Тайна сибирских орденов

ГЛАВА I

Так уж люди устроены: дорогое на виду не держат. А в лихолетье — прячут. Подальше от проезжих дорог — за околицей, на задворках, на ку­личках. Так когда-то называли поляны посреди болот, заболоченные и заброшенные пашни. По русским поверьям, это были излюбленные обиталища нечистой силы.

Места неприметные, а притягивают. События неяркие, а возбужда­ют. Потому что тайна...

У Антона Павловича Чехова есть рассказ «Счастье» (1887). Сюжет рассказа прост: у широкого степного шляха двое пастухов стерегут ове­чью отару и ведут друг с другом и с прохожими вечерние разговоры о кладах.

Для старого пастуха слово «клад» было синонимом слова «счас­тье». Как и клад, его счастье где-то зарыто и заколдовано, так что к нему не подступиться. Клад — это для крестьянина еще и мечта о новой жиз­ни, то есть не просто личная, а социальная утопия.

«Есть счастье, — говорил старик с горечью, — а что с него толку, если оно в земле зарыто? Так и пропадает добро задаром, без всякой пользы, как полова или овечий помет! А ведь счастья много, так много, парень, что его на всю бы округу хватило, да не видит его ни одна душа! Дождутся люди, что его паны выроют или казна отберет. Паны уж начали курганы копать... Почуяли! Берут их завидки на мужицкое счастье! Казна тоже себе на уме. В законе так писано, что ежели который мужик найдет клад, то чтоб к начальству его представить. Ну, это погоди — не дождешься! Есть квас, да не про вас!»

Представления о том, что клады назначены только бедным людям и простонародью, были широко распространены тогда в России. Клад — это мужицкое счастье. Вот только в руки оно никак не дается. «На своем веку я, признаться, раз десять искал счастья, - сказал старик, конфуз­ливо почесываясь. — На настоящих местах искал, да, знать, попадал все на заговоренные клады. И отец мой искал, и брат искал — ни шута не на­ходили, так и умерли без счастья».

Молодой пастух в конце беседы задал старику важный для себя вопрос: «Дед, а что ты станешь делать с кладом, когда найдешь его?» «Я-то? — усмехнулся старик. — Гм!.. Только бы найти, а то... показал бы я всем кузькину мать...»

Старик не просто не знал, что он будет делать с кладом. Такой воп­рос встал для него впервые и был несущественным, второстепенным. Клад для него — мечта о счастье, поиск, а не результат.

На первый взгляд, человеком, охваченным манией кладоискательства, владеет жажда наживы, стремление разбогатеть. Исключать полно­стью это нельзя. Но не все так просто. Клад — это чудо! Вырваться из при­вычной рутины, обыденности бытия в состояние, где может произойти все, — этого хотели дети и старики, крестьяне и купцы, вельможи и цари. Тратили для этого все свои накопления, рушили семью, шли на престу­пление... И не получали абсолютно ничего взамен. Клад чаще всего ока­зывался недосягаемой мечтой, созданной воображением кладоискателя.

Поиск клада — это не только яркое приключение, связанное с опас­ностью, тайной и криминалом. Это еще и уход от тягостного серого быта, попытка найти в себе силы и таланты, спрятанные глубоко в душе и невостребованные доселе.

Что же такое кладоискательство? Кто-то считает это зависимостью, схожей с алкоголизмом или наркоманией, душевной болезнью.

Богатый херсонский помещик, краевед и кладоискатель В. И. Гошкевич (1860—1928) едко писал в начале XX века: «Как азартный игрок, кладоискатель все сильнее и сильнее втягивается в это занятие и дохо­дит до того, что целью всей своей жизни ставит находку клада. Я ви­дел несчастных людей — хлебопашцев, мастеровых — у которых кладо­искательство составляет манию. О чем бы вы ни заговорили с таким человеком, он рассуждает здраво, но как-то безучастно. А затроньте его больное место — заведите речь о кладах — и вы убедитесь, что пред вами несчастный душевнобольной. Он тогда начинает нести нелепости, тут же придумывает самые невероятные рассказы о скрытых в земле со­кровищах. И не замечает, что лжет самому себе...

Если вы выскажете сомнение в справедливости его рассказов, он пожалеет о вашем глубоком невежестве, а своих убеждений не изменит. Мания эта заразительна, часто под влиянием фантастических рассказов убежденного кладоискателя крестьяне собирались в компании и, друг друга воодушевляя, сообща разрывали курган за курганом».

Массовые разграбления древних захоронений в Сибири относятся уже к XVII веку. Чиновники оттуда сообщали в Москву в 1669 году: «В То­больском уезде около реки Исети во окружности оной русские люди в татарских могилах или кладбищах выкапывают золотые или серебря­ные всякие вещи и посуду».

В конце XVII — начале XVIII века в «Чертежной книге Сиби­ри, составленной тобольским сыном боярским Семеном Ремезовым в 1701 году» собрано немало сведений об археологических памятниках Сибири: про «древние чюдские и кучумовские жилья, мольбища, кре­пости и курганы». Так что на его картах означены и пустые городки, и древние развалины.

Люд в Сибирь той поры шел разношерстный и рисковый. Обнищав­шие гулевые люди открыли здесь новый массовый промысел — раскоп­ки «бугров», то есть древних курганов Сибири, где в захоронениях давно ушедших народов встречались изделия из золота, серебра, брон­зы, меди, железа. Хорошо организованные и подготовленные артели «бугровщиков» уходили на грабеж курганов ежегодно, как на пушной или рыбный промыслы.

Местные сибирские воеводы и чиновники, живя далеко от столиц, стали бесконтрольными царьками и сами отправляли отряды «бугров­щиков» за драгоценной добычей. Особенно преуспел в древнем кладоискательстве первый сибирский губернатор князь Матвей Гагарин. В 1717 году он прислал царю Петру I, чуткому ко всему новому и нео­жиданному, десять золотых предметов, а через год — еще более ста. Так возникла единственная в своем роде, сохранившаяся до наших дней Сибирская коллекция Петра I из золотых предметов — великолепных произведений искусства VII—II веков до нашей эры. Эти 259 вещей (74 фунта), в основном скифского и сарматского происхождения, ныне являются украшением Золотой кладовой Эрмитажа.

Богатые подношения не спасли сибирского губернатора князя Гагарина — первый российский император приказал его повесить и, стремясь прекратить разграбления курганов, издал указ, по которому «гробокопателей, что отыскивают золотые стремена и чашки, смертью казнить, ежели пойманы будут».

Но кладоискательство, как болезнь, карательными мерами не ле­чится. Кладоискателем движут вера, надежда и страх. В старину люди копали не наобум (ведь металлоискателей тогда не было), а по «при­метам», рассказам бывалых людей, семейным записям и преданиям. Как правило, люди не находили ничего. Но вера их в клады от этого чаще всего не уменьшалась. Пламя надежды разгоралось все сильнее. Копали в оврагах и балках, в лесах, пещерах и курганах, под одинокими деревьями и в заброшенных дворянских усадьбах... Часто копали по но­чам. Ведь занятие — тайное и секретное, да еще — нечистое и дьяволь­ское. Крестьяне из повести А. Н. Рыбакова «Бронзовая птица» годами перекапывали Голыгинскую гать и окрестные леса в поисках ценностей полусумасшедшего графа Карагаева. А пионеры-отличники провели не­сколько дней и ночей в библиотеке и краеведческом музее и, разгадав символику графского герба, нашли драгоценную шкатулку с фамильны­ми сокровищами.

Так что одним кладоискателям шагать по чащобам с лопатой и металлодетектором, а другим — сидеть в пыльных архивохранилищах. Никакой романтики и экстрима? Кому как. Наша отечественная история после Ок­тябрьского переворота 1917 года — сплошное минное, точнее «мифное» поле. Перелистываешь ранее недоступные по идеологическим и режим­ным соображениям документы, и рвутся, лопаются исторические мифы.

На местности клады искать легче, потому что есть ориентиры: полу­разрушенные старинные здания, вековые одиночные деревья, замшелые валуны, курганы... Современная статистика утверждает: в тридцати про­центах кладоискатели добивались успеха. Были бы здоровье да интерес.

В нашей новейшей безликой истории нет ориентиров. Только даты да исторические символы: «красные», «белые», «герои револю­ции», «враги народа»... А без людей в истории клад не найдешь. При­дется персонифицировать и «героев», и «врагов» — все они люди: жили, любили, страдали...

24 августа 1991 года президентом РСФСР Б.Н. Ельциным были под­писаны указы № 82 «Об архивах Комитета государственной безопасно­сти СССР» и № 83 «О партийных архивах».

При отборке документов для передачи в созданный в сентябре того же года Центр документации новейшей истории Тюменской области, переименованный позже в Государственный архив социально-политиче­ской истории Тюменской области, в архивных фондах Управления КГБ СССР по Тюменской области была обнаружена датированная 1923 годом чекистская ориентировка по розыску отчеканенных из драгоценных ме­таллов орденов «Освобождение Сибири» и «Возрождение России».

Но в дореволюционной российской наградной системе, отменен­ной 10 ноября 1917 года декретом новой власти — Всероссийского центрального исполнительного комитета (ВЦИК) и Совета народных комиссаров (СНК), таких орденов не было. Значит, их могли учредить лидеры Сибирского белого движения.

Серьезных исследований о наградах и знаках отличия противобор­ствующей советской власти во время Гражданской войны 1918—1922 го­дов силы не существовало.

Автор изданной в 1961 году в Париже книги «Ордена и знаки отли­чия Гражданской войны 1918—1922 годов» П.В. Пашков беседовал с ве­теранами Белого движения, изучал их воспоминания и эмигрантскую прессу. Но не мог использовать советские архивы. Так что приведенные им сведения, хоть и проверенные показаниями очевидцев тех далеких событий, требовали документального подтверждения.

История учреждения знаков отличия для поощрения героизма, поднятия духа и морального стимулирования бойцов и командиров Ра­боче-крестьянской Красной армии известна.

Так как в идеологию новых вооруженных сил была заложена идея революционной классовой борьбы, то олицетворением ее «правоты» должна была стать соответствующая символика.

«Знаки и символы управляют миром, а не слово и не закон», — эту мысль выразил китайский философ Конфуций, живший в VI—V веках до нашей эры. Такую мудрость трудно оспорить.

8 апреля 1918 года декретом Президиума ВЦИК флагом Советской республики и боевым знаменем частей и соединений Красной армии было установлено Красное знамя. 19 апреля приказом Наркомвоенмора введен красноармейский нагрудный знак в виде венка из серебристых лавровых и дубовых веток, скрепленных внизу бантом. Поверх венка накладывалась пятиконечная красная эмалевая звезда, в центре кото­рой были изображены золотистые молот и плуг. 29 июля красная звезда была определена как значок-кокарда на головной убор. 3 августа учреж­дены Почетные революционные Красные знамена, которые вручались наиболее отличившимся полкам и ротам.

Тогда же В. И. Ленин указал на необходимость новых знаков отли­чия, «отражающих идеи и чувства революционной трудовой России».

