Тайна сенатора Карфагена

ГЛАВА десятая “Новая жизнь Карталона”

– Кальбадор, отдай мне мой меч.

Мандоний смотрел теплым взглядом на приемного четырнадцатилетнего внука. Уж больно он был ладен и справен. Чистое лицо, крепкая фигура, мускулистые руки – ни одного изъяна.

– Нет, не отдам. Я еще не навоевался, – насупился тот, не переставая махать тяжелой и острой фалькатой.

«А здорово у него получатся», – подумал Мандоний, но вслух сердито сказал:

– Осторожно! Смотри не поранься!

– Дед, я уже настоящий воин. Илергет без раны – не илергет. Лучше скажи, когда я получу такой же меч вместо моего кинжала.

– Ты же знаешь, Кальбадор, по нашим обычаям через два года.

– Но для внука царя, пусть и приемного, можно сделать исключение! – упрямо потребовал Карталон. Он уже привык к испанскому варианту своего имени (Кальбадор), ведь вся его сознательная юность прошла в племени илергетов.

– Для внука царя, конечно, можно, – улыбнулся Мандоний. – Ладно, я подарю вам с Каром по настоящей фалькате. Э-э… скажем, к осени!

– Правда?!– Карталон подпрыгнул от восторга и чуть не поранился, вовремя отдернув плечо от острого клинка.

– Я же предупреждал – можешь покалечиться! – возмутился Мандоний. Но Карталон, не обращая внимания на его слова, кинулся к нему и повис на шее:

– Спасибо тебе, дед!.. – радостно завопил он. – Ты самый лучший из всех дедов!

Мандоний растрогался – к старости он стал сентиментальным, – но, не подав виду, мягко отодвинул от себя внука.

– Ну-ну! Ты не девчонка, а воин. Не нужно благодарностей.

В этот момент в комнату быстрым шагом вошла Верика.

– Кальбадор, ты никогда не расстаешься с оружием, – пожурила она его. – Скажи мне, куда это умчался Кар?

– Я не знаю. Он в последнее время какой-то неразговорчивый.

– Обманываешь, маленький проказник. – Верика рассмеялась, продемонстрировав свои очаровательные ямочки на щеках. – Вы неразлучны, и ты знаешь все его тайны. Отвечай, в кого он на этот раз влюбился?

– Влюбился?! – Карталон выглядел искренне изумленным. – Что ты такое говоришь, мама? Он любит только свой кинжал и лук.

«Он вылитый Мисдес. Ни за что не определишь, говорит правду или лукавит, – подумала Верика. – Это хорошо: у илергетов хватает воинов, но мало мудрецов. Надеюсь, мой приемный сын будет полезен моему народу и станет хорошим советником Кара».

– Мама, представляешь, дед обещал подарить нам с Каром по фалькате, – ловко перевел разговор на другую тему Карталон.

«Вот лисенок! – Верика посмотрела на него с улыбкой. – Ну и хитер! Не то что наши прямолинейные чурбаны».

– Ладно, мама, я пойду. Мы с Лукконом собирались поохотиться на уток.

Карталон положил меч и выбежал из комнаты.

Мандоний посмотрел на дочь и добродушно усмехнулся.

– Не зря Биттор не любил мальчишку. Умственные способности Кальбадора раздражали его чрезвычайно. Он понимал, что ему далеко до пасынка и видел в нем угрозу своему положению в племени.

– Беднягу Биттора больше ничего не будет раздражать, – холодно отозвалась Верика о нелюбимом муже. Она не хотела говорить о нем.

– М-да, – задумчиво протянул Мандоний. – А ведь он погиб впустую…

– Значит, это правда! – огорченно воскликнула Верика. – Вы решили подняться против римлян?!

Мандоний молчал, не зная, что ответить дочери. Он обожал ее и доверял ей безгранично. Но она – женщина, и военные дела не должны ее касаться.

Верика, как будто прочитав его мысли, возмущенно сказала:

– Ты зря молчишь и думаешь, что я не причастна к тому, что вы задумали, что это не мое дело. В случае поражения мы, женщины, будем угнаны в рабство и станем отвечать за ваши действия своими телами!

– Хватит причитать, – тихо и беззлобно перебил ее Мандоний. – Я скажу тебе все.

Он наклонился и долго тер коленку, тяня время, собираясь с мыслями. Потом, вздохнув, заговорил:

– Решение принято. Помогая Сципиону, мы полагали, что римляне изгонят пунийцев и уйдут восвояси. По крайней мере, сам он добр и великодушен, и его вполне можно было терпеть. Но, завоевав Испанию, Публий уехал в Рим. В этом году его избрали консулом, и ему стало не до нас…

– Но вы же уже поднимались против римлян, – напомнила ему Верика. – И чем это закончилось? Сципион разбил вас и заставил выплатить жалование его солдатам. И только его великодушие не оставила меня сиротой, а маму вдовой!

