Танец теней (СИ)

Глава XV. Харон

543–551 дни после конца отсчёта.

Все последующие дни Ника летела над городами Ойкумены и не узнавала их. Там, где раньше теплилась жизнь — даже на суровом севере, уже после конца отсчёта, теперь была лишь бескрайняя Белизна. Зима быстро отбирала своё, заполняла собой всё освободившееся пространство. Чем дальше летела Ника, тем страшнее и тревожнее становились пейзажи. Она видела разрушенные города, покинутые людьми, ещё дымящиеся и кровоточащие после ужасного взрыва. Видела свысока их улицы-спирали — словно скользкие щупальца ужасного спрута. Их обитатели — жалкие призраки людей, обугленные, заражённые, их срок был отмерен. Завидев аэростат в небе, они, как безумные — махали ей руками, кричали, умоляли помочь. Ника была уверена, что, если бы она приземлилась, они бы растерзали дирижабль в клочья от обуревавшего их помешательства. От осознания своей беспомощности она могла лишь страдать. Эти люди нуждались не в помощи, а в смерти. Ника надеялась, что жестокие боги вскоре оборвут сроки их жизней, прекратят их мучения.

Хуже всего выглядела Термина. Если в других поселениях царил ад, то она походила на его средоточие. Ника не увидела в городе выживших. Если они и были, то покинули место взрыва. От них остались только тени, но не призраки страны мёртвых, а силуэты людей на выгоревших стенах. Только эти наскальные рисунки на руинах павшей цивилизации.

У неё ушло несколько дней на то, чтобы понять, что же стало причиной такой страшной трагедии на северо-востоке. Кабина пилота «Икара» была оборудована не только радио, но и видео-монитором. И если на всех частотах были только помехи, то по видео ей удалось поймать единственный канал — 99.9. Оказалось, что его захватили террористы, называющие себя Сопротивлением. Они взяли на себя ответственность за ядерный взрыв в Термине, они же объявили себя новым правительством, обещая устроить переворот. Ника могла лишь посмеяться над такими смелыми заявлениями. Несомненно, север и отменённые земли пали, но вот Харибда, а уж тем более Сцилла, что была за тысячу километров на запад — в них ничего не изменилось. Если бы им удалось совершить переворот, то хотя бы Эли была свободна. А так всё это — пустой трёп. — С сожалением подумала Ника.

Одиночество, в котором она пребывала, одновременно служило и утешением, и мукой для неё. Когда Ника хотела забыться, она играла на арфе, что осталась на борту «Икара» ещё с прошлой их поездки. Музыка всегда помогала ей сбежать из реальности в мир упорядоченной гармонии, но вот только ответ на главный вопрос — что ей делать, так и не приходил. Она знала, что дала клятву, но как исполнить то, что сама себе Ника никогда не простит? Предать Эли или предать свою любовь к ней? Ника решила, что ей во что бы то ни стало нужно решить этот сложнейший ребус. Ей казалось, что боги сами должны послать ответ. Вот только пейзаж снаружи дирижабля так и не менялся — если не считать смену чёрного пепелища на белоснежную пустыню. Поначалу она ещё видела чёрные рельсы поезда, затем пропали и они. Вокруг не было ничего, кроме снега, кроме беспредельной Белизны. Ненароком ей вспоминались истории антропосов. В них часто шла речь о том, как люди теряли рассудок в открытой тундре. Наверное, даже аборигенам, выросшим в условиях бесконечной зимы, требовались хоть какие-то краски, чтобы не сойти с ума. Белый цвет постепенно выедал в людях всё хорошее. Его слишком сильно хотелось раскрасить чёрным мазком отчаянья или красными брызгами крови.

Но Белизна не знала границ. Вскоре Ника поняла, что пропадёт в ней навсегда. Особенно, когда разыгравшаяся вьюга скрыла от неё небо. Она продолжала плыть в белом вакууме без начала и конца, глядя прямо в сердце снежному безумию. Только тогда до неё дошло, что на самом деле стало концом света для всего Элласа — не сама вечная зима, а то бесповоротное помешательство, что принесла с собой Белизна. Им всем была уготована судьба раствориться в белом цвете, потеряв свою идентичность, потеряв всяческие смыслы и узоры, потеряв все цвета кроме одного — обезличивающего.

И только она могла бы спастись. Уйти в Океанию, как она всегда мечтала. Быть может, если для неё не нашлось места в Элласе, то она сможет обрести целостность в другом мире. Больше не будет чувствовать себя такой неполноценной и ополовинчатой. Ей даже не потребуется другой человек рядом, чтобы придавать смысл её существованию.