2 сентября на заседании ВЦИК был поднят вопрос об учреждении первого советского ордена. Председатель Всероссийского централь­ного исполнительного комитета Я. М. Свердлов сказал: «Если мы при­нуждены прибегать к репрессиям по отношению к малодушным, то мы можем отличать и наиболее храбрых товарищей. Я бы предложил зна­ки отличия для отдельных частей и для отдельных товарищей принять, а что касается характера формы и подарка, я предложил бы избрать ко­миссию из трех лиц, которой поручить к следующему заседанию ЦИК представить соответствующий проект».

16 сентября делегатам был предложен на утверждение проект пос­тановления, подготовленный комиссией в составе председателя Вер­ховного ревтрибунала Б.А. Веселовского, заведующего Военным отде­лом ВЦИК А. С. Енукидзе и заместителя наркома труда В. П. Ногина:

«1. Знак отличия присуждается всем гражданам РСФСР, проявлявшим особую храбрость и мужество при непосредственной боевой деятельности.

2. Знаком отличия устанавливаются орден Красного Знамени с изображением на нем красного знамени — развернутого, свернутого или усеченного в форме треугольника.

3. Вместе с орденом Красного Знамени гражданам РСФСР вруча­ется особая грамота, текст которой должен быть следующий: “ВЦИК Советов рабочих, крестьянских, казачьих и красноармейских депу­татов в ознаменование исполнения гражданином (таким-то) своего долга перед социалистическим отечеством в бою против его врагов (там-то и при таких-то обстоятельствах) вручает ему знак ордена Крас­ного Знамени, символ Мировой социалистической Революции. Знак ордена... гражданин (такой-то) имеет право носить на груди”.

4. Право утверждения и присуждения принадлежит только ВЦИК.

5. Правом предоставления на награды пользуются все командиры и комиссары отдельных частей Красной Армии, флота и добровольче­ских отрядов».

При обсуждении этого проекта развернулись горячие споры. Представитель фракции левых эсеров Г.Д. Закс решительно предло­жил «отвергнуть ненужные знаки». В крайнем случае он допускал кол­лективную награду, но «абсолютно отвергал законопроект о знаках отличия».

Большинством голосов ВЦИК утвердил декрет об учреждении первого революционного знака отличия — ордена Красного Знамени с изображением на нем красного знамени (было предложение изобра­зить красную гвоздику).

До утверждения макета орденского знака в ход ради победы рево­люции шли денежные премии и подарки. 12 сентября 1918 года нарком по военным делам и председатель Реввоенсовета Л.Д. Троцкий под­писал приказ №75: «В согласии с постановлением военно-революци­онного совета 5-й армии всем солдатам выдать единовременно-месяч­ный оклад жалования (250 рублей) в воздание за работы, выполненные в связи со взятием Казани».

По воспоминаниям одного из награжденных, «...Троцкий выдал бойцам по 250 рублей и приказал: “Вперед, на Самару!” Раздавал еще от­личившимся портсигары. В селе Богородское в полку сказали, что есть перебежчики. Их поймали. Троцкий отдал распоряжение: “Всех ули­ченных в предательстве и дезертирстве расстрелять на месте...” Спро­сил об отличившихся в бою. Сказали - 20 человек. Вывели их из строя. А подарков оказалось только восемнадцать. Тогда одному красноармей­цу Троцкий подарил, сняв с руки, свои часы, а последнему отдал свой браунинг. Кричали “Ура!”».

Одним из наградных решений предреввоенсовета можно считать те­лефонограмму от 4 сентября 1918 года: «Совету Тульского укрепленного района. Предлагаю объявить премию за каждого доставленного живым или мертвым казака из мамонтовских банд. В качестве премии можно выдать кожаное обмундирование, сапоги, часы, предметы продоволь­ствия (несколько пудов хлеба) и прочее. Кроме того, все, что найдено будет при казаке, лошадь и седло, поступает в собственность поимщика или реквизируется у него государством по рыночной цене».

Когда, уже в январе 1919 года, Реввоенсовет получил 150 орденов Красного Знамени, изготовленных из латуни фирмой «Братья Бронзей», Троцкий был разочарован и срочно телеграфировал Свердлову: «Орден Красного Знамени невозможен, слишком груб и снабжен таким механизмом для прикрепления на одежду, что носить его практически невозможно. Выдавать его не буду, ибо вызовет общее разочарование. Настаиваю на прекращении выделки и передаче сего дела военному ведомству. Орден ждут несколько месяцев, а получили бляху носильщи­ка, только менее удобную. Знак должен быть в три-четыре раза меньше, из лучшего материала».

Следующую телеграмму Троцкий отправил Енукидзе: «Считаю со­вершенно недопустимым небрежность в изготовлении ордена Красно­го Знамени... Все ждут, а мы неспособны изготовить орден. Рассуждать о том, насколько серебряные обойдутся дороже — смешно. Дело идет о грошах. Необходимо знак сделать в три раза меньше. Ободок позоло­тить. Работу сделать более изящной...»

Новый заказ передали Петроградскому монетному двору, где и были изготовлены из позолоченного серебра первые советские ордена.

В обращении РВС республики за подписью заместителя предревво­енсовета Э.М. Склянского и главкома И.И. Вацетиса ко всем команди­рам и комиссарам отмечалось: «Пожалование орденами достойных по­мимо вполне заслуженного вознаграждения отличившихся в боях имеет громадное воспитательное значение: поднимает дух войск, возбуждает соревнование, жажду подвига, желание отличаться».

Требования, предъявляемые к документам к награждению, были очень высокими. В «Правилах о порядке представления к награждению» говорилось, что всякому представлению «должно предшествовать под­робное обследование подвига, за который испрашивается награждение» в виде акта за подписью начальника и военного комиссара.

28 сентября 1918 года Президиум ВЦИК постановил: «Первым по времени знак отличия присудить тов. Блюхеру...» Этому постановле­нию предшествовало письмо Ленину члена Уральского облсовета и ко­митета партии А.П. Спунде: «Дорогой Владимир Ильич! Посылаю Вам сведения о Блюхере, о котором мы сегодня с Вами говорили. Он участво­вал почти все время в ликвидации дутовщины... Товарищи, прошедшие вместе с ним предпоследнюю дутовскую кампанию, утверждают, что бук­вально во всех случаях его стратегические планы на поверке оказывались абсолютно удачными... Поэтому Уральский областной комитет РКП(б) настаивает на том, чтобы Блюхер с его отрядами был отмечен высшей наградой, какая у нас существует, ибо это небывалый у нас случай...»

Ходатайство военного совета 3-й армии очень точно и красочно отражает цену ордена Красного Знамени за номером один: «Отрезан­ный и почти окруженный врагами Блюхер вместо сравнительно лег­кого отхода от Оренбурга на Ташкент предпочел идти на соединение с нами через невозможные трудности и лишения. Без снарядов, патро­нов и снаряжения Блюхер ведет своих героев, пролагая свой путь чаще всего штыками. Разбивая отряд за отрядом, он пользуется взятой воен­ной добычей для новых наступлений и новых побед. Он рвет путь между Златоустом и Уфой на 44-й версте и тем облегчает казанскую операцию, мешая в то же время Сибирскому правительству прибыть на совещание в Уфу. Соединившись с нами, он вместо заслуженного отдыха, вследствие положения на нашем правом фланге, бросается вместе с героями в бой. Переход войск Блюхера в невозможных условиях может быть прирав­нен к переходам Суворова в Швейцарии...»

Орден №1 В.К. Блюхер получил только 14 мая 1919 года. Вместе с орденом вручалась особая грамота ВЦИК, а также памятка «Что такое орден Красного Знамени и кто его носит».

«1. Орден Красного Знамени есть единственная награда, которой Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет рабочих, крес­тьянских и казачьих депутатов награждает солдата революции за храб­рость, беззаветную преданность революции и рабоче-крестьянской влас­ти, а также за проявленную распорядительность.

Тот, кто носит на груди этот высокий пролетарский знак отличия, должен знать, что он из среды равных себе выделен волею трудящихся масс, как достойнейший и наилучший из них, что своим поведением он должен всегда и везде, во всякое время являть пример, как в нравствен­ном, так и в других отношениях, и быть бескорыстно преданным делу революции.

Должен помнить, что на него смотрят другие, как на образец, что на нем учатся бескорыстному исполнению долга, что то «Красное Знамя», символ которого он носит на груди, дорого для всего пролета­риата как знамя, пропитанное кровью рабочего класса и крестьянства в дни царского режима, борьбы лучших представителей рабочих за ве­ликие идеалы трудящихся масс.

Тот, кто имея этот высокий знак отличия, совершит проступок, должен помнить, что этим самым он совершает двойное преступление, оскорбляя и пренебрегая волей трудящихся масс, давшей ему этот высо­кий знак отличия, и несет наказание в тягчайшей мере».

За время Гражданской войны орденом Красного Знамени были на­граждены более 14 900 человек, в том числе 28 женщин[1].

В то же самое время с проблемой введения знаков различия званий и наград столкнулось правительство «самостоятельной Сибирской ре­спублики», провозглашенной в Омске 30 июня 1918 года. Так была ре­ализована идея сибирской автономии, которая именуется в истории «областничеством» и выражается в необходимости и возможности соз­дания в Сибири экономически самостоятельной территории. В воззва­нии созданного в 60-е годы XIX века в сибирских городах «Общества независимости Сибири» говорилось: «Мы, сибиряки, братски подаем руку российским патриотам, для совместной борьбы с нашим врагом. По окончании ее Сибирь должна будет создать свое народное собрание, определить свое будущее отношение к России — это ее неотъемлемое право». Воззвание оканчивалось призывом: «Да здравствует Сибирь сво­бодная... от гор Уральских до берегов Восточного океана».

В 1865 году в Омске возбудили «Дело о злоумышленниках, возымев­ших намерение отделить Сибирь от России и основать в ней республику на манер Североамериканских штатов». Был арестован автор идеи си­бирской самостоятельности Г. Н. Потанин.

После революции 1917 года и распада Российской империи идеи областничества стали пользоваться большим успехом и получили свое выражение в Декларации о государственной независимости Сибири. Она мотивирована тем, что «Российской государственности как та­ковой не существует, ибо значительная часть территории России на­ходится в фактическом обладании центральных держав, а другая за­хвачена узурпаторами народоправства, большевиками» и объявляет, что «Правительство не считает Сибирь навсегда оторвавшейся от тех территорий, которые в совокупности составляют Державу Россий­скую, и что все его усилия должны быть направлены к воссозданию Российской государственности».