– Молчи, женщина! – возмутился Мандоний. – Ни тебе судить о делах мужчин. Мы проиграли, но не кому-то, а Сципиону. А ему проигрывают все. Сейчас против нас идут бездари – Луций Лентул и Манлий Ацидин. В Риме не осталось больше хороших полководцев – все убиты Ганнибалом. Да и ветераны Сципиона ушли вместе с ним. Кто против нас – молодежь и новобранцы? В случае победы, мы станем царями Испании!

– А в случае поражения?

– Все, разговор окончен!.. – Мандоний вскочил, став пунцовым от ярости. – Отправляйся в свои комнаты и занимайся детьми!

Однако мысленно он согласился с Верикой. «Андобал слишком авантюрен. Но он – могущественный царь, и я должен исполнять его решения, хочу того или нет».

Верика выбежала как ошпаренная, громко хлопнув дверью от негодования. Ее отец остался сидеть один, думая над тем, правильно ли они поступили, решившись на такой шаг, и как обезопасить своих близких от последствий возможного поражения.

Но решение было принято, и посланники илергетов отправились к соседям, авсетанам, и к другим племенам Испании. Армия должна была собраться на земле племени седетанов.

Призыв был услышан. За несколько дней собралось более тридцати тысяч пехоты и четырех тысяч всадников, которые жаждали навсегда изгнать римлян с полуострова.

Легионы появились неожиданно – судя по всему, кто-то донес римлянам о готовящемся восстании. Сразу же в лагере испанцев появились посланники – военный трибун Корнелий Сервий и центурион Тит Юний. Они попросили встречи с Андобалом.

Царь встретил их, восседая с важным видом на стопке выделанных коровьих шкур в окружении вождей союзных племен.

– Какие вести вы принесли нам, римляне? – спросил он презрительно, не ответив на приветствие.

– Проконсулы великого Рима Луций Лентул и Манлий Ацидин просят тебя, царь илергетов, одуматься, распустить войско и не нарушать заключенных договоренностей, – отчеканил Корнелий Сервий.

– Все договоренности у меня были с Сципионом. А здесь я вижу только новобранцев, которых не знаю вовсе, – высокомерно ответил Андобал. Союзники поддержали его одобрительными возгласами.

– Ошибаешься, царь, – вступил в разговор Тит Юний. – Я воевал еще под началом старших Сципионов. Весь двенадцатый легион и большая часть тринадцатого – это ветераны Публия. И они здесь, с нами.

Одобрительный ропот сменился недоуменным молчанием. Испанцы вопросительно смотрели на царя. Римляне обрадовались: похоже, они попали в точку, породив сомнения у союзников.

Андобал понял, что ситуация выходит из под его контроля. Но положение неожиданно спас Мандоний.

– Римляне, не пугайте нас своими ветеранами. Каждый испанский кельт – ветеран с детства. Мы с молоком матери получаем бесстрашие и отвагу, и нам не нужно служить под началом великих полководцев, чтобы доказать свое умение. Свобода – вот наше знамя, под которым, если нужно, мы все сложим свои головы. Так что убирайтесь домой!

«Слишком наигранно, – подумал Андобал. – Сомневаюсь, что кто-то здесь готов умереть за идею и не станет просить римлян о пощаде в случае поражения. Но в любом случае Мандоний молодец. Выправил ситуацию».

Он оказался прав. Вожди стали дружно бранить римлян:

– Убирайтесь, римские козлотрахи!

– Проваливайте домой, свиньи!

Корнелию Сервию и Титу Юнию не надо было объяснять, что переговоры не состоялись. Не давая больше поводов для лишних оскорблений, они покинули царя.

На следующий день противники уже выстраивались на поле для сражения.

Испанцев было больше. Они разбились на три отряда: в центре стояли авсетаны, на правом фланге – илергеты, на левом – остальные союзники. Между отрядами виднелись большие проходы, чтобы через них в нужный момент ударила конница.

Римляне решили последовать примеру противника. Легионеры выстроились напротив пехоты, но пространство между легионами заранее заполнила конница, готовая первой ринуться на врага.

Битва началась стремительно. Пехота испанцев столкнулась с легионерами в неистовом побоище. И в этой схватке гибли в основном испанцы, у которых не получалось остановить проламывающее давление манипул, скованных рядами щитов и железной дисциплиной.

Левый фланг римлян дрогнул, но это не означало, что легионеры понесли потери, просто натиск замедлился. Разорвать римские шеренги испанцам оказалось не по силам. Они не успели воспользоваться временным преимуществом: конница римлян бросилась вперед и отсекла илергетских всадников, готовящихся закрепить успех.

Андобал в окружении своей охраны бесстрашно кинулся на них. В завязавшейся сече его почти сразу пронзило копьем навылет.

По армии испанцев покатился слух о гибели их вождя. Первыми кинулись бежать авсетаны, позволив римлянам ворваться в центр. За ними, бросая оружие, рассыпались и все остальные.

Попытка стать свободными обошлась восставшим в тринадцать тысяч убитых и две тысячи пленных. Римлян же вместе с союзниками погибло не более двухсот человек.

Все те же – военный трибун Корнелий Сервий и центурион Тит Юний – в сопровождении двух тысяч всадников вскоре прибыли к Атанагру договариваться об условиях мира.

От заносчивости испанцев не осталось и следа: они вышли к победителям с опущенными головами, без оружия и доспехов.

