Тайна сенатора Карфагена

ГЛАВА шестая “Месть Сципиона”

Весна в Испании в этом году была ранней и очень жаркой. Все без исключения радовались яркому солнцу, согреваясь в его теплых лучах – и знать, и воины, и простолюдины. Даже тем, кому досталась самая тяжкая доля в этой жизни – сельским рабам, с рассвета до заката возделывающим поля, солнечное тепло привнесло немного радости в их невыносимое существование и хоть на какое-то время смягчило крутой нрав надсмотрщиков.

Наслаждаясь погодой, два мальчика лет десяти безмятежно играли за забором огромной виллы в богатом районе Нового Карфагена. Один из них – высокий, с орлиным носом, длинными, ниспадающими до плеч темными курчавыми волосами - громко объяснял приятелю, как правильно метать из пращи в установленную домашним рабом мишень – чучело, обряженное в старую рваную тунику.

Он оживленно жестикулировал, размахивая рукой с зажатым в ней свинцовым шариком – любимым метательным снарядом балеарских пращников. Темпераментный, одетый в богато украшенную испанскую одежду темно-синего цвета, подросток всем свои видом показывал, что он – представитель местной знати, несмотря на то, что без умолку болтал сейчас по-гречески.

Второй подросток, более спокойный, с выраженными аристократическими манерами, внимательно слушал товарища по играм. В отличие от первого, он был одет по – карфагенски: длинная туника, пошитая из дорогой ткани багряного цвета, мягкие сандалии на толстой подошве, на голове – маленькая коническая шапочка.

Карфагенянин был ниже ростом своего испанского приятеля, но коренастее и шире в плечах. Большой лоб и умные карие глаза указывали на незаурядность натуры. Лицо подростка, красивое словно у девушки, привлекало взгляды окружающих и было предметом обожания его матери – хозяйки виллы, Аришат. Это был один из ее близнецов, Карталон, друживший больше двух лет с Каром – внучатым племянником царя илергетов.

Мать его товарища по играм – уже известная нам Верика, дочь Мандония – все это время находилась в городе в качестве заложницы.

Отношения пунийцев с Андобалом, их постоянным союзником, разладились вскоре после разгрома армий братьев Сципионов. Илергеты наивно предполагали, что после изгнания римлян они снова станут независимыми. Однако, когда Испания вернулась под власть Карфагена, ее разделили между тремя полководцами. Земля илергетов досталась Гасдрубалу Гискону, который сразу стал требовать денег от всех подвластных ему племен – причем вне зависимости от степени их лояльности к новой власти.

Илергеты возмутились и подняли восстание, жестоко подавленное новыми хозяевами. Так Верика вместе со своим сыном и матерью оказались заложницами. Помимо них здесь находились жена Андобала и его дочь, Эссельта, с детьми.

Первые два месяца они ютились под усиленной охраной в очень скромной лачуге, находившейся вблизи военных казарм. В Новом Карфагене, помимо них, держали большое количество других заложников со всех концов полуострова. Карфагеняне не хотели больше сюрпризов от непостоянных испанских вождей и таким образом обеспечивали себе хорошие гарантии их лояльности.

Все заложники жили рядом, под охраной целого отряда ливийцев. Хозяева их не баловали – жизнь испанцев в городе была более чем скромной. Выручали небольшие суммы денег, обычно попадавших к ним через подкупленных охранников, которые забирали себе львиную долю переданного.

Один раз в неделю заложники, небольшими группами под надзором ливийцев, посещали рынки – пополнить и разнообразить запасы еды и одежды.

Во время одного из таких походов Верика увидела трех молодых офицеров, которые прогуливались по улицам города и оживленно беседовали. Это были Мисдес, Адербал и Гауда, только что вернувшиеся из лагеря армии Магона Баркида, находящегося в десяти днях пути от города.

Лицо царственной заложницы озарил неподдельный восторг от такой нежданной встречи. Она закричала и замахала им рукой.

– Я не ослеп? – удивленно спросил Мисдес, не веря своим глазам. – Верика?!..

Все трое остановились. Улыбки озарили их лица.

Охранник-ливиец пытался подтолкнуть Верику в спину, не давая ей задерживаться. Этого требовали правила конвоирования.

– А ну-ка, погоди, приятель, – надменно обратился к нему Адербал. – Нам нужно пообщаться с этой девушкой.

Ливиец хмуро посмотрел на него, потом переглянулся со своим товарищем, но никак не отреагировал. Он не знал этих аристократов. Его служба в Испании проходила в отрядах Гасдрубала Гискона, который требовал от них подчинения только приказам непосредственных командиров.

– Перед тобой главный советник правителя Испании – Мисдес Гамилькон, – грозно сказал Адербал, указывая на брата. – Советую послушаться его. Иначе можешь иметь большие проблемы!

Ливиец подумал, но спорить не стал.

– Ладно. Разговаривайте. Только не долго… – проворчал он беззлобно. Ему не хотелось портить так хорошо начавшийся день – деньги, полученные от илергетов, приятно тяжелили пояс.

– Верика, звезда моя! Что ты здесь делаешь, да еще под охранной этой деревенщины? – спросил Мисдес, бесцеремонно ткнув пальцем в охранника.

Верика расплакалась и рассказала, как она здесь очутилась и в каких условиях они живут.

Мужчины выслушали ее до конца, и глаза их наполнились гневом.

– Гасдрубал Гискон никогда не отличался благородством! – возмущенно воскликнул Адербал. – Если бы не илергеты – неизвестно, как бы закончилась война с Сципионами…

Он испытывал к племени Верики особые чувства – ведь под его руководством они отразили атаку легионов проконсула Сципиона.

Но не по годам мудрый Мисдес не стал прилюдно осуждать полководца.

– Верика, это война, – вздохнул он. – А на войне случается много несправедливостей…

Желая разрядить ситуацию, Мисдес с улыбкой посмотрел на брата и сказал, подмигивая Верике:

– Мы все твои тайные поклонники. И обязаны облегчить твою участь. Гасдрубал Гискон не знаком с тобой лично, иначе никогда не позволил бы забрать такую красавицу из дома.

Гауда с восхищением смотрел на Верику. Он кивал, соглашаясь с Мисдесом, но не говорил ни слова. Девушка понравилась ему еще тогда, три года назад, и он часто думал о ней.

Верика, рассказывая о своих невзгодах, тоже постоянно бросала в его сторону многозначительные взгляды.

«Она неравнодушна ко мне!» – возликовал в душе Гауда. Его кидало в жар от одной мысли возможной близости с предметом своего обожания.

Распрощавшись с Верикой и обещав похлопотать о ее судьбе, офицеры направились в дом наместника Нового Карфагена – Магона Рибади, где Мисдес имел с ним обстоятельный разговор. Не сумев отказать могущественному советнику правителя, наместник дал указание перевести молодую женщину на виллу Мисдеса, под личную ответственность последнего.

Вскоре Верика с восхищением осматривала свою новую комнату. За последние полгода она отвыкла от приличного жилища, а эта комната даже намного лучше той, что она оставила в доме Мандония.

Аришат вначале относилась к ней снисходительно, а иногда высокомерно, но испанка, такая веселая и непосредственная, смягчила ее сердце.

