Там, где горит свет

Глава 18

На площадь они с того дня не ходили.

И вообще не до прогулок стало. На следующий вечер Софи, как только из лавки вернулась, пирог с рыбой затеяла. В духовку поставила, взялась за Люка вещички: что подшить, что заштопать. Потом еще капусты нашинковала на засолку. Так до ночи и провозилась.

На другой день снова работу себе придумала, чтобы из дома не выходить. Решила белье, что в выходной не постирала, с нашатырным спиртом выварить, как мама когда-то. А с утра выполоскать хорошенько, подкрахмалить и во дворе развесить. Как раз еще на один вечер дело найдется — перегладить все…

Хотела, но Тьен не дал. Как нашатырь унюхал, все, сказал, окна настежь, а самим от этой вони подальше. И вообще, говорит, для такого дела прачечные есть, а дома и с мылом простирнуть хватит, не шахтеры, чай, на этих простынях спали. Вытащил выварку на двор, чтобы в кухне не паровала, и приказал Софи с Люком собираться.

— А белье? — запротестовала было девочка.

— Сам утром разберусь. Давай, одевайся. Поприличнее только, в ресторан пойдем.

— Зачем?

— Ужинать, естественно. А то у нас на кухне вместо еды не пойми чем пахнет, и кусок в горло не полезет.

Вот так и провела Софи вечер не у корыта с бельем, а в большой ресторации, где лампы электрические, портьеры бархатные, пол паркетный… И скатерти белые-белые — видно, вываривают…

А на следующий день Тьен заявил, что не дело всего одно платье на выход иметь, про намеченную встречу со своими друзьями напомнил и в магазины потащил. Вроде как стыдно ему за нее, что в одном и том же ходит, будто те друзья ее когда видели. Но спорить девочка не стала. И платье новое самой хотелось. И просто приятно, что кто-то о ней печется.

Не понравилось только, что Тьен ее в сторонке оставил и снова сам выбирать взялся. А продавщица по всему залу за ним на каблучках цок-цок: сейчас мы вашу сестричку, говорит, нарядим, не извольте беспокоиться. И дальше за ним, бедрами виляет, что та профурсетка, цок-цок, цок-цок… Кобыла!

— Гляди, — парень подозвал Софи к себе. — Вот это, голубое, тебе пойдет. Или то, кремовое.

— Красное хочу, — заявила вдруг девочка. — Вон то.

Просто из вредности сказала, а сама ничего подобного в жизни не надела бы.

— Красное? — озадачился вор. — Оно, как бы сказать… По фигуре тебе не подойдет. И длинное.

— А у нас свое ателье, — влезла кобыла… продавщица, то есть. — Снимем мерки, подгоним. Залог оставите и через час можете забирать.

— Нет, — обрубил сурово Тьен. — Вырез глубокий… Шея мерзнуть будет. Не лето все-таки.

Взяли кремовое. Софи как примерила, уже и снимать не хотелось. Шерстяное, но тоненькое-тоненькое, к телу приятное. Воротничок отложной, рукав свободный, а манжеты узкие, по запястью. Пуговки на груди под оборками спрятаны. И юбка не широкая, не узкая, а такая, что в самый раз.

Люку тоже обновку купили — костюмчик твидовый, в мелкую клеточку: пиджачок и брючки, как у взрослого, только маленькие, на его росточек. Даже галстук подобрали.

— Ты так совсем без денег останешься! — спохватилась девочка, когда узнала, сколько квартирант за все это заплатил.

— Я? — усмехнулся он. — Не останусь.

Но все равно неудобно было.

Дома решилась и сказала, чтобы он денег за комнату больше не давал.

Не в деньгах дело. И не в платье, пусть и красивое. Просто…

Просто жизнь, показалось, стала налаживаться, та самая, о которой Софи давно мечтала. Чтобы дом. Люк. И спокойно. И есть с кем поговорить. И на кого положиться…

А вечером можно чай заварить, полную вазочку печенья набрать и в карты играть под стук колес игрушечного поезда. На желания. И кукарекать потом на крыльце…

Еще сказки слушать. Софи давным-давно уже сказок никто не рассказывал, да и сейчас вроде как не ей, но интересно же…

И в парке гулять после работы. Костей Кусаю занести. Он вообще добрый, ласковый… Кусай, в смысле…

А после в кондитерской какао пить. С пирожными. И Люка затем от крема оттирать…

Почти неделю так было, тихо и мирно, а в тот день, когда нужно было на условленную встречу с его друзьями идти, с самого утра они с Тьеном разругались.