В разбитом у ворот Атанагра лагере военный трибун, сидя на простом деревянном стуле, отчитывал испанцев, как своих нерадивых слуг.

– И чего вы добились? – кричал он, грозно сдвинув брови. – Не мы развязали эту войну, а вы. И вам нести все бремя ответственности за то, что вы натворили.

Испанцы молчали, не зная, как и что ответить на выпады римского офицера. Корнелий Сервий заранее заявил, чтобы на переговорах не было верховных правителей, так что Мандоний с остальными вождями остались в крепости. К римлянам явились старейшины илергетов и авсетанов.

Старший от переговорщиков, Сеговакс, пытался оправдываться:

– Передайте проконсулам, что кельты не виноваты, над нами есть вожди… И самый главный, Андобал, зачинщик всего непотребства против римлян, уже понес заслуженную кару. Он пронзен копьем и никогда не будет бунтовать против вас в Испании. Мы же, здесь присутствующие, принимали тогда и принимаем сейчас власть Рима над собой и обязуемся никогда более не высказывать недовольства против справедливого правления Испанией проконсулами самого могущественного государства.

– Не делайте из нас дураков! – возмутился лицемерием Сеговакса Сервий. – Еще недавно ваши вожди говорили совсем другое и грубо указывали нам на дверь! Слушайте же. Мандоний и его семья должны быть выданы нам; вы, все племена, кто участвовал в бунте, должны уплатить годовую дань в двойном размере и выдать нам шестимесячный запас зерна. Еще вы предоставите одежду для нашей армии и дадите заложников от каждого племени.

Он перевел дух и начал кричать еще громче:

– Все наши условия окончательные и обсуждению не подлежат! В противном случае римские легионы огнем и мечом пройдут по землям илергетов и авсетанов!

Трибун поднялся, показывая, что переговоры завершены.

Старейшины, понурив головы, возвращались в Атанагр, угрюмо переговариваясь между собой.

– Нам нужно в точности выполнить все их требования, – твердо сказал Сеговакс. – Главное, нужно немедленно захватить Мандония и выдать его римлянам, пока он обо всем не узнал и не натворил новых бед.

Все согласились с ним без оговорок.

Мандоний ждал их в приемной комнате большого дома Андобала. Он выглядел усталым и бледным от переживаний. Темные круги под глазами говорили о том, что царь провел бессонную ночь. Посеревшее лицо выражало сильное волнение.

Он встретил переговорщиков выжидательным взглядом, но те, ничего не объясняя, кинулись на него, повалили на землю и приказали его же охране связать царю руки и ноги.

Молодые илергеты не посмели ослушаться старейшин племени и выполнили все беспрекословно.

Остальные кинулись по комнатам искать семью Мандония. Оба его сына погибли в бесконечных войнах, остались только дочь и внуки. Но нашли только его старую и уже немощную жену, а Верика и Кар с Карталоном бесследно исчезли.

Они были уже далеко от Атанагра. Мандоний был слишком мудр, чтобы полностью полагаться на милость победителей. За себя он не боялся, поскольку достаточно пожил, а вот за своих близких…

Преданный старый слуга Луккон увел их по одному ему известным горным тропам, и их поймать беглецов не представлялось возможным. Никто так хорошо не знал лес и горы, как он.

Пять лошадей – одна из них с поклажей – уже перешли на шаг. Опасность почти миновала. Но Верика все равно испуганно оглядывалась.

– Успокойтесь, госпожа, – подбадривал ее Луккон. – Илергеты и авсетаны нам не страшны более.

– Найдутся и другие негодяи. – Верика не хотела обнадеживаться попусту. Кроме того, ее терзала тревога за отца.

– Нас трое воинов, – улыбнулся Луккон, посмотрев на мальчиков, ехавших с суровыми лицами. – Взглянете, какие мужественные бойцы!

Подростки и впрямь выглядели воинственно: оба были облачены в добротные доспехи, на поясах – ножны с облегченными фалькатами, за спиной колчаны, полные дротиков. Мандоний все это хотел подарить им осенью, как и обещал, но последние события распорядились иначе, и он решил сделать им сюрприз в преддверии войны.

Сейчас они направлялись в земли лузитан, на которые не распространялась власть могущественного Рима и где они будут в безопасности…

Величественные горы завораживали. Они вздымались ввысь, и их гребни, окутанные дымкой, манили своей загадочностью и недосягаемостью. В Альпах Гауда видел и более крутые вершины, но для него, человека степей и пустынь, горы всегда представлялись чем-то, порожденным богами и воображением. Их высота и мощь рождали несвойственный его душе трепет и вызывали восхищение. К тому же эти горы как бы говорили о том, что их долгий тяжелый путь через чужие земли скоро закончится. Дальше уже будет не их война: пусть бьются римляне с пунийцами, а они займутся своими семьями и лошадьми.

Он с благодарностью вспоминал своего названного брата Адербала, который помог ему уйти от карфагенян.