Но как же… Эли…

Нет. Она была цельной. Они были цельными. И так было всегда раньше. Как андрогины в мифах о перволюдях. Обоеполые двойственные существа, которые были действительно достаточными. Все беды человечества лишь от того, что люди не могли найти свою вторую часть, потому страдали, болели и умирали. Нике же наоборот повезло в жизни. Она нашла свою половину. Только удержать её не смогла и остаться рядом тоже…

Ника смотрела в иллюминатор бесконечно долго, чувствуя, как её собственное сердце покрывается коркой льда. И пусть она была в тепле и комфорте, в кабине «Икара», её жизнь неумолимо повисла на волоске. Её спасло пятно. Она даже сначала не поверила в него. Думала, что ей только кажется, потом подумала, что это на стекле иллюминатора появился скол. Но нет, пятно всё-таки было на месте. Нике пришлось преодолеть в себе желание оставить всё как есть. Белизна уже основательно запустила ей в сердце свои корни. И у Белизны был свой интерес. Она заставляла Нику оставить управление «Икаром». Не делать вообще никакого выбора, а просто сгинуть в снегах, в этой безумной вьюге, в своих переживаниях. Раствориться в белом.

«Кануть в лету. Остановиться».

Она отогнала этот незнакомый голос в своей голове и взялась за рычаг, регулирующий высоту. Удивительно, но пришлось надавить на своё собственное сознание, чтобы заставить руку подвинуть рычаг, уводя «Икар» вниз. Дирижабль нырнул под облако снежной бури и заскользил прямо к земле.

Я обещала Эли. Остановиться я точно не могу.

Ей вдруг показалось, что в уголке глаза появилось ещё одно пятно. Слева, в какой-то слепой зоне. Показалось, — решила Ника, и накинула на голову капюшон, чтобы придать себе уверенности.

***

Аластор погиб. Он умер, чтобы спасти Теренею. Он давно говорил, что поступит так, если придётся, но… но тогда Вестания не верила ему. И уж точно не знала, как больно будет потерять его. Хуже того, Теренея винила во всём себя. Убивалась из-за того, что побежала вслед за Асфоделем в теневой лес. Асфодель так и не вернулся, и сёстры не знали, что с ним стало. Они прождали Аластора и Асфо возле леса. Всё ждали, думали, а вдруг им удастся обхитрить тень и сбежать… в конце концов, сёстры сдались.

Погода начинала портиться. Холодало, еды у них почти не осталось. Они покормили собак и двинулись в сторону от леса, охваченного тенями. Вестания проплакала весь день, но не могла больше давать им возможность горевать. Она отчаянно старалась занять себя чем-то. Взяла командование на себя. Она не сдавалась, не хотела мириться с мыслью о том, что они уже обречены.

На следующий день начался снегопад. Сёстры не смогли развести костёр, кое-как закрепили одну палатку и спрятались в ней вдвоём.

Днём им встретился заяц, но застрелить его не удалось, он куда-то убежал. Они съели последние запасы мяса, у них были ещё сухари, но для собак уже ничего не осталось. Ночью вой ветра сливался с воем голодных самоедов.

К утру метель утихла, но ветер всё равно был сильный, небо оставалось стиснуто облаками.

На ночь собаки зарывались в снег, чтобы сохранить тепло. Они стали агрессивнее из-за того, что нечего есть. Может, если бы сёстры их отвязали, они бы смогли кого-нибудь поймать, но Вестания побоялась, что в этом случае они не вернутся, и тогда они точно обречены.

Вестания и Теренея ели сухари. Как назло — они не находили ни птиц, ни реки с рыбой, ни дичи. Голод нарастал. Ещё ужасно хотелось согреться.

На следующую ночь они взяли в палатку самых спокойных собак — Леди и Малыша. Места совсем не осталось, зато с ними было теплее. Теренея зарылась лицом в белоснежный мех и быстро уснула под вой остальных снаружи.

На следующий день Теренея совсем выбилась из сил. Была её очередь идти на снегоступах, они решили сменяться, потому что собаки слишком ослабли, чтобы везти всех через сугробы. Тера шла как могла, а потом так устала, что заплакала. И тогда Вестания впервые первая заговорила про Океанию. Она сказала, что она впереди, и что у них всё получится, главное, не сдаваться. Потом она уступила сани младшей и шла пешком до самого вечера. Удивительно, но, когда Тера уже потеряла надежду, она вдруг появилась у Весты.

