Там, за передним краем

Беседа у замполита

На другой день утром командира взвода разведки и сержанта Лаврова вызвал к себе начальник штаба полка. В землянке у него уже находились капитан Кобахидзе, старший лейтенант Петров.

— Подходите к столу поближе, — пригласил майор Стороженко. Подождал, пока все приблизились, и, взяв карандаш, склонился над топографической картой, испещренной условными знаками. — Смотрите, вот тут наш полк занимает оборону. А вот это высота 169. Не такая уж и большая, но очень противная, вроде как чирей. Во-первых, она у немцев. Они ее хорошо укрепили. А во-вторых, образует заметный выступ в обороне фашистов и с нее неплохо просматривается окружающая местность вплоть до нашего переднего края. С переходом в наступление она будет нам очень мешать. Обойти ее не так просто. Слева — топкое болото, справа — гряда холмов. Вот командир полка и принял решение: ликвидировать эту болячку, взять высоту 169. Взять завтра ночью. Задачу выполняет рота старшего лейтенанта Петрова. Ее поддерживает огнем капитан Кобахидзе. Тут есть одна идея, которую, сами того не подозревая, подсказали разведчики. В лоб высоту мы ротой не возьмем даже ночью. Надо переправиться через болото. Там, где разведчики прошли, пройдет и рота. Пройдет и ударит во фланг и тыл фашистам, что на высоте. А мы с фронта огоньком поможем. Но необходимо все согласовать по минутам. На основе разведданных я составил схему обороны высоты, расположение на ней огневых точек, систему траншей. Каждому из вас надо ее тщательно изучить, а лучше снимите копии, перерисуйте для себя.

Оставив схему, начальник штаба подошел к маленькому столику у окна и углубился в какие-то документы. Минут через пять поднялся, спросил:

— Перерисовали? Это и для памяти хорошо. Когда сам чертишь, лучше запоминается. А сейчас все рассчитаем по времени. Но этим я займусь только с Петровым и Кобахидзе. Ты, Николаев, выделяешь пять человек, они поведут роту через болото. В каждом взводе — по разведчику, как проводники. Два человека будут в группе командира роты. Во время боя выявлять и уничтожать наиболее опасные цели. Все ясно?

— Разрешите, товарищ майор, мне пойти с ротой? — попросился Николаев.

— Не разрешаю. Пусть идет сержант Муравьев. У него уже опыт есть. А что ошибку допустил, то теперь, думаю, умнее будет. Пошлите с ним Никитина, Кологривова. Еще двоих — на ваше усмотрение. Впереди много боев, так что и на вас работы хватит. — Повернулся к Лаврову. — Ты выделишь четыре человека. Все они входят в группу командира роты. Это его огневой кулак. Задача: по вспышкам выстрелов уничтожать пулеметные точки, бить по амбразурам дзотов. Какие будут вопросы? Лично сам хочешь идти? Тебе можно. Идите, готовьтесь.

По дороге Николаев спросил:

— С кем думаешь в бой идти?

— Сам пойду, наверное, с Мариной. Она хоть и новенькая, но хватка у нее есть, глаз меткий, цепкий. А вот вторая пара… Не знаю кого. Может, Надю и Риту взять? У них и опыт, и физически они посильнее. Все-таки через болото пробираться. Чую, что дело предстоит серьезное. — Взглянул на Николая. Тот никак не среагировал, думал о чем-то своем. Лавров приостановился. — Надо пойти на склад, дополучить патроны.

— Ну, давай, — хлопнул его по плечу вдруг повеселевший Николаев. — Мы с тобой еще встретимся.

— Вечером в землянке, непременно, — улыбнулся Вадим и, свернув влево, направился к складу артвооружения. Но не прошел он и десяти метров, как его окликнули:

— Сержант Лавров, куда это вы спешите?

Оглянулся — майор Воронков. В руках стопка газет. Смотрит приветливо.

— Патроны надо получить, товарищ майор.

— Если не очень срочно, то зайдите ко мне в землянку. Потолкуем.

В землянке у замполита полка Лавров ни разу не был. У начальника штаба — неоднократно. Там все понятно, два стола, на одном карта, на другом всякие бумаги. В одном углу топчан, в другом — печка-буржуйка. А как тут? Ведь комиссар полка!

Пригнувшись, вошли. Ничего особенного. Такой же топчан, печка из железной бочки, стол один, но побольше. И полочка длиной метра полтора. Прибита к стене. Вся заставлена книгами. Стопка книг и на столе. Рядом с топчаном — автомат ППШ.

— Присаживайтесь, — майор показал на табуретку около стола. Сам сел на другую. — Ну, расскажите, как девчата живут? Никто их не обижает?

— Да нет, не замечал. Не такие они уж и тихони, товарищ майор, чтобы дать себя в обиду.

— Всякое бывает. Найдется какой-нибудь сердцеед, а их везде немало, напакостит, искалечит душу — и прощай. Если заметите что-то ненормальное — не молчите, докладывайте. Найдем способ помочь. Их беречь надо. Договорились? Что из дому пишут? Письма-то получаете?

— Получаю. Мама у меня с сестренкой и братишкой в селе живут. Трудно им. Но не хнычут. Ждут с победой.

— Кроме вас есть еще кто на фронте?

— Отец и старший брат. Отец ранен, лежит в госпитале. А брат — танкист, где-то неподалеку воюет.

— Понятно, — задумчиво произнес майор. — А девчата все получают письма?

— Нет, не все. Рита Кулдзиня не получает. Отец у нее еще в начале войны пропал без вести. И о матери ничего не знает. Село, где она осталась в оккупации, фашисты сожгли, сестру за связь с партизанами убили. И годовалого ребенка штыком прокололи.

— Да, да, мне говорили…

— Никого не осталось и у Ани Шилиной. Сестренка, может быть, жива. Эвакуировали ее из Ленинграда. Но где она, что с ней — никаких вестей.

Замполит достал блокнот, что-то записал в нем, спросил:

— А у остальных?

— У остальных вроде все нормально. Часто пишут из госпиталя Полина Онищенко, Маша Тарелкина. Раз в неделю обязательно приходит письмо от Клавы Нечипорук. Читаем всем отделением Хороший она человек. Душевный, умный. Ее письма и мне очень помогают. Советы в них бывают дельные.

Майор согласно наклонил голову:

— Это на нее похоже. Умница она большая. Мы ее с удовольствием приняли в партию. Кстати, а вам уже исполнилось восемнадцать?

— Да, двадцать второго сентября.

Тимофей Егорович встал, подошел к полке, передвинул несколько книг, достал маленькую, тонкую, в красноватой обложке.

— Вы читали когда-нибудь это? — И положил перед Лавровым Устав Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков).

Сержант взял книжечку, открыл страницу, пробежал глазами первые строки: «Всесоюзная Коммунистическая партия (большевиков), являющаяся секцией Коммунистического Интернационала, есть передовой, организованный отряд рабочего класса Союза ССР, высшая форма его классовой организации». Повернулся к офицеру:

— На занятиях по истории ВКП(б) нам говорили об основных положениях Устава партии, но сам его не изучал.

— Возьмите, почитайте внимательно. — Майор присел около печурки, поленом собрал в кучу покрывшиеся пеплом угли, положил на них несколько тонких щепочек, слегка подул. Одна из щепочек тут же вспыхнула, а за ней весело затрещали и другие. Тимофей Егорович бросил на огонь палочки потолще, подождал, пока огонь схватил их, положил еще. Сидя на корточках около печурки, продолжал: — Впереди предстоят трудные испытания. Начинаете завтра вы, за вами пойдет весь полк. Фашисты укрепились основательно. Бои будут тяжелыми. И успех их во многом будет зависеть от коммунистов и комсомольцев. Они должны быть везде первыми. Особенно — коммунисты. — Тимофей Егорович подошел опять к столу, сел напротив Лаврова и, глядя ему в глаза, спросил: — А почему бы и вам не подумать о вступлении в партию?

То ли от пристального взгляда, то ли от прямого вопроса смутился Вадим, опустил голову, сказал тихо:

— Я думал, и не один раз. Только молод я, наверное. И не во всем еще разбираюсь хорошо.

Тимофей Егорович еле заметно улыбнулся.

— В главном, по-моему, вы неплохо разбираетесь, понимаете, что ради счастья Родины нельзя жалеть ни крови, ни самой жизни. А насчет молодости… Я, например, вступил в партию, когда мне, как и вам сейчас, едва исполнилось восемнадцать. Как раз коллективизация шла. Первого председателя нашего колхоза кулаки убили, и я вместо него стал. Тоже думал: молод, куда мне в партию. А вспомню иной раз прожитое, и радостно становится на душе. Подумайте сами, разве это не счастье — принадлежать к самому великому объединению единомышленников-ленинцев! Я вовсе не собираюсь проводить с вами урок политграмоты. Тем более, что вы уже знакомы с героической историей нашей партии, — знакомы, надеюсь, настолько, чтобы четко представлять себе, что это за организация такая — ленинская партия, какие обязанности возлагает она на тех, кто в ней состоит. Именно обязанности, ибо привилегий она никаких не дает. Впрочем, поправлюсь. Есть одна привилегия: быть первым там, где труднее всего. Первым подняться в бою, первым шагнуть в огонь. А это не так просто, когда вокруг все горит, рвет и стонет. Все лежат, вжавшись в земельку родимую. Но есть приказ и кому-то надо первому подняться. Кому? Конечно, коммунисту. Это его право, его привилегия — личным примером поднять всех, увлечь за собой. Так коммунисты и делают. Не потому ли так много хранится в политотделе окровавленных, пробитых пулями и осколками партийных билетов…

У Вадима перед глазами в этот момент встала картина. Тесная землянка. Отшатнувшиеся в ужасе солдаты. А один, Петр Федорович Комаров, собственным телом накрывает гранату, взрыва которой уже не предотвратить. Ради жизни других… Потому что он коммунист.

— Скажу откровенно, — продолжал Тимофей Егорович, — в обороне было легче. Хоть и доставалось саперам, разведчикам, твоим снайперам, но это не идет ни в какое сравнение с наступательными боями. Тут мы знали все. А там? Где и что приготовил противник? Какой «сюрприз» ожидает нас на пятом, двадцатом километре? Нам придется форсировать несколько рек, причем глубоких, полноводных. А это ой как трудно! Естественно, будут жертвы. Много жертв. Без этого не обойтись. И очень важно иметь в этот период в своих рядах как можно больше таких людей, которые бы сплачивали коллективы, делали их монолитными, боеспособными. Такими вот людьми и являются коммунисты. Воины наши хорошо это понимают, и потому сейчас заметно возросло количество заявлений с просьбой принять в партию. Солдаты, сержанты и офицеры хотят идти в бой коммунистами.

Майор умолк. Смотрит на Лаврова. Как он? Понял суть разговора?

А у сержанта в душе полный переворот. Ведь с ним беседовали как с опытным, бывалым солдатом. Ему предложили такое, о чем он даже наедине с собой пока не мог мечтать. И оттого, наверное, чувствовал себя легко, приподнято. Сердце радостно и в то же время тревожно замирало. «А справлюсь ли? Не сыграю ли труса, как на первой охоте?»

— Решение принимайте сами, — прервал молчание замполит. — Но я уже сейчас хочу дать вам поручение, считайте его партийным. Побеседуйте сегодня с девушками об особенностях действий снайпера в наступательною бою. О тех местах, которые будем освобождать. Мне уже доложили, что девушка-латышка…

— Рита Кулдзиня, — подсказал Лавров.

— Вот, вот… рассказывала о Риге. Молодец, это она правильно сделала. Мы такие беседы сейчас во всех ротах проводим. Пусть она еще расскажет о Латвии, в частности, о Рижском взморье. Это очень нужно. Думаю, что и другие девушки не будут молчать. Поведите разговор о родных краях. Такие воспоминания перед боем душу солдатскую греют, силу ему дают, как земля Антею. И ненависть оттачивают острее к тем, кто посягнул на это родное, самое прекрасное, кто сеет смерть, разрушения. Без этих чувств победу одержать невозможно.

Неподалеку громыхнул сильный взрыв. Дрогнула землянка, в нескольких местах через бревна наката тоненькими струйками потек песок. Еще один снаряд разорвался, но уже дальше.

— Психует оккупант, — спокойно прокомментировал майор. — Из тяжелого орудия на авось по тылам бьет. Это не страшно. — Задумался. — О чем же я еще хотел вас спросить? Да, вспомнил. Вы кому-нибудь из девушек письма домой писали? Я имею в виду девушек-снайперов. Родителям их, в школу, на завод…

— Нет. А зачем? Они сами пишут.

— А как вы думаете, — хитро прищурился Тимофей Егорович, — напишут они сами, как воюют, как фашистов бьют? По-моему, вряд ли: поскромничают. А теперь представьте — приходит родителям письмо от командира, а в письме том рассказывается, как их дочь живет, как воюет, какие подвиги совершает. И тут же благодарность за воспитание такого мужественного воина. Да такое письмо мать в слезах целовать будет, всем соседям и родственникам, учителям и подружкам покажет, сама будет героем ходить. Вот отличились у вас две девушки, которые разведчика в плен захватили… Между прочим, полезным «языком» оказался. Командир дивизии уже подписал приказ: одна из них — Дина Абрамова — награждена орденом Славы III степени, а другая — медалью «За отвагу». Напишите им домой, расскажите о подвиге. И чтоб все девушки об этом знали.

— Написать-то можно, — ответил Лавров. — Только подпись моя не ахти весомая — сержант.

Майор засмеялся.

— Ну хорошо, для солидности подпишем двое. — Поднялся, одернул гимнастерку, как бы давая знать, что разговор закончен. Лавров тоже встал. Тимофей Егорович протянул ему руку. — Мне приятно было с вами побеседовать. Идите к своим «стеклышкам»…. Так, кажется, их зовут? Готовьтесь к наступлению. Устав возьмите с собой.

Откозыряв, Вадим вышел на улицу. Солнце клонилось к закату. Сейчас оно зашло за тучу, и казалось, что оттуда на землю устремились лучи нескольких мощных прожекторов. С переднего края доносился привычный гул.

В землянке снайперов было сумрачно: солнце уже не светило в окошечко, а «сталинградку» девушки еще не зажигали. Сидели кто на нарах, кто у столика. Обсуждали недавно показанный автоклубом кинофильм «Радуга».

С приходом Лаврова разговор утих. Девушки уже знали, что сержант был у начальника штаба — значит, получена новая задача. Не распространяясь в подробностях, Вадим рассказал, что завтра ночью в бой за высоту вместе с пятой ротой идут и снайпера. Но не все, а только четверо — Чуринова, Кулдзиня, Степаненко и он, остальные готовятся к последующим действиям. Потом Лавров отдельно беседовал с Надей, Ритой и более детально — с Мариной: ведь ей предстояло действовать в паре с ним.

— Завтра на месте все уточним, — сказал он в заключение.

Каждая занялась своим делом. Кто патроны начал проверять, кто оружие протирать. Наташа что-то шепнула на ухо Дине, и обе вышли из землянки. Воспользовавшись этим моментом, сержант вдруг предложил:

— Девушки, а если нам написать письмо родителям Дины и Наташи, рассказать об их подвиге, о жизни нашей…

Света, направившаяся было к выходу, повернулась к командиру с широко раскрытыми от удивления глазами. Потом радостно хлопнула себя по коленям.

— Товарищ командир, — сделала шаг к Лаврову, — да вы у нас гений, ну настоящий психолог. Я бы сейчас с удовольствием вас поцеловала. Жаль, субординация не позволяет. Это же надо такое придумать!

— Да не я это придумал. Замполит полка подсказал.

— Все равно молодец. Быть вам генералом или профессором. Это точно. У меня глаз-ватерпас. Девочки, где у нас бумага, авторучка? Сейчас я цветы со стола уберу. Садитесь, товарищ сержант. — Света подвинула ближе ящик из-под снарядов, заменявший табуретку.

— Только вот что, — усаживаясь за стол, сказал Вадим, — я, к сожалению, не знаю, как имя, отчество матери Дины. У Наташи — Евдокия Георгиевна, а у Дины…

— Марина, — обратилась Света к Степаненко, сидевшей ближе всех к выходу, — а ну-ка сходи, узнай. И скажи, пусть пока не заходят. Потом узнают почему.

Через минуту Марина вернулась и сказала:

— Анастасия Романовна.

— А теперь всем тихо, — распорядилась Удальцова, — командир думает, сейчас будет сочинять.

Лавров подвинул лист бумаги, начал писать, проговаривая написанное вслух:

— «Дорогая Анастасия Романовна!

Спешим сообщить, что ваша дочь Дина жива и здорова, вместе с нами бьет фашистских стервятников. Воюет она очень хорошо. Недавно была с подругой на охоте»…

— Не надо «на охоте», — воспротивилась Света. — Не поймут, подумают, что охотником заделалась, пушнину или мясо добывает. Лучше — в засаде. Это более по-военному.

Все согласились с Удальцовой.

— Хорошо, зачеркиваю «на охоте», пишу «в засаде». Дальше. «Ночью на них напали фашистские разведчики. Одного из них Дина застрелила из винтовки, а другого они с подругой оглушили, связали и потом притащили в плен. За этот подвиг Дина награждена орденом Славы III степени, а ее подруга — медалью «За отвагу».

Дина — меткий стрелок. На ее счету уже не один уничтоженный фашист. Живет и воюет она в коллективе девушек, где ее очень любят. Она хорошая подруга, надежный товарищ.

Мы говорим Вам большое спасибо за то, что воспитали Дину храброй, мужественной, настоящей патриоткой нашей Родины».

— По-казенному получается, — проговорила Марина Степаненко.

— Но это же не личное письмо, а официальное. Так я понимаю, товарищ сержант? — обратилась Лида Ясюкевич.

— Да, письмо подпишет майор Воронков, ну и я от вашего имени.

— А по-моему, неплохо будет, — высказала свое мнение Аня Шилина. — Официально, солидно. Моя бы мамочка с таким письмом пол-Ленинграда обежала…

— В конце надо передать всем труженикам совхоза фронтовой привет, — предложила Надя Чуринова, — пожелать им успехов в труде, а Анастасии Романовне — доброго здоровья. И попросить ее написать нам о своих делах и делах совхозных.

Против этого предложения никаких возражений не последовало.

Аналогичное письмо было составлено и Евдокии Георгиевне Самсоновой.

Позвали Наташу и Дину. Сержант зачитал им написанное.

— Да вы что! — замахала руками Наташа. — Никому не писали, а нам вдруг написали. Надо бы сначала Наде Чуриновой домой послать, а потом уж другим.

— Приговор окончательный и обжалованию не подлежит, — подвела итог Надя. — Другим — в следующий раз.

— Только у меня одна просьба, — вступила в разговор Дина. — Разрешите адрес на конверте мне написать самой. А то мама увидит чужой почерк, испугается: подумает, что со мной что-то случилось. Ей может стать плохо. У нас в поселке был случай, когда вернулось назад письмо, посланное на фронт. Тетя Ульяна получила его (это она писала сыну), глянула на конверт и упала в обморок. В углу конверта было написано: «Уб. 25.10.42 г.» Сбежались соседи. Она пришла в себя, голосит: «Убили моего Андрюшеньку!» А он через неделю письмо присылает с новым адресом. Какой-то идиот вместо «убыл», написал «уб,» две буквы поленился добавить. А женщина чуть на тот свет не отправилась. Потому уж конверт я сама подпишу.

То же сделала и Наташа.

После ужина Вадим долго ходил с Николаем по тропинке около густого сосняка, рассказал ему о беседе с замполитом полка, поинтересовался, как бы Николаев отнесся к тому, чтобы дать ему рекомендацию в партию.

— О чем разговор! — ответил тот. — С большим удовольствием. Я же верю тебе, как самому себе.

Придя в землянку, Лавров сел за стол поближе к «сталинградке», чтобы светлее было, и начал писать:

«В партийную организацию управления полка.

Прошу принять меня в ряды Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Хочу идти в бой коммунистом».

Несколько раз перечитал заявление. Дал посмотреть Николаеву. Тот одобрил текст, сказал, что все нормально.