Первые два месяца после выступления чехов в мае 1918 года с крас­ными сражались только офицеры и те, кто добровольно присоеди­нился к восставшим против советской власти в Сибири. Временное Сибирское правительство не признавало заключенный большевиками с немцами Брестский мир и не исключало возможности восстановле­ния русско-германского фронта. Поэтому указом от 31 июля 1918 года в Сибири была объявлена мобилизация всех мужчин, родившихся в 1898—1899 годах, в Сибирскую армию. Ее возглавил Алексей Никола­евич Гришин-Алмазов, подполковник царской армии. Известно, что он окончил Воронежский кадетский корпус (1899) и Михайловское артил­лерийское училище (1902). Служил в 8-й Восточносибирской стрел­ковой артиллерийской бригаде, в 35-м мортирном артиллерийском дивизионе. В 1917 году командовал на германском фронте ударным артиллерийским дивизионом. Весной 1918-го стал главным организа­тором антибольшевистского подполья в Сибири. В целях конспирации взял фамилию Алмазов. С 28 мая по 12 июня — командующий войсками Западно-Сибирского военного округа, затем командующий Сибирской армией и по совместительству — управляющий военным министер­ством Временного Сибирского правительства, чьим указом от 10 июля произведен в генерал-майоры.

По мнению Г.К. Гинса, занимавшего в 1918 году должность управля­ющего делами Временного Сибирского правительства, Гришин-Алмазов «отличался яркостью ума, точностью и краткостью слога. Он отлично говорил, без цветистости и пафоса, но с темпераментностью и убеди­тельностью. Доклады его в Совете Министров были всегда удачны. С его стороны не проявлялось упрямства и своеволия, он был лоялен к вла­сти, но не скрывал, что представляет реальную силу, и требовал, чтобы с ним считались. Его тенденции были очень определены. Он стремился к созданию Всероссийского правительства, но сохранению Сибирской армии. Его симпатии были на стороне единовластия, но он считал так­тически несовременным останавливаться на этой форме власти»[2].

В Сибирской армии чины и звания военнослужащих оставались в силе, однако знаков их различия первоначально не устанавливалось. 13 июня 1918 года Гришин-Алмазов приказал временно всем военнослужа­щим носить на фуражке как кокарду четырехугольник из двух полос бело­го и зеленого цвета — эмблему сибирских снегов и лесов.

Приказом по военному ведомству от 24 июля 1918 года для разли­чия званий и чинов военнослужащих был введен нарукавный знак, кото­рый полагалось носить на левом рукаве на полвершка выше локтя. Цвет сукна для нарукавного знака устанавливался в зависимости от принад­лежности к тому или иному роду оружия: для стрелков и чинов судебно­го ведомства — малиновый, казаков и кавалерии — синий, артиллерии и инженерных войск — черный, прочих управлений и заведений — тем­но-зеленый. Офицерские звания обозначались звездочками, унтер-офи­церские — белыми и зелеными нашивками.

Гришин-Алмазов строил армию на началах строгой дисциплины, но «он не вводил погон и не раздавал орденов». Для него существовал принцип, который гласил о невозможности награждения старыми цар­скими орденами за отличия в боях русских против русских.

К июлю 1918 года положение белых упрочилось: Сибирская армия взяла Омск, Томск, Иркутск, Красноярск, Ишим, Тобольск, Тюмень и подступила к Уралу. Ее «боевая деятельность приобрела вид планомер­ных наступательных операций».

Бывшие офицеры генерального штаба царской армии убеждали Гришина-Алмазова: «Внешние знаки отличия, форма в глазах малокуль­турной солдатской массы имеет огромное значение. Разные яркие ло­скуточки, тряпочки, галунные нашивки в виде погон, петлиц, канта, шнурков, ордена, кокарды, звезды влекут к себе сердца серых мужичков. Мы должны воспитать солдат в духе любви и преклонения пред этими побрякушками. Мы должны убедить солдата, что только в его полку, луч­шем полку из всей армии, есть красные петлицы с черным или белым кантом. Мы должны убедить его, что он счастливец, если носит на шта­нах золотой галунный кант. Если мы убедим его в этом, если сумеем заставить поверить нам, то в бою, на войне этот солдат за эти яркие лоскутки сложит без рассуждений свою голову, докажет, что его полк — лучший полк, единственный по доблести в армии, ибо он носит петли­цы с черным кантом. Фетишизм живет в душе народа, и это надо учесть и использовать широко и полно».

Награды — один из необходимых атрибутов любой армии. Сомне­ния по поводу того, насколько этично награждать упраздненными боль­шевиками царскими орденами, и в первую очередь орденом Святого Ге­оргия и Георгиевским крестом, участников Гражданской войны на всех белых фронтах, решались схоже — путем учреждения новых, собствен­ных орденов и медалей.

По распоряжению Гришина-Алмазова 2 июля 1918 года была обра­зована специальная комиссия по выработке статута «Ордена Сибир­ской армии». Председателем комиссии назначен дежурный генерал штаба Сибирской армии подполковник К.А. Троицкий, членами — на­чальник инженеров армии подполковник Н.А. Завьялов, инспектор ар­тиллерии армии подполковник П.А. Бобрик, командир 4-го Степного Сибирского стрелкового корпуса капитан А.Г. Онушкевич и подъесаул Михайлов. Обсудив вопрос о награждении орденами, комиссия призна­ла, что «установление в настоящее время какого бы то ни было ордена или внешнего знака отличия — преждевременно».

Свое решение комиссия аргументировала тремя обстоятельства­ми. Во-первых, бойцы Сибирской армии — люди, безусловно, идейные, и для них знак внешнего отличия не будет играть существенной роли. Во-вторых, многие из них рассматривают борьбу за свободу Сибири и Сибирское учредительное собрание как составную часть борьбы за Россию во главе с Всероссийским учредительным собранием. Для та­ких борцов орден от Временного Сибирского правительства не станет достаточно почетной наградой. В-третьих, «награждение орденами те­перь, когда состав армии почти исключительно офицерский, даст по­вод для демагогии». В то же время, создавая необходимость сохранить для потомков имена и подвиги лиц, особо отличившихся в боях и в деле воссоздания армии и государства, комиссия признала желательным уч­редить особую почетную книгу, в которую предлагалось заносить имена этих лиц с описанием их заслуг и подвигов. В будущем эту книгу пред­полагалось передать Учредительному собранию, «которое одно вправе оценить и вознаградить заслуги, оказанные государству».

Гришин-Алмазов утвердил решение комиссии, добавив, что по­четные книги надлежит ввести в штабах корпусов. Одновременно он приказал объявить, что за боевые отличия военнослужащие будут вознаграждаться чинами, назначением на более высокие должности, а также сообщением о подвигах в приказах по полкам, дивизиям, кор­пусам и армии.

Приказом по Сибирской армии от 2 июля 1918 года первые четве­ро военнослужащих получили производства в следующие чины, в том числе командир Степного Сибирского корпуса полковник П.П. Иванов-Ринов — в генерал-майоры, командир Средне-Сибирского корпуса подполковник А.Н. Пепеляев — в полковники, командир роты отряда есаула Красильникова капитан К. В. Неофитов-Неволин — в подполков­ники (посмертно), начальник гарнизона на станции Тайга доброволец В. Кротов — в прапорщики. В тот же день Гришин-Алмазов приказал командирам корпусов представить по команде к производству в сле­дующие чины особо отличившихся в боях офицеров и добровольцев. В приказе обращалось внимание на то, что «должны быть представлены самые достойные с должным разбором, и начальникам не руководство­ваться нежеланием обидеть, причинить неприятность».

С этого времени за боевые или иные заслуги военнослужащие Си­бирской армии стали производиться в следующие чины вплоть до ге­неральских. В течение июля — ноября 1918 года были произведены из полковников в генерал-майоры двадцать офицеров кроме Гриши­на-Алмазова и Иванова-Ринова — Г.А. Вержбицкий, В.В. Зверев, П.П. Бе­лов, Е.К. Вишневский, А.Г. Укке-Уговец, Н.Т. Сукин, А.Н. Пепеляев, А.В. Эллерц-Усов, М.П. Никитин, П.А. Бобрик, С.И. Лящик, А.М. Ми­хайлов, М.И. Федорович, А.М. Ионов, В.А. Иванов, И.А. Смирнов, Б.М. Зиневич и Ф.Г. Ярушин.

14 августа Гришин-Алмазов дал начальникам дивизий право пред­ставлять к производству в первый офицерский чин солдат, «отличаю­щихся решительным характером, отлично знающих службу и умеющих заставить подчиненных повиноваться».

Вопрос о награждении орденами, однако, решался независимо от позиции штаба Сибирской армии. 21 августа 1918 года командующий войсками Восточного фронта полковник Р. Гайда приказал командиру Средне-Сибирского корпуса полковнику А.Н. Пепеляеву и начальни­ку чехословацких войск капитану Э. Кадлецу «для рассмотрения пред­ставлений к награждению орденом Св. Георгия за подвиги, оказанные с 20 июля по 20 августа» собрать 23 августа при штабе фронта в городе Верхнеудинске Георгиевскую думу.

Собравшись, Георгиевская дума приняла решение о награждении ряда русских и чехословацких офицеров орденами Св. Георгия III и IV степени. В числе награжденных III степенью ордена оказались полков­ники Гайда и Пепеляев. С морально-этической точки зрения такое ре­шение выглядело весьма неоднозначно, так как эти офицеры, являясь членами Георгиевской думы, осуществляли не что иное, как самонаграждение высшими российскими боевыми орденами. В свою очередь Временное Сибирское правительство отклонило постановление Геор­гиевской думы и рекомендовало ускорить учреждение орденов «Осво­бождение Сибири» и «Возрождение России».

По приказу Гришина-Алмазова 28 августа 1918 года в штабе Сибир­ской армии собрались 36 находившихся в Омске офицеров — георги­евских кавалеров и кавалеров Георгиевского оружия — для решения вопроса о награждениях военнослужащих. Собравшиеся офицеры еди­ногласно высказывались за то, что награждение офицеров и солдат ор­денами Св. Георгия, Георгиевским оружием, Георгиевскими крестами и медалями уместно лишь в войне с внешним врагом, но неуместно в вой­не гражданской. Вместе с тем они поддержали возможность награжде­ния особо отличившихся солдат и офицеров «сибирскими» орденами.

Выразить свою позицию по этой проблеме Гришин-Алмазов не успел из-за последовавшей вскоре отставки. 5 сентября 1918 года председатель Совета министров Временного Сибирского правитель­ства П.В. Вологодский подписал указ об увольнении Гришина-Алма­зова с занимаемых им постов без назначения на какую-либо другую должность. Поводом к такому решению послужила ссора командующе­го Сибирской армией с английским консулом на официальном прие­ме в Челябинске. Представитель союзников неделикатно отзывался о России, и генерал «бросил замечание, что русские менее нуждают­ся в союзниках, чем союзники в русских, потому что только одна Рос­сия может сейчас выставить свежую армию, которая в зависимости от того, к кому она присоединится, решит судьбу войны». Этим инци­дентом воспользовались противники Гришина-Алмазова во Времен­ном Сибирском правительстве.

В своих мемуарах Гинс признавал, что «не знал в Омске военно­го, который бы годился больше, чем Гришин-Алмазов, для управления военным министерством в демократическом кабинете», но добавлял: «Недостатком его была самоуверенность. Он был убежден в неспособно­сти всех прочих конкурировать с его влиянием в военных кругах. Он иг­норировал министров Сибирского правительства, забывая, что может вооружить их против него».

