Танец теней (СИ)

Пролог. Ищейка

529 день после конца отсчёта

К утру пошёл снег. Самые первые нерешительные лучи солнца, которые были такими редкими гостями на далёком севере, особенно в часы, когда мир неизбежно стремился к концу, играли в изящных гранях снежинок, превращая их в волшебные кристаллы. Снежинки походили на зимнюю пыль, трепетавшую в блекло-молочном покрывале неба, они никак не желали укладываться в очередной сугроб, то и дело взмывали обратно вверх, стремясь преодолеть земное притяжение, даже пресловутую разницу в пятнадцать секунд, отделявшие два соседних мира друг от друга. Чёрные полосы железной дороги были как никогда хорошо различимы в белой стране без надежды. Припорошённые той порослью снега, что всё-таки сдалась и осела на них, рельсы неуклонно вели в сторону города.

Белый самоед торопливо бежал вдоль железнодорожных путей, привередливо обнюхивая их и, порой, оставляя свои метки. Именно сегодня он почему-то спешил. Раньше жизнь самоеда была размеренной и подчинённой одной единственной цели — набить себе брюхо, чтобы не умереть от голода. Зимний мороз пса не страшил совершенно, его длинная шерсть с густым подшёрстком защищала его от любой непогоды, и даже понижение средней температуры на несколько градусов каждый месяц казались пустяком. Бродячие собаки долго не живут на воле, а на век пса его шкуры хватит точно. Он уже успел не раз за свою жизнь оставить потомство. Его нос украшали шрамы от клыков конкурентов, но безымянный пёс оказался проворнее и сильнее. Теперь дворовые суки растили его щенков — таких же белых полукровок, чей хвост, однако, не загибался к спине, а болтался палкой между задними лапами.

Когда-то давно, пёс уже и сам почти забыл, его жизнь была иной. Он служил человеку и получал еду за свою работу. Пёс бежал во главе упряжки и держал в подчинении остальных собак. Ему приходилось ставить на место много выскочек, которые осмеливались скалить зубы, претендуя на его первенство. Нескольких спесивцев, которые так и не усвоили урок, пёс загрыз насмерть, и его стая помогла ему в этом. В те далёкие годы у пса был не только хозяин, но и имя. Он забыл его уже давно. Возможно, оно было как-то связано с белоснежным цветом шкуры самоеда. Или со снегом. Иногда, в особо морозные ночи, когда снег скрипел во мраке, пёс, кажется, слышал голос человека, зовущего его в дом, но тут же просыпался от этого опасного сна и сразу забывал его.

Пёс давно отказался от людей. Он устал от их правил, устал ждать подачек. Снег в отменённых землях был слишком белый, в нём таилось ослепляющее душу зло. Безумие Белизны захватило рассудок пса, и он поддался её ядовитому бешенству. Пёс решил, что может подчинить человека своей воле, как это было с другими собаками. Он взбесился, потерял над собой контроль от усталости и голода. Белые зубы разодрали горло ребёнка. Пёс почувствовал вкус человеческой крови на языке, самый запретный и горький сок, что ему доводилось пробовать в жизни. Старший человек тогда здорово избил его, и явно дал понять, что псу больше не место в упряжке. С тех пор пёс был один. Свободный, голодный, бешеный.

Он чувствовал, что его срок близок. Болезнь, которую он носил глубоко в себе, было не исцелить ни едой, ни погоней за сукой. Он утратил всякий вкус к жизни, ему больше ничего не приносило удовольствия. Его вела Белизна, уводила в волчьи стаи и в стаи других одичавших собак, но компания чужаков была ему неприятна. Самоед предпочёл остаться один. Пёс действовал, повинуясь старым инстинктам, но не понимал, зачем продолжает бежать, охотиться на ворон и крыс, зачем задирает мелких городских дворняг. Не было чего-то действительно важного. Не было ориентира.

