерту с вопросом: «Вы следите за этой ситуацией? Вы это смотрите?». Насколько я понимала, это был вопрос национальной безопасности. Боссерт и Джаред были в Бедминстере, штат Нью-Джерси, с ДДТ.

Когда показались контрпротестующие — антифашисты, известные как «антифа», «Жизни Чёрных Важны», церковные группы, социалисты и другие — ситуация переросла в насилие, и порядка тридцати человек были ранены. Примерно в 13:45 двадцатилетний Джеймс Алекс Филдс-младший, неонацист из Огайо, въехал в толпу протестующих, ранив девятнадцать человек и убив Хизер Д. Хейер, тридцатидвухлетнюю помощницу юриста.

Женщина была убита неонацистом на улице посреди бела дня в американском городе. И полиция в защитном снаряжении не вмешалась и не прекратила это.

Это было невообразимо. Я снова позвонила Боссерту. Протестующие уже бушевали два дня без каких-либо комментариев со стороны президента. Боссерт сказал мне, что после того, как Филдс въехал в протестующих, он вошёл в комнату, где Дональд отдыхал в Бедминстере после игры в гольф и сказал: «Сэр, вам нужно проснуться. Ситуация обострилась, и нам надо что-то с этим делать».

Пока вся страна прильнула к телевизорам, возмущённая и напуганная тем, что наблюдала, отчаянно нуждаясь в сильной руке руководства, президент дремал.

Они обсудили, стоит ли позвонить губернатору Терри Маколиффу и предложить федеральную помощь, но решили оставить тактическое реагирование на местном уровне и уровне штата, и не делать это федеральным вопросом. Маколифф объявил чрезвычайное положение, и прибыла полиция штата Вирджиния, но Национальную гвардию не прислали. Решением Белого дома по Шарлотсвиллю было не высовываться и позволить Вирджинии справиться с этим. Маколифф похвалил свои силы, но согласно двум независимым оценкам, местной полицией было сделано много серьёзных ошибок. Они не вмешивались, когда протестующие и контрпротестующие дрались на улицах, и не предпринимали никаких действий по предотвращению стычек. Они осознавали враждебный характер факельного шествия, но ничего не сделали, чтобы остановить его. У них не было централизованного командования, что вызвало замешательство.

По мере того, как всё это разворачивалось по телевизору прямо у меня на глазах, я начала опасаться, что наше неудачное реагирование на события в Шарлотсвилле с точки зрения расовых отношений войдёт в историю как одно из самых мрачных пятен на президентстве Трампа. Оно определяет его неадекватность и неспособность к решению расовых сложностей в этой стране.

Его первой ужасной ошибкой было хранить молчание на протяжении двадцати четырёх часов. Когда пахнет жареным, мир Трампа уходит в тень. Это их modus operandi[152]. Все представители исчезли из эфира. Единственным, пришедшим 13 августа на воскресные новостные шоу был Том Боссерт. В результате люди попробовали навесить на него ярлык защитника Дональда, но он этого не заслуживает. Он был единственным, у кого хватило духу выйти в эфир и выразить сочувствие пострадавшим и обсудить происходящее.

В понедельник 14 августа Дональд сделал осуждающее насилие заявление и сказал: «Расизм — это зло. И совершающие насилие от его имени — преступники и бандиты, включая ККК, неонацистов, сторонников превосходства белой расы и другие группы ненависти, несовместимые со всем, чем мы дорожим как американцы». Он упомянул Хизер Хейер и двоих полицейских штата Вирджиния, погибших в связанном крушением вертолёта. Для многих это заявление было слишком небольшим, слишком запоздалым и звучавшим неискренне.

