Там, за передним краем

Принят единогласно

Смеркалось. Надо было подумать об отдыхе девушек. Они уже еле на ногах держались. Хоть бы часа два-три дать им поспать. Но где?

— Я видела, как замполит полка вот в тот дом заходил, — сказала Лида Ясюкевич. — Может, там и для нас место найдется?

У входа в дом стоял солдат. Девушек он узнал сразу и пропустил Лиду вовнутрь. Не прошло и минуты, как в дверях показался майор Воронков.

— Заходите все, — позвал он. — Чего стоите? Всех пропусти, — приказал часовому. — Тут у нас вроде партполитштаба, — сказал он, когда снайпера вошли. — Но во всем штабе я один. Так сказать, полное единоначалие. Есть две комнаты, кухня. Хозяев нет. Но обстановка вся осталась в сохранности. Так что кашу сварить, чаек вскипятить есть где. Располагайтесь. Вот вам комната, там кухня. — Увидел сержанта Лаврова, обрадовался. — А я вас всюду ищу. Звонил начальнику штаба, тот сказал, что все снайпера на задании. Где вы — не знает. Кстати, что за стычка была у вас с танками? И откуда они появились там? Мне доложили, но я, грешным делом, сначала не поверил. Снайпер с винтовкой против стальной громадины…

— С танками дрались не одни снайпера, — ответил сержант. — Крепко помогли артиллеристы.

— Знаю, — подтвердил замполит. — И все равно молодцы. Не струсили, остановили. Иначе они могли много бед натворить. Но я не за этим вас разыскивал. — Взглянул на часы. — Успеем. Скоро откроется партсобрание. На нем будут принимать вас в кандидаты. Устав прочитали? Все в нем уяснили? Ну и хорошо.

Не снимая вещмешок и не выпуская из рук винтовку, сержант Лавров шагнул вслед за майором. Шли молча. Каждый думал о своем: Тимофей Егорович — о докладе, с которым должен выступить перед коммунистами полка, Вадим пытался угадать, какие вопросы будут заданы, прикидывал ответы на них.

Подошли к каменному сараю.

— Подождите здесь, — сказал Тимофей Егорович. — Вас сейчас позовут.

Через две-три минуты дверь сарая приоткрылась.

— Сержант Лавров, заходите.

Сразу напротив двери стоял стол. На нем — два фонаря «летучая мышь». Еще два фонаря висели в глубине сарая на противоположной стене. За столом сидели трое: старший лейтенант Петров, капитан Кучеренко и ефрейтор Никитин. Другие располагались кто как мог — сидя, полулежа, и где мог — на полу, бревнах, куче соломы. Капитан Кучеренко объявил повестку дня: 1. Прием в партию. 2. Личный пример коммунистов при форсировании Даугавы.

Первым зачитали заявление сержанта Ремеза Владимира Ульяновича. В нем говорилось: «Прошу принять меня в ряды Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). С фашистскими захватчиками буду сражаться, как подобает коммунисту».

В дальнем углу поднялся лейтенант Павлов.

— Сержант Ремез, — сказал он, — погиб сегодня во время рукопашной схватки. Рядом с ним лежали шесть убитых фашистов. Считаю, что долг коммуниста он с честью выполнил и предлагаю принять его в ряды ВКП(б).

«Вот и не стало больше «Учуть вас, у́чуть», — с сожалением подумал Вадим. — Душевный человек был…»

Собрание единогласно решило: принять товарища Ремеза В. У. в члены партии. Посмертно. Посмертно были приняты в ряды коммунистов Харламов Михаил Степанович, Шамшин Иван Васильевич, Кураев Федор Андреевич, другие отличившиеся при прорыве вражеской обороны и форсировании Гауи…

Затем капитан Кучеренко зачитал заявление сержанта Лаврова Вадима Павловича.

— Из рекомендующих, — сказал капитан, — присутствует только один — Воронков Тимофей Егорович. Старший лейтенант Мамонов — от комсомольской организации — погиб. В тяжелом состоянии отправлен в госпиталь старший сержант Николаев, наш разведчик, Какие вопросы будут к вступающему?

— Пусть расскажет свою биографию, — предложил кто-то из сидевших на куче соломы.

— Пожалуйста, расскажите. Но кратко, — предупредил капитан Кучеренко.