И вдруг этой ночью самоед понял. Он увидел человека посреди Белизны. Такого же потерянного, как и сам пёс. Тогда безумие, затмевавшее не очень подвижный разум собаки, немного рассеялось. Он вдруг понял, что человек заблудился, и не найдёт дорогу сам. Пёс преодолел своё презрение к этим двуногим. Ему захотелось опять услышать и вспомнить своё имя из их уст. Захотелось вернуться назад в тепло дома, ощутить жар костра, согревающего старые кости. Он осмелился подойти к человеку близко впервые за годы своих скитаний. Впервые с той ночи, когда он загрыз их ребёнка. А дальше всё было просто. Пёс повёл человека за собой, а тот пошёл следом.

Вдоль железнодорожных рельсов. Пёс точно знал дорогу и не только по их толстым венам, а по густому запаху железа и угля. Самоед иногда останавливался, дожидаясь, пока человек догонит его. Он шёл так медленно, в отличие от пса. И походка его была неровной, он сильно хромал, опираясь на палку. Но у пса ещё было время. Он ждал, подгоняя своего нового хозяина взволнованным лаем. Ждал и вёл. Туда, в город, прочь от ослепляющей душу Белизны. Это было последним, что пёс хотел осуществить. Самый важный его поступок в жизни. Цель, в которую он обратил своё существование. Пёс волновался, как никогда в жизни. Если человек останавливался дольше, чем на минуту, пёс изводился, подбегал к нему, обнюхивал, раздражённо рычал и обеспокоенно взвизгивал. Тогда человек усмехался, говорил что-то и шёл дальше за псом.

Город был уже совсем рядом, когда человек замедлил свой и без того неспешный ход. Посреди чёрных рельсов стоял огромный железный монстр. Пёс обнюхал чудовище, на его глазах такое однажды убило старого водолаза, оставив от него лишь половину туловища. Он фыркнул и зарычал на монстра, но тот не пошевелился, никак не отреагировал на пса. Тогда самоед помочился прямо на железные чёрные лапы зверя.

Внимание человека что-то привлекло. Он оглядывался, осматривая снег. Пёс подошёл ближе и тоже заинтересовался произошедшим возле монстра. Воздух наводняли тысячи запахов. По их разноцветным потокам пёс мог прочитать целую историю. Вот глубокие рытвины, оставленные тяжёлыми ботинками. Такие носили «злыдни», как звал их пёс. Таких было много в городе и за его пределами, они никогда не кормили пса, а тяжесть их ботинок он не раз ощущал на своей шкуре. Пёс злобно хрюкнул, вспоминая старые обиды и, оскалившись, куснул снег в том месте, где ступали ноги «злыдней».

Были и другие вереницы следов. Лапы собак. Этих «злыдни» водили с собой. Чёрно-рыжие овчарки. Они были научены служить «злыдням», беспрекословно исполняли их требования. Пёс предпочитал избегать таких, обходить стороной, но в лентах дорожек, оставленных овчарками, он почуял сладкий запах текучей суки, а потому не мог просто так пройти мимо. Пёс пометил место, где та испражнилась, и старательно взрыл снег вокруг, чтобы никто больше не посмел взять над ней верх.

Человека, однако, заинтересовали совершенно другие следы. Расправившись со своими делами, пёс вернулся к нему и задрал морду, вопрошая человека, что его так озадачило. К удивлению пса, человек протянул ему какой-то предмет. Это была небольшая шерстяная варежка, насквозь пропахшая запахом людского ребёнка. Самоед вспомнил, как загрыз такого, ему стало стыдно и он, взвизгнув, прижал уши к голове.

Однако человек не собирался ругать его или бить. Из уст мужчины вырывалось единственное слово, которое пёс понял и вспомнил, что оно означало. В этом слове было столько азарта, столько интереса:

— Ищи! Ищи!

Да! Пёс точно знал, что это такое. Обрадованный, он замахал закрученным к спине хвостом, запрыгал от нетерпения, и пошёл по золотистому запаху, тянувшемуся от варежки.

Да! Она бежала здесь. Не одна. С ней были ещё. Они шли быстро, не то, что человек. Торопились. Спешили, продираясь сквозь снег. О! Что это? Пёс заинтересовался, и тотчас расстроился.

Текучая сука. Лежала неподвижно в рыхлом красном снегу. Пасть навсегда замерла в страшном оскале, в голове дырка. Самоед громко заскулил, развернувшись к человеку.

— Ищи! Ищи! — требовал человек, опять показывая ему шерстяную варежку.