Верика же восхищалась умом, образованностью и грацией жены Мисдеса и относилась к ней с большим уважением. Но втайне считала, что сама она красотой не уступает Аришат, потому что мужчины от нее тоже без ума. Через полгода они стали подругами и проводили вместе много времени.

Сын Верики, Кар, был совсем не похож на своего отца, Биттора. Унаследовав от матери веселый нрав, любознательность и общительность, он и походил на нее – такой же красивый, но по-мужски. Отца он видел мало и недолюбливал за грубость. Больше тянулся к деду, а тот отвечал ему взаимностью. Из всех внуков Кар был у Мандония самым любимым.

Сразу сдружившись с сыновьями Аришат, Кар больше времени проводил все же с Карталоном. Тот больше, нежели Гелон, был склонен ко всему военному. Дети постоянно бились на деревянных мечах, стреляли из луков, а сейчас маленький илергет обучал Карталона метать из пращи, научившись этому у балеарца, отбитого его соплеменниками у римлян.

Аришат давала сыновьям хорошее образование. Они изучали философию, риторику, свободно говорили по-гречески и по-латыни. Карталон, находясь постоянно в компании Кара, освоил язык илергетов – в отличие от Гелона, не желавшего обучаться речи варваров.

Аришат, знающая кельтиберийский, подтрунивала над сыном:

– Гелон, мы живем в этой стране более девяти лет. Это – твоя родина. Если тебя украдет местный дракон, как ты пояснишь ему, что тебя не нужно есть на обед?

– Мама, я надеюсь, что местный дракон будет цивилизованным и сможет понять греческий, – отшучивался Гелон. – Или я прикинусь римлянином – они несъедобные и горькие от своей злости. Скажу ему что-нибудь по-латыни, и дракон не захочет такого ужина.

Когда редкими днями их посещал Мисдес, с ним постоянно приезжал Гауда в надежде лишний раз увидеть Верику. Их чувства друг к другу разгорались все сильней, но они тщательно скрывали их.

В один из чудесных летних вечеров, гуляя по саду, Гауда не выдержал. Сжав Верику в объятиях, он прильнул к ее губам. Девушка не сопротивлялась и ответила на поцелуй. Они стали близки тут же, прямо на траве. Все прошло чудесно. Гауда ни с кем не испытывал ничего подобного. А у Верики, помимо нелюбимого мужа, никого никогда не было, и она была безгранично счастлива от того, что физическая любовь может быт такой прекрасной.

Вернувшись домой, молодая женщина прятала глаза от Аришат, которая сразу же все поняла, но не подала виду.

Встречи влюбленной пары становились все более частыми. Под любым предлогом Гауда убеждал удивленного Масиниссу в необходимости посещения столицы карфагенской Испании.

– Признайся, Гауда, – спрашивал, хитро улыбаясь, царевич. – У тебя появилась в Новом Карфагене какая-то красотка? Пока ее муж на войне, ты захаживаешь к ней, шельмец?

Влюбленный нумидиец уклонялся от ответа, но Масинисса его раскусил: когда он не отпускал его, тот ходил хмурый, как в воду опущенный.

Но случилось неожиданное: Верика к своему ужасу узнала, что беременна. Предпринимать что-либо было уже поздно. Широкие одежды долго скрывали правду и от Аришат, и от соплеменников, которые посчитали округлости Верики результатом хорошего питания в доме Мисдеса, но продолжаться долго это не могло. Когда до истечения срока беременности оставалось менее трех месяцев, девушка решила открыться Аришат, чем повергла ее в глубочайшее изумление.

– Что ты наделала! Ведь по вашим обычаям тебе полагается смерть! – ужаснулась Аришат, осознавая последствия случившегося.

Веерка разрыдалась.

– Я знаю, но что случилось, то случилось… – сквозь слезы проговорила она. – Биттор имеет право казнить меня на глазах всего племени, невзирая на мое царское происхождение…

– Ладно. Вот что мы сделаем, – подумав, сказала Аришат. – Моя любимая рабыня, гречанка из Сицилии, Афида, заберет твоего ребенка к себе и будет выдавать его за своего. Она образованна и сумеет дать ему хорошее воспитание, а я прослежу, чтобы он жил достойно и ни в чем не нуждался…

– Аришат, вся беда в том, что я хочу этого ребенка! Ведь он от моего возлюбленного Гауды. И я не смогу с ним расстаться…

– Но это же смерть для вас обоих!

Видя, что Верика продолжает рыдать, Аришат попыталась ее приободрить:

– Идет война. Все меняется. Завтра ты можешь оказаться… м-мм… свободной от уз брака, вот тогда и заберешь ребенка. Женщины вашего племени более независимы, и ты сумеешь найти выход…

Погладив девушку по голове, Аришат нежно сказала:

– Ты умная девочка. Значит, все будет хорошо.

Так на свет появился Акам, чья судьба будет неразрывно связана с Аришат…

Осада Нового Карфагена началась неожиданно.

Армия Сципиона Младшего тайно выступила из Терракона. Шесть дней легионеры быстрым маршем двигались к городу. Достигнув его, они, не теряя ни дня, приступили к штурму.

Одновременно с моря подошел флот, возглавляемый соратником и другом полководца – Гаем Лелием.

Этого дерзкого маневра никто не мог предвидеть. Три армии карфагенян были разбросаны по всему полуострову – от Ибера до Гадеса. Ближайшая располагалась на расстоянии десяти дней пути. Поэтому у Сципиона было всего десять суток на взятие города.

Это казалось очень трудной задачей. Город был практически почти непреступен – с двух сторон его окружало море, с третьей – воды большой лагуны, соединенной с морем небольшим искусственным каналом, через который корабли пройти не могли. По суше до крепости можно было добраться только с восточной стороны, через узкий перешеек шириной не более двух стадиев . Но здесь врага встречали высоченные мощные стены, расположенные на пересеченной, скалистой, труднопроходимой местности.

Убежденные в неприступности города, карфагеняне не держали здесь большого гарнизона: всего тысяча человек, и то вместе с ополчением.

Но римляне верили в удачу и божественную сущность своего полководца.

Публий Корнелий Сципион Младший пока не одерживал блестящих побед. Единогласно избранный народом Рима на Марсовом поле, как самый вероятный кандидат на роль командующего, он лишь недавно прибыл в Испанию. Проявив мужество при Тицине и Каннах, Публий зарекомендовал себя бесстрашным командиром, а убежденность народа в его причастности к богам, – все верили, что он сын Юпитера, – предрешила результат выборов в его пользу. Легенда о том, что его мать была бесплодна, но после посещения дома Сципиона великим богом в образе змея забеременела, была известна всем.

– Только избранник богов может победить карфагенян, так подло убивших его отца и дядю! – кричала толпа на Марсовом поле.

После его избрания дом Сципиона на Тусской улице вблизи Форума был полон гостей, которые стремились засвидетельствовать свое почтение столь молодому и успешному политику. Но скромный от природы Сципион не нуждался в лести и всячески уклонялся от встреч. Единственный, кого он всегда был рад видеть, был Гай Лелий, его лучший друг, происходивший из небогатой семьи с неримскими корнями.

