Тафгай

Глава 22

На первое занятие в школу рабочей молодёжи после сегодняшней смены я готовился как на свидание. Хотелось произвести хорошее впечатление на одноклассниц, ведь могу оказаться за одной партой и очень даже приятные во всех отношениях барышни. Потом учительницам особенно молоденьким всегда приятно, когда двоечник и прогульщик, аккуратно одет, выбрит, поглажен, отутюжен, и не распространяет вокруг себя пары отравленные алкоголем.

И вообще у человека всё должно быть на уровне. Брюки со стрелочками такими, чтоб порезаться можно было. Рубашка с чистым воротничком. И самое главное обувь, чтоб выглядела не как из глиняного карьера, а наоборот, как с витрины Универмага. Кстати, именно ботинки небольшим отрезом от вафельного полотенца я сейчас и надраивал.

«Вот и отрубил я все пути к отступлению, — думал я, ритмично двигая руками, чтоб кожа ботинок блестела как мои озорные глаза. — В отделе кадров долго отговаривать не стали. Кто я для них такой? Человек, который два года совсем не просыхал, ни передовик, ни стахановец, ни подлец-доносчик и ни комсомольский активист. Как сказала толстая тётка с бумажками: „Одним алкоголиком и бляд…ом меньше“. Оказывается к двадцати пяти годам тот я, который был до меня, ничем хорошим и не отметился».

— Бум, бум, бум! — Вдруг кто-то нагло и нахраписто постучал в дверь.

— Щас руки-то вырву! Доколошматите у меня там! — Рявкнул я, после чего в дверь постучали более культурно.

— Это я, Самсонов, открывай! — Донёсся голос физорга из-за тонкого дверного полотна.

— Ну, — я отодвинул шпингалет и высунулся в узкую щелочку. — Ты что в помойке рылся? — Почувствовал я нездоровый запах гнили.

— Нет кубка, — зашептал Олег Палыч, — нужно на городскую свалку ехать.

— Сначала нужно научиться с людьми разговаривать по-человечески, — я загнул один палец, не впуская физорга внутрь комнаты. — Затем если пьёшь, то пить, зная свою норму и вообще кубок можно было заранее, перед пьянкой, куда-нибудь отдать в надёжные руки. Тогда не нужно было бы по помойкам лазить.

Я, наконец, открыл дверь, и кивнул головой на стол, на котором стоял главный приз за первое общекомандное место в заводской «Спартакиаде» рабочих, спортсменов и студентов. Самсонов, на секунду онемев, принялся грозить мне указательным пальцем, закатывая глаза вверх. Возможно, Олег Палыч намекал, что там, на высшем небесном суде, с меня за такой юмор серьезно спросят. Потом физорг, помассировав себя в области сердца, тяжело выдохнул, и устало улыбнулся.

— Ну, Тафгаев, ну сукин сын, воспитатель хренов, я ведь все картофельные очистки не первой свежести перекопал, сука! — Самсонов обессиленно махнул на меня рукой.

От моей общаги до вечерней школы № 30 было примерно пятнадцать минут в прогулочном темпе. Но я вышел немного заранее, так как по пути находилось одно из самых посещаемых мест Автозаводского района, Автозаводской универсальный магазин. Лично для меня, чисто внешне, он напоминал гигантскую ванну из стекла и железобетона. На коньке этого здания была гордая, изогнутая по огромному закруглению, надпись «УНИВЕРМАГ», из-за которой выглядывал маленький серп и молот. Был бы я архитектором, то на серпе с молотом, которые есть символ союза колхозницы и рабочего, экономить не стал бы!

В магазине я приобрёл пять плавленых сырков и кефир в треугольном картонном пакете. Кстати, все покупки были тут же уничтожены прямо на улице. Я даже немного опоздал, ведь тяга к знаниям пока, в моём сознании, проигрывала тяге, как следует пожрать. Итак, с одной общей тетрадкой на все случаи учебной жизни я влетел в коридор тогда, когда уже затихла трель школьного звонка.