На вторник 15 августа у Трампа была запланирована пресс-конференция в «Башне Трампа» с целью анонсировать отмену нормативных актов, являвшуюся частью его инфраструктурного законопроекта. Я находилась в Вашингтоне, наблюдая из Белого дома это мероприятие для прессы в прямом эфире по телевизору. Как мне передал кто-то из находившихся там, Трамп был удивлён тем, как много журналистов явились на инфраструктурные обсуждения. Он понятия не имел, какой взрывоопасной за последние четыре дня стала ситуация вокруг Шарлотсвилля. Он не был должным образом проинформирован для пресс-конференции, и когда вышел из лифта в «Башне Трампа», то оказался перед лицом сотен средств массовой информации со всего мира.

Общественный страх был реальным и логичным. Люди по всему миру испытывали глубокий ужас при виде неонацистов, избивающих невинных людей перед церковью, членов Ку-клукс-клана, несущих факелы, ополченцев, размахивающих автоматами на улицах в разрешающей открытое ношение Вирджинии. Эти картины вызывали в нашем коллективном сознании худшие воспоминания о расовых злодеяниях, вытащенном в настоящее постыдном прошлом нашей страны. Мне позвонила одна моя близкая подруга, чтобы сказать: «О, я боюсь за своих детей и своё сообщество». Я понимала, почему она опасается сторонников превосходства белой расы, но она сказала: «Нет, я боюсь твоего босса, Трампа».

Я хотела сказать ей не волноваться, что я была там, направляющие рельсы были на месте. Но вот уже два дня в американском городе в открытую бушевала расовая война. До Шарлотсвилля я не могла позволить себе рассмотреть, насколько всё стало плохо, потому что это бы означало столкнуться с тем, что я всё это время замечала и игнорировала в отношении Трампа. Однако, во время той пресс-конференции моё слепое пятно было разрушено. Я своими собственными глазами увидела, что Трамп понятия не имеет, чем были так расстроены люди. Он просто этого не улавливал. Он потерял связь с реальностью.

Он спустился на лифте в холл «Башни Трампа». Двери открылись, и перед ним была стена прессы. Позади него были шахты лифтов. Ему было некуда идти и ничего не оставалось, кроме как выдать свою заготовленную речь о строительных правилах. Он был под огнём, без возможности бежать, и его раздражало, что всё это ещё не закончилось.

После декламации речи о нормативных актах, представлявшей собой пространное хвастовство на тему того, как великолепны его здания, он ответил на вопросы прессы. Его спросили, почему ему потребовалось так много времени для осуждения неонацистов и сторонников превосходства белой расы. Он ответил, что было важно «успокоиться и расслабиться», и что он ждал, пока не получит всю информацию. Это было дерьмом собачьим. От Тома Боссерта я знала, что у него была вся информация. Он ушёл в тень на двадцать четыре часа, потому что именно так поступают он и мир Трампа, когда сталкиваются со сложными проблемами или кризисами.

Его невербальная речь рассказала свою историю: Трамп агрессивно размахивал руками, враждебно тыкая пальцами. Он двигался, словно на него напали. Молодая женщина была мертва, а он думал лишь о своём собственном дискомфорте.

Он сказал: «Как насчёт пары инфраструктурных вопросов?». Он понятия не имел о важности Шарлотсвилля, и хотел вести бизнес, как обычно. У этого человека не было ни унции сочувствия.

Любой нормальный человек знал бы, что ему следует говорить о том, что происходило с момента начала митинга. Ему следовало дать инструкции Национальной гвардии отправиться навести порядок и оказать более эффективную помощь местным органам власти по реагированию и прекращению насилия, а не застыть и позволить тому развернуться. Ему стоило успокоить страхи всех американцев, наблюдавших картины, вызывавшие в памяти один из самых тёмных периодов нашей истории и повторяемые в двадцатичетырёхчасовом новостном цикле. Ему следовало объявить день скорби, день молитвы, национальный симпозиум по расовым вопросам. Ему следовало говорить о единстве, в котором мы отчаянно нуждались.

Ничего подобного. Он хотел инфраструктурный вопрос.