Сегодня утром флот Лелия штурмовал город со стороны моря, а с суши легионеры Фонтея первыми взбирались на стены по наспех сколоченным приставным лестницам.

– Вперед! – кричал, надрывая горло, легат.

Однако штурм проходил тяжело. Стены были столь огромными, что высоты лестниц не хватило. Осажденные тоже не дремали, беспрестанно сбрасывая на головы римлян камни и тяжелые бревна. Солдаты с криками падали вниз – кто от головокружения, кто сраженный неприятелем.

– Я думаю, что мы не возьмем стены простым штурмом, – говорил легату рассудительный Тит Юний, стоявший рядом с ним.

– Это будет очень трудно, – согласился Фонтей. – Но строить осадные машины нет времени. Армия карфагенян наверняка уже на подходе.

Фонтей предпринимал все новые попытки подняться на стены, ведь Сципион доверял ему безгранично, как преданному соратнику своего отца, после гибели которого легат еще два года воевал с пунийцами, не пуская их за Ибер.

Под началом выбранного войском Луция Марция они уничтожили два военных лагеря преследовавших их пунийцев. Те не видели серьезного противника в небольшой, к тому же проигравшей битву и обезглавленной римской армии, и даже не выставили на ночь усиленной охраны, ограничившись несколькими постами. Когда тьма опустилась на землю, римляне пошли в атаку. На один лагерь напали воины Луция Марция, на другой – Фонтея. Резня была ужасной. Пунийцев погибло более тридцати тысяч, и это спасло небольшую армию Луция Марция от окончательного истребления. Карфагеняне нескоро оправились от разгрома, а к римлянам успело подойти подкрепление из Италии. С той поры прошло почти три года, и сейчас зарекомендовавшие себя Луций Марций и Тиберий Фонтей служили старшими офицерами в армии Сципиона Младшего.

Легат заметил, как к нему быстрым шагом приближается полководец.

На первый взгляд, в облике Публия не было ничего выдающегося. Невысокий, обычного телосложения молодой человек; миловидное лицо с близко посаженными глазами и типичным римским носом – такого не сразу и заметишь в общей массе. Но когда он начинал говорить, слушавшие бывали буквально заворожены его манерами, образованностью, скромностью, горящим взором и понимали: этот человек умен не по годам, и в свои двадцать семь он достоин быть признанным.

Сципион шел в сопровождении трех легионеров-ветеранов, прикрывавших его большими щитами. Он не был трусом, но считал, что безрассудная, случайная гибель полководца может сказаться на результате сражения, и тем более на результате миссии, порученной ему народом Рима, а этого случиться не должно.

– Легат Тиберий Фонтей, – сказал полководец мягким, но звучным голосом, – нужно отобрать пятьсот самых лучших бойцов и послать их на берег лагуны.

Тиберий удивленно посмотрел на Сципиона, но расспрашивать ни о чем не стал: скрытность полководца была известна всем в армии.

– Очевидно, они должны взять с собой лестницы? – все же на всякий случай спросил он.

– Да, – коротко ответил Сципион и добавил: – Пусть ждут моего сигнала.

Через час пятьсот человек под командованием Тита Юния заняли указанную им позицию. Они недоумевали – зачем они здесь, да еще с лестницами? До города далеко, лагуна достаточно глубока, стены с этой стороны даже толком не охранялись из-за бесперспективности штурма. Пока их товарищи безуспешно пытались взять город, они вынуждены бездельничать и ждать невесть чего…

Но вот наступил полдень. Внезапно солдаты увидели настоящее чудо: вода в лагуне начала стремительно убывать, и через час уже была им по колено.

Со всех сторон раздавались изумленные возгласы:

– Что это?!..

– Нептун, защити нас!..

Ошеломленные легионеры не заметили скачущего во весь опор Сципиона, который осадил коня и громко обратился к ним:

– Воины Рима! Смотрите – это милость богов! Ночью ко мне явился Нептун и обещал помочь нам во взятии города. Боги никогда не нарушали данных мне обещаний. И вы это видите! С это стороны Новый Карфаген не охраняется, так взойдите на стены и захватите город!

Махнув рукой в сторону городской стены, ставшей теперь доступной, Сципион развернул коня и ускакал в обратном направлении.

Не издавая лишнего шума и не привлекая внимания осажденных, римляне взобрались на стены и бросились в бой.

Участь города была предрешена.

Шум ожесточенного сражения, доносившийся со стороны крепостных стен, воинственный рев атакующих, звон мечей, крики срывающихся со стен, зарево начинающихся пожаров, звуки римских труб – все указывало на то, что армия Сципион захватила город. Надежды горожан на то, что осада затянется, и армии карфагенян придут на помощь окончательно рухнули.

Времени оставалось очень мало, и Аришат подбежала к Верике, чтобы сказать ей вслух то, о чем давно уже думала.

Она начала издалека:

– Верика, солнце моих очей, я думаю, это – конец…

Испанка испуганно взглянула на нее, но ничего не сказала.

– Римляне вошли в город. Пока они заняты истреблением гарнизона, но скоро начнутся грабежи и убийства мирных жителей.

– Аришат…– пролепетала Верика, проглатывая слова от волнения, – я… не хотела… говорить тебе. Заложникам сообщили – их оставят в живых… и… не будут обращать в рабство. Так поступает новый римский полководец – Сципион Младший.

– Я знаю, милая Верика, – грустно ответила Аришат. – Мне известно об этом от моего дяди, сенатора Митона, ведь под его началом находятся все городские шпионы. Но нас, карфагенян, ждет совсем иная участь… – И, вздохнув, она горько добавила: – Мы будем бесправными рабами.

Верика лихорадочно думала, как помочь любимой подруге и ее детям, ставшими ей родными за эти годы. Но ничего не приходило ей на ум, и она залилась горючими слезами.

– Что же делать?!.. Что делать?!.. – рыдала она, размазывая слезы по лицу.

Аришат же, напротив, сохраняла железное спокойствие. В свои двадцать семь лет, она была мудра и рассудительна, и понимала, что слезами горю не поможешь. Предпочитая смерть рабству, Аришат приготовила необходимые яды и сейчас держала их за поясом своей приталенной туники. Она была готова умереть, но благоразумно считала, спешить с этим не стоит. Свести счеты с жизнью она всегда успеет, однако все-таки надо попытаться спастись.

– Верика, наше избавление от рабства зависит от тебя, – тихо, но уверенно произнесла она.

От неожиданности испанка перестала рыдать и изумленно уставилась на Аришат.

– Чем я, бесправная заложница, смогу помочь вам?

– Слушай меня внимательно, – сказала Аришат тоном заговорщицы, готовившей государственный переворот. – Нам известно, что испанцев не будут трогать. Как ты знаешь, заложников в городе более четырехсот человек. Вам не дают общаться друг другом во избежание сговора. Вы, в большинстве своем, не знаете друг друга в лицо. – Убедившись, что внимание Верики не ослабло, Аришат продолжала: – Я хорошо говорю по- кельтиберийски. Переодевшись и заколов волосы на иберийский манер, я могу сойти за местную уроженку. Потом, скорее всего, меня разоблачат, но время будет выиграно, а оно в настоящий момент бесценно. А я тем временем попытаюсь сыграть на мужских слабостях…

Верика раскрыла рот от восхищения подругой и слушала не перебивая. Она не сомневалась, что необыкновенная мудрость и неповторимая красота Аришат способны спасти ее и детей.

