Там, за передним краем

Еще бы две секунды…

Проснулся Лавров раньше всех. Обулся и тихо вышел из землянки. В лицо пахнул настоянный на сосновой хвое прохладный воздух. Закрыв от удовольствия глаза, Вадим несколько раз вдохнул полной грудью. Из-за леса, со стороны переднего края, доносились пулеметные очереди, редкие тявканья пушек, глухие хлопки минометов. Обычная фронтовая жизнь.

Солнце еще не взошло. Белая росная дымка стелилась по густой траве, жалась к кустам, землянкам. А на верхушках высоченных сосен уже янтарем отсвечивали капельки дождя, прошумевшего ночью. Какие-то птички, не обращая внимания на близкое уханье, веселым и беззаботным щебетаньем приветствовали рождение нового дня. Мимо прошли два патрульных с автоматами на груди. Они о чем-то тихо разговаривали между собой.

— Не подкладывай больше, — донесся голос повара Хилько.

Это он, наверное, кому-то из своих помощников сказал. Вадим представил себе сердитое лицо этого добродушнейшего, высокого и тонкого, как жердь, человека с обвисшими шевченковскими усами. В боях под Нарвой осколком мины у него была разбита кисть левой руки. В госпитале его признали негодным к строевой службе. Но он все же добился направления в свой полк. Однако попал Игнат Хилько не в родную первую роту, как мечтал, а на кухню, и вскоре стал там старшим поваром. Окончательно с этой должностью Хилько смирился, когда увидел кинобоевик про Антошу Рыбкина. И даже песенку его частенько мурлыкал себе под нос:

В полку любили его не только за наваристый борщ и вкусную кашу, но и за боевую удаль. Если надо было, он с термосом за плечами хоть за передний край уползет, лишь бы бойцы не остались голодными. Но с особой любовью Игнат относился к девушкам-снайперам. Их он прямо-таки боготворил. Объяснял это просто:

— Мужику что ни сготовь, все пойдет, лишь бы сытно. А тут дамочки. Они в еде тонко разбираются. Природа их так устроила. Вот я и смотрю: если «стеклышки» нос не морщат, едят с аппетитом, значит, все остальные будут только хвалить. И другое надо взять во внимание. Они же найпервейшие окопницы. Не просто фронтовички, таких сейчас немало, а окопницы. Им больше достается, чем даже мужику-пехотинцу. Потому и уважение к ним мое самое душевное.

Сейчас кухня стояла под навесом из елового лапника. Дым, поднимавшийся из трубы, расползался по лапнику, процеживался через него и был почти незаметен. Расположение кухни угадывалось по дурманящему запаху пшенной каши с тушенкой. Легкий ветерок нес его как раз на Лаврова.

Из штабной землянки вышел майор Стороженко — в рубахе, без гимнастерки. Увидел Вадима, улыбнулся, приветственно поднял руку. Потом сделал несколько приседаний, пробежался немного. Около сучковатого дерева остановился, подпрыгнул, ухватился за толстый сук и легко подтянулся раз, другой, третий… Два солдата принесли из родника ведра с водой и вылили их в умывальник — длинное корыто из оцинкованного железа. В его дне были просверлены дырочки. Роль сосков выполняли патроны. Шляпками они плотно прикрывали отверстия. А чуть толкнешь вверх — польется вода.

Вадим ждал, когда откроется дверь землянки девушек-снайперов. Раньше идти туда не хотелось: пусть приведут себя в порядок после сна. Первой выскочила Таня Климанова. Она сцепила над головой руки, засмеялась радостно и громко произнесла:

— Боже, как хорошо! Какое чудесное утро!

Потом вышли Люда Михайлова, Надя Чуринова. Люда в гимнастерке без ремня, а Надя в сером тонком свитере. Полотенца у обеих переброшены через плечи. В руках по котелку с водой, мыло. Направились к сосне, повесили на сучок полотенца, начали умываться, поочередно поливая друг другу.

Лавров подошел к землянке, постучал в дощатую дверь (разведчики откуда-то притащили, а дядя Гаврила, из хозяйственного взвода, приладил ее и крючок сделал).

— Входите, — ответила Лида Ясюкевич. Она сегодня была дневальной.

В землянке чисто, все прибрано. В углу, укрывшись шинелями, спят Аня и Света. Они ночью вернулись с охоты. Вадим знал, что прошла она удачно. А о деталях расскажут потом, когда выспятся.

