Там, где горит свет

Глава 15

На следующий день Софи снизошла до «Доброго утра». На деле никаким добрым оно не было, а скорее наоборот: из-за нависших над городом туч день обещал стать лишь чуть-чуть светлее ночи, поднялся ветер и зарядил мелкий холодный дождь.

— Малого оставь, нечего ему мерзнуть, — не предложил, а почти приказал Тьен. — И зонт возьми.

Хотел дать ей свой, только купленный, но мелкая заартачилась, отрыла где-то старый, с вывернутыми спицами и заявила, что ей и с таким неплохо. Но брата по сырости в лавку не потащила — тут хватило ума не спорить.

Сразу же после ее ухода вор вернул пацаненка в кровать, а сам, с намерением досмотреть прерванные сны, улегся рядом на матрас, на котором спала ночами Софи. Тут же выяснились две вещи. Во-первых, по полу тянуло — как только мелкая не мерзнет? А во-вторых, Люк повторно засыпать не собирался. Сначала копошился на постели, потом перебрался в угол к коробке с игрушками, гремел там безбожно, но вскоре ему и это наскучило и мальчишка, нагло взобравшись вору на грудь, потребовал кушать и сказку.

— Ты же ел уже, — вяло запротестовал Тьен.

Недавнего ночного кошмара хватило, чтобы он начал ценить спокойный сон. Но сегодня с этим явно не сладилось. Пришлось вставать, заваривать малому чай и греть сладкую пшенку с тыквой.

— А сказки сам читай, — заявил он ребенку, сунув тому в руки книжку.

Минуты три Люк честно пытался самостоятельно одолеть грамоту, а затем без слов подошел и стукнул опять развалившегося на матрасе вора книгой по голове. Не дай бог, кто-нибудь другой такое сделал бы, хоть взрослый, хоть такой же шкет, — не поздоровилось бы. Но с этим малым случай был особый. Тьен давно привык разделять для себя людей на своих и… нет, даже не чужих. Те, которые не свои, были для него никто. Вот так: свои и никто. Если подумать, набиралось еще десятка полтора таких, которые где-то посредине. Не совсем никто, но и не свои — это те, кого по жизни вроде как жалеешь, а разведет судьба, и думать забудешь: Ловкач Мило, обучавший его когда-то тонкостям воровского дела (обходился бы без оплеух, может, и стал бы своим), тетка Клара, соседка по старой квартире, иногда бравшая в стирку его белье, Иветта, безымянный шарманщик с ярмарки, теперь еще Анна и, за компанию, Амелия. А вот Люк, согласно этому делению, как ни крути, свой. Люк, сестра его, Ланс и Манон — немного у Тьена своих получалось. Но оно и к лучшему: что, если каждый решит вот так запросто по темечку лупить?

— Сказку! — топнул ногой мальчишка.

Из Софи он веревок не вьет, с нею всегда тихий и покладистый. А тут позволили на шее покататься, теперь не слезет!

— Какую? — послушно уточнил вор.

Малыш порылся в книге и нашел картинку с драконом и рыцарем.

— Жил был дракон, — начал зевая Тьен. — Тихо жил, никого не трогал. Даже на отары не посягал, у себя в горах дикими турами перебивался. Там же золотишко искал, сам плавил и слитки в пещеру складывал. А в соседнем королевстве жила принцесса. Дура дурой, но красивая. Рассказал ей кто-то про то золото…

— Не павильно! — возмутился Люк.

— Правильно-правильно, — уверил его юноша. — Так оно и было, ты уж мне поверь. Принцесска народ собрала и говорит: кто меня такую раскрасавицу хочет… в жены, в смысле, тот пусть мне принесет голову дракона и все золото из его пещеры. А я тебе так скажу, ни одна баба столько золота не стоит. И на мокруху я ради шлюхи хрена с два подписался бы. Но дураков хватает…

— Плохая сказка! — понял малой и захлопнул книгу.

— Вот и ладненько, — потянулся вор, поудобнее устраиваясь на матрасе.

Но не тут-то было.

— Хаосую давай! — потребовал Люк.