– Ты спросишь, чем сможешь помочь мне? – добавила Аришат. – Так вот: я не смогу спастись с обоими сыновьями. Среди карфагенской знати города не так много семей, где есть близнецы. Точнее, совсем нет. – Переведя дух, Аришат сказала: – Верика, ты должна забрать Карталона и выдать за своего сына!

-Что?! – воскликнула Верика, пораженная словами подруги.

– Не перебивай меня! Выслушай внимательно. Карталон в совершенстве говорит на вашем языке, и римляне ни о чем не догадаются. Своим соплеменникам ты скажешь об огромном выкупе, который они получат от Мисдеса. А он обязательно узнает об этом. Я уверена – твое племя сохранит тайну.

То, что илергеты очень любят деньги, не было новостью. И Верика не сомневалась, что в ожидании огромного барыша соплеменники будут молчать, как рыбы. Но внезапно, осознав сказанное Аришат, она подумала о судьбе крохотного Акама, которого не сможет забрать с собой.

– Аришат, – сказала она. – Я согласна. Но что станется с твоей греческой рабыней Афидой?

Карфагенянка было удивилась вопросу, но тут же все поняла.

– Верика, Афиду я с собой взять не могу. Ведь кельтиберийская заложница не может иметь рабынь…

– Тогда возьмешь с собой Акама и выдашь его за своего младшего сына, – твердо сказала Верика.

Лицо ее приобрело настолько упрямое выражение, что Аришат поняла: ее не переубедить. «Впрочем, это не так уж и плохо, – подумала она. – Маленький Акам введет осведомителей римлян в заблуждение. Они знают, что у жены советника двое сыновей – близнецы в возрасте девяти-десяти лет, и нет грудных детей. И Акам будет хорошей гарантией безопасности Карталона – Верика сделает все, чтобы ему не причинили вреда».

– Хорошо, – согласилась она к облегчению Верики. – Афиду, пожалуй, я возьму с собой. – И уточнила: – В качестве случайной спутницы. Ее знатное сицилийское происхождение может сыграть нам хорошую службу.

Позволив себе пустить скупую слезу, Аришат крепко обняла Верику.

– Прощай, моя дорогая подруга. У меня мало времени. Здесь оставаться опасно. Нам надо переодеться и спрятаться в маленьком доме, что в дальнем конце улицы. Он принадлежит двум одиноким пожилым братьям из городского ополчения. Они наверняка убиты римлянами. А тебе с Каром и Карталоном нужно бежать к заложникам…

Центурион Тит Юний вместе с бойцами своей манипулы прочесывали улицы южной части города. Они врывались в каждый дом, забирали все самое ценное, а находившихся там людей отводили на главную площадь, оцепленную легионерами.

Приказ Сципиона – никого не убивать, за исключением тех, кто оказывает сопротивление – исполнялся неукоснительно. Молодой военачальник славился своим великодушием, но за ослушание наказывал весьма сурово.

Маленький домик в конце улицы всем своим видом показывал, что здесь поживиться будет нечем. Отягченные богатой добычей солдаты неохотно зашли в него, открыв незапертую дверь. Но служба есть служба, и легионеры были осторожны – недобитые пунийцы могли оказаться везде. Пнув ногой колченогий стул из грубой древесины и откинув лезвием меча крышку старого потертого сундука, забитого всяким хламом, сопровождающий Юния легионер по имени Секст Курий лениво промычал:

– Центурион, это жилище бедняков. Здесь брать нечего.

– Странно видеть подобную лачугу в столь богатом районе, – задумчиво сказал Юний. – Надо его хорошенько проверить: обычно в таких развалинах и бывают всякие неожиданности.

Они осмотрели прилегающие строения. Интуиция не обманула Юния: в маленьком сарае их ожидала неожиданная находка – необыкновенной красоты молодая женщина с мальчиком-подростком, одетые в иберийские одежды, и девушка с грудным ребенком, обряженная в белую тунику, подпоясанную на сицилийский манер.

– Вот это да! – воскликнул Курий, восхищенно глядя на Аришат. –Наконец-то, удача!

Он потянулся к ней и ухватил за пышную грудь. В его глазах появился масляный огонек возбужденного самца.

Аришат отпрянула от него, мягко отведя в сторону крепкую руку солдата. Она не хотела раздражать римлян, помня о сыне, который бесстрашно глядел на них исподлобья.

– Не брыкайся, сучка! А то я отрежу голову твоему ублюдку, – рявкнул Курий и стал задирать подол ее черного длинного платья.

– Погоди, солдат, – одернул его центурион. – Помни приказ: не трогать испанских заложников. – Он внимательно посмотрел на пленников. За девять лет службы в Испании он освоил пару сотен универсальных слов, которые понимали все населявшие этот полуостров племена, и обратился к Аришат: – Кто вы?

– Я – дочь Бената, вождя небольшого кельтиберийского племени. Мое имя – Барита, – ответила Аришат по- кельтиберийски. – Это мои дети. Старший – глухонемой. Мы заложники карфагенян.

Глянув со страхом в сторону скалившегося Курия, она добавила:

– Когда ливийская охрана разбежалась, мы укрылись у своей знакомой – вдовы погибшего в море сицилийского купца, – указала Аришат на потупившую взор Афиду.

– Да… Не получится у тебя сегодня удовлетворить свою похоть, – сказал Курию с ухмылкой центурион и добавил: – Заложница. К тому же знатная. Ее надо доставить к легату. Пусть он с ней разбирается.

– Знаю, как он с ней разберется, – проворчал Курий. – Мы бы и сами могли так…

– А вот это уже не твое дело, деревенщина, – разозлился Юний, не любивший грязных намеков, касающихся его товарища – Тиберия Фонтея. – Выполняй, что тебе приказано!

Поняв, что из-за неудачных слов ему не достанется не только эта красавица, а даже другая – вполне обычная сицилийка, Курий, смирившись, повел пленников к легату.

Передав их охране лагеря, он устремился назад, надеясь до заката удовлетворить свои желания: с наступлением ночи заканчивался срок, отведенный Сципионом для разграбления города. Окатив напоследок Аришат вожделеющим взглядом, Курий скрылся за главными воротами.

Когда вечером усталый Фонтей вошел в свой шатер, к нему подскочил дежурный легионер:

– Юний прислал найденных в городе знатных испанских заложников.

Немного подумав, выбирая, выпить ли ему сейчас вина либо побеседовать с заложниками, легат резонно решил, что вино подождет.

– Веди, – коротко бросил он легионеру.

Представшие перед ним пленники выглядели усталыми, но красота Аришат не стала от этого менее яркой. Легат вперился в нее восхищенным взглядом и долго рассматривал, не замечая остальных.

Наконец он повторил вопрос Юния:

– Кто вы?

Аришат повторила ему то, что рассказывала ранее легионерам.

