Там, за передним краем

До свиданья, «стеклышки»! До свиданья, милые!

С тяжелыми боями полк продвигался вперед. Фашисты цеплялись за каждый выгодный участок. А если не цеплялись, то делали так: формировали небольшие отряды автоматчиков, сажали их десантом на танки или автомашины, и как только приближались наши подразделения, эти десанты выскакивали из засады, открывали огонь из ручных пулеметов, автоматов и тут же на машинах быстро скрывались. «Кусались» иногда и бандиты-националисты, оставляемые гитлеровцами при отходе. Укусы их были хоть и не сильными, но чувствительными. В частности, в одной из вылазок они тяжело ранили повара Игната Хилько.

16 октября утром полк вышел к широкой, полноводной Лиелупе. Мосты через нее были взорваны. Форсировать решили на подручных средствах. И опять в числе первых был батальон капитана Портона.

Гитлеровцы почему-то думали, что высадка будет произведена с моря. Их ввели в заблуждение действия нашей авиации: краснозвездные самолеты все время летали вдоль морского побережья. Соответственно и оборону свою строили. Вот почему высадившиеся на левом берегу Лиелупе подразделения были для них полной неожиданностью.

Преследуя отступающего противника, 98-я Ропшинская Краснознаменная дивизия освободила Лиелупе, завязала бой за Булдури. Проходили они тяжело. Дело в том, что пехота в этот день воевала без поддержки артиллерии. Подтянуть ее, подвезти снаряды не было никакой возможности: дороги и мосты были разрушены. Гитлеровцы поняли это. Если поначалу отступали поспешно, то потом сопротивление их стало возрастать. Наши подразделения несли ощутимые потери, особенно от огня орудий и минометов.

В этих условиях перед снайперами была поставлена задача уничтожать расчеты, корректировщиков огня. Выявлять местонахождение артиллеристов особого труда не составляло: они выкатывали пушки главным образом на прямую наводку и громогласно заявляли о себе. Сложнее было с минометчиками и коррректировщиками. Первые прятались за стенами домов, густыми посадками сосняка, вторые использовали в основном чердаки островерхих коттеджей. Но их все равно находили, выкуривали. С артиллеристами расправлялись из-за укрытий. Стали «подбирать ключи» и к минометчикам. Искали здания, что повыше, забирались на крыши и оттуда били.

Надя Чуринова и Рита Кулдзиня вместе со стрелками продвигались вдоль главной улицы Булдури. Внезапный минометный огонь прижал их к земле. Откуда били — понять было трудно: осколки не давали поднять головы. На другой стороне улицы был большой дом. Рита показала на него.

— Давай туда, — предложила она. — Проберемся на чердак и через слуховое окно найдем их. Я перебегаю первой, а ты прикрой меня. Потом я тебя. — Чуринова кивнула в знак согласия.

Выждав, пока прогремели взрывы очередного залпа, Рита быстро вскочила и, пригнув голову, побежала на другую сторону улицы. Два или три метра оставалось ей, чтобы скрыться в подъезде большого дома. Но не успела…

Всякое случалось на войне, порой и такое, что трудно и представить. Невероятное, жуткое случилось и в этот раз. Мина попала прямо в Риту. Не рядом, не около, а прямо в чуть пригнутую голову.

Надя, наблюдавшая за подругой, вдруг увидела, как над Ритой сверкнула вспышка. И будто большой бутон алой розы распустился. Какое-то мгновение Рита стояла, даже сделала шаг вперед, потом рухнула на землю. Надя в ужасе закрыла лицо руками…

Вот такой, в виде огромного алого бутона посреди улицы, осталась навсегда в ее памяти верная подруга, славная Риточка, которая всей душой любила родную Латвию. За нее она отдала самое дорогое — жизнь.

…К вечеру 16 октября полк подошел к Дубулти. И сразу напоролся на мощный, хорошо организованный пулеметно-пушечный огонь. Пришлось залечь. Бойцы начали зарываться в землю. То тут, то там спорадически вспыхивали ожесточенные перестрелки. Вывод следовал один: без должной подготовки двигаться вперед не резон. Нужна поддержка артиллеристов. А они отстали.