Почти месяц находился Гауда в лагере Магона, а потом, по плану Адербала, его в сопровождении двух его преданных нумидийцев и лузитанина, который мечтал вернуться на родину, отправили в отдаленное галльское племя для переговоров. Заручившись охранным письмом Магона, которого сейчас повсеместно почитали и галлы, и лигуры, они благополучно пересекли земли варваров.

Адербал решил проводить Гауду и поговорить с ним подальше от слишком любопытных глаз.

– Прощай брат, – сказал он на прощание. – Не знаю, увидимся мы когда-либо еще. Но я очень хочу, чтобы ты благополучно добрался до дома.

– Не сомневайся! Карфаген и Нумидия – соседи. Пусть наши народы воюют, но я никогда не подниму меч на тебя, Мисдеса или твоих близких.

Сейчас Гауде было тяжело как никогда. Он совсем недавно снова обрел своего брата, а теперь по воле своих правителей они разлучаются вновь, и, может быть, навсегда…

– Только богам известно, куда выведет нас дорога, но я рад, что у меня есть ты, Гауда.

– За наши помыслы отвечаем мы сами. Ты не враг мне, и уж тем более не враг Масиниссе. Да и его дочь Кахина живет в доме твоего отца.

– Перед отъездом в Лигурию я получил письмо из дома, из которого узнал, что она просто красавица, – улыбнулся Адербал. – Своей скромностью и кротостью Кахина покорила всех моих родных. И хотя ей только пятнадцать, умна она не по годам. Я уже подумываю – может, бросить все, забыть об этой нескончаемой войне, уехать в Карфаген и жениться на ней?..

– И ты станешь царским родственником, – расхохотался Гауда. – Хотя кто из царей не мечтает породниться с вашим родом?..

Крепко обнявшись и поклявшись друг другу встретиться вновь, названные братья расстались и поскакали в разные стороны.

Дальше был долгий путь из Лигурии, который утомил Гауду и трех его спутников. Позади – неспокойная Галлия, земли илергетов и карпетанов. До Гадеса осталось несколько дней пути, а оттуда, через узкий пролив, прямая дорога в Нумидию. И не столь важно, что это еще владения Сифакса, а не царя Галы, пусть правители спорят между собой; они будут почти дома, где любой нумидиец предоставит им ночлег и еду.

Путники держались вдали от моря и дорог, контролируемых римлянами. Хотя Масинисса и был союзником Сципиона, но подвергаться излишним допросам и подозрениям Гауда не желал.

Внезапно где-то впереди раздался пронзительный женский крик. Гауда вздрогнул от неожиданности и поднял руку вверх, призывая своих спутников остановиться и приготовиться к бою. Те отреагировали мгновенно: нумидийцы схватились за притороченные к лошадям копья, дротики и щиты, а лузитанин достал длинный боевой топорик.

Густой лес скрывал от них ту, кто кричала.

Какое-то время Гауда прислушивался. Через несколько мгновений крики раздались вновь. Он выхватил меч и осторожно направил коня в сторону, откуда они доносились.

Вскоре из-за деревьев стала проглядываться поляна, залитая ярким дневным солнцем. Крики зазвучали чаще и вскоре всадники услышали шум схватки – лязг мечей, ржание лошадей и глухие удары оружия по щитам.

Не сдерживая более лошадей, путники ринулись к месту стычки.

Картина, представшая перед ними, возмутила Гауду до глубины души: судя по всему, семеро здоровенных разбойников напали на женщину, старика и двух подростков. Трое из них наседали на двух мальчишек, которые прижались спинами друг к другу и бесстрашно орудовали короткими фалькатами. Двое других наседали на старого седого воина, который, уже раненый, выдыхался, но сдаваться не собирался, не подпуская к себе злодеев и тыча в них коротким копьем. Оставшиеся бандиты, не обращая внимания на драку и сгорая от похоти, срывали одежду с молодой стройной женщины, которая яростно отбивалась и громко кричала.

Увлеченные своим грязным делом негодяи не обратили внимания на появившихся на поляне воинов. За короткий миг они успели убить старика, перерезав ему горло кривым кинжалом. Мальчикам приходилось туго – нападавших стало больше. Тот, что повыше – должно быть, илергет или кельтибер – уже лишился своего меча. Подростка сбили на землю сильным ударом дубины, а над головой его товарища взметнулся меч.

Боевой клич Гауды заставил разбойников обернуться. Все злодеи – кроме одного, который разорвал платье на девушке, спустил кожаные штаны, готовясь войти в нее, – ощетинились копьями, мечами и топорами, готовясь встретить нежданных гостей. Увидев, что нападавших меньше, они успокоились, а тот, который собрался насиловать девушку, даже не остановился, по-видимому, решив, что его товарищи легко справится с несложной задачей – отогнать четверых непрошеных путников.

Но перед ними были не обычные забияки, а профессиональные воины, ветераны Гасдрубала Баркида, убившие не один десяток врагов.

Даже если бы разбойников оказалось в два раза больше, все равно шансов на победу у них не было никаких.

Первым, издав глухой крик, погиб насильник, – дротик воткнулся ему точно между лопаток. Девушка с отвращением спихнула негодяя с себя, вскочила и, голая, начала яростно пинать ногами его мертвое тело, стараясь попасть по не успевшему опуститься пенису. Вскоре от некогда могучего достоинства разбойника осталось кровавое месиво.