«Куда бежать, куда податься?» — подумал я в поисках хоть, какой-нибудь живой души. И о чудо, она нашлась. Из учительской вышел прямо на меня Роман Петрович Нестеров, мужчина маленького роста, зато с большой скрученной в трубочку картой под мышкой.

— Давайте помогу, — улыбнулся я, забирая ценный учебный реквизит и шагая рядом. — Вы меня помните? В цех ещё ко мне приходили, агитировали за учёный образ жизни. На аспирантуру намекали, на разные профессорские степени. Говорили, что не хватает доцентов на душу населения. Вот я и пришёл.

— Вот мы и пришли, — учитель истории остановился около какой-то деревянной двери. — Ничего я тебе такого говорить не мог — это раз. Иди в класс…

— Это двас, — закончил я фразу за товарищем преподавателем. — Но хотелось бы закончить среднее образование минимум на трис.

Я широко улыбнулся и вплыл внутрь учебного помещения, как белый теплоход в неизвестную пока гавань. Мельком скользнул по лицам своих одноклассников и остановил внимание на очень хорошенькой барышне, которая на мою удачу сидела одна. Решение присесть и познакомиться с великовозрастной девятиклассницей созрело молниеносно, поэтому я уселся на первый ряд от дверей за четвёртую парту. Странно, но по классу поползли смешки вперемешку с усмешками, и либо мне сейчас позавидовали, либо посочувствовали.

— Привет, — шепнул я, — меня зовут Иван.

— Тоня, — представилась красавица со светло-каштановыми волосами и небесно-голубыми большими глазами.

Затем весь класс встал, так как следом появился Роман Петрович, и громко задвигав стульями, жаждущая знаний молодежь, рухнула обратно. Я выложил на плоский стол единственную свою общую тетрадь, которую вынул из-под ремня.

— Лайфхак, — улыбнулся я Тоне. — С одной стороны можно писать лекции по одному предмету, с другой по-другому и с середины по третьему, и четвёртому.

— А по пятому? — Серьёзно спросила девушка.

— А с пятым буду тренировать память, — я, наконец, посмотрел на историка.

«Хороша, кобылка, — забубнил голос в голове. — И грудь имеется».

«И без тебя, неуч, вижу», — ответил я ему.

А между тем Роман Петрович, наверное, чтобы не портить сегодня себе настроение, проигнорировал опрос вечерних школьников по прошлой теме, сразу же перешёл к объяснению нового материала: «Политический строй России к началу 20 века». И понеслось, смерть Александра третьего, воцарение Николая второго… И мне сразу же захотелось уложить Тоню под одеялко и заняться с ней более интересными вещами.

— Вам что-то не понятно? — Почувствовав подсознательно, что я сейчас уткнусь лбом в парту, спросил меня историк.

— Цифра одна не ясна, — я потряс головой, прогоняя предательский сон. — У вас на плакате написано, что рабочий день сократили в 1897 году до 11,5 часов. А ещё раньше работали по 14 часов в день.

— А что в этом не понятного? — Удивился историк.

— Ну, вот смотрите, — я встал из-за парты. — Допустим я хозяин завода. Если у меня рабочий будет пахать по 14 часов в день, я как коммерсант вылечу в трубу. Разорюсь. Давайте считать: первые семь часов человек отработает, как положено, а вторые семь часов, измотавшись физически, он мне столько брака наляпает, столько инструмента перепортит, что лучше бы вообще не приступал. И на следующий день трудиться нормально не сможет. И это если рабочая операция относительно простая. А если ремесло сложное, допустить литьё. Представим, что работник в литейке пашет ежедневно 14 часов, то он помрёт через полгода. А чтоб нового специалиста обучить на эту должность потребуется несколько лет. Кто в здравом уме забивает гвозди микроскопом? Почему мы априори считаем, что люди прошлого были глупее нас? Я не вижу ни логики, ни правды в этих цифрах. Спасибо за внимание, — я сел обратно к красавице Тоне.

