Там, где возрождалась птица Феникс

Глава VII СОКОТРИЙЦЫ ДОМА

Все дома жителей прибрежных районов острова построены по одному принципу. Участок, где располагаются жилые и хозяйственные помещения, обнесен либо стеной, сложенной из ракушечника, либо изгородью из пальмовых веток. В домах побогаче в каменную стену вставлены деревянные двери. Войдя за забор, видишь маленький домик, сложенный из того же ракушечника, обмазанного глиной, или нурой. Часто он состоит всего лишь из одной жилой комнаты (дарфин) да кладовой (махзан), в которой хранятся продукты. Полы застланы пальмовыми циновками — хасыр, на циновках — кипа шерстяных одеял, в которые заворачиваются во время сна жители всего юга Аравии. Эти одеяла, по-арабски шамля, можно встретить на рынках Адена, Мукаллы, Сеюна и других городов Южной Аравии. По-сокотрий-ски такое одеяло называется халхель. Делают его из козьего волоса и овечьей пряжи, ткут неширокую полосу на примитивных домашних станках. Каждое одеяло сшито из таких полос шириной около пятнадцати сантиметров, длиной — метр восемьдесят сантиметров. Размер среднего одеяла 120 × 180 см, но я слыхал, будто один английский морской офицер купил в Хадибо одеяло длиной в пятнадцать метров. Большинство одеял черные и серые, но иногда по бокам они украшены полосками из крашеной шерсти. Шамли используются и как ковры, и как одеяла.

Кроме одеял, циновок да нехитрой утвари вроде мусфи — корзин из пальмовых листьев (по-арабски замбиль) — в комнате часто ничего нет.

Рядом во дворе стоит еще один маленький домик, всего в одну комнату. Это мухазра — помещение для приема гостей. Напротив — кухня, умывальня и туалет. А в углу двора — небольшой огородик, и рядом с ним — открытый колодец. На некоторых участках растут одна-две пальмы. Все, что огорожено стеной, сокотриец именует ко’эр — «дом».

Кроме этого типа жилища встречается еще один, завезенный сюда из глубин африканского континента:

круглая хижина, целиком сплетенная из пальмовых веток и листьев. На Сокотре она называется стэрэ. Я встречал целые деревни, состоящие только из стэрэ, в которых живут выходцы из Африки.

Пальма — основной материал не только для изготовления утвари, но и для строительства. В домах, построенных из ракушечника, пальма используется для постройки крыши. Сначала на стены сверху устанавливают перекладины из стволов дерева митерер, а на них кладется сетка, сплетенная из пальмовых веток, — зифна ди миджрюд. Ветки связываются веревкой хатми, тоже изготовленной из пальмового волокна. Настил из стволов митерера и пальмовых веток образует крышу дома.

Довольно часто мне приходилось бывать в доме учителя Абдаллы. Попал я туда из-за собственной беспечности: приехал на остров с его натуральным хозяйством без запаса провизии. Пока я раздумывал, как решить «продовольственную проблему», гостеприимные хозяева — власти Сокотры поставили меня на довольствие к единственному на острове повару, который обслуживал… тюрьму, готовя пищу заключенные. Тюремная пища мне понравилась: каждое утро повар-негр приносил мне хубз — лепешку из грубой муки, в обед кашу из рисовой сечки и жареную рыбу, иногда даже мясо. Однако вскоре сокотрийские власти решили проявить обо мне еще большую заботу. Один из сотрудников губернатора объяснил мне, что повар, конечно, неплох, но руки моет редко, поэтому меня отправляют столоваться к лучшему кулинару острова — учителю Абдалле, приехавшему двенадцать лет назад на остров из Хадрамаута. Абдалла оставил первую семью в Мукалле, женился на сокотрийке, остался здесь насовсем. В местной школе Абдалла преподавал основы мусульманской религии — «закон божий». Так я стал посещать дом старого Абдаллы три раза в день, получив возможность наблюдать хотя бы немного «внутреннюю жизнь» сокотрийцев.