Вадим встал.

— Родился я 22 сентября 1926 года в селе Лебедевка Тамбовской области. Родители — колхозники. Учился в школе. Из десятого класса взят в армию. Закончил снайперскую школу в Суслонгере Марийской АССР. И вот на фронте. Отец ранен, лежит в госпитале. Брат — танкист, воюет. Дома остались мама, братишка с сестренкой. — И замолк. Думает: «Что же еще сказать?»

— Есть еще вопросы? — спросил Кучеренко.

Приподнялся старший лейтенант Петров:

— С Уставом партии знакомы?

Лавров достал из противогазной сумки красную книжечку, показал ее.

— Вот он, Устав. Несколько раз перечитал его. Все положения знаю.

Петров еще спросил:

— Личный снайперский счет какой?

— В обороне двадцать четыре убитых фашиста. А в наступлении — кто же их считает?

Больше вопросов не было. Слово для выступления взял майор Воронков. Он подошел к столу, чтобы видно было всех, и начал:

— Отделение снайперов, где сержант Лавров командиром, все мы хорошо знаем. Воюют они на совесть. В обороне заставили фашистов на брюхе ползать. Сколько жизней солдатских спасли от их снайперов и пулеметчиков! Даже в плен вон разведчика взяли. В наступлении, смотрите, как помогают! В бой с двумя танками вступили. При форсировании не раз стрелков выручали. Одним словом, молодцы. И дисциплина у них хорошая. С сержантом Лавровым я, как рекомендующий, не раз беседовал. Это грамотный младший командир, хорошо разбирается в обстановке, в политических вопросах. У меня одно предложение: принять товарища Лаврова кандидатом в члены ВКП(б).

Капитан Кучеренко добавил:

— Согласен с майором Воронковым. Я видел сержанта Лаврова и его подчиненных, когда они вступили в бой, сопровождая Знамя части. Прямо скажу, лихо действовали. Быстро фашистов усмирили. Я за то, чтобы принять Лаврова в партию. Другие мнения есть?

Других мнений не было. Все проголосовали «за».

— Поздравляю, — сказал Кучеренко. — Кандидатскую карточку получите, очевидно, уже на другом берегу Даугавы. Надеемся, что снайпера будут там в числе первых.

Лавров встал и хотел выйти, полагая, что с ним все решено. Но председательствующий остановил его.

— Оставайтесь, вы теперь имеете полное право участвовать в работе собрания.

Потом выступил майор Воронков. Он сказал, что завтра полк должен форсировать Даугаву. Сейчас идет подготовка к этому. Правда, фашисты еще удерживают прибрежную часть полуострова Мангалю. Но позиции их там весьма слабы, долго не продержатся. Командир полка принял решение нанести удар на рассвете. Он сейчас на переднем крае вместе с командирами батальонов уточняет обстановку, ставит задачу непосредственно на местности. Что требуется от коммунистов? Прежде всего добиться, чтобы каждый солдат, сержант, офицер твердо знал, что ему надо делать, какую задачу решает он, отделение, взвод, рота. Дальше, нужны переправочные средства. Катеров и самоходных паромов у нас нет. Вся надежда на рыбацкие лодки. Они есть, но припрятаны, затоплены. Надо найти их. Кстати, во втором батальоне заранее об этом побеспокоились. Там нашли местных жителей, и те показали, где есть лодки. Тот, кто будет сооружать паромы, должен учесть — река в устье глубокая, течение быстрое. Шестами тут не управишься. И еще. Надо сделать так, чтобы в каждой группе переправляющихся был коммунист. С него должны брать пример бойцы. Он цементирует, сплачивает группу. Он же первым и ступает на западный берег Даугавы. Именно первым. А там, после высадки, ни в коем случае не задерживаться у воды. Несмотря ни на что — дальше от берега. Место, куда будем высаживаться, песчаное. Деревьев там почти нет. Много барханов, дюны. Соответственной должна быть и тактика. Более детально задачи получите на местах.

После майора Воронкова выступили старший лейтенант Петров, сержант из первого батальона с тремя медалями «За отвагу» и странной фамилией — Боягузов, начальник штаба майор Стороженко. Было принято решение. Основной смысл его сводился к тому, что в решающих боях за Ригу коммунисты полка должны быть постоянно на острие атаки.

