Глава тридцать четвертая ДОПРОС

На все вопросы следователя Немой, тупо уставясь в пол, отвечал одно и то же: «Не знаю. Не видел». Из его скупых ответов Долгушин сделал вывод: Немой не впервые встречался со следователем и знал, что показания можно впоследствии изменить, а потому решил пока отмалчиваться и послушать, многое ли знают о нем.

Совсем иначе держался с Долгушиным Барбос.

— Что зря время тянуть! — ответил он на первый же вопрос следователя. — Натворили чудес!

По словам Барбоса, все произошло с ним потому, что ему надоела жизнь в лесу.

— Разве мы не пилили? — рассказывал он с какой-то отчаянной искренностью в голосе. — Пилили так!.. Рубаха не просыхала от пота. А толку? Какой тут лес? Палки! Тягаешь пилу, тягаешь, а заработки? Извольте вот… — И, словно требуя сочувствия к своей нелегкой жизни, решительным жестом указал на лежавшую перед следователем расчетную книжку. — Какой это заработок? Полярный к тому же! Обида одна. Вот она-то, обида, и привела меня на Семужью.

Рассказ преступника лился легко. (Придуман он был задолго до встречи со следователем). Захотелось Барбосу более интересного, а главное — прибыльного занятия. Сошелся он с Сазоновым и Петровым. Ловили семгу в заповеднике. Куда сбывали? Возили со случайными машинами на станцию. Сдавали рыбу железнодорожникам, а то и в буфеты проходящих поездов…

Поведал Барбос и о своих переживаниях по пути к Дикому Берегу. А когда он помянул о поведении Наташи, в его голосе зазвучало неподдельное уважение.

— …Хочешь ее припугнуть, а она, дьявол, как шарахнет словечком. По ушам! Веришь — нет, мне этот ржавый пистолет руки жег.

— Но вы же его так и не выпустили из рук? — вставил Долгушин. — Этот… ржавый пистолет?

— Не выпустил. Точно. А теперь сами скажите, куда я мог его девать? Куда? Выбросить? — продолжал он с какой-то страстной убежденностью. — Спросили б у меня сегодня: где пистолет? Ответил бы я: забросил в море. А вы записали бы в протоколе: скрыл оружие. Не поверили б, что пистолет-то был калека.

— Возможно, — сдержанно ответил Долгушин. — Возможно…

До поры до времени он избегал задавать вопросы, которые могли бы насторожить допрашиваемого. Обличающих фактов у следователя было мало. Признания преступника, не подкрепленные уликами, на суде стоят немногого: откажется он в процессе судебного разбирательства от своих показаний — и обвинение рассыплется прахом. В результате — «следовательский брак».

Вот почему Долгушин не спросил даже, почему преступники захватили новоселов и увели их на Дикий Берег.

Заговорил об этом сам Барбос. Зачем «малыши» впутались не в свое дело? Сазонов хотел силой увести их подальше от Семужьей и направить в поселок. Ну, а как прыгнул парень в пропасть… растерялись все. Думали — расшибся. Тогда Сазонов и предложил отвести захваченных новоселов в свое подводное убежище — в пещеру. Если б дело обернулось плохо — оказались бы новоселы в положении сообщников. Народ они в поселке новый. Обычно приезжие, особенно молодежь, первым делом бросаются на семгу. Тогда и показания сбежавшего парня (если б он спасся) выглядели бы, как оговор обиженного сообщника.

«Но ведь ты уже попался, — отметил про себя Долгушин. — Однако ничего доказывать не собираешься. Наоборот, очень уж легко признаешь все свои провинности».

Долгушин помнил предупреждение старших товарищей: «сомнения следователя к делу не подколешь», а потому дал Барбосу выговориться и приказал Суфрину ввести в комнату Немого для очной ставки.

— Раскололся! — злобно бросил Немой, услышав признания Барбоса.

— А чего филонить? — легко, с какой-то подкупающей грустинкой в голосе ответил Барбос. — Попали? Надо рубить концы. При окончательном расчете учтут чистосердечное раскаяние. Отломят на годик меньше… и хорошо.

— А милицейские фуражки? — спросил Долгушин. — Оружие? Это что, тоже было необходимо для хищения семги?

— Фуражки? — Барбос уставился на следователя своими неживыми глазами, словно удивляясь его непонятливости. — Так это же для уважения. Увидит нас кто в милицейских фуражках — и никакого подозрения. Все законно!

— А оружие? — напомнил Долгушин. — Тоже для уважения?

— Какое это оружие, товарищ начальник! Видимость, а не оружие. Для формы только и таскали его. Сколько лет пролежало оно в пещере. Пистолет… раковина на раковине. Выстрелить из него боязно было.

— Но все же это пистолет, — постепенно переходил в наступление следователь. — Он стрелял!

— Стрелял! — Барбос развел руками и обернулся к Немому и Суфрину, словно призывая их в свидетели творящейся несправедливости. — С первого выстрела разнесло его. Вы же видите, что осталось от пистолета!