Резная дверь в Калансии

Хотя семья Абдаллы, как и большинство других со-котрийских семей, еле сводила концы с концами, все-таки питались в этом доме хорошо. Войдя в дом, мы совершили традиционный обмен приветствиями и, наконец, уселись в углу комнаты, опершись о подушки, прислоненные к стене. Оглядевшись, я увидел традиционные для любого дома циновки, одеяла, около окна — транзистор. С потолка свешивалась веревка, поддерживавшая большой лоскут ткани, свернутый вдвое. Это местная колыбель. Сыну Абдаллы Ахмеду уже пять лет, но он все еще спит в такой люльке. Дверь из комнаты распахнута во внутренний двор, где сейчас кипит работа. Миловидная молодая жена учителя, присев в углу, растирает к обеду бисбас — острый красный перец, без которого для жителя материка немыслима никакая еда. Бисбас закладывают между двумя камнями и трут, пока он не превратится в кашицу. На костре из деревянных чурок варится в горшке рис. Вся посуда в доме глиняная, местного изготовления.

Боттинг писал, что их экспедиция проявляла большое внимание к гончарному ремеслу на острове, видимо, весьма древнему. Члены экспедиции отмечали, что в пещерах горцев нет ничего, кроме козлиных шкур да глиняных горшков. Однако экспедиции не удалось собрать достаточно материалов по развитию гончарного дела у островитян. Я зарисовал форму сосудов во многих домах сокотрийцев, записав назначение каждого. Почти в каждом доме на острове есть сафлаха — большая глиняная кастрюля, в которой варят рис и мясо. Воду носят в гисфа — небольшом кувшине с узким горлом. Кер — маленький сосудик с ручкой и носиком служит для приготовления кофе и чая. Из глины сделана также и сафиа — большой сосуд для мытья, стоящий на полу. Иногда в этом сосуде варят марак — бараний бульон. В доме также обязательно есть сирбад — большой горшок для хранения воды. Фута — кастрюля, по форме похожая на сафлаху, используется для кипячения молока. В одном из глубинных районов острова я видел еще мааляка — деревянную ложку, используемую в хозяйстве, хотя едят все жители юга Аравии только руками.

Интересно, что глиняные сосуды изготовляют не везде, а только в определенных селениях. Жители Калансии, по моим наблюдениям, привозят глиняные горшки из Хадибо, так как в городе рыбаков Калансии этого промысла нет Молодой рыбак, ездивший на заработки в Хадибо, на строительство дороги, возвращался со мной на военном грузовике в Калансию и каждый раз при особо сильном толчке хлопал меня по колену и просил держаться в сторонке от его драгоценных горшков, которых дожидается дома его жена. Выполнить эту просьбу было трудно, так как в пропыленном кузове пассажиров набилось как сельдей в бочке, — а по дороге подсаживались все новые и новые: доехать на машине до самой Калансии — редкая роскошь.

Женщины за изготовлением горшков

Горцы Сокотры тоже выделывают горшки, но гончарный круг им неизвестен, и они вручную лепят свою посуду из глины, а потом обжигают над огнем.

Вот и сейчас на огне во дворе Нур, жены Абдаллы, дымилось вкусное варево в большой сафлахе.

— Я жил на острове еще при султане, — рассказывает мне Абдалла. — Когда женился здесь, совсем стал сокотрийцем. Жизнь туг спокойная, но трудно все же. Часть моего маленького жалованья приходится высылать первой семье в Мукаллу.

Часто случается, что на остров долго ничего не привозят. А ведь без риса, без муки и сахара не проживешь!

Маленькая Фатхийя, дочь Абдаллы

Абдалла показывает мне детишек, которых родила ему Нур — Ахмада и Фатхийю. А через некоторое время несут обед. Сначала на пол стелют большую круглую пальмовую циновку — меряхт, затем на нее ставят блюдо с рисовой сечкой — кас-касом, поверх которой лежат куски баранины. Сполоснув руки, мы, т. е. одни мужчины, садимся вокруг циновки, и каждый приступает к еде, набирая в горстку рис со своего края, предварительно сдобренный подливкой из красного перца. Острую пищу запивают водой. Мне хозяин приносит баранью голову — здесь это считается большим лакомством. Абдалла торжественно разделывает голову, протягивает мне сначала глаза барана, затем язык, отрезав от него кончик, и, наконец, уши. После обильной трапезы на блюде видны только обгрызенные кости да немного риса. Блюдо уносят во двор, где остатками будут обедать женщины — увы, такова мусульманская традиция.