Началось с того, что прибежал мальчишка от господина Гийома. Принес записку, что с хозяином плохо, то ли поясницу, то ли почки прихватило, и надо, чтобы она, Софи, за него в лавке постояла.

— Никуда ты не пойдешь, — решил за нее постоялец. — У тебя выходной.

— Нельзя так, господин Гийом мне никогда не отказывает.

— В чем? В чем он тебе не отказывает? В лишней работе?

— Он меня отпускает, если спрошусь…

— Вот пусть сегодня и отпустит! — обрубил Тьен. — А если бы тебя дома не было? Если бы ты ушла куда-нибудь?

— Так я же не ушла, — понурилась девочка. Обманывать, тем более без весомой причины, она не любила, да и хорошего человека подводить не хотелось. — Я ему скажу, что мне на вечер надо, до двух постою, когда самая торговля, и сразу домой. Как раз к трем успеем. Нас же к трем ждут, верно?

— Меня ждут, — насупился парень. — А ты вообще можешь не ходить. Я вон, Люка возьму. Пойдем, погуляем, шоколаду попьем с бисквитами. А ты торгуй там своей картошкой!

Но Софи тоже бисквитов хотела, а потому постаралась до двух управиться. И домой со всех ног торопилась…

— Ох, ты ж, мать моя женщина! — схватился за голову Тьен, увидев ее сапог.

— Я за бордюр зацепилась, — чуть не плача объяснила девочка. — А подошва, она того… Может, примотать чем-нибудь получится?

— Примотать? — квартирант уже лютым зверем глядел. — Примотать?! Я тебе, еще когда пальто покупали, говорил, что новые сапоги брать надо! Говорил?! А теперь — примотать?!

Но примотать все равно пришлось.

А потом — на извозчике в магазины. Пока нужный нашли, пока обувку приличную выбрали и не слишком дорогую…

— Ну, спасибо тебе, мелкая. Погуляли. Встретились, познакомились…

Всего на несколько минут опоздали… на двадцать, если уж точно. А друг его с невестой их не дождались. Тьен у официанта расспрашивал, заходили ли похожие и когда ушли, но у того за день столько людей перед глазами было, что он и не вспомнил: вроде да, а вроде и нет. Побродили по улицам, если вдруг они неподалеку прогуливаются, но, видать, не судьба.

— Ладно, пошли уже домой. — Парень в расстроенных чувствах даже про бисквиты не вспомнил.

Правда, по дороге спохватился: булочек купил с корицей. И два леденца. Оба Люку, конечно же.

Себе газету взял.

А Софи — ничего.

Дома оттаял немного. С ужином помог, потом еще с Люком играл, пока она посуду мыла. И сказку на ночь рассказал, как уже повелось…

— Ничего, мелкая, — сказал он ей перед сном. — В другой раз познакомлю. Только ноги береги. И сапоги тоже.

Девочка подумала, что он совсем уже успокоился, и перестала волноваться.

Расстелила постели, уложила братишку, посидела рядом, пока не уснет и собиралась уже лечь сама, как услышала в коридоре быстрые шаги. Затем хлопнула входная дверь.

— Тьен! — выскочила она следом. — Тьен, ты куда?

Но парень был уже за калиткой и не откликнулся.

Стало страшно. Случалось, он и раньше неожиданно уходил, но всегда предупреждал, не то что сейчас. Софи постояла еще немного на пороге, в надежде, что он вот-вот вернется, но скоро поняла, что только холод в дом напускает.

Лампу в комнате он не погасил и дверь бросил приоткрытой. По распахнутому настежь шкафу и валяющимся на полу вещам, стало ясно, что собирался в спешке. Матрас с кровати зачем-то сдвинул и не поправил.