Вечно эти люди поступают так нелогично! Пёс прекрасно видел линию запаха, но как же овчарка? Её запах был куда гуще и притягательнее этой золотой нитки. Вокруг неё вились красные и чёрные кудри. Красные — крови и уже остывшего биения жизни. Чёрные — запахи людей, запах огня, взрывающейся пыли. Едва уловимый серый запах железки, застрявшей в черепе. А ещё ярко-жёлтый — запах её ярости. Она тоже целила в горло. Ещё бы чуть-чуть и достала. Пёс заворчал. Ему не хотелось отходить от овчарки, но человек требовал от него:

— Ищи!

На месте, где лежала овчарка, были ещё следы. Она завалила в снег кого-то. Пыталась удержать, может, убить. Получилось ли у неё? Крови так много… Пёс обнюхал взрытый след. Опять подцепил носом золотую нитку. Нет, овчарка метила не в неё. Она побежала дальше. Пёс пошёл вперёд. Его чёрный нос сходил с ума от того, как сильно он старался.

Новые следы других собак, опять «злыднинские», они преследовали их. Ту, что обронила варежку — «золотая девочка», ту, что чуть не лишилась горла от клыков текучей суки. Два сильных мускулистых кобеля. Неслись во весь опор, следы их лап располагались далеко друг от друга. Почти летели, едва отталкиваясь от снега. Вдруг, смогли нагнать? Кого-то точно схватили, пёс добрался до следующей точки. Здесь лежал человек. Не «злыдня», а «сырой». Таких пёс тоже встречал в городе. От них всегда пахло странно — плесенью и затхлой водой, а ещё воском. Человек, нагнав его, оглядел тело. Пёс поднял голову, вопросительно взглянув на мужчину. Тот дышал тяжело, очень сильно волновался. Его сердце заметно участило бой до того, как он увидел труп, но сейчас, вроде перестало так греметь. Нет, это вовсе не «золотая девочка», она точно пошла дальше. Запах сырости от мёртвого тела сбивал самоеда с толку. Пришлось отойти, чтобы опять перехватить нитку в спутанном клубке событий. Она сошла с пути, не иначе. Куда-то спряталась. Пёс поводил головой из стороны в сторону, ему пришлось вывалить наружу горячий язык, чтобы чувствительное нёбо могло уловить золотой след девочки.

Она не пошла дальше. Куда? Тут пёс понял. Он с опаской подошёл поближе к железному чудовищу. Возле чудовища лежали ещё два мёртвых брата. Но на сей раз кобели, поэтому самоед лишь презрительно рявкнул, продолжив нюхать воздух, старался не отвлекаться на них. И кажется, нашёл… Конечно! Густой чёрный смрад монстра сбивал его с толку. А она была храброй, эта золотая. Нырнула прямо под брюхо задремавшему зверю. Вот только самоед видел, что стало с тем водолазом. Монстр разорвал его пополам, а заднюю часть тела проволок за собой ещё около полукилометра. Пёс прижал уши и заскулил. Вроде, чудовище стояло неподвижно, но мало ли, что могло прийти ему в голову. Оно тоже жило в Белизне и убивало без разбору всех, кто вставал у него на пути.

Человек не уставал повторять свой приказ, превращая его для пса в настоящий завет. Самоед не мог перестать искать, эта идея стала одержимостью. Преодолев страх, он залез под живот чудовища. Здесь золотая нить задержалась, оставив более густой след. Он видел отпечатки её ботинок на снегу. Совсем маленьких по сравнению со «злыднями». Куда дальше она пошла? Из-под живота монстра можно было разглядеть полую часть платформы. Пёс поспешил пролезть туда побыстрее, желание поскорее удалиться от чёрного чудовища не оставляло его. Зато под платформой было много всего интересного. Огромные размашистые пятна гниющего мусора, в которых копошились крысы и вороны. Мозг пса сходил с ума от многообразия ароматов, особенно сейчас, когда он так старался нюхать изо всех сил.