Дальнейшая судьба Гришина-Алмазова такова. Получив в Омске отставку, он уехал на юг России. Осенью 1918 — зимой 1919 года был военным губернатором Одессы, а 22 апреля 1919 года по поручению генерала А.И. Деникина выехал из Екатеринодара, чтобы наладить автомобильную связь с войсками адмирала Колчака. В его распоря­жении находилось три автомобиля с пулеметами и небольшой отряд из 16 офицеров и 25 солдат «туземных войск», поклявшихся «на мече и Коране» в верности своему начальнику. По одной из версий, отряд Гришина-Алмазова следовал из Петровска в Гурьев и был захвачен 5 мая в Каспийском море на борту парохода «Лейла» советским эсмин­цем «Карл Либкнехт». Не желая сдаваться в плен, генерал застрелил­ся. По другой версии, погрузившись в порту Петровск на английское судно, отряд Гришина-Алмазова благополучно пересек море, высадил­ся в форте Александровский и... пропал. До Омска удалось добраться только одному офицеру, который случайно отстал от отряда и благо­даря этому спасся. По сведениям, которые он получил от местных жи­телей, Гришин-Алмазов и его сопровождение были захвачены ночью врасплох и перебиты «без единого выстрела».

После Гришина-Алмазова Сибирскую армию возглавил генерал-майор Павел Павлович Иванов-Ринов. Он окончил Сибирский кадет­ский корпус (1888) и Павловское военное училище (1890). Служил в 3-м и 7-м Сибирских казачьих полках. Занимал должность Ходжентского уездного начальника. В 1914—1916 годах — командир Кубанского и Си­бирского казачьих полков и Семиреченский вице-губернатор. После Февральской революции 1917 года по требованию Кокандского совдепа смещен с занимаемой должности, зачислен в офицерский резерв Кав­казского военного округа. С сентября 1917 года — командир 1-го Сибир­ского казачьего полка, с ноября — командующий Отдельной Сибирской казачьей бригадой. В начале 1918 года возглавил антибольшевистское подполье в Петропавловске и Омске. С 7 июня по 5 сентября — коман­дир 2-го Степного Сибирского корпуса. 15 июля был избран войсковым атаманом Сибирского казачьего войска.

На следующий же день по вступлении его в должность командую­щего Сибирской армией и военного министра Временного Сибирского правительства он отдал приказ о восстановлении погон.

По мнению Гинса, этот «на первый взгляд мало значащий приказ в действительности был очень вреден. Он возродил не только погоны, но и связанное с ними чинопочитание, устаревшую иерархию, восста­новил силу и значение прежнего генералитета. Это было началом ре­ставрации старого армейского режима, где положение определялось чинами, а не способностями»[3].

От перебежчиков генерал Иванов-Ринов узнал об учреждении ор­дена Красного Знамени и предложил Совету министров Временного Сибирского правительства ускорить утверждение собственного орден­ского знака для награждения им отличившихся в боях военнослужащих Сибирской армии.

Основой орденской традиции России служил крест. Сибирский ор­ден разрывал эту связь. По описанию, сохранившемуся в чекистской ориентировке, обнаруженной в архиве Тюменского управления КГБ, «общая форма ордена “Освобождение Сибири” — сильно стилизованная снежинка. В центре ордена — сибирский герб с присоединенным к нему сверху гербом России. Между концами ордена изображены: вверху кед­ровые ветки с шишками, а под ними два горностая, в нижней части — головы мамонтов. Ордена с мечами — военные, без них — гражданские».

Вологодский и его сторонники считали Сибирь основой экономи­ческого и духовного возрождения России. Над председательским ме­стом в Сибирской областной думе красовалась надпись зеленым по бе­лому: «Через автономную Сибирь — к возрождению свободной России». Не случайно был учрежден еще один орден — «Возрождение России» четырех степеней. По замыслу его проектантов этот наградной знак должен был заменить орден Св. Георгия. «Общая форма ордена “Воз­рождение России” — равноконечный крест, но как бы с набитыми на­конечниками древнерусских копий. В центре ордена в лавровом вен­ке — птица Феникс, расправляющая крылья. На правом и левом концах начертан девиз: “В единстве — возрождение”. Ордена разных степеней отличаются размерами и материалами изготовления».

Первая партия сибирских наград была изготовлена на Колыванском монетном дворе из золота и платины, добытых на местных рудниках еще до мятежа чехословаков, для отправки... в Германию по условиям Бре­стского мира, заключенного в марте 1918 года большевиками с немцами. Кроме территориальных и политических уступок, разоружения армии, доступа к природным ресурсам Советской России — прежде всего к кав­казской нефти, предусматривалась выплата Германии огромной контри­буции в 6 миллиардов золотых марок, из коих 246 тонн 564 килограмма составляли чистые золото и платина. В сентябре 1918 года из Москвы в Берлин было отправлено двумя эшелонами 43 тонны 860 килограммов и 50 тонн 675 килограммов драгоценного металла[4].

Вручению сибирских орденов помешали политические разногла­сия между Омском и Самарой, где заседал Комитет членов Учредитель­ного собрания, для краткости называвшийся Комуч. Была надежда, что новые награды утвердит организованная 23 сентября 1918 года Дирек­тория. Однако эта демократическая форма всероссийской власти была свергнута 18 ноября 1918 года реакционным казачеством и офицер­ством, объявившим Верховным правителем России адмирала Александ­ра Васильевича Колчака.

Как непримиримый противник любой самостоятельности и привер­женец «единой и неделимой России», Колчак жестко и решительно из­гнал из вооруженных сил сибирскую символику: бело-зеленые кокарды на головных уборах, шевроны на левом рукаве формы, обшивку гимна­стерок — словом, все, что напоминало о былой автономии Сибири. Был спущен и запрещен бело-зеленый флаг; вместо Сибирского народного гимна на официальных мероприятиях исполнялся гимн «Коль славен наш господь в Сионе», восстановлена действовавшая до 1917 года рос­сийская наградная система.

8 февраля 1919 года Колчак утвердил разработанные в военном министерстве «Правила награждения офицеров, военных врачей, во­енных чиновников, военных священников и солдат орденами и други­ми знаками отличия». Адмирал велел «восстановить день празднования св. Великомученика и Победоносца Георгия и считать этот день празд­ником для всей Русской Армии». Были восстановлены награждения ор­денами Св. Георгия, Георгиевским оружием, Георгиевскими крестами и медалями, а также и всеми российскими орденами до Св. Владимира II степени включительно, кроме ордена Св. Станислава.

Ряд офицеров, солдат и казаков, состоявших во второй половине

1918 года в Сибирской армии и отличившихся в боях, был представ­лен к награждению высшим русским боевым орденом. Так, 28 февраля

1919 года орденами Св. Георгия IV степени награждены 35 офицеров

1-го Средне-Сибирского армейского корпуса, в том числе за подвиги, совершенные в ходе проведения Пермской наступательной операции (ноябрь 1918 — январь 1919 года), — генерал-майоры А.Г. Укке-Уговец, М.И. Мальчевский и Д.Н. Кузьменко, полковники Ю.Н. Щеткин и Е.И. Урбановский, капитаны И.И. Самойлов, Н.Н. Ластовский и Л.К. Гудимович, штабс-капитаны И.Г. Сивко, В.З. Баровиков, В.В. Ря­занов, В.Г. Салатко-Петрищев и П.Н. Соколов, поручики А. Богомолов, И. Береснев, Я. Игнатов, П. Казаков, М. Любимцев, А. Туган-Барановский, И. Литовченко и А. Струнге, подпоручики И. Лютиков и А. Мель­ников, прапорщики Н. Богданов, Д. Воронцов, В. Боровский, И. Ка­чалов, А. Чечкин, Н. Шипаков, А. Юрмазов и М. Герасимов, за боевые отличия на Восточном (Прибайкальском) фронте в июле — августе 1918 года — поручики А. Чуклин и В. Тихонов, подпоручик Р. Абель (по­смертно) и прапорщик И. Юферов.

Тогда же 61 нижний чин 3-й Сибирской (Иркутской) стрелковой ди­визии и прикомандированных к ней частей был награжден Георгиевски­ми крестами. Особого упоминания заслуживали младший унтер-офицер 9-го Иркутского Сибирского стрелкового полка С. С. Кудрявцев и стар­ший унтер-офицер 10-го Байкальского Сибирского полка С.И. Ткачен­ко, получившие за бои в Прибайкалье Георгиевские кресты I степени и ставшие таким образом полными георгиевскими кавалерами[5].

Военный министр барон А.П. Будберг записал в своем дневнике: «Лавры Пермской победы вскружили всем головы, посыпались награ­ды, на фронте имеется уже несколько кавалеров Св. Георгия III степени; бывшие штабс-капитаны сделались генерал-лейтенантами...»[6]

Так что Колчак считал излишними сомнения своих соратников по Бе­лому движению о моральной стороне награждений в Гражданской войне.

Для самого адмирала также нашелся знак ордена Св. Георгия III сте­пени, и на последних фотографиях он снят уже с этой наградой.

Изготовленные к тому времени, но упраздненные ордена «Освобо­ждение Сибири» и «Возрождение России» приобщили к доставшемуся Колчаку золотому запасу России, хранили не в Омске, а в церковных кладовых Тобольска вместе с драгоценной храмовой утварью.

По этой причине исследователь истории наград Белого движения Пашков заметил, что «сведения об этих орденах скудны и надо пола­гать, не особенно достоверны». Сначала автор книги «Ордена и знаки отличия Гражданской войны 1918—1922 годов» сообщает, что «ордена учредил адмирал Колчак в июле 1919 года», а затем высказывает пред­положение, что «они были придуманы во времена Сибирской директо­рии, но с падением ее и переходом власти к Колчаку последним сохране­ны». Другие историки утверждают, что ордена были учреждены осенью 1918 года Временным Всероссийским правительством (Директорией), а в июне 1919 года Колчак ввел «новый статут». Существует также мне­ние, что к появлению ордена «Освобождение Сибири» имела отношение «специальная комиссия из 36 георгиевских кавалеров, созданная еще осе­нью 1918 года при Сибирской армии генерала Гришина-Алмазова»[7].

В официальной печати Верховного правителя России Колчака ор­ден «Освобождение Сибири» упомянут в последний раз 27 июня 1919 года.

Современные кладоискатели часто путают ценности Сибирского белого движения с так называемым золотом Колчака.

Вопреки расхожему мнению, «правительство рабочих и крестьян», пришедшее к власти в России после Октябрьского переворота 1917 года, вовсе не было нищим, так как получило богатое наследство от «прокля­того прошлого». Накануне Первой мировой войны золотой запас Рос­сийской империи достигал 1 миллиарда 835 миллионов золотых рублей. Учитывая, что 1 золотой рубль равнялся 0,774235 грамма золота, это со­ставляло 1420 тонн 721 килограмм золота. На 1 миллиард 695 миллионов рублей золото хранилось в Государственном банке, а на 140 миллионов рублей было депонировано за границу. Да в обращении находилось золо­той монеты разного достоинства на 494 миллиона рублей. Масса золота в стране превышала массу бумажных ассигнаций, вследствие чего россий­ский рубль был самой твердой свободно конвертируемой валютой в мире.