Девочка подошла к столу, чтобы потушить свет и увидела лежащую под лампой газету. «Курьер» был развернут на странице криминальных новостей. Ограбления, убийства, пьяная драка. Почти целую полосу занимала статья о ревнивом муже, зарезавшем жену и любовника, а после пытавшемся покончить с собой. Полиция успела вытащить ревнивца из петли, и теперь тому предстоял суд и, скорее всего, смертная казнь через повешение…

А в самом низу страницы — совсем маленькая заметка. «Убийство коммивояжера».

Как до слободы дошел, Тьен не помнил. Не видел попадавшихся навстречу людей, не чувствовал холодного ветра, развевавшего волосы и полы расстегнутого, впопыхах наброшенного пальто. Только сердце колотилось, опережая ритм шагов, и бился о бедро брошенный в карман брюк пистолет. А в барабане — всего две пули, и те неизвестно кому предназначены.

В окошке над мастерской точильщика горел свет. Ярко, что можно подумать, будто Манон, как бывало, взяла заказ, а Ланс ушел в кабак пропустить стаканчик-другой или просаживает где-нибудь в карты дневную выручку.

Вор дернул ведущую на лестницу дверь. Раньше Манон запиралась на все замки, а поскольку мальчишки то и дело обрывали шнурок звонка, приходилось кричать под окнами. Но сейчас внизу было открыто. Юноша постоял немного на входе, пытаясь успокоиться и собраться с мыслями, и медленно поднялся на второй этаж. Дверь в единственную на тесной площадке квартирку тоже не заперли, словно хозяйка никого и ничего уже не страшилась. Тихо ступая, Тьен вошел в прихожую, а оттуда — в небольшую, хорошо освещенную комнату, и остановился, заметив вышивальщицу. Та сидела у стола и ночного гостя не видела, занятая работой: за порхающей серебристой пчелкой иглой тянулась красная нитка, оставляя на белоснежной ткани не видный от входа узор, а ловкие пальцы толстушки распрямляли что-то, подтягивали и вертели пяльцы. Вдруг подумалось, что все это какая-то ошибка, и Ланс действительно в кабаке… Если бы только движения ее были чуть медленнее, глаза не такими пустыми, а нитка другого цвета…

— Манон, — негромко позвал вор.

Вышивальщица подняла голову, посмотрела ему в лицо, а после — на ноги.

— Ботинки.

Она всегда бранилась, если в комнату входили в обуви. Есть такие вещи, которые прочно врезаются в быт и в сознание, что бы ни случилось. Или помогают поддерживать иллюзию, что не случилось ничего…

Тьен разулся, швырнул ботинки к входной двери. Подошел к девушке и без слов отобрал у нее пяльцы и иглу. На вышивку не смотрел. Лишившиеся дела трясущиеся пальцы тут же вцепились в его руки, чужая дрожь прошла по телу, и стоять стало трудно. Опустился на пол, положил отяжелевшую головы на колени вышивальщицы и прижал ко лбу ее ладонь. Подумалось, как хорошо было бы уметь делиться мыслями. Не нужно было бы слов.

— Я думала, раньше придешь, — заговорила первой Манон. — Увидишь, что нас в той кофейне нет, и придешь узнать, что случилось. Специально поезд[4] почти до четырех держала, чтобы простился хоть…

— Сапог, — прошептал Тьен. — Сапог дурацкий.

Да и не будь того сапога, вряд ли бы он сразу в слободу кинулся. Подумал бы, что у Ланса дела какие-то нарисовались, или приболел. Что угодно подумал бы, но не такое!

— Позавчера ждала его, ждала, — словно в пустоту говорила девушка. — Ночь уже, а его все нет. Не в первый раз, а тревожно так стало. До утра сидела. Уже служба закончилась, люди из церкви, смотрю, идут. Прилегла, задремала. Когда приходят. Из полиции двое, в форме, бляхи показали. Знаешь, я даже обрадовалась. Думаю, влез куда-то, ночь в каталажке просидел. Он ведь по-крупному — никогда, а если мелочевка какая-то, то и ничего, подержат недельку, как, помнишь, было, и отпустят… А у него в кармане карточка от фирмы и паспорт с адресом. Он тебе говорил, что у меня записался? Решили, раз уж жить, то уже и жить… А тут… Опознание называется. В третий участок повезли, там мертвецкая у них. Холодно. Бумаги какие-то велели подписать. Говорят, после трех можете забирать…

— Кто, известно?

