Тайна сибирских орденов

ГЛАВА VIII

Древнекитайский мыслитель Конфуций однажды сказал: «На све­те нет ничего, что более портит других и само подвергается порче, чем женщина». Это высказывание определило судьбу Александры Ан­дреевой-Горбуновой.

Она родилась в 1888 году в городе Сарапуле Вятской губернии в се­мье православного священника Азария Ашихмина. Девочку готовили к семейной жизни, но она еще в женской гимназии увлеклась... револю­ционными идеями. Может, она относилась к тому типу женщины, о ко­торой замечательно сказано у Лескова: «Ей лень было сказать: “прочь поди”, и она знала только, что она баба... Такие женщины особенно це­нились в разбойничьих шайках, на пересыльных этапах и в петербург­ских социал-демократических кружках».

После работы в нелегальных марксистских кружках в родном го­роде Ашихмина уехала в Пермь, где вступила в РСДРП(б). Большевики Урала отличались боевой активностью, не уступая в дерзости своим пар­тийным конкурентам — эсерам и анархистам.

В одном из полицейских документов отмечалось: «...Урал — это специфическое экспроприаторское место. Экспроприации бывали здесь всякие, бывали даже случаи, когда одних экспроприаторов-эсдеков по дороге экспроприировали другие экспроприаторы-анархисты-максималисты»... Особенно богатым на «эксы» оказался 1906 год: налеты на почтовые вагоны близ разъезда Воронки и станции Дема — взяли бо­лее тридцати тысяч рублей; хищение нескольких сотен килограммов ди­намита из оружейного склада близ Усть-Катава. Ценности и взрывчатка шли на организацию школ бомбистов и химических лабораторий по из­готовлению метательных устройств большой разрушительной силы.

Состоявшаяся в феврале 1906 года Уральская областная конферен­ция РСДРП(б) связала в единую сеть боевые организации Перми, Екате­ринбурга, Нижнего Тагила, Уфы, Вятки, Тюмени, Алапаевска, Сысерти, Туры, Кушвы и других уральских городов и заводов. И организации были далеко не простыми, а тщательно структурированными и законспири­рованными. В каждом центре создавалось три дружины, которые так и назывались — первая, вторая, третья.

Первая — руководство. Представители партийного комитета, инс­трукторы, заведующие складами и мастерскими по изготовлению бомб.

Вторая дружина — собственно боевики. Она состояла из нескольких отрядов — «десяток». Отряд саперов, отряд бомбистов, отряд стрелков, отряд мальчишек-разведчиков...

Третья дружина — «массовка». Рядовые партийцы, примыкающие рабочие. Их использовали по мере надобности, не посвящая в тайны организации. Они служили резервом для наполнения боевиков — каж­дый член второй дружины должен был подготовить «пяток» из третьей.

Особняком находились «лесные братья». В отличие от боевиков, живших по своим домам и исподтишка совершавших теракты, «лесные братья» были нелегальными разбойниками. Руководил их отрядами А.М. Лбов (клички Семен, Лещ, Длинный).

Одним из главных принципов уральских боевиков являлась строжай­шая тайна и конспирация: «Говорить надо не то, что можно, а то, что нуж­но». Командующий дружиной «тысяцкий» знал только своих «десятских», те — «пяточников». Прием боевиков: со стороны — в третью дружину или из третьей во вторую — осуществлялся только по рекомендации дво­их поручителей, которые отвечали за своего рекомендуемого. А в слу­чае каких-то его прегрешений, трусости, предательства, отступничества эти же поручители должны были исполнить над ним смертный приговор.

После V съезда РСДРП (б) в 1907 году было принято решение рас­пустить боевые дружины, так как они «проявляют склонность к терро­ристической практике в революционной борьбе, способствуют распро­странению партизанских действий и экспроприации». Однако многие уральские боевики отказались это сделать. Шурка, таким был партий­ный псевдоним Ашихминой, заявила, что боевые дружины необходимо преобразовать в партийную милицию, в которой нужно продолжить обу­чение рабочих обращению с оружием и тактике уличного боя. А Лбов с группой боевиков в ночь на 3 июля 1907 года ограбил на Каме пароход «Анна Степановна Любимова» — четверо убито, двое ранено, захвачено тридцать тысяч рублей.

В августе того же года новый премьер-министр и министр внутрен­них дел П. А. Столыпин провел закон о военно-полевых судах: схвачен­ного 17 февраля 1908 года в г. Нолинске Лбова повесили 2 мая во дворе тюрьмы в г. Вятке.

Арестованную 20 сентяря 1907 года в Екатеринбурге Ашихмину обвинили в том, что она, «примкнув к преступному сообществу, имела в своем распоряжении склад взрывчатых веществ, в виде 55 патронов динамита... проживала по подложному виду на имя дочери священни­ка Ю. М. Порубовой, вела переписку о доставке партийной литературы на Нижнетагильский завод».

Суд приговорил Шурку к «году заключения в крепости». «Крепость» означала тюрьму. В отличие от каторги. От каторжан требовалось ра­ботать, а если давали «крепость» — просто сидеть. Полная изоляция от внешнего мира в одиночной камере. На Урале под категорию «кре­постей» попадали лишь две тюрьмы — Пермская и Екатеринбургская. Но к 1909 году обе тюрьмы были переполнены, поэтому всех «осужден­ных на крепость» разбросали по общим камерам. Вместе с Ашихминой в одной камере сидела жена будущего первого «президента» Советской России Свердлова — Клавдия Новгородцева.

Сохранились ее воспоминания: «...Саша была энергичной, живой девушкой и трудно переносила тюрьму. Затевала побег. Доставали с воли пилки и начали выпиливать доску из пола под нарами. Чтобы надзира­тельница не услышала звук пилы, мы шумели или пели песни. Песню заводила Ашихмина, она обладала сильным, красивым голосом...»

На тюремной фотографии перед нами предстает симпатичная одухотворенная молодайка, по-уральски крепенькая, как говорят, «в самом соку».

Новгородцева и Ашихмина — обе были увлечены руководителем большевистского подполья Урала Андреем, под этим псевдонимом выступал Свердлов. Ашихмина даже фамилию сменила на Андрееву, но Яков Михайлович ее темпераментного порыва не оценил и предпо­чел более уравновешенную Новгородцеву.

После тюрьмы Андреева училась в высшем медицинском училище в г. Юрьеве, но заболела туберкулезом и уехала на родину, к родителям, работала статистиком в местном правлении и, казалось, отошла навсег­да от революции.

Наступил 1917 год, революция сама пришла в уездный Сарапул. Взбунтовался солдатский гарнизон, разгромил винный склад, перепил­ся. Погром продолжался несколько дней... Потом на город обрушился красный террор.

Неизвестный журналист стал свидетелем происходивших в 1918 году в Прикамье и Поволжье событий: «Особой жестокостью и зверством отличались чрезвычайки пермская и сарапульская. Са­рапул — исключительно несчастный город. В Сарапуле, как окружном промышленном центре, были расположены главные советские учреж­дения и военные штабы. Военным комиссаром был некий Седельников, молодой человек, самолично убивавший. Еще не вполне развившийся юноша, бывший прапорщик с открытым детским лицом и невинными голубыми глазами, с вьющимися волосами — такое впечатление произ­водил при первом знакомстве уездный военный комиссар, председатель местного комитета партии большевиков Иван Седельников. Но юноша этот не оправдывал своей наружности. Он поражал своей кровожадно­стью и зверством. Выносимые им, как начальником штаба им же органи­зованной Красной гвардии, смертные приговоры, бессмысленные рас­стрелы и пытки в подвалах, производившиеся по его приказам, наглядно свидетельствуют о его ненормальной жестокости. Это был садист...

После свержения Советской власти в Сарапуле в столе Седельникова, в здании Совета, среди различных документов был найден дневник, писанный им с мая 1917 по август 1918 года...

— Почему я стал большевиком? — задает он вопрос в одном месте своего дневника — и отвечает:

— Стремление выйти из мелкобуржуазной семьи (он — сын зажиточ­ного сапожника) в крупную буржуазию, чтобы жить в свое удовольствие, ни в чем не стесняя себя, ни в чем не отказывая себе: иметь хороший обед, прислугу, пить тонкие вина и проводить время в обществе и ласках прекрасных женщин. Пусть одурманенные глупцы думают, что я идей­ный работник (таковым меня считают товарищи по партии), я им пока­жу себя, лишь бы власть попала в мои руки...

...Наконец-то я у власти. Я — военный комиссар целого уезда... Со­держание приличное — семьсот пятьдесят рублей в месяц, кроме того, у меня будет все, что я захочу. О чем кричат, надрывая свое горло, эти проходимцы, ничего не пойму, да и понимать не хочу. Ведь и сами они, как признавались во время нашего грандиозного пьянства, когда я был в “сильном пузыре”, мыслят так же, как и я, и дурачат одураченных уже членов. Правительство наше начинает трещать. Впрочем, к черту всю политику. Как хочется мне быть богатым, чтобы хоть несколько дней провести в объятиях и ласках таких красивых женщин, которые прохо­дят мимо моего окна! Я достигну этого! Я буду богат! Только бы скорее уехать из Москвы и покончить с этим глупым съездом (военных комис­саров в Москве летом 1918 года). Там, в родном болоте, я быстро буду богатеть, а будет плохо — устрою авантюру с деньгами, как тамбовский военком. Молодец! Свистнул двенадцать миллионов. Сумею и я — тогда поминай как звали. Уеду туда, где никто не знает меня, переменю фами­лию и буду наслаждаться жизнью».

Однако разбогатеть и наслаждаться жизнью ему не пришлось. Его арестовали восставшие ижевцы и приговорили к расстрелу. Он трусли­во валялся в ногах и просил прощения за свои «юношеские ошибки».

А вот портрет его сестры в описании очевидца: «Молодая девушка двадцати двух — двадцати трех лет помогала брату в его кровававой рабо­те. Арестована в начале сентября 1918 года вместе с братом, заключена в Сарапульскую тюрьму. Ее участие в убийствах было вполне установле­но. Тем не менее сарапульские власти ее пощадили. За нее хлопотали эсе­ры. Она осталась жива и потом, когда Сарапул после 6 октября 1918 года вновь перешел к красным, отслужила обществу за сохранение ее жизни. Как только красные ворвались в город, Седельникова была назначена во­енным комиссаром и стала творить расправу. Ей была предоставлена пол­ная свобода действий. Она беспощадно расстреливала. Особенно жесто­ко она расправлялась с арестованными женщинами. По ее приказу была убита начальница Сарапульской гимназии за участие в благотворитель­ном вечере, устроенном в пользу Народной армии. Были расстреляны жены и родственницы служивших в Народной армии. Не пощадили даже детей. Эта женщина-зверь свирепствовала долго и наводила ужас на не­счастное население. Достойно внимания, что сарапульский городской врач, хлопотавший за нее, был ею же арестован и впоследствии казнен...

Совдепы накладывали на буржуазию и интеллигенцию миллионные контрибуции. Все тюрьмы города и уезда были переполнены. Каждую ночь убивали сотни заподозренных в контрреволюции, не внесших сполна налогов или вообще чем-либо не понравившихся властям. Об­реченные перед расстрелом подвергались страшным пыткам. Так, из­вестный на Каме коммерсант В. И. Стахеев был убит и ограблен после двухдневных пыток. Одного из членов торгового дома «Братья Гирбасовы» арестовали «за недовзнос контрибуции» и несколько раз водили из тюрьмы на Каму, опускали в прорубь (дело было зимой) и выпытыва­ли, где у него спрятаны деньги. Каждый раз несчастный открывал но­вые места, деньги отбирались, а его продолжали бесчеловечно пытать. Наконец, в одну ночь привели к проруби и в бесчувственном состоянии спустили в воду. Тело его осталось неразысканным...»[100]

В круговорот красного террора попала и дочь православного свя­щенника Александра Ашихмина-Андреева. Но случилось неожиданное: исполнитель из 1-го экспедиционного отряда моряков, прибывший на Каму с Балтийского флота в августе 1918 года, эстонец Карл не стал расстреливать молодую женщину, а отвел ее в отдел военного контро­ля — так называлась тогда контрразведка.

Позднее Александра Азарьевна, уже достигшая высоких званий и постов в ВЧК-ОГПУ, разыскала своего спасителя. Карл Гансович Валк родился в 1899 году в Курляндии в бедной крестьянской семье. Служил кочегаром на транспорте «Ангара» и линкоре «Республика» Балтий­ского флота. После октября 1917 года его зачислили в десант на Волгу и Каму. Когда они встретились в 1920 году, бывший военмор Валк заве­довал морским клубом в крепости Очаков на Черном море.

Но это будет потом, а тогда, в 1918 году, переживая ужас расстрела, Шурка предстала перед инструктором военного контроля красной 3-й армии Восточного фронта Тимофеем Петровичем Самсоновым.

Батрак из Бессарабии Самсонов (он же Бабий) еще во время пер­вой русской революции 1905—1907 годов примкнул к анархо-коммунистам и организовал летучий отряд «Разрушай и созидай». Правда, по части созидания отряд Самсонова как-то особенно не преуспел, зато прославился «эксами» и поджогами помещичьих имений на Хотинщине и в Подолии. После ареста сослан в Тобольскую губернию, откуда бежал через Владивосток в Китай, перебрался в Японию, оттуда уехал в Индию, Алжир и Испанию. Уже в Англии вступил в профсоюз транс­портных рабочих и принял участие в организации Союза русских моря­ков. За выступление в апреле 1917 года на митинге в Лондоне осужден на каторгу, замененную высылкой в Россию. Из Архангельска отправлен в Тобольск, но туда не доехал, а возглавил в Челябинске чрезвычайную следственную комиссию при Совете рабочих и солдатских депутатов. После мятежа чехословаков стал инструктором, а вскоре и начальни­ком армейского отдела военного контроля[101].

Неизвестно, чем руководствовался Самсонов, определив Алексан­дру Азарьевну в свои помощницы. Чувствами? Революционной целесо­образностью? Скорее всего, бывшие боевики — одногодки сошлись в своих оценках революционных событий и перспектив их развития.

Судьбы женщин-революционерок, женщин-комиссаров, женщин-красноармейцев достаточно полно отражены в истории и литературе: Анка-пулеметчица из «Чапаева» Фурманова, женщина-комиссар из «Оп­тимистической трагедии» Вишневского (ее прототипом была известная революционерка Лариса Рейснер), Марютка из рассказа «Сорок пер­вый» Лавренева, Ольга из рассказа «Гадюка» Алексея Толстого, Вавило­ва из рассказа «В городе Бердичеве» Гроссмана...