На следующий день я с интересом наблюдал, как Нур мелет зерно на каменной зернотерке. Этот примитивный способ сохранился на Сокотре, вероятно, еще с первобытных времен. Работа нелегкая, но женщина проделывает ее с изяществом и ловкостью. Зернотерка, в сущности, — два камня. В центре нижнего — большого и круглого, с ровной поверхностью — намертво закреплена палочка, на которую надет другой, меньший камень с дыркой в середине. Ровные поверхности обоих камней трутся друг о друга, как жернова. У края верхнего камня выдолблена еще одна дырка, поменьше, в которую вставлена длинная ручка. За эту ручку Нур методично вращает верхний камень по нижнему, изредка подсыпая через отверстие в центре пригоршни зерна. Зернотерка стоит на круглой пальмовой циновке, на нее ссыпается мука с краев камня.

Нур смущена моим вниманием: непривычно, чтобы чужой мужчина разглядывал женщину за таким сугубо домашним занятием. Она то скромно опускает глаза, то исподтишка быстро поглядывает на меня и, наконец, спрашивает:

— Что, твоя жена так не растирает зерно?

— Нет, — отвечаю я несколько растерянно, — в Адене всегда можно купить готовую муку.

— Хорошо в Адене, — вздыхает Нур, продолжая энергично крутить жернов. Теперь, кажется, между нами установилось взаимопонимание.

Сокотрийское приветствие *

После первого знакомства с сокотрийским домом у меня вскоре состоялось второе. Вместе со своими друзьями из военного гарнизона в Моури, куда я приехал их навестить, я получаю новое приглашение.

Наш «лэндровер» бросает из стороны в сторону, вести машину ночью по каменистой дороге, соединяющей Моури с деревней Кедах на северном побережье острова, нелегко даже такому опытному шоферу, как Хасан. Мы едем в гости к жителям Кедаха, нас пригласила на ужин Халима — одна из самых почитаемых женщин деревни. Свет фар вырывает из мрака причудливые пейзажи острова — спутанные ветви кустарника, напоминающего мотки колючей проволоки, разбросанной на желто-красной поверхности равнины, бутылкообразные деревья, с их блестящими серо-коричневыми стволами, над которыми торчит масса лишенных листьев веток. Изредка в полосе света мелькают изящные в серо-белых полосах фигурки ослепленных фарами «мускусных котов». Наконец, лучи фар упираются в невысокую стену, сложенную из камней, скрепленных глиной, — это «крепостная стена» Кедаха. Мы выходим из машины под возгласы: «Алкахаб!» («добрый вечер») — нас встречают. При свете фар встречающие — тут и мужчины и женщины — здороваются с приезжими за руку, а с Амером по-сокотрийски: соприкоснувшись несколько раз носами. Касание носами обычно троекратное, родственники, прежде чем потереться носами, прикасаются носом к руке друг друга, между кистью и локтем; в знак особого почтения младший родственник, склонившись, дотрагивается носом до колена старшего. Так же приветствуют друг друга в некоторых племенах юга Аравии и Персидского залива.

Мы выключаем фары и оказываемся в полной тьме. Твердая, горячая рука берет меня за руку — нас ведут в деревню.

Хижины жителей Кедаха, как и большинство домов прибрежных и равнинных районов Сокотры, сложены из камней, скрепленных глиной, под пальмовой крышей. Скрипит деревянная калитка, и мы входим в маленький дворик, где все приготовлено для праздничной трапезы. Двор застелен циновками, у стены несколько подушек — это место для гостей. Начинаются приветствия.

— Алкахаб. Биса бикин гоэр? — говорит нам хозяйка дома Халима, симпатичная женщина лет сорока. Это означает: «Добрый вечер. Нет ли среди вас больных?» — сокотрийцы всегда задают этот вопрос, приветствуя гостей. Уверив хозяйку, что мы абсолютно здоровы, пожимаем руку Марьям, молодой сокотрийке с большими выразительными глазами. В ушах у Марьям две огромные серебряные серьги кольцами. Волосы сзади стянуты в два пучка и перекинуты на грудь. Женщины здесь держатся свободно и непринужденно. Это понятно. Ведь здесь, на Сокотре, женщина выполняет все основные виды хозяйственных работ. Она пасет и доит овец и коз, носит воду из колодца, готовит пищу, сбивает масло, растирает на камнях зерно, воспитывает детей, ткет шамли.