Тьен устало прикрыл глаза.

…Много чудес и красот в дивном мире, но чудеснее всего и прекрасней — вечно юные сильфиды, девы воздуха…

— Будет тебе хорошая, — пообещал он малому. — Только не перебивай, я не очень хорошо ее помню. Далеко-далеко… Не знаю, где, но очень далеко, есть дивный мир. Людей там мало, попадают туда лишь избранные, зато живут многие чудесные создания. Альвы и дверги — дети земли. Ундины и тритоны — водные создания. Флеймы, рожденные огнем… Но никто из них не сравнится красотой с сильфидами, девами воздуха. На прозрачных крыльях парят сильфиды над землей, а голоса их похожи… похожи на звон хрустального колокольчика или на журчание прохладного ручья в знойный день. В общем, они просто чудесные. И вот однажды маленький мальчик, такой как ты, гулял по берегу реки и повстречал сильфиду. У нее были белые, как пушистое облако, волосы и голубые, как небо, глаза. Ну и голос. Обычно сильфиды не любят показываться людям, но мальчик был маленький, и дева воздуха не увидела ничего страшного в том, чтобы поболтать с ним немного. И потом еще, и еще… А потом мальчик вырос и понял, что полюбил свою сильфиду. Но когда признался ей в этом, она сказала, что им лучше больше не встречаться. И исчезла. Но мальчик, точнее, уже не мальчик, а молодой человек, не сдался. Он стал искать ее или того, кто мог бы рассказать, где ее найти, кого-нибудь из дивного народа. Он исследовал древние города, изучал старинные надписи, собирал легенды… Кажется, попутно сделал какие-то важные открытия, но они не были важными для него — он по-прежнему искал дорогу к своей сильфиде. Наверное, кто-то рассказал ей об этом, и она пришла к нему сама. Он был уже солидным ученым, с усами и в очках, потому что испортил зрение, разбирая древние тексты, а она — такая же юная и прекрасная, как когда-то. Он был счастлив наконец-то увидеть ее, а она… Она сказала, чтобы он не искал ее больше. Сказала, что встретила свою любовь и желает ему того же. Но он все равно не смирился, и когда она опять ушла, продолжил поиски. Годы шли, он старел, усы поредели, а стекла в очках стали толще. Он уже почти потерял надежду, но тут его сильфида появилась снова. Она была такая же красивая, но теперь очень-очень грустная. Что-то случилось, и в дивном мире ей теперь грозила беда. Нельзя было больше там оставаться, и она решила отказаться от своих крыльев и поселиться в мире людей… И пришла к тому единственному человеку, который был верен ей все это время. Не думаю, что она любила его… — В горле запершило, и Тьен откашлялся. Сморгнул с ресниц непрошеную слезинку. — Не думаю, что она любила его, как женщина может любить мужчину, но она любила его так, как только можно любить друга и защитника. Отдав свои крылья, она перестала быть сильфидой и стала обычной женщиной, вышла замуж за своего археолога, родила сына, и все они жили счастливо, до тех пор, пока… Нет, они просто жили долго и счастливо. Ну как, хорошая сказка?

— Ага. — Пригревшийся под боком Люк закивал сквозь дрему.

— То-то же.

Тьен дождался, пока мальчишка крепко уснет, перенес его в кроватку и вернулся на матрас. Но сон начисто смело воспоминаниями. Какое-то время он лежал, ежась от сквозняка, поглядывал на копошащихся в очаге саламандр и думал — о чем, сам не мог после сказать…

А вечером все же грянул отложенный на сутки скандал, но вовсе не из-за Анны, о которой Тьен за день почти уже забыл.

Софи вернулась из лавки в плохом настроении и вымокшая до нитки. Старый зонт, как и ожидалось, сломался под ветром, а дождь к тому времени усилился. Девчонка чихала, терла нос, пересолила ужин, как бывает, когда из-за простуды не чувствуешь ни вкуса, ни запаха, а вместе с обонянием потеряла, видимо, и способность понимать шутки.