Ночью они опять спали с Леди и Малышом, а потом проснулись от громкого визга и лая снаружи. Оказалось, что Волк и Месяц загрызли Востока. Вестания решила их не отгонять, чтобы псы хотя бы поели. Увы, Сказка и остальные остались голодными.

На шестой день стало понятно, что им нужно поесть, чтобы продолжить поход. Путь к сытости был чудовищный. За день они так ничего и не нашли. Вечером, когда сёстры разбили лагерь, Вестания всё же не выдержала. Малыш совсем ослаб от голода, за день он несколько раз путался в постромках и падал. Теренея боялась, что Волк или Месяц со Сказкой загрызут его, но всё решилось раньше. Вестания взяла «агоназ», вышла из палатки, потом раздался выстрел. Теренее хотелось плакать от ужаса, но ещё больше хотелось есть. Вдвоём они справились с тушей. Кости и потроха они отдали собакам. Затем поднялась метель. У них осталось четыре собаки. Они не знали, куда шли. Ни следа Океании, ни карты, ни координат… Со всех сторон лишь бескрайняя Белизна.

Думаю, мы просто идём к концу. — Решила Вестания.

С каждым днём они проходили всё меньше. Сил уже не осталось ни на что. Кажется, что даже плакать они разучились. Отменённые земли — бескрайние, ледяные, пустые. Иногда Вестании казалось, что они ходят кругами.

Нет… не кругами. По спирали.

Потом им вдруг повезло. Теренея подстрелила сову, поэтому они опять поели. Собак покормить было, правда, нечем. Вестания смотрела на ослабевших псов и понимала, что следующей станет Леди, выглядела она очень измождённой, в палатку они их больше не брали, псы стали совсем злые от голода и бесконечной дороги.

На другой день Сказка напала на Леди, сёстры еле смогли их разнять, но Леди была так сильно изранена, что стало ясно — долго она не протянет. Потом утром они не нашли Волка. Кажется, он перегрыз ночью привязь и сбежал.

Может, так лучше. — Решила Веста. — Думаю, он сможет о себе позаботиться. Но с двумя собаками далеко мы не уйдём.

Мама, Аластор, Фрикс… скоро мы увидимся с вами. — Представляла она. — Они уже ждут нас. Ждут там, где всегда тепло. На лугу среди белых цветов. Во владении спящей смерти.

Они продолжали идти вперёд и не чувствовали ни рук, ни ног. Они шли сквозь белое облако отменённых земель. В санях теперь мог ехать только кто-то один, и всё реже Вестания позволяла отдыхать себе.

Сколько уже прошло? — Думала Вестания. — Может, хотя бы Тера вела счёт дней? Они почти не разговаривали, не хватало сил. Как только удавалось закрепить палатку, они влезали внутрь и проваливались в сон, тщетно надеясь согреться. Есть и спать хотелось постоянно. Спали они тоже недолго, сон этот был беспокойный, Вестания постоянно вздрагивала, просыпаясь от особенно резкого порыва ветра снаружи или от воя Месяца и Сказки. Леди издохла, выжившие собаки разодрали её, Вестании не удалось отобрать у них хотя бы жалкого куска. Дети Белизны — а именно так звали их мать-собаку, стали ожесточёнными и диковатыми.

Она чувствовала, как белое ничто пьёт их души алчнее любой тени. Постепенно холод захватывал их. Ледяное семя, что зима посеяла в путниках, уже давно дало ростки, скоро они станут льдом, станут снегом, скоро будет всё равно. Может, тогда дети Белизны сожрут их останки и последуют за Волком. Они создадут стаю белоснежных убийц, чьи пасти вымазаны в крови. Может, хотя бы им удастся выжить в отменённых землях.

Аластор… — иногда она просто повторяла его имя в своих мыслях. Она сама не знала зачем. Может, ей просто хотелось, чтобы оно звучало, чтобы не стёрлось, смешавшись с россыпью снегопада, как прах сгоревшей Термины. Иногда ей хотелось поговорить с ним. Хотелось попросить у него сил, но ей всё ещё не хватало духа, чтобы смириться с его смертью.

«Он не услышит», — отвечал Серый.

Я знаю.

«Пусти меня. Разреши мне, и я всё сделаю».

Нет. Я могу сама.

Она стала очень хорошо чувствовать тень после того, как Аластор погиб и они остались одни. Вестания знала точно, что это она решила застрелить Малыша, и она сама выпустила пулю в голову собаки. Аластор говорил, что никогда не убивал собак. Только людей. Выходит, я теперь ещё хуже, чем он.