— Нет. Сказали, будут искать. Господин какой-то приезжал из торговой компании, где Ланс работал. Топал ногами, кричал, что это так оставлять нельзя, что он лично проследит.

Коммивояжер — опасная профессия. Тьен об этом еще при встрече с Морисом подумал…

— Прости, — он с нежностью сжал пухлую ладошку, коснулся губами исколотых до крови пальцев. — Это я виноват. Я ему это место нашел.

— Ты ведь как лучше хотел, — вздохнула Манон. Погладила по волосам, улыбнулась вдруг: — Спасибо. Хоть пару месяцев пожили по-людски…

Провела рукою ему по лбу, утирая пот, блеснуло на безымянном пальце тоненькое колечко с голубеньким камушком. Совсем тоскливо стало, хоть волком вой.

Но волки не только выть горазды, и зубы у них не за тем, чтобы ими от страха клацать.

— Тьен, — вышивальщица словно почувствовала что-то. Потянула за волосы, вынуждая поднять глаза. — Ты только не лезь в это, прошу. Не надо. Бог все видит, он рассудит. А ты его не ищи.

— Кого? — встрепенулся юноша. — Кого не искать? Знаешь еще что-то?

— Нет. — И губы сжала в тонкую ниточку.

— Не умеешь ты врать… Манюня.

Вздрогнула. Подбородок задрожал — вот-вот расплачется. Но утешить и потом можно.

Тьен поднялся с колен, притянул табурет и сел напротив девушки. Легонько встряхнул ее за плечи:

— Рассказывай.

— Нечего рассказывать, — всхлипнула она. — Может, это вообще ерунда какая.

— Ерунду рассказывай.

— Карандаш… Карандаш переводной, знаешь? Вроде обычный, а намочишь — синий. Ланс такие разносил, мне подарил три штуки. Удобно: узор через стекло срисуешь, потом бумажку в воду окунешь и к ткани прикладываешь — отпечатывается… А один он с собой носил, в кармане. Бумажки с записями терял вечно, так наловчился карандаш слюнить и отметки на запястье ставить, что продал, сколько. А дома уже в тетрадку переписывал. А когда… когда собирали его, я смотрю, у него на ладони слова какие-то. Обычно — буква одна и цифра, а тут — слова…

— Что за слова?

— Ерунда. — Замотала головой, а по щекам слезы полились. — Глупость полная. И стерлось наполовину…

— Манон! — сердито прикрикнул Тьен. — Какие слова?

— Ерунда, — повторила она. — «Коз» какой-то. И «гуляй». «Коз гуляй».

— В полиции про это говорила?

— Нет.

— Вот и правильно. Не для легавых записочка. Для меня. Это как кони.

Сорвавшийся нервный смех заставил Манон испуганно отшатнуться.

— Какие кони? — пролепетала она непонимающе.

— Которые масла не едят.

Он вскочил на ноги, но от того, чтобы мерить шагами тесную комнату, удержался — притопнул на месте.

— Где Ланс работал в последний день?

— Не знаю, — покачала головой вышивальщица. — Ему недавно вместо штучек разных хозяйственных книги поручили. Книги, альбомы с рисунками. Вроде стал ближе к университету ходить и в кварталах, где студенты живут.

У студентов денег негусто, вряд ли что купят. А книгами и в другом месте заинтересоваться могли.

— Его в брошенном парке у реки нашли, так? — спросил вор у девушки. В газете так писали, но он решил уточнить.

— Да.

— Саквояж украли, бумажник?

Она кивнула, рыданий уже не сдерживала.

— Тьен, ты только не ищи, пожалуйста. Хоть ты останься. Бог…

— Бог судил уже, — бросил угрюмо юноша. Достал из кармана прихваченные из дома деньги. — Лансу неделю назад аванс дали. Большой. Я боялся, что играть опять начнет, отобрал. Вот, возвращаю.

Манон посмотрела на легшие на стол банкноты и улыбнулась сквозь слезы:

— А говоришь, я врать не умею. Не надо мне, забери.

— Ерунды не мели. Я долг отдаю. — Вор отвернулся: стыдно было в глаза ей глядеть. — И отдавать еще долго буду.

С таким долгом и до смерти не рассчитаешься.

