Тайна сибирских орденов

ГЛАВА II

К сожалению, многие люди думают о кладе как о богатстве: сколько он стоит. И кому достанется: нашедшим клад, наследникам его прежнего владельца или государству? Но сокрытые ценности, как правило, связа­ны с интересными историческими событиями. Тюменскому краю повез­ло: люди услышат о ненайденном кладе и непременно захотят посмот­реть эти места, узнать их историю, которая все еще остается тайной.

Летом 1919 года на Восточном фронте Гражданской войны обозна­чился явный перелом в пользу Красной армии.

2 августа после поражения под Челябинском колчаковцы поспеш­но отступили к Тоболу. 8 августа они оставили Тюмень. Начальник снаб­жения при ставке Колчака барон Будберг в своем дневнике записал: «...Комендант Тюмени доносит, что личный состав Камской флотилии по прибытии в Тюмень забрал, презрев его протесты, все пароходы, приготовленные для экстренной эвакуации огромных тюменских скла­дов, нагрузили на них свои команды и поплыли на северо-восток, сделав вывоз имущества невозможным».

Считается, что колчаковцев из Тюмени в сторону Тобольска и Ялуторовска выдавила 51-я стрелковая дивизия под командованием будущего маршала Советского Союза В.К. Блюхера. В действитель­ности первыми в Тюмень вошли части Особого северного экспеди­ционного отряда, которым командовал С.В. Мрачковский. На базе ОСЭВЭК и других подразделений (Особой бригады М.В. Васильева) 51-я стрелковая дивизия трехбригадного состава окончательно сложи­лась к 15 августа.

Начальником новой дивизии Реввоенсовет Восточного фронта назначил Блюхера. В этом соединении Мрачковский, не уступавший Блюхеру по популярности, стад комбригом (в 1936 году бывшего коман­дующего войсками Приуральского военного округа, делегата партий­ных съездов, кавалера двух орденов Красного Знамени Мрачковского расстреляли; Васильева, ставшего после Гражданской войны начальни­ком коммунального хозяйства в Свердловске, отправили на восемь лет в лагеря — по слухам, он сгинул в 1940 году в Магадане).

21 августа 1919 года полки 2-й бригады Мрачковского, входившей в состав сформированной в Тюмени 51-й стрелковой дивизии, начали бои за переправы через Тобол у сел Южаково и Ярково.

Воспользовавшись ошибкой красных, открывших левый фланг Восточного фронта (район города Туринска и железнодорожной стан­ции Тавда), белые направили по реке Тавде пароходы Обь-Иртышской флотилии: пятнадцать вооруженных пушками и пулеметами пароходов, одиннадцать буксиров, два теплохода — базу для гидроавиации и одну баржу. Этой речной флотилией командовал капитан 1-го ранга Феодосьев; 1-й дивизион возглавлял капитан 2-го ранга Гутан, 2-й дивизион — старший лейтенант Гакен.

В монографии «Гражданская война в Зауралье», изданной в 1966 году, известный тюменский историк профессор П.И. Рощевский предполо­жил, что целью секретной речной экспедиции белых по Тоболу и Тавде была высадка десанта в глубоком тылу красных, захват железной дороги на Туринск — Ирбит — Екатеринбург и окружение, таким образом, крас­ных частей 29-й и 51-й стрелковых дивизий, наступавших на Ялуторов­ском и Тобольском направлениях.

Действительно, колчаковцы 18 августа заняли село Тавдинское (ныне Нижняя Тавда) и станцию Тавда на Туринской железнодорожной ветке. Однако провести сложную наступательную операцию силами не­скольких буксиров, спешно переделанных в канонерские лодки, и раз­мещенной на них роты егерей-десантников вряд ли было возможно. Другое дело — отвлечь противника смелым, но рискованным маневром от направления главного удара. Напугать и заставить перейти к обороне.