«У тебя не было выбора. Ты должна выжить».

Ты ведь не за меня волнуешься, так? Что с тобой будет, если я умру? Ты вернёшься в Аид?

«Мы оба потеряемся, если ты умрёшь сейчас». — Ответил Серый. — «Но я не хочу, чтобы ты умерла».

Прости, — говорила она, уже давно чувствуя, что больше не может идти и продолжая шагать, пробираясь сквозь океаны Белизны. — Но мы все скоро умрём. Даже если я пущу тебя, ты уже ничего не изменишь. Слишком поздно…

«Не поздно, если ты поддашься. Я могу все исправить. Могу помочь».

— Нет, Серый, — прошептала она в снегопад. — Я хочу умереть, оставаясь собой.

Даже когда совсем не останется сил жить, я смогу сдержаться и не пустить тебя, — подумала она, быстро осознав, что на разговоры у неё не хватает дыхания.

«Он сам сказал, что я должен тебя охранять, — не отступал Серый. — Если он столько значил для тебя, то ты обязана пустить меня».

Аластор… — вновь назвала она его имя. Снег летел прямо в глаза, усыпая бриллиантами и без того богатые отменённые земли. — Серый, у тебя когда-нибудь был кто-то такой же важный в твоей прошлой жизни?

«Ты все ещё надеешься разгадать меня? — его голос в голове Вестании прозвучал с искренним удивлением. — Зачем? Хочешь, чтобы я всё вспомнил и ушёл? Это невозможно».

Глупый. Оставайся здесь, если тебе некуда идти, я уже привыкла. Мне просто интересно.

«Твоё сердце бьётся всё медленней, и ты беспокоишься обо мне сейчас?»

Не только о тебе. Ещё о Тере… и об Асфо… что с ним стало в том лесу? А ещё о Веспер и о Фриксе. Мне кажется, перед смертью нельзя думать о себе, только о тех, кто тебе дорог.

«Ты не умрёшь сейчас».

Сейчас или позже. Не все ли равно? Я буду идти до тех пор, пока не упаду. Но я знаю, и ты тоже знаешь, что это произойдёт совсем скоро.

Серый замолчал, не захотел больше разговаривать. Она почувствовала, что он опять принялся проверять ограду, пытаясь найти какую-нибудь щель, чтобы проползти и завладеть её сознанием, как это ему удавалось раньше, но она не намеревалась его пускать. Пусть пытается. Ему она точно не сдастся после того, как научилась его контролировать.

— Вестания… — позвала её сестра. Девушка взглянула на Теру. За столпом снега её едва можно было различить, но выглядела она скверно. Бессильная, измождённая. Нельзя так продолжать. Она ещё маленькая, ей гораздо сложнее.

Тере не пришлось заканчивать фразу, Вестания всё поняла по её лицу. Идти дальше они не могли. Ещё шаг и Теренея упадёт, ещё через несколько шагов споткнётся и Вестания.

Не для того Аластор отдал свою жизнь. Теперь я не брошу тебя. Мы будем всегда вместе до тех пор, пока нуждаемся друг в друге. — Всё это она тоже хотела произнести вслух, но не могла.

Как только они оказались вдвоём в бескрайней белой степи, она поклялась себе, что не сдастся ни за что, что будет бороться до самого конца и сумеет выжить и уберечь сестру. Все эти дни Вестании удавалось, она смогла обратить боль и скорбь в волю. Она шла до тех пор, пока не кончались последние силы идти, она правила собаками, она находила еду, помогала Тере. Она не сдавалась, не позволяла себе расслабляться. Лишь по просьбе сестры Вестания согласилась отдохнуть. Совсем недолго, просто перевести дух, дать передышку собакам, может, переждать метель, если та могла хоть когда-то закончиться.

Они отвязали собак и добрели вместе до саней, легли там рядом друг с другом. Зимние меховые шубы худо-бедно сохраняли тепло, но холод был уже слишком глубоко внутри, чтобы что-то могло его искоренить. Вестания положила голову сестры себе на плечо, так, чтобы та могла уткнуться лицом в шерсть. Хотя бы немного отдохнуть, — подумала она.

«Нельзя спать. Вы замёрзнете», — вдруг вспыхнул Серый.

Я не буду спать. Только прикрою глаза ненадолго. На пару минут. Ты разбудишь меня, если я задремлю.