— Кто хочет ответить, товарищу новенькому ученику? — Ловко перевёл стрелки Роман Петрович, затем посмотрел на несколько поднятых рук и сказал, — отвечает Сидоров.

С третьего ряда подскочил высокий и прыщавый парень лет двадцати с хвостиком:

— Поэтому и свершилась Великая Октябрьская революция, чтобы облегчить жизнь нам, рабочему классу!

Ответ прыщавого был встречен дружными аплодисментами. И даже Тоня посмотрела на меня как триумфатор на поверженного врага.

— Теперь вам всё понятно? — Хитро улыбнулся историк.

— Гениально, — хмыкнул я. — Если меня вдруг спросят, как пройти в библиотеку, я так и отвечу, что именно для этого и свершилась революция, чтобы люди могли ходить в читальный зал. И вообще — это же универсальный ответ на любой исторический вопрос. Спасибо, Сидоров!

В классе раздались редкие смешки, поэтому Роман Петрович постучал указкой по своему учительскому столу.

Всё же до конца первого урока я не досидел, уснул минут за пять, и чуть-чуть не рухнул на колени своей хорошенькой соседке по парте. И когда прозвенел звонок на перемену, я облегчённо выдохнул. «Надо же, устал от этой бессмысленной информации, как будто смену за станком отстоял, — мелькнуло в голове. — Какое-то накопление капитала, обострение эксплуатации. Весь мир его накапливал, и во всем мире обострялась эксплуатация. Но только в России к власти пришла группа человек без единого русского в её составе. Валить нужно из школы, пока мозги целы!»

— Зря ты со мной сел, — призналась Тоня, когда вокруг серьезные двадцати и даже тридцатилетние женщины и мужчины вмиг превратились в нашкодивших школьников из начальных классов. Кто-то просил списать, кто-то прыгал, как на танцплощадке, кто-то кого-то тыкал в спину шариковой ручкой.

— Не знаю, по-моему, ты тут самая красивая, — улыбнулся я, разглядывая симпатичное лицо девушки.

— Дурак, сейчас Субботин заявиться, что будешь делать? Кстати, вон он, — кивнула красотка на какого-то «Бармалея», что протиснулся в узкий для него проём дверей.

И вдруг в классе наступила тишина, весь народ напрягся, чтобы посмотреть, как это «чудовище» будет ставить меня на место.

— Не приставай к нему, — заступилась смелая соседка по парте, когда эта «образина» уставилась на меня, остановившись всего в паре метров.

— Это моё место, — прохрипел прогульщик Субботин тоном, не терпящим возражений.

— Твоё место, хрюндель, там, куда я тебе укажу, — я встал со стула, и кивнул головой на заднюю пустую парту. — Сегодня можешь посидеть вон там, у мусорного ведра. Только харю в него свою не суй. Как-никак находимся в храме науки, поэтому держи морду в чистоте.

Я заметил, как у этого бабуина сжались кулаки и быстро забегали маленькие злые зрачки. Не знаю чем, но этот невысокий коренастый и широкоплечий с большим брюхом мужик напомнил мне одного «долбня» из телевизора, из будущего.

— Пошли, — Субботин кивнул башкой и, издав неприятный цыкающий звук ртом, развернулся и, переваливаясь как медведь, пошёл на выход.

— Не ходи с ним! — Зашептала Тоня, и даже успела схватить меня за руку.

— Да парень, не связывайся с Субботиным, по нему давно тюрьма плачет, — сказала ещё одна девушка с передней парты. — Он в нашем Канавинском районе уже много дел натворил.

— Девушки милые, спокойно, — улыбнулся я, так как у самого кулаки зазудели, а тут такой до боли знакомый образ. — Сейчас я его в одно место макну головой, освежу ему причёску, глядишь и мозги на место поставлю.