Фонтей молча выслушал, размышляя, что делать с такой красотой. Он был обязан после допроса отправить заложников на утреннюю аудиенцию к Сципиону, которую тот собрался дать в тронном зале дворца правителя. Проконсул намеревался обласкать испанцев, чтобы привлечь их племена на свою сторону. Но легату не хотелось так быстро расставаться с прекрасной пленницей. Его тянуло к Аришат, и он не мог понять, почему. Эта была не только похоть, а что-то еще, не поддающееся объяснению. Может быть, тоска по дому? Черты лица испанки напоминали ему жену Домициллу, которая тоже хороша, хотя и не так, как эта пленница.

Пауза затянулась, но Фонтей так и ничего не сказал. Он по-прежнему смотрел на Аришат, не решаясь отпустить ее.

Внезапно его взгляд привлек браслет на руке мальчика. Фонтей нахмурился и знаком приказал ему подойти. Грубо схватив Гелона за руку, он поднес браслет к своим глазам, и ярость помутила его взор. «Да, я не ошибся. Это мой фамильный браслет, только переделанный под меньший размер», – гневно подумал он, рассматривая изображение волка, тонко выгравированное древними ювелирами.

Схватив мальчика за плечи, Фонтей громко закричал:

– Откуда это у тебя?! – Он тряс его все сильнее и сильнее. – Говори, шакаленок, не то я тебя прибью!

Гелон испуганно смотрел на легата, но ничего не отвечал, помня строгие наставления матери – притворяться глухонемым, что бы не происходило.

Фонтей сорвал браслет с руки мальчика и сильно швырнул Гелона в угол шатра. При резком движении волосы легата откинулись назад, оголив безобразный обрубок, оставшийся у него от правого уха. Заметив, что мальчик пристально смотрит на это увечье, он рассвирепел еще больше.

– Карфагенский ублюдок! – прорычал Фонтей, кидаясь к мальчику. – Это сделал тот, кто дал тебе этот браслет!.. – И легат занес кулак для удара.

В безумной ярости он забыл о своей мимолетной симпатии к Аришат, которая растерянно наблюдала за происходящим. Она лихорадочно соображала, как выйти из создавшейся ситуации. Трофейный браслет, подаренный Мисдесом своему сыну, так некстати попался на глаза этому римлянину, разрушив все ее планы. Но Аришат не только красива, но и мудра. Она громко крикнула:

– Остановись, воин! Мой сын тебя не слышит! Он не виноват. Браслет подарен ему его отцом!

Фонтей замер и обернулся к Аришат. Не давая ему ничего сказать, она торопливо заговорила:

– Отряд кельтиберов под началом моего мужа напал на отряд карфагенян, направлявшихся из Нового Карфагена в Атанагр. Мой муж привез эту безделушку, как трофей. Он сказал, что убил владельца. Браслет понравился сыну, и он выпросил его …

Фонтей недоверчиво посмотрел на Аришат. Он не верил этой испанке. Но взгляд ее прекрасных глаз, такой искренний и лучистый, опять возбудил в нем желание. «Ладно, – подумал он. – Она, скорее всего, карфагенянка, поэтому я имею право воспользоваться ей, а потом отдам для допросов центурионам. Те выбьют из нее правду. Сципион приказал не трогать только испанских заложников. Поэтому я буду чист перед ним».

Но сомнения все же терзали его ум. А вдруг он ошибается? Попасть в немилость к полководцу не хотелось… Тут ему в голову пришла великолепная мысль: «Вино развяжет ей язык. Она напугана и будет на все согласна. Пусть лучше отдастся мне добровольно, чем я возьму ее силой. Если же ошибусь, меня никто не упрекнет. Все было по согласию! А браслет станет для Сципиона веским доказательством».

Позвав охрану, он приказал отвести пленников к остальным, оставив в шатре одну Аришат.

– Твой муж, наверное, был доблестным воином, раз сумел убить того дерзкого карфагенянина, – фальшиво улыбаясь, говорил легат. – Смерть моего обидчика – хорошая новость. За это нужно выпить хорошего вина…

Усадив Аришат на низкое походное складное ложе, он достал амфору с вином, доставленным из города, и две простые чаши. Наполнив их до половины, Фонтей протянул одну пленнице, а из второй жадно отпил.

Аришат слегка пригубила.

– Ну-ну… Надо до дна, – легат мягко подтолкнул руку прекрасной пленницы, заставив опустошить чашу полностью.

Аришат была голодна, и хмель стал туманить ее разум. Легат снова наполнил чашу и повторно заставил ее выпить, оставив свое вино недопитым. Тут он почувствовал, что проголодался. Кивнув Аришат, показывая, что сейчас придет, Тиберий вышел из шатра.

Аришат как будто только этого и ждала: она поспешно достала из пояса маленький кожаный мешочек и высыпала в чашу Фонтея щепоть темно-красного порошка. Взболтнув вино и убедившись, что добавленное снадобье полностью растворилось, она поставила чашу на место и, как ни в чем не бывало, стала ждать легата. Мысли роились в ее голове, как пчелы в растревоженном улье. Она чувствовала, что легат не поверил ей, лихорадочно пыталась придумать, как спастись.

Фонтей вернулся быстро. В руках он нес хлеб, сыр и копченое мясо.

– Проголодалась? – так же неискренне улыбаясь, спросил он. – Сейчас мы устроим настоящий пир…

Нарезав кинжалом большими ломтями сыр, мясо и разломав хлеб, легат жестом пригласил Аришат отужинать с ним.

Пленница жадно накинулась на еду – голод брал свое.

Они продолжили пить вино. Хмелея, Фонтей с вожделением смотрел на Аришат, размышляя, как ему приступить к намеченному.

Внезапно он покачнулся, и, разлив содержимое чаши, стал валиться в сторону. Ожидавшая этого Аришат подхватила римлянина и мягко уложила на земляной пол шатра, радостно подумав: «Подействовало. Спасибо дорогому Пелагону за науку. Надо спешить! Снадобье действует недолго».

Этот порошок, изготовленный из измельченных корней растения, растущего в Сирии, в сочетании с вином вводил человека в глубокий обморок, после которого обычно наступала временная потеря памяти.

Первым делом Аришат спрятала злосчастный браслет в складках своей одежды, надеясь избавиться от него при первом удобном случае. Потом ополоснула чашу легата вином, наполнила ее снова и добавила другое снадобье, называемое Пелагоном «Шепот Афродиты»: употребивший его терял голову от обожания женщины и желания близости с нею. Прочитав заклинание, Аришат слегка брызнула вином на голову легата. Закончив, она начала тормошить его.

– Господин, тебе плохо? – спрашивала она, пока Фонтей не открыл глаза, недоуменно глядя на Аришат и не понимая, что делает в его шатре эта красавица в испанской одежде.

И почему он лежит на земляном полу?..

– Кто ты? – спросил он, быстро поднимаясь на ноги. – И что ты делаешь здесь?

– Очнулся, наконец! Я – испанская заложница, – сказала Аришат, глядя на него невинными глазами. – Ты пригласил меня разделить трапезу, но внезапно упал…

Легат взялся за голову. Голова болела. После ранения у него случались головокружения, но чтобы вот так упасть в обморок и оконфузиться перед прекрасной гостей…

– Выпей, – она подала ему чашу. – Станет легче.

Фонтей залпом отпил большой глоток. «И правда, стало лучше, – подумал он. – Как же ее зовут? Как давно она здесь? О чем мы говорили?..»

