Свинцовый вердикт

Глава одиннадцатая

Присяжные вошли в зал гуськом, точно команда «Лейкерс» на баскетбольную площадку. Публика замерла в ожидании. Присяжные разделились на две шеренги и заняли те же места, на которых сидели, когда их приводили к присяге.

Было около десяти утра. Судья Стэнтон почти сорок минут продержал в своем кабинете меня, обвинителя и ответчика, излагая основные правила ведения процесса. Он потратил также некоторое время на то, чтобы выразить неудовольствие статьей, появившейся на первой странице утреннего номера «Лос-Анджелес таймс».

Я обернулся, окинул взглядом зал. Он был заполнен журналистами, публикой и людьми, состоявшими в родстве с основными фигурантами процесса. Прямо за столом обвинения Голанц усадил мать Митци Эллиот. Рядом с ней сидели отец и два брата Иоганна Рильца, приехавшие из Берлина. В первом ряду за моей спиной расположились Лорна, Киско, Патрик и Жюли Фавро — я подрядил ее, чтобы она присутствовала на процессе и читала по лицам присяжных их чувства и мысли.

Пустое пятое сиденье было зарезервировано для моей дочери. Я надеялся уговорить свою бывшую жену позволить Хэйли провести со мной день на процессе. За работой она меня ни разу не видела, и я считал, что произнесение вступительных речей — самый подходящий для нее момент процесса. Я даже процитировал слова Марка Твена насчет необходимости забрать ее из школы, чтобы она могла наконец получить хоть какое-то образование. Однако жена ответила мне отказом.

У Уолтера Эллиота группа поддержки отсутствовала. Детей и близких родственников у него не имелось. Нина Альбрехт состояла в списках свидетелей как обвинения, так и защиты и потому не имела права находиться в зале суда до тех пор, пока не закончит давать показания. У моего клиента было предостаточно сотрудников и приспешников, которые хотели бы прийти сюда и поболеть за него, среди желающих числились даже очень известные актеры. Однако я сказал Эллиоту, что голливудская свита создаст у присяжных нехорошее впечатление. От присяжных зависит все, объяснил я. И, совершая любые шаги, мы обязаны прежде всего принимать во внимание присяжных.

Судья Стэнтон начал заседание с обращенного к присяжным вопроса: читали ли они статью в «Таймс»? Руки никто из присяжных не поднял, и Стэнтон еще раз повторил, что они не должны читать то, что пишут о процессе, и смотреть репортажи о нем по телевизору. А затем сказал, что процесс начнется с произнесения обеими сторонами вступительных речей.

— Но помните, леди и джентльмены, — сказал он. — Это всего лишь речи. Каждая из сторон обязана представить свидетельства и улики. И в конце процесса вам нужно будет решить, удалось ли им это.

Судья подал знак Голанцу, после чего объявил, что первым выступит обвинитель. Голанц в черном костюме, белой рубашке и темно-бордовом галстуке вид имел весьма импозантный. Он встал, представился и приступил к делу:

— Леди и джентльмены, этого уголовного дела не было бы, если б не злоба и алчность. Все очень просто и ясно. Ответчик, Уолтер Эллиот, — это человек, обладающий огромной властью, большими деньгами и положением. Однако всего этого ему было мало. Он не захотел делиться с кем бы то ни было деньгами и властью. Он не только не простил своей жене измены. Напротив, он отреагировал на нее, прибегнув к самому ужасному средству. В миг, когда его унизили до крайности, он разъярился настолько, что взял в руки оружие и убил свою жену, Митци Эллиот, и Иоганна Рильца. Он был уверен, что деньги и могущество избавят его от наказания за это отвратительное преступление. Однако обвинение докажет вам, не оставив ни малейших оснований для сомнения, что именно Уолтер Эллиот нажал на курок, именно он несет ответственность за смерть двоих ни в чем не повинных людей.

Я повернулся в кресле — отчасти для того, чтобы загородить своего клиента от взглядов присяжных, отчасти чтобы иметь возможность видеть и Голанца, и сидевших у него за спиной людей. Он еще не добрался до конца первого абзаца своей речи, а по лицу матери Митци Эллиот уже потекли слезы. Такая театральность наносила мне несомненный ущерб, и я мог бы попросить судью удалить эту женщину из зала. Но затем я увидел суровые лица приехавших из Германии мужчин. Очень интересно было бы узнать, какое впечатление произведут на присяжных они, — пожалуй, пока все складывалось выгодным для меня образом. Все трое Рильцев выглядели людьми злобными и несимпатичными.