— Куда это ты его макать собрался? — Заинтересовался «естествоиспытатель» Сидоров.

— Там, где будет в туалете свободная кабинка, туда и макну, — бросил я и поспешил за грозой Канавинского района.

«Не зря в школу пришёл», — радовался каждый кусочек моего тела. Поэтому в туалете долго махаться не пришлось. Сначала пробил Субботину в солнечное сплетение, затем добавил по печени и почкам. Он конечно кабан здоровый, но руки его коротки против Вани Тафгаева.

— Куда, сволочь толстая, макаться предпочитаешь? — Спросил я, держа хулигана за воротник и поставив его на четвереньки, чтобы даже и не думал отмахиваться. — Есть одно отделение почище, и есть немного неаккуратно-обработанное.

— Отцепись сука, — прохрипел хрюндель.

— Учитывая, что это твой первый залёт, окуну тебя там, где почище, я ведь не зверь, — я залепил Субботину ещё один хлёсткий удар в бочину, и пока он хватал ртом воздух, резко подтащил его макнул и смыл. Туалетный чугунный сливной бочок, который хитроумные сантехники прикрепили под потолком, сработал как точнейшие швейцарские часы. Вот что значит советская техника!

— Красавец, — ухмыльнулся я, посмотрев на высунувшуюся обратно красную и грустную харю. — В следующий раз зубы выбью, нос сломаю, и ухо одно откушу. Запомнил? Онемел что ли? Тогда хоть кивни, я чужие мысли на расстоянии не читаю.

Субботин, гроза Канавинского района, обречённо мотнул здоровенной, но, наверное, туповатой башкой.

Пока вымыл руки, пока вытер их влажным полотенцем, на второй урок тоже опоздал. Поэтому как примерный двоечник я очень вежливо три раза постучал, а когда вошел, сделал виноватое лицо и сказал:

— Здравствуйте, разрешите войти в класс?

— Садись, — мельком взглянула на меня очень красивая женщина с черными короткими волосами примерно лет тридцати, которая затем снова углубилась в журнал. — Итак, девятый «Б», кто сегодня у нас отсутствует?

«Зря раньше в школу не ходил, — высказался голос в голове. — Какие тут кобылки, хорошенькие! И светленькие и тёмненькие».

Я вернулся на своё законное и отвоёванное место, подмигнул, не ожидавшей меня уже увидеть в целости и сохранности, Тоне, и внимательно посмотрел на доску. Судя по теме урока, написанной белым мелом, сейчас у нас литература, или как раньше говорили — литра. Девушка, которая сегодня была дежурной, произнесла несколько неизвестных мне фамилий и закончила перечислять отсутствующих парой фраз обо мне:

— И ещё Виктория Тихоновна у нас сегодня в классе новенький, и Субботин, где-то задерживается.

Я поднял руку, чтобы сделает кое-какое уточнение. Дождался, когда на меня посмотрит литераторша с персидскими карими глазами и добавил:

— У Субботина что-то с пищеварением, он там, в одном месте застрял, поэтому на уроке может и не появиться.

Народ в учебном помещении захихикал, а некоторые барышни посмотрели на мою, немного раскрасневшуюся от удовольствия соседку Тоню уже с завистью. Ведь сегодня именно из-за неё один парень набил фейс другому.

— А у новенького есть имя и фамилия? — Улыбнулась Виктория Тихоновна.

— И отчество, и год рождения и паспортные данные, — сказал я, вставая. — Имя моё — Иван, фамилия — Тафгаев.

Учительница посмотрела в журнал, перелистнула несколько страниц и вновь подняла голову на меня.

«Грудь, хороша!» — брякнул не мой голос.

«И попка тоже — что надо, и кольцо обручальное на нужном пальце, так что забудь!» — ответил я.

— А вы уверены, что из моего класса? — Виктория Тихоновна приподняла удивлённо одну бровь.