— Сегодня занятие проведем, — сказал Лавров, обращаясь к Наташе Самсоновой. — Тема: стрельба из ручного пулемета. Ну и по парочке гранат надо бросить.

— Ого! — повернувшись от зеркальца, которое висело рядом с небольшим окошком, воскликнула Рита. — Что так много на один день? Или готовиться к чему-то надо?

— По всем приметам скоро должно быть наступление, — авторитетно заявила Лида Ясюкевич.

— А ты откуда знаешь? — прищурив глазки, спросила Рита. — Уж не майор ли Стороженко тебе сказал? Видела тебя вчера около штабной землянки. Смотри, напишу Клавке, та сразу прискачет сюда.

— Выдумаешь тоже! — спокойно и даже как-то безразлично ответила Лида. — Да разве я променяю на кого-то своего Янека! А насчет скорого наступления — нюх имею. Во-первых, фашисты усиленно окапываются, роют траншеи, строят гнезда для пулеметов. А у них нюх — не хуже моего. Во-вторых, в соседнем лесу пушки наши новые появились и дивизион «катюш». А в-третьих, сегодня в полк пополнение прибывает.

— Во дает! — удивилась Рита. — Да откуда же ты всю военную тайну знаешь? В штабе, что ли, разнюхала?

— Не была я в штабе. Майора видела, но почти не разговарила. Так, обменялись взаимными любезностями и все. Ходила вчера на могилу Вали Труниной, видела, как в лес въезжали и маскировались пушки, «катюши». Что оккупанты в землю зарываются, все знают. А насчет пополнения, то вчера вечером Игнат Хилько ворчал: дескать, дополнительно на пятьдесят человек обед готовь, а чтобы дрова заготовить, никто не хочет думать. Теперь ясно, откуда сведения? Да и вообще надоело уже стоять на одном месте. Другие фронты наступают, а мы никак из этих лесов и болот не выберемся.

В землянку вошли зарумянившиеся Надя и Люда. Вслед за ними, напевая «Нас утро встречает прохладой», на одной ножке в дверь впрыгнула Таня. Увидела командира отделения, остановилась, часто-часто заморгала глазами и, приняв стойку «смирно», почему-то вполголоса произнесла:

— Здравия желаю, товарищ младший сержант! — И уже громче осведомилась: — Вы еще на завтраке не были?

— Специально за тобой зашел, чтобы проводить до кухни, — съязвила Люда Михайлова. — А то как бы опять в ельнике не повстречался лейтенант-связист.

— Ну, Людка, и вредная же ты, — обиделась Таня. — Я бы тоже кое-что сказала, да подожду до другого случая.

— Девочки, сейчас же прекратите пустой разговор, — оборвала их Наташа Самсонова. — Забирайте котелки, и строиться на завтрак.

…Место для занятий выбрали там же, где проходила тренировка по снайперской подготовке. Ручной пулемет с двумя дисками, патроны, гранаты РГ-42 и запалы к ним получили на складе артвооружения. Лавров неплохо знал устройство пулемета, правила стрельбы из него. Не раз приходилось ему и метать гранаты. Потому он отказался от помощи сержанта Муравьева, решил, что и своими силами обойдется.

Посадив девушек в кружок, Лавров поставил перед собой ручной пулемет Дегтярева и начал объяснять его устройство.

— А стоит ли зря тратить время? — вдруг спросила Надя Чуринова. — Мы же его изучали — кто в снайперской школе, кто на курсах. Стрелять, правда, мало приходилось, а устройство помним.

— Конечно, помним, — поддержали ее остальные девушки. — Чем зря время терять, лучше в стрельбе потренироваться.

Младший сержант, задав для контроля несколько вопросов по знанию матчасти пулемета, согласился. Но прежде показал, как снаряжается диск. И не только показал, но и заставил каждую из подчиненных проделать эту операцию. Мишень — нарисованная углем на фанерном щите вражеская каска — была установлена на двести метров. Первым пристрелку сделал сам командир. Пули легли сравнительно кучно, но ушли чуть влево. Вадим покрепче установил сошки, попробовал еще. Получилось лучше.

За пулемет легла Наташа Самсонова. После двух коротких очередей проверили мишень. Пули ушли вправо.

— Все ясно, — сказала Наташа, — поправку взяла большую. Боялась, как бы вслед за командиром не уйти налево.

Девушки заулыбались. А Рита, сделав строгое лицо, погрозила Наташе пальцем:

— Но-но, не забывай, он у нас даже не курит.

Неплохо стреляли и другие. Лишь вначале не пошло у Тани Климановой. Одна, две пули попадут в центр мишени, а остальные — «за молоком».