Спустя короткое время еще двое злодеев, пронзенные копьями нумидийцев, упали как подкошенные, а третий грузно опустился на колени и кулем свалился на бок, так как меч Гауды помог его голове расстаться с телом раньше, чем он понял, что случилось.

Подобная скоротечность боя ошеломила двух оставшихся в живых негодяев, но один из них, сообразив, что драться бесполезно, схватил начавшегося подниматься оглушенного подростка и приставил к его горлу нож.

– Нет!.. – завопила голая девушка. – Не убивай его!..

Она громко зарыдала, протянув к нему руки.

Все присутствующие на поляне замерли, – крик привел в чувство, охладив бурлящую от схватки кровь. Но на Гауду произвел впечатление не ее пронзительный выкрик, а громкие стенания. Так может плакать только один человек на свете – Верика! Он помнил, как она рыдала, когда они надолго расставались; ее горе всегда было неподдельным.

– Верика?! – ошеломленно выдохнул он. – Неужели это ты?!..

Теперь пришла очередь молодой женщины округлить глаза от изумления.

– Гауда… – прошептала она еле слышно.

Оставшиеся в живых разбойники, не понимая, что происходит, воспользовались возникшей заминкой и стали пятится назад, держа перед собой мальчишку, как живой щит.

Материнский инстинкт Верики взял вверх над нахлынувшими чувствами и воспоминаниями. Она снова стала громко кричать.

Гауда кинулся вперед, но державший подростка злодей слегка надавил на нож, и кровь тонкой струйкой потекла по тонкой шее мальчика.

– Остановись, Гауда! – вскрикнула Верика. – Они убьют его!..

Тем временем разбойники вскочили на коней и, перекинув мальчишку через круп лошади, развернулись и ринулись прочь во весь опор.

За поляной открывался вид на большое поле, в дальнем конце которого показался отряд вооруженных людей. Беглецы направили коней в ту сторону. Судя по всему, это были их соплеменники.

– Надо уходить, – взволнованно сказал Гауда. – Их слишком много, нам не справиться. Они захотят отомстить за убитых товарищей.

– Но мой сын… – зарыдала Верика.

–Он никуда не денется, – попытался успокоить ее Гауда. – Постараемся найти его и выкупить. – Его слова сейчас мало кого могли утешить, но другого выхода не было. – У тебя остался еще один сын, – добавил Гауда, указывая на Карталона, взбиравшегося на лошадь.

Накинув на обнаженное тело Верики плащ, Гауда посадил ее на коня перед собой, и вскоре маленький отряд скрылся в лесу.

Второй день их преследовали, не отрываясь и наступая на пятки.

Гауда избежал внешней войны, а попал на внутреннюю, от которой никуда не спастись.

После смерти своего отца царевич Масинисса пытался стать царем всеми возможными способами. У него не было прав на престол – у нумидийцев престолонаследие передается не по прямой линии, – но это его нисколько не заботило. Он зубами готов был загрызть любого, кто перейдет ему дорогу. Междоусобная война охватила всю страну. Кровь лилась рекой. Бывшие соратники становились врагами и наоборот. Но верный Гауда всегда оставался подле своего патрона и друга.

«На войне с Римом было гораздо проще, – думал Гауда. – Там мы точно знали, кто друг, а кто враг. Но здесь, на родине, все по-другому. Я могу верить только преданным людям моего рода и более никому».

После того как Масиниссе наконец-то удалось занять трон, их настигла новая напасть. Сифакс, науськанный Карфагеном, вторгся в страну и разбил ослабленные гражданской войной войска нового царя Восточной Нумидии.

Несколько сотен бойцов укрылись в горах и во главе со своим царем-атаманом занялись откровенными грабежами. Они разоряли и убивали всех, кто хоть как-то проявлял лояльность к новой власти. Награбленное продавали купцам, которые быстро освоились и скупали все награбленное в условленных местах.

Масинисса и его ватагу не могли уничтожить: ведь для того чтобы наказать разбойников, их нужно сначала поймать. Но у них не было ни лагерей, ни запасов продовольствия, они жили случайной добычей. Спали на голой земле, укрываясь шкурами диких животных, и при малейшей опасности вскакивали на своих лошадей и скрывались от преследователей, отягощенных обозами.

Страна жила в постоянном страхе набегов, и терпение Сифакса лопнуло. Новый поход против них был тщательно организован. Агенты Сифакса выследили разбойников, и армия царя окружила людей Масиниссы со всех сторон. В неравной битве они полегли почти все: осталось всего двенадцать - тех, кому удалось вырваться из смертельного кольца. И теперь их гнали, как волков, наступая на пятки.

Когда враг уставал, они делали короткие привалы, чтобы дать лошадям немного отдохнуть, и по очереди смыкали глаза на короткий сон. А потом все начиналось заново. Беглецы без отдыха скакали во весь опор, пытаясь уйти на юг. Там, на территории независимых племен гарамантов, можно будет скрыться от преследователей.