Мужчины тоже пасут скот вместе с женщинами, ловят рыбу, а летом собирают финики, поднимаясь по стволу с помощью сплетенного из пальмовых листьев пояса, обхватывающего спину сборщика и дерево. Мужчины также строят хижины, но и тут им помогают женщины. А местные хижины приходится перестраивать довольно часто, рассказывают мне хозяева, так как в сезон дождей часть глины, скрепляющей камни, смывается, и многие дома разваливаются. Ведущую роль сокотрийской женщины в хозяйстве отметил еще Ахмад ибн Маджид, лоцман Васко да Гамы, описывая свое посещение острова.

Не случайно и в поверьях островитян женщине отводилось особое место: она часто наделена сверхъестественной силой, связана с таинственными джиннами и духами.

Женщина была хозяйкой дома там, где она работала: в племенах горцев, в деревнях пастухов равнинных районов острова. Однако при этом положение ее было очень тяжелым, поскольку в быту существовало немало обычаев, унижающих женщину. Сейчас правительство Народной Демократической Республики Йемен и Национальный Фронт[22] — правящая политическая организация страны — ведут борьбу за раскрепощение женщины. На острове, в городах и поселках создаются женские комитеты. В Хадибо, где положение женщины было особенно трудным, она теперь играет активную роль в общественной жизни.

Сокотрийки, как и другие женщины Востока, имеют много детей. В недалеком прошлом на Сокотре, в частности в Хадибо, был распространен обычай отдавать детей на воспитание в бедуинские семьи. Некоторые семьи практикуют этот обычай до сих пор. Решение отдать ребенка в другую семью принимается родителями еще во время беременности. Ребенка забирают сразу же после рождения и выкармливают примерно до шести лет. Раньше сами бедуины отдавали своих детей на воспитание в другие семьи. Когда женщина принимала это решение, у входа в пещеру зажигали огонь, показывающий всем, что семья готова отдать ребенка.

В селении Кадуб на северном побережье Острова

После длительных приветствий и пожеланий здоровья мы устраиваемся у стенки, облокотясь на подушки, затем полукругом рассаживаются и хозяева, мужчины и женщины. Все женщины принарядились, они умащены благовониями: кожа натерта желто-зеленым маслом и ярко блестит при свете керосиновой лампы. Кисти рук и босые ноги разрисованы ярко-алой краской: черточками, точками, завитками. Эти узоры различны: они зависят от социального и семейного положения женщины. У замужней дамы полностью окрашены последние фаланги пальцев на руках, вверх от них идут линии, между которыми нарисованы ряды точек. Ступни тоже покрыты краской, а стопы над ними украшены точками. Сокотрийки любят украшения, нет ни одной из них, кто не носил бы серебра, те, что побогаче, надевают золотые безделушки. Серебряные браслеты на руке чуть выше локтя носят также дети, а в горах даже мужчины. На побережье мужчины не носят украшений. Зато женщины, кажется, решили компенсировать эту скромность обилием навещенных на себя побрякушек. И прежде всего бросаются в глаза серьги. Большие кольца с утолщением внизу, с замысловатыми перепонками, они так и оттягивают ухо. А ведь у большинства женщин, сидящих с нами за трапезой, в мочке уха проколото по две дырки и в каждую вдето по две серьги! Я встречал на Сокотре женщин, у которых продырявлено по краю все ухо от мочки до верхнего края. А однажды в горах мне попалась «рекордсменка»: в каждом ухе у нее висело по двенадцать серег, почти касаясь плеча! Одеты женщины в черные, темно-зеленые, желтые или красные платья, обшитые по краям серебряной ниткой. Платья широкие, они запахиваются и скрепляются вокруг талии поясом из металлических чешуек, заканчивающихся кольцом, на которое нанизано… несколько ключей. Обычных маленьких ключей, как от наших «английских замков». Эти ключи не имеют никакого практического назначения, так как замков здесь нет, но они — непременная часть женского наряда и предмет, приносящий счастье. У некоторых женщин у пояса позванивают несколько десятков ключиков. На руки надевают многочисленные браслеты — иногда по десять штук на каждую, кольца, на шею — цепочки из грубо обработанного серебра, которое привозят из Хадрамаута. В ноздре часто видна сережка-бусинка из золота. Многие, в том числе мужчины (особенно горцы), носят на шее амулеты, охраняющие их от «дурного глаза» или от болезней.