В домик, где остались девушки, Лавров возвращался вместе с замполитом. Тимофей Егорович почти всю дорогу молчал. Вадим понимал: Даугава — это не Гауя. Не на сотню метров в устье разлилась. Да и кто знает, что гитлеровцы на том берегу приготовили? Чем и как встретят? Говорят, будто особых укреплений там нет. Может, не было, а сейчас уже есть. Вот и думает комиссар. Был бы Николаев здесь, наверное, не пришлось бы гадать. Тот непременно побывал бы уже на том берегу. Эх, Коля, Коля! Где ты сейчас? По твоей рекомендации я стал в партийный строй. Как бы заменил тебя. Но это только количественно. А по-настоящему-то разве тебя кто может заменить! Даю тебе слово: всю жизнь буду стараться оправдать твое доверие, быть достойным тебя.

— Как думаете, девушки спят уже? — не поворачиваясь, спросил майор.

— Наверное, спят. Ведь почти сутки на ногах. Промокли, устали. Теперь согрелись, покушали и спят.

Вошли тихо. Ступая на носки, Тимофей Егорович направился в свою комнату.

— Разрешите, товарищ майор, и я с вами? — попросился Лавров.

— Пожалуйста, пожалуйста, — согласился замполит. — Не пойдете же вы сейчас на женскую половину. А у меня как раз есть любопытные бумаги. Поможете в них разобраться.

Зашли в комнату. Просторная. Наверное, у хозяев тут была гостиная. Посередине круглый стол, вокруг него — стулья. У стены — широкий диван.

— Снимайте вещмешок, раздевайтесь, — говорил майор. — Винтовку поставьте в угол. Ах, хотите положить на кресло? Не возражаю. В угол ставят только провинившихся… А снайперам надо не один раз спасибо сказать. Кстати, почему вы не носите орден Славы? Еще не вручили? Потороплю, непременно потороплю. А теперь проходите к столу. Хочу кое-что показать. Как у вас со знанием немецкого?

— От школы осталось «Анна унд Марта баден», а армейское еще короче: «Хенде хох!»

— Не густо, — констатировал замполит. — У меня запас побольше. Хоть с трудом, но вот этот документ разобрал. У убитого эсэсовца нашли. Называется «Дарственная грамота». В ней написано, что Эберхард Шлемке является владельцем мастерской в городе Риге по улице Слокас, полученной от имени фюрера «за боевое отличие и ревностное отношение к службе». Каково, а! У этого же эсэсовца нашли и другую дарственную грамоту. Вот она, смотрите. «На владение хутором Зварде Ауцкой волости Елгавского уезда». Но, обратите внимание, выписана была на другое имя. Эберхард Шлемке аккуратно подтер его. Наверное, готовил себе. Может, спер у того, кому она была выдана, или кокнул его. А чего? В мире капитала все возможно. Нет такого преступления, на которое бы там не могли пойти.

Майор взял в руки еще несколько грамот. Содержание их было одинаковым: «за боевое отличие и ревностное отношение к службе». Только фамилии стояли разные. Разными были и адреса объектов: участков земли, мастерских, частных домов и т. п.

— Как думаете, — Тимофей Егорович пристально взглянул на сержанта, — зачем фашисты все это делают?

— По-моему, не от хорошей жизни, — ответил Лавров. — Бегут их солдаты, отступают. А такими вот подачками они хотят заставить их воевать. Надеются, что за «свою» мастерскую или хутор новоявленный хозяин будет биться до последнего вздоха.

— Совершенно с вами согласен, — майор бросил на стол грамоты. — Другой цели у фашистского руководства и быть не может. — Встал из-за стола, достал из кармана куртки, висевшей около двери, пачку «Беломора», закурил. — И знаете, им кое-что удается. Сопротивление-то гитлеровцев возросло, ожесточилось.

— Это правда, — согласился Лавров. — Вроде и деться некуда, а в плен мало сдаются. Хотя и дураку теперь ясно, что дни их сочтены.

Замполит одобрительно улыбнулся.

— Обстановку оцениваете правильно. Сразу видно, что человек партийный.

В дверь постучали.

— Пожалуйста! — громко произнес майор.

Вошла Лида Ясюкевич с дымящимся котелком.