После начала войны император Николай II Романов в залог оплаты военных поставок и в целях сохранения опрометчиво вывез большую часть государственного золотого запаса в иностранные банки. Только в кладовые Bank of England с октября 1914 по январь 1917 года сначала через Архангельск, а потом через Владивосток по секретным финансо­вым соглашениям было отправлено пять «золотых караванов» общей стоимостью 68 миллионов фунтов стерлингов (637 миллионов 710 ты­сяч золотых рублей). Плюс Временное правительство А. Ф. Керенского в оплату военных поставок в октябре 1917 года вывезло в Швецию золо­то на сумму 4 миллиона 850 тысяч рублей. Таким образом, две трети зо­лотого запаса Российской империи на сумму 2 миллиарда 503 миллиона золотых рублей навсегда остались в банках Великобритании, Франции, Японии, США и Швеции.

Остаток царского золота — 852 тонны 500 килограммов на сумму 1 миллиард 101 миллион 100 тысяч рублей — достался большевикам, кои вывезли его вглубь России: в Пермь, Нижний Новгород, Екатеринбург и Казань. 7 августа 1918 года в Казани золото в слитках, золотых издели­ях и монетах на сумму 651 миллион 500 тысяч золотых рублей было за­хвачено отрядом подполковника В. О. Каппеля, будущего колчаковского генерала, и перенаправлено в Омск в распоряжение адмирала Колча­ка. Верховный правитель России израсходовал на закупку оружия, бо­еприпасов и военного снаряжения 162 тонны 600 килограммов золота на сумму 210 миллионов золотых рублей. Часть золота (32 тонны 800 ки­лограммов) похитил в октябре 1919 года в Чите атаман ГМ. Семенов, 13 ящиков с золотом на сумму 780 тысяч золотых рублей в январе 1920 года пропали между станцией Зима и Иркутском, часть незаконно присвоили японцы. Остаток в 29 пульмановских четырехосных вагонах (на 414 миллионов 254 тысячи золотых рублей), который легионеры Чехословацкого корпуса сопровождали вместе с адмиралом Колчаком во Владивосток, был блокирован под Иркутском красными партизан­скими отрядами.

4 января 1920 года Колчак, потерявший поддержку сибиряков, сло­жил с себя полномочия и подписал указ об утверждении генерала Де­никина Верховным правителем Российского государства, а всю полноту власти в Сибири и на Дальнем Востоке передал атаману Семенову.

Еще через десять дней белочехи, отступавшие по Транссибу, чтобы отплыть из Владивостока на родину, выдали на станции Иннокентьевской оппозиционному Политическому центру Колчака и председателя Совета министров Омского правительства В.Н. Пепеляева вместе с зо­лотым запасом — 5143 ящика и 1678 мешков золота и серебра на 409 мил­лионов 625 тысяч 870 рублей 86 копеек.

21 января Политцентр передал все полномочия и ценности Иркут­скому военно-революционному комитету, который принял решение: Кол­чака и Пепеляева расстрелять, а «золотой эшелон» возвратить в Омск.

17 апреля 1920 года Сибревком шифровкой запросил Ленина: «При­был из Иркутска в Омск эшелон с золотом. Сообщите, куда его направ­лять — в Москву или Казань. Отвечайте срочно!»

Ответ — также шифром: «Предсибревкому — Смирнову. Все золо­то в двух поездах, прибавив имеющееся в Омске, немедленно отправь­те с безусловно надежной охраной в Казань для передачи на хранение в кладовых губфинотдела. Предсовнаркома Ленин».

21 апреля в Кремль ушла еще одна шифровка: «Вне очереди. Тов. Ленину. Эшелон особой важности № 10950 вышел из Омска в 20 часов московского времени на запад».

Пропавшая между станциями Тайга и Зима часть ценностей, кото­рые ищут сейчас многочисленные кладоискатели, и называется золо­том Колчака[8].

У сокровищ экс-императора Николая II, отправленного после отре­чения от престола 3 марта 1917 года в ссылку в Тобольск с семьей, своя, не менее загадочная история.

Путешествие в город на Иртыше началось 31 июля 1917 года. «Я ос­тановился на Тобольске по следующим причинам, — объяснял впослед­ствии следователю Н.А. Соколову бывший премьер-министр Временного правительства Керенский. — Отдаленность Тобольска и его особое геогра­фическое положение, немногочисленный гарнизон, отсутствие промыш­ленного пролетариата, состоятельные, если не сказать старомодные жи­тели. Кроме того, там превосходный климат и удобный губернаторский дом, в котором царская семья могла бы жить с некоторым комфортом».

Но Соколов придерживался иного мнения: «Был только один мотив переезда царской семьи в Тобольск... Далекая, холодная Сибирь — это тот край, куда некогда ссылались другие люди».

Багажа набралось немало. Помимо одежды, шуб, личных вещей, по­суды, ковров, любимых безделушек, были пожитки прислуги. Солдаты, чертыхаясь, в течение трех часов грузили багаж в автомобили, стоявшие у Александровского дворца. Отъезд был назначен на час ночи, но лишь в шестом часу утра отъезжающие сели в автомобиль и поехали на стан­цию Александровскую. Состав стоял не у платформы, а на запасном пути, и августейшим пассажирам пришлось шагать по шпалам. Подойдя к своему вагону, экс-император и офицер охраны помогли императрице и великим княжнам подняться.

Заняла свои места в вагонах и охрана. Царскую семью сопровожда­ли три роты — шестеро офицеров, 330 солдат и унтер-офицеров. Мно­гие награждены Георгиевскими крестами и Георгиевскими медалями. За будущую службу в Тобольске им обещали повышенное жалование, командировочные и наградные. Начальник охраны — Кексгольмского лейб-гвардии полка полковник Е.С. Кобылинский. На фронте с нача­ла войны, несколько раз был ранен, награжден за храбрость орденами и Георгиевским оружием.

Через четверо суток поезд глубокой ночью прибыл на станцию Тюмень. После короткой остановки состав двинулся к станции Тура. На пристани Западно-Сибирского товарищества стоял пароход «Русь». Сохранились записки одного из стрелков охраны Петра Матвеева: «Смотрю: открываются двери вагона Романовых. Впереди всех показал­ся Николай. Я обернулся в сторону собравшихся военных властей: они стоят, все вытянувшись в струнку, а руки держат под козырек...»

Царская чета и ее дети заняли довольно чистые каюты. После погрузки багажа пароходы «Русь», «Кормилец» и «Тюмень» отчалили. Из Туры вышли в Тобол. Река гораздо шире, берега круче. До Тобольска плыть двое суток...

О тобольской ссылке царя Николая II и его семьи написано много. Ничего нового, кажется, не добавить. Однако обнаруженные в архиве Регионального управления ФСБ России по Тюменской области доку­менты позволяют по-другому оценить драматические события 99-лет­ней давности.

Чтобы сломить духовное сопротивление крестьян Зауралья насиль­ственной коллективизации, Полномочное представительство ОГПУ по Уралу сфабриковало в 1931 году дело № 8654 «О поповско-кулацкой контр­революционной повстанческой организации «Союз спасения России”».

Руководителем этой организации из 54 священнослужителей пред­ставили 60-летнего архиепископа Пермского Иринарха Синеокова-Андреевского, уроженец г. Екатеринослава, окончивший Киевскую духовную академию, одинокий, неимущий. В 1923 году его судили за со­крытие ценностей тюменского монастыря и приговорили к семи годам лишения свободы, через год амнистировали в связи со смертью Ленина, в 1928 году выслали за инакомыслие из Верхнего Устюга в Краснококшайск (сейчас Йошкар-Ола).

Больше всего следствие интересовалось обстоятельствами и характе­ром его отношений с епископом Тобольским Гермогеном в 1917—1918 го­дах, то есть во время ссылки в Тобольске царской семьи Романовых.

На допросах Иринарх подтвердил, что «в марте 1917 года Святей­шим Синодом епископ Гермоген был призван из ссылки в Жировицком монастыре Гродненской епархии и назначен на Тобольскую кафедру».

О прибытии в Тобольск царской семьи он отметил: «Переезд этот тщательно маскировался, об исторических путниках в Тобольске ничего не было слышно. Только 19 августа (по старому стилю) во время обеда около 5 часов вечера Гермоген сообщил мне эту новость...»

Но из дневника самого Николая II: «На берегу стояло много наро­ду. Значит, знали о нашем прибытии...» И стрелок Матвеев вспоминал: «На берег высыпал, без преувеличения, буквально весь город...»

Другие показания Иринарха: «В это время (пароходы подходили к пристани) епископ Гермоген вышел в собор, и с колокольни раздался звон во вся. Прискакавший стражник имел намерение запретить звон и доискивался причины. Успокоенный заверениями сторожа, что звон обычный и к приезду Романовых отношения не имеет, успокоился». Потом, вспоминая эту подробность, епископ заметил: «Русскому царю подобает приехать со звоном. В дальнейшем жизнь потекла обычным руслом. Тобольск — скромный город, и сплетен в нем намного меньше, чем в других городах...»

Наступила весна 1918 года, и революционные ветры достигли за­снеженной, дремотной и сытой Сибири. После Октябрьского перево­рота и заключения Брестского мирного соглашения с немцами бывшая Российская империя развалилась на куски. Только часть территории Москва удерживала силой партийных воззваний и лихих красногвар­дейских отрядов. Возникли «красный Урал» с центром в Екатеринбурге и Западно-Сибирская область, в состав которой включили и Тобольскую губернию, не спрашивая согласия Тюмени, куда по решению местно­го Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов от 5 апреля 1918 года перенесли губернский центр.

В свою очередь, Тобольский совет, состоявший сплошь из меньше­виков и эсеров, не признал полномочий ни Тюмени, ни Омска, ни Ека­теринбурга. Уверенность Тобольску придавал бескрайний Север и гвар­дейский отряд полковника Кобылинского, который после свержения Временного правительства Керенского уже полгода не получал денеж­ного довольствия. От разложения и дезертирства гвардейцев сдержи­вали боевые традиции, военная дисциплина и... надежда на погашение долгов. И не важно, кто их погасит: новая советская власть, бывший царь или Гермоген.