Тут внезапно пришли собаки. Они легли им на ноги. Сказка и Месяц — последние выжившие из упряжки, такие же усталые и слабые, как и все они. Их мех был пушистый и густой, но Вестании показалось, что она уже не способна почувствовать его тепла.

«Если ты заснёшь, тебя уже никто не разбудит. Из этого сна не пробуждаются».

Было так хорошо и приятно лежать, мышцы расслабились, изнурённое тело лежало покойно. Глаза сковывала ядовитая нега, на лицо падал снег, цепляясь за ресницы. Зачем он отвлекал её? Всё же и так было понятно.

Серый… прошу, помолчи.

«Вестания!» — негодовал он. Девушка ощущала, как он суетится, вертится из стороны в сторону, переползает, кричит и зовёт её, но она уже проваливалась в уютное забытьё.

Прощай, Серый. Извини, что так вышло, — успела подумать она, прежде чем чёрная волна подползла совсем близко, захлёстывая ноги и лежащих в них собак, которые тихонько поскуливали, кажется, тоже понимая свою обречённость. Теренея не шевелилась. Скоро они все вместе с собаками перестанут дышать. Скоро заснут навсегда и проснутся уже в Аиде, под беззвёздным небом, на лугу среди белых цветов. Их сметёт с лица отменённых земель, и уже никто не вспомнит их имена.

В последнюю секунду до того, как Вестанию поглотил мрак, она услышала, как закопошилась Теренея, баламутя трясину вечного сна. Сама Вестания уже не могла открыть глаза, шум ветра тоже стихал, голос Серого был бесконечно далёким, но она услышала едва различимый бессильный шёпот сестры.

— Папа? — спросила Тера, и Вестания заснула.

***

Ему казалось, что он едет в поезде. В вагоне «Харона», как это было когда-то раньше. Колеса гремели под железным пузом паромщика, перевозящего грешные души. Холодный ветер дул в окно. Его жутко тошнило, как после долгих выходных на Краю, но вспомнить он ничего не мог, впрочем, это состояние забытья казалось очень знакомым.

Больше он никого рассмотреть не мог. Взгляд отказывался фокусироваться. Под потолком гудела почти перегоревшая лампочка, изредка вспыхивая и ослепляя пассажира, словно изломом молнии.

— Оплата… оплата… — вдруг раздался голос совсем рядом, прямо над ним. С трудом повернув трещащую по швам голову, он увидел высокий силуэт билетёра. — Оплата… — повторил он, протягивая тонкую негнущуюся руку с длинными крючковатыми пальцами, больше напоминавшими сучья старого дерева.

Пассажир принялся рыться в карманах. Движения давались тяжело. Пальцы не слушались, потеряли чувствительность, словно отекли. Он сделал несколько попыток нащупать какую-то мелочь, но так и не нашёл ничего, хоть отдалённо напоминавшего деньги.

— У меня нет ничего, старик. — Ответил он. — Прости…

— Нужно заплатить, чтобы ехать, — тихим сухим голосом прошелестел билетёр. — Оплата… нужна оплата…

— У меня ничего нет, кроме меня самого… — повторил пассажир, и вдруг эта мысль со всей силы ударила в голову, словно расколов её на куски. Ничего нет. И даже самого меня нет.

Старик всё ещё стоял над ним, вопрошая. Из глубоких пропастей выглядывали едва различимые чёрные глаза. Рот провалился в складках морщин, лишь нос был огромный, занимал почти всё пространство на лице, кряжистый, широкий с маленькими чёрными волосками, торчавшими из ноздрей. Лоб тоже больше напоминал горные хребты, из-за чего невозможно было догадаться, о чём думает билетёр, хмурится, злится, а может, насмехается?

— Куда ты дел свои монеты? — прошуршал голос столетий.

— Куда дел… куда дел… — Вспоминать было больно. Он не хотел, чтобы от него требовали думать. Каждое движение и мысль вызывали боль. — Приклеил на стекло в тамбуре, — вдруг ответил он. — Может, они ещё там? Они оттают только весной…

— Их там нет. — Изрёк старик осуждающе.

— Может, был другой поезд… я не помню, — признался он. На некоторое время пассажира оставили в покое. В вагоне повисла тишина, лишь снаружи выл ветер и стучали колеса.

— Сигареты есть? — спросил старик после долгого раздумья.

Пассажир заставил себя вернуть руку в карман, опять пришлось проводить долгую процедуру поиска. Зато в этот раз он изъял портсигар, красивый, с бирюзовыми камнями. Поднял крышку, заглянул, силясь разглядеть внутренности коробки, потом протянул билетёру.

