Тафгай

Глава 23

Во вторник 14 сентября вместо двухнедельной отработки на заводе, я гонял шайбу на Автозаводском хоккейном стадионе. Конечно, где-то в глубине души осознавал, что поступаю нехорошо, но ничего с собой поделать не мог, и не хотел. Мастер в цехе, правда, очень долго возмущался, когда я ему показал справку, что у меня воспаление среднего пальца на правой руке.

— Как же так Иван, — чуть не плача твердил он, когда я здоровой левой рукой приводил фрезерный станок в порядок, — может хоть, чуть-чуть поработаешь сегодня? Смена ведь только началась.

— Смотри во! — Я гордо показал ему оттопыренный средний палец, который был забинтован и основательно помазан зеленкой. — Между прочим, заразная штуковина и даже в английской медицинской литературе имеет своё отдельное наименование — «факьювирус».

— Это где же ты так? — Спросил Ефимка, отскочив от меня метра на три.

— Всунул туда, куда не надо, — соврал я.

На самом деле всунул я как раз туда куда надо, иначе кто бы мне справку эту липовую выписал, как не медсестра Ольга Борисовна. Но сделала она это с условием, что придёт сегодня на дополнительный медицинский осмотр к четырём часам. А пока я резал коньками лёд вместе с пацанами из «торпедовского» ДЮСШа. Руководил занятием бывший защитник «золотого», точнее «серебряного» состава горьковской команды Владимир Данилович Кудряшов. Он каждый раз делал свисток, когда требовал у нас ускорения.

— Давай мужики! — Покрикивал он на своих мальчишек тринадцати и четырнадцати лет. — Догоняй верзилу!

Верзила — это был я, который уделал уже всех юных «торпедовцев» на целый круг, поэтому резко затормозил около тренера.

— Тебе, Володь, не влетит, если я недели полторы с пацанами у тебя побегаю, поиграю? — Спросил я тренера и по совместительству бывшего судью заводского хоккейного турнира.

— Да, пое…ть, — смачно плюнул он за борт хоккейной коробки. — Ты вообще с Прилепским разговаривал? Всё же лучшую пятёрку почти в одиночку обыграл.

— Нет, но очень много «хорошего» выслушал о себе от Мишина, Федотова и Фролова, — я с завистью посмотрел на парней, которые весело носились по льду. — Сказали, чтоб даже не думал к ним в команду соваться.

— Понятно, — пробормотал Кудряшов. — Много базаришь, давай на лёд, работать надо, пахать, мать твою!

После скоростной подготовки с пареньками я перешёл на наигрывание простейших комбинаций и бросков с ходу. Затем начались двусторонние игры. Меня ради эксперимента Кудряшов определил в команду к двум защитникам, чтобы значит, я в одиночку боролся против троих хлипких нападающих.

— Отрабатываем вариант игры пять на три! — Посмеиваясь, объявил Владимир Данилович, когда моя тройка выехала на свой микроматч.

— Мужики, не стой на путях, — предупредил я детишек.

И начались весёлые покатушки. Только я завладевал шайбой, как на меня словно горох набрасывалась стайка юных хоккеистов. Само собой, никто на ногах устоять не мог. Лишь иногда кто-то мелькал где-то у подмышки, а потом бряк, и даже коньков не видно. Я же нарезал круги по полю, периодически пугая вратаря и загоняя шайбы на разный вкус. И примерно за две минуты в сетке ворот застряло целых пять штук.

— Тафгай! — Крикнул Владимир Кудряшов, не выдержав бессмысленной игры «Гулливера с лилипутами». — Ты знаешь чё? Завтра приходи к 16.00, там занятие у команды 55 и 56 года рождения, парни покрепче, да и побыстрее. А с Борей Чистовским я поговорю, он в прошлом году «повесил коньки на гвоздь» и сейчас с этим возрастом работает.

— Тоже годится, — согласился я. — Для меня на данный момент эти тренировки — самое важное в жизни. Спасибо, Володь. Мужики все целы?! — Спросил я обиженных мною пацанят, пожимая руку наставнику.