Но вскоре он забыл о неприятном инциденте – беседа с прекрасной незнакомкой всецело поглотила его. Он наслаждался, разглядывая прекрасное лицо и фигуру Аришат, великолепие которой не смогла скрыть одежда. И все больше желал ее. Страсть разгорелась так быстро и сильно, что, казалось, он сейчас сойдет с ума, если не овладеет ею. Легат все меньше слушал пленницу и мечтал об одном: сорвать одежду и насладиться ее чудесным телом. Мелкая дрожь нетерпения изредка пробегала по его телу, оставаясь где-то в самом низу живота. Но боязнь нарушить приказ Сципиона сдерживала его, хотя и с трудом. Легионеров казнят и за меньшие провинности. Дисциплина – вот то, на чем держится римская армия.

Аришат были хорошо известны последствия приема «Шепота Афродиты». Принявший снадобье будто слышит, как прекрасная богиня настойчиво внушает ему: «Возьми ее. Что ты медлишь?»

Делая вид, что ничего необычного не замечает, она продолжала непринужденно болтать на греческом. И Фонтей, под воздействием снадобья, не заметил смены языка. Впрочем, говори она хоть по-ливийски, ему было бы все равно: мысленно он уже давно раздвигал ее голые ноги.

Аришат знала, что сейчас произойдет, но была готова к этому – мысли о спасении сына и о том, как избежать рабства, не давали ей покоя.

Наконец, произошло то, что должно произойти: легат, будучи не в силах больше сдерживаться, засопел и накинулся на Аришат, разрывая на ней платье. Сделав испуганный вид, она стала бурно сопротивляться, кусать и царапать Фонтея, но не издала ни звука, пока он не вошел в нее. Когда же это случилось, и легат застонал от удовольствия, Аришат стала пронзительно кричать, и как римлянин ни старался прикрыть ее рот рукой, у него ничего не получалось. Услышав крик, в шатер заглянули Тит Юний и Секст Курий. Увидев сцену насилия, они молча вышли.

Стоявший снаружи Курий насмешливо сказал, обращаясь к центуриону:

– Я же говорил – нам надо было самим…

– Замолчи! – прикрикнул на него Юний. – И забудь, что видел.

Он лихорадочно соображал: «Что делать?! Как скрыть увиденное?» Невыполнение приказа полководца и изнасилование заложницы из числа будущих союзников – тяжелый проступок. Убить пленницу и вынести ночью труп – не выход: слишком много народу знает, что она осталась в шатре у легата. Да и Курий весьма ненадежен. Юний был уверен, что Сципион обо всем узнает. «Выхода нет, – решил центурион. – Фонтею нужно договариваться с испанкой. А Курию, будем считать, все показалось…»

Тиберий тем временем постепенно приходил в себя после вспышки безумной похоти. К нему вернулся здравый смысл, но влечение к Аришат не проходило. Он смотрел на нее и понимал – нет ему больше жизни без этих глаз, губ и прекрасного тела…

Аришат с ужасом смотрела на него, прикрываясь остатками изодранной в клочья одежды. Однако мысли в ее голове были иными – никакого испуга, один лишь трезвый расчет.

– Как тебя зовут? – пробормотал легат, глядя в сторону. – Извини, твое имя вылетело у меня из головы…

– Какое это имеет сейчас значение! – сменив показной испуг на столь же неискренний гнев, воскликнула Аришат. – Зови меня как хочешь, похотливое животное! По обычаям моего народа после этого, что ты сделал, я должна убить себя. Но вначале я пожалуюсь твоему полководцу. Мне известно о его приказе…

Теперь настала очередь Тиберия устрашиться. Легат был отважным воином и не боялся наказания, но теперь он не мог теперь жить без предмета своего обожания. Не зная, что это действие снадобья, Фонтей мучительно думал об Аришат. После долгой паузы он сказал:

– Сципион после взятия Нового Карфагена отправляет в Рим корабли – с грузом захваченных сокровищ и пленными знатными карфагенянами…

При упоминании о пленниках Аришат вздрогнула, побледнела, но быстро взяла себя в руки и стала внимательно слушать легата.

– Я отправляюсь с ними. Буду сопровождать груз и, наверное, останусь в Риме. Слишком долго длится для меня это война… – продолжал Фонтей.

Он замолчал, пристально смотря на пленницу, а потом неожиданно сказал:

– Я хочу тебя забрать с собой.

Аришат хранила молчание, ожидая продолжения.

– Ну, не молчи же! Скажи мне что-нибудь! – почти умоляюще произнес легат.

– Почему я должна с тобой ехать?

– Потому что я тебя обожаю… Что ты видела в этой варварской стране? Ты – вдова. Неизвестно, как повернется твоя судьба. Сегодня Сципион к вам, испанцам, милостив, а завтра все может стать по-другому. А Рим – мечта любого. Я сделаю твою жизнь роскошной. Я – богат, – убеждал ее Фонтей.

«Интересно, я не помню, как ее зовут, но знаю, что ее муж погиб», – неожиданно удивился он.

Легат выжидающе смотрел на женщину, чувствуя, что опять хочет насытиться этим зовущим, сейчас почти обнаженным телом.

– Я… не знаю… Мне надо подумать. Если ты помнишь, у меня двое детей и со мной подруга, сицилийка.

– Хорошо. Они все поедут с нами. Соглашайся! – с жаром продолжил убеждать ее Фонтей.

Он стал подвигаться ближе к Аришат, потом нежно положил руки на ее плечи. Она почти не сопротивлялась, и второй раз все произошло спокойно, но по-прежнему без удовольствия с ее стороны.

Насытившись, легат лежал и смотрел вверх, упиваясь ощущением покоя и безмятежности, прижимая к себе прекрасную женщину, имени которой он не помнил, но без которой не мог больше жить.

Аришат в одиночестве прогуливалась по саду. Время было слишком ранним для обитателей виллы Фонтея, все еще безмятежно спавших. Лишь несколько полусонных домашних рабов, в обязанности которых входила утренняя уборка, неторопливо выполняли свою ежедневную работу.

Осень вступила в свои права, и воздух был очень свежим. Садовые деревья начали ронять пожелтевшую листву, и раб-сириец, по имени Абас, убирал их с травы, еще зеленой и влажной от утренней росы.

Здесь, в Италии, Аришат полюбила раннее утро. Она могла спокойно бродить по садовым дорожкам, погружаясь в свои невеселые мысли, которые не отпускали ее ни днем, ни ночью. «Как все-таки сложна человеческая судьба. Мы не властны над нею, а лишь зависим от случая и воли богов, – грустно размышляла молодая женщина. – Еще недавно я жила в Испании, была счастлива в созданном мною мире, любила своего мужа и обожала своих детей. И все изменилось за один день». От нахлынувших воспоминаний губы Аришат задрожали. «Проклятый Сципион! Это он перевернул нашу жизнь. По его вине я оказалась здесь, и ничего не знаю о судьбе Карталона и Мисдеса». На глазах Аришат выступили слезы. Она была сильной женщиной, и лишь в одиночестве могла позволить себе эту слабость.

