Таксидермист

Глава 4

Хотя мое занятие – торговля чучелами – не кажется такой точкой опоры, вокруг которой крутятся жулики, мне уже дважды пришлось с ними столкнуться. Когда я пересекался с черным рынком, где интересуются, например, медвежьими желчными пузырями, останками горилл и редкими азиатскими полорогими.

В этот раз с помощью Роджера Элка я сумел не попасть в кутузку, лишний раз доказав, что лучшее в прибывающих годах – мудрость. Верно, мне всего сорок пять с половиной, но между сорока пятью и тридцатью пятью – как будто (да так оно и есть) квантовый скачок.

Я не какой-нибудь бесстрашный паладин или защитник обиженных, и всячески стараюсь избегать неприятностей. Но меня все время втягивает в замыслы какого-то безжалостного рока. Убийство Тайлера Лумиса в ВВС стало третьим шаром, пощечиной закону больших чисел и не особо тонким намеком на то, что Гарт Карсон притягивает беды. Какова была вероятность, что заезд в эту деревенскую лавчонку чреват такими опасностями? Тут, основательно поразмыслив и приложив довольно стараний, я попробовал убедить себя, что шансы попасть еще когда-нибудь в такое аховое положение у меня теперь астрономически ничтожные.

Разумеется, в глубине сознания эти тупоумные рассуждения взращивали свежие сомнения. Если опираться строго на закон больших чисел, взносы по автомобильной страховке после аварии должны снижаться, а не наоборот. То есть, если за десять лет ты один раз попадаешь в аварию, всякому очевидно, что в следующие десять лет вряд ли стоит ожидать повторения. Если бы Вселенная была только солянкой из энтропии, в которой не таились бы шматки фатума, страховщикам бы стоило поднимать взносы для тех, кто ни разу не попадал в аварии, поскольку очевидно, что им это еще предстоит. И глядя в свою миску похлебки, я подозреваю, что у «Взаимного страхового фонда Омахи» должно быть свое особое понимание космоса, которым они не делятся ни с кем.

В общем, прошло несколько месяцев после ВВС, в Нью-Йорке стоял конец октября – время, когда деревья на улицах в свой черед крадут у населения цвета осеннего сезона. Прости, приятель: вместо зеленого бурый, без маскарада.

В тот конкретный октябрьский вечер Энджи сидела спиной ко мне, сгорбившись над своим ювелирным верстачком в кабинке, устроенной в дальнем углу комнаты. Прокаливала какие-то детали титановых сережек. Непослушные светлые волосы лохматились над резинкой очков, а отблески горелки в ее руке сверкали, как голубая фотовспышка. Энджи, профессиональный ювелир, делает дома штучную работу для разных ювелирных мастерских, оправщиков и ювелирных кутюрье. От одного из последних у нее и был заказ в тот день: легкомысленная безделица с розовыми бриллиантами и бурыми жемчужинами-бивами,[13] которые, на мой проницательный взгляд, были точь-в-точь как изюм в шоколаде.

Я же на своем рабочем месте совал голову в львиную пасть. Ну, практически. Подгоняя Фреду только что вставленный язык, я опирался лбом о его нос. Я не просто собираю чучела животных – много времени у меня отнимает и реставрация приобретенного по дешевке. Фред (названный в честь закадычного друга главного героя «Суперцыпы»[14]) жил в нашей семье с моего раннего детства – почтенный член коллекции трофеев Карсона-деда, теперь он уже не оправдывал расходов на свое содержание. Чтобы моих животных арендовали для фотосъемок, постановок, теле– и кинофильмов, они должны выглядеть достойно. Мой лев Фред – из первых чучел животных целиком «в броске»: задние лапы укреплены на платформе с колесиками, передние вытянуты, когти выпущены. Фреда набивал знаменитый британский таксидермист в пятидесятые годы, но теперь у льва поусохло в области губ – такое со временем случается с кошачьими чучелами. К тому же когтистые пальцы на сгибах начали шелушиться, а усы большей частью повылезли. Пришло время подновить ему челюсти, перелепить губы, обрезать кутикулы, высадить новые усы и подчернить подводку у глаз.