Голанц продолжал говорить. Он рассказал присяжным, что он собирается представить в качестве улик, и объяснил, что, по его мнению, таковые значат. Никаких сюрпризов он мне пока не преподнес.

В какой-то момент я получил короткое сообщение от Фавро: «ОНИ ЗАГЛАТЫВАЮТ ВСЕ ЭТО. ВАМ ПРИДЕТСЯ ПОСТАРАТЬСЯ».

Ну правильно, подумал я. Ты лучше скажи мне то, чего я еще не знаю.

На каждом процессе первое слово получает обвинитель, что дает ему преимущество — на мой взгляд, несправедливое. За спиной обвинения стоит вся власть и мощь государства. Предполагается, что оно, обвинение, исходит из принципов честности, справедливости и беспристрастности. А между тем каждый, чья нога когда-либо ступала в зал суда, знает, что презумпция невиновности — это всего лишь идеальное понятие, которому учат студентов юридических факультетов. И у меня не было ни малейших сомнений в том, что я участвую в процессе, где на ответчика скорее распространяется презумпция виновности.

Голанц потратил весь отведенный ему час, рассказав все, что он думает об этом деле. Типичная заносчивость обвинения: выставить все напоказ и пусть защита попробует что-нибудь опровергнуть.

Перед началом процесса судья сказал нам, что, обращаясь к свидетелям, мы будем обязаны либо оставаться за своими столами, либо занимать место на поставленной между ними кафедре, однако при произнесении вступительных и заключительных речей можем использовать пространство, находящееся непосредственно перед скамьями присяжных — так называемый испытательный полигон. Когда подошло время финала, Голанц наконец переместился туда и раскинул руки в стороны, точно проповедник, обращающийся к своей пастве.

— Я заканчиваю, — сказал он, — и хочу попросить вас отнестись к показаниям свидетелей и уликам с величайшим вниманием. Пусть вами руководит здравый смысл. Помните, двоих людей лишили жизни. Вот почему мы собрались здесь сегодня. Ради этого. Большое вам спасибо.

Что ж, выступление его было впечатляющим, пусть и чрезмерно растянутым. Я же намеревался выступить покороче, указав на несколько основных моментов и поставив несколько вопросов. Я хотел перетянуть присяжных на свою сторону. Если им понравлюсь я, то понравятся и мои дальнейшие доводы.

Как только судья кивнул мне, я немедленно переместился на испытательный полигон. Я не хотел, чтобы меня отделяло от присяжных хоть что-нибудь.

— Леди и джентльмены, я знаю, судья уже представил меня, и тем не менее хотел бы еще раз представиться вам и представить моего клиента. Я Майкл Хэллер, адвокат Уолтера Эллиота, которого вы видите за моим столом.

Я указал на Эллиота, и тот, как было условлено между нами заранее, сдержанно кивнул.

— Так вот, я не стану отнимать у вас много времени, потому что мне самому не терпится ознакомиться с показаниями свидетелей и уликами. Мистер Голанц нарисовал вам большую и сложную картину, однако должен вам сказать, не так уж она и сложна. Все, что имеется у обвинения, — это зеркальный лабиринт, в который к тому же напустили дыму. И когда мы разгоним дым и пройдем через лабиринт, вы обнаружите, что дым-то был, а огня не было, что существуют основания для более чем разумных сомнений в виновности моего клиента. И что в первую очередь возмутительным является уже тот факт, что Уолтер Эллиот вообще предстал перед судом.

Я снова обернулся и указал на моего клиента. Теперь он сидел потупясь, что-то записывая — активно участвуя в защите собственной персоны.

Я повернулся к присяжным:

— Я подсчитал — мистер Голанц употребил в своей речи слово «оружие» шесть раз. Шесть раз он сказал, что Уолтер взял в руки оружие и стер с лица земли женщину, которую любил, и невинного свидетеля этого убийства. Шесть раз. Правда, он не сказал вам, что оружия-то этого в распоряжении управления шерифа не имеется. Мистер Голанц пообещал представить неоспоримые доказательства того, что стрелял именно Эллиот, но давайте все же подождем и посмотрим, так ли уж они неоспоримы. Посмотрим, выдерживают ли они хотя бы поверхностную критику.

Говоря это, я пробегал взглядом по лицам присяжных — взад и вперед, точно луч прожектора, обшаривающий небо над Голливудом. Я чувствовал, что мысли мои следуют спокойному ритму, и знал, что удерживаю внимание присяжных.

