Танцы в лабиринте

3

В четверг, часов в шесть вечера, в квартире Адашева-Гурского раздался условный, еще со времен юности, звонок в дверь.

— Погоди минутку, — сказал Александр в телефонную трубку, — ко мне вроде бы Петька Волков пришел, я дверь открою. Что? Да, да, хорошо.

Он положил трубку на стол, поднялся и вышел в переднюю.

— Привет. — На пороге стоял русоволосый мужчина чуть выше среднего роста, широкоплечий. Он мягко улыбался, но в глубине его серых, чуть печальных глаз мерцало нечто такое… Короче, вести себя с ним по-хамски могло прийти в голову только какому-нибудь камикадзе, или уж и вовсе отмороженному недоумку. — Чем занят?

— С Аленой выпиваю Ваулиной.

— Да? — Петр удивленно вскинул брови. — Ну-ка… — Он переступил порог, прошел через переднюю, заглянул в гостиную и растерянно обвел взглядом пустую комнату. — А где Алена?

— Так вот же она, — Александр указал на лежащую на столе телефонную трубку.

— А-а… — разочарованно протянул Волков. — Ты в этом смысле.

— Поболтай с ней, у нее похмелье и тоска. Я пока в туалет схожу.

— Алена? — Петр взял трубку. — Привет, это Волков.

— Петька! Приве-ет… — услышал он радостный голос, чуть нараспев, тягуче произносящий слова. — Давай выпьем?

— А чего это ты с утра пораньше? Сколько там у вас?

— А хер их знает… часов десять, наверное. Тузик, падла! Куда? Урою!..

— Эй-эй! Это ты с кем там?

— Да собака у меня, левретка, точнее леврет, мне тут подарили. Тузик. Красивы-ый… Цвета маренго.

— Ну и за что ты его так?

— Да ты понимаешь, Борюсик в отъезде, а этот в его отсутствие вообразил себя вожаком стаи, со мной ругаться вздумал. Ты представляешь? Я его прищучила, так он обиделся, взял, гад, и на постель насрал. Не на нашу, правда, а в гостевой комнате. Ну, я его в угол загнала и ремнем так отпиздила… Теперь вроде все понял, но все равно мне назло по грядкам шастает. Давай выпьем, а?

— Ну давай… — Волков взял рюмку Гурского, налил из стоящей рядом на столике бутылки в нее водки и потюкал ею о трубку. — Слышишь?

— Ага! — засмеялась в далекой Канаде Алена и тоже чокнулась чем-то о свою трубку. — Поехали?

— Твое здоровье.

Волков выпил и, подцепив вилкой из стеклянной миски квашеной капусты, закусил.

— Алло, ты где? — спросил он в трубку.

— Да здесь я… Я вот смотрю, почему у меня чеснок упал? Ты не знаешь? Может, палочки поставить? Тузик! Зараза…

— А ты что, в огороде, что ли?

— Ну да… — засмеялась Алена. — Мы же дом купили, ну, в кредит, конечно, полчаса от Монреаля, я Гурскому говорила. Тут рай просто — речка течет недалеко, бассейн во дворе. Ну, я на лужайке грядки и вскопала. Помидорки посадила, редиску, укропчик… Чеснок вот. Он у меня взошел, подрос, но что-то упал. Почему? Спроси у Гурского, он все знает.

— Гурский, — повернулся Петр к вошедшему в комнату Александру, — почему у Алены чеснок взошел, а потом упал?

— Поливать надо… — пожал плечами Адашев-Гурский.

— Слышишь?

— Ага-а… — донеслось из трубки. — Слушай, а ведь верно… А я думала так вырастет. Ну что, еще треснем?

— А ты не разоришься?

— Да нет, девятнадцать центов минута. Канадских центов. Ерунда. Сейчас, я только в дом вернусь, а-то у меня уже стакан пустой, а выпивка — там.

— Ну давай… — Волков налил себе еще рюмку.

— Ты там как?

— Готов. А ты?