— Подождите, — я немного растерялся. — Ну, вот сейчас была история, которую нам рассказывал Роман Петрович, мой классный руководитель. В этом я точно уверен.

Великовозрастные школьники дружно и весело заржали.

— Товарищ Нестеров классный руководитель девятого «А», — показала свою белоснежную улыбку литераторша. — А я классный руководитель этого девятого «Б». У вас сейчас урок истории, кабинет на третьем этаже прямо над нами.

— Значит, я удачно зашёл, — пробубнил я, и под гогот всего класса забрал свою тетрадь, подмигнул Тоне и вышел из кабинета.

«Ну историк, ну шутник, — думал я, засыпая на втором подряд рассказе о накоплении капитала и обострении эксплуатации. — Я можно сказать, одного хулигана чуть в больницу не оправил, а ему всё — хихоньки. Ну, погоди у меня! И как я мог перепутать классы? Ведь видел же, что лица все не знакомые, все из другого района. А здесь, наоборот физиономии самые родные. Вон — парни с моего этажа. Вон — девчонки из женского общежития, соседки моих близких подружек. А вон и бездельник из соседнего цеха, обиженно на меня косится, из-за того что выгнал его с последней парты. Теперь это моя территория. Ведь именно на последней парте мозг не перегружается всякой ненужной в нормальной человеческой жизни информацией».

— Есть вопросы? — Спросил после звонка на всякий разный расслабон затюканный жизнью историк.

— Мне бы товарища директора посетить, — сказал я, подняв руку. — Хотелось бы сразу обозначить угрозу дисциплине, которое может нести мое появление в учебном заведении. Чтоб значит, наряд милиции всегда ездил где-нибудь неподалёку.

— И скорую помощь нужно тоже держать наготове, — добавил черноволосый паренёк из соседней комнаты.

— Я считаю, что школа не место для бульварного и пошлого мордобоя, — скорчил недовольное лицо Нестеров. — А директора школы можно будет встретить после третьего урока в актовом зале.

На перемене, где оголтело носились по коридору недоученные в нормальной школе «мамонты и мастодонты», которым самое место в кузнечном цеху, я спустился обратно к девятому «Б». Нужно было срочно пригласить Тоню в кино и на прочую культурную, или как пойдёт, программу, иначе голос в моей черепной коробке обещал устроить ревущую забастовку, сволочь! Кстати в рекреации я её и нашёл в окружении подруг по вечернему обучению.

— Ну, ты и дал! — Выскочил с боку прыщавый Сидоров. — Субботу в унитаз макнул! Он же сейчас не знаю, что с тобой сделает!

— Если после этого не поумнеет, не возьмётся за ум, окажется в инвалидном кресле, и я ему это популярно объяснил, — я взял нужную мне девушку за руку и отвел подальше от любопытной толпы.

— Сходим завтра после уроков в ресторан? — Не стал тянуть я резину, ведь школьная перемена всего пятнадцать минут, поэтому сразу Тонечку и приобнял.

Однако из кабинета вышла классная руководительница, возможно, моей будущей подружки и смерила нас немного презрительным и строгим взглядом.

— Вы случайно не забыли, где находитесь? — Сурово произнесла Виктория Тихоновна.

— Это мы помним, — я задрал глаза на потолок и проговорил как на экзамене. — Улица Юлиуса Фучика дом 2, школа рабочей молодёжи № 30. Юлиус Фучек — это чехословацкий журналист, который написал «Репортаж с петлёй на шее». Казнён на гильотине, его последние слова: «Люди, я любил вас. Будьте бдительны!» Правильно? — При этом моя рука сама собой опустилась на упругую попку Тони и легонько сжала её.

— Вижу, что с вами разговаривать бесполезно, — литераторша, плотно сомкнув губы, пошла в учительскую, красиво цокая стройными ножками.