— Мы чай вскипятили, — сказала она. — Разрешите и вас угостить.

— А чего же в котелке? — удивился Тимофей Егорович. — Там посуда есть. Сам видел.

— Знаете, — смутилась Лида, — в котелке привычней и вроде вкуснее.

— Ну, если так, — улыбнулся майор, — то ставьте на стол. Вот сюда, на газету. Я сейчас достану колбаски, хлеба. Есть и сахар. Присаживайтесь с нами, хозяйкой будете.

— Извините, не могу. Девочки уже спят. И я хочу хоть часок подремать.

— Желание дамы — закон для рыцарей, — слегка подняв руку, сказал Тимофей Егорович.

Но Лида почему-то продолжала стоять у двери.

— Может, у вас есть секретный разговор с командиром отделения? — спросил у нее замполит. — Тогда я выйду.

— Да нет, что вы! Просто я хотела доложить, что Ане Шилиной передали сегодня письмо. Нашлась ее сестренка, в Красноярском крае она, в детском доме. Жива, здорова. Письмо это получил старший лейтенант Мамонов. Оно в полевой сумке у него лежало. Прислано на его имя. Выходит, он тоже искал Настеньку, так звать девочку. Наверное, хотел сам обрадовать Аню, да не успел. Мы ей не говорили, что Лени Мамонова уже нет. И очень просим вас не говорить при ней о его гибели. Они были друг другу далеко не безразличны.

— Вот это для меня новость, — как бы про себя сказал Тимофей Егорович.

— Аня — очень впечатлительный человек, — продолжала Лида, — и ей трудно будет перенести сразу и радость огромную, и горе большое. Мы потом сами найдем подходящий момент и скажем.

— Молодцы, девушки, что так заботитесь друг о друге, — Тимофей Егорович подошел к Лиде и по-отцовски полуобнял ее за плечи. — Мы с сержантом Лавровым обещаем молчать. Только ведь о гибели старшего лейтенанта Мамонова знает почти весь полк. И Шилина может услышать об этом не из наших уст.

— Мы долго скрывать не будем, — ответила Лида. — Только момент подходящий выберем.

После ухода Лиды майор и сержант долго сидели молча. Обжигаясь, прихлебывали чай из металлических кружек. Каждый думал о чем-то своем. Зазуммерил телефон — он темной коробкой лежал на подоконнике. Тимофей Егорович снял трубку.

— Я понял вас, — выслушав, сказал он, — обязательно буду. Через два часа отправлюсь туда. Да, да, до рассвета буду на месте. — Положил трубку, крутнул ручку, давая отбой. Лаврову пояснил: — Командир полка звонил. Надо во второй батальон идти.

— Разрешите и мне с вами?

— Одному?

— Нет, со всем отделением. Майор Стороженко еще утром поставил нам задачу прикрывать переправу.

— Если так, то не возражаю. Но сейчас спать. Два часа. Сдвигайте кресла и ложитесь. Я — на диване.

Проснулся Лавров оттого, что услышал шаги. Открыл глаза — это уже одевался майор Воронков.

— Все, кончай ночевать, — весело проговорил он. — Делайте побудку и «стеклышкам». Через пятнадцать минут выступаем.

Девчата поднялись быстро, оделись, даже по кружке кипяточку успели выпить: плита еще не остыла и чай на ней стоял горячий. Вышли на улицу. Темно, мокро. Тимофей Егорович прикрыл за собой дверь, что-то сказал часовому, прохаживавшемуся около окон, повернулся к снайперам:

— Теперь вперед. Только, пожалуйста, не отставайте.

От дома сразу взяли вправо. Надо было выйти почти к самому морю, чтобы потом через перешеек попасть на полуостров Мангалю. Даугава в устье своем много всяких проток, заливчиков наделала. Один из них чуть не отхватил от суши солидный кусок. Но вовремя остановился, предоставив рыбакам из Вецаки удобную бухту.

По узкой полоске земли, а точнее — песка, отделяющей море от бухты, и шла сейчас группа. Впереди майор, за ним — снайпера. Шли больше молча, переговаривались изредка, вполголоса. Видно было метров на пятьдесят. И как замполит угадывал направление, одному ему известно. Под ногами все время был песок. Хоть и мокрый, но все равно вязкий. Наконец ступили на твердое. Дорога! Идти стало полегче.