— Аналогично.

— Ура?

— Ура.

Петр выпил и закусил капустой.

— Слушай, мать, давай прощаться, а?

— Ну ладно, давай. Я посплю, а потом еще позвоню.

— Счастливо.

— Ну пока.

Волков повесил трубку.

— Слушай, — он посмотрел на капусту, — а у тебя другой закуски нет, что ли?

— Так ведь пост, Петя.

— И ты все посты блюдешь? — скептически взглянул на друга Петр.

— Только Великий. К сожалению.

— Все сорок дней?

— Так есть-то только первую неделю хочется, а потом втягиваешься, и ничего.

— И рыбу не ешь?

— Ни мяса, ни рыбы, ни яиц, ни молочного.

— А что же ты ешь?

— Все остальное.

— Гордыня это все.

— В смысле?

— Ну… вот, мол, я какой! Воззри на меня, Господи! Видишь, дескать, насколько я в полном самоотвержении неимоверно крут?

— А монашествующие? — заинтересовался позицией друга Александр.

— Ну… у каждого своя судьба, конечно. Если уж в миру греху противостоять силенок не хватает…

— Так они же не только ради себя. Они за всех молятся.

— Дело хозяйское, конечно, только за всех бы не надо.

— Ну поня-атно. За нас с тобой еще туда-сюда, а вот за гниду всякую…

— Именно.

— А это ты решать будешь — кто гнида, а кто нет?

— Гнида, она и есть гнида.

— Да пошел ты… — беззлобно сказал Гурский.

— А водку пьешь.

— Во-первых, винопитие в пост не запрещается, а лишь не благословляется. И значит, немножко, для укрепления духа и возвеселения души, можно. А во-вторых, Алене там одиноко, она звонит раз в полгода, просит выпить с ней и поболтать. Я что, обманывать ее должен, пустым стаканом чокаться? Я вот тут намедни в дом один зашел, по делу, меня там люди котлетками угощали. Вкусненьким от всей души потчевали. Так я, опять же, что, по-твоему, нос должен был воротить? Дескать, мол, как же так, что вы себе в Великий пост позволяете… Я ел. И нахваливал. Потом, правда, с горшка сутки не слезал организм-то на растительный рацион уже перестроился — но… Короче, гордыня не гордыня, может, ты и прав, но до Пасхи всего три дня осталось. — Гурский закрыл пробкой водочную бутылку и отнес ее в холодильник.

— Ты чего хотел-то? — вернулся он в комнату.

— Да… Тут вот что. — Волков вышел в переднюю, раскрыл стоящую под зеркалом кожаную сумку и вынул из нее небольшой, но увесистый сверток, плотно упакованный в черный пластиковый пакет и перетянутый скотчем. — Здесь — все твои деньги. Ну, твоя половина от всего.

— А…

— И брюлик твой тоже. Я его в пакетик запечатал, все аккуратно, не сомневайся.

— Да я не о том. Чего это вдруг? У тебя и сейф дома в стенке, и волына… Куда мне их девать-то? Меня же обнесут. И грохнут.

— Это если кто узнает.

— Да все узнают. Моментально.

— А ты не трепли. Есть куда схоронить-то?

— Куда… — задумался Гурский. — Ты же говорил, что мы их вложим. Я бы на проценты жил. Мне достаточно, я аскет, ты же знаешь.

— Ладно, это все потом. Просто у меня, понимаешь, ситуация сейчас сложилась такая, что… всякое может быть. Лучше, чтобы твои деньги у тебя пока полежали. На всякий случай.

— Так давай и свои тогда.

— Да ладно. Не нужно. Это мои проблемы. И… ну, в общем, так надо. Есть там момент один… короче, это мои заморочки, я сам решу.

— Ну надо так надо. — Гурский взял пакет и обвел взглядом комнату.

— Только в белье не прячь, как все.