Реальные женщины затмили в резне гражданской смуты своей же­стокостью многих мужчин-чекистов. Это тоже новая страница истории органов госбезопасности Советского Союза, открытая ленинской ВЧК. В царское время женщины в таком количестве в таких службах Россий­ской империи не служили.

В органах ЧК при пропагандируемом активном равноправии по­лов дамы-чекистки временами занимали очень высокие должности.

Как наводившая ужас в Украинской ЧК Эльза Грундман — товарищ Роза. Ей первой из женщин-чекисток Дзержинский вручил знак «Почетный чекист». Грундман кроме зверств при допросах отличалась отчаянной храбростью. По приказу начальника оперативного отдела Украинской ЧК Евдокимова она в 1919 году внедрилась в банду «зеленого» атамана Лихо под Винницей. Застрелив Лихо в комнате «для переговоров», сбе­жала из лагеря бандитов. За эту и другие подобные операции она много раз удостаивалась различных наград: маузер с надписью «За самоотвер­женную борьбу с контрреволюцией и бандитизмом» (1919), золотые часы от РВС Юго-Западного фронта (1920), золотой портсигар от РВС Южного фронта (1921), лошадь от РВС Харьковского военного округа (1922), золотые часы от ЦИК Украины (1923), орден Красного Знамени (1926), грамота и золотые часы от Коллегии ОГПУ СССР (1928).

30 марта 1931 года женщина по прозвищу Боевая Эльза, первая дама — «почетный чекист» покончила с собой выстрелом из наградного маузера на почве ревности и депрессии[102].

Была еще возглавлявшая несколько месяцев в конце 1918 года ЧК в Петрограде Варвара Яковлева — единственная женщина в Коллегии ВЧК за все время ее существования в 1917—1922 годах.

Или Евгения Бош — одно время она возглавляла Пензенскую ЧК, откуда Москва отозвала ее после жалоб на ее изощренную и часто без­мотивную жестокость.

Одной из самых колоритных чекисток первых лет этой службы была Антонина Палынина, еще в царской России прославленная прессой как Казак Антошка. Эта пензенская авантюристка на манер девицы-кава­лериста Дуровой из фильма Эльдара Рязанова «Гусарская баллада» (в ис­полнении Ларисы Голубкиной) под видом мужчины воевала на фронтах Первой мировой войны в казачьей коннице. В отличие от другой знаме­нитой в те годы русской женщины — командира легендарного женско­го «Батальона смерти» Марии Бочкаревой, расстрелянной в 1920 году в Красноярске по приказу председателя Сибирской ЧК Павлуновского, юная кавалеристка Палыпина стала сотрудницей Смоленской ЧК и уча­ствовала затем в «зачистках» бывших белогвардейцев в Новороссийске, где, по воспоминаниям самой Палыпиной, ей «каждый день приходи­лось применять оружие». Уйдя из ЧК-ГПУ только в 1927 году, Палынина до глубокой старости работала медсестрой в родной Пензе.

Часто в ЧК женщин новой «раскрепощенной от предрассудков» России вели не политические устремления или феминистическая позиция, а именно авантюризм, как эту пензенскую девушку, пошедшую путь от патриотического образа Казака Антошки до чекистки эпохи красного террора. А муза и возлюбленная Сергея Есенина по имени Галина Бениславская с 1918 по 1922 год тоже работала в секретном отделе ВЧКТПУ. Неизвестно, что эту богемную даму из Серебряного века, любительницу поэзии, гражданскую жену Есенина до встречи его с Айседорой Дункан, привело в карательное ведомство. Она тяжело переживала уход от нее Есенина, а затем его уход из жизни вообще. В 1926 году бывшая чекистка Бениславская застрелилась у могилы поэта на Ваганьковском кладбище в Москве, оставив записку: «В этой могиле для меня все самое дорогое...» Вряд ли в ВЧК эту ранее утонченную и экзальтированную богемную кра­савицу привели большевистские воззрения и вера в марксизм.

Бывшей идейной революционерке-подполыцице Ашихминой-Андреевой также были не чужды любовные влечения. Ее мужчиной надол­го стал Самсонов[103].

Военный контроль как орган военной контрразведки достался Со­ветской республике от старой армии. Линия ВЧК по вопросу исполь­зования в спецслужбах бывших жандармов расходилась с установкой председателя РВС Троцкого, взявшего курс на массовое привлечение в новую армию царских офицеров. Уже в январе 1918 года Дзержинский потребовал ликвидировать старую военную контрразведку. Но Совнар­ком не поддержал его и оставил при РВС военный контроль, наполови­ну состоявший все из тех же военспецов. Тем не менее Президиум ВЧК 9 апреля 1918 года постановил «...взять в ведение ВЧК работу по воен­ной контрразведке». Так появились параллельные военному контролю структуры — фронтовые и армейские ЧК.

В конце 1918 — начале 1919 года военно-политическая обстановка на Восточном фронте изменилась не в пользу большевиков. 25 декабря 1918 года войска 1-го Сибирского стрелкового корпуса 27-летнего ге­нерал-майора Пепеляева захватили Пермь. Разгром красной 3-й армии открывал дорогу на Москву. 5 января 1919 года в Вятку прибыла пар­тийно-следственная комиссия во главе со Сталиным и Дзержинским. Одним из итогов деятельности этой комиссии стало упразднение воен­ного контроля и создание особых отделов ВЧК, на которые возлагался контроль за армией. 6 февраля ВЦИК утвердил «Положение об осо­бых отделах при ВЧК». Они должны были бороться с контрреволюци­ей и шпионажем, следить за военачальниками и изучать настроения в войсках.

Сталин и Дзержинский были довольны знакомством с начальником отдела военного контроля красной 3-й армии (вернее ее остатков) Сам­соновым. При реорганизации военной контрразведки он остался на по­сту руководителя нового особого отдела ВЧК этой армии. Здесь, уже являясь чекистом, Самсонов заявил о переходе от анархо-коммунистов в ВКП(б). Спустя три месяца его, по инициативе Дзержинского, отозва­ли в Москву и назначили начальником только что созданного в Москов­ской ЧК Особого отдела. Вместе с ним в столицу уехала его помощница и гражданская жена Андреева. Перевод их в Москву совпал с обострени­ем отношений большевиков и анархистов.

Если теоретическое наследие идеологов русского анархизма гвар­дейского офицера Михаила Бакунина и князя Петра Кропоткина выра­зить двумя словами, то ими будут «равенство и свобода». Поэтому анар­хисты «дружили» со всеми левыми партиями. Независимо от конечной цели борьбы их союзниками были и эсеры, и большевики. В то время разница в программах не играла большой роли, главным было сходс­тво в действиях. Митинги, листовки, контрабандная перевозка оружия для боевых дружин — вот постоянные занятия революционера неза­висимо от его партийности. Когда наступил октябрь 1917 года, то ра­бочим и крестьянам, солдатам и матросам стало тем более все равно, в чем там не сошлись за границей Ульянов с Кропоткиным.

Нестор Махно создал первый на Украине крестьянский Совет. Павел Дыбенко стал председателем Центробалта. Анатолий Железняков вел балтийских моряков на штурм Зимнего дворца в Петрограде. Нестор Каландаришвили разбил юнкеров в декабре 1917-го в Иркутске. Павел Хох­ряков провозгласил в апреле 1918-го советскую власть. Борис Мокроусов возглавил повстанческую армию в Крыму. Все они были анархистами.

По-разному сложились их судьбы. Оба Нестора — «батька» и «дедуш­ка» — получили от большевиков по ордену Красного Знамени. Но украин­ский крестьянин Махно, преследуемый Красной армией, ушел за кордон и умер от туберкулеза в 1934 году в Париже. А грузинский дворянин Каландаришвили был убит в марте 1922 года восставшими против советской власти якутами и эвенками. Так уж получилось: один лежит на кладби­ще Пер-Лашез возле стены коммунаров, а другой похоронен в Иркутске на горе коммунаров. Балтийцы Железняков и Хохряков тоже перешли на сторону большевиков и погибли: один — в степи под Херсоном, другой — у станции Крутиха на Урале. Матросского вожака Дыбенко, ставшего ко­мандармом 2-го ранга, расстреляли как врага народа в 1938 году. И только любимец черноморских матросов Мокроусов, не стремившийся особо к высокой карьере, через четверть века стал Героем Советского Союза.

Отношения большевиков с анархистами оставались внешне друже­ственными до середины 1919 года. По свидетельствам очевидцев, «...имя Махно не сходило со столбцов советской прессы. Его величали подлин­ным стражем рабоче-крестьянской революции». 4 мая в столицу анар­хистской вольницы Гуляй-Поле прибыл с визитом чрезвычайный упол­номоченный Совета обороны республики Леонид Каменев. Встреча ему была оказана очень торжественная. Уезжая, высокий советский гость «горячо распрощался с махновцами, высказал благодарность и всякие по­желания, расцеловался с Махно, уверяя, что с махновцами, как с подлин­ными революционерами, у большевиков всегда найдется общий язык».

Однако ленинское учение о диктатуре пролетариата и партийная дисциплина оказались неприемлемы для махновцев. Формально они входили в состав Заднепровской советской дивизии Украинского фрон­та, хотя и сохраняли право полной автономии (выборность команди­ров, анархистская идеология и борьба под черным знаменем анархии). А самое главное — на территории махновцев приказы большевиков не исполнялись, и создание административно-карательных структур (ЧК, ревкомы, продотряды) Махно на своей территории не допускал. «Махновия» стала государством в государстве.

В начале июня 1919 года Махно и его войско были объявлены боль­шевиками «вне закона». В ответ на расстрел красными начальника штаба махновской армии Озерова махновцы решили провести террористиче­ские акты против Ленина и Троцкого, а заодно и Верховного правителя России адмирала Колчака. Для этой цели они создали в Москве органи­зацию «Анархисты подполья — Всероссийский повстанческий комитет революционных партизан». В комитет входили 16 махновцев из отряда сподвижницы Махно Маруси Никифоровой, до 40 человек из латыш­ской анархистской группы, 8 — из анархистского союза молодежи, 10 — из московских анархистов, левоэсеровских и максималистских групп (в комитете верховодили известные террористы — анархист Соболев и левый эсер Черепанов).

Волна ограблений прокатилась по Москве, Туле, Иваново-Воз­несенску... Эсеры дали анархистам более четырех миллионов рублей. «Анархисты подполья» собирались в квартире Никифоровой, перебрав­шейся из Гуляй-Поля в Москву вместе со своим мужем — польским анархистом-террористом Витольдом Бжестоком, за плечами которого был опыт тринадцати лет террористической деятельности. Анархистская чета грозила организацией Всероссийской анархистской революции, для чего рассчитывали раздобыть на Украине и в России еще несколько миллионов — золото и бриллианты.

25 сентября 1919 года «анархистам подполья» удалось взорвать здание Московского комитета РКП(б) в Леонтьевском переулке, где ожидалось присутствие Ленина. Однако Ленин случайно задержался на совещании в Совнаркоме и опоздал к открытию пленума МК РКП(б). При взрыве было убито 12 человек, в том числе Загорский — секретарь Московского комитета партии[104]. Ранения получили Бухарин, Ярослав­ский и другие — всего 55 видных большевиков. В своей листовке «анар­хисты подполья» провозгласили: «Смерть за смерть! Начало динамит­ной войны с Совнаркомом и ЧК».

На октябрьские праздники «анархисты подполья» планировали взрыв Кремля. В систему канализации в центре Москвы были заложены динамитные шашки... Однако за несколько дней до взрыва особый от­дел МЧК, руководимый бывшим анархистом Самсоновым, раскрыл ор­ганизацию. Почти всех «анархистов подполья» ликвидировали, а Донат Черепанов — лидер московских левых эсеров, поэт и активной деятель Октябрьской революции — был позднее убит в обдорской ссылке.

Куда делись найденные на конспиративных квартирах «анархистов подполья» награбленные ими огромные ценности? Об этом знали толь­ко двое: главный чекист Москвы Самсонов и его помощница Андреева. Она вела всю «черную кассу» особых отделов красной 3-й армии и МЧК, Регистрационного управления Красной армии и секретного отдела ВЧК, который ее шеф Самсонов возглавил, опять-таки по предложению Дзержинского, в сентябре 1920 года.

Каллиграфическим почерком Александра Азарьевна вносила в сек­ретные бухгалтерские книги суммы изъятых при обысках ценностей, описания ювелирных изделий из золота, платины и серебра с драгоцен­ными камнями, чертила схемы тайников, куда на всякий случай пере­прятывались добытые чекистами сокровища.

После разгрома анархистского подполья в столице Самсонов вместе с Андреевой с чужими документами отправились на Украину, считалось — на разведку. Их пребывание в Киеве совпало с опознанием и арестом здесь белогвардейцами Маруси Никифоровой и ее мужа Бжестока. Странно, что они покинули Москву до массовых арестов своих сообщников. Анар­хистскую супружескую чету перевезли в Севастополь и повесили по при­говору военно-полевого суда. Но ходили упорные слухи, что Маруся оста­лась жива. Говорили, что ее как советскую разведчицу уже в 1921 году отправили в Париж — продолжать дело всемирной революции.

Неслучайно Самсонов в своем таинственном мире, полном опас­ностей и революционной романтики, делал ставку на женщин, искав­ших в подпольной террористической деятельности выход сублимации. В этом полуфантастическом мире «падших ангелов», «богочеловеков», «творцов историй» им легче было избавиться от тоски обыденной жиз­ни, самоутвердиться и заставить себя уважать, фантастически уверо­вать в собственное великое предназначение.

Так на рубеже XIX и XX веков произошла феминизация террора, вместе с его интеллектуализацией. Террористами стали одинокие двад­цатилетние девушки с образованием из средних и даже высших слоев общества, испытывающие отвращение к любому труду, любившие ри­сковать, ощущать близость смерти и чувствовать власть над своими жертвами (та же Маруся Никифорова — дочь штабс-капитана, просла­вившегося в последней русско-турецкой войне, училась в гимназии, не бедствовала).

Вспомним «великих террористок» — Софью Перовскую, Веру Фиг­нер, Марию Спиридонову... А садистка одесской ЧК Елена Гребенюкова, она же Дора, — дочь генерала, ставшая палачом для многих белых офицеров... По заключению белогвардейского следствия, на ее счету четыреста замученных и убитых.

В Белой армии также существовали дамы воительницы и пала­чи. Очевидцы писали: «Нестерпимо жутко было видеть, как к толпе испуганных пленников подскакивала молодая девушка и, не слезая с седла, на выбор, убивала одного за другим. И самым страшным в эти минуты было ее лицо: совершенно каменное, спокойное, с холодны­ми, грозными глазами». Возможно, такое впечатление производила и Андреева.