Человек нагнал его и тут. Только пёс отвлёкся, силясь порвать один из мусорных пакетов, как тот опять начал говорить ему «ищи». Пёс устал. Очень устал. Он бы с радостью остался здесь, но как же золотой след? Нить терялась в этом безумном сосредоточии ароматов еды и событий. Она казалась псу неправильной. След как будто вёл куда-то вниз, под кучу коробок. Но даже самоед, пусть он и не считал себя особо умным, понимал, что «золотая девочка» там бы не поместилась. Ладно… раз человек хотел от него, чтобы он нашёл, он найдёт. Облизнувшись и проглотив слюну, которая выделялась так неистово в этом раю ароматов, самоед подошёл к коробкам и стал вскапывать снег рядом с ними. Человек подполз к нему, в полный рост человек бы здесь не встал. Он сдвинул коробки в сторону и тут удивился даже пёс. Под ними открылся туннель.

— Вперёд! Ищи!

Пёс заскулил. Он не любил туннели, они вызывали в нём панику. Самоед вырос в Белизне, в бесконечной снежной пустыне. Он не мыслил своей жизни без широкого северного неба над головой. От смятения пёс даже оскалил клыки, из туннеля отчётливо пахло смертью. Неужели человек настолько глуп, что не почуял запаха? Самоед посмотрел на человека внимательно. Нет, он, наверняка, знал смерть и знал очень хорошо. Это считывалось в человеке.

Золотая нить, несомненно, вела туда. Но где псу набраться смелости, чтобы заступить на территорию смерти? Оказаться замкнутым, отрезанным от привычной Белизны, пёс отчётливо понимал, что обратно он уже не выберется.

А человек всё продолжал зазывать его туда. Человек искал девочку. Такого же ребёнка, которого загрыз он сам годы назад. Нет, Белизна точно повредила разум человека. На севере такое случалось со всеми — и с животными, и с людьми.

Самоед хотел опять огрызнуться, но тогда человек заговорил с псом. Да, он и раньше говорил ему слова, но в основном только команды, а здесь стал рассказывать что-то. И пёс слушал его. Слушал очень внимательно, напрягая тугой мозг, изо всех своих собачьих сил пытался понять слова. Но напрасно. Он слишком давно не слушал людей. Он забыл смысл их языка, забыл значения звуков, которые они издавали. Пёс всё равно слушал, насторожив уши, слушал до тех пор, пока не заболела голова и тогда он зевнул. Из всего сказанного он понял лишь одно слово, произнесённое с болью в голосе, с надломом. Человек сказал псу «вина». И да, пёс действительно был виноват. Ровно столько же, как и человек. У них была одна общая вина на двоих, которую они должны были исправить.

Пёс глубоко наполнил воздухом лёгкие в тот миг, когда шагнул в туннель. Хоть так, хоть на несколько секунд, он попытался заглушить страшный запах этого лаза, от которого становилась дыбом шерсть на загривке. А потом он погрузился в него с головой.

Человек пошёл следом за псом, но если пёс шёл привычным ему способом на четвереньках, лишь иногда прижимая уши к голове, да и то больше от страха, нежели от неудобства, то человеку пришлось ползти следом за псом, с трудом протискиваясь в узкий лаз. Пёс слышал, как тот кряхтел сзади, как елозила его нога, на которую он не мог опираться, как он постоянно подтягивал её за собой.

Пёс шёл долго и ещё дольше за ним следом полз человек. Самоеду даже приходилось иногда дожидаться его, он останавливался и ждал. Дороги назад не было. Даже если бы захотелось повернуть назад, он не смог бы пролезть мимо человека, туннель был слишком узким для двоих. В черноте этого лаза даже пёс был слеп. Не хватало не только света, но и воздуха, поэтому он выкатил широкий язык из пасти, и его дыхание стало частым-частым, а на губах скапливалась пенная слюна. Но пёс шёл вперёд. Несмотря на страх, который подкрадывался всё ближе с каждым новым его шагом, он продолжал идти.