В Москву отправился делегат от отряда Матвеев, тот самый автор «записок». Его принял председатель ВЦИК Свердлов. Посочувствовал, приободрил, но денег не дал — их у него еще не было. В то же время в столице находился и Гермоген. Как позднее свидетельствовал Ири­нарх, «получить у патриарха Тихона согласие на переезд царской се­мьи из губернаторского дома в Ивановский монастырь и на принятие Николаем... монашеского сана». «Только так, — считал епископ, — в мо­литвах и покаянии можно очиститься от распутинщины и пережить смутное время. Русские люди, как известно, отходчивы и терпеливы: простят монарху все прегрешения и вновь сплотятся у трона — царского или церковного». А как же охрана? Отдаст ли она бывшего царя в мона­хи? Гермоген готов взять гвардейцев на содержание, деньги у него есть. Но Тихон холодно отнесся к этой идее. Он сам уже предал анафеме боль­шевиков. И ему чудилось: после прочтения во всех российских храмах его послания крестные ходы верующих опрокинут бесовскую власть. Его назовут православные россияне спасителем Отечества. Делиться победой и славой с безвольным, отрекшимся от престола Николаем па­триарх не желал. В утешение послал венценосным узникам в Тобольске через Гермогена просфору и свое благословление. А епископу приказал: деньги на охрану Романовых не тратить и беречь их для церкви.

Потом Иринарх на допросе в ОГПУ показал: «...Гермоген возвратил­ся из Москвы угрюмый, недовольный. Уехал в Абалакский монастырь, там затворился, молился, думал... Послание патриарха Тихона против самозваной власти большевиков он сам прочитал в Тобольском соборе и хотел для этой же цели поехать в Тюмень, но, очевидно, получив какие-то тревожные вести, он вместо себя послал меня в Тюмень. Я приехал туда с одним купцом под видом его спутника и там узнал, что по пути Гермогена должны были арестовать. Поэтому все удивились, как проско­чил я. Гермогеном мне было дано задание, кроме прочтения послания патриарха Тихона, организовать по городу крестный ход. Я вместе с протоиереем Алерским наметил план демонстрации крестного хода. Но накануне утром Алерский пришел ко мне и заявил, не указывая источ­ника, что тюменские власти по поводу наших предстоящих действий за­прашивали Москву, от которой получили известие, чтоб крестному ходу не препятствовать, но переписать участников. Так как к крестному ходу было все приготовлено и народ оповещен, то мы не нашли возможным отменить его. Крестный ход состоялся, хотя и был оцеплен красноар­мейцами. Когда я собрался уезжать обратно в Тобольск, мне сказали, что в дороге меня арестуют. Тогда я официально известил все духовен­ство, что в пятницу буду в Тюмени, а сам под видом простого мирянина уехал в Тобольск...»

О чем молился Гермоген в Абалаке? О чем думал? О земных стра­стях праведников? О церковной скупости? А может, о том, как выпол­нить волю патриарха: обмануть беспокойных кредиторов и сохранить для церкви полученные от них деньги и ценности.

Дело в том, что от оставшегося в Петрограде и Москве царско­го окружения в Тобольск поступали большие средства — на жизнь и на освобождение. Об этом сам Николай II записал в своем дневнике: «...12(25) марта: из Москвы вторично приехал Влад. Ник. Штейн, при­везший оттуда изрядную сумму от знакомых нам добрых людей, книги и чай. Он был при мне в Могилеве вторым вице-губернатором. Сегодня видели его проходящим по улице».

Считается, что все эти деньги и ценности под предлогом организа­ции побега царской семьи из Тобольска присвоил Борис Соловьев, зять Григория Распутина. Тогда почему после Гражданской войны он полуни­щим работал во Франции на автомобильном заводе «Рено» и в 1926 году скончался от туберкулеза? А его жена Матрена Соловьева-Распутина устроилась в Париже гувернанткой и с двумя крохотными дочерьми жила в небольшой квартирке. Потом уроженка села Покровского Тю­менского уезда Тобольской губернии окажется в Америке, где станет... укротительницей тигров.

Историки не знали о показаниях Иринарха чекистскому следствию: «Епископ Гермоген имел крутой нрав, был подозрителен. Работать с ним и быть в согласии задача была не из легких. Делами епархии Гер­моген занимался мало и крайне урывчиво — нередко во время заседа­ний Епархиального совета он оставлял дела, поручал мне продолжение заседания, а сам уединялся во внутренние покои, и видно было через открытую дверь соседней комнаты, что к нему приходили какие-то не­известные мне люди, светские, большей частью в простой одежде. При­нимал их Гермоген всегда секретно, имел дверь на запоре. Этой сторо­ной жизни Гермоген со мной не делился... но после его ареста я узнал, что к нему приезжал зять Распутина и передал ему большую сумму денег; для какой цели не знаю...»

Иринарх перед следователями ОГПУ осторожничал — жизнь научи­ла не говорить лишнего. Но здесь очевидно: все деньги и ценности, по­ступавшие в Тобольск для царской семьи, попадали к Гермогену. Ни Ни­колай II, ни его близкие свиданий с волей не имели.

Если бы Гермоген рассчитался с охраной за полгода невыплат... 330 георгиевских кавалеров, молодец к молодцу, любому черту рога об­ломали бы! Но пойти против воли патриарха епископ не смел. А что­бы полученные от Соловьева и других монархистов ценности сберечь для церкви и сокровища самой царской семьи добыть, он слух пустил: го­товится, мол, их бегство. И все этому слуху поверили. И верят до сих пор.

Никто не задумался: куда бежать? На Север — он всегда равнялся на губернский и православный Тобольск. А дальше?

«В устье Оби, — утверждают некоторые историки, — там шхуну «Ма­рия» якобы ждал английский крейсер “Меркурий”. Или на санях через Полярный Урал на Печору, и в Архангельск, там правительство Чай­ковского поможет...» Да полно! Какое бегство на Север: безвольный Николай, нервная Александра Федоровна, девицы, больной наследник престола Алексей, многочисленная челядь... В морозы, в бездорожье, в распутицу и весенние разливы рек... Без сопровождения, без охраны...

Да и кто их где ждал? Не нужны они были никому: ни англичанам — отказались от них еще в марте 1917 года, ни «социалисту» Чайковско­му — противнику как большевизма, так и монархии.

Но в невероятное всегда верят, и слухи о бегстве царской семьи успо­коили кредиторов Гермогена, но переполошили и Омск, и Екатеринбург.

Там одновременно 24 февраля 1918 года были созданы чрезвычай­ные комиссии по борьбе с контрреволюцией. В Омске ЧК возглавил председатель комитета 20-го Сибирского полка В.И. Шебалдин, его заместителем стал уроженец Тобольска, бывший прапорщик А.П. Де­мьянов. Во главе Екатеринбургской ЧК были поставлены революцио­нер-подпольщик М.И. Ефремов (кличка Финн) и балтийский матрос с линкора «Александр III», переименованного после царского отрече­ния в «Зарю свободы», П.Д. Хохряков.

И омские, и уральские чекисты одновременно, но не согласовывая своих действий, начали «операции по разгрому монархического загово­ра в Тобольске».

Омичи считали Тюмень и Тобольск своими территориями — 26 мар­та на удалых тройках с гиканьем и свистом они подкатили к губернатор­скому дому... Увидев их, императрица, подозвав к окну дочерей, восклик­нула: «Вот они, хорошие русские люди!» Полковник Кобылинский и его бойцы потребовали от них денег. Денег нет — выкатили пулеметы: от во­рот поворот! Выступить против закаленных в боях гвардейцев омичи и сопровождавшие их тюменцы не решились.

Уральские чекисты поступили по-другому — секретно; ведь Тобольск юридически не находился в подчинении Уралоблсовета. Хохряков от­правился в Тобольск под легендой «жениха» профсоюзной активистки Т. Ф. Наумовой, родители которой жили в этом городе. «Поехал сва­таться», — говорили в Екатеринбурге. Позднее «невеста» вспоминала: «...16 чекистов отправились мелкими группами тайно: мы с Хохряковым на “свадьбу”, другие — в Голышманово — “на заработки”, третьи — в Бере­зово — “за рыбой”».

Но, по правде, они перекрывали маршрут воображаемого бегства царской семьи с одной целью — убить Николая II.

О деятельности 24-летнего «жениха» Хохрякова в Тобольске также хорошо известно: убедившись лично в местном безвластии, он 9 апреля захватил власть и стал председателем исполкома уездного совета, оста­ваясь при этом в руководстве Екатеринбургской ЧК. И тогда же испытал сильное унижение: к Николаю II охрана его не допустила — у «хозяина» Тобольска не было денег. Хохряков понял: власть без денег — не власть!

Так в Тобольске сложилась патовая ситуация: все хотели, но никто не мог. Одни — епископы Гермоген и Иринарх — не смели перечить па­триарху Тихону и прятали в окрестных монастырях царские сокровища и иные ценности. Другие — омские и уральские чекисты — боялись от­лично вооруженных стрелков охраны. И все не доверяли друг другу.

В такой ситуации в Тобольск из Москвы приехал приятель Сверд­лова уфимский боевик Василий Яковлев. Настоящее имя — Константин Мячин, кличка — Антон. Но его сила была не в мандате особоуполномо­ченного ВЦИК за подписями Ленина и Свердлова, а в чемодане. В нем — 500 тысяч рублей золотом.

Посланцу Москвы не обрадовались в Екатеринбурге. Предупреди­ли: «Охрана Романовых приготовилась силой оружия отстаивать свое право, считая действия местных властей, омских и уральских предста­вителей сепаратными, не согласованными с центром».

Но Яковлев не испугался: «Показал ямщикам в Тюмени деньги, и едва мужики пронюхали, что комиссар платит наличными, да еще но­венькими романовскими — ни одной копейки керенских, не стало отка­за в лошадях, продуктах, квартирах и лучших тарантасах, какие только были в селах и деревнях. Впереди обоза неслось: “Едет настоящий ко­миссар, который за все платит”.

В Тобольске Яковлев встретился с Хохряковым и его уральским приятелем Заславским. Не успели обменяться приветствиями, как пос­ледний заявил:

— Нам надо с этим делом кончать.

— С каким? — спросил Яковлев.

— С Романовыми.

— Значит, — заключил Яковлев, — все слухи о том, что есть отдельные попытки покончить на месте с Николаем II, имеют под собой почву».

После такого разговора особоуполномоченный ВЦИК отправился в губернаторский дом. Нет необходимости излагать все подробности его беседы с охраной царя. Выделим лишь главное из воспоминаний Яковлева:

«Выступил офицер:

— Что будет с нашим отрядом, куда мы денемся? Нас почему-то все считают чуть ли не контрреволюционерами. Никакой помощи не ока­зывают, и вот уже полгода мы сидим без денег, и нам никто не выплачи­вает жалованье.

— Разве Тобольский Совет вам денег не платит? — перебил я расхо­дившегося оратора.

— Ни одной копейки. Они только нападают на нас, и чуть дело не до­шло до кровопролития, — ответил офицер, а остальные его поддержали.

Наступил тот решительный момент, которым я должен был вос­пользоваться.

— Так в чем же дело? Я уплачу вам.

— Как? За все время и все причитающиеся нам путевые и дорожные расходы, как полагается по военному положению?

— Ну да, все это вам по праву причитается. Вот чемодан с деньгами стоит».

Так были проданы в Тобольске царь и его семья. При их собствен­ном скупердяйстве: несметных сокровищах, вывезенных с багажом, и щедрых пожертвованиях, сокрытых в тайниках Гермогеном.