Под нажимом Трамп упомянул Хизер Хейер и сказал: «Её мама в Твиттере поблагодарила меня за мои слова». Жизнь женщины была уничтожена, а он хвастался твитом? В этом весь он. У него не было никакой возможности понять, что чувствовала мама Хизер. Самый большой недостаток Трампа заключается в полном отсутствии у него сочувствия, что само по себе является производной от его исключительного нарциссизма.

Трамп выстраивает свою собственную реальность, чтобы даже в ужасных ситуациях выставить себя в лучшем свете, и затем вновь и вновь повторяет это, пока его искажённое восприятие не станет единственной известной ему версией. Единственная цель его лжи и хвастовства, всегда, это выставить себя в лучшем свете, к примеру: «Её мама поблагодарила меня». Разница между Трампом и мировыми лидерами, которые могут быть слегка самовлюблёнными, заключается в том, что он не может функционировать, если всё не вертится вокруг него. Ему нужно быть в центре всего. Если он не в центре событий, он заставит себя оказаться в центре. Так что, дело не в том, что погибла молодая женщина, а в том, что её маме понравился его твит.

Пока я смотрела, то не переставала думать, что инфраструктурную пресс-конференцию следовало отменить, или они должны были свернуться, или его надо было увести. Его жесты становились всё резче, и я видела, как нарастает его гнев. Он был нездоров! Он вёл себя как умственно неполноценный.

Когда его спросили, не упустил ли он возможность сплотить страну — я завопила в телевизор: «ДА!» — но он в ответ стал хвастаться экономикой. «С тех пор, как стал президентом, я создал свыше миллиона рабочих мест. Страна находится на подъёме. Фондовый рынок бьёт рекорды. У нас самое высокое число занятых, которое когда-либо было в истории нашей страны», — что не имело никакого отношения к расистам, направляющим автомобили в толпы людей.

Когда его спросили о старшем советнике Стиве Бэнноне, Трамп сказал: «Мне нравится господин Бэннон. Он мой друг. Но господин Бэннон появился очень поздно. Знаете что. Я прошёл через семнадцать сенаторов, губернаторов, и выиграл все праймериз. Господин Бэннон появился намного позже. И он мне нравится; он хороший человек. Он не расист, я могу вам это сказать. Он хороший человек. На самом деле, пресса в этом отношении очень несправедлива к нему». Он стоял там и защищал Бэннона, что воспринималось как его извинения за расиста. И он не мог удержаться, чтобы снова не вспомнить выборы, даже сейчас.

Во время этого невероятного полёта под откос Трамп также разгромил Джона Маккейна за голосование против его законопроекта о здравоохранении, обозвал репортёров фейковыми новостями, указал, что Джордж Вашингтон и Томас Джефферсон были рабовладельцами, оспорил законность сноса расистских символов, вроде статуй Конфедерации, выступил в защиту сторонников превосходства белой расы и неонацистов, так как у них были надлежащие разрешения (в действительности, не было), копнул под Обаму за то, что тот за восемь лет своего президентства не решил расовые проблемы, и похвастался, что принёс в Висконсин автозавод. Во время той пресс-конференции снижение умственных способностей Трампа проявилось во всей красе. Я была уверена, что все это увидят, и что на следующий день это станет заголовком всех газет.

Наиболее подстрекательскими замечаниями было: «Полагаю, вина лежит на обеих сторонах. Если вы взгляните на обе стороны — полагаю, вина лежит на обеих сторонах. И у меня в этом нет сомнений, равно как и у вас в этом нет никаких сомнений. И если бы вы точно сообщали об этом, то сказали бы то же самое… У вас в той группе было несколько очень плохих людей… но у вас также были люди, которые были достойными людьми, с обеих сторон».