Среди доносившегося с переднего края гула, шумов моря и сосен вдруг послышался лошадиный всхрап. Приостановились. Да, впереди кто-то ехал. Слышно было пофыркивание лошади, громкое чмоканье губами и хриплое: «Но, пошла быстрей». Догнали. Оказался ефрейтор Хилько, повар. Света Удальцова аж запищала от радости, будто сто лет не видела самого родного человека. Вскочила на повозку и, крепко обняв ефрейтора, положила голову ему на плечо.

— Дорогой ты наш Игнатушка, — говорила она ласково, — кормилец наш, как же мы по тебе соскучились, отощали все.

Повар довольно крякнул, но тут же сделал строгое лицо и со словами: «Досыть, доня, не шуткуй», дал ей в руки вожжи, сам спрыгнул с повозки, подошел к замполиту. Доложил, что в первом батальоне прямым попаданием снаряда разнесло кухню как раз в тот момент, когда готовился ужин. Пока получат новую, подберут повара, заложат продукты — времени пройдет много. Солдаты могут остаться без горячей пищи. Вот он и решил приготовить им кашу с тушенкой, вскипятить чай у себя на кухне. Запас продуктов был. Сварил, разложил по термосам, загрузил повозку и в путь.

— Молодец, Игнат Михеевич, — пожимая руку ефрейтору, сказал майор. — Это по-отцовски. Объявляю вам благодарность.

— Служу Советскому Союзу! — негромко, но торжественно ответил повар.

— Вы дорогу в первый батальон хорошо знаете? — спросил Воронков.

— Хорошо. Все время прямо, а потом немного влево. Около развилки меня встретят два солдата и проводят к КНП.

— Тогда к вам есть просьба: возьмите с собой девушек-снайперов. Комбату скажите, что присланы в его распоряжение. Сержант Лавров, кого вы пошлете в первый батальон?

Вадим на мгновение задумался. Поначалу он хотел, чтобы Удальцова и Шилина шли с ним во второй батальон, но, видя, насколько хорошо устроилась Света в повозке, решил: пусть едет. Вместе с ней отправились Аня и Наташа с Мариной. Остальные вслед за майором Воронковым свернули с дороги на тропинку и вскоре вышли на опушку леса. Там и располагался батальон капитана Портона. Снайперов немного проводил посыльный. Потом они разделились: Надя Чуринова и Рита Кулдзиня двинулись в четвертую роту, а Лида Ясюкевич и Дина Абрамова — в пятую. Сам Вадим решил расположиться на стыке пятой и четвертой рот. Их цепи залегли вдоль редких, пожухлых кустов. Выбирая место, где бы можно было оборудовать позицию, Лавров услышал тихий говор. Присмотрелся. За невысоким кустом стоял пулемет. Рядом — два человека. Один рассказывал другому:

— Был у нас в школе учитель. Иваном Максимовичем звали. Он географию преподавал. Интереснейший человек! Есть у некоторых людей слова-паразиты: «так сказать», «вот это», «видите ли», ну и другие. У Ивана Максимовича таким паразитом было «извините за выражение». Употреблял он его к месту и не к месту. Заходит, например, в класс и говорит: «Сегодня прошу сидеть тихо. К концу урока к нам придет, извините за выражение, директор». А однажды вбежал запыхавшийся, снял очки, протер их, потом вдруг глаза у него округлились. Мы смотрим на него, ничего не понимая. Он торопливо похлопал себя по бедрам, по нагрудным карманам гимнастерки, как бы ощупывая их, и вдруг виноватым голосом произнес: «Извините за выражение, портфель дома забыл».

Напарник от души рассмеялся:

— Выходит, он портфель в карманах искал. Ну и чудак! А у нас по алгебре была такая модница. Сразу после института пришла. Еще не замужем. И вот однажды…

«Ясно, что вчерашние школьники собрались, — определил Вадим. — Потому и воспоминания только о школе. Других-то еще нет». Нарочно кашлянул, чтобы привлечь их внимание. Один из лежавших привстал, клацнул затвором автомата:

— Стой, кто идет?.. Валька, это ты?

— Нет, это не Валька, — ответил Лавров. — Это, извините за выражение, снайпер.