В сумерки на переднюю линию 4-го полка прибыл командир дивизии. В сопровождении майора Воронкова, своего адъютанта — худого, с тонкими усиками старшего лейтенанта и старшины Болдырева он пробирался от одного взвода к другому, беседовал с солдатами и то и дело подносил к глазам бинокль. Смотрел пристально. Вот они, Дубулти! Рукой подать. А не возьмешь. Все вроде так, как и в Булдури: сосны, песок, коттеджи. Впечатление такое, будто тянется один населенный пункт. Чистый, прилизанный, не трудовой. Но у Дубулти есть одна особенность, которая хорошо видна на карте: в том месте, где залегли сейчас 4-й и 166-й полки, глубоководная Лиелупе делает крутую петлю. И от моря ее отделяют два с лишним километра. Вот на этой узкой полоске между морем и рекой фашисты и подготовили оборонительные позиции с тщательно продуманной системой огня.

Какой ключ к ней подобрать? Есть ли хоть малая щелочка в обороне? Полковник Никаноров смотрит в сторону немецких траншей. Дзоты, колючая проволока… А мины, наверное, натыканы на каждом метре. Комдив чуть поднял бинокль. В сизоватых сумерках сквозь верхушки сосен видны черепичные крыши домов. И над ними — шпиль собора. Он почти в центре Дубулти. Прекрасное место для наблюдательного пункта. Артиллерия, конечно, будет бить по нему. Но сколько надо выпустить снарядов, чтобы ослепить корректировщика! Да и не так просто попасть из пушки в такую узкую щель.

Полковник повернулся к майору Воронкову:

— Ну что, комиссар, будем делать? Торчит собор, как кость в горле.

— Так ведь кость, Николай Сергеевич, можно и ножичком выковырнуть. Тем самым, которым наши разведчики так отменно орудуют.

Туманно ответил Воронков, но полковник понял. Чуть склонив голову набок, он внимательно посмотрел на замполита, улыбнулся:

— И где ты только научился чужие мысли читать? Я ведь тоже подумал об этом. Но не слишком ли дерзко?

— Хороший замысел всегда дерзкий.

— Добре. А как ты все это представляешь? — Командир дивизии положил бинокль на бруствер окопа, сам ближе подвинулся к Тимофею Егоровичу.

— Пока никак, — ответил тот. — Одно понимаю; к рассвету собор надо захватить.

Комдив задумчиво молчит. Потом негромко произносит:

— Заманчиво. Но чтобы сделать это, нужны отчаянные люди.

— Жаль, что нет нашего Николаева, — вздохнул майор. — Тот бы нашел лазейку.

— Стоп! — вспомнил вдруг полковник. — Есть у меня на примете один лейтенант. Хитрющий, самого черта вокруг пальца обведет. Но и зря на рожон не полезет.

— Кто же это такой?

— Лейтенант Мотовилов, из сто шестьдесят шестого полка. Думаю, что он справится. — Подозвал адъютанта. — Володя, свяжись с командиром сто шестьдесят шестого, пусть срочно пришлет сюда лейтенанта Мотовилова.

Старший лейтенант козырнул и, пригнувшись, побежал к командно-наблюдательному пункту батальона, где был телефон.

— Могли бы и в четвертом найти храбреца, — обиженным тоном произнес замполит. — Лейтенант Павлов, например.

— Тут дело такое: впереди храбрости смекалка должна идти. Понял, комиссар? Лейтенант Мотовилов хоть и не козырист, но находчив.

Полковник берет бинокль, снова смотрит на Дубулти. Изредка ухают мины, то с нашей стороны, то с немецкой раздаются пулеметные очереди. Совсем рядом неумолчно шумит море. Небо сплошь закрыто тучами. Но дождя нет. Только ветер, холодный и влажный, пронизывает насквозь.

Прибежал лейтенант Андрей Мотовилов. Невысокого роста. Темный пушок над верхней губой. Пилотка чуть сдвинута назад. Лицо улыбчивое.

— Сколько вам лет? — спросил Тимофей Егорович.

— Двадцать уже, — ответил лейтенант.