Завязывается разговор, который активно поддерживают женщины. Аромат благовоний смешивается с пряным запахом вареной козлятины: на кухне довариваются два козла, зарезанные специально для гостей, — ощутимый удар по семейному бюджету. Мужчины больше иронически посмеиваются, поглядывая на беседующих с гостями женщин, и лишь изредка вставляют несколько слов. Женщины рассказывают, как трудно им жить, как много приходится работать женщине, как было бы хорошо, если бы детям жилось лучше. Земледелия здесь не знают, как и в других районах острова, лишь у некоторых домов крохотные грядки, где растет немного овощей. В хижине Халимы почти пусто: на стенках висят круглые плетеные циновки, выполняющие роль обеденного стола, кое-какая домашняя утварь, на полу одеяла, несколько подушек. Странно видеть в этой лачуге швейную машину «Зингер», встречающуюся однако на острове довольно часто: сокотрийки сами шьют свои платья из материала, доставленного с материка, из Хадрамаута.

Вскоре приносят блюда с кашей из рисовой сечки, называемой здесь каскас, на каскасе дымятся куски мяса. Мы приступаем к еде. Гостям подкладывают лучшие кусочки: печень, язык. Каскас, политый бульоном, надо скатывать в шарики обязательно правой рукой и затем отправлять в рот: левая рука нечистая, ею мусульмане не совершают омовение, и прикасаться к пище ею нельзя. Я аккуратно складываю обглоданные кости на соломенный поднос, на котором стоит блюдо: ведь после ужина хозяева не выбросят их, они раздробят каждую косточку, тщательно высосут, а остатки еще выварят. Мясо, равно как и рис, здесь едят очень редко. Но сейчас мы пируем. Обильную еду запивают водой, потом подается чай с козьим молоком. 1\ такой роскоши жители Сокотры стали привыкать недавно, поскольку и чай и кофе привозят с материка, а в горах и по сей день многие не пробовали ни того, ни другого.

После чая мужчины закуривают. Трубками служат берцовые кости барана, с одного конца в них набивают дешевый голландский табак, который завозится на остров хадрамаутскими купцами.

Халима рассказывает мне о своем походе в Хадибо — столицу Сокотры, когда там гостили советские моряки. Капитан научно-исследовательского судна «Изумруд», несколько дней стоявшего на рейде у берегов Сокотры, Станислав Александрович Плотницкий вряд ли в полной мере представлял себе, что означала для жителей острова, лишь за последние два года чуть-чуть приобщившихся к современной цивилизации, первая на острове демонстрация фильмов, которые привезли с собой на берег ребята с советского корабля. На центральной площади Хадибо, возле здания бывшего султанского дворца, на стене которого был прикреплен экран, прямо на земле рассаживались мужчины, а потом, когда уже начинался просмотр, за ними полукругом садились женщины. В течение трех дней смотреть на «живое зеркало» сходились даже скотоводы из отдаленных районов острова. Представьте себе такую картину: ветхое глиняное здание с решетками на окнах, покрытая песком площадь, от которой в разные стороны разбегаются узенькие, кривые улочки. Посреди площади валяется ствол старинной пушки из португальского форта XVI в., выполнявший при султане роль эшафота, вокруг — разношерстная толпа людей, большинство из которых понятия не имеют не только о далеком Советском Союзе, но и вообще о каких-либо краях дальше Хадрамаута, и — советские фильмы на экране! Особый успех имели картины о Великой Отечественной войне. Трудно поверить, что в наше время кино может вызывать такое изумление. Для островитян оно было вовсе не постижимым, женщины то и дело вскрикивали: «Йа Мухаммад! Йа Мухаммад!» («О Мухаммад!»). Этот возглас, обращенный к пророку, сокотрийцы издают по любому поводу: он может выражать и удивление, и радость, и ужас, и восхищение, а также служить заклинанием.