Она не держала зла на Фонтея, даже стала испытывать к нему какое-то доброе чувство – его нельзя было назвать любовью, кроме Мисдеса она никого никогда не сможет полюбить… Скорее это было теплое чувство племянницы к своему доброму дяде, хотя племянницы не спят со своими дядями. Тиберий был добр и нежен, безумно любил, даже боготворил Аришат. Сам того не ведая, он спас ее и сына от позора и бесчестия. Когда они пересекали море, Аришат видела на корабле знатных карфагенян, закованных в цепи. Их везли для того, чтобы показать Сенату – и на потеху римскому плебсу. Среди пленников она заметила своего дядю – сенатора Митона, того, кто руководил тайными агентами в Новом Карфагене и следил за порядком в городе.

Аришат тщательно куталась в большое белое греческое покрывало, делая вид, что мучается морской болезнью, поэтому соотечественники, страдающие от жестокого обращения со стороны сопровождающих солдат, вымещавших на них злобу за поруганную родину, ее не узнали.

Тридцать три дня занял долгий путь по морю от Террконы до Остии – главного порта Рима. На тридцать четвертый день пленников, словно стадо, прогнали по улицам города. Это было ужасное зрелище, и Аришат благодарила богов за то, что ей удалось избежать этого позора.

Опоенный приворотным зельем Фонтей, очарованный Аришат, сам придумал план спасения. Теперь Аришат – не кельтиберийка Барита, а гречанка из Сицилии по имени Аристоника (это имя женщина выбрала сама, как созвучное ее настоящему). Гелон стал Гиром. Только Акаму и Афиде не надо ничего менять – им повезло иметь греческие имена с рождения.

Попросив у Сципиона разрешения помочь несчастным сицилийским женщинам добраться до родины, Фонтей взял их с собой в Италию, не обращая внимания на усмешки офицеров за его спиной, догадывавшихся о его непростом отношении к Аристонике: слишком нежные взгляды бросал влюбленный легат в ее сторону. Это заметил даже Сципион, но в силу своей скромности не стал задавать лишних вопросов.

Дать отдых Фонтею и еще нескольким отличившимся воинам, отслужившим в Испании уже около девяти лет, Сципион решил сразу после падения Нового Карфагена. Отпуск легата совпал с важной миссией: вместе с Гаем Лелием они сопровождали важных пленников, а также золото, захваченное римлянами в городе – более тысячи талантов . Кроме того, они должны были доложить Сенату об успешном захвате столицы карфагенской Испании.

Отъезд с Тиберием стал спасением для Аришат и Гелона. Они оказались вне поля зрения многочисленных агентов римлян, рыскавших по городу в поисках спрятавшихся пунийцев, и навсегда исчезли из страны.

Аришат сама выбрала эту участь для себя и сына и теперь тщательно скрывала свое карфагенское прошлое. Ненависть римлян к пунийцам достигла чудовищных размеров. Ганнибал принес Риму много несчастий – разрушил огромное количество поселений, его воины убили и пленили сотни тысяч римлян и их союзников. Теперь ни о каком примирении в будущем между враждующими сторонами не могло быть и речи.

Аристоника боялась разоблачения, но не со стороны Фонтея (влюбленный прирученный легат не представлял опасности). Донос же со стороны постороннего в Сенат мог вызвать вспышку ненависти, и вот тогда… Что будет тогда – Аристоника не хотела даже думать.

Гелон быстро адаптировался в Италии – дети легко привыкают к новой жизни, а в доме Фонтея к нему относились очень хорошо. Всем нравился общительный и веселый мальчик. Его немота таинственным образом исчезла, и он без умолка болтал на латыни, не удивляя знанием языка ни легата (который предпочел ничего не заметить), ни домочадцев. Собственно, домочадцев осталось немного: Тиберий Младший и тетка Тиберия – Фонтея Аврелия, опекавшая его в течении последних полутора лет после того, как Домицилла умерла от болезни легких, мучившей ее с молодости.

Фонтея не очень опечалило известие о смерти жены: слишком давно он ее не видел, да и присутствие Аристоники в доме не понадобилось никому объяснять. Тиберий Младший тоже рос слабым, но все надеялись, что ему удастся миновать участи Домициллы, хотя наследственное заболевание не хотело отпускать хилое тело мальчика.

Фонтей умилялся, глядя на своего сына, наслаждался каждым часом, проведенным вместе с ним. Сейчас он хотел наверстать то, что упустил за годы, проведанные на войне.

Легат хотел мира и спокойствия в своей семье. Он был очень доволен дружбой, которая возникла между Тиберием Младшим и Гелоном, обожал наблюдать за их играми. Всех на вилле удивляла невероятная, необъяснимая схожесть мальчиков: форма носа и подбородка, цвет глаз у них были почти одинаковыми. Только Тиберий из-за своей болезни был немного ниже ростом, уже в плечах и гораздо бледнее.

Старая тетка, отметив сходство ребятишек, подтрунивала над легатом:

– Признайся, что Гир все-таки – твой сын. Ты, скорее всего, скрываешь от нас правду. Наверное, сделал ребенка там, в Испании?

– Я считал тебя мудрой женщиной, которая умеет отличать римлян от греков, – отшучивался Фонтей. – Тем более что Гир выглядит постарше моего любимого сына, а перед тем, как я покинул Италию, Тиберию Младшему исполнилось почти два года. – Он грустно вздохнул и добавил: – И я всегда вспоминал мою дорогую Домициллу…

– Но Аристоника так хороша, что немудрено, что ты забыл о своей жене. – Старая карга никак не хотела униматься. – Была бы я мужчиной, я бы тоже не удержалась. Да и сицилийские греки мало чем внешне отличаются от италиков, а их женщины славятся своей красотой.

Умиротворение в семье стало настоящей радостью для Фонтея. Он так устал от бесчисленных походов. Ему доставляло великое наслаждение просыпаться рядом с прекрасной женщиной, в кровати, на мягких перинах. Холодная походная палатка надоела ему донельзя, и сейчас легат отдыхал, окруженный домашним уютом.

Проснувшись этим утром, он обнаружил, что Аристоники опять нет рядом. Легат знал о ее утренних прогулках и догадывался о томившей ее печали о родине. Однако Фонтей полагал, что родина его новой возлюбленной – Испания, а об этой варварской стране не стоило тосковать.

Зеленая с желтым оттенком лесная чаща утомляла глаз своим однообразием. Деревья, деревья… и ещё раз деревья. Многие были огромными и кривыми, потому что росли на склонах. Как проводник находил дорогу в этом лесу, было известно одному лишь Мелькарту.

Путь маленького отряда проходил по отрогам гор, поскольку безопаснее было держаться вдали от основных дорог, где можно повстречать римских разведчиков. Однако время в пути из-за этого значительно увеличивалось.

Мисдес возвращался от илергетов, погруженный в невеселые думы. Его миссия провалилась: кельты даже не стали с ним разговаривать. Ворота Атанагра остались закрытыми. Посольство Баркидов несколько часов продержали у стен города, а потом появившийся Биттор с надменным видом передал им волю Андобала:

– Царь илергетов объявляет вам, пунийцам, что не считает вас более своими союзниками и желанными гостями. Вы коварны и не уважаете наших обычаев. Отныне мы признаем своим верховным правителем Публия Сципиона – достойного полководца и справедливого вождя.