— Поняла, что учительница сказала? Меньше разговоров, — я наклонился и чмокнул растерявшуюся красавицу прямо в пухленькие губы. — Завтра будь готова.

Тут вновь прозвенел звонок на следующий научный семинар и я, помахав, наверное, не очень сообразительной, хоть и красивой девушке, полетел на свой третий этаж. И третьим уроком была обожаемая мной география, которую я предпочитал там, в будущем, изучать, реально путешествуя по миру. А вот эти рассказы по книжке, где постоянно кто-то в капстранах загнивал и кого-то угнетал, меня сильно угнетали. Поэтому я прекрасно поспал ещё сорок пять минут.

— Хорошо сегодня на учёбу сходил, — потягиваясь, сказал я своим посмеивающимся надо мной одноклассникам. — Ещё бы подушки выдавали, и маски для сна, цены бы нашей ночной школе не было.

Затем я, прощаясь до завтра, пожал руки всем знакомым парням из класса, переобнимав всех девчонок и симпатичных и не очень, чтобы никому не было обидно, и пошёл на встречу с директором. Задача передо мной стояла предельно простая — получить свидетельство о восьмилетнем образовании, желательно без экзаменов и в течение недели, в крайнем случае, двух. Ну, ей богу стыдно в двадцать пять лет иметь лишь справку об окончании семилетки.

В актовом зале вечерней школы, который соорудили, объединив два обычных учебных класса, на сцене творилось что-то сюрреалистичное. Смесь КВНа, самодеятельной песни под гитару и такой же любительской декламации стихов. В роли артистов «эстрады» школьные учителя, а в роли «режиссёра» директриса Агнесса Каримовна, полная женщина лет пятидесяти в очках. Я чтоб не отсвечивать своим богатырским телосложением скромно присел на задний ряд, который скрывался в полутьме, и принялся ждать.

— Если книг читать не будешь, скоро грамоту забудешь! — Задорно выкрикнула географичка, крупная женщина лет сорока.

— К учебе, к станку, к общественной жизни, будь готов строитель коммунизма! — Подхватила молодцеватый настрой другая пока не знакомая мне учительница. И тут же сидящая на стуле с гитарой Виктория Тихоновна заиграла на простых блатных аккордах мелодию, под которую можно было сбацать всё что угодно. Однако остальные пять преподавательниц разног роста, возраста и веса хором затянули высоко-выверенный с идеологической точки зрения текст:

— Молодёжь! В поход за знаниями! Добейся признания! — Выкрикнула всё та же звонкоголосая учительница географии.

— А хорошо, чёрт возьми! — Чертыхнулась директриса Агнесса Каримовна из зрительного зала. — Но нам не хватает мощной финальной песни.

— А чем вам школьные годы не нравятся? — Чуть ли не хором спросили сотрудницы и по совместительству актрисы этого учебного заведения, которым судя по лицам, очень сильно уже хотелось домой.

— Вы поймите, девочки, — подскочила со зрительского кресла директриса. — Последнее слово всегда запоминается лучше. В конце нужен напор! Эмоциональный удар! А школьные годы — это детский вальсок. Мы же должны выступить с агитацией перед производственниками, перед рабочими и служащими.

— Мы так до утра здесь просидим, а у меня дома муж не кормленный, — заявила какая-то учительница, всплеснув руками.

— Что ж вы милочка заранее его не покормили? — Улыбнулась Агнесса Каримовна. — При нашей работе и детей, и мужей и прочую живность кормить нужно заранее, с самого утра!

— А вы эту песню спойте! — Не выдержал я, так как тоже хотел уже переговорить с директором и пойти поспать. — «Не повторяется такое никогда». Хорошая песня для взрослых людей, играет на очень сильном человеческом чувстве — ностальгии. Самое то!

Все шесть учительниц на сцене и седьмая директриса разом вздрогнули, так как никто не ожидал, что в зале сидит какой-то здоровенный мужик. Поэтому я чтобы успокоить женский преподавательский контингент вечерней школы встал и вышел на свет.