Командование красной 3-й армии, озадаченное донесениями раз­ведки о появлении на реке Тавде пароходов противника с артиллерией и пехотой и сосредоточении в селе Тавдинском до 500 солдат («исклю­чительно добровольцы, а мобилизованные все сбежали»), приказало начдиву 51 Блюхеру: «Тавдинскому-туринскому направлению придать должное боевое значение... передать в ваше распоряжение бронепоезд, которому приступить к операциям на железной дороге Туринск — Тав­да...» В оценке действий сторон в бассейне рек Тобол, Тавда, Тура док­тор исторических наук Рощевский руководствовался военной докумен­тацией — военно-оперативными сводками частей и соединений красной 3-й армии и воспоминаниями непосредственных участников тех собы­тий, нередко субъективных и тенденциозных. Захваченные чекистами при разгроме колчаковщины документы, включая отчеты штабов Кам­ской и Обь-Иртышской флотилий, были засекречены и до настоящего времени не введены в научный оборот.

Действительной целью секретного рейса колчаковских пароходов с десантными группами на борту являлось завершение эвакуации во­енного имущества с Северного Урала на баржах, построенных в селе Жиряково на реке Тавде, на верфи братьев Вардропперов. По свиде­тельству барона Будберга, из-за «самодурства 28-летних генералов из не­давних обер-офицеров, очень храбрых в штыковых и конных атаках, неспособных видеть дальше своего носа, все маневровые пути, станции и разъезды туринской железнодорожной ветки заняты сотнями локомо­тивов и 5000 вагонов с очень ценными и нужными нам грузами»[10].

Кроме того, отбуксированные к Тобольску крупнотоннажные бар­жи, превращенные в плавучие артиллерийские батареи, обеспечили бы неприступность белого фронта на Тоболе до наступления зимы.

Сорвать план адмирала Колчака по поддержке сухопутных сил бе­лых судами Обь-Иртышской речной флотилии удалось во многом благо­даря восстанию на пароходе «Иртыш».

Построенный в 1895 году в Муроме, этот пароход был мобилизо­ван в Омске в июле 1919 года. Его вооружение — четыре 76-миллиметровых пушки и четыре пулемета. Военная команда на «Иртыше» состояла из двух офицеров, двадцати колчаковских добровольцев и десяти моби­лизованных речников. Каким-то образом среди них оказался большевик Водопьянов. То ли бывший артиллерийский кондуктор или механик-ма­шинист, а может, «старшина по пулеметам».

Якобы во время рейса в верховья Тавды у него созрел дерзкий план перебить колчаковцев, захватить судно и присоединиться к наступав­шим на Тобольск частям Красной армии. Замысел Водопьянова поддер­жали капитан Норицын, его помощник Зубарев, масленщик Виногра­дов, механик Ларькин, кочегар Корин и другие верные люди.

В ночь на 23 августа 1919 года заговорщики обезоружили часовых, а колчаковских офицеров и солдат заперли в трюме. Подняв на судовой мачте «заранее изготовленный красный флаг» (по другим свидетель­ствам, «рубаху красного цвета»), восставшие речники направили паро­ход к берегу, занятому красноармейцами, которые «встретили “Иртыш” криками “Ура!”».

Через два дня на реке Тавде у деревни Смирновой пароход вступил в бой с колчаковской флотилией. «Метким огнем команда “Иртыша” по­вредила флагман противника пароход “Александр Невский”, а другие суда обратила в бегство». В этом бою погиб Водопьянов...

Эту фантастическую историю изложил со слов масленщика Вино­градова писатель Павел Бажов в изданной в 1932 году книге «Восстание на пароходе “Иртыш”». Повествование в жанре «Уральских сказов» се­рьезно сдобрено героико-революционной патетикой.

По просьбе команды «Иртыш» переименовали в «Водопьянова», а «Александра Невского» — в «Блюхера», но уже 3 сентября 1919 года приказом по 51-й стрелковой дивизии эти суда получили другие назва­ния — «Спартак» и «Карл Маркс».

Считается, что погибший в бою с колчаковской флотилией на реке Тавде Водопьянов похоронен в братской могиле в селе Иевлево Ярков­ского района. Григорий Виноградов, чьи воспоминания о восстании на пароходе «Иртыш» редактировал автор «Малахитовой шкатулки» Бажов, был после Гражданской войны председателем Тобольского про­фсоюза водников и делегатом партийных съездов. В 1938 году его ре­прессировали, книгу запретили и переиздали лишь в 1957-м. Осталось непонятным: кто же такой Водопьянов? По воспоминаниям того же Ви­ноградова, «знали о нем немногое: большевик, хорошей души человек, отзывчивый товарищ, бесстрашный борец за революцию. И все».

