Танец теней (СИ)

Эпилог. Смерть

Гектор сидел в своём кабинете в главном офисе «Скиеса». В последнее время всё реже хотелось уходить отсюда, потому он проводил на работе долгие вечера, курил, читал «Фантасмагорию» и перебирал бумаги, от которых спустя столько лет службы начинало неприятно урчать в животе.

Трёхлапый пёс Гелиос лежал возле стола на ковре, на своём обычном месте, и, кажется, дремал. Гектор всегда приводил его с собой на работу, так как проводил здесь слишком много времени, чтобы оставлять пса дома. Первые несколько месяцев, что трёхлапый прожил у него, ел он безостановочно, будто опасался, что еда может вдруг закончиться. Потом же, отрастив себе бока, Гелиос превратился в спокойного и послушного пса, никогда не позволявшего себе поднять лай на незнакомцев. Гектор ни дня не жалел, что решил оставить его, вместо того чтобы подыскать других хозяев. Сколько бы члены «Скиеса» не произносили восклицающих тостов на собрании по поводу годовщины создания компании, Гектор знал, что он уже старик, и что, вероятнее всего, осталось ему не так долго. Жена у него умерла уже давно, так и не оставив наследника. Потому одинокая жизнь вдовца успела ему изрядно поднадоесть, а пёс сумел привнести в неё тот беспорядок, который и заставляет людей строить прочные связи.

Он затянулся в последний раз, затем неспешно затушил сигару. Часы показывали 23:15.

— Пора идти, Гелиос, — произнёс Гектор, ещё какое-то время вслушиваясь в тишину комнаты и сонное урчание собаки.

Внезапно в помещение нахлынул холод. Это казалось невозможным, ведь в кабинете не было окна, а система вентиляции, скорее, чаще подводила. Гелиос разом насторожился, навострил уши и грозно гавкнул куда-то в пустоту, потом обеспокоенно посмотрел на своего хозяина.

Гектор огляделся по сторонам. Дверь, прямо у него на виду, была закрыта, она и не открывалась, но создалось ощущение, будто кто-то вошёл. Глава «Скиеса» — самой страшной фирмы в Сцилле, вдруг почувствовал себя не в своей тарелке. Пришлось даже ослабить ворот рубашки, чтобы было легче дышать. Затем вдруг свет мигнул, лампочки тихо загудели, но потом опять загорелись обычным светом. На этот раз в кресле напротив стола возникла фигура.

— Здравствуй, Гектор, — произнёс посетитель, как только свет упал на него. — Успел соскучиться по мне?

Вглядываясь в плохо различимые сумерки, Гектор тут же узнал вошедшего. Только сама идея подобной встречи показалась ему одновременно такой невероятной и такой обнадёживающей, что он сразу не нашёлся с тем, как отреагировать. Посмеялся немного, затем всё же собрал волю в кулак и стукнул им по столу.

— Что ты здесь забыл, Аластор? Я же приказал тебе проваливать.

Мужчина в кресле ничуть не удивился подобной реакции, прислонил трость к краю его стола и порылся в кармане.

— Ты велел мне умереть. И даже одарил пулей. За что я благодарен тебе, — сказал бывший наёмник. — Но я здесь не затем, чтобы вести беседы, как раньше.

— Как ты вошёл? — спохватился вдруг Гектор. — Чем ты сейчас промышляешь?

— Всё тем же, — отозвался он, вынимая узорный портсигар. — Отнимаю жизни. Только теперь я сменил работодателя. Говоря твоим языком, нашёл фирму-монополиста.

Гектор прищурился, не понимая, о чём идёт речь. Тем временем Аластор протянул ему портсигар.

— У меня осталась последняя, — сказал он. — Я привык её с кем-нибудь делить. Присоединишься?

— Что происходит? — не понял Гектор. — Ты пришёл, чтобы убить меня?

— Да… только в каком-то смысле ты уже мёртв. — Сказал Аластор, не опуская раскрытого портсигара. — Я немного притормозил время, чтобы мы могли поговорить. Иначе пёс начнёт скулить. Парень потеряет второго хозяина. Лучше этого не видеть.

Гектор, окончательно сбитый с толку, всё же взял сигарету и закурил её с задумчивым видом.

— Я умер? — спросил он только после третьей затяжки.

— Сожалею, — кивнул Аластор. — «Скиес» многое потеряет с твоим уходом. Надеюсь, ты сумел найти преемника?

— Мальчик, которого ты приволок, — сказал Гектор. — Не думаю, что он готов… хотя сколько уже прошло… года три?

— Здесь и в моём мире время идёт неодинаково, — пояснил Аластор. — Но я рад, что так вышло.