Пёс не имел представления о человеческом времени, а в пустоте без неба, не мог ориентироваться ни по солнцу, ни по звёздам. Когда он служил человеку в прошлом, он знал об этой скользкой субстанции гораздо больше. Люди подчинялись времени, они ели и спали по часам. Пёс уже забыл и эту премудрость тоже, хотя раньше мог догадаться, что уже пришло время кормёжки, или что человек должен вот-вот проснуться. Последние же годы жизни самоеда были слишком хаотичными, лишёнными правил, поэтому он совершенно не знал, сколько они с его новым человеком провели времени в туннеле. Пёс только почуял, что откуда-то спереди идёт поток воздуха, и от этого псу стало немного легче дышать. Они вышли в помещение, пропахшее сыростью, где самоед сумел, наконец, оглядеться. Человек выглядел усталым, по его лбу ручьями стекал пахучий пот, смешанный с солоноватой кровью от ссадин, покрывавших его лицо. Он не сразу заговорил и не сразу смог продолжить поиски, но самоед терпеливо подождал его, теперь путь самоеда зависел от решений человека. Он нашёл что-то, и в его руке загорелся огонёк свечи, так что пёс тоже смог видеть его. Человек заговорил с ним снова.

— Ищи, — в конце концов, — сказал он свою непреложную заповедь. Опять показал варежку, но пёс и без того чуял золотой след. Он сосредоточил на нём всё своё естество, всю собачью натуру положил на этот поиск. Самоед гавкнул, ободряя человека, и тот вновь пошёл за ним.

Они оказались в новом коридоре, уже не таком узком, этот был похож на сотворённый людьми, а не землеройками. Собачьи отросшие когти постукивали по каменному полу, а туннель вёл неуклонно вперёд и куда-то вниз. С каждым шагом запах смерти становился всё полнее, насыщеннее, где-то там внизу и впереди должна была находиться сама Царевна суповых костей. Ни одно другое существо не могло источать такого жуткого смрада. Пёс фыркал и чихал, когда запах становился нестерпимым. Его серые потоки заметали всё остальное. Даже «золотую девочку». Больше всего, даже больше смерти, пёс боялся теперь потерять след и подвести человека. Не найти её, не искупить свою «вину». В минуты паники эта мысль подстёгивала его идти дальше. И он шёл.

Туннель изгибался и не раз разветвлялся в разные стороны. Коридоры норовили запутать их. Да, они могли сбить с толку человека, но никак не пса. Он явственно слышал запах золотой нити. Иногда она становилась рассеянной, иногда едва заметной, но пёс не потерял её ни разу, он продолжал идти, не обращая больше внимания на «ищи» человека, которые тот повторял, как заведённый, на новых развилках. Пёс не мог сбиться. Он почти помешался на идее найти её, и он должен был найти.

Вдруг пёс ощерился при входе в новый коридор и от гнева пронзительно залаял, так что его голос разнёсся по всему лабиринту коридоров. Он нашёл её, но вовсе не девочку. Здесь жила смерть. Смерть украшала стены жуткого человеческого подземелья, состоявшие из скелетов и черепов. Это и была та самая Царевна суповых костей, которую он почуял ещё у входа. Она таилась где-то здесь, в каждой теневой нише, взирала на пса из каждого угла своими пустыми глазницами и ухмыляющимся ликом. Его собственная смерть — подкрала его в смердящем подземелье, куда даже звери не осмеливались ступать.

— Тише, тише! — скомандовал человек, но пёс слишком перепугался. Он отчётливо слышал, как Царевна крадётся к нему, как гремят её костяные лапы. От страха он был готов дать дёру. Бросить человека, бросить нить и «вину». Бежать отсюда прочь. — Тише!

Но тут человек остановил его. Он нагнулся, углубил пальцы в густой белый загривок. Провалился сквозь свалявшуюся шерсть. Сжал шею пса так крепко, как умел, и пёс замолчал от смятения.

Вторая рука внезапно опустилась на макушку и почесала за ухом. Пёс остолбенел от этого жеста. Он столько всего забыл из своей прошлой жизни. Слишком многое, видимо, всего и не упомнить.

Человек говорил снова. Опять какие-то слова, в смыслах которых самоед плутал и путался, словно в постромках в самый первый раз, когда оказался в упряжке. Слишком давно, чтобы вспоминать…

«Золотая девочка», «вина», «ищи». Да, он помнил это. И этого ему было довольно. Он рявкнул, отгоняя Царевну и свои собственные страхи. Он опять пошёл вперёд. Краем уха самоед слышал, как та продолжала идти следом за ними. Нет, конечно, никуда она не делась. Её воля была неотступна, как сама Белизна. Если смерть захочет взять своё, она всегда возьмёт. Для этого знания не нужно быть человеком, даже собакам было известно о существовании Царевны. У всего всегда был свой срок.