Когда он произнёс эти слова, я не могла поверить, что он занимает двусмысленную позицию, не до конца понимая, какую опасную бомбу замедленного действия бросает. По его позе и интонации я узнала, что если бы мы были с глазу на глаз, то он бы разразился ЯВДТ: «ядерной вспышкой Дональда Трампа». Он продолжал говорить и продолжал глубже закапываться. В тот день никто не защитил Трампа от Трампа. Бросая прессе вызов за не «точные» сообщения, он говорил: «Я прав. Вы ошибаетесь. Все вы лжёте, чтобы выставить меня в дурном свете». Это был ужасный пример того, каким ущербным было мышление Дональда. Он был неспособен увидеть те страдания, боль и страх, которые причинили его слова стране, при полном отсутствии у него сочувствия.

Мэтт Лауэр и «Сегодня» связались со мной, чтобы прийти поговорить о Шарлотсвилле. Я отклонила это предложение. Я отказалась защищать незащищаемое.

Кто в это время пал на свои мечи? 18 августа Бэннон покинул Белый дом. Для многих людей его присутствие являлось достаточным доказательством расизма Трампа. Но единственная причина, по которой Бэннон находился там, в первую очередь не имела ничего общего с идеологией. Многие из мира Трампа подозревали, что всё это было из-за денег. Если мега-донор Ребекка Мерсер настаивала, чтобы Трамп привлёк Бэннона, Келлиэнн Конуэй и Дэвида Босси, Трамп это делал. Но так как связи Бэннона с альтернативными правыми могли потянуть вниз президентство, ему пришлось уйти. Для Стива это было к лучшему. Он чувствовал, что правительство ему мешает, и какое-то время пытался уйти и вернуться в «Брайтбарт», где был боссом, и мог делать и говорить всё, что захочет.

Согласно всем отчётам, его уход из Белого дома был по обоюдному согласию. Трамп написал твит: «Хочу поблагодарить Стива Бэннона за службу. Он пришёл в кампанию во время моей гонки против Продажной Хиллари Клинтон — это было здорово! Спасибо, С.».

Примерно в это время я начала планировать свой уход. После Шарлотсвилля я больше не могла терпеть поведение Трампа. Оно было предосудительным. Стратегически, мне нужно было найти подходящее время, чтобы уйти, не создавая проблем.

Несколько месяцев спустя, после выхода «Огонь и ярость» Майкла Вулфа, когда было установлено, что Бэннон являлся источником номер один автора, Трамп сменил свой дружелюбный настрой. 3 января 2018 года он сделал заявление, в котором говорилось: «Когда он был уволен, то не только потерял работу, но и потерял рассудок». Два дня спустя он написал твит: «Майкл Вулф — абсолютный неудачник, придумавший истории, чтобы продать свою в действительности скучную и лживую книгу. Он использовал Неряшливого Стива Бэннона, который плакал, когда его уволили, и умолял оставить ему работу. Теперь Неряшливого Стива практически все бросили, как собаку. Слишком плохо!».

Если вы покидаете или предаёте культ Трампа, на вас навешивают ярлык сумасшедшего и жалкого. Трампа не волновало, что он полностью противоречил самому себе, после того, как он твитил замечательные вещи о своём ушедшем старшем советнике. Он сменил свой тон только после того, как Бэннон, похоже, пошёл против течения. Это шаблон, который Белый дом часто повторяет. Лживость — вторая натура в этой администрации.

Всё начало понемногу успокаиваться, и мы провели целую неделю без скандалов, до дня солнечного затмения. Луиз Линтон, тридцатисемилетняя шотландская актриса и жена министра финансов Стива Мнучина разместила в Инстаграме фотографию, как они с мужем спускаются по трапу частного правительственного самолёта с подписью: «Отличная #дневная поездка в #Кентукки! #самые приятные #люди #прекрасная #провинция #брюки Ролан Мюре #солнцезащитные очки Том Форд #шарф Гермес #каблуки Валентино Рокстад #Валентино #США».

Дженни Миллер, мать троих детей из Портленда, штат Орегон, прокомментировала: «Рада, что мы смогли оплатить ваш [цитата] небольшой отпуск. #прискорбно».