— Владим Данилыч, вы больше с нами этого верзилу не выпускайте, — высказалось несколько юных «торпедовцев». — Ему нельзя с детьми играть.

— Запомните! — Кудряшов клюшкой постучал по деревянному борту. — Вы не дети, вы хоккеисты!

Перед вечерней школой, я приготовил себе омлет из пяти яиц, и пока моя врачиха разомлев лежала на кровати, я ел так, что у меня за ушами пищало. Осмотр пальца прошёл на самом высоком профессиональном уровне. Я даже задумался о том, что на самом деле, буду очень скучать по Ольге Борисовне. И что она только с моим пальцем не вытворяла, а ведь сейчас в СССР — порнухи нет, литературы соответствующей — нет, даже секса и того по официальной версии — нет. Из разрешённых цензурой внезапных эротических явлений в наличии только капуста и аисты. Поэтому до всего приходится доходить своим умом и не только им!

Вдруг Ольга, как будто услышав ход моих мыслей, подкралась мне за спину и стала осыпать её мягкими и влажными поцелуями.

«Такие губы оставляешь, неблагодарный», — обижено засопел голос в голове, который был категорически против переезда.

— Не уезжай, прошу тебя, я тут без тебя завяну, — шептала медсестра в такт голосу. — С кем хочешь гуляй, встречайся, только про меня не забывай…

Дальше её руки потянулись туда, куда уже было по времени совсем не к месту.

— Стой! — Вздрогнул я. — Сосед скоро с работы вернётся. Быстро собирайся чай пить. Не забудь очки и учебник по литературе.

Ольга Борисовна встала, как танцовщица из стриптиз-клуба и медленно покачивая бедрами, стала надевать на себя разные элементы своей одежды. Чулки на застёжках наделись очень эротично. Из чего я сделал смелый вывод, что наша медицина не только самая лучшая и передовая в мире, но и самая сексуальная.

— А трусики надеть? — Хохотнула медсестра.

— Не будем ломать традицию, — махнул я рукой, чувствуя как у меня всё начинает дымиться. — Давай без них.

И тут действительно в дверь кто-то постучал. Врачиха ойкнула и в платье влетела быстрее, чем я успел открыть дверь.

А за чаем с плюшками, которые принёс Василёк, опять начался обстрел уговорами — не покидать этот славный город, теперь уже к Ольге присоединился и сосед.

— Вы не представляете, что устроил Иван в кабинете директора, — тараторил Василий. — Это же самый настоящий Большой театр. То, что согласовывалось бы полгода, он пробил за полчаса. Иван ты должен остаться с нами!

— Правильно, Васечка, — поёрзала на стуле врачиха. — Ну что он там в этом Челябинске найдёт такого, чего нет у нас?

— Да, у нас есть всё! — Разошёлся сосед. — Мне в отдел продаж, такие как ты люди, позарез скоро будут нужны. Во-первых, шлем этот ты придумал, а значит, и ещё что-нибудь сочинишь! А во-вторых, разве там будут такие врачи, как Ольга Борисовна. Ведь всё бросила, прибежала с работы осмотреть этот…

— Уже лучше, — хмыкнул я, потерев здоровый безымянный палец правой руки. — Народная медицина, можно сказать, вернула человеку важный член организма, — я украдкой бросил взгляд на врачиху, которая немного вздрогнула при слове «член». — Ну, оставляю вас наедине, пошёл в школу. Ведь петушок пропел ещё сутра!

На уроке литературы спалось просто замечательно. Виктория Тихоновна стараясь не будить, тихо рассказывала классу о новом революционном литературной герое прошлого века Евгении Базарове из романа «Отцы и дети». Как нигилист, студент и разночинец смело протестовал против либеральных идей «отцов», то есть братьев Кирсановых.

Очень увлекательно, но сон нахрапом быстро взял своё. И только голова коснулась раскрытой тетради, как я сразу очутился в другом автобиографическом произведении — в собственном детстве из будущего. Было мне лет десять или одиннадцать, и жил я тогда с родным дедом на окраине Твери в частном секторе. Учились мы во вторую смену и перед школой часто играли деревенские против городских в футбол, а когда наступала зима, то в хоккей. Городские — это те, кто проживал в однотипных пятиэтажных хрущёвках, а мы же деревня из частных домиков.