— Коммунист?

— Нет, комсомолец. — И смотрит выжидающе на командира дивизии.

— Есть одно дело, — проговорил тот. — По-моему, интересное. Видишь собор? Да, да, тот самый, в Дубулти. С него всю дивизию нашу видно. Надо лишить немцев такой возможности.

— Взорвать? — оживился лейтенант.

— Для этого ума большого не требуется. А вот захватить его да продержаться до рассвета, пока перейдем в наступление, — дело иное. За тем и пригласили тебя. Сможешь?

Лицо лейтенанта посерьезнело. Молчит, кусает губы. Смотрит на часы, потом на командира дивизии.

— Надо обмозговать. Разрешите, через пятнадцать минут доложу свое решение.

— Ну что ж, обмозгуй, подождем.

Мотовилов отошел в сторону, достал карту, развернул. Ничего не видно. Снова сунул ее в планшет. Присел на корточки, стал чертить прутиком на песке. Задумался. Смотрит в сторону Дубулти, загибает пальцы. Поднялся, руку — к пилотке:

— Товарищ полковник, собор можно захватить и удержать. Для этого нужны человек восемь, но таких, чтобы все умели. Четверых я знаю. Из них один сапер. Еще бы пару разведчиков да стрелка меткого.

— Есть у вас такие? — комдив взглянул на Воронкова.

— В четвертом Краснознаменном-то? Конечно! — Майор подозвал старшину Болдырева. — Слышал разговор? — Тот кивнул. — Быстренько вон к тому каменному дому. Там начальник штаба. Передашь: срочно сюда двух разведчиков и снайпера.

— В полной экипировке, — добавил Андрей Мотовилов. — Патронов пусть возьмут побольше.

Проводив взглядом убегавшего старшину, полковник повернулся к лейтенанту:

— А теперь докладывай, что надумал.

— Разрешите, я схемку нарисую. — Подошвой сапога Мотовилов разровнял небольшую площадку, провел прутиком ломаную линию. — Вот передний край. Справа — море, слева — река, впереди — Дубулти. — Прутик чертит дома-квадратики, треугольник. — Это собор. Прямо к нему не пройти. Тут глухо. Со стороны моря — тоже бесполезно. Немцы ждут оттуда десант, весь берег колючей проволокой опутали, мины повсюду насовали, пулеметчики дежурят. Сподручнее пробраться вот здесь, у реки. Почему? Наши с той стороны подошли. Фашисты от берега держатся подальше, уверены, что форсировать Лиелупе здесь никто не будет. Вот тут, у самой воды, мы и прошмыгнем.

— По-моему, замысел правильный, — одобрил комдив. — Хочу добавить: как только вы двинетесь, мы по центру небольшую заварушку устроим, постреляем, «ура» покричим. Отвлечем фашистов.

— Это будет в самый раз, — сверкнул белозубой улыбкой лейтенант. — Нам бы только через передовую пробраться. А там знаем, что делать.

— Предположим, — сказал полковник, — пробрались вы к собору. А дальше?

— Около него, конечно, часовой. — Для наглядности Мотовилов ткнул прутиком возле треугольника. — Надо снимать. Как? Будем смотреть по обстановке. Лучше — ножичком. А нет — так из винтовки. Под общий шумок. Но чтоб наверняка. Потому и снайпер нужен. Внутри собора тоже особенно шуметь не будем. Ребята мои умеют работать ножичками и прикладиками.

— Годится, — согласился командир дивизии. — Как только захватите собор, с колокольни его дадите вверх две очереди трассирующими и красную ракету. Батальоны к рассвету будут готовы атаковать.

Через несколько минут вместе со старшиной Болдыревым прибыли Ушаков, Туголуков и сержант Лавров. Лейтенант придирчиво осмотрел их, два раза повернул кругом. Потом снова приложил руку к головному убору.

— Все нормально, товарищ полковник. Разрешите идти?

— Так не забудь: две очереди трассирующие вверх и красную ракету впридачу, — напомнил комдив, пожимая на прощанье руку Мотовилову.