И затем Луиз открыла ответный огонь: «Я вполне уверена, что к нашей дневной ‘поездке’ мы заплатили больше налогов, чем вы. Вполне уверена, что величина наших пожертвований за год намного больше, чем вы захотели бы пожертвовать, если бы у вас был выбор. Вы восхитительно оторваны от жизни».

Ну, весь Интернет взорвался, говоря, что это Луиз Линтон являлась тем, кто «оторван от жизни». Политические последствия заключались в том, что её муж работал над переделкой налогового кодекса в пользу богатых, что весь кабинет Трампа был набит миллионерами и миллиардерами, которым не было дела, и которых не заботили простые «забытые» мужчины и женщины, избравшие его на должность.

Луиз связалась со мной через общую знакомую по Лос-Анджелесу, Келли Дэй, и попросила отобедать с ней в её доме в Вашингтоне, вскоре после того как опубликовала извинения перед той матерью из Портленда. Я нашла её очень гламурной, очень голливудской, очень далёкой от типичной вашингтонской жены.

Она рассказала мне, что, отмечая дизайнеров, с которыми работала, она следовала совету своего специалиста по рекламе. Я пояснила, что как представитель правительства США, она со своим мужем-членом кабинета стояла у правительственного самолёта — и не должна была к личной выгоде принимать подарки или использовать публичную трибуну. Она откровенно объяснила мне это как небольшое недопонимание и сказала, что будет осмотрительнее в «подобных вещах». «Я просто не понимаю, как работает Вашингтон», — искренне сказала она.

Линтон была глуха, но не зла. Я ей сочувствовала. Пресса день за днём нападала на неё, как и на меня. Как ни глуп был её пост в Инстаграме, она страдала, и это было то, что я поняла во время нашего обеда. Мало кто может полностью понять, каково это, когда весь мир, кажется, против тебя.

25 августа Трамп помиловал шерифа из Аризоны Джо Арпайо, осуждённого за преступное неуважение к суду после судебного разбирательства в отношении расового профилирования его департаментом латиноамериканцев при беспричинной остановке транспортных средств, и содержания их в напоминавших концлагеря палаточных городках, где латиноамериканцев публично унижали, заставляли работать, скованными одной цепью, и отказывали в базовой медицинской помощи и продуктах.

Трамп ещё не закончил попытки убедить сомневающихся, что он определенно не расист… и тем не менее изо всех сил старался помочь человеку, который явно таковым являлся.

Для меня это был ещё один кирпичик в расистскую стену Трампа, но я, наконец, была способна заглянуть через неё. Различие, которое я делала между националистом и расистом в отношении Трампа, было самообманом. Пройдёт ещё какое-то время, прежде чем я смогу увидеть чёткую картину по ту сторону стены, но я туда доберусь.

Во время кампании я оправдывала его риторику, как чисто политическую — к которой он обращался, чтобы войти в контакт и расшевелить своих избирателей. Но видя его политику и помилования, я больше не могла оправдывать его поступки. Было больно увидеть правду в отношении него. Представьте, что у вас был наставник, друг, кто-то, на кого вы равнялись почти пятнадцать лет, ради кого вы многим пожертвовали, оставаясь под обстрелом, и который внезапно оказался вашим худшим кошмаром. Мне не хотелось в это верить. Я не принимала то, что говорили о нём другие люди, потому что они не знали его так, как я. Мне пришлось пройти через боль свидетельства его расизма своими собственными глазами, и слышать это своими собственными ушами, много раз, пока я больше уже не смогла это отрицать.

Подобное озарение не происходит в одно мгновение. Я отчаянно боролась с этим, пока было возможно. Часть причины, по которой у меня заняло так много времени прийти к этому осознанию, заключалась в том, что я не разбрасывалась с лёгкостью термином расист. Есть разница между расистом, националистом и тем, кто проводит деление по расовому признаку. В семинарии мне довелось прочесть книгу «Разделённые верой», в которой это объяснялось.