— Ванька, пошли с городскими резаться! — Кричал мой друг детства Леха Беспалов, бросая снежки в окно.

А что ему оставалось ещё делать, когда во дворе дежурил здоровенный и злющий Рыжик — пёс неопределённой породы, с рыжей и густой шерстью. Затем мы забегали за другими пацанами. С грехом пополам собирали человек шесть и шли к пятиэтажкам.

Нашу самодельную хоккейную коробку нужно было видеть. Вместо льда утоптанный и укатанный валенками снег, а вместо бортов доски и фанера, которые были просто вдавлены в окружающие сугробы. Плюс после Нового года вокруг вырастал лес из выброшенных новогодних ёлок с остатками праздничной мишуры. Отдельная песня — хоккейные ворота. Штанги из деревянных пеньков, а задняя панель из железной кровати с панцирной сеткой. Играли маленьким резиновым мячиком, который, если как следует засветить, «прижигал» очень прилично. И само собой обходились без коньков, протирали подошву на утоптанном снегу у старых штопанных и перештопанных валенок.

И снился мне как всегда тот самый день, который круто повернул мою жизнь и судьбу моего друга детства. Всё в той игре пошло не так, во-первых городские, устав проигрывать, «укрепили» состав двумя старшеками, двоечниками и хулиганами лет по тринадцать. Во-вторых, на хоккей пришли посмотреть девчонки из нашего и старшего на год класса. А это очень плохо, так как проигрывать теперь никто не захочет, и драка почти наверняка была обеспеченна. То есть опять нам с Лёхой отмахиваться от всей кодлы вдвоём, на остальных наших надежды нет, потому что ребята и хлипкие и мелкие.

До счёта восемь — три городские злились, но держались в пределах разумного. Ну, бортанут кого-нибудь, ну подножку сделают, мне пару раз по рукам прилетело, в спину один раз ударили, а мы всё равно закатываем им и закатываем. Вратарь наш, Вадик, по кличке «Третьяк» с самодельной, из толстой фанеры, вратарской клюшкой перед девчонками так играл, что любо дорого было посмотреть. И после восьмого голешника, а играли как всегда — до десяти, городские стали подозрительно совещаться.

— Чё-то драться не охота, — шепнул я Лёхе, — может быть зафигачить мяч подальше в сугроб и свалить разом?

— Да ты долбанулся, чтобы я при Ленке зассал? — Кивнул он на нашу самую красивую одноклассницу. — Хрен тебе. Если хочешь, беги с остальными, я один останусь.

— Это тебе хрен, чтобы я тебя бросил, — пробурчал я.

Ну и после вбрасывания, понеслось. Я даже не заметил, как прилетело в ухо. Шапка ушанка налезла на глаза, я махнул в ответ наудачу и вдруг попал. Мой тринадцатилетний противник, падая, умудрился шлёпнуться лицом, и у него из носа пошла кровь. После чего он заплакал, как девчонка и был уже не боец. Тех же городских кто моего возраста, я разогнал за минуту. А вот корешу моему прилетело от второго старшека знатно, и губы были разбиты и нос. Что не мешало Лёхе стоять и отмахиваться. Я сразу же вмешался, и дело было почти кончено. Почему почти? Потому что прибежал один мужик и быстро нас растащил по разным концам хоккейной площадки. Оказалось, что этот дядька — тренер детской хоккейной команды. Сказал, что мы с Лёхой молодцы, и такие бойцы ему в команду нужны.

Потом у меня потянулись ежедневные тренировки и турниры, а Лёшка Беспалов, связался с этими тринадцатилетними балбесами, которые его зауважали и пригласили в свою банду, где тоже нужны были смелые и резкие парни. Когда я поехал играть по юношам, Лёха загремел в места не столь отдалённые. Когда я вернулся из США, у моего друга детства было уже три ходки. А в конце нулевых его убили, свои же не поделили что-то. Поэтому блатную шушеру я терпеть не могу! Теперь иногда может раз в год, может два, мне снится, как мы играем тот злополучный хоккейный матч. Я ему пас, он мне ответный, и гол в пустые ворота.