— Ага… Ты еще про сливной бачок в сортире вспомни. — Александр подошел к массивному, темного резного дерева, секретеру и положил на него сверток. Из верхнего отделения вынул длинный узкий ящичек и поставил его рядом. Затем запустил руку куда-то в глубину оставшейся от верхнего ящичка пустоты и чем-то щелкнул. В нижней части секретера, прямо под дверцами, чуть отошла глухая панель. Александр присел на корточки и, потянув ее на себя, выдвинул потайной ящик.

— Ни фига себе, — удивился Волков. — И чего, много туда помещается?

— Петя… — снисходительно улыбнулся Гурский. — Туда тебя поместить можно будет, если что. Только по частям, конечно…

Он взял сверток, сунул его в секретное отделение и задвинул ящик. Панель, мягко щелкнув, встала на свое место.

— Умели же делать… Откуда у тебя раритет такой?

— Я здесь ружье хранил, ну то самое, которое потом тебе подарил. А в детстве вообще такое засовывал, что…

— Так это твой, что ли? В смысле, еще от родителей, из той квартиры?

— Ну да. Это дедов. А может, еще и от прадеда. Я только его и забрал, когда мы… ну, в общем, когда после развода сюда перебрался. — Александр распрямился и вставил на место узкий ящичек. — Ну вот. Теперь, если только целиком его вынести… Но это вряд ли, в нем весу, как в рояле.

— Вот и хорошо. Пусть полежат. Я потом опять заберу.

— Хотелось бы. Чего им лежать? Они работать должны как-то… Только я в этом ничего не понимаю.

— Придумаем. Есть мысли кое-какие. — Петр достал сигарету. — У тебя вообще какие планы?

— Относительно вложения денег?

— Да нет, тут с тобой все ясно. Я имею в виду на сегодня? — он откинул, динькнув, крышку «Зиппы» и прикурил.

— К Герману надо зайти. Васька Морозов звонил, на рыбалку зовет к себе в Лимовку. Если у Герки дел важных нет, может съездим, он на тачке.

— А она далеко?

— Лимовка? Не очень. Но места там… Васька говорит, сижу, мол, в лодке с удочками, а на берег из кустов медведица вдруг выходит, да еще с медвежатами. Вышла, посмотрела эдак вот, а потом — плюх в воду, и ко мне. Представляешь?

— Ну и?..

— Потом передумала, вернулась обратно. Вылезла, отряхнулась как собака и обратно в лес. И медвежата за ней.

— Васька не обосрался?

— Да говорит — почти. Но она маленькая была с виду, метр с чем-то в холке.

— Ему бы хватило.

— В общем, да.

— А потому что не фиг на рыбалку без карабина ходить.

— Логично. — Александр взял со стола пустую рюмку, миску с капустой и пошел на кухню.

— И надолго ты планируешь? — Волков вышел вслед за ним из комнаты.

— Да я вообще ничего не планирую. Может, я еще и не поеду никуда. Может, у Герки дела. — Гурский ополоснул под краном рюмку, вытер ее полотенцем и поставил в буфет. Капусту накрыл тарелочкой и убрал миску в холодильник. — А тебе не терпится, чтобы меня медведь сожрал? Деньги мои тебе покоя не дают? Заграбастать хочешь? Бери, бери… — Гурский тщательно тер мыльной губкой вилку. — Все бери, пей мою кровь…

— А Герман дома?

— Да уже, наверное, должен. Я со Светкой разговаривал, она там салаты строгает, а он к семи подъехать обещал. Что-то они там празднуют сегодня. Пошли?

— Да неудобно как-то, я его тыщу лет не видел.

— Тем более.

— Там гости небось будут, я никого не знаю…

— Никого там не будет, мне Светка евон-ная сказала. Они с Германом да Алиса.

— Что за Алиса?

— Алиса? Элис Раен. Сержант морской пехоты США.

— Иди ты?