— Что это такое?! — размахивая книжкой, она влетела без стука в комнату к Тьену, когда тот уже готовился ко сну. — С каких таких пор принцесса — дура и шлюха?

— Ну, дура она, думаю, с рождения была, а шлюхой уже попозже стала, — ответил резонно вор.

— Ты чему моего брата учишь?!

Ну и так далее.

Парень благоразумно молчал, поэтому управилась мелкая быстро, всего минут за десять высказалась и ушла, напоследок хлопнув дверью так, что штукатурка вокруг косяка осыпалась.

На следующее утро брата она с ним не оставила. Но от зонта не отказалась, и Тьен решил, что не так уж у них все плохо.

После смерти мамы с Софи случилось уже много чего. И плохого, и не очень плохого, и, пусть редко, но хорошего. Плохое она старалась тут же забыть, из не очень плохого — сделать нужные выводы и тоже забыть, а хорошее, как могла, берегла.

Знакомство с сестрами Ламиль, ставшими для нее единственными подругами в последние полтора года, относилось к хорошему. Ну и что, что встречались только на катке и то, если погода не подведет? Зато было с кем поговорить о своем, о девчоночьем. Не о модных юбках и не о мальчишках, конечно, — о другом, о чем ни с Люком, ни с сударыней Жанной, а тем паче — с господином Гийомом не поговоришь. И весело с ними было, и интересно… Пока квартирант на площадь не зачастил. Теперь только одной Амелии весело. Анна то краснеет, то бледнеет, вздыхает ежеминутно, а Софи — хоть на части рвись. Потому что Тьен и все, что с ним связано (кроме Анны, естественно), тоже, как ни крути, в ее жизни — хорошее. И ссориться с постояльцем ей не хотелось, хоть и видела, что ничего доброго из его с подружкой отношений не выйдет — при его-то «просто знакомых проститутках»! Анна, та вроде бы и умная, и порядочная, но как увидит его, прямо тает, со стороны смотреть противно. А когда они стали вдвоем уходить куда-то, Софи совсем покой потеряла. И было отчего. Сегодня они у реки целуются (было-было, сама видела), а завтра — как в той книжке…

А на днях зашла в лавку одна тетка. Софи ее по имени не знала, но та частенько у них бакалею брала. Так вот, зашла она в этот раз, товар рассматривает, а сама между делом господину Гийому на племянника жалуется: мол, сбежал из дома и у нее теперь прячется, потому как девицу какую-то, шельмец, совратил, обрюхатил, а жениться не хочет. Софи сразу про Тьена с Анной подумала. Ведь ужас, что будет! А потом еще раз подумала и решила: не будет. Появилась у нее мысль, как эту историю по-своему перевернуть. Вот, например, если она сама Анне расскажет, что Виктор этот, якобы кузен ее, из Галора совсем не учиться приехал, а от девушки сбежал, которую он, значит, того. И зуб он не в аварии потерял, а ему его отец или брат той девицы выбил, ну за это самое… Да Анна его после такого и знать не захочет! А Софи как бы и ни при чем будет. Скажет, что сама ни о чем не знала до недавнего, а как узнала, так сразу подружке любимой обо всем доложила, хоть этот соблазнитель коварный ей и родня: пусть ценит, как она о ней печется… Хотя нехорошо выйдет. Тьен он, может, и не образец порядочности, но ответственный вроде как, вряд ли от девицы прятался бы. Тогда можно просто сказать, что у него в Галоре невеста осталась, и он ей письма по два в неделю шлет и фотокарточку ее под подушкой хранит. Или вообще ничего Анне не говорить, а только Тьену сказать, что скажет, если он от подруги не отстанет.

Но так или иначе, решение Софи нашла и немного успокоилась. А потом дожди зачастили, таять все стало — не до катка. Подумала, может, само собой образуется. Не будут они встречаться, и забудется все. А с девочками она все равно свидится. Ами ей давно адрес написала, и Анна загодя на день рождения позвала — в самый первый день весны, Софи помнила, и деньги уже на подарок отложила… Но, если что, история про галорскую девицу в запасе есть!