Туннель шёл вниз, и нить вела именно туда. Она шла здесь совсем недавно, запах наполнялся новыми оттенками. Внизу становилось всё более сыро, и пёс хорошо различал запах, нить золотилась по каменным плитам пола, которые грызла плесень. Она шла не одна, но самоед старался игнорировать сторонние следы, слишком переживал и боялся ошибиться. От его носа слишком много зависело сейчас, нельзя было отвлекаться, да и заниматься обычными метками в таком плохом месте, самоед не стал бы. Нет, ни за что это царство суповых костей не станет его территорией. Как только он сможет покинуть подземелье, он никогда больше сюда не вернётся.

Вскоре лапы пса стали намокать, а потом и вовсе пришлось идти по мутной луже. Вода затапливала коридор. Не очень сильно, самоеда это точно не пугало, а уж тем более человека, вот только пёс больше не видел пола. Это тоже не страшно, нить тянулась в воздухе и была хорошо различима, но всё-таки, пёс не любил не видеть пола. В отдалении затуманенной собачьей памяти всплывали образы об угрозах, которые таятся прямо под ногами. Люди иногда прятали что-то в рыхлом снегу. Что-то настолько мощное, что могло остановить и медведя, но эти воспоминания казались слишком мутными, прямо как эта вода. С самим псом ничего плохого не случалось, но, наверное, он когда-то давно видел волка, прикованного к Белизне. Его лапа стала неподвижной, он не мог выбраться самостоятельно и яростно рычал, щелкая голодными зубами. Прошлый хозяин пса расставлял в лесу такие волколовки, и иногда они срабатывали.

Пёс пошёл ещё осторожнее, медленно переставляя лапы. Запах гнал его вперёд, гнала «вина», но он ступал медленно и напряжённо. Внезапно лапой он почувствовал что-то едва заметное под водой. Тончайшая нить, но отнюдь не золотая, она преграждала дорогу. Пёс фыркнул и перешагнул через неё. Царевна не провела его в этот раз! Он научился чувствовать опасность за свою жизнь и ловко преодолевал такие уловки. Вот только человека пёс не мог предупредить о скрытой угрозе.

Внезапный звук отвлёк пса от тягостных раздумий. Нехороший звук, человеческий. Он услышал тихий хлопок, почти такой же, с которым рвётся тугая верёвка. Вдруг стены сотряслись, и самоед немедленно оглянулся на человека, угодившего в волколовку. Псу некогда было оценивать и думать. Он сделал лишь то, что мог. Прыгнул на человека, стремясь сбить его с ног. Прыгнул так же, как если бы метил в горло, но зубы пса остались сомкнуты. Он тут же ощутил сильнейший удар от балки, свалившейся откуда-то с сокрытого во мраке потолка. Удар такой силы, что мгновенно сломал в самоеде что-то важное, а потом ощутил и железные гвозди, вонзившиеся в спину. Человек упал от толчка. Пёс прикрыл собой человека. Пёс не мог пошевелиться.

А где-то над ухом пса хохотала Царевна суповых костей. Пёс услышал её и оскалился от досады. Только на это у него и хватило сил.

Человек кое-как выбрался из-под пса и балки. Его тёплая рука гладила белую голову. Ещё несколько первых секунд самоед мог чувствовать её прикосновение, затем тело стало терять чувствительность. На глаза накатывалась темнота, но пока он всё ещё слышал. Он слышал, как капли его крови капают в воду на полу, слышал свой собственный хриплый рык, а ещё новую сумятицу человеческих слов, в которой вдруг он различил что-то знакомое. Даже не просто знакомое, он услышал своё имя, и в последний миг своей собачьей жизни пёс очень хотел бы повилять хвостом, только уже не мог этого сделать.

— Ты хороший, хороший дружок. Хороший пёс… Дружок.

Дружок ушёл вслед за своей Царевной. Не в Аид, но в лучший иной мир только для хороших собак.