— Сама не знаю почему, — разводила руками Таня. — Вроде делаю все правильно.

Тогда Вадим лег рядом, с правой стороны, и стал наблюдать, как она целится, как нажимает на спусковой крючок. Тут замечаний никаких, все правильно. Но после первых же выстрелов пулемет в руках Климановой начал ходить ходуном.

— Прижми крепче к плечу, — крикнул ей Лавров.

Однако стрельба оборвалась: кончились патроны. Пока Таня снаряжала диск, младший сержант ей объяснял:

— Понимаешь, после первых выстрелов пулемет у тебя начинает мотаться из стороны в сторону. А ты его прижми покрепче к плечу и держи.

Стоявшая неподалеку Рита Кулдзиня что-то сказала подружкам, и те захихикали. Лавров повернулся к ним:

— Прекратите шуточки. Вы не на вечеринке, а на занятиях.

Сделали еще по одному заходу. Хорошо получилось, в том числе и у Тани. Фанерный щит был весь изрешечен. «Если кому-то из них в бою придется лечь за пулемет, — подумал Лавров, — не растеряются, знают, что делать».

После небольшого перерыва приступили к метанию гранат. РГ-42, как правило, применяется в наступательном бою. В отличие от «лимонки» (Ф-1) у нее меньший радиус разлета осколка. И если солдат бросает эту гранату не из-за укрытия, а на открытой местности, то поражение его полностью исключается. Но для этого дальность броска должна быть минимум тридцать — сорок метров. А как далеко могут метнуть гранату девушки, Лавров понятия не имел. Поэтому для начала он подобрал несколько булыжников, по весу близких к РГ-42, и организовал нечто вроде соревнования: кто дальше бросит камень. Какое это было зрелище! Смех и горе. Таня Климанова, к примеру, не размахивалась, а просто поднимала руку с камнем вверх и из-за головы бросала его. Люда Михайлова, наоборот, отводила руку в сторону и кидала, как городошник биту. Дальность у обеих была около двух десятков метров. Лучше всех броски получались у Лиды Ясюкевич и Нади Чуриновой. Их булыжники летели метров за сорок.

Но в целом для Лаврова было ясно: на открытой местности метать гранаты нельзя, требуется укрытие. Тут же нашли полуосыпавшийся окоп, расчистили его, сделали бруствер. Мишени — куски фанеры — поставили на 20, 30 и 40 метров.

— Прошу внимания, — сказал младший сержант, когда отделение построилось. — Осколки от РГ-42 поражают на 25 метров. А некоторые из вас бросают гранату едва на 20. Потому мы и подготовили это укрытие. И тем не менее надо соблюдать меры предосторожности. Каков порядок действий? Климанова, пожалуйста, не отвлекайтесь. По команде «Подготовить гранату» надо достать ее из сумки левой рукой. Показываю. Правой вывинтить пластмассовую пробку из трубки корпуса. Видите вот эту черную пробочку? Вот ее и вынимаем. Потом из гнезда сумки извлекаем запал и снимаем с него обертку. Вот он какой красивый. Но очень опасный, требует, чтобы обращались с ним нежно. Теперь вставляем его в трубку, из которой убрали пробку, и завинчиваем до отказа. Итак, граната к броску готова. А сейчас, пожалуйста, подойдите ближе к скопу, я покажу, как надо выполнять бросок.

Лавров спрыгнул в укрытие. Оно было ему чуть выше пояса, но довольно просторное, так что движениям его ничто не мешало.

— Смотрите дальше, — обратился он к девушкам. — Пальцами правой руки плотно прижимаю спусковой рычаг к корпусу гранаты, а левой отгибаю и распрямляю усики предохранительной чеки. Берусь вот за это колечко и выдергиваю чеку. Обратите внимание — рычаг прижат. Как только я его отпущу, он сразу отлетит в сторону, и сжатая боевая пружина толкнет ударник в капсюль-воспламенитель. Будет легкий щелчок-выстрел. Через три-четыре секунды граната взорвется. Поэтому отпускать рычаг надо в самый последний момент.

— Товарищ командир, — вдруг обратилась Михайлова, — а вы в самом деле сейчас будете бросать гранату?

— А больше с ней делать уже ничего нельзя, — ответил Лавров. — Выдернутую чеку назад не вставляют. Надо только бросать.