Ненастье затянулось не на день и не на два. Поговаривали, что теперь до самой весны такое продлится. Значит, каток точно растает, и просто на набережную погулять не пойдешь.

Впрочем, Софи и так было не до гуляний. Промокнув в первый же вечер непогоды, к утру она поняла, что простудилась. Проснулась с заложенным носом, саднящим горлом и тяжелой головой, еле-еле поднялась с матраса, но после горячего чая с медом чуть-чуть взбодрилась и собралась в лавку. Люка взяла с собой, чтобы постоялец еще чему не выучил, и дорогой пожалела не раз: малыш канючил, на ручки просился, и зонт приходилось только над ним держать — снова вымокла.

К вечеру пришла вконец разбитая, а поутру хуже прежнего встала.

Но до выходного кое-как на чаях и растирках продержалась. Только последние два дня снова братишку с Тьеном оставляла: тащить совсем невмоготу было.

— Теперь отлежусь денек, и все пройдет, — сама себе сказала она, рассматривая в зеркало свое бледное лицо с красным носом и темными кругами вокруг помутневших глаз.

Но прежде, хотела с вечера Люка выкупать, самой обмыться и постель сменить. А уж завтра, если полегчает, можно было бы и перестирать все. Она помнила, что Тьен неделю назад приглашал на фильм сходить, но сам он больше не напоминал, и погода противная — из дома выходить лишний раз не хочется. Да и вообще они вроде как поссорились, почти не разговаривали и ужинали снова врозь.

Девочка раскочегарила кухонную плиту, чтобы прогрелось как следует и достала из чулана большой таз. Воды, так получилось, Тьен наносил: первое ведро сама от колонки дотащила, а потом уже он увидел, цыкнул сердито, ведро отобрал, второе схватил и за две ходки бадью наполнил.

— На кухню не ходи, — предупредила его Софи, вспомнив, что дверная защелка из пазов вылетела и запереться не выйдет. — Я Люка искупать хочу, не нужно открывать, чтобы холода не натянуло.

Она и в спальне заранее протопила, чтобы братишка после купания не зяб. Если бы он еще сам купаться хотел! Нет, летом, когда в воде подольше поплескаться можно, и проблем не было, а сейчас, когда по-быстрому надо, и шею мочалкой потереть, и голову намылить, а после смыть как следует — скандалит, просто жуть. Но Софи его все-таки изловила, в таз усадила и ковш воды сразу на голову вылила, чтобы скорее было. А когда ножницы взяла, отросшие волосики подравнять, строго пригрозила, что уши отрежет, если дергаться станет, — тогда уже смирно сидел.

Все равно намаялась с этим купанием, и не скажешь, как: вспотела вся, жар к лицу прилил, даже дышать тяжело стало. Зато Люк после импровизированной баньки, распаренный и разморенный, за пять минут уснул, и сказок не просил.

Сестра посидела с ним немного, перевела дух и, пока вода не остыла, решила ополоснуться после братишки. Правда, только таз с пола на табурет подняла, голова закружилась, но потом, когда косу расплела и опустила волосы в теплую воду, полегчало. Не зря, наверное, в народе говорят, что вода хвори смывает. Но даже если врут, все равно приятно освежить разгоряченную кожу и, приспустив с плеч рубашку, растереть замлевшую шею и обмыть грудь. А была бы росточком с Люка, так целиком в таз влезла бы и из ковшика поливалась. Это он, дурашка, своего счастья не понимает…

Скрипнула дверь, и Софи, резко вскинув голову, в секунду успела подтянуть спереди рубашку и для верности прикрыться руками. Мокрые волосы, рассыпавшиеся по обнаженным плечам, показались ужасно холодными, и кожа тут же покрылась мурашками.

— Я же просила не заходить, — выдавила девочка, глядя на остановившегося в дверях квартиранта.

— Нормально объяснять нужно. — Тьен, как ни в чем не бывало, прошел в кухню и направился к ней. Сердце в пятки ушло, но парень просто обошел, даже не задев, и завозился у плиты. — Ты сказала, что малого покупаешь, а он дрыхнет давно.