В том, что случилось, он один виноват. И не потому, что подбил Ланса на эту работу, раньше еще. Намного раньше, когда решил забыть о том, что случилось в игорном доме. Нужно было тогда еще искать подстрелившего его шулера и вернуть тому пулю, но он поверил, что их пути разошлись навсегда. Оставил в живых врага и потерял друга…

Как пришел, не здороваясь, так и ушел от Манон, не прощаясь, посидев с ней еще немного, просто, без разговоров.

От нее пошел на старую квартиру. Здесь его уже давно не ждали, но дверь все еще была опечатана, и, что странно, на целостность ее никто пока не покусился.

Сломав печати, юноша вошел внутрь. Не зажигая огня, оглядел комнату, два года бывшую ему домом: все на своих местах. Провел пальцем по пыльной столешнице, погладил корешки книг. Нашел в шкафу папиросы и бутылку вина, протер носовым платком бокал и выбрался через окно на крышу.

— Светлая тебе память, — прошептал он, глядя в звездное небо.

Соблазн опустошить бутылку за раз и забыться был велик, но Тьен ему не поддался. Выпил всего полбокала, а остальным вином напоил водосточный желоб. Закурил.

Размышлять о том, что случилось с Лансом, не было нужды, он все понял еще у Манон.

«Коз гуляй» — козырь, Гуляй-город. Никто кроме них с Шутом не называл так кварталы Ли-Рей, никто больше не догадался бы. И никто не стал бы всерьез искать там сбежавшего с фабричной кассой и жестоко избавившегося от подельников бандита — слишком специфическое место. Но книги и альбомы — товар как раз для тамошних жителей, и Ланс, не раз ходивший с приятелем прогуляться в Ли-Рей, наверняка подумал об этом, как только понял, что со студентами каши не сваришь. Но печатная продукция — не ухваты для сковородок. По идее, книжные новинки Шут сразу должен был в магазин какой-нибудь предложить. Правда, торговля в Гуляй-городе, начинается позже, чем везде, по утрам богема еще дрыхнет. Значит, позвонил в какую-то дверь. Потом еще. И еще. Где-то что-то купили. Где-то послали. А где-то наткнулся на козыря или его девку. Он узнал, и его узнали. Шулерский глаз наметанный, а Ланс с этой сволотой не один вечер у мамаши Бланшет играл. Его узнали, вспомнили, кто и откуда, решили, что тут же к царям побежит…

Ему бы не к царям, а в ближайший участок со всех ног, или, на худой конец, к постовому. Только нет у слободских такой манеры, они с детства приучены десятой дорогой легавых обходить, даже если за всю жизнь и грошика не стянули. Но химический карандаш достать, наслюнить и записочку другу черкануть Ланс успел. Выходит, от того дома ушел, но видел, что его ведут. Чуял, что в слободу не доберется…

А может, не просто вели. Поначалу — да, а после что стоит подойти, схватить под руку и пистолетом под шарфом, к примеру, в бок ткнуть? И идут себе два приятеля, почти в обнимку, подальше от кварталов артистов, в глухой заброшенный парк, где и выстрел услышать некому…

Тьен накрыл ладонью тлеющий конец папиросы, выманивая огненную искорку.

— Поговори со мной, — попросил он.

— Можно и поговорить. — Увеличившийся в размерах сполох принял облик присевшей рядом девчонки, и от звука ее голоса стало не по себе.

— Не делай так. — Юноша зажмурился.

— Я думала, тебе будет приятно, — не меняя голоса, сказало порождение огня.

— Нет, не приятно. Не сейчас.

Возвращаться к Софи, даже мыслями, он не желал. Рядом с ней всегда было светло и спокойно, а он не хотел сейчас успокаиваться и сам лелеял в душе тьму.

— Как скажешь.

Нежный альт сменился хрипловатым баритоном, и юноша открыл глаза. Посмотрел на знакомого уже мужчину с длинными волосами.

— Ты — Огонь. И ты везде. Значит, сможешь мне помочь.

Тьен не просил, а приказывал, и пламенеющему на фоне ночного неба собеседнику это не понравилось:

— Я уже говорил, я тебе не слуга.

— Но ты приходишь, когда я зову, — с напором произнес вор. — И не уходишь, пока не прогоню. И вряд ли можешь навредить мне. — В подтверждение этого он по локоть погрузил руку в грудь огненного, а тот даже не отстранился. — Все не так просто, да?