Солдаты охраны произвели на Яковлева хорошее впечатление: «Стройные, статные, прекрасно одетые и хорошо вымуштрованные, они резко отличались всем своим видом и солдатской выправкой от на­ших красноармейских отрядов 1918 года. Чувствовалась между ними сильная и дружная спайка, вызванная, очевидно, долгим пребыванием вдалеке от своих частей и, несомненно, углубленная последними то­больскими событиями, когда их хотели обезоружить, оставили без про­вианта, без света и без денег».

Комиссар пристально вглядывался в лица солдат охраны царя: «Сильные красавцы, большинство с открытыми, чистыми русскими лицами, приветливо, но и тревожно посматривали в мою сторону. Мы освоились, и между нами завязалась дружеская беседа. Посыпался ряд вопросов о положении в России. О нашем правительстве, о Керенском. Но чаще всего о своей дальнейшей судьбе... У меня не было никакого со­мнения: Романова теперь я вывезу без всяких помех со стороны охраны, она будет только оказывать содействие в моем предприятии».

Историки не задумывались: что стало с бойцами отряда полковника Кобылинского — тремя сотнями георгиевских кавалеров, героев Отече­ства? Как пережили они Гражданскую войну, белый и красный террор? Пережили ли?

Эвакуация Николая II и его семьи из Тобольска: конный пробег до Тюмени, изменение железнодорожного маршрута в сторону Омска, возвращение 30 апреля 1918 года в Екатеринбург — все это уже эпизоды. Их участь была решена. Спасаться от гибели — уходом ли в монашество, бегством ли — надо было в Тобольске. Денег пожалели.

О сохранении своих ценностей Романовы стали беспокоиться, как только почувствовали, что их могут эвакуировать из Тобольска. Часть сокровищ они доверили настоятелю Благовещенской церкви Алексею Васильеву, полковнику Кобылинскому, камердинеру Чемодурову и писа­рю Кирпичникову, которые надежно спрятали их в разных местах.

Некоторые бриллианты и жемчуга Александра Федоровна велела зашить в лифы, пуговицы и шляпы дочерей. Потом в душную июльскую ночь с 16 на 17 июля 1918 года в подвале Ипатьевского дома пули пала­чей выбьют драгоценности из одежды, и они сверкающими горошинка­ми раскатятся по залитому кровью полу.

Как докладывал на совещании старых большевиков в февра­ле 1934 года организатор расстрела царской семьи Я.Х. Юровский, «...на дочерях были лифы, так хорошо сделаны из камней, представ­лявших из себя не только вместилища для ценностей, но и вместе с тем и защитные панцири... Ценностей этих оказалось около пуда... Ценности все были тут же выпороты, чтобы не таскать с собой окро­вавленное тряпье...»

Эти драгоценности Юровский спрятал в Алапаевске в тайнике. Че­рез год доставил их в Москву и передал коменданту Кремля Малькову по акту, скрепленному подписями и печатями.

Арестованный Хохряковым в Тобольске в апреле 1918 года во время пасхального хода и вывезенный в Екатеринбург епископ Гермоген не от­крыл своих тайников. Когда назначенный командиром Тюменской речной флотилии Хохряков понял, что ему не пробиться в Тобольск, захва­ченный 19 июня офицерским отрядом штабс-капитана Н.Н. Казагранди, то утопил Гермогена в ночь с 29 на 30 июня в Туре на 23-й версте от села Покровского. Но на сороковины после утопления епископа на маленькой железнодорожной станции Крутиха близ уральского города Ирбита при­летела из леса пуля. Казалось, случайная, слепая — а Хохрякову в сердце.

В отличие от останков царской семьи, тело Гермогена белые нашли быстро. Иринарх опознал его и при погребении 2 августа в Тобольске поклялся сохранить тайну святого тобольского мученика. Сам тоже принял муки немалые, но клятву сдержал. На допросах в ВЧК-ГПУ одно твердил: «К проживающей в Тобольске в дни моего служения там цар­ской семьи Романовых я никакого отношения не имел. Имел некую связь епископ Гермоген — не могу судить, так как о таких делах он со мной не говорил и своих тайн мне не открывал».

Драгоценности, сокрытые в Тобольске в Иоанно-Введенском жен­ском монастыре и многократно перепрятываемые монахинями, ураль­ские чекисты нашли в ноябре 1933 года, о чем доложили в Москву:

«В результате длительного розыска 20 ноября 1933 года в городе То­больске изъяты ценности царской семьи. Эти ценности во время пребы­вания царской семьи в г. Тобольске были переданы на хранение камер­динером Чемодуровым игуменье Тобольского Ивановского монастыря Дружининой. Последняя незадолго до смерти передала их своей по­мощнице — благочинной Марфе Уженцевой, которая прятала ценности в колодце, на монастырском кладбище, в могилках и ряде других мест. В 1924—1925 году Уженцева собиралась бросить ценности в реку Иртыш, но была отговорена от этого б. тобольским рыбопромышленником В.М. Корниловым, которому и сдала ценности на временное хранение.

15 октября с.г. Уженцева призналась в хранении ею ценностей цар­ской семьи и указала место их нахождения... (ценности в двух стеклян­ных банках, вставленных в деревянные кадушки, были зарыты в подпо­лье в квартире Корнилова).

Среди изъятых ценностей имеются:

1) брошь бриллиантовая в 100 карат; 2) три шпильки головные с бриллиантами в 44 и 36 карат; 3) полумесяц с бриллиантами по 70 ка­рат (по некоторым сведениям, этот полумесяц был подарен царю турец­ким султаном); 4) диадема царских дочерей и царицы, и другие.

Всего изъято ценностей, по предварительной оценке наших экс­пертов, на сумму в три миллиона двести семьдесят тысяч шестьсот девя­носта три золотых рубля (3 270 693 руб.)»[9].

Найденную в мае 1919 года при окрашивании иконостаса Благове­щенского собора шпагу царевича Алексея в золотой оправе, украшен­ную бриллиантами, колчаковцы приобщили к хранимым в церковных кладовых Тобольска драгоценным сибирским орденам.

О розыске колчаковского золота

Справка ЦОА ФСБ России, 1995 г.

4 января 1920 г. после занятия Иркутска большевиками Колчак пе­решел под охрану чехословацких войск и подписал отречение от поста Верховного правителя в пользу Семенова.

4 января того же года золотой запас Колчака был принят под ох­рану союзников на станции Нижнеудинск. При этом «представители населения настаивали на “перевеске всего золота”, но председатель приемочной комиссии Гашек (чех) на это не согласился; тогда пред­ставители населения уклонились от участия в комиссии, и 28 вагонов с золотом были проверены по описи, со вскрытием двух вагонов для пе­ресчета ящиков и мешков».

5 января 1920 г. началась передача золотого эшелона под охрану чехо­словацких войск. Но попытка чехов полностью взять на себя «охрану» зо­лотого эшелона успеха не имела, т. к. русские солдаты отказались оставить свои посты. Решение солдат поддержали Казановский, Кулябко и другие банковские сотрудники, бывшие в эшелоне. Золотой эшелон под смешан­ной охраной медленно продолжал путь на восток. Утром 12 января на ст. Туреть/Тыреть (200 верст от Иркутска) пломбы у одного из груженных золотом вагонов оказались поврежденными. При вскрытии вагона и пе­ресчете ящиков была обнаружена пропажа 13 ящиков с золотом.

При этом было отмечено, что у вагона, в котором произошла кража, ночью стоял русский караул.

Дальнейшая судьба пропавших ящиков с золотом оставалась неиз­вестной долгое время.

Дело о розыске золота было заведено в 1940 г. на основании заявле­ния эстонца А. Лехта, который через советское консульство ходатайство­вал о разрешении въезда на территорию СССР в район ст. Тайга с целью отыскания золота, якобы закопанного в 1919 г. отступавшими колчаков­цами. Лехт в своем заявлении ссылался на эстонца Пуррока К.М., кото­рый служил старшим писарем в 21-м запасном Сибирском полку армии Колчака и принимал непосредственное участие в его захоронении. Вме­сте с двумя солдатами и командиром полка полковником Швагиным М.И. южнее ст. Тайга, от первой просеки по тракту, на пятой лесной дороге справа, зарыли в яму глубиной 2,5 метра 26 ящиков с золотом.

При просмотре архивных документов было установлено, что такой полк действительно существовал в колчаковской армии и что он дейст­вительно отступал в тот период через станцию Тайга.

В сентябре 1931 г. Пуррок вместе с Лехтом выезжали на ст. Тайга с целью найти место зарытого золота. В предполагаемом месте Пуррок заметил около дороги вал длиной 3—4 метра и с помощью ножа извлек из земли комок истлевшего сукна. По найденному валу Пуррок определил и остальные две ямы с имуществом, а по ним установил и место нахожде­ния золота (показания А.И. Лехта). Но в связи с утерей Пурроком паспор­та и отсутствием денег они пробыли на ст. Тайга 10—15 часов и прекрати­ли поиски в полной уверенности, что ящики с золотом на месте.

В марте 1940 г. Лехт А.И. и Пуррок подали заявление Генеральному консулу СССР в г. Таллине о разрешении въезда в СССР для новой по­пытки розыска захороненного золота. Эта просьба была удовлетворена.

С 13 по 23 июня 1941 г. на поиски золота на ст. Тайга выезжали опе­ративные работники 2-го Спецотдела НКВД СССР Кузьмин и Митро­фанов совместно с Пурроком. Однако из-за давности времени (22 года) и изменения местности (старый лес спилен и вырос новый лес) Пуррок не смог указать место, где зарыто золото. Группа нашла пятую лесную дорогу справа от просеки, и параллельно дороге на расстоянии 14—16 метров были выкопаны 148 шурфов глубиной 1,75 метра, тогда как золо­то было зарыто на глубину 2,5 метра. Кроме того, на четвертой лесной дороге также было вырыто 100 шурфов, однако золото не обнаружено.

По возвращении из экспедиции Пуррок 5 июля 1941 г. был привле­чен к уголовной ответственности по статье 169, часть II УК РСФСР, за зло­употребление доверием и обман органов власти, выразившиеся в том, что Пуррок не указал экспедиции точного места захоронения золота.

Допрошенный 10 июля 1941 г. в качестве обвиняемого, Пур­рок виновным себя не признал и показал, что за давностью времени и из-за сильного изменения местности он не мог определить и указать точное место захоронения клада.

Особым совещанием при НКВД СССР 2 мая 1942 г. он был осужден за мошенничество на 5 лет. Находясь в заключении в Приволжском ла­гере МВД, 10 сентября 1942 г. Пуррок умер.

По справке МВД ЭССР от 12 апреля 1958 г. Лехт умер в 1950 г.

В июле 1954 г. сотрудники 5-го отдела УКГБ по Кемеровской обла­сти Кулдыркаев и Бяков также выезжали на ст. Тайга с заданием органи­зовать розыск зарытого золота.