– Все равно Питер уперся как осел насчет этой штуки для Мадлен. – Питер – ювелирный кутюрье; когда Энджи работает на него, у нее слегка съезжает крыша. – Поставщиков жемчуга он довел до исступления насчет подходящих пар. Каждый раз отправляет назад и хочет посмотреть те, что видел днем раньше. «Нет, не те, а те, другие. Ну, вы знаете, о каких я говорю». А они, конечно, не знают – как и я. Питер уже заставил некоторые вынуть и попробовать заменить уже поврежденные. А я сделала, переделала и разделала столько титановых оправ, что хватило бы на носовой обтекатель ракеты «Атлас»! Эгей, Питер! Платят-то мне за изделие, а не по часам. Дебил.

Дежурная мина у Энджи чаще всего приближена к улыбке, но уверяю вас – она не все время всем довольна. Рискну сказать, что улыбка у нее просто гораздо пластичнее, чем у большинства людей. Добавь крепкий прищур, и Энджи станет язвительной. С полузакрытым глазом – вот вам досада. Наморщенный лоб: не может быть! Кривая улыбка: доброта. Закрытые глаза, глубокое дыхание, губы слегка выгнуты? Энджи спит.

– Только, блин, багряный такой носовой обтекатель, – сказал я, пытаясь поднять ей настроение. Анодированный титан иногда принимает сногсшибательную окраску.

– А синий носовой обтекатель он пусть запихает себе… – левое веко Энджи, дернувшись, прикрыло глаз, – …в нос.

При всей своей выразительной мимике Энджи – из тех редких людей, которые не могут заставить себя произнести ругательство или непристойность. И от других она этого тоже не терпит. Однажды к нам пришел сантехник прочистить слив, и каждое второе слово у него состояло из трех букв – чаще всего начиналось на X и рифмовалось с «дуй». Энджи пристыдила его так, что он отредактировал вокабуляр и без этих обильных, хоть и немногочисленных определений, оказался практически немым. Но Энджи вовсе не сухарь. Просто она принципиальна и весьма бестрепетна, а такое сочетание очаровывает и подкупает меня.

– Я полагаю, ты возьмешь с него не только за готовое изделие, но и за каждую переделку.

– Вряд ли. – Энджи прищурилась. – Он дает мне самые смутные указания, чертит на салфеточках от кексов и хочет, чтобы я читала его мысли. Я пытаюсь позвонить, поговорить, обсудить, что и как, показать эскизы, но он слишком занят, блиц, планированием своего кхмерского спиритуального «взлетного» путешествия в Ангкор-Ват. Потом, к назначенному им сроку, я приношу готовую вещь, а он говорит, что я все сделала не так. А про то, сколько времени убьешь, пока выжмешь из Питера чек, я уже молчу.

– Так чего же ты на него работаешь? У тебя и без него куча клиентов, а сейчас напряженный предпраздничный период.

– Два слова, Гарт: принцесса Мадлен. – Ее усмешка натянулась, глаза сверкнули. – Серьги, сделанные Энджи, носят царственные особы.

Я пожал плечами:

– Да, но Мокано – это даже не страна, это княжество, боже мой.

Я вытер руки тряпкой и отступил на шаг – окинуть Фредовы челюсти критическим взглядом. И склонился перед готовым продуктом.

– Привет тебе, принцесса Мокано! Салют, виконт де Паго-Паго! Поклон, министр финансов Уолла-Уолла!

– Гарт, минут десять назад ты говорил, что сваришь кофе. – Энджи вздохнула, сморщила лоб, на половине лица зародилась улыбка. – Так как насчет этого, мой сладкий?