— Все очень непросто, малыш, — грустная улыбка на миг изогнула горящие губы. — Даже не представляешь, насколько непросто. Но я не обязан служить тебе. И я могу уйти.

— Ну и ладно. — Стало горько и жалко вылитого вина. — Вали.

В секунду огненный уменьшился до крохотного светлячка, и Тьен едва успел поймать его и сжать в ладонях.

— Подожди! — выкрикнул он. — Не уходи! Помоги мне, пожалуйста.

— Видишь, просить совсем нетрудно, — ухмыльнулся вернувшийся огненный, и вор с опозданием понял, что именно этого он и добивался: чтобы его попросили.

— Хорошо. — Тьен опустил голову. — Прошу тебя, помоги. Я искал бы его сам, но каждая минута может оказаться решающей. Я буду в одном месте, а он уже уйдет из другого. А ты Огонь, ты везде. Я ни о чем больше не попрошу, дальше — сам. Только скажи, где он.

— Собираешься его убить?

— Да.

— Это ничего уже не изменит.

— Изменит, — уверенно сказал юноша. — Мне станет легче.

— Не думаю, — покачал головой огненный. — Я видел многих, говоривших так же, но не помню, чтобы кому-нибудь из них действительно стало легче. Убивая другого, ты убиваешь часть себя.

— Часть меня убили два дня назад, — глухо выговорил Тьен. — А мне нужна твоя помощь, а не лекции.

— Прости, в этом я тебе не помощник. Я — Огонь, несущий жизнь. И мне неприятно, когда меня делают пособником смерти. Но даже если я переборю себя, помочь тебе не сумею.

— Но…

— Да, — огненный кивнул. — Всегда есть какое-нибудь «но». Ты можешь использовать мои силы и сделать это сам.

— Я? — растерялся юноша. — Могу?

— Ты — флейм… в какой-то мере. А значит, можешь ходить и видеть через огонь. Правда, — на пылающем лице промелькнула привычная ироничная гримаса, — даже чистокровные флеймы не всегда овладевают этими умениями. Но один наш с тобой знакомый нечистокровный неплохо справляется. Как, ты думаешь, дядюшка Фернан появляется и исчезает так быстро? Ой…

Огненный прикрыл рот ладонью, словно ненамеренно выдал то, о чем должен был молчать, и театральность этого жеста лишь подтвердила, что в сказанном нет ни толики случайности. Если и были какие-то запреты, Огонь находил лазейки, чтобы поделиться информацией. Зачем? Вот этого он точно не скажет.

Фер — флейм, нечистокровный. Умеет ходить через огонь. А еще он все-таки «дядюшка». Это, несомненно, очень интересно… Но не теперь.

— Научи меня, — решительно потребовал Тьен.

— Попробую, но не здесь.

— Почему?

— Слушай.

Разговор полностью отвлек от реальности. Оказалось, внизу давно уже суетятся люди, что-то кричат и показывают пальцами на крышу, по которой вперед-назад прогуливается пламя. А на рыночной площади бьют в набат.

— Лучше уйти до приезда пожарных, — сказал огненный. — Хотя я не отказался бы увидеть их рожи, когда они поймут, что ничего не горит.

— Не дело, когда людей ни за что, ни про что поднимают среди ночи, — пробормотал под нос себе Тьен, когда собеседник, вновь уменьшившись, растворился во тьме.

Вернувшись в квартиру, он отодвинул кровать и выгреб из тайника остававшиеся тут деньги. Потом открыл лампу, облил керосином ковер и шкаф с книгами и чиркнул спичкой.

Все равно он не собирался сюда возвращаться.

В балке под каменным мостом мальчишки летом жгли костры до поздней ночи и пекли картошку. Сейчас, зимой, сюда вряд ли кто-то заглянет даже днем. Идеальное место, чтобы уединиться с материализовавшимся из искры от раскуренной папиросы наставником.

— Зачем ты это сделал? — спросил огненный. — Зачем устроил пожар?

— Избавился от остатков прошлой жизни.

— Для кого-то они могли стать жизнью будущей. Не говоря о том, что под твоей квартирой еще три этажа, а саламандры — всего лишь глупые ящерицы, весьма неразборчивые в еде.