— В кого вы стреляли? — продолжал вести свою линию Долгушин, не отвечая на вопрос Барбоса.

— В воздух. В воздух выстрелил! Для острастки. Сидеть-то в лагере никому не хочется.

Барбос с приоткрытым огромным ртом и глубоко запавшими пустыми глазами выглядел простоватым. Но кто знал, что таилось за этой внешней простоватостью. Долгушин был молод. Меньше года работал он следователем. Но и ему приходилось видеть — и особенно слышать от более опытных товарищей о преступниках, которые подобно умелым актерам неделями играли придуманную заранее роль, пока не удавалось уличить их и припереть к стене.

Долгушин отпустил Барбоса и Немого, когда ночные тени от домов и изгородей значительно укоротились.

Первый допрос не оставил у Долгушина цельного впечатления. Следователь устало облокотился на стол и запустил обе руки в длинные светлые волосы. Не хотелось даже, против обыкновения, перелистать протоколы. Особенно удивляло Долгушина, что Барбос и Немой не договорились об общей линии поведения на допросе. Каждый из них держался со следователем по-своему, хотя в пути они могли без труда сговориться. Взяли их люди неопытные. Немало промахов допустили они при личном обыске, осмотре пещеры и в пути к погосту.

Но Долгушин не знал, что всю дорогу от Дикого Берега и до самого погоста Наташа и Володя держались возле Барбоса и Немого, следили за каждым движением преступников так же зорко, как совсем недавно сам Барбос не спускал с них глаз. Да и в погосте Прокофий Суфрин, как и обещал, «проявил заботу» и предусмотрительно посадил задержанных в разные сараи — не дал им сговориться.

Долгушин взял авторучку и в конце протокола четко вывел:

«Осмотреть место преступления и допросить там обвиняемых повторно»…

Не успел он закончить фразу, как в дверь постучали. Стучали настойчиво, даже требовательно.

Долгушин поднялся, недоумевая, кто мог явиться к нему без вызова в предутренний час.

— Войдите, — пригласил он.

Вошла Наташа. По усталому лицу девушки видно было, что привело ее к следователю серьезное дело. Не ожидая вопросов, она рассказала о появлении в погосте человека, похожего на Сазонова.

— Напрасно вы не проверили, кто это! — сказал Долгушин. — Надо было сразу ко мне прийти.

— Я пришла, — ответила Наташа, — правда, с опозданием. Меня не пропустил к вам милиционер. Я ждала в коридоре. Даже выспаться успела. На подоконнике.

Долгушин неловко замялся. Он сам строго-настрого приказал Суфрину никого не пропускать к нему, пока не кончится допрос. Жители погоста любили потолковать с новым человеком, особенно с «начальником». Они считали, что «начальник» должен знать все: будет ли запрещена атомная бомба, привезут ли в магазин инкубаторных цыплят, почему не хватает кровельного материала и многое другое. Мог кто-либо из них, несмотря на позднее время, забежать на огонек в клуб. А выпроводить самолюбивого и обидчивого саама или ненца нелегко. Допрос затянулся.

Давно уже минуло время, когда кто-нибудь мог зайти в клуб. Но исполнительный Суфрин так и не впустил Наташу к следователю, пока тот не приказал увести задержанных…

Долгушин подавил невольное смущение и стал расспрашивать девушку обо всем, что произошло с ней за последние двое суток. Из ответов Наташи он понял, что главарем преступной компании был Сазонов. Но непонятным оставалось другое. Шайка провалилась. Почему же Сазонов не исчез, а появился здесь. Правда, от погоста шла дорога к райцентру, от которой ответвлялась тропа на Пушозеро. Но если Сазонов уверенно ходил к Дикому Берегу, так сумел бы он обойти стороной и погост. И, наконец, Сазонов не мог не понимать, что ничего хорошего не ждет его здесь.

Нет! Сазонов спешил не в райцентр и не в поселок. Он шел по следам своих задержанных сообщников. Но зачем? Из допроса Барбоса и Немого Долгушин понял, что ничто не связывало их с Сазоновым, если не считать общего «дела». Следовательно, даже арест не оборвал какой-то очень важной, крепкой и пока еще не известной Долгушину веревочки. Что за веревочка? Хищнический лов семги? Это была явная «легенда»[16]. Но крепка должна быть веревочка, связывающая преступников, если Сазонов рискует идти по следам задержанных сообщников…

Думая об этом, Долгушин продолжал беседовать с Наташей. Старательно припоминая все, вплоть до мельчайших подробностей, рассказывала девушка, как они возвращались с Дикого Берега.

— Вы говорите: кисет упал в воду и утонул? — остановил Наташу следователь.

— Утонул.

— Вы видели, как он утонул?

Настойчивость следователя смутила Наташу. Могла ли она ответить уверенно «видела», если все внимание ее на лавах было обращено на Барбоса и Немого? До кисета ли ей было?

Долгушин заметил замешательство девушки. Не настаивая на ответе, он подошел к двери:

— Суфрин!