Я пожал плечами перед Фредом.

– Хотите кофе, маркиз де Фред? Ах да, верно, от него вы, львы, не можете ночью уснуть.

Где-то у меня за спиной Энджи тяжко вздохнула.

Я вылез из своей каморки в гостиную, которая у нас также и кухня, или вроде того. Мы живем в такой замшелой нью-йоркской квартире, которые люди воспевают, не представляя, как там сквозит и сколько там закоулков. Помните кафе-мороженые, где старшеклассницы в носочках с рюшами хлебали солодовые молочные коктейли и млели под сорокапятки Диона[15] в музыкальном автомате? Нет, не как в дурацких декорациях «Счастливых деньков»,[16] постарше – те кафе похожи на древние бары с длинной мраморной стойкой, полом в черно-белую клетку и кабинками у окна. Вот это и есть наша квартира. Мы спим там, где раньше была кладовка, зал со стойкой – наша кухня/столовая, а в кабинке у окна мы и едим. Пространство в середине, где мы с Энджи чуть не надорвались, отдирая ветхую черно-белую плитку, оставлено под громадную коллекцию чучел и кое-какую мягкую мебель, приобретенную на Парк-авеню. Не в магазине на Парк-авеню, а прямо на улице – туда выходят на охоту все, кому хочется настоящую мебель (а не «икеевские» авангардные конструкции для акробатов) но без сопровождающих ценников.

Время от времени в хорошую погоду мы объезжаем Парк-авеню, может, Грамерси-Парк или улицы в начале второго десятка вокруг Пятой, высматривая выброшенную мебель – на замену старой или в пополнение команды. Нам довольно часто везет – особенно в воскресные вечера, когда коменданты домов выносят вещи на тротуар для ранних мусорщиков понедельника. Тут вам никаких зассанных кошками диванов. Тут – первосортные отбросы тех, кто покупает новую мебель каждый год, чтобы разогнать скуку благотворительных балов. (Многим комендантам в домах с привратниками достается изысканной мебели больше, чем они могут расставить у себя или раздать.)

За стойкой тянется ряд встроенных контейнеров из нержавеющей стали – когда-то в них держали мороженое и наполнители. Теперь там хранятся кофе, сахар, печенье, крекеры и прочее. А там, где предположительно стоял миксер, у нас кофемолка и кофеварка. Я зачерпнул, смолол, засыпал, залил, потом зацепил две кружки из сорока с лишним, что выстроились у нас перед огромным мутным зеркалом. Зачем так много кружек? Спросите у тех, кто думает, что кружка – лучший подарок.

– Какой-то парень заходил, спрашивал тебя сегодня, – крикнула Энджи. – Забыла сказать.

– Кто?

– Сказал, заглянет еще. Сказал, старый друг. Как-то мне это не понравилось.

– Как он выглядел?

– Твидовый костюм, короткая стрижка. Какой-то прохвост, это уж точно.

Словесный портрет не говорил ни о чем, но тут заговорил автоответчик – кто-то позвонил.

– Вы позвонили в прокатную фирму «Зверье Карсона». Оставьте сообщение, и мы вам перезвоним. Спасибо. Биип.

– Алло, это Джанин Уилсон из «Уорнер Бразерс», мы тут снимаем в Бруклине? У нас небольшая накладка, и я думала?…

Дамочка в беде и с глубокими карманами? Я снял трубку.

– Извините, я только что вошел. Гарт Карсон. Чем могу служить?

– Здрасьте. Мы тут снимаем в Парк-Слоуп и у нас там сцена в охотничьем магазине. У вас прокат чучел, так?

– Ага. Давайте угадаю: вам нужен медведь на задних лапах, оленья голова, и кабанья, наверное, тоже, и еще кое-что посадить на прилавок – вроде бобра, выдры или росомахи?

– Э-э, да, знаете, что-то вроде того, чтоб похоже на охотничий магазин?