— Ты это, Ванька, прежде чем в Челябу двигать подумай сто раз, — улыбнулся вечно молодой друг моего детства.

На этих словах я вздрогнул и проснулся.

— Что вы, Иван, хотите добавить про Евгения Базарова? — Повторила свой вопрос литераторша, глядя на меня. — Вы же сейчас что-то сказали.

— Я сказал, что мне нравится, как вы преподаёте новый материал. Особенно про «Отцов и дедов» сильно впечатлило, — ответил я, встав с места. — То есть про детей и отцов и прочих родственников.

— Ну, вы же с чем-то не согласны, — раззадорилась красавица Виктория Тихоновна.

«Что ж там было-то в этих отцах и праотцах? — задумался я на несколько секунд. — Баба была какая-то красивая, богатая и одинокая. Одинцова! Вот это я вспомнил, так вспомнил!»

— Если угодно я готов высказать свое пусть малограмотное, но критическое мнение об этом рассказе, который возможно и повесть, и роман в одном флаконе, — я решительно вышел к доске. — Итак, Лев Толстой…

— Тургенев, — шепнули мне с первой парты девчонки.

— Спасибо мои хорошие, я знаю, — я подмигнул подружкам. — Итак, Лев Толстой высоко оценил эту литературную работу Тургенева. Но он как человек увлекающийся загнул сюжетную линию не туда, куда следовало по правде жизни, а туда куда захотел.

— Ты Иван кругами не ходи, ничего он не загибал, — брякнул с третьей парты наш местный отличник и любимец всех учителей.

— Спокойно, я сейчас говорю с революционной прямотой, — я показал рукой на портрет Маркса. — Базаров — это нигилист, революционер, чернокнижец, то есть разночинец. Он имеет четкие суждения, режет лягушек и собирает гербарий. Природа, по его мнению, это мастерская, а он в ней сборщик, то есть кузнец.

— Работник, — подсказала мне нужное слово литераторша.

— Да, работяга! — Я показал большой кулак мировому империализму. — Так чего же он шашни с Одинцовой разводит, когда они остаются наедине? Я вас люблю, хоть я бешусь, хоть это труд и перекур напрасный.

— А что ты предлагаешь? — Пристал как банный лист отличник с третьей парты.

— Взять её, и с пролетарской страстью вовлечь в революционную борьбу и близость женской и мужской противоположностей, — я пару раз махнул кулаком стараясь выбрать выражения попристойнее. — Отсюда моё предложение такое — роман Тургенева «Отцовское детство» переписать, так чтоб в нём Базаров ежедневно в вечерние и утренние часы перевоспитывал Одинцову, наставляя на путь истинный, и издать его на всех языкам миллионным тиражом.

На этих словах раздался спасительный для русской классической литературы звонок, а то я себя знаю, мог бы и до Достоевского дойти и прочих Островских докопаться. Виктория Тихоновна устало улыбнулась и сказала, что на следующем уроке будем писать сочинения по «Отцам и детям».

— Зачем ты устроил этот цирк? — Спросила меня преподавательница, когда я ей помогал нести в учительскую парочку «тяжёлых» книжек.

— От скуки помираю, — признался я. — Мне бы сейчас железо в зале потягать, штангу от груди пожать, ноги прокачать, плечевой пояс. Готовиться нужно к чемпионату по хоккею.

— Так это про тебя была сегодня статья? — Улыбнулась Виктория Тихоновна. — Подожди здесь, — сказала она, забрав книги и войдя в кабинет для учителей.

Через десять секунд литераторша действительно появилась с газетой «Автозаводец», на которой был мой портрет с перекошенным лицом, как будто я разрывал пасть крокодила, и большой заголовок «Чемпион».

— У меня муж редактор этой многотиражки, — пояснила женщина появление странной газеты. — В конце статьи написано, что ты увольняешься. Это правда?

— Каждый должен заниматься своим делом и, не смотря ни на что, двигаться к своей мечте, — ответил я, грустно улыбнувшись.