— Там две последние. Бери вместе с портсигаром. — Чувствовал он себя так паршиво, что о сигаретах не хотелось и думать.

Цепкие когтистые пальцы, поражённые артритом, сжались на коробке. Очень медленно билетёр поднёс портсигар к лицу, подставил под самые глаза, принялся с интересом разглядывать, поглаживая инкрустацию неповоротливыми руками. В конце концов, после тщательного осмотра билетёр вынул одну сигарету и вернул коробку пассажиру.

— Последнюю сигарету и последнюю пулю оставляют для себя, — сказал он своим шершавым голосом.

Пассажир не смог найти дыхания, чтобы отблагодарить его, в этот момент тошнота подкатила к горлу, пришлось вложить все силы в то, чтоб не исторгнуть её.

За это время билетёр закурил. Он сделал две глубокие затяжки, после чего зашёлся долгим сокрушительным кашлем, который чуть не свалил его с ног. Алые искры от его сигареты заметались по вагону, осыпаясь на пол и тут же тлея. В воздухе повис дым. Почему-то даже ветер не мог разогнать его.

— Тебе бы лучше не курить, — заметил пассажир, когда билетёр вновь приложился к фильтру. — В твои-то годы…

Билетёр склонил голову, как если бы не расслышал или не понял пассажира, но повторять он не намеревался, слишком много уже произнёс вслух для такого состояния. «Ммм? Мммм?» — вопрошал старик, не отводя сигареты от губ и выпуская кольца дыма этими «ммм». Потом вдруг, кажется, до него дошло, и он сразу же зашёлся хриплым гоготанием, в котором можно было распознать проблески смеха.

— Ты думаешь, я могу умереть, так? — губы расползлись по лицу, едва различимые, бескровные, — Ты знаешь, кто я?

— Нет… — отозвался пассажир. — Я ничего не знаю. Ничего не помню.

— А знаешь, где ты?

— Похоже на «Харон», — сказал пассажир, уже сильно сомневаясь в сказанном.

Тогда старик вдруг приосанился, на мгновение ему даже удалось расправить кривые плечи. Вид у него сделался важным, хотя пассажира он, скорее, отталкивал своей новой позой.

— Я и есть Харон, — произнёс билетёр гордо.

Пассажиру это имя ни о чем не говорило. Он никогда раньше не слышал о таком человеке, впрочем, сейчас он бы не смог назвать ни одного имени, в том числе своего.

— Приятно познакомиться, — ответил пассажир. — Увы, я не помню… — договаривать он не захотел. Слишком тяжело и слишком лениво.

Харон докурил сигарету до самого бычка, затем швырнул её на пол и примял ботинком.

— Вы никто ничего не помните, — махнул он рукой. — Да и нечего помнить. Я тоже не помню… никто не помнит, — повторил он рассеяно.

— Никто… — пассажир зацепился за это слово. Что-то промелькнуло в голове, какой-то недосягаемый привет из черноты прошлого. — «Никто» почему-то мне что-то напоминает.

Харон с удивлением расширил глаза. Пассажиру даже показалось, что он сумел рассмотреть его чёрные зрачки размером не больше перчинки. Потом он вдруг опять закашлялся, раскаты грома заглушали мысли пассажира, но когда этот приступ прошёл, он опять почувствовал уверенность в своей догадке. Никто. «Никто» был хорошо знаком ему.

— Хочешь сказать, что ты и есть Никто? — спросил Харон с оттенком сомнения.

— Я не знаю, — признался пассажир. — Может быть.

Харон снова рассмеялся, но уже не так залихватски, как в первый раз.

— Ну будешь, значит, Никто, — заключил он, а затем пробормотал что-то недовольно и неразборчиво: — Спит она среди цветов, белых, в царстве вечных снов. Кто разбудит смерть? Кто? Кто? Но ответ один… — в этот момент поезд издал оглушительный гудок, заставивший Харона резко замолкнуть, а пассажира схватиться за голову. Билетёр вдруг резко, насколько это могло сделать дряхлое тело, развернулся к тамбуру. — Мы скоро приезжаем. Пора мне идти.

— А куда мы едем? — Спросил Никто. — В Край? Или из Края?

Харон снова смерил его крошечными подслеповатыми глазками, а потом ответил, прежде чем уйти.

— Гораздо дальше. Сам Край ты уже пересёк. — С этими словами, он покинул вагон, оставив Никого в недоумении.