Гауда оглянулся назад, чтобы убедиться, что Карталон не отстает. За последние полтора года он настолько привык к нему, что испытывал поистине отцовские чувства к этому упрямому пятнадцатилетнему подростку.

Карталон, пройдя с ними столько испытаний, в свои юные годы стал настоящим воином. Невзгоды, опасности, стычки закалили его, сделав его тело не по-юношески сильным, а мозг – холодным и расчетливым. Еще находясь у илергетов, он овладел искусством конного фехтования – с ним, как с внуком царя, занимались лучшие воины племени, – а здесь, в Нумидии, отточив навыки верховой езды и стрельбы из лука, стал великолепным бойцом.

Своего родного отца Карталон почти не помнил – в памяти остались лишь смутные воспоминания о его редких возвращениях в Новый Карфаген из постоянных отлучек, – поэтому к Гауде он привык очень быстро и уже не представлял себя без него.

Верику они вынуждены были оставить кочевать с родом Батия, – ведь женщине в стане разбойников не место – где она очень быстро прижилась, так как считалась женой Гауды, в данный момент главы рода.

Они прожили недолго в любви и в счастье. Война разлучила их, а когда судьба сведет влюбленных снова, никому не было известно. Те недолгие радостные дни казались такими далекими, что Гауда порой сомневался: а было ли оно, это счастье? Но живое напоминание, Карталон, снова вызывал в его голове картины прошлого, как бы говоря: да, было, а иначе – откуда я здесь?..

Очередной привал был коротким, расстояние между беглецами и преследователями постоянно сокращалось.

Но лошадям был нужен отдых. Запасные кони все пали, не выдержав столь долгого преследования. Потерять последних – равносильно смерти.

– Сыновья гиены! Никак не отстают! – огорченно сказал Масинисса Гауде, пытаясь успокоить тяжело дышавшего коня, которого ласково похлопывал по взмыленной шее.

– Да… Похоже, удача от нас отвернулась. – Гауда был мрачен как туча, потому что чувствовал: на этот раз они могут не уйти. – Карталон, – позвал он невозмутимого юношу. – Подойди ко мне. Хочешь немного воды?

Тот кивнул и протянул руку за бурдюком.

«Такое впечатление, что он нисколько не устал! – Гауда с ног до головы оглядел покрытого дорожной пылью Карталона. – Даже не пытается размять кости после бешеной скачки».

– Спасибо, – буркнул Карталон, возвращая бурдюк. Он начал протирать коня, нежно поглаживая его по ушам.

«Гремучая смесь получилась, – с гордостью за Карталона подумал Гауда, продолжая наблюдать за ним. – Он вобрал все лучшее от карфагенян, илергетов и нумидийцев. Ведь Мисдес, Мандоний… ну, и я – лучшие представители своих народов!»

Неожиданно они услышали вдали какой-то шум.

Все подскочили, как ужаленные.

– Откуда они здесь, так быстро? – недоуменно воскликнул расстроенный Масинисса.

– Наверное, к погоне подключились свежие силы, – предположил Гауда.

– Быстро! По коням! – приказал царевич. Беглецы вскочили на своих верных, не успевших отдохнуть друзей и ринулись вдаль.

Но расстояние между ними и преследователями сокращалась. Да, это были всадники из одного из свежих отрядов, предусмотрительно расставленных Сифаксом на всех направлениях, куда могли уйти разбойники.

Вот уже засвистели стрелы, и люди Масиниссы начали падать, широко вскидывая руки от ударов в спины. На небольшой холм их взлетело только семеро, остальные остались лежать, попав под копыта лошадей воинов Сифакса.

Картина, открывшаяся перед беглецами с высоты холма, удручала: небольшая полоска равнины отделяла их от полноводной, быстрой и широкой реки, по берегу которой в их сторону во весь опор мчался небольшой отряд всадников в надежде перехватить беглецов в этой естественной западне.

«Это конец!» – мелькнула мысль в голове у Гауды. Он, закаленный в боях воин, не видел выхода из сложившейся ситуации.

Но Масинисса, подскакав к краю крутого берега, не раздумывая, прыгнул в воду, не слезая с коня.

Волны поглотили его, но он быстро вынырнул и, уносимый бурым течением, махнул рукой своим соратникам, приглашая их повторить то же самое.

– Прыгай!.. – крикнул Гауда замешкавшемуся Карталону, прикрывая его щитом от стрел, положивших на землю еще двоих его бойцов.

Увидев, что тот погрузился в воду, он бросил щит и, оттолкнувшись, полетел следом за ним в реку.

Вода накрыла его с головой, а притороченный к поясу меч и колчан за спиной потянули вниз.

Гауда быстро, хотя с сожалением, избавился от них, заодно скинув обувь и шкуру леопарда. Ему легкие уже были пусты, когда он все же вынырнул на поверхность, жадно хватая воздух ртом. Гауда стал беспокойно озираться, ища глазами Карталона. Но тот, широко раскидывая руки, уже греб к нему, чтобы помочь удержаться на воде. Парень вырос на море и плавал очень хорошо.