Молодые сокотрийцы на борту «Изумруда»

Халима, прослышав о «живом зеркале», вместе с другими жителями Кедаха шла в кино целых четыре часа. Теперь она рассказывает мне:

— Очень красиво было. Только сильно страшно, когда показали вот такого большого человека — голова у него с этот дом! Слава Аллаху, что недолго хоть, а то мы уж хотели убежать. А потом этот большой джинн явился мне ночью, только Мухаммад меня и охранил.

Этим «большим джинном» оказался… Олег Попов в фильме о советском цирке, который наши моряки показали островитянам. Это его простодушное лицо, крупным планом возникшее на экране, так напугало суеверных женщин.

Мы покидаем гостеприимный дом, женщины провожают нас до машины, приглашают приезжать еще: их гостеприимство, кажется, беспредельно.

Через несколько дней мы едем на восток, в сторону Рас Муми восточной оконечности острова. Машины здесь ходят не часто, да и вообще первая машина на острове появилась лишь три-четыре года назад. По пути то и дело встречаются бедуины, которые, издали завидев на равнине машину, выходят на дорогу и машут руками, прося подвезти. Скоро наш открытый «лэндровер» набит до отказа, машина тяжело подпрыгивает на камнях, обдавая нас красной песчаной пылью. Мелкая пыль садится на волосы, набивается в брови и ресницы, превращая всех в огненно-рыжих. Бедуины то и дело просят остановиться: с непривычки их все время тошнит. Еще и по сей день бедуины, спустившись с гор в долину или на побережье, пугаются автомобиля, так как видят его впервые. Тем не менее держатся они перед этим незнакомцем с достоинством. Один такой горец попался нам близ Рас Муми. Он увидел наш «лэндровер» на берегу моря (мы остановились, чтобы утолить жажду неподалеку, в пещере у пастуха). Старый сокотриец, гордо держа бритую голову, смело приблизился к машине. За ним робко следовала молодая жена в длинном зеленом платье, с ребенком на руках. Другой малыш, остриженный так, что на макушке торчал хохолок, а вокруг головы оставался лишь тоненький ореол волос, держась за руку матери, с любопытством разглядывал незнакомое «существо». Подойдя к машине, бедуин остановился у мотора и начал разговор, обращаясь к «лэндроверу»:

— Мон е? Ми’о’о гедахк? («Кто ты? Откуда ты пришел?»).

Пришлось нам познакомить семейство с «пришельцем». Прокатившись вдоль берега, бедуины, видимо, остались довольны, хотя вслух своего восхищения не выразили.

По дороге на восток, в нескольких километрах от столицы, виднеется несколько домишек, построенных, вероятно, недавно Возле них сидят под навесом из веток несколько бородатых людей. Они похожи на йеменцев, да и одеты все в футы — йеменские мужские юбки, а один даже в брюках. Выходим из машины, знакомимся: в самом деле йеменская речь. Оказывается, что это та самая «группа развития», о которой я так много слышал в Адене. Так называют высланных на остров шулеров, которые в дешевых кофейнях Адена дочиста обирают за карточным столом приехавших в город и «загулявших» (т. е. слегка одурманенных катом, который жуют по праздникам все йеменцы) крестьян и других провинциалов. Правительство ведет борьбу с этой категорией людей и высылает мошенников на Сокотру, где они в течение нескольких лет должны рыть колодцы: воды на острове катастрофически не хватает. Бывшим шулерам привозят инструменты и еду (стоимость которой вычитают из их зарплаты). Чтобы не обижать, их назвали «группой развития острова». Наверное, мудрое решение. Шулеры угощают нас хорошим йеменским кофе, жалуются на свою судьбу, на скверное питание, на рисовую сечку, которую им привозят вместо риса, и вновь — в который раз! — принимаются подсчитывать, сколько времени им понадобится, чтобы закончить работу. Через несколько месяцев они вернутся домой.

Мне рассказывали, что в горах Рас Муми обитают люди, находящиеся на наиболее низком уровне развития и более других похожие на европейцев. Они белокожи, стройны, голубоглазы и светловолосы. Островитяне считают, что именно там живут самые красивые женщины острова. Однако горные районы Рас Муми труднодоступны, и мы откладываем путешествие туда, которое потребует серьезной подготовки, на следующий раз.