Загремела посуда, но Софи не решилась посмотреть, что он делает. Так и стояла, прижав руки к груди, чувствуя, как скользит по голой спине, от шеи и до пояса юбки, чужой медлительный взгляд.

— Не кипешуй, кипятка себе плесну и уйду, — успокоил постоялец. — И воду не сливай. Оставь, сам потом вынесу.

Выходя, он не обернулся, но Софи и того, что было, хватило с лихвой. Наспех обмотав голову полотенцем, а вторым укутав озябшие плечи, она пулей пронеслась по холодному коридору и спряталась у себя в спальне. Впервые за все время, что Тьен жил в их доме, подперла дверь стулом и только тогда, вздрагивая от каждого шороха, сняла влажные вещи, надела ночную рубашку, нырнула под одеяло и сжалась в дрожащий комочек. Ее трясло, как от холода, а внутри полыхал огонь…

К утру жар усилился.

Софи казалось, что она лежит на опаленном солнцем берегу, воздух пышет зноем, а где-то совсем рядом шумит река. И чайки — чаек она слышала отчетливо. А иногда даже видела: они парили высоко в белом (почему — в белом?) небе и порой опускались к ней и бережно касались крыльями лица. И кричали так: «А! А! А!». Если бы у нее был с собой хлеб, она бросила бы им кусочек. Давным-давно они с мамой ходили на мост и кидали чайкам хлеб, те ловили его прямо в воздухе, а Люк смеялся… Хотя как он мог смеяться, если его тогда еще не было? Значит, это она, Софи, смеялась, а мама бросала хлеб с моста. А Люк почему-то заплакал… Наверное, расстроился, что его еще нет…

— Ну ты даешь, подруга, — сердито сказала большая серая чайка, проведя крылом по ее лбу.

Девочка хотела сказать, что ничего она не дает, вот был бы хлеб, тогда дала бы, но тут откуда-то появился Тьен, он всегда неожиданно появлялся, разогнал чаек и стал стягивать с нее одеяло.

— Пусти, — всхлипнула Софи, пытаясь снова укрыться, одновременно отбиваясь от нахала ногами.

— Да не брыкайся ты! — прикрикнул вор, стащил все-таки одеяло, скрутил ее и куда-то понес.

Какое-то время она еще сопротивлялась, сколько было сил, но после сдалась. Даже не думала, что теперь будет… Только о том, что рубашка задралась до колен, и то — недолго.

— Ну вот, сходили в кино, — бурчал недовольно парень. — Посмотрели комедию. У нас у самих тут комедия — животики надорвешь.

Он уложил ее на что-то холодное и белое, на снег, наверное, и снегом же и присыпал. Софи задрожала, и свернулась в клубок, но все равно зуб на зуб не попадал.

— Не ной, — велел тем временем кому-то постоялец. — Ничего с твоей сестрой не случится. На вот, посмотри пока. Нравятся аэростаты? А автомобили?

Кому это он? У кого с сестрой беда?

Сделав над собой усилие, девочка зажмурилась и зажала уши, чтобы не слышать шум волн и чаек, а когда открыла глаза, оказалось, что она вовсе и не в сугробе, а в своей бывшей комнате, на своей бывшей кровати, а Люк сидит прямо на столе и листает книжки, которые Тьен снял для него с полки…

— Что в доме есть кроме липы и меда? — наклонился к ней квартирант. — Чем жар сбить?

— Кому? — спросила она. Подумала, что он, наверное, снова заболел.

А вдруг — Люк?!

Девочка резко рванулась вперед, к брату, но сильные жилистые руки за плечи придавили к подушке.

— Куда?! Лежи, не рыпайся! Люк, гляди за ней, чтобы не вставала. Я уксус принесу. Поможет же? Поможет?

Он так на нее накинулся, что Софи и ответить не смогла, только закивала быстро-быстро, что даже голова закружилась.

Через минуту в комнате завоняло кислятиной, а на шею шмякнулась холодная мокрая тряпка, и Софи поняла, что это она сама, видимо, заболела. Кожу защипало…

— Уксус водой развести надо, — прошептала девочка.