Но если вы осознаёте, что мы живём в обществе, разделённом по расовому признаку, и вешаете на кого-то ярлык националиста, то можете с этим работать. Я хотела работать с Дональдом, чтобы понять его искажённое мировоззрение, и верила, что учила его опасности начала культурной войны, расовой войны, будоражения этих тёмных элементов в нашем обществе. Но когда кирпичики в его расистской стене продолжили подниматься выше, мне пришлось задуматься, не собирается ли он, несмотря на всё, во что я раньше верила, развязать расовую войну. Другим единственным объяснением было то, что его психическое состояние настолько ухудшилось, что фильтр между худшими побуждениями его разума и ртом полностью исчез.

Я хотела покинуть Белый дом, мир Трампа и Вашингтон, округ Колумбия.

В конце августа я была одной ногой за дверью. Я позвонила Армстронгу Уильямсу, главному советнику Бена Карсона, газетному обозревателю, политическому комментатору, создателю консервативной медиа и маркетинговой империи, и моему другу на протяжении почти двадцати лет, чтобы спросить совета.

Я сказала ему: «Вот и всё. Шарлотсвилл был последней каплей. Я ухожу».

Армстронг ответил: «Уже практически сентябрь. Твоя конференция ИЧКУ через три недели. Ты собираешься повернуться к тем студентам спиной?».

Национальная конференция недели ИЧКУ с 17 по 19 сентября была тем, над чем я работала с первого дня. Она должна была стать кульминацией всех моих усилий, начиная с проталкивания АУ в первые сорок дней президентства Трампа, и заканчивая переводом управления ИЧКУ из министерства образования обратно в Белый дом, где я могла надзирать за ним и спонсорскими мероприятиями вроде грядущей конференции. Вдобавок к встречам и форумам студентов и администрации ИЧКУ, Вашингтон посещала сотня звёзд ИЧКУ, некоторые впервые.

Армстронг сказал: «Ты в самом деле собираешься подвести всех этих студентов? Не позволяй ненависти победить. Если ты уйдёшь сейчас, все эти дети не получат то, в чём нуждаются». Он уговорил меня отойти от края карниза, но я все ещё готова была прыгнуть. Мне нужно было обсудить это с самим Дональдом.

Когда мы обсуждали Шарлотсвилл, Трамп оборонялся и сказал: «Омароса, ты знаешь, что было в отчёте», ссылаясь на всю ту информацию о вовлечённых в контрпротест группах «антифы». Некоторые мятежные группы были, но не было морального равенства между фашистами и антифашистами. Он не понимал, что с политической и моральной точки зрения их нельзя было ставить на один уровень.

Из-за отсутствия сочувствия и своего нарциссизма, он не обладал способностью провести различие между разъярёнными группами людей и не смог понять, что случилось в нашей стране во время того кризиса. Я не прощала его, не защищала его, и не извинялась за него. Я опустила голову и принялась за работу, чтобы закончить то, что мне было необходимо сделать для своей трёхдневной конференции, и исходя из обязанностей принимающей стороны для сотен участников конференции.

В последний день того долгого ужасного месяца министр финансов Стив Мнучин отказался выполнить инициативу эры Обамы по размещению на двадцатидолларовой банкноте портрета аболиционистки Гарриет Табмен[153] вместо Эндрю Джексона. Его оправдание было шатким. «Это не то, на чём я сосредоточен в данный момент», — сказал он CNBC. Я знаю, что Трамп хотел демонтировать наследие Обамы, но и это тоже? Я быстро написала меморандум о принятии решения по этому вопросу и передала его Трампу. Пролистывая папку, он наткнулся на портрет Табмен, женщины, которая лично привела к свободе более трёхсот рабов, каждый раз рискуя собственной жизнью, и сказал мне: «Ты хочешь поместить это лицо на двадцатидолларовую банкноту?».

«Просто держись, пока не закончится конференция», — сказала я себе. — «Просто переживи сентябрь, и тогда ты будешь свободна».