Теперь на очереди — поездка в Калансию. Считается, что название Калансия происходит от города Валенсия (Валенсия) в средневековой Андалусии — мусульманской Испании. Возможно, это название, как и многие другие на острове Моури, Дишас, Галасуна, Муми, — принесли сюда португальцы. Однако другая версия возводит имя города к греческому «экклесиа». Калансия — второй по величине после Хадибо город Сокотры (сейчас здесь живет полторы тысячи жителей), расположенный на западной оконечности острова. Это город рыбаков.

Бросается в глаза безупречная чистота желто-рыжих глиняных построек и ослепительно белых стен домов, окрашенных нурой — известью местного производства. Нуру приготовляют из обломков коралловых рифов, которые здесь, так же как в Хадибо и в прибрежных областях Аравии, обжигают в круглых ямах, выложенных изнутри камнями. Куски кораллов перекладывают слоями пальмовых веток и поджигают их. Еще примечательны двери калансийских домов: деревянные, с красивыми резными накладками, которые украшены металлическими шишечками.

Калансия — крупнейший на острове производитель сушеного акульего мяса. Местные рыбаки с небольших баркасов — хури или самбуков ловят акул, называемых здесь льхум. тут же на берегу разделывают, вынимая внутренности и обрезая плавники, затем складывают в углубление, сделанное в земле, и заливают соляным раствором. Мясо солят и высушивают на солнце от одного до трех месяцев, пока оно не станет похожим на деревяшку: твердое, темно-коричневого цвета, несъедобное на вид. Для употребления в пищу куски сушеного акулы его мяса распиливают и варят.

Из печени акулы вытапливается жир, которым смолят лодки. Считается, что акулий жир хорошо останавливает кровь. Сокотрийские рыбаки продают свою продукцию и в Африку, и в Хадрамаут, на рынках которого сушеное акулье мясо пользуется большим спросом. И в Хадрамауте, и в прибрежных районах юга Аравии, а также в Восточной Африке акулье мясо — один из основных продуктов питания.

Акул ловят несколькими способами, вернее, с помощью различных снастей. Сети по-сокотрийски люйух — на острове редки. Для ловли в основном используют перемет — шакка. Между двумя поплавками — буя — крепится веревка — кайд, на которой болтаются 100 несколько крючков — экльхэ. Один из поплавков снабжен веревкой с якорем — барруси. Перемет с наживкой из рыбы на крючках оставляют на ночь. Утром рыбаки выходят в море на маленькой лодке — хури, чтобы проверить перемет, и собирают добычу. Акул также бьют с помощью мсалля — гарпуна с веревкой, его бросают в акулу, подплывшую к лодке, вокруг которой на воде разбросана приманка. Ударом по голове акул добивают и отвозят на берег.

В Калансии ловят также много другой рыбы. Иногда рыбакам попадаются гигантские морские черепахи. Этих безобидных животных осталось в мире не так уж много, но мясо черепахи и ее яйца здесь не деликатес, а обычная пища, которой семья может кормиться несколько дней. На берегу валяется много черепашьих панцирей и черепов — это все, что остается от морских красавиц, достигающих в длину двух метров.

Когда-то прибрежные поселки Сокотры славились древнейшим промыслом сокотрийцев — ловлей жемчуга Еще древние египтяне привозили из «страны Пунт» жемчуг. Сейчас искателей жемчуга на острове осталось немного. В весенне-летний сезон они выплывают в море на больших лодках, с которых опускаются на довольно большую глубину. Ныряльщик сначала осматривает дно моря сверху, опустив в воду жестяную банку, в которой вырезано окошко, прикрытое стеклом. Увидев жемчужницу, ныряльщик зажимает нос прищепкой из бараньего или коровьего рога, набирает в легкие побольше воздуха и, прихватив груз для ныряния, чтобы быстрее уйти на дно, стремительно бросается вниз. Наверху кто-нибудь страхует его, дежуря у веревки, которой ловец привязан к лодке. В целом сокотрийский жемчуг уступает по качеству бахрейнскому (т. е. тому, который вылавливают в Персидском заливе). Как правило, он мелок, крупные жемчужины почти не встречаются. Еще меньше среди улова жемчужин необычных оттенков: розового, голубого, золотистого, а самый дорогой сорт, так называемый черный жемчуг, попадается совсем редко. Ныряльщики продают жемчуг купцу-перекупщику, который, в свою очередь, переплавляет его аденскому купцу или ювелиру. С ловцами он часто расплачивается товарами и продовольствием, которые получает с материка. В результате искателям жемчуга достается лишь ничтожная доля от рыночной стоимости жемчуга, который они добыли. Но все-таки на фоне общей бедности жителей острова уровень их жизни довольно сносен. Зато продолжительность жизни гораздо ниже: изнурительное ныряние без всяких вспомогательных приспособлений и длительное пребывание в соленой воде губительно сказываются на здоровье. У ловцов жемчуга портится зрение, трескается и изъязвляется кожа, от давления воды на барабанные перепонки болят уши, голова.