— Да как же это? — округлила глаза Люда. — Сами за бруствером, а мы вот тут. Опасно же…

— Не больше, чем в обед около Игната Хилько, — успокоил ее Вадим. — Лучше сюда вот смотрите. Правой ногой я делаю шаг назад и слегка сгибаю ее в колене. Корпус поворачиваю вправо и одновременно произвожу замах гранатой по дуге вниз и назад. Затем резко выпрямляю правую ногу и рывком через плечо бросаю гранату. Р-раз!

Раздался сухой щелчок.

— Ой! — пискнула Таня Климанова и присела. Вслед за ней присели и другие девушки. Осталась стоять только Надя Чуринова. Она спокойно наблюдала за тем, как граната, описав кривую, упала далеко за последней мишенью, прокатилась немного по земле и, блеснув желтоватыми молниями, глухо рванула. Вверх поднялось облачко дыма и пыли.

— Видите, как все просто, — прокомментировал Лавров. — А теперь давайте вы. Кто первый?

Вперед шагнула Чуринова.

— Разрешите, — сказала она и спрыгнула в укрытие. Вадим остался там же, только отошел в сторону, чтобы не мешать. Делала все Надя спокойно, неторопливо. Лишь на лице ее почему-то отчетливее стали заметны веснушки. Выдернута чека. Размах. Облачко взрыва закрыло среднюю мишень.

— Вот это по-снайперски! — воскликнул Лавров. — Молодец!

Надя довольно улыбнулась и, опершись о край окопа, легко выскочила из него. В цель метнули гранаты Наташа Самсонова и Рита Кулдзиня.

— Хорошо Ане и Свете, — подходя к укрытию, проговорила Таня Климанова, — отдыхают себе, а тут вот дрожи. Лучше пять раз на охоту сходить, чем один раз гранату бросить.

— С Шилиной и Удальцовой занятия проведу отдельно, — сказал младший сержант. — А в бою, особенно в наступлении, нужна не только винтовка. Старые солдаты говорят: «Где не спасет лопата, выручит граната».

— Да я все понимаю, — Таня спрыгнула в окоп. — Только вот немножно боюсь. Вы мне, пожалуйста, подсказывайте, если что не так.

— Для этого здесь и нахожусь.

Но подсказывать Климановой не пришлось. Она все сделала правильно. Граната ее разорвалась рядом с ближней мишенью.

— Ты смотри, как интересно! — воскликнула Таня. — А я-то трусила. Еще разок можно?

— Сегодня нельзя, — ответил младший сержант и позвал: — Михайлова, прошу вас.

Люда достала гранату, вывинтила пробку, вставила запал. Вадим внимательно следил за ней. Было видно, как пальцы ее, сжимавшие гранату, слегка подрагивали. Отогнула усики чеки. Потянула за кольцо. Но чека почему-то не выходила. Тогда Люда дернула сильней. Чека выскочила. И то ли гранату она хотела поудобней взять, то ли еще что, потом сама не могла объяснить, но пальцы на какое-то мгновение разжала.

Вадим увидел, как мелькнул в воздухе спусковой рычаг. И сразу же прозвучал сухой шлепок. Люда, ничего не понимая, отвела руку с гранатой в сторону и в каком-то оцепенении смотрела на нее.

— Бросай! — крикнул Лавров. Он находился метрах в трех, в том же окопе. «Еще две секунды — и обоим нам хана», — мелькнула мысль. В то же мгновение Вадим одним прыжком очутился рядом с девушкой и резко ударил снизу по ее руке. Граната вылетела за бруствер. Сбив Люду с ног, младший сержант прижал ее к земле. Гулкий взрыв. С комариным писком просвистели осколки.

«Не задело ли кого из девушек?» — поднялся Лавров. Нет, девушки видели все, что случилось. И как только выстрелил запал, они плюхнулись на землю. Сработал инстинкт. Осторожно приподнимая головы, они смотрели на командира. А у того в ногах легкая дрожь и ватная усталость. Надо бы вылезти из окопа, а он не может. Михайлова сидела рядом внизу и плакала навзрыд.

Подбежали Самсонова, Ясюкевич.

— Ты чего ревешь-то? — спрашивают. — Смеяться надо, жива осталась, а она…

— Руку больно, — сквозь всхлипывания проговорила Люда. — Он же со всей силы по руке ударил. Да и навалился потом, как бык.

Девушки расхохотались.

— Дура ты, дура, — говорили они. — Тебе целовать командира надо и молиться на него всю жизнь. Он же спас тебя…

— И себя тоже, — пробормотал Вадим, с трудом выбираясь из окопа. — Помогите ей. Не от боли она плачет, от испуга. Ничего, скоро пройдет. Пусть посидит на ветерке, успокоится. Кто у нас еще не бросал гранату?