Ранее недоступные по идеологическим и режимным требованиям документы свидетельствуют: художественно героизированные писате­лем Бажовым августовские события на реке Тавде развивались по друго­му сценарию — чекистскому.

При абсолютном господстве колчаковцев на Обь-Иртышском реч­ном театре военных действий у наступавших на Тобольск красных войск оставался единственный выход: обманом захватить плавсредства про­тивника для последующего создания собственной речной флотилии.

Сиббюро ЦК РКП(б) и особый отдел красной 3-й армии внедри­ли в команду колесного буксирного парохода «Иртыш» под видом мо­билизованного военного моряка Водопьянова 19-летнего выпускника Рыбинского речного училища Константина Вронского. Его молодость не вызвала сомнений. Командующему красной Волжской военной фло­тилией, недоучившемуся студенту Петроградского политехнического института П.А. Смирнову исполнилось тогда 22 года[11].

Первоначально планировалось, что Вронский-Водопьянов выведет из строя двигатель парохода или подорвет его артиллерийский боеза­пас. Такого рода диверсия готовилась еще на Каме — для уничтожения английской канонерки «Кент». Но там заговор был раскрыт колчаков­ской контрразведкой: сотрудничавшего с большевиками судового меха­ника расстреляли.

Почему не прогремел взрыв на «Иртыше»? Потому что красный ди­версант Вронский-Водопьянов во время стоянки парохода в Тобольске влюбился в Нину Савиных, дочь лоцмана на «Иртыше», и не захотел рисковать жизнью будущего тестя.

Тобольский судоводитель Григорий Савиных был знаменит на весь Обь-Иртышский речной бассейн. Мудрый, трудолюбивый, состоятель­ный, многодетный, непьющий, некурящий и весьма набожный. Среди иртышских речников имел шутливое прозвище Лампада. В его каюте всегда висели иконы и горели лампады. Перед навигацией и после ее завершения он устраивал на судне торжественный молебен.

Непросто было добиться расположения внешне сурового лоцмана. Но речнику-чекисту Вронскому-Водопьянову удалось: Савиных помог ему провести «Иртыш» в расположение красных войск, а его красивая, умная, начитанная и смелая дочь стала женой героя.

Заговорщиков насторожило появление на Тавде быстроходно­го товарно-пассажирского парохода «Ласточка» (на нем 29 июля 1914 года доставили в Тюмень царского фаворита Григория Распутина, раненого в селе Покровском религиозной фанатичкой Хионией Гусе­вой. — А.П.). В книге Бажова «Восстание на пароходе “Иртыш”» отме­чено: «Рано утром на третий день к “Иртышу” без свистков подошел, будто подкрался, небольшой пароход “Ласточка”, поспешно сбросил груз, затем отвалил к “Александру Невскому”, ссадил дополнительную команду во главе с начальником речного боевого участка и сейчас же ушел обратно».

Какой груз «сбросила» «Ласточка» на палубу «Иртыша»? Сейчас известно — ценности Екатеринбургского государственного банка, выве­зенные на железнодорожную станцию Тавда недалеко от пристани Каратунка, где стояли посредине реки два колчаковских парохода.

22 августа «Александра Невского» отозвали на Тобол — сорвать огнем корабельных пушек переправу красных бойцов Мрачковского на правый берег реки. Еще через день им пришлось выдержать тяже­лый бой у Березовского Яра и у Иевлево. Здесь 51-й стрелковой диви­зии противостояли части Тобольской группы войск генерал-майора М.Е. Редько (в этой группе состояли 15-я Боткинская и 7-я Сибирская (25-й Тобольский, 26-й Тюменский, 27-й Верхотурский, 28-й Ялуторов­ский полки) дивизии, 1-й Сибирский казачий полк, отряд полковника Франка и Обь-Иртышская речная флотилия из пяти пароходов).