— Наше общество хочет, чтобы стражи порядка были людьми профессиональными и дотошными. Нам сообщают о преступлениях в выпусках новостей, мы видим их на улицах и знаем: между порядком и беспорядком стоит лишь редкая цепь этих мужчин и женщин. Мы хотим, чтобы наша полиция всегда успевала вмешаться и спасти положение. Увы, здесь происходит нечто совсем иное. Улики и свидетели, которых представит вам обвинение, покажут, что детективы с самого начала сосредоточили все свое внимание на Уолтере Эллиоте. Другие версии либо отклонялись, либо вообще не рассматривались. У полиции имелся подозреваемый, и искать в других направлениях она не хотела.

Я сделал пару шагов и остановился перед присяжным номер один. Потом неторопливо прошелся вдоль всей скамьи присяжных.

— Леди и джентльмены, это дело представляет собой случай так называемого туннельного зрения, сильной суженности его поля. Все смотрели только на подозреваемого и ни на что другое. И я обещаю вам, когда вы выйдете из сооруженного обвинением туннеля, вы будете, щурясь от яркого света, поглядывать друг на друга и гадать, а дело-то, черт побери, где? Большое вам спасибо.

Мой клиент снова отказался составить мне компанию за ланчем, поскольку хотел вернуться на студию и продемонстрировать, что он по-прежнему занимается ее делами. Я начинал думать, что процесс просто не принадлежит к числу основных его приоритетов. В итоге со мной осталась только моя свита из первого ряда, и мы все отправились на вокзал Юнион-стейшн, в тамошний ресторан «Тракс», — достаточно далеко, чтобы не оказаться в обществе кого-нибудь из присяжных. Патрика я попросил поставить «линкольн» на платную стоянку и присоединиться к нам, мне хотелось, чтобы он ощущал себя частью нашей команды.

Нас посадили за столик у окна, выходившего в огромный красивый зал ожидания вокзала. Рассаживать нас взялась Лорна, и в итоге я оказался рядом с Жюли Фавро. С тех пор как Лорна сошлась с Киско, она взяла на себя роль моей свахи. Однако наркозависимость успела эмоционально отдалить меня от людей, и я только теперь начал предпринимать шаги, которые могли приблизить меня к моей главной цели, к восстановлению отношений с дочерью.

Впрочем, роман там или не роман, а работать с Жюли Фавро было одним удовольствием.

— Итак, — сказал я, разложив на коленях салфетку, — как вам присяжные?

— Состав, по-моему, хороший, — ответила она. — Слушали они вас внимательно, ни от чего не отгораживаясь.

— Что-нибудь изменилось с пятницы? Я все еще нравлюсь номеру три?

— Думаю, да. И одиннадцатый с двенадцатым мне тоже нравятся — пенсионеры, сидящие бок о бок. У меня такое чувство, что, когда дело дойдет до обсуждения, они будут держаться друг за друга. Завоюйте одного, и вы завоюете обоих.

— А что насчет номера семь? — спросил я. — Во время отбора он все время заглядывал мне в глаза. Но теперь на меня даже не смотрит.

Жюли кивнула.

— Да, от зрительных контактов он отказался. Как будто с пятницы что-то изменилось. Сейчас я сказала бы, что он перешел на сторону обвинения.

— Вот и слушай после этого клиента, — негромко сказал я.

Мы заказали ланч. Пока мы ожидали заказа, я поговорил с Киско о наших свидетелях, и он уверил меня, что здесь у нас все в порядке. Наполовину покончив с куриным салатом, я взглянул сквозь окно в зал ожидания. Это великолепное смешение архитектурных стилей, обладавшее привкусом ар деко, было меблировано большими кожаными креслами и огромными люстрами. Я увидел людей, сидевших в окружении своих чемоданов.

А потом увидел Боша, который одиноко сидел в третьем ряду. Как всегда, с наушниками. Наши глаза на миг встретились, потом он отвел взгляд в сторону. Я опустил вилку, положил на стол пять двадцаток и сказал своим спутникам, чтобы они доедали заказанное — мне нужно выйти и позвонить.

Покинув ресторан, я позвонил на сотовый Боша. Он снял наушники, ответил на вызов, а я между тем уже приближался к нему.

— Что? — спросил он вместо приветствия.

— Снова Фрэнк Морган?

— Вообще-то Рон Картер. Вы зачем звоните?

— Как вам понравилась статья?

Я опустился в кресло напротив него, скользнул по нему взглядом, но продолжал делать вид, будто разговариваю с кем-то, находящимся далеко отсюда.

— Глупо себя ведете, — сказал Бош.

— Ну, я же не знаю, может, вам нужно оставаться под…

— Спрячьте телефон.

Мы закрыли телефоны и уставились друг на друга.

— Итак, — спросил я, — игра началась?

— Думаю, статья свое дело сделала. Теперь остается ждать. Началась игра или нет, мы узнаем, когда противник сделает первый ход.