— Что это за песня такая? — Спросила Агнесса своих коллег, которые в сою очередь просто пожали плечами.

«А это я сейчас очень хорошо зашёл, — тут же сообразил я. — Нет пока такой песни! Пластинка, которая у дедушки валялась и ежедневно била своими звуками мне по мозгам до восьмилетнего возраста, была толи 74, толи 75 года. Опаньки, опаньпушеньки по-па! Вот он мой аттестатик без экзаменов и прочей лабуды!»

— Я хотел сказать, что у меня есть нужная песня для вашего коллектива, — я поводил руками, силясь как-то охарактеризовать данный вид самодеятельности. — Скажу сразу, играю плохо, пою ещё хуже. Слуха нет от рождения. Но в общих чертах показать смогу.

— Тогда давайте поступим так, молодой человек, вы покажете сейчас песню Виктории Тихоновне, — о чём-то задумалась директриса. — А мы пойдём по домам. Завтра продолжим в тоже время! У нас на носу очень ответственное агитационное выступление!

— Прекрасное предложение! — Взвизгнула учительница, у которой муж был ещё не жрамши.

После чего актовый зал вечерней школы опустел буквально за минуту. Лишь на стуле осталась красавица литераторша со старенькой гитарой, которая смотрела на меня с нескрываемой ненавистью.

— Я быстро, сейчас только слова вспомню, — я вынул общую тетрадь, где было испачкано ровно два листка, почесал затылок и начал карябать рифмованные строчки:

«Спасибо дедуля, что гонял этих „Самоцветов“ по десть раз на дню! Сейчас с закрытыми глазами каждое слово помню. Потому что девство не забывается такое никогда! Коньки для фигурного катания переточенные под хоккейные, клюшки ломанные и переломанные, а затем по нескольку раз отремонтированные. Каток на замёрзшем пруду. Ворота из деревянных ящиков. Если бы не дед, то я бы даже и до пятидесяти не дожил. Сильный был мужик!»

— Вот готово, давайте гитару, — сказал я Виктории Тихоновне. — Я пальцами быстро перебирать не могу, поэтому вот вам слова, вот ручка. Аккорды записывайте сами.

Литераторшу, хоть она и отказывалась, буквально напросился провожать. Во-первых, в одиннадцать часов по нашему Автозаводскому району лучше без охраны не ходить. А во-вторых, с красивой и умной женщиной, не только спать интересно, но и просто прогуливаться. Редкие автомобили, ночные жёлтые фонари, пока ещё на удивление тепло и поэтому на небе ни одной звездочки, так как они все скрыты за плотными и чёрными облаками.

— Не ожидала, что ты способен писать такие песни, — задумчиво произнесла Виктория Тихоновна, назвав меня на ты, что произошло само собой, когда мы мучительно дописывали музыку. — «Первая любовь звонкие года, в лужах голубых — стекляшки льда». Красиво.

— Я ещё на машинке вышивать могу, — улыбнулся я. — Ерунда, детское баловство. А сейчас что-то сочинять нервов не хватает и усидчивости. Ещё от стула попа натирается и болит.

— Для чего тебе хочется казаться глупее, чем ты есть? — Спросила, остановившись около какого-то дома литераторша, и её глаза сверкнули от упавшего на них света автомобильных фар.

— А ты как считаешь, лучше казаться глупее или умнее? — Я встал напротив женщины на расстоянии вытянутой руки. — Только не говори, что лучше быть самим собой. Это тупиковый путь.

«Ну! Ну! Ну! — заверещало сексуальное животное в моей голове. — Ну же!»

— Я пришла, до завтра, — Виктория Тихоновна протянула мне руку с красивыми и тонкими пальцами.

Я и руку пожал, и приобнял и поцеловал.

— Спасибо за прекрасный вечер! — Улыбнулся я, топая в темноту.