Ценный груз в трюме «Иртыша» придал уверенности заговорщикам. Не ночное нападение на часовых, не арест офицеров, не захват парохо­да — все это мифологизировано позднее по заказу Уральского областно­го комитета ВКП(б). Действовали проще, но тоже с риском для жизни: механик Ларькин спустился на лодке по течению от нижней пристани до села Тавдинского, занятого к тому времени 455-м полком 2-й бригады 51-й стрелковой дивизии, и предупредил красноармейцев о появлении в их расположении мятежного парохода.

Судовая команда держала такое давление пара, чтобы в любую ми­нуту двигатель мог работать на полный ход. Когда колчаковцы уснули, а часовые дремали на постах, на «Иртыше» выбрали якорь... На тавдинской пристани предупрежденные о заговоре красноармейцы молча пе­ребрались в предрассветном тумане на борт судна...

Не раскрывая перед речниками своего настоящего имени, Врон­ский-Водопьянов взял на себя командование пароходом.

Боестолкновения «Иртыша» с колчаковской флотилией на реке Тав­де, описанного со слов его «участников» писателем Бажовым, не было. Находившегося на «Александре Невском» начальника 1-го дивизиона Обь-Иртышской речной флотилии капитана 2-го ранга Гутана при появ­лении «Иртыша» ввели в заблуждение развевавшийся на судовой мачте Андреевский флаг и погоны на переодетых в белогвардейскую форму красноармейцах. Пароходы сблизились бортами... Затем абордаж, ко­роткая рукопашная схватка, допрос и расстрел.

Профессор Рощевский не зря сомневался в достоверности воспоми­наний участников тех событий. Изучив содержание приказов по 2-й бри­гаде и 51-й стрелковой дивизии, он правильно заключил, что «Александр Невский» не имел повреждений и находился «в плавучем состоянии».

Форсировав Тобол, красные в ночь на 4 сентября заняли Тобольск. Белые, собрав все силы, отбили город. Единственное настоящее речное сражение между красной и белой флотилиями произошло 14 сентября 1919 года на Иртыше в двадцати верстах к северу от Увата. «Александр Невский», переименованный в «Блюхера», а затем в «Карла Марк­са», встретился с двумя пароходами противника — «Алтаем» и «Мари­ей», был атакован и затонул вместе со своей частью золота из Екатерин­бургского государственного банка.

Судовой команде «Иртыша», ставшего «Водопьяновым» и «Спарта­ком», сообщили, что организатор восстания Водопьянов погиб от ковар­ной пули при захвате «Александра Невского» и похоронен в братской могиле в селе Иевлево вместе с погибшими при переправе через Тобол красноармейцами. Там же местные жители схоронили выловленные из реки тела расстрелянных на пароходах колчаковцев, включая капита­на 2-го ранга Гутана.

Вместо него начальником 1-го дивизиона Обь-Иртышской речной флотилии Колчак назначил старшего лейтенанта В.С. Макарова, сына знаменитого флотоводца вице-адмирала С.О. Макарова, погибшего в 1904 году в Порт-Артуре при подрыве на японских минах броненосца «Петропавловск»[12].

После сражения на Иртыше частям Тобольской группы генерала Редько сопутствовал успех: «Воткинцы нанесли Блюхеру сильное по­ражение и едва не захватили его самого. Он спасся от плена, убежав в лес». О захвате воткинцами Тобольска сохранилась записка казначея 59-го полка Воткинской дивизии военного чиновника Залкана: «...когда началось наступление, начальник дивизии полковник Юрьев отправил по реке Иртышу отряд на четырех пароходах с большим количеством пулеметов и с несколькими орудиями. Задача — высадиться в тылу вра­га. Отряд успешно выполнил задачу и атаковал встреченного противни­ка. У красных поднялась паника. Часть их сдалась, другие разбежались по лесам, и их оттуда вылавливали. Этим смелым маневром группе был обеспечен выход на реку Тобол и захват Тобольска. Берег реки к югу от города был очищен от противника до устья реки Тавды»[13].

Но еще в конце августа 1919 года, когда 51-я стрелковая дивизия Блюхера подступила к Тоболу, командующий 1-й Сибирской армией ге­нерал-лейтенант А.Н. Пепеляев объявил в Тобольске эвакуацию всех гражданских учреждений. Местом эвакуации был определен Сургут. По приказу начальника гарнизона — уполномоченного по охране госу­дарственного порядка и общественного спокойствия в Тобольске, Бе­резове, Сургуте и их уездах штабс-капитана (по другим данным — пол­ковника) Киселева на пароходы грузили в первую очередь «народные святыни и ценности отделений Государственного банка, казначейств и сберегательных касс».

Управляющие этими учреждениями Н.Г. Черняховский и А.И. Ива­нов направили в министерство финансов в Омск тревожную телеграм­му: «Приказано завтра, 27 августа, эвакуироваться в Сургут Тобольской губернии. Этот город находится на расстоянии 5 верст от пристани, сообщение на лодках, в которых придется перевозить массу ценностей, в том числе много звонкой монеты. Город представляет рыбачий посе­лок с 1100 чел. жителей, ни одного каменного здания; ценностей для бе­зопасного хранения сложить негде. Возможность быть оставленными со всеми ценностями, имуществом и служащими на пустынном берегу Оби, при военной охране всего 30 человек, вынуждает нас решительно доложить, что при опасных условиях возлагаемая законом ответствен­ность с нас должна быть снята, так как за сохранность находящихся в на­шем ведении ценностей и другого имущества мы поручиться не можем.

...Подтверждая невозможность и большую опасность во всех отно­шениях эвакуироваться в пустынный и голодный Сургут, с которым со­общение будет прервано через один месяц на всю зиму, настоятельней­ше ходатайствуем о принятии самых экстренных мер для направления всех учреждений Министерства финансов и частных кредитных учреж­дений на пароходе “Иван Корнилов” в Омск»[14].

В разгар этих событий 27 июля 1919 года в 11 часов вечера на зем­ском пароходе «Станкевич» из Тобольска в Саранпауль отправился местный этнограф, ботаник и почвовед Г.М. Садовников.

Многие накопленные им научные материалы исчезли. И судьба са­мого исследователя нашего края Садовникова пока неизвестна. Но югор­ский краевед В.К. Белобородов отыскал часть архива тобольского само­родка. Среди обнаруженных документов оказался «Дневник экспедиции по р. Сосьве, Ляпину, Сартынье, Манье и Щекурье 1919 года».

Известный тюменский издатель Ю.Л. Мандрика, опубликовавший этот дневник в своем региональном краеведческом журнале «Лукич» в августе 2000 года, считает, что Дмитриев-Садовников (он значился под двойной фамилией) в «экскурсии по Сосьве летом 1919 года не толь­ко “ловил бабочек, но и вел разведку”». Основанием для такого вывода наблюдательному Мандрике послужили полустертые от времени записи на некоторых страницах дневника о структуре воинских подразделений («взвод», «отд») и их количественный состав.

Дело даже не в зашифрованной специальной терминологии и не в том, на чьей, по выражению Мандрики, «стороне ботаник ловил ба­бочек», а в удивительном совпадении времени и места для «экскурсии». Натуралист Садовников не только изучал флору и фауну Березовского уезда, но и оценивал противоборствующие здесь силы. Он выбирал: дождаться красных или отступить с белыми. Но куда: с колчаковцами на северо-восток — в Томск или Омск? Или на северо-запад — через Урал на Печору, контролируемую Северной добровольческой армией гене­рала Е.К. Миллера? Когда на Восточном фронте колчаковцы оставили Тюмень и отступили к Тобольску, практически на всех участках Северно­го фронта белые предприняли ряд крупных наступательных операций и продвинулись к Вологде. Формировались добровольческие особые ударные отряды для действий на стратегических направлениях. И мно­гие тогда поверили в собственные силы белого Севера.