Я кивнул:

— Вы поэтому здесь и оказались? Сами присматриваете за мной?

— Не беспокойтесь. Вокруг вас расставлены люди, которых вы и не заметите никогда. И за офисом вашим тоже следят — находитесь ли вы в нем или отсутствуете. Плюс камеры. Их установили десять дней назад.

— Что ж, хорошо, однако в офисе мы долго не задержимся.

— Это я уже понял. Куда думаете перебраться?

— Да никуда. Я работаю в машине.

— Похоже на шутку.

Я помолчал пару секунд, глядя на него. Тон Боша был, как всегда, саркастическим. Человек он не из приятных, но я тем не менее доверил ему свою безопасность.

— Ладно, мне пора в суд. Я должен предпринять еще что-нибудь или вести себя как-то по-особому?

— Ведите себя так же, как всегда. Только одно. Слежкой за вашими перемещениями занимается куча людей. Поэтому в конце дня, когда будете приезжать домой, звоните мне и говорите, чтобы я мог отпустить некоторых из них.

— Ладно. Но кто-то все же будет оставаться и присматривать за домом?

— Не беспокойтесь. Вас будут прикрывать круглые сутки, семь дней в неделю. Да, и еще. Больше вот так ко мне не подходите.

— Понял. — Я отвел взгляд в сторону, встал. — Увидимся, детектив.

После перерыва Голанц принялся представлять имевшиеся у него доказательства. Начав с самого начала, он продвигался вперед линейным образом. Первым его свидетелем был оператор службы 911, что позволило предъявить присяжным записи телефонных разговоров, в которых Уолтер Эллиот просил о помощи. Я еще до процесса подал ходатайство, пытаясь предотвратить воспроизведение этих двух записей. Я доказывал, что распечатки разговоров позволят присяжным сориентироваться получше, однако судья принял решение в пользу обвинения.

Записи эти шли во вред моему клиенту. При первом звонке Эллиот сдержанным тоном сообщил, что его жена и еще один человек убиты, — такое его поведение присяжные могли истолковать как расчетливую холодность, а мне это вовсе не улыбалось. Вторая пленка была еще хуже. Эллиот говорил раздраженно и едва ли не с презрением в голосе дал понять, что знает и не любит человека, убитого вместе с его женой.

Защита на перекрестном допросе оператора ничего выиграть не могла, так что я отпустил его, не задавая вопросов. Следующим шел полицейский, помощник шерифа Брендан Мюррей, это он сидел за рулем машины «альфа», которая приехала по звонку на 911. Голанц подробнейшим образом расспросил Мюррея о том, как были обнаружены тела. Согласно показаниям Мюррея, ответчик, ведя полицейских в спальню, никаких эмоций не проявлял. Он спокойно переступил через ноги мертвого мужчины, указал на обнаженное тело, лежавшее на кровати, и сказал: «Это моя жена. Я совершенно уверен, что она мертва». Мюррей показал также, что Эллиот трижды повторил: он этих людей не убивал.

— Хорошо, а что же тут необычного? — спросил Голанц.

— Ну, принимать участие в расследовании убийств нам не положено, — ответил Мюррей, — поэтому я вообще не спрашивал у мистера Эллиота, он ли это сделал или не он.

И к Мюррею у меня тоже вопросов не имелось. Я ждал следующего свидетеля, Кристофера Харбера, только-только начавшего работать в полиции напарника Мюррея. Я полагал, что, если кто-то из них и совершит ошибку, так именно он. Короткие показания Харбера Голанц использовал для подтверждения показаний его партнера.

— Всего несколько вопросов, ваша честь, — сказал я.

Если Голанц проводил прямой допрос свидетелей, стоя за кафедрой, то я остался сидеть за столом защиты. Мне нужно было, чтобы обвинитель решил, будто я собираюсь всего лишь покопаться в подробностях. На самом же деле мне предстояло неприметно выявить один момент, бывший для защиты ключевым.

— Итак, помощник Харбер, по вашим словам, когда вы и ваш напарник подъехали к дому Эллиота, он ждал вас прямо перед входом, правильно?

— Правильно.

— Хорошо, и что же он делал?

— Просто стоял. Ему сказали, чтобы он дожидался нас.

— Так, а что вы знали о ситуации, вследствие которой к этому дому была направлена машина «альфа»?

— Диспетчер сообщил нам, что из этого дома позвонил человек по имени Уолтер Эллиот и сказал, что в доме находятся двое застреленных кем-то людей.

— Вам уже приходилось выезжать по таким вызовам?

— Нет.

— Вы были испуганы, нервничали?