Качнув головой разведчикам и Вадиму, чтоб следовали за ним, лейтенант пошагал в темноту. На ходу стал пояснять:

— Веселенькое дельце предстоит. Надо оккупанту спинку почесать. Да так, чтобы спинка эта огнем заполыхала. Сейчас соберемся всей группой, разложим все по полочкам…

К реке спустились далеко за полночь. Лейтенант еще раз повторил порядок следования:

— Впереди идут сапер и Богданов. Сапер землю нюхает, каждую кочку ощупывает, а Богданов — кусты и всякие там окопы. Поняли? Чтоб всё видели и чуяли. За вами идем я, снайпер и разведчики из четвертого. Прикрывают Завязкин и Гулько. Наш союзник — тишина. Ни одного выстрела. В случае необходимости — ножички, прикладики. У разведчиков финки есть. А у тебя, снайпер?

Вадим молча достал кинжал с надписью «Аллес фюр Дойчланд». Надя, когда хоронили Риту, взяла у нее из рюкзака и передала сержанту.

Мотовилов взвесил кинжал на руке:

— О-о, эсэсовский! Трофей, что ли?

— Не мой, а память — до конца войны.

Ночной темноте ни минуты не давали покоя. То и дело прошивали ее трассирующие светлячки, бурыми сполохами озарялись то одна сторона, то другая. Здесь, под бережком, было спокойнее. Но холодно и сыро. Солдаты прижались друг к другу: так теплее.

— Можете подремать малость, — сказал лейтенант, взглянув на часы. — А я послушаю, как жизнь идет у фашистов. Между прочим, интереснейшее занятие и небесполезное.

Вадим вроде только сомкнул веки. Вдруг чувствует, кто-то каску на нем приподнимает. Открыл глаза — лейтенант. Улыбается:

— Пора, брат, пора…

Первыми двинулись в путь сапер и Богданов — угрюмый, сутуловатый разведчик весом около сотни килограммов. Было условлено: если путь свободен — включить зеленый свет фонарика, опасность — частые мигания красного света.

Минуты через три поднялась и основная группа. Шли у самого уреза воды. Неожиданно над головами просвистела одна очередь, за ней другая. Высоко в небо взвилась ракета. Неужели заметили? Прижались к земле. И тут загремело, заухало справа. Донеслись протяжные крики «ура».

— Комдив врага отвлекает, — пояснил Мотовилов. — Хлопцы, под шумок быстрее вперед!

Идут согнувшись до предела. Чуть носами за землю не цепляют. Уже должен быть передний край немцев. Неожиданно заморгал красный фонарик. Послышалась возня, лязгнул металл, кто-то вякнул. Несколько секунд тишины. Блеснул зеленый лучик. Подползли.

— На окоп наткнулись, — доложил Богданов. — У самого берега. Сидел в нем один, дремал. Я его и…

Дальше все шло без приключений. Попадались окопы, но в них никого не было: холодно, ушли, наверное, в землянки греться. Повернули от реки вправо. Кусты, канавы, деревья. Начались постройки. Жались к изгородям, стенам. Наконец, собор. Внушительная громадина. Присмотрелись: неподалеку от массивных дверей ходит часовой. Изредка останавливается и стреляет вверх из ракетницы. На какие-то мгновения все вокруг заливает мертвенный свет. В нем хорошо видно и самого фашиста. Думали, что он один у собора. Нет, при очередной вспышке ракеты увидели на углу и второго.

— Подстраховывают друг друга, — тихо сказал Мотовилов. — Подобраться нельзя. Вся надежда теперь на тебя, снайпер. Выбирай момент, когда треску много, и бей под шумок. Но так, чтобы он не пискнул.

Вадим снял чехол с оптического прицела, колпачки. Взглянул. Видно плохо, но лучше, чем без оптики. Стал на колено, прижался к стене. Гитлеровец почти все время ходит взад-вперед. Но вот остановился, выстрелил из ракетницы, поднял голову, смотрит на искрящийся свет. Хорошо видно лицо. Пенечек снайперского прицела замирает на самом виске. Где-то ухнула мина. Вадим мгновенно утопил спусковой крючок. Часовой мешком осел на землю. Погасла ракета. Сгустилась темнота.