Вошел милиционер. Молодцевато щелкнул каблуками, он искоса бросил в сторону Наташи еле заметный довольный взгляд, словно бы говоривший девушке: «Вот как у нас! А ты думаешь… милиция!»

— Вызовите ко мне Прохора Петровича и остальных, — приказал Долгушин. — Вызывайте не сразу всех. По одному.

— Слушаюсь! — Суфрин еще раз щелкнул каблуками и повторил: — По одному.

Он вышел. За ним поднялась и Наташа.

— Вы мне не помешаете, — остановил ее Долгушин. — Даже лучше будет, если вы останетесь и поможете нам сообща разобраться в этом деле.

Девушка опустилась на стул. Наташа и сама не заметила, как заговорила о том, что так взволновало ее и привело к следователю — о найденном в пещере дневнике Сарыкина.

— Вы не ошиблись? — живо заинтересовался Долгушин. — Точно там было написано Сарыкин?

— Дневник у меня, — сдержанно ответила Наташа.

— Интересно! — Долгушин закурил сигарету, со вкусом затянулся и продолжал: — О Сарыкине и поныне еще вспоминают у нас в районе.

— Вспоминают? — насторожилась Наташа.

— Точно. Сарыкин двенадцать лет служил в полиции. Дослужился до урядника. В здешних местах урядник был… большой человек. Хозяин огромной волости. Во время интервенции Сарыкин пристроился в знаменитую иокангскую тюрьму. Уже перед разгромом интервентов из Иоканги бежали четырнадцать заключенных. В погоню за ними послали команду из конвойных. К ней прикомандировали Сарыкина, как человека, хорошо знающего тундру и местное население. Две недели гонялись они за беглецами и не знали, что с интервенцией уже покончено. Переловили почти всех беглецов. А когда вернулись, недалеко от побережья они напоролись на отряд красноармейцев. У нас считали, что тюремщики были все перебиты. А оказалось-то вот что…

— Вот что!.. — повторила за ним и Наташа. — Урядник Сарыкин превратился, сам того не зная, в Чана Рушла.

— В кого? — не понял Долгушин.

— В Чана Рушла, — повторила Наташа и пояснила: — А проще — в русского черта.

— Ну, это не так-то уж далеко от истины, — улыбнулся Долгушин, закуривая новую сигарету. — Что смотрите? Много курю?

— Порядочно, — уклонилась от прямого ответа Наташа, занятая своими мыслями.

Расспросить подробнее о Сарыкине девушке не пришлось. Вошел Прохор Петрович. Не успел Долгушин побеседовать с ним, как появился старый Каллуст. За ним вошли Володя с Федей. Последним исполнительный Суфрин привел сонного растрепанного Ваську.

Беседуя со свидетелями, Долгушин несколько раз возвращался к кисету Барбоса. Прохор Петрович шел последним и не видел, что делалось впереди. Старый Каллуст в это время уже миновал лавы и сходил на берег, — что происходило у него за спиной, он не знал. Володя с Федей шли за Барбосом и Немым. Но и они, так же как и Наташа, не могли уверенно подтвердить, что кисет утонул. Один лишь Васька решительно и без тени колебаний заявил, что кисет пошел на дно камнем.

— И тебя не удивило, что кисет с табаком камнем пошел на дно? — спросил Долгушин.

Васька неловко переступил с ноги на ногу и с достоинством ответил:

— А я… некурящий.

Расспрашивая свидетелей, Долгушин погасил окурок и бережно спрятал его в портсигар. На этот раз он перехватил сдержанную улыбку Наташи и выжидающе посмотрел на нее.

— Третий окурок вы зачем-то прячете в портсигар, — сказала она.

Теперь уже улыбнулся Долгушин.

— Мы работаем в комнате хорового кружка. — объяснил он, — а хористам курить не полагается. Поэтом и пепельницы тут нет. Вот и приходится собирать окурки в портсигар. Не бросать же их на пол.

— Я вас выручу. — Наташа достала из кармана лыжных брюк большую раковину и подала ее следователю: — Чем не пепельница?

— Пепельница, — согласился Долгушин, внимательно рассматривая радужно переливающуюся внутреннюю сторону раковины. — Неплохая пепельница.

— Что это все разглядывают раковину, как какую-то диковину? — удивилась Наташа.

— Кто все? — спросил Долгушин.

— Барбос и Немой уставились на нее, как бабка на чудотворную икону.

— Когда уставились?

Наташа рассказала следователю о том, как растерялись Барбос и Немой, увидев, что Володя счищает грязь с сапога такой же точно раковиной.

— Где вы нашли эту штучку? — поинтересовался Долгушин.

Наташа ответила.

— В яме? — переспросил ее Долгушин. — И много было в яме раковин?

— Я не присматривалась. — Наташа пожала плечами. — Но яма показалась мне довольно глубокой. А раковины лежали в ней навалом, почти до краев.

— Интересно! — Долгушин задумался. — Очень интересно! Спасибо за подарок.

Он погасил сигарету, спрятал окурок по-прежнему в портсигар и снова принялся рассматривать раковину.

Загрузка...