— Ну, адреналина в крови у нас, конечно, прибавилось, но мы оставались совершенно спокойными.

— Выходя из машины, вы достали оружие?

— Да, достал пистолет из кобуры. Держал его в руке, прижав к бедру.

— И ваш напарник тоже достал пистолет?

— По-моему, да.

— И направил его на мистера Эллиота?

Харбер поколебался. Мне всегда нравилось, когда свидетель обвинения колеблется.

— Не помню. Я смотрел на ответчика.

Я кивнул:

— На всякий случай, так? Вы же не знали этого человека.

— Да, верно.

— Правильно ли будет сказать, что вы приближались к мистеру Эллиоту с опаской?

— Да, правильно.

— Когда вы убрали оружие в кобуру?

— После того как обыскали и опечатали дом.

— Хорошо. Пока вы делали это, мистер Эллиот был с вами?

— Да. Он же должен был показать нам, где лежат тела.

— Он уже находился под арестом?

— Нет, не находился. Он показал нам все по собственной воле.

— Но ведь вы надели на него наручники, разве нет?

Харбер поколебался вторично. Он не понимал, к чему я клоню.

— Мистер Эллиот добровольно согласился, чтобы на него надели наручники. Мы объяснили, что не арестовываем его, но так будет лучше и для его, и для нашей безопасности, пока мы будем обыскивать дом.

— Его руки были скованы сзади или спереди?

— Сзади, таковы правила.

— Я знаю, в полиции вы служите не так давно, и все же как часто вам случалось надевать наручники на человека, который еще не был официально арестован?

— Иногда это случается. Я не помню, сколько раз мы так делали.

— Ну хорошо, согласно показаниям вашего напарника и вашим собственным, мистер Эллиот трижды заявил вам, что не несет ответственности за совершенные в том доме убийства. Правильно?

— Правильно.

— Он говорил это, когда вы были внутри дома или снаружи?

— Внутри, когда мы поднимались в спальню.

— То есть получается, что он сделал предположительно ничем не спровоцированные заявления о своей невиновности, когда руки его были скованы за спиной, а вы и ваш напарник держали оружие на изготовку. Так?

Третье колебание.

— Да, наверное, так.

— Ладно, и что же произошло после того, как вы и ваш напарник убедились, что в доме никого нет?

— Мы вывели мистера Эллиота наружу, опечатали дом, позвонили детективам и сообщили об убийствах.

— Хорошо. Теперь скажите, помощник Харбер, вы сняли с мистера Эллиота наручники? Ведь он же не был арестован.

— Нет, сэр. Правила запрещают сажать подозреваемого на заднее сиденье служебной машины, если на нем нет наручников.

— Ладно, и сколько же времени провел он на заднем сиденье вашей машины?

— Полчаса примерно, пока не приехали детективы из убойного отдела.

— А что произошло, когда приехали детективы?

— Сначала они осмотрели дом. Потом вышли и забрали у нас задержанного, мистера Эллиота. Я имею в виду, забрали его из машины.

— То есть к этому времени он уже был задержанным?

— Нет. Я оговорился. Он добровольно согласился дожидаться детективов.

— Вы хотите сказать, что он добровольно согласился посидеть в наручниках на заднем сиденье полицейской машины?

— Да.

— Так когда же наконец с мистера Эллиота сняли наручники?

— Когда детективы вывели его из машины.

— Хорошо. — Я кивнул, сделав вид, что уже закончил, перелистал несколько страниц своего блокнота. — Да, и последнее. Согласно регистрационному журналу диспетчера, первый звонок на девять-один-один поступил в час ноль пять. Девятнадцать минут спустя мистеру Эллиоту пришлось позвонить туда еще раз, и через четыре минуты после этого к нему приехали вы и ваш напарник. — Я поднял взгляд на Харбера. — Помощник, почему вам потребовалось столько времени, чтобы отреагировать на приоритетный, по всей видимости, вызов?

— Участок Малибу очень велик. Нам пришлось пересекать горы, потому что мы ездили по другому вызову.

— А разве поблизости от дома не было другой патрульной машины?

— Мы с напарником ездим в машине «альфа». Отвечать на приоритетные вызовы — это наша задача, и мы приняли этот вызов, как только он поступил.

— Хорошо, помощник. Больше у меня вопросов нет.

Судья объявил послеполуденный перерыв. Едва присяжные покинули зал, я услышал, как кто-то шепотом окликает меня по имени. Я обернулся и увидел Лорну, которая указывала пальцем в конец зала. Там, в заднем ряду, сидели Хэйли и ее мать. Дочь помахала мне рукой, и я улыбнулся в ответ.