Анархистка Гарасеева в юности по сфабрикованному делу «о под­готовке злодейского покушения» на всемогущего тогда члена Полит­бюро ЦК РКП (б), председателя Исполкома Коминтерна Зиновьева попала вместе с сестрой в одни из политизоляторов (тюрьму для по­литзаключенных) на Урале. Она вспоминала Андрееву такими слова­ми: «Отвратительная личность. Сторонница пыток. Сажала подслед­ственных и заключенных в ледяную воду.

Обычно в Верхнеуральске и Тобольске (там тоже был политизоля­тор) она появлялась два раза в году. В сопровождении пышной свиты местного тюремного начальства обходила каждую камеру и спрашива­ла, есть ли жалобы. Иногда заключенные постановляли: с Андреевой говорить не будем. Тогда каждая камера встречала ее появление гробо­вым молчанием...»

ВЧК задумывалась как орган защиты революции и борьбы с особо опасными преступлениями. Но превратилась в инструмент тотального контроля и подавления любого инакомыслия.

Секретный отдел Самсонова стал орудием ликвидации всех, кро­ме большевистской, социалистических партий в России, которые в 1917 году объединяли больше миллиона человек. Вслед за анархиста­ми фактически поставили вне закона эсеров и меньшевиков.

Политбюро ЦК ВКП(б) поручило чекистам сделать упор «на поста­новке осведомления, внутренней информации и извлечение всех контр­революционных и антисоветских деяний во всех областях».

О методах такой деятельности говорится в разработанных Самсо­новым документах:

«Всем губернским ЧК. Инструкция. 11.6. 1921 года:

Губчека должны помнить и не забывать, что основной их работой является политическая борьба с антисоветскими партиями через се­кретно осведомленный аппарат, и что при отсутствии такого отсутству­ет и Губчека как политорган данной губернии. В целях пресечения этого основного зла в работе Губчека под личную ответственность предгубчека и завсекретотделами предлагается:

1) В трехдневный срок со дня получения сего выработать конкрет­ный план вербовки и насаждения секретного осведомителя в недрах политпартий.

<...>

4) Осведомление по политпартиям должно вербоваться из рядов тех же партий, а не из числа беспартийных, которые могут быть только под­собными и попутными осведомителями, а не осведомителями основными.

<...>

11) Все предгубчека и завсекретотделами, не успевшие в трехмесяч­ный срок обзавестись осведомителями, будут считаться бездеятельными.

Начальник СО ВЧК Самсонов».

«Всем губчека. Телеграмма. 30. 6. 1921 года.

...Принять меры нахождения осведомления фабриках, заводах, цен­трах губерний, совхозах, кооперативах, лесхозах, карательных отрядах, деревне. К работе по постановке осведомления отнестись возможно внимательней, соблюдая все принципы конспирации.

Самсонов».

«Циркулярное письмо ВЧК № 11. 1921 год.

В настоящий момент все наше внимание должно сосредотачиваться на осведомлении, без которого работа аппарата ЧК будет кустарной, не достигшей цели, и возможны крупные ошибки. Центр тяжести на­шей работы возлагается в настоящее время на осведомительный аппа­рат, ибо только при условии, когда ЧК будет достаточно осведомлена... она сможет избежать ошибки, принять своевременные нужные меры для ликвидации как группы, так и отдельного лица, действительно вред­ного и опасного.

Начальник СО ВЧК Самсонов»[105].

Анархистов, меньшевиков и социалистов-революционеров ме­тодично уничтожали. Последних расстреляли 11 сентября 1941 года в лесу под Орлом. Это были уже старики и старухи, но Сталин все рав­но их боялся.

В орловской тюрьме провели остаток жизни многие вожди эсеров. Среди них была и легендарная Мария Александровна Спиридонова. 29 января 1906 года двадцатилетняя Спиридонова, член тамбовской эсеровской боевой дружины, из револьвера смертельно ранила жан­дармского полковника Луженовского, который беспощадно усмирял крестьянские бунты в Тамбовской губернии. Спиридонову приговори­ли тогда к смертной казни через повешение, но заменили бессрочной каторгой.

После Февральской революции 1917 года она стала вождем ле­вых эсеров. Ее называли самой популярной и влиятельной женщиной в России. Спиридонова выступала против Брестского мира с немцами и организовала в июле 1918 года антибольшевистский мятеж в Москве, который имел трагические последствия для нашей истории. Социали­сты-революционеры были изгнаны из политики и государственного аппарата, включая ВЧК, и, таким образом, уже не имели возможности влиять на судьбы страны. Российское крестьянство лишилось своих за­щитников, советская власть стала однопартийной и получила дополни­тельный повод для репрессий.

Одновременно с уничтожением политических оппозиционных пар­тий Секретный отдел ВЧК-ГПУ занимался «разрушением и разложени­ем церкви»[106].

В декабре 1920 года Самсонов написал Дзержинскому: «До сих пор ВЧК занималась только разложением православной церкви, как наиболее могущественной и большой, чего недостаточно, так как на терри­тории республики имеется еще ряд не менее сильных религий, каков ислам и пр., где нам также придется шаг за шагом внести то же разложение, что и православной церкви»[107].

В такой обстановке «взаимного исключения коммунизма и религии» возросло количество церковных кладов. В помощь Тучкову по делам о сокрытии драгоценной храмовой утвари и монастырских сокровищ отрядили Александру Азарьевну, контролировавшую следственную ра­боту оперативного состава ВЧКТПУ и чекистское кладоискательство.

Кроме того, она, поскольку имела медицинское образование, стала курировать все политические изоляторы.

За успехи в борьбе с контрреволюцией Андреева была награждена в 1925 году именным револьвером, а в 1927 и 1932 годах — знаками «По­четный чекист».

К тому времени ВЧКТПУ стала достаточной мощной опорой вла­сти, способной эффективно бороться с политическими оппонентами: «Аппарат ГПУ, как и ВЧК, в 1922 году обладал массовой осведомитель­ной сетью, секретной агентурой и штатными агентами. Осведомите­лей вербовали из патриотов по месту их работы; сексотов — из членов антибольшевистских партий, бывших офицеров, специалистов, и ис­пользовали при разработке лиц, группы, организаций, подозреваемых в «антисоветской» деятельности; штатная агентура выполняла функ­ции филеров»[108].

В мае 1923 года Самсонов обратился к Дзержинскому с личным письмом, в котором просил отпустить его из органов ОГПУ «для рабо­ты в качестве рабочего на завод (не возражаю в НКПЭсовский)». Свою просьбу начальник Секретного отдела аргументировал тем, что «дела в СО ГПУ без меня пойдут неплохо, так как основные противники: с.-р (эсеры), попы опрокинуты надолго и всерьез, отпор меньшевикам сто­ит на пути к последнему разгрому и думаю, что не позже ноября-декабря месяца можно будет собрать легальный меньшевистский съезд по ликвидации остатков этой партии»[109] .

Дзержинский, параллельно ВЧКТПУ возглавлявший Наркомат пу­тей сообщений, удовлетворил просьбу своего соратника. Самсонова на­значили заместителем председателя правления Белорусско-Балтийской железной дороги. На службу в органы госбезопасности он уже не вернулся и благополучно пережил ежовский террор 1936—1938 годов про­тив чекистов-дзержинцев.

После отъезда Самсонова в Минск в жизни Андреевой появился но­вый мужчина — Молчанов.

Под предлогом проверки политизолятора ОГПУ Александра Азарь­евна приехала в Тобольск, где Тучков, будучи заместителем Полномоч­ного представителя ОГПУ по Уралу, занимался розыском спрятанных в 1918 году тобольским епископом Гермогеном сокровищ находившего­ся в Тобольске в ссылке бывшего российского императора Николая II.

Благодаря воздействию Андреевой на бывших монахинь Ивановско­го монастыря, эта секретная операция завершилась в ноябре 1933 года успехом: монахиня Марфа Уженцева выдала царские бриллианты «на сумму в 3 миллиона 270 тысяч 693 золотых рубля». Тогда же «кладоискательница из ОГПУ», возвратившаяся из Тобольска в Москву с дра­гоценной добычей, доложила назначенному в ноябре 1931 года началь­ником Секретно-политического отдела ОГПУ Молчанову о ценностях Сибирского белого движения и драгоценной церковной утвари, сокры­тых колчаковцами в таежных урманах Среднего Приобья и предгорьях Приполярного Урала. С тех пор их вожделенной тайной целью стало об­ладание этими сокровищами.

Для достижения этой цели Андреевой удалось восстановить на че­кистской службе Валка, уволенного в 1925 году за ведомственные злоу­потребления и работавшего скромным служащим госбанка в Херсоне. Через возможности Молчанова Валка продвинули в Заднепровье и на­значили начальником Пятихатского райотдела НКВД. Там он разыс­кивал золото Махно, которым тот обещал поделиться с Самсоновым за организованный ему чекистский коридор - по нему Махно, пресле­дуемый красной конницей Буденного, бежал в Румынию. Назвать ме­ста драгоценных тайников Махно не успел, или не захотел. Обманул вновь чекистов и умер в Париже в нищете. Ценности у него, конечно, были. И немалые. Как иначе он мог создать в Елизаветграде конвейер по производству многих сотен знаменитых махновских тачанок, воору­женных пулеметами, содержать людей и лошадей, кормить их и посто­янно пополнять боезапасы. Во время секретной командировки на Укра­ину в 1919 году вместе с Самсоновым Андреева выяснила доходные статьи «бюджета» Махно. Самым стабильным источником дохода были «налоги», которыми батько Махно облагал население занятых им сел и деревень. Размеры поборов жестко соответствовали материальному положению «налогоплательщика». Крестьяне победнее платили дань продуктами и самогоном, а с зажиточных жителей Заднепровья брали деньги и ценности. К ним приплюсовывали грабежи пассажирских по­ездов и экспроприации богачей, два обоза с золотом белой армии Дени­кина, захваченных махновцами у местечка Синельниково, и сокровища, перешедшие к Махно от атамана Григорьева, ограбившего Одесский го­сударственный банк: 124 килограмма золота в слитках, 238 пудов серебра и почти полтора миллиона рублей золотыми монетами царской чеканки.

Да и то «золото Ленина», которое Самсонов и Андреева сами пере­дали Махно на борьбу с немецко-австрийскими оккупантами, он не успел истратить, потому что в то время уже уходил с Украины.

Не оставляла Александра Азарьевна без внимания и безлюдные ме­ста в Среднем Приобье и на Приполярном Урале, где оборвался золо­той след вывезенных осенью 1919 года из Тобольска ценностей Сибир­ского белого движения и драгоценной церковной утвари. В их розыске она использовала Яковлева-Мячина. Того самого уфимского боевика, который по заданию председателя ВЦИК Свердлова с мандатом особо­уполномоченного, подписанным Лениным, доставил в апреле 1918 года из Тобольска в Екатеринбург бывших царя Николая II, царицу Алексан­дру Федоровну и царевну Марию. После расстрела всей царской семьи в ночь с 16 на 17 июля 1918 года в подвале горного инженера Ипатьева Антон, такова партийная кличка Яковлева-Мячина, служил в войсках Комуча (комитета учредительного собрания) и Колчака, отступил с ним в Китай, где тайно работал на ОГПУ до 1927 года. Возвратился в Мо­скву вместе с полковником Кобылинским, комендантом дома в Тоболь­ске, в котором содержался в ссылке Николай II и его домочадцы. Счита­лось, что бывший полковник знал тайну царских сокровищ, спрятанных в окрестностях тобольских монастырей. Кобылинского расстреляли, а Яковлева под фамилией Стоянович отправили на 10 лет на строи­тельство Беломорско-Балтийского канала. В 1933 году его по протек­ции Андреевой освободили из заключения и определили на должность коменданта Осиновского лагеря в распоряжение начальника Томского оперсектора, в зону оперативного обслуживания которого входила тер­ритория Ваховского-Ларьякского остяцкого туземного района. И когда от них поступило донесение о появлении в этих местах знавшего тайну колчаковского клада бывшего начальника Тюменского губотдела ГПУ Долгирева, ставшего руководителем Нижне-Иртышского государствен­ного пароходства, то на встречу с ним под предлогом совместной охоты срочно отправился сам Молчанов, служивший когда-то с Долгиревым в Чечне. Начальник СПО НКВД Молчанов возвратился в Москву, а Долгирев погиб на охоте в результате несчастного случая — тайна сокровищ, спрятанных в лабиринте притоков таежной реки Вах, была сохранена.

Между «советским Зубатовым» и его помощницей по чекистскому кладоискательству отмечалось полное взаимопонимание. Претендовав­шая на близость к шефу советского политического сыска Боевая Эльза Грундман, отвергнутая им в пользу Андреевой, покончила жизнь самоу­бийством. Другую соперницу — Марианну Герасимову, первую жену из­вестного писателя Юрия Либединского, возглавлявшую в СПО НКВД отделение, следившее за творческой средой (литература, печать, театр, кино), удалось уволить из органов госбезопасности за «непонимание использования оперативных средств для вскрытия враждебных элемен­тов среди представителей интеллигенции...»[110].

В ноябре 1935 года при присвоении персональных званий сотруд­никам НКВД Молчанов получил «генеральское» звание комиссара гос­безопасности 2-го ранга, а Андреева — майора госбезопасности и ста­ла единственной женщиной среди высшего начальствующего состава НКВД. Тогда же она переехала в Дом на набережной на улице Серафи­мовича (дом 2, квартира 401), построенный для партийной, советской, военной и чекистской элиты[111]. Все складывалось как нельзя лучше. И вдруг рухнуло: в НКВД началась «чистка».

28 ноября 1936 года Молчанова откомандировали в Минск нарко­мом внутренних дел Белоруссии. Через два месяца его арестовали. Но­вый начальник СПО НКВД комиссар госбезопасности Владимир Кур­ский[112] с самого начала дал понять, что не намерен работать с кадрами своего предшественника Молчанова.

Андреева, освободив должность помощницы начальника СПО, перешла в аппарат особоуполномоченного (ведомство собственной безопасности в НКВД) Тучкова. Того самого «удушителя» РПЦ, с ко­торым она искала в Тобольске сокровища экс-императора Николая II. Она еще успела при помощи Тучкова спасти от неминуемого расстрела во время «национальных операций» по приказу НКВД № 00485 эстонца Карла Гансовича Валка. Его удалось перевести в марте 1938 года в рас­поряжение непрестижного для кадровых чекистов Управления Ухто-Печорскими лагерями НКВД. Тогда Александра Азарьевна не пред­полагала, что, спасая жизнь бывшего краснофлотца десантного отряда Волжско-Каспийской военной флотилии и начальника Пятихатского райотдела УНКВД Днепропетровской области Валка, она спасла и свою жизнь. Точнее — продлила ее.