– Я в порядке, – успокоил его Гауда, благодарно посмотрев на пасынка. – Где царевич? – с трудом выдавил он, отплевывая воду, которая все же попала в горло.

Молчаливый Карталон указал подбородком вправо, где футах в сорока над бурлящей поверхностью реки, виднелась то погружающая, то снова выныривающая голова Масиниссы.

– Слава богам… он жив, – облегченно прохрипел Гауда. – Теперь… главное… не утонуть!..

Он замолчал, стараясь беречь силы, и отдался бурному потоку, пытаясь удержаться на плаву.

В конце концов, им втроем удалось выплыть на другой берег. Опускающая ночь скрыла их от глаз преследователей, и обессиленные беглецы скрылись в невысоких горах, найдя себе убежище – спрятанную от человеческих глаз пещеру, где они, голодные, изнемогающие, решили переждать.

Через десять дней у неугомонного Масиниссы под началом снова было две сотни удальцов, и он продолжил свою разбойничью жизнь, полную опасностей и приключений.

На одном из ночных привалов он поделился с Гаудой своими планами.

– Я все-таки дождусь высадки Сципиона в Африке. – Глаза царевича горели неукротимым огнем, горевшим ярче костра, у которого они грелись прохладным вечером. – Без него мне не вернуть власть в Нумидии. Он обещал прийти сюда, и он сдержит свое слово!

Гауда знал о тайных переговорах царевича с Публием: Масинисса поведал ему об этом во время их первой встречи после его возвращения. Эти переговоры проходили в Испании, под самым носом Гасдрубала Гискона, несостоявшегося тестя царевича. Масинисса был очарован римским проконсулом и решил стать его вечным союзником.

Но Гасдрубал, должно быть, что-то пронюхал, и после этого начались все беды Масиниссы, которого травили со всех сторон – карфагеняне, Сифакс и многочисленные претенденты на нумидийский престол.

Царевичу не надо было объяснять, что виной всему карфагенский полководец. Он и так знал, кто желает его смерти.

Сципион был его единственной надеждой, которую он так ждал и лелеял…

Зима на побережье в этом году выдалась ветреная и дождливая.

Хорошо укрепленный военный лагерь Сципиона, расположенный на скалистой косе, уходящей далеко в море, казался неприступным. Но удачное расположение, надежно защищающее его со всех сторон, имело свои минусы: морской зимний ветер, пронизывающий до самых костей, сбивавший с ног, стал причиной постоянных простуд и недомоганий легионеров.

Сципион, плотно закутавшись в грубый солдатский плащ, в одиночестве наблюдал за волнами, которые беспрерывно набегали на огромные прибрежные камни и с шумом разбивались на мириады соленых брызг. Воздух, насыщенный запахом моря, дрожал; стихия бесновалась, накрывая полководца мельчайшей водяной пылью и заставляя слезиться глаза.

Но Публий был неподвижен. Он не прятал лицо в капюшон, не замечал ветра и брызг. Его мозг разрывали мысли, не дающие ему покоя все три месяца вынужденного зимнего безделья за стенами лагеря.

Он прибыл сюда закончить эту бесконечную войну и любая, даже самая незначительная ошибка могла дорого стоить его родине.

В его распоряжении было двадцать тысяч человек, у врага – более восьмидесяти, поэтому сотни планов, сменяющих друг друга в его светлой голове, отметались один за другим.

Сенат Рима, опасаясь Ганнибала, не дал Сципиону сильной армии, предложив ему самому навербовать солдат на Сицилии. Из легионеров под его началом остались лишь ветераны Канн, сосланные на остров после поражения тринадцатилетней давности, которое стало позором для Республики.

Надежды Публия пополнить свои ряды в Африке за счет нумидийских союзников не оправдались. Сифакс уведомил его, что он теперь зять Гасдрубала Гискона и союзник Карфагена, а Масинисса лишился трона и сгинул где-то на бесконечных просторах Нумидии.

Так что надеяться римлянам здесь было не на кого.

Но у Сципиона имелось то, чем обладал и Ганнибал – ореол непобедимого полководца. Он-то и удерживал Гасдрубала Гискона, успевшего познать военный гений Публия, от активных действий. Проконсул знал об этом и потому согласился на бесконечные переговоры, дававшие ему возможность переждать зиму и найти путь, ведущий к окончательной победе.

– Командир, – услышал он голос за спиной и, обернувшись, увидел центуриона Тита Юния, ожидавшего, когда полководец обратит на него внимание.

Сципион улыбнулся. Он очень хорошо относился к этому старому солдату, воевавшему с его отцом и дядей, а потом с ним самим в Испании. Сципион лично вручал ему награды за мужество – фалеры за битвы при Бекуле и Илипе, золотой браслет – за взятие Нового Карфагена.

– Слушаю тебя, Тит Юний, – ответил он.

– К воротам лагеря прибыл конный отряд – по-видимому, нумидийцы… Ведут себя спокойно и даже дружелюбно. Их предводитель представился царевичем Масиниссой и просит тебя принять его.

– Масинисса?! – Брови Сципиона удивленно взлетели вверх. – Здесь?! – Но потом, справившись с эмоциями, он спокойно добавил: – Вели сопроводить его ко мне.