— Я не бросала, — ответила Лида Ясюкевич. — И не хочу. Нет, я не боюсь. Когда была партизанкой, не раз пускала их в ход. Опыт есть. А сейчас не хочу.

Лавров и сам это понял.

— Все, — сказал он. — Перекур минут на десять. А потом собираемся, и домой. Скоро обед.

Девушки усадили всхлипывающую Люду на бугорок около пушистой сосенки, сами присели рядом. Вадим подошел к тому месту за бруствером, где взорвалась граната, взял горсть еще пахнущей сгоревшим толом земли, пересыпал ее из одной руки в другую. Почувствовал что-то тяжелое. Глянул — тоненький, острый осколок. «А он мог ведь сидеть в ком-нибудь из нас», — подумал. Положил его в карман. Отряхнул руки и тихо побрел к мишеням. Остановился около одной, постоял у другой. С каким-то безразличием смотрел на пробитые фанерные щиты. Смотрел и не видел их. Перед глазами все время стояла рука Люды с разжатыми пальцами и граната на ладони. «Еще бы две секунды… Всего лишь два счета: двадцать один, двадцать два… А может, и меньше. Как близко ходят они — жизнь и смерть».

В землянку возвратились молчаливые, притихшие.

— Что с вами? — встретили подружек Аня Шилина и Света Удальцова. — Будто с похорон пришли. Что случилось-то?

— Да ничего особого, — за всех ответила Наташа Самсонова. — Людочка вон номер отмочила: чуть себя и командира не угробила. — И стала рассказывать, как все произошло. Люда в это время сняла сапоги, забралась на нары, подтянула колени к подбородку и молча уставилась на Наташу. Ее рассказ она воспринимала, как о ком-то другом, не о себе.

— Ну, а в итоге на командира обиделась, что с ног сбил ее. А мы посоветовали утром и вечером, после подъема и перед отбоем молиться на младшего сержанта. Вот такие пироги, — заключила Самсонова. — А вы-то как поохотились? Удачно?

— Не так, чтобы уж очень, — ответила Света, — но вполне терпимо. Хитрые оккупанты стали. Уже не ходят, а только ползают. И в землю зарываются. Сплошные траншеи и ходы сообщения. Мы на стыке четвертой и пятой рот были. Знаете, там высотка такая есть, с валунами, а рядом — болото. Левее болота — кустарник мелкий. Вот в нем мы и были. Ночью — холодина страшная. Ноги прямо-таки закоченели. Думала, пальцы в суставах полопаются. А шевельнуться нельзя. Все время то с их стороны, то с нашей ракеты осветительные взлетают. И лежишь ты, кажется, на голом месте под увеличительным стеклом. Немножко поутихли где-то уже за полночь.

— Я подползла к ней, — продолжала рассказ Аня Шилина, — шепчу: «Скажи «тпру», а она — «ту»: губы не слушаются. «А руки как?» — спрашиваю. Без перчаток ведь. «Пальцы одеревенели», — отвечает. Я тогда достала масленку, в ней у меня спирт был налит. «Растирай, — говорю, — руки», — и в ладошку ей лью. Она это покрутила, покрутила кистями и спрашивает: «А нельзя и внутрь плеснуть? Там тоже все дрожит».

— Ну ты даешь, Светка! — рассмеялась Таня. — Неужели и вправду бы выпила?

— В тот момент — запросто, — вскинув голову, браво ответила Удальцова.

— Для снайпера алкоголь — верная гибель, — сказала Наташа Самсонова. — Даже самую малость хлебнешь — и стрелять уже нельзя: в глазах туман и в оптике марево. «Храбрость» ненужная появляется, дескать, плевать на все. Вот такого индюка или индюшку и ловят на мушку. Об этом не раз говорила нам в штабе старший лейтенант Нина Лобковская. Помните такую? Кстати, она сейчас недалеко от нас, в третьей Ударной командует ротой снайперов.

— Неужели? — воскликнула Аня Шилина. — Вот бы встретиться!

— А для меня в школе ближе и родней Екатерины Никифоровны никого не было, — сказала Таня. — Хоть и майор она, и начальник политотдела, а как мать родная. Сколько раз она у меня и слезы, и нос вытирала.

— Вечер воспоминаний потом будет, — прервал их Лавров. — Рассказывайте, Шилина, что было дальше.