Через два месяца после отъезда Валка с Украины в Коми АССР Анд­рееву уволили из НКВД «по болезни». 5 декабря 1938 года, уже при но­вом наркоме Берии (Ежова сняли 25 ноября 1938 года), ее арестовали. 4 мая 1939 года Военная коллегия Верховного суда СССР осудила быв­шую помощницу начальника СПО НКВД на пятнадцать лет лишения свободы. Ее обвинили «в участии в антисоветской террористической организации, действовавшей в органах НКВД, в проведении по зада­нию Молчанова глушения сигналов о существовании в Москве контр­революционного военно-фашистского заговора предателя Тухачевско­го и умышленного представления дел на сокращение сроков наказания право-троцкистским кадрам».

В одном из заявлений на имя Берии она подчеркнула: «Знавшие меня по моей работе в ВЧК-ОГПУ-НКВД создали для меня в следствен­ной тюрьме невыносимую обстановку»[113].

Следствие интересовалось участием Андреевой в чекистском кладоискательстве. Но Александра Азарьевна, помня предостережения Мол­чанова, показала, что это «побочное направление деятельности СПО ОГПУ-НКВД курировал лично начальник отдела, и она не знает, где находится его личный архив с описаниями драгоценностей, тайников и схем подходов к ним».

А потом был пересыльный лагерь НКВД в Котласе, где она встре­тилась с комбригом Бессоновым (звание майора госбезопасности соот­ветствовало армейскому званию комбрига). Бывший порученец первого замнаркома НКВД командарма 1-го ранга Фриновского знал, чем зани­малась помощница начальника СПО, так как неоднократно участвовал в войсковом обеспечении кладоискательства.

О чем они говорили на лагерном этапе (тогда мужчины и женщины еще содержались вместе), неизвестно. Только вскоре Бессонова освобо­дили и отправили на службу в Красную армию начальником штаба 102-й стрелковой дивизии.

Прощаясь с Андреевой, восстановленный в звании комбрига Бессо­нов знал, что ее направляют с учетом медицинского образования фельд­шером в сельхозлагерь НКВД «Кедровый Шор».

Вот почему, провожая в июне 1943 года десант из числа завербо­ванных немцами советских военнопленных, Бессонов указал на карте Коми АССР Кожвинский район, а местом высадки отметил точку в три­дцати километрах от поселка Кедровый Шор. А среди добротно изго­товленных в гитлеровском разведоргане «Цеппелин-норд» фиктивных документов имелись удостоверения личности с печатями «Народный Комиссариат Внутренних Дел. Главное Управление Государственной Безопасности» и три фотографии... майора госбезопасности Андрее­вой-Горбуновой Александры Азарьевны.

Но руководитель созданного немцами из пленных командиров Красной армии Политического центра борьбы с большевизмом ком­бриг-предатель Бессонов не знал, что у бывшего колчаковского офице­ра Николаева была своя топографическая карта северной республики и собственный секретный маршрут.

Командир сформированной немцами из советских военноплен­ных разведывательно-диверсионной группы Николаев был ког­да-то Владимиром Николаевичем Смирновым. Уроженец Тобольска, прапорщик пулеметной команды Северного отряда 25-го Тобольского полка 1-го Средне-Сибирского корпуса хорошо знал места предстоя­щего десантирования.

Когда в конце марта 1919 года в районе Усть-Кожвы соединились вой­ска Северного и Восточного фронтов белых, отряд, в котором служил Смирнов-Николаев, был развернут в Троицко-Печорске в отдельный Сибирский Печорский полк.

После внезапного ухода колчаковцев из Коми края прапорщик Смирнов задержался в родном городе, где получил приказ уполномо­ченного по охране государственного порядка и общественного спокой­ствия в Тобольском уезде штабс-капитана Киселева охранять со своими пулеметчиками погрузку на эвакуационные пароходы «народных свя­тынь и ценностей банка, казначейств и сберегательных касс». На паро­ходах «Ростислав» и «Пермяк» находились и «серебряная вызолоченная рака из-под мощей Иоанна Тобольского, и реликвии Сибирского белого движения — ордена “Освобождение Сибири” и “Возрождение России”».

Из-за ранней зимы речной караван добрался лишь до села Тундрино Сургутского уезда. Здесь Киселев и Смирнов сдали по описи вывезен­ные из Тобольска ценности уездному уполномоченному Министерства снабжения и продовольствия Пирожникову и начальнику местной кол­чаковской милиции Волкову, после чего отступили по зимнику на На­рым. Уже в Томске офицеры доложили командующему 1-й Сибирской армией генерал-лейтенанту Пепеляеву о непредвиденных погодных ус­ловиях на речном эвакуационном пути. Потом сопровождали Пепеляе­ва до Харбина и вместе с ним участвовали в якутском десанте.

Высадившись 6 сентября 1922 года в Аяне, Пепеляев отправил Ки­селева и Смирнова через Енисейскую губернию к местам сокрытия вы­везенных из Тобольска ценностей. Большая часть их оказалась к тому времени на Приполярном Урале, где еще действовали остатки повстан­ческих отрядов метеоролога Сухих, высланного в Обдорск из Польши еще в 1914 году по подозрению в шпионаже в пользу Австро-Венгрии, и поручика Алексея Рочева.

В последнем бою с березовскими и обдорскими чекистами, о кото­ром сообщала 26 октября 1922 года в статье «Ликвидация бандитизма на Севере» тюменская газета «Трудовой набат», уцелел только прапор­щик Смирнов. Надежно спрятав доставшиеся ему в местечке Мака Юган два больших и три маленьких ящика с золотом в предгорьях Приполяр­ного Урала и отметив место тайника на карте, он на тех оленях, кото­рые, по газетному сообщению, «были растеряны по тундре», вместе с проводниками из повстанцев-зырян бежал в Финляндию. Возвращать­ся таежными тропами в Якутию уже не имело смысла: в ночь с 17 на 18 июня 1923 года дружина генерала Пепеляева сложила оружие[114].

Бежать за границу на Севере удавалось даже заключенным лагерей ОГПУ-НКВД. Об этом свидетельствовали сообщения иностранных информационных агентств. Так, в «Бюллетене не для печати» № 320 (иностранная информация ТАСС от 9 ноября 1929 года, лист 6) поме­щено сообщение о побеге из Соловков: «Агентство «Рейтер» сообщает из Гельсинфорса, будто финляндская пограничная стража задержала на лапландской границе 13 лиц (среди которых одна женщина), бежав­ших, по их заявлению, из заключения на Соловках. По словам задержан­ных, они работали на лесных работах и бежали, оглушив ударами трех человек из надзиравшей за ними стражи. Финляндским пограничным властям приказано следить за тем, не появятся ли новые беглецы».

Смирнов, ставший в VII финляндском подотделе Русского общево­инского союза (РОВС) Николаевым, пытался во время Советско-фин­ской войны 1939—1940 годов вернуться за оставленными на Приполяр­ном Урале сокровищами. Для этого с бежавшим из СССР в 1928 году помощником Генерального секретаря ЦК РКП(б) Сталина Бажановым предложили маршалу Маннергейму сформировать из пленных красно­армейцев антисталинскую Русскую народную армию (РНА). Наилучшим участком фронта для использования отрядов РНА Смирнов-Николаев и Бажанов считали северный берег Ладожского озера — для того, что­бы перерезать железную дорогу Ленинград — Мурманск и в перспективе ориентироваться на освобождение заключенных Беломорско-Балтий­ских и Ухто-Печорских лагерей НКВД.

Авторы плана обоснованно предупреждали: «Никто не может гаран­тировать, что именно так гладко и произойдет, но поскольку все элементы положения поддаются учету, все это представляется вполне возможным».

Они делали ставку на красноармейскую массу и младший команд­ный состав, в населении — на колхозное крестьянство и интеллигенцию, в номенклатуре — на скрытых антикоммунистов в советской иерархии. Участие белых офицеров из РОВС представлялось им обязательным, так как «пленные лейтенанты и старшие лейтенанты, по форме прапор­щики и поручики, а по существу унтера и никому не доверить и взвода».

Однако маршал Маннергейм, бывший генерал Русской импера­торской армии, скептически отнесся к таким начинаниям: «Если они пойдут с вами — организуйте вашу армию. Но я старый военный и со­мневаюсь, что эти люди, вырвавшиеся из ада и спасшиеся почти чудом, захотели бы снова в этот ад вернуться».

Тем не менее, разрешение на формирование РНА было получено, и Смирнов-Николаев с Бажановым посетили лагерь, где содержались пятьсот военнопленных, взятых в боях севернее Ладоги, и отобрали из них 450 (!) добровольцев, в подавляющем большинстве рядовых крас­ноармейцев и сержантов. Пленные командиры проявили больше апа­тии и опасения за жизнь оставшихся в СССР родных и близких, поэтому начальствующие должности были укомплектованы с помощью членов финляндского подотдела РОВС. Одним из двух стрелковых отрядов ко­мандовал произведенный в капитаны Смирнов-Николаев. В единствен­ном бою с советскими войсками в марте 1940 года к нему перебежало и сдалось «человек триста красноармейцев».

«Заслуживает особого интереса тот факт, — отметил он в своем от­чете о результатах операции на фронте, — что когда красноармейцев, выразивших желание поступить в русские народные отряды, спросили, с какими начальниками они желают идти на войну, с лицами из команд­ного состава Красной армии или с белыми офицерами-эмигрантами — они все выразили желание, чтобы ими командовали «белые офицеры»[115].

Добраться до спрятанных на Приполярном Урале сокровищ возглав­лявший добровольцев РНА из числа пленных красноармейцев колчаков­ский офицер Смирнов-Николаев не успел. Прорыв советскими войсками основной оборонительной полосы «линии Маннергейма» на Карель­ском полуострове не оставлял сомнений в исходе войны — ее временные рамки оказались слишком краткими, чтобы оказаться в заветном месте.

Вторая мировая война и нападение гитлеровской Германии на Со­ветский Союз дали ему еще одну возможность достичь своей цели. Хотя мечтам русских добровольцев из числа белых эмигрантов и советских военнопленных о борьбе с коммунизмом на просторах России немцы сразу же положили предел. Поэтому РОВС как антикоммунистическая сила ничем себя не проявил. Лишь одиночки-офицеры на свой страх и риск пробивались в Россию вопреки препятствиям со стороны гитле­ровских властей, не пускавших эмигрантов на оккупированные терри­тории Советского Союза.

Осенью 1942 года, когда немецкая пропаганда вовсю трубила о па­дении Сталинграда и крушении СССР, Смирнов-Николаев появился в Прибалтике, где предложил Бессонову, ставшему руководителем Политического центра борьбы с большевизмом (ПЦБ), организовать выброску массированного десанта в районы компактного расположе­ния исправительно-трудовых лагерей НКВД с целью освобождения заключенных, их вооружения и последующего создания на Севере, в Заволжье и на Урале антисталинского и антигитлеровского фронта. Бессонов довел эту идею, выдав ее за свою, до немецкого командова­ния, не развивая перспективы превращения восстания заключенных лагерей НКВД в освободительную войну с иноземными захватчика­ми. Смирнов-Николаев против такого присвоения авторства десант­ной операции за Урал не возражал. Потому что его замысла — найти спрятанные в предгорьях Приполярного Урала ордена «Освобожде­ние Сибири» и «Возрождение России» и использовать эти реликвии как символы освободительного движения — не знал никто. Ни немцы, ни сдавшийся в плен комбриг Бессонов.

В 1942 году гитлеровское военное командование отклонило предложение Бессонова десантировать за Урал сформированный из советских военнопленных пятидесятитысячный «русский экс­педиционный корпус». Тогда немцы еще верили в «гений» фюрера и несокрушимость верхмата, в его способность одержать победу без чьей-либо помощи. Но больше всего они боялись возникновения независимой вооруженной русской силы, да еще где-то за Уралом, то есть вне всякого контроля.

Как ни горько сознавать, но для фашистской разведки и пропа­гандистских служб рейха трудность состояла не столько в организации антисоветских вооруженных формирований, сколько в сдерживании, разложении и даже подавлении попыток создания независимых сил по освобождению России от сталинского режима. Впервые в истории Российского государства (не считая княжеских междоусобиц) русская ар­мия воевала на стороне противника. Не было недостатка и в претенден­тах на роль «вождя» антибольшевистского освободительного движения.

Только после разгрома 6-й немецкой армии генерал-фельдмарша­ла Паулюса в Сталинграде перед началом нового летнего наступле­ния в районе Курска и Белгорода руководство организованного в мар­те 1942 года в составе Главного имперского управления безопасности (РСХА) разведывательно-диверсионного органа под условным названи­ем «Цеппелин» решилось на заброску в Коми АССР десантной группы Смирнова-Николаева. Бессонов отметил на карте место высадки десан­та и приказал захватить сельхозлагерь НКВД «Кедровый Шор», освобо­дить содержавшуюся в нем Андрееву-Горбунову, выйти на связь с развед­центром и подготовить плацдарм для приема новых десантных групп.

У Смирнова-Николаева был свой план действий. После приземле­ния в ночь с 6 на 7 июня 1943 года на левом берегу речки Вой-Вож в трид­цати километрах от сельхозлагеря, в местечке, называемом «Развилки» (там расходились речки Лунь-Вож и Вой-Вож и находилось отделение сельхозлагеря, где заключенные заготовляли сено и пасли молодняк) он предложил своему заместителю Годову изменить утвержденный Бессо­новым маршрут.

Но бывший колчаковский офицер, считавший, что «среди идущих к нам не будет (или почти не будет) идущих с задней мыслью перебе­жать к советам: все красноармейцы хорошо понимают, что таким пере­бежчикам советы не поверят и что они будут расстреляны», был убит. Кто застрелил командира группы, имевшего изготовленные в немецком разведоргане «Цеппелин-норд» документы капитана 65-го стрелкового полка войск НКВД Николаева Владимира Николаевича? Каков мотив убийства? Куда делась его карта с нанесенным на ней маршрутом к тай­нику с ценностями Сибирского белого движения?

Писатель Рекемчук в своей повести «Б7-Б7 выходит из игры» назвал стрелявшим в Николаева радиста Одинцова:

«Одинцов и Доронин прыгнули с самолета почти одновременно и приземлились рядом — вернее повисли на ветвях соседних деревь­ев. Пришлось обрезать кинжалами стропы и спускаться вниз, обдирая до крови руки, в клочья изодрав летные комбинезоны.

— Живой?

— Живой.

— Ну, с приездом!..

Где-то поблизости трижды пропел рожок: Николаев подавал услов­ный сигнал сбора.

Одинцов вынул из кобуры “парабеллум”, отвел предохранитель и переложил револьвер в карман брюк.