Раньше жемчуг находили, как рассказывают, в каждой десятой раковине, теперь он встречается гораздо реже. Когда ныряльщики узнают, что на остров приехал какой-нибудь чужестранец, они иногда предлагают ему купить у них немного жемчуга, надеясь выручить за него побольше, чем у скупщика. В Хадибо за мной долго ходил старик с воспаленными глазами, пытаясь всучить мне горстку мелких, низкосортных жемчужин, аккуратно завернутых в красную тряпицу.

Знаменитый арабский путешественник Ибн Баттута (1304–1378) писал о ловле жемчуга в Персидском заливе:

«Когда наступает месяц апрель и месяц май, туда приходит много лодок, в которых находятся ныряльщики и купцы из Персии, Бахрейна и Катыфа. Каждый раз, когда ныряльщик собирается нырнуть, он прикрывает лицо маской, сделанной из панциря животного гайлям, то есть черепахи, а ноздри закрывает с помощью зажима, также сделанного из такого панциря. Затем он привязывает себя за пояс веревкой и ныряет. Ныряльщики различаются по времени, которое они могут провести в воде: одни могут пробыть там час или даже два, другие меньше. Когда ныряльщик достигает дна моря, он находит там жемчужницу, прилепившуюся среди мелких камней в песке. Тогда он либо отрывает ее рукой, либо откалывает железным ножом, который у него для этого приготовлен, и кладет в кожаный мешок, который висит у него на шее. Если ему не хватает воздуха, он дергает за веревку, это чувствует человек в лодке, который держит ее, и вытаскивает его на борт. У него забирают раковины, вскрывают их и вырезают мясо железным ножом. Если им повезло, они находят там жемчуг. Тут собираются все: и старые и малые. Султан берет себе пять штук, а остальные скупают находящиеся в лодках купцы, которым ныряльщики обычно должны, и они забирают жемчуг в счет долга…»

«Рамса» — ночное гуляние в Хадибо

С тех пор мало что изменилось в положении ныряльщиков, которым приходится поднять со дна моря не одну тысячу жемчужниц, чтобы продать скупщикам пригоршню жемчуга.

Отведав акульего мяса с рисом, — политым акульим бульоном, мы сидим в хижине калансийского рыбака Ахмада и слушаем рассказы о рыбацком промысле. Начался сезон ветров, и жизнь здесь сейчас замирает. Рыбаки не выходят в море, жители сидят по домам. Ветер достигает порой такой силы, что невозможно идти, навстречу несется вихрь из пыли и мелких камчей, сечет лицо, больно бьет тело. На морском атласе адмирала Н. С. Исакова Сокотра в июне — августе выделяется среди прочих районов мира темно-желтым пятном: здесь дуют одни из самых сильных океанских ветров. Сезон ветров, селей и засухи уносит немало жизней, не только животных, но и людей. В это время прекращается всякая связь с островом. Даже самолет может сесть на естественный аэродром в Моури только в редкие часы затишья, наступающие не каждый день с трех до пяти часов дня.

Несмотря на ветер, особенно усиливающийся с одиннадцати часов вечера, с наступлением темноты здесь раздаются звуки таблей, почти единственного музыкального инструмента островитян. Это молодежь собирается на рамсу — ночную пляску. Под ритмичные удары таблей и ладоней собравшихся, в полном мраке или же при свете луны юноши и девушки, опьяненные ритмом, танцуют, то двигаясь рядами навстречу друг другу, то расходясь, бешено притоптывая босыми ступнями. Рамса иногда продолжается до рассвета: работать все равно невозможно.