— Как ты стал смертью? Или мне это просто снится? — усмехнулся Гектор, кажется, входя во вкус этого диалога.

— Можешь считать это сном. Но ты действительно умер.

— Можно узнать от чего?

— Остановка сердца. — Процедил Аластор.

— Значит, всё же не сигары! — усмехнулся Гектор. — И что, значит, ты приходишь вот так ко всем, кто… умирает, во всём мире? И в Гиперборее тоже?

— Да, — кивнул бывший наёмник, и с этой фразой забрал сигарету у Гектора, сделал затяжку. — Я вездесущ. Но те, кто умирают не своей смертью, мне не принадлежат. Их смерти забирают убийцы. У Аида есть свои правила. Я не вправе их нарушать.

— Интересно, — глава «Скиеса» выглядел действительно заинтересованным, затем вдруг потупился и посмотрел на собаку. — За ним ты тоже придёшь когда-то?

Аластор взглянул на пса. Тот не шевелился, но это временно. Только дай ему волю сейчас, отпусти стрелки часов, как хромой тут же подскочит и зайдётся лаем и визгом.

— За ними нет. — Сказал он. — Люди бывают разными, хорошими и плохими. Для них созданы правила, Элизий, Тартар… собаки все хорошие. Думаю, у них есть свой рай где-нибудь и своя Царевна суповых костей.

— Жалко его, — кивнул Гектор. — Не хотел я его вот так оставлять… но за ним присмотрят, не волнуйся. Этот трёхлапый покорил сердца всей фирмы.

— Счастлив слышать, — довольно кивнул Аластор, докурил сигарету и бросил её на пол, где она тотчас потухла. — Скажешь, когда готов будешь идти.

Гектор тяжело вздохнул. С грустной улыбкой оглядел свой кабинет в последний раз, затем опять посмотрел на Аластора.

— Скажи честно, что меня ждёт? Тартар или Элизий?

— Не мне судить, — сказал Аластор. — Когда придёшь туда, узнаешь сам.

— Что там будет? — спросил Гектор.

— Там буду я. — Ответил он, после чего Гектор согласно кивнул, и они ушли.

Аластор постарался исчезнуть раньше того, как Гелиос поднял шум. Просто шагнул назад. Вернулся на луга с цветами — жёлтыми, красными, синими, белыми… их было бессчётное множество. Аид не менялся никогда. В нём не было ни погоды, ни времени, ни расстояний, ни смены дня и ночи.

Аластор вынул компас из кармана. Просто, чтобы проверить. Стрелка указала на Лету, реку забвения, и он прошёл к ней. На берегу его уже ждала тень, сидела к нему спиной и смотрела на воду. Они всегда встречались здесь.

Некоторое время Аластор смотрел на её затылок, не сразу подошёл. Ещё раз сверился с компасом, но стрелка оставалась непреклонна в своём решении. Она всегда показывала только на неё.

Вдруг тень словно почувствовала спиной постороннее присутствие и обернулась.

— Привет, — сказала она, улыбаясь. У него ушло много сил на то, чтобы она стала узнавать его так сразу.

— Здравствуй, — улыбнулся Аластор, садясь с ней рядом. — Видел твоего пса только что. У него все нормально.

— Пса? — переспросила девушка с сомнением.

— Да. У тебя был пёс. Помнишь? Сможешь назвать его имя? Или какого он цвета?

Если бы в Аиде всё же было время, Аластор предположил бы, что провёл вечность, пытаясь научить её помнить. Это было непросто. Даже те, которые не пили из Леты, теряли воспоминания. Так было устроено Асфоделево поле, таковы были законы для всех теней, но он всё равно старался ей помочь, не совершая ничего, противоречащего правилам. Они долго разговаривали, пока, наконец, она не произнесла уверено:

— Да, чёрно-белый трёхлапый пёс… звали Гелиос. Гелиос — это означает «солнце».

— Неплохо, — похвалил её Аластор снисходительно. — Ты точно делаешь успехи.

Вдруг её призрачное лицо передёрнулось сомнением, он уловил эту перемену.

— Зачем ты это делаешь? — вновь начала она. — Зачем помогаешь мне? Почему бы просто не заниматься своими делами, не пройти мимо?

— Я хочу помочь тебе, — ответил он. — Помочь вспомнить, кто ты. Если хоть одной тенью станет меньше, значит, не всё потеряно для мира.

— Да, но если я всё вспомню, то я уйду в Элизий, так? — спросила она опять. — Ты же не хочешь, чтобы я уходила.

«Потому и не говорю тебе слишком многого», — признался он себе в этом, но не стал говорить вслух.

— Ты всё равно забудешь, если скажу сейчас, верно? — произнёс Аластор с сожалением в голосе. — Я виноват в твоей смерти и хочу исправить эту вину. Она не лежит на мне грехом, но я всё равно чувствую эту ношу.

— Ммм… — протянула тень. — И это всё?

— Нет. Ещё иногда мне кажется, что я люблю тебя. — С ней было просто говорить о чём угодно. Она всё равно забывала спустя какое-то время.

— У меня есть компас, и в этом мире он почему-то всегда указывает на тебя. Наверное — ты мой ориентир.

— Я бы тоже хотела любить, — призналась она. — Но мне кажется, уже не помню, как это. А может, и не знала… как ты думаешь?

— Конечно, знала. — Соврал он. Или не соврал? Кто теперь разберётся. — Не отвлекайся. Повтори всё, что помнишь о своей собаке…

Ему казалось, так было всегда. В Аиде не существовало ни времени, ни перемен. Если какие-то изменения и происходили в её памяти, то они были настолько незначительны по сравнению с вечностью, что совершенно терялись в ней.

Конец света, объявленный властями, всё не наступал, как если бы кто-то заморозил его. В перспективе, насколько Аластор мог заглянуть вперёд, он тоже не видел этого конца, но чувствовал застывший во времени взрыв. Сопротивление во главе с новым Алкидом постепенно захватывало власть, но не так быстро, как планировало. Во всяком случае, до столиц повстанцы пока не добрались.

Будучи смертью, Аластор мог охватить взглядом всё своё царство, безграничное и невозможное. Он мог быть здесь, на берегу реки, рядом с ней, или в тот же самый миг на поле среди цветов. Красные. Ей больше нравятся красные, хотя порой она и говорила, что любит жёлтые, а красный цвет ненавидит, это бывало нечасто. Он мог быть в мире живых, но только по делу — когда забирал души с собой. Он видел будущее и настоящее, пусть и никак не мог влиять на них.

С тех пор как Персефона ушла, Аластор нигде её не встречал. Он стал абсолютной смертью, полностью принял её обязанности, и у него не было права жалеть об этом выборе. Потому что они обе живы. Он не знал, ушла ли прошлая смерть в Элизий или в Тартар, или для неё существовало особенное место. Может, такие как они, просто исчезают без следа после того, как сдают свои полномочия? Он не знал, но пока не чувствовал себя настолько усталым, чтобы желать найти ответ. Он видел многих теней, в том числе и тех, кого знал при жизни. Со многими он заговаривал, помогая им нащупать ту самую жилку памяти, за которую нужно держаться, но ещё никому из них не удавалось вспомнить всё.

— О чём думаешь? — спросила его тень.

В Аиде её голос был совершенно иным, мягким, боязливым, бесконечно нежным. Аластору хотелось оградить её от всех бед, хотелось сломать для неё все законы, как он это сделал для сестёр. Но сёстры были живы — а ей уже ничто не могло помочь по-настоящему. Хотя, наверное, тень тоже заслужила преступление правил. Пусть его осудят боги, пусть продлят его срок на ещё одну вечность. Какая теперь разница? Кому вообще нужны законы, если нельзя их нарушить?

Он нагнулся к траве и сорвал алый цветок, подержал его в руке недолго и затем вставил в её волосы.

— О тебе. И обо всём, — ответил он честно, и она слегка улыбнулась, прислонилась к нему и положила голову на плечо.

Вдруг на миг он отвлёкся, посмотрел на черту горизонта, где опять возникла фигура мальчика. Асфодель подошёл к нему ближе, и Аластор тоже встал с травы, опираясь на трость, обнял его и предложил сесть рядом с ними. Асфо или Орфей, как его здесь называли, часто приходил сюда. Он всё так же не говорил, но зато Аластор мог чувствовать через него, что с сёстрами всё в порядке. Смотреть на них он не смел. У него ещё не было той силы, которой владела Персефона, да и такой выдержки ему тоже недоставало. Лучше не видеть их пока, — думал он. Если увидит — это будет плохой знак, значит, наступит их час, но пока он не собирался к ним приходить.

Потому что здесь у Аластора была река забвенья, на чёрную мирную воду которой можно было смотреть в то время, пока проходили века и бессчётные людские жизни уносились во тьму, как падающие звёзды. Рядом была тень девушки, которой он мог признаваться в любви до бесконечности, и мальчик с глазами и волосами старика, понимавший его, как никто другой. Аластор занимался тем же, чем и всегда, тем, что было его природой, единственным предназначением. Он был смертью. Наконец, спустя столько лет, он достиг желаемого, он оказался на вершине пищевой цепочки, на пьедестале человеческих законов. Он убивал. И у него была целая вечность на это.