— Ты — что? — нахмурился Доронин.

— Ничего... Как только увижу — пристрелю: ахнуть не успеют. А по­том пойдем искать своих...

Доронин задумчиво покачал головой:

— Нельзя стрелять. Нужно живым его взять, доставить к своим живого.

— А как ты это сделаешь?

— Поговорим с остальными. Обезоружим. Выходить из лесу надо всем вместе...

Настойчиво сигналил рожок».

И дальше — у костра: «...Доронин не успел даже заметить, как Один­цов выхватил из кармана “парабеллум” и выстрелил сквозь марево ко­стерного дыма. В ту же секунду грохнул ответный выстрел. Николаев тенью метнулся в сторону и побежал, петляя, как заяц, к ближнему ель­нику. Рукой он держался за левое плечо, очевидно, пробитое пулей.

— А-а, черт!.. — выругался Одинцов: шнур его пистолета зажало между патронником и взводной рамой, второй выстрел не получил­ся. Но уже было поздно — фашист-подранок скрылся в чащобе. Оттуда еще два раза хлопнули выстрелы — пуля с комариным писком пролетела возле уха Доронина.

— Все равно — возьмем!.. — крикнул Одинцов. И разметав сапогами головни костра, бросился к ельнику.

Доронин сорвал с плеча автомат, побежал рядом с товарищем, на ходу полоснул очередью по кустам. Уже из лесу оглянулся: разбро­санные головни тлели, наполняя округу желтым чадом. На опушке не было никого...»

Но вохровец Лазарев, участвовавший в задержании десантников, утверждал, что на его глазах Николаева убил выстрелом из автомата Доронин. В докладной записке наркому НКВД Коми АССР об «обсто­ятельствах ликвидации десанта» отмечено: «...один из десантников, по фамилии Николаев, был убит своими соучастниками». В донесении Берии — никаких подробностей убийства Николаева: «...при перестрел­ке два десантника убиты, десять сдались».

На допросе Годов показал: «После высадки мы договорились убить Николаева, и радист Одинцов первый стрелял в него, но только ра­нил, а затем другие, т.е. Кузьмичев, Жуков, Куликов и Скворцов (это вымышленные фамилии для школы) добили Николаева из автоматов. Сделано это было для того, чтобы он не мешал нам добровольно сдать­ся органам НКВД».

Убитых десантников (Николаева и Куликова) похоронили не на ме­сте приземления, как позднее утверждал Лазарев, а на лагпункте «Раз­вилки» сельхозлагеря «Кедровый Шор» Инталага НКВД, на опушке леса на расстоянии триста метров к северо-западу от расположения лаг­пункта 10 июня 1943 года.

В акте указано: «...труп Николаева — мужчина среднего роста, во­лосы русые, глаза закрыты, одет в нательное белье, имеет несколько пулевых ранений в области груди и головы...; труп Куликова — мужчина среднего роста, волосы темно-русые, глаза темно-карие, одет в воен­ную гимнастерку армейского образца с красными петлицами, имеет пулевое ранение в голову, входное отверстие в области лица, а выход­ное — в затылке...»

Акт подписали начальник Кожвинского РО НКВД старший лейте­нант госбезопасности Калинин и фельдшеры из сельхозлагеря НКВД «Кедровый шор» Магина и... Андреева.

Забрасывая могилу убитых диверсантов комьями болотистой земли, бывший майор госбезопасности не знала, что они были десантированы здесь для ее освобождения.

Вероятнее всего, Николаева застрелил находившийся с ним в месте сбора десантников Годов, по фиктивным документам — старший лей­тенант 65-го стрелкового полка войск НКВД Павлов Михаил Констан­тинович, которому Бессонов поручил следить за командиром группы. Не дождавшись после приземления проводника — переводчика с языка коми Доронина и радиста Одинцова, которые сразу же отправились искать ближайший лагпункт НКВД, Годов принял предложение Нико­лаева идти по его карте к Аранецкому волоку и дальше к тайнику с со­кровищами. Но когда началась стрельба и среди десантников возникла паника, Годов разрядил свой автомат в Николаева, спрятал карту и сдал­ся вохровцам, рассчитывая таким поведением заслужить прощение и когда-нибудь продолжить самостоятельно поиски клада.

Расчет Годова оказался верным: в сельхозлагерь НКВД «Кедровый Шор» нагрянуло всевозможное партийное, советское, чекистское и ла­герное начальство, которое обезумело от вида упавших с неба, в бук­вальном смысле этого слова, трофеев, а также — от ожидания высоких наград «за героизм и мужество, проявленное при ликвидации вражеско­го десанта».

В кабинете директора совхоза «победители» устроили пьянку, кото­рая продолжалась до утра 9 июня. Делили первые трофеи: «...пистолет “Парабеллум” и 10000 рублей, отобранные у радиста Одинцова “подари­ли” заместителю наркома НКВД Коми АССР Корнилову...»

А 9 июня в Кедровый Шор доставили сброшенный с двух немецких самолетов груз:

«- автоматы, всего 12 штук, из них: 5 советских (ППШ) и к каждому по одному магазину; 7 немецких и к каждому по 6 магазинов и одна ма­шинка для автоматической набивки патронов;

— пистолеты «Парабеллум» — 12 штук, из них 11 новой системы и один принадлежавший лично Николаеву;

— револьверы «Наган» — 48 штук;

— пистолеты чешские — 5 штук;

— ручной пулемет ДП — один и к нему 7 дисков;

— ротный миномет — один и к нему 2 ящика мин;

— патроны — 10 тыс. штук;

— взрывчатые вещества: тол в шашках около 300 кг, термический порошок со спецкапсулой, магнитные шашки, электронные бомбы, зажигатели замедленного действия, бикфордов шнур, запалы, гранаты разных систем;

— ракетницы с ракетами разных цветов — 5 штук;

— компас — 5 штук;

— бинокли — 2 пары;

— очки — 12 пар;

— лопаты саперные — 5 штук;

— фонари — 12 штук и к ним 100 шт. батарей, из них 4 фонаря с цвет­ными стеклами;

— прожекторные лампы (карманные) — 3 штуки и к ним 30 батарей;

— французские кинжальные ножи — 12 штук;

— фотоаппарат с двумя коробками запасных лент;

— радиостанция с динамо-машиной (на раме ножного действия);

— аптека с хирургическими инструментами;

— часы-будильник;

— карманные часы — 4 штуки;

— часовые механизмы для взрывания — 2 штуки;

— топоры — 4;

— пилы — 2;

— бритвы опасные — 5;

— ручки автоматические — 6;

— планшеты кожаные — 2;

— запасные сапоги — 2 пары;

— валенки — 10 пар;

— унты меховые — 2 пары;

— полушубки — 12 пар;

— шапки-ушанки — 12 пар;

— белье — 12 пар;

— ранцы — 12 штук;

— сумки вещевые — 12 штук;

— котелки алюминиевые — 12 штук;

— денег советских 270 тысяч рублей;

— 100 штук продовольственных пакетов-пайков: в каждом пакете 400 г шоколада (4 плитки), 3 тюбика лимонной кислоты, энергетиче­ские таблетки — 2 пачки по 6 шт.; пирожное — 1 тюбик; печенье-гале­ты — 2 мешочка; колбаса — 200 г; шпик-сало — 2 куска; кофе с сахаром прессованное — 1 пакет; 5 коробок консервированного мяса и соя; ром 40° — одна фляжка; сигареты — 3 пачки по 10 шт. и спичек 1 коробка. Да еще 400 пачек махорки и коробка сухого спирта (около 100 таблеток). Такой пакет рассчитан на одного человека на 2—3 дня».

Банкет и дележ трофейного оружия, денег и имущества продол­жались. Выпивали, закусывали, курили... Торопились: из Москвы в Ухту спецрейсом летел заместитель начальника созданной 14 апреля 1943 года еще одной спецслужбы — Главного управления контрразвед­ки наркомата обороны «Смерш» (сокращение «Смерть шпионам») ге­нерал-лейтенант Мешик[116]. Смерш возглавлял новый фаворит Сталина генерал-полковник Виктор Семенович Абакумов. Пользуясь расположе­нием Верховного главнокомандующего и подчиняясь только ему, Абаку­мов добился передачи в свое ведомство всех радиоигр с противником (кроме игры «Монастырь», «Курьеры» и «Березино», проводившихся 4-м управлением НКВД генерал-лейтенанта Судоплатова).

Мешик прибыл в Коми АССР для организации радиоигры «Пов­станцы», чтобы поддержать у разведцентра «Цеппелин-норд» и у комбрига-предателя Бессонова уверенность в том, что заброшенная им в глубокий советский тыл десантная группа работает вполне активно.

Для систематических передач противнику ложной информации планировалась использовать сдавшихся без сопротивления Одинцова, Доронина и Годова. Для этого республиканские чекисты и вохровцы передали предназначенных к радиоигре агентов в отдел контрразведки «Смерш» Архангельского военного округа, возглавляемого подполков­ником Головлевым. Следствие вели заместитель начальника следствен­ного отдела ОКР «Смерш» АрхВО капитан Рюмин[117] и будущий извест­ный писатель младший лейтенант Абрамов[118].

Через несколько дней к Мешику присоединились начальники отде­лов ГУКР «Смерш»: 3-го (борьба с вражеской агентурой и парашютны­ми десантами противника) полковник Утехин[119], 6-го (следственного) полковник Леонов[120] и 11-го (шифровального) полковник Чертов[121].

По официальной информации, радиоигра «Повстанцы» была нача­та 22 июня и продолжалась до 14 декабря 1943 года[122].

Но когда радист Одинцов вышел на связь с разведцентром в Риге, там заподозрили неладное. Посылались вопросы: «Куда приземлились? Где командир?» Смершевские радиоигроки ничего лучшего не придума­ли: «Приземлились в заданном районе. Николаев скончался от сердеч­ного приступа». Новый вопрос поверг в шок: «Дайте координаты места приземления по карте командира». Возникла заминка: где же эта карта? Среди переданных в ОКР «Смерш» АрхВО документов, изъятых у де­сантников, карты не было.

НКВД Коми АССР в Сыктывкаре запросил Кожвинский райотдел: «— Во время операции у вас в отделе осталась немецкая карта на русском языке. За этой картой к вам сейчас вылетит самолет. Немедленно доставьте эту карту на аэродром и передайте ее пилотам для доставки в Ухту находящемуся там генералу Мешику. Немцы заявляют, что карта была в планшетке командиры группы Николаева.

— В райотделе карты нет. Общая масса имущества и документов была доставлена в РО НКВД, причем планшетки и полевые сумки за­биты деньгами. Опись вещей и документов составлялась общая, и план­шетка могла быть не включена. Единственная надежда, что карту взял начальник ВОХР Инталага НКВД Котелевский. Результаты перегово­ров с ним сообщим дополнительно. Считаем целесообразным самолет пока не направлять.

— Не тратьте время на переговоры. Ищите карту. Доставьте ее на Кожвинский аэродром. На розыск карты даем вам один час».

Через час Сыктывкар получил телеграмму: «Подтверждаем, что в РО НКВД и РО НКГБ карты нет. Котелевский по телефону заявил, что он просил карту, но нарком тов. Кабаков ее ему не дал. Поэтому ищите карты у себя. Начальник РО НКВД Калинин. Начальник РО НКГБ Ачкасов»[123].

Злополучную карту тогда не нашли. Мешик из Ухты срочно напра­вил в Москву шифротелеграмму: «Необходимой карты у нас не ока­залось. Затребовал Архангельск, но и там нет карты, расчерченной на квадраты. Одну такую карту, известно, уничтожил Николаев. Вторая на русском языке с пометкой Годова, по-видимому, присвоена кем-то, как часы, фотоаппарат и другое, о чем Вам докладывалось. Сейчас эту карту разыскиваем... Прошу Вас через Коми АССР дать строгое указание тов. Кабакову о розыске всех попавших вещей».

Дальнейшего развития радиоигра «Повстанцы» не получила. Нем­цы перестали отвечать на сигналы Одинцова. 11 декабря 1943 года на­чальник 3-го отдела ГУКР «Смерш» подполковник Барышников доложил Абакумову: «Радиостанцию “Повстанцы” (Ухта) противник не вызывает уже в течение полутора месяцев. Попытки установить связь с центром нами положительных результатов не дали. Считаю, что дальнейшая ра­диоигра является нецелесообразной...»

Вину за провал радиоигры возложили на руководство НКВД Коми АССР. Годов рассказал смершевцам о вооружении и экипировке груп­пы, разграбленных и присвоенных местными чекистами и вохровцами. Приказом НКВД СССР от 24 августа 1937 года № 0061 была создана «комиссия по расследованию возможного мародерства при ликвидации вражеского парашютного десанта».

«Из ГУКР НКО «Смерш» поступили данные о том, что у вражеского парашютного десанта, выброшенного немцами в начале июня с.г. в ме­стечке «Развилки» Кожвинского района Коми АССР якобы была 5-ти км карта на русском языке, фотоаппарат, компасы, бинокли, что при окон­чательном описании в Кожве и при сдаче представителю ОКР «Смерш» АрхВО не оказалось...»

В результате расследования факты «мародерства» подтвердились. Нарком внутренних дел Коми АССР полковник госбезопасности Ка­баков, которому, как и партийному секретарю республики, достались трофейные «Парабеллумы», был освобожден от занимаемой должности и отправлен начальником милиции... в Крым «...за преступно-халатное отношение к учету, хранению материальных ценностей, мародерство и хищение трофейного имущества, принадлежавшего вражескому па­рашютному десанту». О награждении участников «ликвидации» этого десанта орденами и медалями не могло быть и речи.

Межведомственной склокой ловко воспользовался тридцатилет­ний заместитель начальника следственного отделения ОКР «Смерш» АрхВО капитан Рюмин. В рапорте на имя Абакумова он обвинил Мешика «в присвоении принадлежавшего Николаеву «парабеллума» (что со­ответствовало действительности) и его карты, на которой, по показа­ниям Годова, «были отмечены населенные пункты Коми АССР и особо подробно нанесены населенные пункты по реке Уса, также как Петрунь, Абезь, а по Троицко-Печорскому району Аранецкий волок...». По этой карте бывший колчаковский прапорщик Смирнов-Николаев хотел най­ти ценности, спрятанные на Приполярном Урале десять лет назад.

О характере возникших в связи с этим рапортом отношений меж­ду начальником ГУКР «Смерш» и его заместителем доложил Сталину 8 февраля 1948 года генерал-полковник Серов[124], который в 1943 году был заместителем наркома внутренних дел: «Мне Абакумов в 1943 году заявил, что он все равно когда-нибудь застрелит Мешика. Мешик это знает и остерегается...»[125]

Бдительного провинциального следователя Рюмина Абакумов при­казал откомандировать в Москву, не подозревая, что тот через несколь­ко лет станет его могильщиком.