— Пожарный расчет уже там. Разберутся, — закончил ненужный разговор Тьен. — А ты обещал научить меня ходить сквозь огонь.

И выражение пылающего лица, и вся поза огненного свидетельствовали о его недовольстве, но отказываться от своих слов он не стал. Только поправил:

— Не обещал научить, а обещал попробовать. Для начала… Для начала немного теории. Что есть пламя?

— Не знаю, — буркнул вор. — Меня почему-то не водили в школу для маленьких флеймов. И если можно, переходи сразу к практике.

— К практике? — воплощение огня сердито сверкнуло алыми углями глаз. — Хорошо. Гори.

— Что?

— Гори. Представь, что ты — это я, и гори. Захочешь исчезнуть — потухни. Зажжешься в другом месте от свечки, печки, спички, от удара молнии, от электрического провода, от…

— Огонь есть везде, — перебил нервную речь Тьен. — Я помню. Но как я должен загореться?

— Я же сказал, как я. В тебе есть огонь, найди его и вспыхивай. И если хочешь быть таким же неуловимым, как кое-кто, учись вспыхивать и тухнуть в один миг, чтобы это выглядело так, что ты просто исчез, а не сгорел. Люди не любят, когда у них на глазах кто-то сгорает. Когда исчезают, они тоже не любят, но это не так раздражает.

— То есть, я могу загореться, потухнуть и незаметно появиться рядом с… с тем, кого хочу найти?

— Да.

— А моя одежда?

Огненный насмешливо хмыкнул:

— Хочешь спросить, не сгорит ли твоя одежда при перемещении, и не явишься ли ты вершить возмездие в чем мать родила?

Тьен нахмурился: месть не повод для шуток.

Но учитель не разделял его точку зрения, продолжая язвить:

— Ты собираешься превратить в пламя свою плоть, кости, кровь, волосы и… Из чего там еще ты сделан? Ты собираешься обернуться огнем и восстановиться в целости и невредимости, но переживаешь, что не сможешь сберечь какие-то тряпки.

— Так я смогу? — спросил юноша резко.

— Да.

— Металл я тоже смогу пронести в огне и восстановить в той же форме?

— Если ты о том куске железа, что лежит у тебя в кармане, то да, — неохотно ответил огненный. — Но для начала хотя бы вспыхни.

— Как?!

— Я объяснял.

Почувствовать в себе пламя. Стать частью этого пламени. Стать пламенем.

Тьен закрыл глаза, чтобы мелькающий перед глазами костер, притворяющийся человеком, не отвлекал, и сосредоточился на огне, горящем в нем самом. Еще вчера это были едва тлеющие угли, дающие тепло тем, кому он позволил бы потянуться к ним. Сегодня — пожар, стократ сильнее того, что он устроил в своей бывшей квартире. Вчера ему хотелось греть, сегодня — сжигать. Он вспомнил Ланса, их последнюю встречу, первую. Выбитый зуб, раскуренная на двоих папироска, поделенный пополам улов, «серенады» под окнами Манон и ухваты для сковородок. Вспомнил, как светился друг, ясным и чистым светом, совсем как ребенок… Покатившиеся из-под прикрытых век слезы стали маслом, сильнее распалившим в нем огонь ненависти. Пожар, опаливший душу, охватил тело, но, кажется, так и надо. Так и надо — гореть, пылать злобой и яростью, жечь болью, такой же болью, что сжигала сейчас его самого.

Вспышка — и он не чувствует больше оков плоти. Он свободен и могуч, как никогда. Он — Огонь, и от его врагов останется лишь пепел.

А вслед за вспышкой что-то оглушительно хлопнуло, и вдруг стало совсем тихо и темно.

…Очнулся Тьен на дне глубокой и широкой воронки. Огненный стоял над ним, а лицо его было теперь маской из переливающихся всеми цветами сполохов, скрывающей все эмоции и мысли.

— Знаешь, что, — проговорил он неспешно, когда юноша поднялся с земли и отряхнулся, — давай, ты пока не будешь так делать? Не будешь учиться ходить через огонь. Ты же не хочешь ненароком разрушить полгорода? Я научу тебя смотреть, для твоих целей этого хватит. Только уйдем отсюда, взрыв мог привлечь людей.