— Натурально. — Александр бросил вилку в ящик кухонного стола, присел на краешек мойки и прикурил сигарету. — У них же там армия добровольная, на профессиональной, тэс-скать, основе. Подписал контракт, и вперед. Бабы тоже служат. Возможность бесплатно получить образование какое-никакое, профессию. Вот она и служила. В морской пехоте. Уж не знаю, сколько и кем конкретно, но звание имеет — сержант. А теперь приехала к нам сюда русский изучать. Группа их целая у нас в университете. Она там у них старшая, что ли, а может, и нет, я не в курсе. Короче, они живут — кто как. Кто в общежитии, а кто у знакомых. Вот она у Герки со Светкой и живет. Очень хорошенькая. Как куколка.

— Сержант морской пехоты — куколка?

— Как ни странно. Стройная такая, миниатюрная. Я сам сначала не поверил. «Как же ты, — говорю, — справлялась?» Ведь у них там сержант — это… А она улыбнулась так это вот, легла на пол, левую руку за спину, и на одной руке — на кулаке, заметь! — как стала отжиматься… Как швейная машинка, ей-богу, просто туши свет. Там не то, чтобы считать, мол, сколько раз, там время засекать впору. Пять минут, десять, полчаса… Сколько нужно. Я не выдержал, прекратил это дело от греха подальше, а она встает, улыбается и не запыхалась вроде даже. «Веришь?» — говорит. Ну я, честь-честью, во фрунт вытянулся: «Йес, сэр!» А она так это чуть ссутулилась, подошла ко мне вразвалочку, встала вплотную, палец указательный чуть не в самый мой нос уперла и ка-ак рявкнет: «„Йес, мэм!“ говорить надо!» И хохочет.

— Так как же ты в гости пойдешь, если пост?

— Я же по делу.

— Ну да, сержантика клеить.

— Не-ет. У нее жених там где-то.

— Ну-у… Это ж эвона аж где… На той стороне планеты. Оттуда не видно.

— Я тоже так думал. А она мне: «Ми такой лыванский лу-уди… Еслы ми сказал свой жиних: „Лублу. Ты и толка ты“, то всо, всо! Айм сори, Саша…»

— Клинья, выходит, подбивал уже.

— А что ж…

— А почему «лыванский лу-уди»?

— Семья ее происхождением из Ливана, предки. Они это чтят. Это только считается, что в Америке национальностей нет. Все, мол, американцы, и все тут. А на самом деле ирландцы, итальянцы, евреи, китайцы — все сами про себя помнят, кто есть кто.

— И это правильно.

— Наверное.

— Ладно… — Волков погасил сигарету в пепельнице и взглянул на часы. Уже начало восьмого, давай я тебя к Герману закину.

— Да здесь недалеко. Я и пешком дойду. В магазин еще заглянуть надо, неловко с пустыми руками.

— Заглянем.

— Да? Ну давай.

Адашев-Гурский накинул на себя кожаную куртку, вынул бумажник, заглянул в него и опять убрал в карман.

— А у тебя что, дела еще сегодня? — спросил он у Волкова, выходя из квартиры.

— Да так… ничего важного, в общем, — пожал тот плечами.

— Так и пошли.

— Думаешь, удобно?

— Думаю — да. Мы же ненадолго. — Гурский запирал дверь.

— Ну… — Петр в раздумьи склонил голову на бок.

— Пошли-пошли, — Александр стал спускаться по лестнице.

— А лифт так и не работает? — саркастически улыбаясь, спросил Волков, шагая вслед за ним.

— Не-а.

— А пункт этот, приема металлов, который тут рядом, так и процветает?

— Ага.

— Ждешь, когда я его взорву?

— Ага.

— Не дождес-ся. Хочешь — подыхай на этой лестнице. Пятый этаж, едрена шишка!.. Туда-сюда, туда-сюда, и так каждый день. И это вместо того, чтобы пойти и разнести его к едрене фене. Дурак ты, Гурский, малахольный, а не реальный пацан.

— Ага.

— Чего ты лыбись-ся?

— Мама, ешьте рыбу…

— Жареных карликов?

— Жареных карпиков.

— Так их же нету.

— Тогда сидите и… не квакайте.