2 июля 1951 года старший следователь Министерства государствен­ной безопасности подполковник Рюмин отправил Сталину письмо, в котором назвал министра Абакумова «опасным человеком для госу­дарства». Через два дня Рюмин был вызван к Сталину и в присутствии Молотова, Маленкова, Берии, Булганина доложил «о неблагополучном положении в МГБ со следствием по ряду весьма важных дел крупных го­сударственных преступников, а также присвоении Абакумовым трофей­ных ценностей». В тот же день всесильный министр был смещен со сво­его поста, арестован и позднее расстрелян. Принципиального Рюмина произвели в полковники, назначили начальником Следственной части по особо важным делам, а затем заместителем министра госбезопасно­сти. Сталин сказал: «Вот простой человек, а насколько глубоко понима­ет задачи госбезопасности». После окончания войны «трофейная ли­хорадка» охватила не только Абакумова, но и того же Серова, маршала Жукова и других высокопоставленных чекистов и военачальников.

Так, бывшие подчиненные Серова по Германии, генералы МВД Бе­жанов и Сиднев, арестованные МГБ, показали, что захватили в подвале Рейхбанка в Берлине более восьмидесяти миллионов рейхсмарок, кото­рые Серов и Жуков расходовали практически бесконтрольно.

На допросе Сиднев подтвердил, что «направляя трофейное иму­щество из Германии в Советский Союз для сдачи в фонд государства, Серов под прикрытием этого большое количество ценностей и вещей брал себе... Серов приказал мне все лучшие золотые вещи передавать ему непосредственно. Выполняя это указание, я разновременно передал в аппарат Серова в изделиях примерно 30 килограммов золота и других ценностей... Жена Серова и его секретарь Тужлов неоднократно приез­жали на склад Берлинского оперативного сектора, где отбирали в боль­шом количестве ковры, гобелены, лучшее белье, серебряную посуду и столовые приборы, а также другие вещи и увозили с собой... Серов вывез из Германии много добра, и я даже не могу представить, где он мог его разместить».

В конце 1947 года Абакумов арестовал адъютанта Жукова — пол­ковника Семочкина, который показал, что у маршала имеется целый чемодан с трофейными бриллиантами. По указанию Сталина Абакумов провел негласный обыск на московской квартире Жукова, где обнару­жил немалые запасы трофейных ценностей. Однако «разыскать и изъ­ять чемодан и шкатулку с золотом, бриллиантами и другими ценностя­ми не удалось». Нашли лишь семнадцать золотых часов, пятнадцать золотых кулонов и колец, две пары золотых серег с бриллиантами и кое-что по мелочам.

При обыске на квартире и даче самого Абакумова после его ареста 12 июля 1951 года изъяли шестнадцать мужских и семь женских наруч­ных часов, в том числе восемь золотых, около ста пар обуви, чемодан мужских подтяжек, 65 пар запонок, 22 фарфоровых сервиза, 78 худо­жественных ваз, огромное количество новеньких махровых халатов с эскизами экзотических стран и ящик с трофейным женьшенем, веро­ятно из Кореи или Маньчжурии[126].

Современные почитатели начальника Смерша считают, что он по сравнению со своими подчиненными жил не особо богато.

Когда в декабре 1951 года арестовали начальника Управления МГБ по Алтайскому краю генерала Карпенко, занимавшего в конце войны должность начальника отдела «Смерш» 5-й ударной армии, штурмовав­шей Берлин, то при обыске нашли у него четыре золотых портсигара, тридцать дамских и мужских золотых часов, несколько десятков золо­тых колец и подвесок с бриллиантами.

У бывшего начальника его секретариата майора Зобова и того боль­ше: до ста золотых часов и десятки платиновых, золотых и серебряных ювелирных изделий. Все эти ценности хранились у Зобова в авоське, подвешенной на гвозде в чулане.

Исключенный из КПСС и лишенный генеральского звания в 1955 году бывший помощник начальника ГУКР «Смерш» Болотин (Балясный) — с низшим образованием, «на фронтах Отечественной войны не был», однако награжден «зауспешную работу» орденами Кутузова 2-й степени, Красного Знамени, Красной Звезды и тремя Отечественной войны — не оставал от своего начальства.

В 1945 году во время командировки в Австрию Болотину в Вене был доставлен «смершевцами» ящик, в котором находилось свыше се­мисот пакетов с различными ценностями (золотые и платиновые изде­лия, драгоценные камни). «Эти ценности в полевую контору Госбанка Болотин, как приближенный Абакумова не сдал, в результате 110 паке­тов было похищено, но кем и при каких обстоятельствах установить не удалось».

Между тем Сталин разочаровался в своем выдвиженце Рюмине, обозвал его «шибзиком» и 14 ноября 1952 года перевел из МГБ в Ми­нистерство госконтроля страшим контролером. Через год Рюмина аре­стовали и расстреляли. Также поступили с министром внутренних дел Украины Мешиком и его покровителем Берией. Поэтому история с пропажей карты, принадлежавшей Николаеву и присвоенной после его убийства Годовым, но изъятой у того при за­держании, постепенно забылась. Эта карта вместе с другими документа­ми и имуществом десантной группы была доставлена в кабинет началь­ника сельхозлагеря НКВД «Кедровый Шор». Никто тогда не обратил на нее внимания — все делили свалившиеся с неба трофеи. Никто в пья­ном угаре не заметил, как эту карту поднял с пола своего кабинета трез­вый хозяин — капитан госбезопасности Валк. Тот самый Карл Гансович Валк, которого Андреева-Горбунова успела до своего ареста перевести в распоряжение Управления Ухто-Печорскими лагерями и назначить начальником сельхозлагеря «Кедровый Шор».

До той поры не имевший совершенно никакого опыта в области сельского хозяйства эстонец Валк тем не менее быстро освоился в но­вой для себя сфере деятельности и вывел захудалый сельхозлагерь (по легенде — совхоз)... в участники Всесоюзной сельскохозяйственной выставки в Москве.

О том, какой ценой достигались высокие производственные показа­тели, свидетельствует отчет капитана госбезопасности Валка за 1943 год: «Не рассчитывая на помощь извне, совхоз буквально поставил на ноги все живое. Решительно был пересмотрен весь контингент заключенных (всего 766). Все маломальски способные были привлечены в убороч­ные бригады. Мобилизован весь аппарат совхоза, хозобслуга, медпункт, члены семей вольнонаемных. В напряженные периоды работы все за­крывали на замок и выходили в поле. Эти меры, хоть и затормозили хозяйственную жизнь совхоза в других областях, но диктовались ответ­ственнейшими задачами плана...»

В операции по ликвидации десанта Валк показал себя достойно: не­медленно доложил о происшествии своему начальству и на самолете У-2 вылетел на разведку в район десантирования. В отличие от чекистского и вохровского руководства Коми АССР не участвовал в пьянках и деле­же оружия и имущества. В своем объяснении по поводу пропажи карты местности сослался на сообщение Лазарева о том, что «у десанта была изъята карта Коми АССР, на которой были нанесены мельчайшие пунк­ты и речки и сделаны пометки на некоторых районах, но на каком языке, и каков ее масштаб, ему неизвестно». Подтвердить или опровергнуть это объяснение Лазарев не мог: «26 августа 1943 года, его по ходатайству Вал­ка, перевели к новому месту службы за пределы республики».

Воспользоваться доставшейся картой Николаева, чтобы отыскать клад, Валк не успел. В марте 1945 года его откомандировали на родину, в Эстонию, в распоряжение Балтвоенморстроя НКВД, где он также достаточно быстро освоил особенности восстановления портовых соо­ружений в Таллине. Впрочем, методы лагерного сельхозпроизводства и транспортного строительства были одинаковыми: безжалостная экс­плуатация заключенных.

В каком-то приметном месте Вал к заложил свой тайник с картой, брать ее с собой опасался: в случае обнаружения могли возникнуть серь­езные осложнения по службе.

После отъезда Карла Гансовича в Эстонию фельдшер медпункта сельхозлагеря НКВД «Кедровый Шор» Александра Азарьевна Андре­ева-Горбунова не сработалась с его новым начальником и была отправ­лена на общие физические работы. В 1943 году ее признали инвалидом и Валк уже из Таллина хлопотал об освобождении по болезни бывшего майора госбезопасности, но руководство НКВД-МГБ отклонило его хо­датайство, как и все многочисленные прошения помощницы начальника СПО НКВД Молчанова.

Возвращение Валка в Коми АССР совпало с постановлением Сове­та Министров СССР от 21 февраля 1948 года за № 416—159 сс об орга­низации лагерей и тюрем со строгим режимом для содержания особо опасных государственных преступников, к которым отнесли и Андрее­ву-Горбунову.

17 июля 1951 года она умерла в поселке Абезь в лазарете лагпункта № 2 особого «Минерального» лагеря МВД «от остановки сердечной дея­тельности и дыхательного центра».

Последний документ в личном деле № У-853 заключенной Андре­евой-Горбуновой Александры Азарьевны гласил: «Труп, доставленный по месту погребения, одет в нижнее белье, уложен в деревянный гроб, на левой ноге умершей привязана дощечка с надписью (фамилия, имя, отчество), на могиле поставлен столбик с надписью “литер № И-16”».

А еще через два года, когда умер Сталин, начальник сельхозуправления Воркуто-Печорского ИТЛ полковник Валк уволился из органов МВД и исчез, превратившись... в клад.

Заявление

Генеральному секретарю ЦК ВКП(б) т. Сталину и наркому

НКВД т. Ежову от К. А. Стояновича

27 июня 1937 г.

Пишет осужденный Стоянович К.А. (Яковлев-Мячин). Родился я в 1886 году в семье крестьянина. В возрасте нескольких месяцев лишил­ся отца. В 1893 году семья перебралась в Уфу. С 11 лет начал работать «мальчиком» в магазине. С 1905 года принял участие в революционном движении. Активный участник уфимско-уральской боевой организации и всех ее выступлений. С 1907 года на нелегальном положении. Длитель­ная эмиграция с 1907 по 1917 год (Болонская школа. Бельгия. Возвраще­ние через Германию).

В Петрограде принимал самое активное участие в октябрьском пе­ревороте, затем — на Урале. Перевозил царя из Тобольска в Свердловск (комиссар перевозки). В 1918 году отступление из Уфы — фронт чехосло­ваков и нелегальное возвращение через фронт обратно в Уфу для рабо­ты в тылу.

В этом письме не место и не время говорить об истинных мотивах моего дальнейшего шага, но я беру голый факт своего проступка при воз­вращении в Уфу, а именно: в Уфе я обратился в комитет Учредительно­го собрания с письмом о раскаянии и легализации. С учредиловцами я не работал. Через два месяца при разгроме учредиловцев был аресто­ван колчаковцами и увезен в Сибирь, откуда бежал в Китай, где прожил до 1927 года, ведя в Китае революционную работу. При возвращении в 1927 году в Москву я был осужден на 10 лет. За ударную работу на Бе­ломоро-Балтийском канале меня досрочно освободили в 1933 году с пол­ным восстановлением во всех гражданских правах. За свой поступок я нес кару тринадцать лет. Такова моя биография до освобождения из ла­геря. Подробно все это знает т. Андреева, которая вела мое дело. Я остал­ся работать в системе лагерей НКВД (Сиблаг — начальник Осиновского лагеря и Томского распределителя). Считался неплохим работником. Несколько раз премирован. Это могут подтвердить мои бывшие началь­ники т. Чудинов и капитан Подольский. Однако с 1936 года началось не­понятное для меня гонение. В сентябре месяце 1936 года во время мое­го отпуска меня уволили, потом снова взяли на работу, затем в 1937 году в марте месяце снова и окончательно уволили без объявления причин. Вокруг моего имени создали такую обстановку, что вот уже три месяца, как я не могу нигде получить себе работу. Куда бы я ни обращался, всюду меня первоначально с охотой брали на работу, а на другой день после получения справки из НКВД мне отказывали и не желали более со мной разговаривать. Если это только самостраховка руководителей этих ве­домств, то, очевидно, они забыли установки правительства и партии.

Если же в НКВД за мною значится еще какое-нибудь преступление (нельзя же допустить, чтобы за одно и то же преступление я снова нес наказание) то, следовательно, меня необходимо немедленно арестовать и вновь судить.

Я считаю, что тринадцать лет понесенного наказания, помимо вну­тренней, никогда не заживающей раны — сознание своего проступка в Уфе в 1918 году, — более чем достаточно, чтобы считать меня не только на бумаге, но и на деле перековавшимся.

А если раньше, когда меня судили, я был виновен, то в своем заявле­нии на имя ОГПУ я признал перед партией и правительством справедли­вым понесенное мною наказание.

Двурушником я никогда не был. На протяжении всего заключения и дальнейшей работы я честно стремился искупить свою вину перед Вами и категорически заявляю, что я ни в чем не виноват, за что бы меня следовало так жестоко наказать, как наказан я сейчас. Я прошу Вас дать срочное распоряжение расследовать мое дело и дать мне возможность жить и работать. Если я не получу ожидаемой от Вас защиты, то я буду везде и всюду, где бы я ни был, предметом постоянной травли, преследо­вания и изгнан с работы. Прошу защитить![127]

Заявление

М. И. Смирнова народному комиссару внутренних дел СССР Л. П. Берии с предложениями об улучшении снабжения лагерей

30 апреля 1941 года

На примере некоторых известных мне фактов из жизни лагерей считаю возможным довести до Вашего сведения о следующем:

Во-первых. Старые контингенты лагерного населения, прибывшие еще до 1937 года и в 1937—1938 годах, имеющие продолжительные сро­ки заключения (6—10 лет), систематически «доходят» до своего логиче­ского конца, увеличивая процент инвалидов не только категорийных, но и так называемых «забалансовых».

Снижение трудоспособности объясняется, конечно, многими при­чинами: неустроенностью жилищно-бытовых условий в первые годы поселения, плохим снабжением и низкокалорийным однообразным питанием и прочим. Но факт налицо: выполнять серьезную производс­твенную программу с таким народом трудно. Отсюда такие низкие про­центы выполнения производственных планов даже у лучших передовых исправ.-труд. лагерей.

Нынешний год, по ряду причин, будет еще более неблагоприятным для выполнения программы по лесу (очевидно, такая же картина в топ­ливных и других лагерях).

А ведь можно бы еще и из этого народа, именуемого сейчас ла­герным населением, выжать больше пользы для государства, — если не смотреть равнодушно, как он дохнет, — а принимать меры к сохра­нению не только его естественной жизнеспособности, а поддерживать в нем достаточно сил для физических работ лесорубов, навальщиков, возчиков, грузчиков, забойщиков, откатчиков, землекопов и пр.