Они нашли то место, где в 1941 г. Кузьмин и Митрофанов вместе с Пурроком производили раскопки, и пробили 360 скважин глубиной 2,5 метра вдоль лесной дороги №5, но золота не обнаружили. После чего были привлечены для нахождения места, где зарыто золото, гео­физики Федоров М.М. и Грязнова М.К. с аппаратом для обнаружения железа в земле (магнитные весы Шмидта), т.к. из показаний Пуррока известно, что в районе зарытия золота, по распоряжению полковника Швагина, в три ямы были закопаны револьверы системы «наган», ши­нели, подметки, стальные подковы для лошадей, а в четвертую яму — золото. Когда ящики с золотом были засыпаны землей, сверху в яму положили убитую лошадь, чтобы отпугнуть тех, «кто вздумает раско­пать яму».

Указанная группа поиски зарытого золота прекратила, считая, что Пуррок давал неправдоподобные показания о захоронении золота в районе ст. Тайга.

30 октября — 25 ноября 1958 г. в целях сбора дополнительных дан­ных и определения участков работы по отысканию клада на ст. Тайга были командированы ст. оперуполномоченный ОБХСС ГУМ подпол­ковник милиции А.Д. Данилин, оперуполномоченный ОБХСС ГУМ ка­питан милиции П.М. Майоров и ст. оперуполномоченный 3-го Спецот­дела МВД СССР майор вн/сл. Г.И. Кожеуров.

Данной оперативной группой была проведена работа по проверке по­казаний Пуррока и Лехта. Был установлен и опрошен большой круг лиц, проживающих в г. Тайга и его окрестностях, которые хорошо помнили пе­риод отступления колчаковских войск через ст. Тайга. На основании по­казаний свидетелей и исследования местности было сделано заключение

о достоверности ориентиров, о которых указывали Пуррок и Лехт.

По мнению оперативной группы, местность, где в 1941 г. группой МВД СССР с участием Пуррока проводились поиски, является наиболее приближенной к месту, где могло быть зарыто золото.

В беседе с работником пожарной охраны Овчинниковым, который в 1941 г. привлекался к розыску клада, выяснилось, что поиски велись только путем шурфования почвы. Шурфы закладывались на глубину

0 метр на расстоянии 1—1,5 метра один от другого. Из материалов дела известно, что клад закопан на глубине до 2,5 метра. Следовательно, опе­ративная группа в то время, если даже и стояла на правильном пути в определении местонахождения клада, обнаружить его не могла, по­скольку поиск производился не на той глубине.

Учитывая собранные дополнительные данные, оперативная груп­па сделала заключение о том, что «экспедиция в составе сотрудников 2-го Спецотдела НКВД СССР... выезжавшая на ст. Тайга, и сотрудники 5-го отдела УКГБ по Кемеровской области... выезжавшие на ст. Тайга в 1954 г., производили розыск золота от ст. Тайга в сторону Новосибир­ска, а золото, по агентурным донесениям... было зарыто от ст. Тайга в сторону Красноярска», т.е. экспедиции 1941 и 1954 гг. «искали клад в противоположной стороне от предполагаемого места захоронения золота, в силу чего оно, естественно, не могло быть ими обнаружено» (Справка по архивно-следственному делу №0103375 от 31 марта 1958 г.), и, принимая во внимание, что розыском клада активно не занимались, отметила целесообразность возобновления поисковых работ летом 1959 г. с применением соответствующей аппаратуры.

На основании Заключения от 18 июня 1959 г. на имя начальника 3-го Спецотдела МВД СССР Баулина дальнейшие мероприятия по ро­зыску золота в районе ст. Тайга были прекращены.

...Когда я работала на монастырском подворье, по Тобольску ходили слухи о том, что в Тобольск привезут царскую семью, и, действительно, в августе 1917 г. царская семья была привезена в Тобольск и помещена в б. генерал-губернаторском доме. Помню, как в день их приезда в мона­стырское подворье пришел священник местной церкви Алексей Васи­льев и сказал мне, чтобы я подобрала певчих для царской семьи. Я сей­час же отправилась в монастырь сообщить об этом игуменье. Игуменья подобрала четырех послушниц и вместе с ними поехала в дом, где поме­щалась царская семья. Дом, как я помню, охранялся большой охраной, во главе которой стоял офицер, как будто полковник Кобылинский.

Священник Алексей Васильев и я через некоторое время стали до­вольно близко соприкасаться с царской семьей и людьми, которые об­служивали последнюю...

Весной 1918 г., в марте или апреле мес., царя, царицу и одну из до­черей увезли из Тобольска. В мае того же года увезли и остальных чле­нов царской семьи. Перед увозом последних ко мне на монастырское подворье пришел камердинер царя Терентий Иванович Чемодуров и, передав мне большой сверток, попросил, чтобы я отдала его игуменье, в монастырь. Вручая мне сверток, Чемодуров сказал, что в нем нахо­дятся ценности царской семьи, о чем я и сама догадывалась. Я немед­ленно направилась в монастырь к игуменье и передала ей ценности, завернутые в вату и бумагу. Ценности эти хранились у игуменьи до вес­ны 1923 года, когда был закрыт монастырь. При закрытии монастыря игуменья спрятала монастырские ценности и подбила монашек на то, чтобы оказать сопротивление при изъятии властью этих ценностей. Узнав, что за это ей грозит арест, игуменья передала мне ценности царской семьи, попросив сохранить их до тех пор, когда установится «настоящая власть»...

Я взяла сверток, крепко обмотала его полотенцем и спустила в ко­лодец на монастырском огороде. Вскоре я была арестована и просидела в тюрьме 18 суток. Сидя в тюрьме, я очень беспокоилась за ценности, боялась, что они испортятся в колодезной воде. Как только меня осво­бодили, я сразу бросилась в монастырь, на огород, к колодцу, вытащила ценности и зарыла их на монастырском кладбище. Успокоиться я, од­нако, не могла, все время боялась, как бы их не украли. Измучившись совсем, я решила бросить ценности в Иртыш. Перед тем как исполнить это решение, я обратилась к Василию Михайловичу Корнилову — мест­ному рыбопромышленнику, который был связан с нашим монастырем. Когда я сказала ему о своем решении, то он страшно испугался и замахал на меня руками: «Что ты! Что ты! Ведь установится настоящий порядок, настоящая власть, тогда с тебя отчет спросят, ведь в Иртыш тебя заста­вят за ценностями лезть». Я совсем растерялась, не знала, что делать. Потом попросила Василия Михайловича взять ценности на хранение себе. Он сначала отказывался, а потом дал согласие временно сохранять их у себя. Через несколько дней я пришла к нему на квартиру, прине­ся с собой ценности и две стеклянные банки, и два туеска. В эти банки и туески я переложила ценности из свертка, спустилась с Корниловым в подполье, и там вместе и зарыли их.

Через некоторое время Корнилов уехал из Тобольска. В его кварти­ре поселились новые, незнакомые мне жильцы. Одно время в ней жили милиционеры. Я все время беспокоилась за ценности, боялась, как бы они не испортились или не были украдены. Особенно боялась за цен­ности весной, какого года — не помню, когда Иртыш вышел из берегов, и двор дома, где хранились ценности, был сильно затоплен.

В октябре мес. с. г. я была арестована ОГПУ и доставлена в Сверд­ловск. Здесь я призналась в хранении ценностей царской семьи и вме­сте с Корниловым указала место, где они были зарыты... Ни я, ни Кор­нилов, ни кто другой ничего из этих ценностей не брали. Были ли у царской семьи еще какие-либо ценности, кроме тех, которые я хра­нила, не знаю.

Примечание: Бывшую монахиню Иоанно-Введенского женского мо­настыря М.А. Уженцеву 1875 г. рождения расстреляли в Тобольске 26 ноября 1937 г. Реабилитирована 30 декабря 1956 г.

...В 1918 г. во время нахождения царской семьи Романовых в городе Тобольске священником Благовещенской церкви Васильевым Алексеем совершались для царской семьи церковные обряды и молитвы. Благода­ря своей ревности к монарху, Васильев в семье Романовых пользовался большим авторитетом и безграничным доверием. В дни эвакуации се­мьи из г. Тобольска в г. Екатеринбург ему, как надежному человеку, лич­но царицей А.Ф. Романовой было поручено вынести и скрыть чемодан с бриллиантами и золотом, весом не менее одного пуда.

С первых дней после разгрома белой армии на Урале и установле­ния Советской власти в 1919 г. Васильев, во избежание обнаружения у него скрываемых царских ценностей, чемодан с бриллиантами и золо­том передал крестьянину Егорову И.П. из деревни Бардиной. Послед­ний спустя некоторое время эти ценности Васильеву возвратил обрат­но, и тот сразу же скрыл их в Тобольске. В 1930 г. Васильев умер после продолжительной болезни. Место сокрытия им упомянутых выше цар­ских ценностей не установлено.

...Кирпичников Александр Петрович, быв. личный писец при дворе Николая Романова и в период нахождения царской семьи в Тобольске в ссылке, выполнял роль особо доверенного лица Николая II...

Опечатанный пятью сургучными печатями от Николая Романова пакет передал на хранение епископу Гермогену. Вынес золотую шпагу наследника Алексея и передал ее на сохранение быв. духовнику царской семьи в Тобольске Васильеву Алексею... Будучи в Тобольске во время контрреволюционного восстания 1921 г., Кирпичников являлся его ак­тивным участником, боролся с Советской властью с оружием в руках, сражаясь в окопах (с пикой и ружьем). Видна его цель: не сдавать цар­ских ценностей большевикам как ненавистной власти.

...Кобылинская Клавдия Михайловна в прошлом является женой Кобылинского (в 1927 г. расстрелян органами ОГПУ за к/p деятельность), полковника личной охраны семьи быв. царя Романова. Сама же Кобы­линская являлась воспитательницей дочерей Романовых. Кобылинская принимала непосредственное участие в сокрытии ценностей, принад­лежавших семье Романовых. Лично от Николая Романова Кобылинскими была получена шкатулка с драгоценностями — короны и диадемы.

...Печекос Константин Иванович, в прошлом пароходовладелец и рыбопромышленник в городе Тобольске в 1918 г. от полковника лич­ной охраны царской семьи Кобылинского получил для сокрытия шка­тулку с царскими ценностями (бриллиантами, золотом и пр.) общей стоимостью свыше миллиона рублей золотом. Будучи арестованным в апреле 1934 г. Печекос признался в получении этих ценностей от Кобылинского, дав ему при этом клятву в том, что «помрет, но о ценностях никому не скажет».

Печекос указал место скрытых им ценностей в городе Омске, в быв­шем доме его брата, где произведенным обыском ценности найдены не были. После этого, чтобы скрыть фактическое нахождение царских ценностей, произвел самоубийство (прыгнул с 5-этажного дома)...

г. Свердловск 8 февраля 1941 г.

...Рассмотрев агентурно-следственное дело №2094 — «Романовские ценности» в 3 томах на 704 листах в отношении... и найдя, что указан­ное дело представляет оперативную ценность, но в настоящее время использовано быть не может, постановил: ...

Дело... на 21 человека сдать в 1-й спецотдел УНКВД по Свердлов­ской области — для хранения в архиве.