Тайна исхода

ПРОЛОГ

Южный берег озера Мариут. 415 год

Наконец глина подсохла. Марк взял с пола немного грязи и песка и растер по свежей светлой поверхности, пока та не потемнела и не стала внешне неотличимой от остальной части стены.

Чтобы рассмотреть получше, он поднес масляную лампу к стене и добавил грязи в тех местах, которые вызывали сомнения, хотя, если честно, для этого требовался более зоркий глаз. Он в последний раз прошел через хорошо знакомые коридоры, прощаясь с соратниками и предками, со всей прошлой жизнью, поднялся по ступенькам и вышел.

Уже наступал вечер, и времени терять нельзя.

Он закрыл деревянную крышку и начал набрасывать на нее песок и камни. Сквозь стук падающих камней, шуршание песка и скрежет о пол обитой железом лопаты начали доноситься странные звуки, больше всего напоминающие песнопения. Они становились громче и казались такими реальными, что Марк замер и прислушался. Вдруг все стихло, и стало слышно только его тяжелое дыхание, громкий стук сердца и шелест песка.

Одни лишь страхи одинокого старика.

Солнце клонилось к западу, начиная приобретать оранжевый оттенок. Обычно они появлялись к ночи, как и надлежало злодеям, но с каждым днем становились смелее. Утром в гавани он видел переговаривавшихся между собой незнакомых людей, которые некогда были его друзьями, а сейчас смотрели на него как на прокаженного. А он столько раз лечил их недуги, не думая об опасности заразиться.

Марк опять взялся за лопату, стараясь копать быстрее, чтобы не позволить панике одержать над собой верх.

Раньше он надеялся, что все утрясется. Ведь их общине всегда удавалось пережить погромы и войны. Казалось, их идеям в конце концов удастся восторжествовать, потому что они были намного сильнее и рациональнее благочестивой жестокой чепухи так называемой «благонамеренности». Но он ошибался. Поддаваясь страхам, человек терял рассудок в силу своей природы.

Бедная Гипатия![1] Такая прекрасная, мудрая и благородная женщина. По слухам, самосуд над ней учинили по приказу самого Кирилла Александрийского.[2] Эпифаний, совсем еще мальчик, слишком юный для таких сцен, видел все собственными глазами. Толпу возглавлял лицемерный чтец Петр, что неудивительно. Они вытащили ее из носилок, раздели донага, отделили плоть от костей устричными раковинами и сожгли останки.

Они называют себя слугами Бога, но неужели не понимают, кем являются на самом деле?

Солнце село. На землю опускалась прохлада ночи. Он работал уже не так быстро — силы были уже не те, что в молодости. Но копать не прекращал. Чем быстрее он закончит, тем раньше сможет присоединиться к семье и соратникам в поисках прибежища в Гермополисе или даже Ченобоскионе, если наступившее безумие распространится слишком далеко. Он отправил их вперед с накопленной веками мудростью — свитками и другим сокровищем, которое им удалось захватить с собой. Но самому пришлось задержаться. В последние годы они слишком расслабились. Существование здесь подземного комплекса уже не оставалось ни для кого секретом, о чем свидетельствовали абсурдные слухи о богатстве и спрятанных сокровищах, доходившие до него самого. Если эти негодяи серьезно займутся поисками, то им наверняка удастся обнаружить ступеньки, как бы он ни старался их скрыть. Вот почему он решил замуровать крещальню,[3] чтобы сохранить хотя бы частичку их знаний, если подземный комплекс будет найден. Рано или поздно к людям вернется рассудок, и тогда они смогут возвратиться назад. Если не он сам, то его дети или внуки. А если и не они, то, возможно, будущие поколения из более разумной и просвещенной эпохи, которые по достоинству оценят мудрость стен и не будут их ненавидеть или осыпать бранью.

Он закончил выравнивать грунт, набросанный в углубление, и притоптал его для верности, чтобы это место не бросалось в глаза. Пора уходить. Необходимость уйти приводила его в отчаяние. Он стал слишком стар для таких приключений, слишком стар, чтобы все начинать сначала. Все, что ему требовалось от жизни, сводилось к покою. Только в таком состоянии он мог бы изучать рукописи и познавать природу мира. Но теперь самодовольные и жестокие глупцы, для которых грехом считалась сама возможность думать, сделали все это неосуществимым. Это сквозило в их глазах, проявлялось в удовольствии, которое они получали, применяя насилие. Они купались в своем злодействе и высоко воздевали залитые кровью руки, будто демонстрируя добродетель.

Он путешествовал налегке, без всякой смены одежды, захватив только немного еды и несколько монет. Марк прошагал не больше десяти минут, как увидел на гребне горы впереди отблески света. Погрузившись в свои мысли, он сначала не придал значения слабому свечению. Но вскоре понял, что это были факелы, приближавшиеся со стороны гавани. Ветер поменялся, и до него стали доноситься голоса кричавших и поющих мужчин и женщин, с ликованием ожидавших новой расправы.

Он заспешил назад, туда, откуда пришел: сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди. Их поселение находилось на склоне пологого холма, спускающемся к озеру. Он добрался до вершины и увидел, как тут и там начинали вспыхивать языки пламени, охватывая огнем оставленные жилища. Справа раздался крик. Занялась крыша одного дома, потом другого, третьего. Их дома! Их жизни! Крики, наполненные ненавистью, становились все громче и ближе. Он повернулся, чтобы уйти, но куда бы он ни направлялся, везде впереди появлялись факелы, смыкавшиеся в кольцо, становившееся все меньше и меньше.

Над толпой пронесся крик. Его заметили! Он побежал, но старые ноги делали побег бессмысленным, хотя он и понимал, что его ждет, если поймают. И вот наконец они окружили его — на лицах всех только жажда крови. Ему оставалось только одно — встретить их, сохраняя достоинство и мужество, и надеяться вызвать в них чувство стыда и милосердие. А если этого не случится, то они, возможно, проснутся утром и вспомнят о своих деяниях с таким ужасом и омерзением, что это сохранит жизнь другим.

Оно того стоило.

Тело начало непроизвольно дрожать, и он упал на колени. По щекам текли слезы. Марк молился.