— A-а, подслушал. Мы третьего номера ждем, за ужином пошел. Давай располагайся. Утречком, глядишь, огоньком поддержишь.

Место для окопа сержант выбрал себе рядом, за соседним кустом. Начал рыть. Песок легко поддавался лопате. Там, поглубже, он был уже сухим. Расчистил как надо, утрамбовал бруствер, залег. Третий номер Валька пришел с двумя котелками, и соседи принялись за ужин. Приглашали Вадима, но он отказался: пригрелся, не хотелось вылезать из окопчика.

Над передним краем висели темень, тишина. Лишь изредка простучит пулеметная очередь, огненной лентой распорет ночь трассирующий снаряд. Хорошо слышно, как неподалеку тяжело вздыхает Балтика. Сколько горя, сколько слез и крови видело это море! Сколько людей погребло в волнах своих! Оттого и седым стало, оттого и вздыхает тяжко.

И вдруг спереди донесся стон, потом голос истошно-жалобный, молящий:

— Братцы, помогите! Братцы-славяне помогите!

Вадим приподнялся в окопе. Перестали есть пулеметчики. Раненый, наверное, зовет. Но как он оказался там, впереди всех? А оттуда снова скребущий душу голос:

— Братцы, спасите, умираю! Братцы-ы!..

— Валька, прикрой котелки, чтобы каша и чай не остыли, — попросил тот, что рассказывал про школьного учителя. — Мы с Петром сползаем, поможем этому славянину. Может, кровью истекает.

Зашуршал песок. Два силуэта вскоре растворились в темноте. А навстречу им уже тише, умоляюще:

— Братцы, родимые, помогите!

Прошло еще минут пять. И вдруг там, откуда несся стон, раздались крики, сухо треснула автоматная очередь. Потом еще, еще… Ухнула граната. И тут же все разом стихло.

Что случилось? Кто в кого стрелял? Лавров был в недоумении. Может, Валька — третий номер знает? Поднялся из окопчика, пошел к нему. Тот тоже понятия не имеет.

Стали ждать вместе. Должно же что-то проясниться. В томительном ожидании каждая минута часом кажется. Наконец послышалось кряхтение и вроде всхлипы. «Наверное, раненого тащат», — подумал Вадим. Пригляделся. Точно. Один взвалил на себя и ползет. А где же другой? Отстал, что ли? Вместе с Валькой поспешили на помощь.

— Это ты, Петро? — спросил напарник Вадима. — А где Вовка?

— Вот Вовка, рядом. Нет больше Вовки.

Скрипнув зубами и ткнувшись головой в землю, Петро заплакал по-мальчишески горько, навзрыд. — Сволочи, суки последние! — бил он кулаками по песку. — Да разве это по-солдатски? Кто же так воюет? Ты обмани, но по-честному… Какого человека убили! Какого человека! — Поднялся на локоть, повернул голову. — Ну вот ты, Валька, ты, снайпер, скажите мне: хоть и фашист, но должно же у него быть что-то человеческое? Умирающий зовет на помощь. Мы ползем. Мне в тот момент было все равно, кто он — свой или чужой. Раз просит, значит, надо помочь. А они, суки, ловушку устроили. Подсадную утку крякать заставляли. «Языка» хотели взять. Вовка первым полз. До этой падали ноющей метров пять оставалось. Тут двое на него и накинулись. Он успел вывернуться. Одного рубанул из автомата, а другой — его, почти в упор. Живыми я их не выпустил. И «крякву» тоже. Но Вовку кто мне вернет? За такого друга мне и сотни вонючих мало… Ну сволочи, ну гады! Знают, что русское сердце жалостливое, вот и заманили. Что же я теперь матери его напишу? Он у нее единственный был…

Тело друга положили около куста, прикрыли плащ-палаткой. И только теперь Валька заметил, что у Петра правая щека вся в крови.

— Ты ранен?

— Пустяки. Осколками от гранаты зацепило. Немного саднит, и голова кружится. Перевяжи.

— А может, в тыл? Ранен-то в голову.

— Кому говорю — перевязывай! — резко бросил Петро и, когда третий номер стал бинтовать, добавил спокойнее: — Скоро рассвет, в атаку идти. Один, что ли, будешь с пулеметом? Соображать надо. Почувствую себя плохо — сам уйду.