— А раньше сказать могла? — разозлился вор. — Как будто я только то и делаю, что малолеток мариную!

Он был очень злой сегодня и все время кричал на нее, непонятно почему. Она же ему ничего не говорила. И ни о чем не просила. Ей вообще ничего не надо, только поспать, и все пройдет…

— Все, развел.

Тряпка заелозила по плечам, по рукам, по шее, после забралась под рубашку…

— Еще раз дернешься, сам придушу, — прорычал сквозь зубы парень.

Софи подумала, что лучше бы придушил, но потом вспомнила о Люке, закрыла глаза и тихонько заплакала от стыда и от того, что вдруг поняла, как ей на самом деле плохо.

Чего Тьену для полного счастья не хватало, так это чтобы мелкая слегла и оставила его один на один со своим драгоценным братом, пустыми кастрюлями, немытыми тарелками и полной корзиной грязного белья! Хватило же ума с вечера с мокрой головой спать на полу улечься, когда там из всех щелей дует. На кой вообще купаться нужно было, если уже себя плохо чувствовала? А ведь чувствовала же! И молчала, ни слова не сказала. Что, он сам ужин не приготовил бы и малого, если так нужно было, не выкупал бы? А теперь еще с ней возиться!

И это еще хорошо, что Люк с утра шум поднял, а то вор и не кинулся бы: ну отсыпается девчонка в свой выходной… А она там не отсыпается, а догорает уже, что та свечка. Нет, ну не дура ли?

Юношу буквально трясло от злости. Или не от злости, но руки дрожали, пока он обтирал уксусом хрупкое тельце. Софи, бледная и слабая, напоминала сейчас фигурку из воска, и казалось, от сжигающего ее огня этот воск вот-вот начнет плавиться. А ее свет, всегда такой ясный и чистый, померк и помутнел. Тьен хотел поделиться своим, но, как и в первый раз, когда он пытался это сделать, ничего не вышло.

«Значит, нужно по-другому», — решил он, через полчаса убедившись, что толку от уксуса никакого.

— Люк, есть хочешь?

Глупый вопрос: давным-давно уже встали, а еще и крошки во рту не было.

Он заварил малому чай и намазал маслом большую сдобную булку — хватит до обеда дожить, а там можно будет и приготовить что-нибудь. Оставив мальчишку за столом в кухне, юноша вернулся в свою комнату и тихонько присел рядом с больной. Непонятно, спала она или была без сознания: лежала неподвижно, лишь ресницы едва заметно вздрагивали, словно ей снился тревожный сон. Вор потрогал рукой сухой лоб — все еще пылает.

— Вот же дурочка! — прошептал он тихо. Раздражения в этой фразе вышло куда меньше, чем он планировал в нее вложить. — Ничего, сейчас полегче станет.

Тьен склонился над девочкой и аккуратно, чтобы ненароком не коснуться губами ее пересушенных жаром губ, втянул в себя горячее дыхание недуга. Если он не может отдавать — будет брать. Заберет сжигающий ее изнутри огонь, и Софи выздоровеет…

— Вряд ли, — послышалось от очага.

Юноша не прервал своего занятия, а в сторону непрошеного огненного советчика, явившегося на этот раз в образе статного мужчины с длинными, развевающимися языками пламени волосами, даже не взглянул.

— Я говорю, это не поможет, — произнес тот.

— Поможет. Уже помогает.

Обхватив ладонями маленькое бледное личико, он чувствовал, как постепенно остывают еще минуту назад горевшие щеки, видел, как набирает силу окружающее девочку сияние. А вместе с тем нездоровый огонь все сильнее и сильнее обжигал его самого, будто в грудь вложили тлеющие угли, но юноша знал, что вода в нем не даст разгореться пожару болезни.

— Вот, ей уже лучше! — утерев со лба пот, сообщил Тьен. — Намного лучше!

— Намного — это не вопрос. Вопрос — надолго ли?