– Стоимость проката варьируется от больших чучел к средним и мелким. Целые чучела, вроде медведя на задних лапах или марлина, – большие, идут по 250 долларов. Большинство голов и рыба короче четырех футов – средние, по сто. Белки, ласки, птицы и все такое – мелкие, по пятьдесят. Сдаем на день (или часть оного) или на неделю, больше пяти дней – неделя. Можете сказать мне точно, что вам нужно или я сам составлю набор? Тогда просто скажите, сколько из какой категории вам нужно.

– Штука в том, нам это нужно как бы прямо сейчас. У вас есть доставка?

Я начал расстегивать халат.

– Доставка в пределах пяти районов[17] включается в стоимость заказа дороже двухсот пятидесяти. Но если доставка сегодня же, берем десятипроцентную надбавку за первый день.

– Как скажете. Может, по два каждой категории?

– Пожелания? Млекопитающие, рыбы, птицы? Всех понемногу?

– Всех понемногу.

– Сколько дней? – Мой карандаш завис над блокнотом.

– Не зна. Скажем, неделя.

Ух ты! 2500 + 1000 + 500 + доплата = четыре куска с мелочью.

– Адрес?

Через несколько минут я принес Энджи кофе.

– Пасиб. – Она подалась от верстака, сдвинула очки на лоб и приняла кружку. – Есть работа?

– «Уорнер Бразерс» в Бруклине, Парк-Слоуп.

Я проглотил кофе и пошел в кладовку за одеялами и пенопластовыми колодками.

– Сколько штук?

– Шесть. По паре каждых, на неделю.

– Неплохо! – Энджи чокнулась своей кружкой с воздухом. – С жуткой надбавкой, не меньше.

– Еще бы. Поможешь?

– Конечно.

Минут через сорок мы загрузили в трейлер медведя-барибала на дыбах – загрузили лежа: на спине на пенопластовой постели и под одеялом, будто укрытого на ночь. В одной постели с мишкой оказался целый злющий кабан. В природе кабаны охотятся на змей, так что я всегда привожу и чучело змеи, чтобы сунуть кабану в пасть – это без доплаты. На заднем сиденье «линкольна» лежали упакованные в одеяла голова козла, барракуда, спаренная белка и настенный фазан.

Энджи отряхнула с рубашки пух от одеял.

– Готов. Через часок вернешься?

– Нет. Я ему помешаю. – К нам неторопливо шагал человек в твиде.

Меня будто слегка оглоушило. Ну знаете, слегка – как если бы я в грозу стоял на шпиле замка со стальным прутом в руке. Слов у меня не нашлось, так что твидовый обернулся к Энджи.

– Привет. – И протянул руку. – Звать меня Николас. Николас… – Он бросил на меня хитрый взгляд. – …Палинич. Мы с Гартом старые знакомые. Друзья детства.

Энджи мое потрясение заметила, но протянутую руку любезно пожала.

– Здравствуйте. Я Энджи. Вам придется извинить Гарта, он как раз уезжает…

– А ты все с дохлыми зверюшками. – Палинич окинул взглядом заднее сиденье машины, и встретившись глазами со мной, покивал. – Ты никогда не был особым говоруном, а, Гарт?

– Привет, Ник, – наконец выдавил я. – Где ты был?

– Не хочу тебя задерживать, Гарт. Ты куда-то направляешься? Почему бы мне с тобой не поехать? Поболтаем заодно.

– А, ну да. – Я ответил на пристальный взгляд Энджи быстрым своим и подмигнул, давая понять, что все нормально. – Едем.

– Отлично. – Николас помедлил у пассажирской двери, любуясь «линкольном». – Все ездишь на старой отцовской машине. – Он улыбнулся мне одной из своих широких вкрадчивых улыбок. – Он бы гордился.

И мой младший брат сел в машину, хлопнул дверцей – и мы покатили в сторону Вестсайдского шоссе.