Проводив глазами поспешно удаляющегося центуриона, он направился к штабу – большому бараку, покрытому соломенной крышей, специально построенному римлянами на время зимы.

Вскоре стоящие на границе лагерного претория Публий и Гай Лелий увидели приближающуюся могучую фигуру царевича в сопровождении охраны лагеря. Масинисса шел один: его спутникам Тит Юний предложил подождать решения полководца за воротами.

Увидев римского военачальника, царевич просиял улыбкой. Он был искренне рад. Вскинув руки, Масинисса ликующе воскликнул:

– Я от чистого сердца приветствую тебя, Корнелий Сципион!

– Я тоже рад тебя видеть, Масинисса! – ответил Сципион, широко улыбнувшись в ответ.

Внезапно тень набежала на лицо царевича.

– Я знаю, ты возлагал на меня надежды, – печально сказал он. – Но перед тобой стоит не царь, сопровождаемый огромной армией, а изгнанник с небольшим отрядом воинов.

– Пусть тебя это не печалит, мой дорогой царевич, – успокоил его Сципион. – Верный друг дороже целого войска. И неважно, кто он – царь или простой воин.

Он повернулся к префекту лагеря:

– Укажи людям царевича место для разбивки шалашей и прикажи накормить их!

После этого Сципион по-дружески взял Масиниссу под локоть и лично сопроводил его в свой шатер, где слуги накрывали скромный стол: полководец не терпел излишеств и чревоугодий, особенно во время военных походов.

После обеда, стремясь продемонстрировать союзнику полное доверие, Сципион пригласил царевича и его приближенных на вечерний совет лагеря.

Зимой темнело очень рано, и помещение штаба тускло освещали три бронзовых светильника. Сципион был вынужден экономить: Порций Катон, квестор его армии, отличался въедливостью и чрезмерной бережливостью, даже здесь не допуская перерасхода масла.

На совете, кроме главнокомандующего, присутствовали Гай Лелий, префект флота и правая рука Сципиона, легаты Луций Ветурий, Фульвий Гиллон и Тиберий Фонтей, военные трибуны Луций Эмилий, Фабий Лабеон, Марк Эмилий и Марций Ралла.

– Соратники, – обратился командующий к присутствующим, – сейчас я вам представлю царевича Масиниссу и его приближенных. Прошу вас относиться к ним с должным уважением! – Он обвел всех предостерегающим взглядом, зная высокомерное отношение некоторых отпрысков аристократических фамилий Рима к варварам. – Предупреждаю, что обида, нанесенная им, будет расцениваться, как оскорбление, нанесенное лично мне!

– Но этот варвар не является пока царем Нумидии! – Напыщенный Фабий Лабеон, воспринял слова Сципиона, как камень, пущенный в его сторону. – Более того, он обыкновенный преступник, хотя и разбойничает на территории враждебной нам страны. Так зачем же с ним церемониться?

Лицо Сципиона побагровело. Фабиев он всегда считал своими недругами. Родственник этого трибуна, Фабий Кунктатор, ненавидел его всей душой, не признавал его побед и более того, чуть не сорвал в Сенате положительное решение по поводу высадки легионов Корнелия в Африке. Однако полководец сдержался и мягко сказал Лабеону:

– Масинисса пользуется в Нумидии огромной популярностью. Все ветераны его отца, покойного царя Галы, пойдут за ним. Если мы поможем ему занять трон, Рим получит в союзники огромную армию нумидийских всадников. А как они умеют воевать, тебе, трибун, надеюсь, объяснять не надо?

Все с уважением посмотрели на командующего, зная, что в такой ситуации любой другой полководец, облеченный Сенатом империем, то есть высшей властью в провинции, сорвался бы на крик, или вообще наказал бы упрямца физически.

Сципион окликнул стоявшего около штаба Тита Юния.

– Центурион, войди!

Когда ветеран, пригнув голову, вошел в барак, он приказал:

– Тит Юний, пригласи нумидийцев на совет лагеря!

Спустя некоторое время четверо – Масинисса, Гауда, Табат (в прошлом командир резерва царевича) и Карталон – вошли в помещение штаба.

Римские офицеры с интересом рассматривали нумидийцев, облаченных в шерстяные плащи с накидками из львиных и леопардовых шкур, увешанных ожерельями из разноцветных блях, с диковинными прическами из множества косичек на их горделиво поднятых головах.

Но двое из римлян – Тиберий Фонтей и Порций Катон, – не обращая внимания на остальных, вперились взглядами в высокого юношу, скромно стоящего позади всех.

Карталон, почувствовав на себе пристальные взгляды, удивленно посмотрел на этих двоих римлян, не понимая, почему мужественное лицо старшего из них, отмеченное боевыми шрамами, стала покрывать смертельная бледность.

Катон недоуменно переводил глаза с легата на молодого нумидийца, как бы спрашивая: «Что здесь происходит? Почему этот варвар имеет одно и то же лицо с твоим сыном, Тиберий?»

Наконец легат пришел в себя и взглядом показал Катону, что нужно молчать, он потом ему все попытается объяснить…