— Молодец, — шепнул лейтенант. — Следи за вторым. К нему поползли Гулько и ваш юкагир.

Томительно тянется время. Вадим не спускает глаз с часового. Тот подозрительно озирается, смотрит за угол: что-то не видно напарника. Мелькнула тень. Негромкий вскрик. Мигает зеленый лучик. Все бегом к собору.

Рядом с массивными дверями — маленькая дверца. Вроде калитки. Закрыта изнутри. Постучали. Ни звука. Еще раз. Скрипнул засов.

— Эберхард, дас ист ду? — спросил заспанный голос.

— Я, я, — сдавленно произнес Андрей Мотовилов.

Со словами «вас ист лёс?» немец приоткрыл дверь и даже ойкнуть не успел. Переступив через него, первым в небольшой коридорчик вскочил лейтенант. Богданов оттащил с прохода убитого.

— Приготовились! Ножички, прикладики… — Мотовилов распахнул дверь в большой высокий зал. Все замерли в удивлении. На полу вповалку лежали человек пятнадцать фашистов. Или перепились, или спали, но ни один из них даже не шевельнулся. У стены, где было прикреплено распятие Христа, стояли радиостанции, телефоны. Не надо быть большим знатоком, чтобы определить — здесь расположился пункт управления.

Неожиданно зазвонил телефон. Гулько, стоявший ближе всех к нему, вопросительно глянул на лейтенанта: дескать, что делать? Тот пожал плечами: а черт его знает!.. Еще звонок, длинный, заливистый. Спавший с краю фашист, не открывая глаз, поднялся, сел. И тут же рядом с ним оказался Ушаков. Хекнув, уложил его ножом на прежнее место.

Вадим подбежал к звонившему телефону, поднял трубку. Кто-то кричал в ней по-немецки. А что — Лавров не понимал. Отдельные слова, вроде, знал: «шляфен», «ферштейн», «трибуналь». Но вместе связать не мог.

— Ответь что-нибудь по-ихнему и положи трубку, — сердито буркнул Гулько.

— Анна унд Марта баден, — первое, что пришло на ум, ляпнул Вадим.

— Вас? Вас? — задохнулась в злобе трубка. Сержант сунул ее в гнездо на аппарате.

И в этот момент раздался выстрел. Наверное, кто-то из гитлеровцев проснулся.

— Бей гадов! — крикнул Мотовилов.

Полоснула автоматная очередь. В ход пошли ножи, приклады. Крики, стон, ругань… Длилось это не больше пяти минут.

— Все, кончено, — устало произнес лейтенант. — Из наших никого не задело?

Задело, и крепенько, рядового Завязкина. Это в него выстрелил проснувшийся солдат. Пуля пробила правое плечо. Ефрейтор Гулько делал сейчас перевязку. Кровь была и на щеке у Ушакова: не успел увернуться от удара ножом. Счастье, что гитлеровец обо что-то споткнулся и лезвие лишь скользнуло по лицу.

— Богданов, проверь все запоры, — распорядился Мотовилов. — Окна и двери забаррикадировать. Приготовиться к бою. Снайпер, ты со мной, на колокольню. Надо своим сигнал дать.

Поднялись наверх. Осмотрелись. Проемы заложены мешками с песком. Оставлены щели для наблюдения. Через них можно и огонь вести. Передний край совсем близко. Его начертание легко угадывается по скрещивающимся траекториям пулеметных очередей. Отсюда, сверху, их пульсирующие линии кажутся даже красивыми, и цвет у них разный: то красный, то огненный, а то голубоватый.

Небо на востоке начало сереть. Скоро рассвет.

Андрей Мотовилов сбросил один мешок, просунул в дыру руку с автоматом и дал вверх две очереди. Вслед за этим выстрелил из ракетницы.

— Сейчас, снайпер, начнется… — взглянув на часы, сказал он. — Мы точно уложились. — И начал укладывать рядом с собой на полу гранаты.

Но началось не тотчас, а минут десять спустя. Через отверстие, к которому прильнул Лавров, было хорошо видно, как группа фашистов пересекла улицу и подбежала к собору. Начали молотить в дверь. Раздались выстрелы. Изнутри молчали, тянули время.

— А мы попробуем их отсюда достать, — с этими словами лейтенант сбросил еще один мешок, взял «лимонку» и, размахнувшись, запустил ее. Вадим видел, как она перелетела через скульптуры святых, возвышавшихся на стене, и рванула перед входом, где собрались гитлеровцы. За первой полетели вторая, третья гранаты. Грохот, стон, крики. Автоматные очереди ударили по колокольне. Из пробитых мешков струйками потек песок.

Вадим заметил, что один из стрелявших прячется за угол дома. Прицелился, выждал, пока тот высунулся, и нажал на спусковой крючок. Гитлеровец ткнулся головой в тротуар.

— Смотри, чтобы пушку не подтянули на прямую наводку, — крикнул лейтенант. — Тогда нам хана.

Может, фашисты и сделали бы это, но передний край вдруг содрогнулся от артиллерийского и минометного залпа. 98-я дивизия перешла в наступление. Сквозь дым и грохот донеслось еле слышное: «а-а-а!..» Оно было подобно волне, родившейся в дали моря: чем ближе катилось к берегу, тем становилось мощнее. Проходят считанные минуты, и огромный вал всесокрушающего «ура» смял, захлестнул вражеские позиции. С верхотуры все это видно, действительно, как на ладони.

Сначала поодиночке, а потом и группками фашисты начали пятиться назад. Прятались за стены домов, отстреливались. Некоторые из них, видимо, думали укрыться и за собором. Но он вдруг ощетинился огнем. С первого этажа через окна, узкие, как бойницы, ударили из автоматов разведчики, сапер. Лейтенант Мотовилов пустил в ход остатки «карманной артиллерии». Патрон за патроном загонял в ствол своей винтовки и сержант Лавров. Стрелял выборочно.

А «ура» совсем рядом. В конце улицы показались темно-зеленые плащ-палатки. Гитлеровцы огрызаются, бьют из пулеметов, орудий. Позади Лаврова с оглушительным треском рванул снаряд. Свалилось несколько мешков, брызнули осколки кирпичей. Лейтенант не успел отвернуться, посекло лицо.

— Уходим! — крикнул он. — Бьют прямой наводкой. Мы свое сделали.

Выскочили на улицу. Мимо пробегают наши, стреляют. Неподалеку от разбитого киоска Вадим увидел Аню Шилину, Свету Удальцову. С ними была и Марина Степаненко.

В одном из переулков по ним вдруг хлестнула пулеметная очередь. Вадим плюхнулся за каменную тумбу. Марина вскочила в приоткрытую дверь здания, но… на противоположной стороне улицы. Осмотрелась и увидела, что фашист засел во флигельке и оттуда бьет вдоль улицы. Пару раз выстрелила по нему. Но толку никакого: самого-то пулеметчика не видно. Надо выкуривать. Быстро перебрала патроны — ни одного зажигательного. Вот он, «закон подлости»! Сколько носила — ни разу не потребовались. Сегодня не взяла — и на тебе. Может, у сержанта есть? Выбрав момент потише, крикнула:

— Зажигательные есть? Я вижу, где он сидит. Надо поджечь флигель, а патронов у меня нет.

У Лаврова патроны с красным наконечником были. Но как их отнести на ту сторону? Не успеешь высунуться — и скосит очередь. Добросить тоже не добросишь. Стоп! Есть же рогатка! Надо попробовать из нее. Не поднимаясь из-за тумбы, стал поворачиваться на бок. Снял одну лямку рюкзака. Повернулся на другой — снял вторую. Расстегнул заветный кармашек. Вот она! Вишневая, отполированная, и резина красная. Достал патроны. Заложил один в кожицу, крикнул Марине:

— Держи!

Оттянул резинку, выпустил. Метра три патрон не долетел. Второй упал рядом, третий и четвертый попали прямо в Марину.

— Хватит! — махнула она рукой и, зарядив винтовку, выстрелила один, другой раз. Подождала минуту, еще выстрелила.

— Есть, командир! — крикнула. — Задымил флигель.