В конце концов, государству выгоднее их стопроцентная работа, а не содержание их в стационарах, слабкомандах и пр.

Отсюда, прежде всего, необходимо укрепить снабженческий аппа­рат лагерей, выгнав оттуда всяких жуликов и прохвостов, спекулянтов и проходимцев, поскольку раз судившихся за растраты, воровство, под­логи, липовые документы, туфту, бытовое разложение и прочие дела. Почему всем таким, отмеченным знаком «длинного рубля» людям да­вать приют непременно в сбытснабженческих отделах лагерей. Пусть они работают на физических работах.

Затем, следует как-то усилить контроль за фактическим рационом заключенных, снабжением их обувью и пр.

Бесчисленные агенты — уполномоченные лагерных отделов обще­го снабжения закупают конскую колбасу, брынзу, сухофрукты, печенье, вина и прочую дребедень, — конечно, оправдывают «свое содержание», сами здорово зарабатывают в свой карман, но серьезного влияния на котловое довольствие они не оказывают, т. к. на заключенных их про­дукция поступает лишь в качестве платных блюд в дополнение к основ­ному котловому довольствию, состоящему все из той же исторической «баланды». Сидеть в четырех стенах на этой баланде можно, но вы­гонять фест-метры древесины, тонны угля и пр. продукцию — нельзя. А ведь у нас задача выжать из лагерного населения максимум товарной продукции.

Во-вторых, — совершенно недостаточное внимание оказывается развитию лагерного сельского хозяйства. Начальники лагерей смотрят на это дело, как на «назойливую муху», зная, что за провал сельскохозяй­ственной программы их в худшем случае «отечески» пожурят, ну пусть даже поругают, поставят на вид, но с работы, во всяком случае, не сни­мут. А вот за лес, уголь и прочие плановые работы не только снимут, но и под суд отдадут, ордена отберут, из партии исключат и пр. Потому, там — «основной план», а здесь — так, подсобное хозяйство (жили, мол, раньше и без него!).

Если останутся инвалиды (люди и лошади) — все равно их некуда де­вать, — можно их передать в сельхозы. А если, скажем, чтобы засеять, надо еще лес раскорчевать, где инвалиды эффекта не дадут — все равно полноценную рабочую силу не дадут. Пожмут плечами и на этом разго­вор окончат.

Все лагподразделения (за редким исключением) в первом кварта­ле на сельхозработах (вывозку навоза и торфа) не додавали рабочую и особенно тягловую силу. Продолжалось это ущемление сельского хозяйства и в апреле. Будет и в мае. В результате, запланированный тоннаж перевозок навоза и торфа не выполнен, отсюда неизбежное снижение урожайности.

Сейчас же происходит корчевка пней, без чего расширение посев­ной площади невозможно.

Сельхозинвентарем сельхозы обеспечены совершенно недостаточ­но. Поэтому приходится делать основной упор на мускульную силу, ло­паты, кирко-мотыги и пр.

Единственный выход — в резком повороте внимания начальников ла­герей к сельскому хозяйству лицом, а не спиной, как они смотрят на дело.

...Я не льщу себя надеждой, что эту докладную прочтет лично това­рищ Берия. Обычно, секретариат и окружающие т. Берия работники сразу распределяют почту по управлениям, не докладывая Наркому. Так уж везде заведено.

Но если бы случилось, что эту докладную прочтет т. Берия, я твердо уверен, что мои мысли, имея под собой фактическую основу, отражают типичное состояние дела в лагерях. И, безусловно, замечательный ор­ганизатор — большевик, ближайший друг и сподвижник т. Сталина, — т. Берия примет все необходимые решения, вытекающие из настоящей докладной записки.

ст. Ерцево, Северной ж.д. (Архангельская обл.), почтовый ящик № 233, до востребования, Смирнов Мирон Иванович

Резолюция: Тов. Наседкин. Ознакомьтесь и переговорите со мной. Берия. 5. 5. 41 г.

Пометка: Взято на контроль.

Примечание: Наседкин Виктор Григорьевич. (1905—1950). В ВЧК — ОГПУ — НКВД с 1921 г. В 1941—1947 гг. — зам. начальника и начальник ГУЛАГ НКВД — МВД СССР, комиссар госбезопасности 3-го ранга (1943), генерал-лейтенант (1945). С 1948 г. на пенсии.

ГАРФ. Ф. Р-9414. Оп. 1. Д. 26. Л. 25-30

Директива НКВД №73 начальникам исправитетельно-трудовых лагерей, наркомам внутренних дел республик и начальникам УНКВД краев и областей о принятии мер к охране лагерей в свя­зи с побегом заключенных из Воркутинского ИТЛ и нападением их на районный центр

27января 1942 г.

Совершенно секретно

24 января 1942 года 125 заключенных Воркутлага разоружили вое­низированную охрану лагеря, напали на районный центр Усть-Уса, за­хватили почту, прервали связь и, перебив охрану КПЗ, освободили 42 заключенных, из которых 27 присоединились к банде. В результате при­нятых мер убито одиннадцать бандитов и 32 задержано. Преследование продолжается. Среди работников охраны, НКВД и совпартактива име­ются убитые и раненые.

В целях предотвращения подобных случаев в других лагерях

приказываю:

1. Охрану лагерей привести в боевую готовность, усилив охрану наиболее опасных контингентов заключенных, складов оружия и про­довольствия, а также отдаленных и оторванных лагерных пунктов.

Личный состав охраны проинструктировать, предупредив, что за всякое нарушение службы и послабления бдительности виновные будут привлекаться к строжайшей ответственности.

2. Создать в лагерях и в лагерных подразделениях из наличного со­става военизированной охраны вооруженные маневренные группы.

3. Пересмотреть состав расконвоированных заключенных, приняв меры к немедленному законвоированию всех осужденных за контррево­люционные преступления и бандитизм.

4. Всех заключенных и бывших заключенных, судившихся за контр­революционные и бандитские преступления, занимающих в настоящее время должности начальников лагерных пунктов, командировок, под­командировок, колонн и т.д.; заменить вольнонаемными.

5. Начальникам оперативно-чекистиских отделов лагерей прове­рить осведомительную сеть и агентуру, принять меры к ее усилению и организовать работу по выявлению повстанческо-бандитских на­строений и намерений заключенных.

На основе имеющихся материалов арестовать всех проходящих по агентурным разработкам лиц, высказывающих террористические настроения, готовящихся к вооруженным побегам и бандитским выступлениям.

6. Предупредить начальников лагерей, начальников оперативно-че­кистских отделов лагерей, а также наркомов внутренних дел республик и начальников УНКВД краев и областей, на территории которых распо­ложены лагеря, что они несут полную и персональную ответственность за состояние охраны заключенных и постановку чекистско-оперативной работы в ИТЛ.

НКВД СССР. Л. Берия

Примечание: Воркутинский ИТЛ (Воркуто-Печорский ИТЛ, Воркутпечлаг, Воркутлаг, Воркутстрой) — организован 10 мая 1938 г. Дисло­кация: Коми АССР, г. Воркута. Производство: шахтное строительство, угледобыча, подготовка к промышленному освоению Харбейского мо­либденового месторождения, производство молибденового концентра­та Полярно-Уральским управлением комбината «Воркутауголь», про­должение строительства ж.д. Воркута — Хальмер — Ю, обслуживание судоремонтных мастерских в затоне «Кожва». Численность континген­та на 1 января 1942 г. — 28588 заключенных.

О событиях в Воркутинском ИТЛ см.: Осипова И.

Отряд особого назначения // Сопротивление в ГУЛАГе.

М.: Возвращение, 1992. С. 132—141

Акт

15 июня 1943 г. г. Сыктывкар

Нарком НКГБ Коми АССР полковник госбезопасности Иванова зам. наркома НКВД Коми АССР полковник госбезопасности Корнилов, зам. начальника отдела контрразведки «Смерш» Архангельского ВО подпол­ковник Мартыненко передали-приняли 10 парашютистов:

1. Годов Михаил Константинович

2. Макаров Алексей Иванович

3. Одинцов Андрей Аверьянович

4. Мурин Николай Алексеевич

5. Доронин Александр Гаевич

6. Лукович Василий Николаевич

7. Рефетовский Алексей Павлович

8. Пламозин Николай Степанович

9. Расулев Ахкамдин Вадертинович

10. Денисенко Алексей Каирович.

При них: 1) радиостаниция (в исправном состоянии) одна, 2) чемо­дан с документами и описью — один, 3) автомат ЭРН № 7439. Остальное вооружение и имущество, принадлежавшее парашютистам следует по ж. д. и будет передано представителям ОКР «Смерш» АрхВО на ж. д. станции Котлас.

Деньги в сумме сто тысяч руб. по распоряжению зам. наркома НКВД Корнилова в акт не включены, так как оставлены для наркомата для производства расчета, связанного с затратами по ликвидации пара­шютного десанта. Орудие, изъятое у парашютистов, по распоряжению зам. наркома НКВД СССР тов. Серова оставлено для пользования нар­комату НКВД Коми АССР.

Начальнику секретариата НКВД СССР т. Баранову

на № 3091 от 10.11.43 г.

От вражеского парашютного десанта, выброшенного немцами в районе сельхозлагеря «Кедровый Шор» Кожвинского района Коми АССР нами изъято оружие: автоматы ППШ — 5, автоматы ЭРН — 7, пи­столеты «Парабеллум» — 11, пистолеты «Вальтер» — 4, пулемет ручной ПД — 1, наганы — 22.

Этим оружием пользуются: автоматы —

1. Кожвинский РО НКВД — ППШ — 3 шт.

от республ. центра 885 км. В янв. 1942 г. было восстание з/к Усинского р-на. В дек. 1942 г. ликвидирована банда Мартюшова. На терр. р-на рас­положены Интлаг и Воркутлаг с сотнями тысяч з/к гос. преступников.

2. Троицко-Печорское РО НКВД — ППШ — 2 шт.

от республ. центра 411 км. В наст. вр. не ликвидирована банда Ме­зенцева. На терр. р-на ряд отделений Печорлага и Покчинский судострой с большим колич. з/к.

3. Железнодорожное РО НКВД — ЭРН — 2 шт.

от республ. центра 150 км. Район является узловым пунктом концен­трации з/к всех северных лагерей НКВД.

4. Корткеросское РО НКВД — ЭРН — 1 шт.

от республ. центра 55 км. По терр. р-на проходит бывш. Екатери­нинская дорога через Уральский хребет в Омскую обл. Эта дорога явля­ется основной, по которой бегут з/к из северных лагерей.

5. Устьвымское РО НКВД — ЭРН — 1 шт.

от республ. центра 125 км. В районе концентрируются и оседают все з/к из северных лагерей НКВД. В ноябр. 1943 г. на Спецжешорстрое вскрыта и ликвид. банда Кулик из бывш. з/к в кол-ве 9 чел.

6. Устьцилемское РО НКВД — ЭРН — 1 шт.

от республ. центра 832 км. С этим районом исключительно плохая связь. Дорог не г. Весной и осенью по 2 мес. Кроме самолета нет никакой связи. На терр. р-на расположены отдельный лагерь и сельхоз «Медвеж­ка» Воркутлага НКВД.

7. Отдел ББ — ЭРН — 1 шт. необходим при поездках на ликвида­цию банд.

8. Зам. нач. ОКР «Смерш» АрхВО подполк. Мартыненко — ЭРН — 1.

Получен им при передаче от нас десанта.

Пистолеты «Парабеллум»:

1. Корнилов — 1 № 2037

2. Мешик - 1 № 6643

3. Боровиков — 1 № 4086

4. Соловьев — 1 № 4107

5. Гаврилов - 1 № 2227

6. о/уп. Отдела ББ мл. лейт. г/б

Пронин — 1 № 4084.

7. пом. о/уп отдела ББ старшина Печенкин — 1 № 2704

8. пом. о/уп отдела ББ старшина Калашников — 1 № 1657

9. пом. о/уп отдела ББ старшина Слепцов — 1 № 2947

10. пом. о/уп отдела ББ старшина Дидык — 1 № 3039

11. пом. о/уп отдела ББ старшина Бобров — 1 № 8510

Пистолеты «Вальтер»:

1. Секретарь обкома ВКП(б) Тараненко А. Г. — 1 № 100760

2. Нарком Кабаков — 1 № 19322 (сдал 4.12.43)

3. Секретарь наркомата Трусов — 1 № 156861 (сдал 4.12.43)

4. Нач. ОББ Боровиков — 1 № 104004

5. Секретарь ОББ Игнатова — 1 № 42787

Ручной пулемет:

РП притом единственный в НКВД Коми АССР используется при ликвидации бандгрупп опер, составом ОББ.

Револьверы «Наган»

Находятся на складе коменданта НКВД Коми АССР как резерв для вооружения истребит, роты из совпартактива.

20.12.1943 г. Кабаков

Центральный оперативный архив ФСБ Российской Федерации

По учетам значится уголовное дело № Н-20096 в 7 томах в отноше­нии Бессонова Ивана Георгиевича... Бессонов в 1938 г. окончил Военную академию им. Фрунзе, командир 102-й стрелковой дивизии 21-й армии Центрального фронта, комбриг, арестован 31. 5. 1945 г. По приговору Военной коллегии Верховного Суда СССР от 18.4.1950 г. на осн. ст. 58 п. 1 «б» УК РСФСР осужден к ВМН — расстрелу.

В ходе изучения материалов дела установлено, что Бессонов по за­данию германской разведки руководил разработкой плана выброски и операций крупного повстанческого диверсионного десанта в Север­ные районы СССР и занимался подготовкой кадров для задуманной им антисоветской деятельности.

Согласно определению ВК ВС РФ от 8.9.1994 г. Бессонов реабилита­ции не подлежит.

Федеральная служба исполнения наказаний

Управление по Республике Коми

Информационно-архивная служба

Поучетам значится Валк Карл Гансович, р. 1899, эстонец, член ВКП(б) с 1917, в старой армии не служил, работал на заводе в г. Ревель, литейщик (1916—1917), плавучая мастерская «Ангара» (ныне «Серп и Молот»), коче­гар, линкор «Республика» Балтфлот, кочегар (1918—1919). В РККА с 1918 по 1921. Участвовал рядовым бойцом на фронтах: Северном, Восточном, Южном и Западном. В десантном отряде Кожанова Волжско-Каспийский военной флотилии (1919—1920) на Восточном фронте против Колчака. В 1920—1921 — зав. морским клубом и военный комиссар дивизиона кате­ров, крепость Очаков, Черноморский флот. В 1921—1925 на оперативной работе в ВЧК — ОГПУ. В 1925—1930 служащий курорта «Гопри», конторы госбанка, г. Херсон. В 1930-1938 на оперативной работе в ОГПУ — НКВД: г. Высокополье РО НКВД, райуполномоченный (1930), г. Пятихатка РО НКВД, начальник (1930-1938). В распоряжении ОК ГУЛАГ НКВД 8.3.1938, Печрайлаг, начальник с/х «Кедровый Шор» с 14.4.1938. Присвоено спец. звание капитан г/б 11.12.1941.

Характеристика

на начальника с/х «Кедровый Шор» Воркутстроя НКВД СССР

За время работы показал себя как энергичный работник. Несмотря на то, что т. Валк до назначения начальником совхоза в с/хозяйстве не работал, он очень быстро порученную ему работу освоил, и совхоз «Кедровый Шор» им руководимый был из отстающих выведен в пере­довые. Тов. Валк персонально и совхоз «Кедровый Шор» утверждены участниками ВСХВ. По линии лагеря т. Валк был неоднократно преми­рован. Инициативен и работает над собой.

Нач. Упр. Воркутстроя НКВД СССР Капитан г/б Тарханов.

Нач. политотдела Воркутстроя НКВД ст. лейтенант г/б Захламин

Награжден: 1919, от ВЦИК РСФСР серебряные часы за боевые за­слуги; 1932, от Коллегии ОГПУ грамота; 1941, от Президиума ВС Коми АССР почетн. грамота; 1943 — орден «Знак Почета».

Не женат, детей нет. Откомандирован 1.3.1945 в распоряжение Балтвоенморстрой НКВД СССР, г. Таллин.

Письмо в МВД Коми АССР 12 мая 1989 г.

...Обращаюсь к Вам по совету Валерия Владимировича Булычева из «Мемориала» г. Ухта. Дело в том, что в 1939 году, а затем в конце вой­ны я приезжала в Ухтинский санлаг, где находилась моя мама Александра Азарьевна Андреева-Горбунова. Мама была членом партии с 1903 г., рабо­тала в подполье Урала, член комитета РСДРП в г. Екатеринбурге. В Мо­скву ее вызвал Свердлов — «Андрей», по имени которого у нее подпольная фамилия «Андреева». Ф.Э. Дзержинский назначил маму своим особоу­полномоченным, называл ее «совестью ВЧК». Мама была председателем первой партийной чистки в органах. Ягода маму невзлюбил, вычеркивал ее из списков награжденных, но терпел из-за ее дружбы со Свердловым. Ежов, начав курировать органы, отправил маму на пенсию. Берия после назначения наркомом вызвал ее для разговора, выяснил принципы ее работы, выяснил — и ночью ее арестовали. Я была у мамы на пересыл­ке в Котласе и дважды в Ухте. Затем меня арестовали, а маме сообщили, что расстреляли. Я просидела около семи лет в одиночке без права пере­писки, а мама умерла. В 1954 г. меня реабилитировали. Я вернулась в Мо­скву, добилась реабилитации мамы, восстановления ее в партии и в орга­нах (посмертно) ...Сейчас узнала от Булычева, что мама была переведена в Абезь под Воркуту. Не могли ли Вы выяснить, где похоронена мама? С уважением Ариадна Львовна Балашова. Москва...

Федеральная служба исполнения наказаний

Управление по Республике Коми

Информационно-архивная группа

По учетам значится отбывающей срок наказания в Интинском ИТЛ гр. Андреева-Горбунова Александра Азарьевна 1888 г.р., русская, урож, с. Кельчино Кировской обл., до ареста проживала в Москве, по про­фессии врач-терапевт, работала пом. нач. СПО НКВД СССР. Судима 4.5.1939 г. ВК ВС СССР по ст. 58-7, 58-8, 58-11 УК РСФСР на 15 лет л/св. с поражением в правах на 5 лет. Начало срока с 5.12.1938, конец срока 5.12.1953. Прибыла 16.6.1939 г. из Ухтижемлага. Умерла 17.7.1951 г. от туберкулеза легких. Похоронена на кладбище в п. Абезь, номер моги­лы И-16. Состав семьи: муж Горбунов Лев Александрович, 1881 г. р., дочь Балашова Ариадна Львовна, 1915 г. р.

Приказ МВД СССР №00219

«Об организации лагерей МВД со строгим режимом для содер­жания особо опасных государственных преступников»

28 февраля 1948 г. Сов. секретно

Постановлением Совета Министров СССР от 21 февраля 1948 года № 416-159 сс. на Министерство внутренних дел возложена организа­ция особых лагерей в районе Колымы, на Дальнем Востоке, Нориль­ске, Коми АССР, в районе Караганды и в Темниках Мордовской АССР для содержания осужденных к лишению свободы шпионов, диверсан­тов, террористов, троцкистов, правых, меньшевиков, эсеров, анархи­стов, националистов, белоэмигрантов и участников других антисовет­ских организаций, групп и лиц, представляющих опасность по своими антисоветским связям и вражеской деятельности.

Содержание в особых лагерях осужденных за другие преступления запрещено.

Указанным постановлением Совета Министров СССР предусмотрено:

1. Перевести в особые лагеря МВД осужденных перечисленных выше категорий, отбывающих в настоящее время в особых исправи­тельно-трудовых лагерях МВД, за исключением тяжело больных, не­излечимых хроников и беспомощных инвалидов, которые подлежат оставлению по месту прежнего содержания.

2. Министерству внутренних дел СССР: направление осужденных для содержания в особых лагерях производить по назначению ор­ганов МГБ; установить в особых лагерях строгий режим, запретить применение к осужденным, содержащимся в этих лагерях, сокраще­ние сроков наказания и других льгот; трудоспособных заключенных использовать преимущественно на тяжелой физической работе; обе­спечить надежную охрану особых лагерей и мест работы заключен­ных, исключающую возможность побегов и установления нелегаль­ной связи с волей.

Во исполнение указанного постановления Совета Министров СССР

приказываю:

Организовать в системе ГУЛАГа МВД СССР следующие особые лагери МВД:

а) В районе Инты — особый лагерь МВД № 1 в помещениях Интинлага МВД общей численностью на 25000 заключенных...

2. Организацию особых лагерей МВД возложить на начальников ИТЛ МВД: Интинского — полковника т. Халеева...

Контроль за выполнением настоящего приказа возложить на замес­тителя министра внутренних дел СССР генерал-полковника т. Серова.

Министр внутренних дел СССР Генерал-полковник С. Круглов

Приказ МВД СССР № 00508 «О присвоении условных наимено­ваний особым лагерям МВД»

11 мая 1948 г.

Сов. секретно

В целях соблюдения необходимой конспирации в работе особых ла­герей МВД... приказываю:

1. Присвоить особым лагерям МВД следующие условные наимено­вания, установить почтовые и телеграфные адреса:

а) особому лагерю № 1 — «Минеральный лагерь МВД» (почтовый адрес: пос. Инта, Кожвинского района, Коми АССР; адрес для теле­грамм: «Инта Коми Минерал»);

б) особому лагерю № 2 — «Горный лагерь МВД» (почтовый адрес: г. Норильск, Красноярского края; адрес для телеграмм: «Норильск Крас­ноярского Горный»);

в) особому лагерю № 3 — «Дубравный лагерь МВД» (почтовый адрес: пос. Явас, Зубово-Полянского района, Мордовской АССР; адрес для те­леграмм: «Явас Мордовской Дубрава»);

г) особому лагерю № 4 — «Степной лагерь МВД» (почтовый адрес: г. Караганда, Казахской ССР; адрес для телеграмм: «Караганда Степной»);

д) Особому лагерю № 5 — «Береговой лагерь МВД» (почтовый адрес: г. Магадан Хабаровского края; адрес для телеграмм: «Магадан Хабаров­ского Береговой»)

2. ...

3. Управлениям и отделам МВД СССР, МВД — УМВД Республик, краев и областей, начальникам ИТЛ МВД — при отправке корреспон­денции, почтовых посылок, грузов и т. п. через почтовые отделения или по железной дороге — на конвертах, посылках и грузах проставлять ус­ловные наименования без указания «особый лагерь».

Министр внутренних дел Союза ССР Генерал-полковник С. Круглов[128]

Фрагмент незавершенной повести Федора Абрамова (исполь­зованы текст и комментарии Л. Крутиковой-Абрамовой)

В основе этого произведения «Кто он?» или, как иногда называл его писатель, «Повесть о следователе» — автобиографический матери­ал, связанный со службой Абрамова в отделе контрразведки «Смерш» Архангельского военного округа в 1943—1945 годы. Первые наброски сделаны в 1958 году, последняя запись в 1980-м.

Более семисот рукописных страниц позволяют понять, как и когда молодой Абрамов попал на службу в Смерш. Было ему в ту пору 23 года. После тяжелого ранения, блокадного госпиталя и переправы по Дороге жизни весной 1942 года он провел четыре месяца в родном Пинежье. А затем снова вернулся в армию. Сперва служил в запасном стрелковом полку, а с февраля по апрель 1943 года был курсантом военно-пулемет­ного училища в Цигломени под Архангельском. А оттуда — не по своей воле — был внезапно, ночью приведен в отдел контрразведки. Этот эпи­зод писатель намеревался использовать в повести.

«Ночью трех курсантов военного училища неожиданно подняли и под конвоем повели в весеннюю распутицу по ночному Архангельску. На вопрос, куда ведут, — окрик: “Не разговаривать”, а затем короткое: “Увидите. В контрразведку”. “Зачем в контрразведку?” И сразу — страх. Жгучий страх. Спрашивал себя: в чем провинился? Стал перебирать в памяти юность, фронт, разговоры в училище. Что, где сказал... Сто­ловую ругал — плохо кормят. В ночи какие страхи не приходят. И уже считал себя виноватым.

А когда вошли в здание контрразведки, то случилось вовсе нео­жиданное, тоже запомнившееся на всю жизнь. В вестибюле увидел красивую девушку в телогрейке (как оказалось, местная сотрудница). Она улыбнулась, поздоровалась с пришедшими словами: “Это, навер­но, новенькие, да?”» Эта молодая женщина — Фаина Раус — сразу поко­рила будущего следователя. Их знакомство, споры, увлечения, взаи­моотношения деловые и личные должны были занять немалое место в повести.

В отличие от двух курсантов-сверстников, приведенных вместе с ним, Абрамов не понравился начальству. Его отправили в отдел «на лов­лю дезертиров». Он «ходил по дворам, по помойкам», а кроме того, ра­ботал «с картотекой», оформлял чужие протоколы, зачастую правил их, так как они были написаны неграмотно. Поэтому его перевели в след­ственное отделение...

Повесть «Кто он?» задумывалась как откровенно исповедальная. На своем примере Абрамов хотел поведать о трагедии военного поко­ления, которое верило в догмы социализма и даже правильность судов и следствий.

Наряду с центральной фигурой молодого следователя в повести значительное место отводилось другим сотрудникам контрразведки, поведение и судьбы которых тоже пытался разгадать писатель.

В одной из заметок (31 декабря 1967 года) Абрамов не без полеми­ческого задора писал: «Чекисты, люди контрразведки. Кто они? Зло­деи, как изображает их Солженицын? Были и злодеи. А в массе своей — обыкновенные люди... Нет, это были не злодеи. Злодеи бы — проще».

Основные портреты сослуживцев Абрамов набросал еще в 1958 году и тогда же, споря с возможными оппонентами, за­ключал: «...представляю, какой поднимется вой. Поклеп, клевета. А где же положительные? Нет, это не выдумка. Эти люди работали и делали большое дело — всяко, конечно, бывало, немало и дров ло­мали, но делали...»

Свидетельствуя о неприглядном облике многих сотрудников, пи­сатель отмечал и то подлинно высокое, неподкупное, что всех объе­диняло. «Вот что самое главное. Все... и Рюмин и другие главные свои силы и помыслы направляли на разгром врага. И как бы ни существен­на была разница в их положении и прочем, они действительно состав­ляли один лагерь. Разница лишь в том, что одни были лишены всего, другие жили такой жизнью, при которой можно удовлетворять свои личные потребности».

С годами писатель более сурово оценивал контрразведчиков, вносил коррективы в их портреты, пытался осмыслить их вольную или невольную вину, их трагедию. Он намеревался в финале повести рассказать о судьбах сослуживцев через тридцать лет. Все оказались из­ломанными. Одни спились, других расстреляли, третьи живут непри­каянными, неустроенными. «Не удалась жизнь».

Обучая молодого следователя чекистскому ремеслу, Рюмин в каче­стве образца ссылается на дело группы Николаева. «Если бы это было до группы Николаева, то твоего подследственного просто бы шлепну­ли. Военнопленные с повинной приходили в сельсовет. А их хлопали, и ничего. Стали допрашивать дальше. Парень говорит, слышал про зо­лото, но где оно спрятано, не знает. Потом вдруг признание. Был в пле­ну. Завербован немцами. Заброшен для выхода за Урал. Как быть с зо­лотом? Москва взяла дела на учет».

Очень много новых заметок и набросков к повести было сдела­но в 1976 году. Именно тогда автор окончательно решил отказаться от «всякой беллетризации», писать «просто записки». Тогда же он на­ходит новое начало, решает ввести «вступление» — рассказ о встрече ветеранов контрразведки в день 30-летия Победы.

О том — запись в дневнике 26 апреля 1975 года: «Отправился на ве­чер встречи ветеранов контрразведки в Доме офицеров. Славослови­ли, возносили друг друга, пионеры приветствовали... Герои незримого фронта, самые бесстрашные воины... Верно, кое-кто из контрразвед­чиков ковал победу, обезвреживал врага... Но сколько среди них косто­ломов, тюремщиков, палачей своего брата... Я не мог смотреть на этих старых мерзавцев, обвешанных орденами и медалями, истекающих сентиментальной слезой... Ушел».

Найденное вступление и форма исповеди-воспоминания должны были придать повести большую глубину и масштабность. Поведение и со­знание молодого следователя ГУКР «Смерш», осмысляемые через много лет, приобретали новые детали и социально-нравственные мотивы.

В том же 1976 году на писательском съезде Абрамов говорил: «Нельзя заново возделать русское поле, не возделывая души человече­ские». Именно тогда, много думая о сюжете повести «Кто он?», Федор Александрович назвал ее лучшей своей вещью.

«Экономическое благосостояние — был убежден писатель — невоз­можно без духовного оздоровления общества. Одними социальными средствами невозможно обновить жизнь... Нужен одновременно вто­рой способ. Это самовоспитание, строительство своей души... Каждо­дневное самоочищение, самопроверка своих деяний и желаний выс­шим судом, который дан человеку — судом собственной совести».