— Заткнись! — бросил вор грубо, но слова огненного уже посеяли сомнения в душе. Приподняв голову Софи над подушкой, он прижался щекой к ее щеке, и едва уловимое дыхание легко касалось его виска. Секунда, вторая, третья… Почти минута, и вдруг он почувствовал, что ее кожа снова нагревается, а дыхание становится тяжелее и прерывистее. — Нет! Нет, нет… Так нельзя!

— Я с самого начала это сказал, — пожал плечами огненный.

— Что же делать?

— Ну-у… Ты можешь позвать доктора. Он осмотрит ее, пощупает, послушает через большую трубку, придет к выводу, что у нее пневмония и выпишет рецепт, по которому в аптеке тебе приготовят лекарства… Я неплохо знаю людской уклад, да? А ты будешь поить ее микстурами и опять обтирать уксусом. Неделя, две, и девочка выздоровеет. Или повторит судьбу своей матери. У людей бывает наследственная предрасположенность к некоторым заболеваниям. Думаю, это как раз тот случай…

— Да помолчи ты! — со злостью рявкнул Тьен.

Несносный Огонь! Лучше бы Вода разговаривала с ним, но та никогда не отвечала.

— Она вообще молчаливая, — просветил огненный. — К тому же, со мной ты познакомился раньше и, наверное, всегда будешь немножко больше флеймом, чем тритоном, альвом или сильфом…

— Умолкни!

Юноша сходил на кухню, проверил, как там малыш, высыпал на стол перед ним две пригоршни конфет, чтобы было чем заняться, а сам набрал в таз воды и отнес в комнату.

— Ты знаешь, что делать? — заинтересовался огненный.

— Нет.

Он сдернул с Софи одеяло, девочка не шелохнулась. Присев на кровать, Тьен взялся за ворот ее рубашки и рывком разорвал обветшалую от частых стирок ткань.

— Но-но, поменьше страсти! — с наигранным возмущением воскликнул огненный.

Тьен с удовольствием выплеснул бы на него принесенную воду и посмотрел, что было бы, но тогда пришлось бы заново наполнять таз. Сбросив обрывки рубашки на пол и, как получилось, расправив под больной постель, он зачерпнул в ладони воду и поднес к лицу Софи. Несколько капель сорвались ей на лоб и ударились о кожу с хрустальным звоном.

— Может, все же доктора? — уже без насмешки предложил Огонь. — Поверь, среди них есть такие, что действительно умеют лечить. В отличие от тебя.

Но юноша не слушал. Он уже понял.

С водой получалось то, что не давалось самому. Как бы ему ни хотелось, он не мог поделиться с Софи своей силой, своим светом, но вода растворяла этот свет в себе и отдавала той, кому он был так необходим. Он наполнял воду энергией жизни и поливал ею девочку. Целительная влага не стекала по коже, не скатывалась на простыни (разве что — самая малость), она ровным сверкающим слоем покрывала неподвижное тело, расплываясь блестящими лужицами, и Тьен откуда-то знал, что нужно залить Софи всю, от макушки до кончиков пальцев ног, чтобы сила воды и его собственная сила могли по-настоящему ей помочь. Изнеможенное личико, покрытое водным блеском, засияло чистой красотой юности, разгладилась усталая складочка между бровей, посветлела кожа вокруг прикрытых глаз. Дальше — тонкая шея, выпирающая ключица, худенькие плечи, маленькая округлая грудь, просвечивающие под тонкой кожей ребра и впалый живот…

— Она прекрасна, — с искренним восхищением прошептал огненный. — Вода. Мы не очень ладим, и она всегда сердито шипит при моем приближении, но не любоваться ею невозможно.

— Да, наверное, — пробормотал Тьен, занятый другими мыслями.

Закрыв глаза, но странным образом не перестав при этом видеть, он смотрел на окутанную сиянием фигурку, видел, как энергия воды и вложенная им сила сотнями ниточек-потоков вплетаются в собственный свет девочки. Какие-то из этих потоков, пробиваясь под кожу, находили путь внутрь ослабленного болезнью тела и напаивали собой кровь, наполняя ее жизнью и убивая недуг. Даже след от сквозного темного луча, фантомной пули, боль от которой Софи приняла вместо раненого вора, посветлел, и, заметив это, новоявленный целитель не сдержал улыбки.

Понаблюдав еще немного и оставшись довольным результатом, он вытянул вперед руки и, как будто сматывая невесомый покров, собрал в дрожащий прозрачный шар не впитавшуюся в кожу влагу.

— Неплохо, — похвалил из-за плеча насмешливый голос. — Теперь бы самому остыть, да?

Вода была уже не нужна, и Тьен без раздумий запустил огромную, с головку капусты, каплю в ехидное воплощение пламени. Действительно, зашипело. К потолку поднялся пар, а на полу осталась лужа. Зато никаких тебе пышущих язвительностью доброхотов.

Пока Софи не пришла в себя, вор достал из шкафа одну из своих рубашек, кое-как натянул ее на девочку и укутал сверху одеялом. Оставалось только пол протереть. И съесть что-нибудь.

Софи не знала, сколько она проспала, но, открыв глаза, чувствовала себя намного лучше, чем утром. Голова не болела, дышалось легко. Осталась лишь легкая слабость и желание перевернуться на другой бок и снова уснуть. Она так и сделала. Точнее, перевернуться перевернулась, но вместо того, чтобы закрыть глаза, испуганно вскочила на кровати. Медленно вытащила из-под одеяла руку и с ужасом уставилась на длинный, дюймов на пять свисающий с кисти рукав. Внутри все похолодело, а щеки наоборот вспыхнули пожаром.

Оглядевшись, девочка поняла, что в комнате никого больше нет. Хотела выйти в коридор, но длинные рукава, как оказалось, компенсировались коротким подолом (или как там оно называется у мужских рубах?). Осталось только спрятаться под одеялом и ждать, пока кто-нибудь придет.

Хорошо это или плохо, но долго ждать не пришлось.

— Отоспалась? — постоялец, как и утром, недовольный, заглянул в комнату. — Пить хочешь? Или есть?

— Нет, я…

— Ну и ладно.

— Тьен, я хотела спросить, — начала она нерешительно. — Почему я… вот?

Она показала ему кошмарный рукав.

— Переодел тебя, — коротко ответил квартирант.

— З-зачем? — Теперь кожу обдало холодом, а внутри запылало.

— Стошнило тебя, — раздраженно дернул губой вор. — Нужно было так в блевотине и оставить?

Только теперь она обратила внимание, что простыни на кровати влажные и пол в комнате мокрый — видно, еще и мыть пришлось. От стыда захотелось под землю провалиться.

— В общем, если есть захочешь, я там каши сварил. Малого накормил уже.

— А… А ты…

— А я кофе хочу.

— У нас нет, — растерялась девочка. — Только ячменный…

— Ну ты сказала, — ухмыльнулся квартирант. — В город пойду, там и попью. А ты чтоб до моего возвращения из кровати не вылезала, ясно? Только поесть и попить. Матрас я твой убрал от греха подальше. Одеяло на окне увидишь — это специально так, тянет у вас там.

— Но…

— Вернусь, софу тебе из гостиной притащу, на ней спать будешь, — тоном, не терпящим возражений, заявил Тьен.

— Она тяжелая, — прошептала, потупившись, девочка. — И ножка отваливается.

— Дотащу, не боись. А ножка — скакать не будешь — выдержит. Все, я пошел.

— Тьен!

— Чего еще? — обернулся через плечо вор. На миг почудилось, что вид у него какой-то усталый, словно он уже ту софу по всему дому битый час таскал.

— Зонт возьми, — только и промямлила Софи.

— А то я сам не знал.

Через пять минут примчался Люк с альбомом и цветными мелками, и с перепачканной шоколадом мордашкой. Уселся за стол и принялся что-то рисовать, негромко напевая:

— К бесям на веси, к бесям на веси.

— Какие беси? — нахмурилась, разобрав слова, сестра. — Снова от напарника своего глупостей нахватался?

— Ага! — гордо признал мальчик. — Тьен так казал. Седу, да. К бесям на веси!