«Спасибо тебе, Сережа Бычков, ученик четвертого класса, — с благодарностью подумал Лавров, снова пряча рогатку в рюкзак. — И твой подарок пригодился».

Фашистский пулеметчик не стал ждать, когда огонь припечет его. Он смотался сразу, как только почувствовал, что пахнет жареным.

И еще раз пришлось залечь снайперам. Почти на окраине Дубулти, рядом с шоссейной дорогой, попали под пулеметный и орудийный огонь. Вжались в землю, ищут цели. Неподалеку, из-за большого дерева, бьет короткими очередями наш «максим». Что-то знакомое показалось Лаврову в лице того, кто держался за рукоятки. Присмотрелся. Да это же Петро! Точно! И голова перевязана. А вот и Валька — третий номер.

Бьет короткими очередями «максим». По кому? Ага, из леса к шоссе пробивается группа фашистов. Строчат из автоматов. Пулемет отвечает им. И вдруг он умолк. Лавров тревожно повернул голову. Петро, отпустив рукоятки, безжизненно ткнулся в землю, чуть позади скорчился Валька.

Не мешкая ни секунды, сержант бросился к «максиму». Осторожно отодвинул убитого, глянул в прорезь щитка и нажал гашетку. Пулемет отозвался легкой дрожью. И тут же смолк: кончилась лента. Хорошо, что коробка с запасной лежала рядом. Быстро вытащил, продернул через приемник. Снова нажал на гашетку. Перебегавшие к дороге фашисты шарахнулись в сторону.

Внезапно перед глазами Лаврова прямо из земли вырвались огненные стрелы, острая, раздирающая боль пронзила барабанные перепонки. Тугой комок горячего воздуха перекрыл дыхание. Вадиму показалось, что его ударили огромной подушкой, и тело его стало легким-легким, и он свободно летит… Больше сознание ничего не отметило.

Очнулся в полковом медицинском пункте. Страшно гудела голова. Открыл глаза. Рядом стояла Люда Михайлова в белой накрахмаленной косынке. Увидев, что сержант пришел в себя, позвала врача. Быстро подошла Антонина Петровна. Положила руку на лоб Вадима. Он сделал легкое движение.

— Лежите, лежите, — повелительно сказала она. — Не надо ни двигаться, ни говорить. Вы контужены. Есть легкие осколочные ранения в оба плеча. Кости не задеты. Сейчас вас отправим в госпиталь.

Люда Михайлова что-то шепнула Антонине Петровне.

— Хорошо, — ответила та, — пусть войдут.

Вошли Надя Чуринова, Марина Степаненко, Аня Шилина, Света Удальцова. Лавров повернул голову к двери. Люда поняла это движение.

— Наташа и Дина в первом батальоне, — пояснила она. — Живы, здоровы. О том, что вас отправляют в госпиталь, они не знают. А то непременно были бы здесь.

Вадим вглядывался сейчас в эти бесконечно дорогие, такие милые лица. Надя Чуринова. Боже мой, да у нее вся голова седая. Никогда не думал, что такое может произойти всего за один день. За день ли? Сколько мук перенесла она! Как похудела! В глазах — боль и блеск сталистый. А у Марины черные смородинки плавают в слезах. Славная девушка! Если бы увидеть такую теплоту, такую нежность в глазах у Иры. Так ни одного письма от нее и не получил. Заметно осунулась Аня Шилина.

Смотрит Вадим на родные лица, смотрит, не отрываясь. Придется ли когда-нибудь снова увидеться? Но вот ямочка на щеке у Светы подозрительно шевельнулась. Верный признак: Удальцова что-то придумала.

— Девочки, — повернулась она к подругам, — вы как хотите, а я не могу допустить, чтобы командир наш так и уехал нецелованным.

Подошла к Вадиму, заговорщицки подмигнула и крепко поцеловала в губы. И сразу вроде светлее в палатке стало. Девушки заулыбались, заговорили все разом. Желали быстрейшего выздоровления, скорого возвращения к ним.

С улицы донесся гудок автомобиля. Вошли два санитара, взялись за носилки.

До свиданья, «стеклышки»!

До свиданья, милые, чистые, храбрые!