— Внутрь спирта я ей, конечно, не дала, — продолжала Аня. — Масленку спрятала. В этот момент у фашистов на переднем крае огонь мелькнул. Я к прицелу. Гляжу, стоит один и от зажигалки прикуривает. Лицо его хорошо видно, особенно нос крючковатый. Спокойно прицеливаюсь в голову. Тах! Какое-то мгновение он еще стоял с зажигалкой. Потом мешком свалился в траншею. Еще один за Ленинград, за родных моих.

— Анечка, ты только не расстраивайся, — Света положила ей руку на плечо. — Расскажи лучше, как помог нам щенок.

Шилина тряхнула головой, как бы отгоняя воспоминания. В погрустневших было глазах ее блеснули веселые искорки.

— Случится же такое! — с улыбкой сказала она. — Это уже днем. Мы сменили позицию. Немножко отогрелись. Даже комарики появились. Лежим, отдуваемся. Перед передним краем немцев все спокойно. Как обычно: пулеметные, автоматные очереди. Стреляют, не поднимая головы над бруствером. Откуда-то из-за высотки бьют минометы. И вдруг видим — на пригорке щенок играет, за бабочкой, что ли, бегает. Откуда он взялся, понятия не имеем. Будто из-под земли вылез. На пригорке же никаких окопов, всюду травка, никем не тронутая. Где погуще, где пореже. Бегал, бегал этот щенок и оказался около того места, где трава погуще. И… исчез. Был и нету. Ясно, что дело нечистое. Не отрывая глаз, слежу за этим местом. Полчаса, час. Все тихо. Тут солнышко из-за туч выглянуло. И что-то в траве вроде блеснуло. Света тоже заметила, показывает мне, мол, оптика там. Состояние мое — сами понимаете какое. Внутри будто пружина боевая взвелась, все напряглось. Прицел, кажется, стал чище и мощнее. Каждую травинку вижу. Палец замер на спусковом крючке. И тут выскакивает опять щенок из травы этой, густой. А за ним рука, хотела схватить его, но он увернулся. И буквально на секунду высунулась голова. Больше мне и не надо было. Выстрел. Голова ткнулась в траву и осталась лежать. А щенок как ни в чем не бывало резвился на пригорке. Мы же со Светой поспешили сменить позицию. Ясно, что укокошили снайпера или наблюдателя и даром это нам не пройдет. Уползли метров на двести в сторону. Минут через пять фашисты те кусты, где мы лежали, буквально снесли с земли. Из пулемета били и из миномета.

— Мне же повезло только к вечеру, — вступила в разговор Света. — Да и то — обычный солдат. Наверное, смена была у дежурных средств. Закопошились и у пулемета, что периодически постреливал в нашу сторону. Одному захотелось поглядеть, что же впереди. Приподнялся, смотрит. Ну я ему и сказала: «Хватит! Слишком уж любопытный…»

На протяжении всего этого разговора Люда Михайлова сидела в одной и той же позе, обхватив колени руками и положив на них подбородок. Вадим изредка поглядывал на нее, но так и не мог определить, слушает она Аню и Свету или думает о чем-то своем. Лицо ее было отрешенным. Да и сам он не раз ловил себя на том, что мысли его то и дело уносились туда, в окоп. Всего ведь две секунды…

На переднем крае жизнь практически в опасности все время. Но к этому привыкаешь. Привыкаешь к треску пулеметов и автоматов, грохоту артиллерийских и минометных разрывов. На них даже перестаешь обращать внимание, как в мирное время человек не обращает внимания на тиканье часов. Наоборот, под аккомпанемент переднего края солдат и спит лучше, и чувствует себя спокойней. И если внезапно наступит тишина, то это сразу настораживает: что случилось? Об опасности солдат-фронтовик не думает. Он ее не видит. Слышать слышит: свист пуль и осколков, вой снарядов, мин, бомб. Но это где-то, даже если и рядом. И каждый думает, что это не для него. А вот увидеть смертушку, да совсем рядом — далеко не всем доводилось. Потрясение на всю жизнь. Рассказывают: шел бой. Цепь наша залегла. Противник открыл огонь из орудий и минометов. Один из солдат вдруг ощутил: что-то грохнулось около него. Оглянулся — снаряд в землю врезался и дымит еще. «Все, конец», — подумал солдат… На теле его потом не нашли ни одной царапины: снаряд не взорвался. А сердце не выдержало…

Вадим и через день, и через месяц, задумавшись вот так, не раз видел рядом с собой раскрытую ладонь, а на ней гранату без спускового рычага…