Выдержав паузу, Биттор добавил чуть мягче:

– Лично к тебе, Мисдес, илергеты не питают неприязни, даже наоборот. Но твоим полководцам отныне закрыт путь в наши земли.

Развернувшись, Биттор покинул угрюмых карфагенян. Ворота города захлопнулись с глухим стуком.

В том, что миссия вряд ли окажется успешной, Мисдес был уверен с самого начала. Но надо было попытаться – ведь плохой мир лучше хорошей войны. Он надеялся привлечь жадных илергетов золотом. Однако для этого требовались переговоры, в которых ему было отказано. Слишком сильно обиделись испанцы за то, что их жен и дочерей взяли в заложники. Как только стало известно об освобождении Сципионом их родственников и великодушном обращении римлян с ними в Новом Карфагене, илергеты тайно, в одну ночь покинули военные лагеря пунийцев. За ними потянулись другие племена, чьи родные также находились в заложниках. Армии Гасдрубала и Магона быстро таяли. Оставались только наемники, которым все равно за кого воевать – лишь бы платили вовремя.

– Какой позор, – жаловался огорченный Мисдес Адербалу. – Я ведь предупреждал, что так нельзя поступать. Совет специально ссорит между собой полководцев, чтобы избежать возвышения любого из них. Гасдрубал Гискон не слушает Баркидов и делает все наоборот. И вот, пожалуйста – результаты его строптивости!

– Был бы здесь Ганнибал, все пошло бы по-другому, – согласился с ним брат. – Его авторитет непререкаем. В Италии ему никто не решался перечить.

– Брат, я больше не могу находиться в этой стране, – сказал Мисдес и глубоко вздохнул. – Мои советы стали бесполезны. Если Баркиды прислушиваются к ним, то Гасдрубал Гискон разрушает все, что создано в результате поистине титанических усилий.

Адербал давно ожидал этого признания от Мисдеса – слишком тяжелой оказалась для брата потеря жены и сыновей. Агенты донесли, что его семья, скорее всего, отправлена в Италию. Сердце Мисдеса рвалось за ними. Провал переговоров – только повод для хандры.

Адербал хотел поддержать брата.

– Я знаю, о чем ты думаешь, Мисдес, – промолвил он. – Ты не успокоишься, пока не убедишься, что сделал все для того, чтобы разыскать семью. Мне кажется, тебе нужно ехать к Ганнибалу. Но туда добраться можно только через Карфаген. Ганнибал контролирует порты Южной Италии…

– Адербал, но для этого нужны веские причины! – воскликнул Мисдес – Мы на войне, а не на прогулке. Трудновато будет убедить Баркидов отпустить меня. – Он не мог найти выход из положения, несмотря на силу и гибкость свого ума. – У тебя есть какие-либо мысли на этот счет?

Адербал засмеялся:

– Наимудрейший просит совета у своего младшего брата?

– Не вижу причин для смеха, – сказал печально Мисдес, и Адербал пристыжено умолк. – Сейчас я говорю серьезно.

Младший брат задумался. Какое-то время они ехали молча. Слышно было только, как неторопливо цокают лошадиные копыта по каменистой почве предгорья, как посвистывают лесные птицы и ухает филин, почему то отправившийся на охоту днем.

Маленький отряд достаточно далеко удалился от города илергетов, и воины немного расслабились – ушло напряженное ожидание возможного нападения бывших союзников. Одному Мисдесу было все равно, что могло случиться. Он постоянно мысленно корил себя, зачем позволил Аришат остаться в Испании после своего выздоровления? Зачем не отправил семью в Карфаген, где они были бы в безопасности?..

Мисдес не подозревал, насколько сейчас был близок от своего сына, от Карталона. Их разделяли лишь ворота Атанагра и небольшой квартал между городской стеной и домом Мандония…

Верика узнала о прибытии послов от своего отца. Но она давно решила не сообщать им о Карталоне. Пока он находился у неё, Акам оставался под надежным присмотром Аришат. Нет, ей не было совестно. Это жизнь: подруга подругой, а свой интерес важнее… тем более, если дело касается твоего ребенка. Верике с трудом удалось убедить соплеменников не выдавать Карталона за большие деньги. Ее слезы растопили сердце Мандония, и на совете он твердо объявил:

– Мальчишка останется в племени и будет жить в моем доме!

К тому же, за прошедшие полгода Верика очень привязалась к сыну Аришат. А Кар вообще не представлял своей жизни без своего названного брата, Кальбадора, как теперь на испанский манер называли Карталона. Они были неразлучны. Кар, настоящий потомок вождей, обладал буйным характером и никому не позволял обижать нового брата. Впрочем, тот и сам не давал себя в обиду. «Настоящий илергет! – удивленно думал Мандоний. – Любому глотку перегрызет. Как странно, что у изнеженных пунийцев могут быть такие дети». Он был прав: родись Карталон в Карфагене, он не смог бы выжить среди илергетов. Но мальчик никогда не видел своей родины, его характер формировался в окружении ливийских солдат и диких наемников. Настоящий волчонок, Карталон пришелся по сердцу своему новому народу. Вскоре все забыли, что он не илергет, ведь у испанцев жить в чужом племени на правах равных – дело обычное. Да и некоторая корысть тоже присутствовала: лишний боец не помешает, кроме того, можно было шантажировать карфагенян через Мисдеса, правда, пока такой надобности не возникало. Пунийцы напрасно думали, что илергеты думают только о золоте. Андобал и Мандоний считали себя мудрыми политиками, стремились к равноправной власти в Испании и полагали, что все средства для этого хороши.

Мисдес не подозревал, что обожаемая им ранее Верика может лишить его радости встречи с сыном, которого он, скорее всего, не увидит больше никогда. Мысль о том, что его семья мучается в рабстве, не давала ему покоя ни днем, ни ночью.

Мисдес, по своей сути человек гуманный, очень изменился за последнее время. Он буквально жаждал римской крови – во время случайных стычек убивал всех легионеров без разбора, пытал пленных, надеясь узнать что-нибудь о своих близких, а вместо того, чтобы требовать выкуп, предлагал предавать смерти допрошенных. Даже Адербал, много повидавший в Италии, удивлялся такой перемене, случившейся с братом.

После того, как Мисдес появился в ставке Гасдрубала и доложил о провале переговоров с илергетами, он попросил Баркида о разговоре наедине.

– Хорошо, – согласился Гасдрубал. – Сегодня вечером приходи к ужину. Поговорим… заодно и поедим.

В шатре полководца они устроились на походных ложах, приставленных к низкому столу, на котором стояли кувшины с сицилийским вином, фрукты, сыр, хлеб и жареная куропатка, пойманная сегодня утром личным поваром Гасдрубала в лесу по соседству с лагерем.

Мисдес наполнил чаши, – ужин проходил без слуг, и он решил, что разливать вино должен сам, – и одну из них протянул Гасдрубалу.

– За победу над римлянами! – сказал Гасдрубал, торжественно отсалютовав чашей и выпив ее содержимое залпом.

– За победу! – повторил Мисдес.

В молчании они начали трапезу. Немного утолив голод, Гасдрубал, вытирая губы расшитым иберийским полотенцем, подарком его жены, спросил Мисдеса: