Ташкент — город хлебный

17

На вокзале Настенка лежала под лавкой.

И мужик вот так валялся на той станции, и татарченок с облезлой головой — много народу, помочь некому. Плачут, плюют, ругаются, стонут. Свое горе у каждого, своя печаль мучает.

И вошла тут в Мишкино сердце такая тоска, хоть рядом с Настенкой ложись от тоски. Но Мишке нельзя этого делать.

В Ташкент поехал, должен доехать. Лучше дальше умереть, чем на этом месте. Неужели не вытерпит? Вытерпит. Ночью нынче обязательно вытерпит. А утром завтра юбку бабушкину продаст. Дадут фунтов на пять печеного хлеба — и больно гожа. Сразу не станет есть. Отломит полфунта, остальное спрячет. Пять фунтов — десять полфунтов — на десять дней. В десять дней можно туда и оттуда приехать, если поезда не станут стоять.

Хорошо легли Мишкины мысли, по-хозяйски.

Маленько полегче стало.

Мужики в углу про Ташкент говорили, упоминали Самаркан. Тоже город, только еще за Ташкентом четыреста верст. Наставил уши Мишка, прислушался. Хлеб очень дешевый в Самаркане, дешевле, чем в Ташкенте. А в самом Ташкенте цены поднимаются и вывозу нет — отбирают. Если к сартам удариться в сторону от Самаркана — там совсем чуть не даром. На старые сапоги дают четыре пуда зерном, на новые — шесть. Какая, прости господи, юбка бабья — и на нее полтора — два пуда. Потому что Азия там, фабриков нет, а народ избалованный на разные вещи. Живет, к примеру, сарт, у него четыре жены. По юбке — четыре юбки, а чай пьют из котлов. Увидят самовар хороший — двенадцать пудов…

Потревожили разговоры хлебные Мишкину голову — защемило, заныло хозяйское сердце. Тут же подумал про юбку:

— Не продам, можа? Вытерплю?

Полтора — два пуда — не шутка. Сразу можно все хозяйство поправить. Уродится к хорошему году — тридцать пудов. Сколько мешков можно насыпать! И себе хватит, и на лошадь останется, если купить.

Закачалась перед глазами спелая пшеница, изогнулась волной под теплым лопатинским ветерком. Стоит Мишка в мыслях хозяином на загоне, разговаривает с мужиками лопатинскими.

— Ну, как, Минька, жать пора?

— Завтра начну.

А вот и мать с серпом, и Яшка брат с серпом. Федька без серпа ползает — маленький…

Обязательно надо терпеть.

Юбку здесь нельзя продавать.

Пойдет если поезд не рано, можно по вагонам походить. Всякие люди есть, кто прогонит, кто подаст.

Долго ходил по платформе Мишка — утомили хозяйские мысли, ноги не двигались. Устал. Сел около вагона отдохнуть маленько, да так и уснул, прислонившись головой к колесу. Крепко укачал голодный рабочий день, убаюкала радость мужицкая, ничего не увидел во сне.

Утром вскочил непонимающий: за спиной больно легко.

Вскинул руку назад, а мешка там нет.

— Батюшки!

Бросился под вагон — нет.

Метнулся вперед — нет.

Обежал кругом четыре вагона — нет и нет.

— Господи!

Пот выступил на лбу, под рубашкой мокро; и сердце закаменело — не бьется.

— Украли!

Подогнулись ноги, размякли.

Сел Мишка на ржавую рельсу, горько заплакал.

Легло большое человеческое горе на маленького Мишку, придавило, притиснуло. Упал лицом он между шпалами, вывернул лапти с разбитыми пятками и забился ягненком под острым ножем.

Не мешки украли с юбкой — последнюю радость.

Надежду последнюю утащили.