В общих коммуникациях Северного и Восточного фронтов Бере­зовский уезд Тобольской губернии также занимал важное место. Печора близко подходит к сибирским рекам — Северной Сосьве, а затем и Оби, и Иртышу. Зимой бесперебойно использовался Сибиряковский тракт. По этому тракту, длиной 184 версты, проложенному в 1887 году купцом Сибиряковым, в мирное время из Зауралья в Печорский край за зиму перевозилось до 150 тысяч пудов хлеба, оленьих шкур, пушнины, рыбы. Во время Гражданской войны хранимый в Ляпино хлеб (250 тысяч пу­дов) стал главной целью как для красных, так и для белых.

Это противостояние сторон принимало здесь экзотические формы.

Село Ляпино сейчас называется Саранпауль. Оно расположено на реке Ляпин, которая образуется слиянием рек Хулги и Щекурьи и впадает в Северную Сосьву. Здесь находилась Ляпинская волость северных манси Березовского уезда Тобольской губернии. В нача­ле XX века в ней проживали 1086 манси, 25 ханты, 415 коми-зырян, 156 ненцев и 42 русских. По Ляпину и его притокам располагались юрты (от устья вверх по течению): Рахтыньинские, Луски, Ломбовожские, Межипаульские, Харампаульские, Мункесские, Ясунтские, Щекурьинские и Маньинские. Юрты — названия селений и жилищ манси, ханты, селькупов. На старых картах почти все такие населен­ные пункты названы юртами. Позднее в селе Няксимволь родился мэр Москвы С.С. Собянин. Многие прежние поселения исчезли — их жгли и красные, и белые.

История ляпинского хлеба такова. В мае-июне 1918 года Северная продовольственная управа (Архангельск) вела через Москву перегово­ры с Временным Сибирским правительством (Омск) о закупке в Запад­ной Сибири 500 тысяч пудов хлеба для Русского Севера, в том числе Печорского уезда, где собственного хлеба вообще не было. Сибирские белогвардейцы продали Советской России хлеб в обмен на промыш­ленные товары (в основном сельскохозяйственную технику). Этот факт скрывался в новейшей отечественной истории. По идеологическим причинам невозможно было признать товарообмен между красными и белыми. Северный завоз 1918 года можно считать единственным внеклассовым рыночным предприятием Гражданской войны.

Из Архангельска в Омск для доставки хлеба на Север был коман­дирован кооператор Мартынов. В августе 1918 года четыре парохода, таща на буксире двенадцать барж, тянулись вниз по Иртышу. 17 августа хлебный караван прибыл в Тобольск.

Дальше речной маршрут на Тобольский Север возглавил местный купец Д.Н. Голев-Лебедев. Ему в исторических исследованиях о борь­бе за ляпинский хлеб даны самые отрицательные характеристики: «мироед, эксплуататор и паразит». Но югорский краевед Белобородов считает его предприимчивым, культурным коммерсантом и активным общественным деятелем: «Голев-Лебедев торговал хлебом, рыбой, со­лью, вином и другими бакалейными товарами. Его пароходы совершали регулярные рейсы в низовья Оби, способствуя снижению цен в низо­вом крае на предметы первой необходимости. В навигацию 1910 года моторный катер “Удалый” возил пассажиров от Тобольска до Абалака и обратно, а на пароходе “Решительный” устраивались гуляния по Тобо­лу и Иртышу, доход от которых шел в пользу общества попечения бед­ных. В Тобольске у купца был магазин и колбасная фабрика, получившая в том же 1910 году за свои изделия Гран-при и золотую медаль на Все­мирной выставке в Брюсселе. Голев-Лебедев хлопотал перед министром путей сообщения о строительстве железной дороги до Тобольска, воз­главлял местное отделение общества рыбоводства и рыболовства, был директором общественного тюремного комитета, и за свои старания и пожертвования по тюремному ведомству награжден серебряной меда­лью на Станиславской ленте»[15].

Вот он и довел хлебный караван до Березова. Оттуда часть хлеба, око­ло 250 тысяч пудов, была отправлена в Ляпино для дальнейшей транспор­тировки на Печору (остальные суда продолжали путь в Обдорск).

Для захвата Ляпино красные выбрали заброшенный волок через Аранец, так как сибирские белогвардейцы зорко охраняли Сибиряков­ский тракт. Аранец — глухая деревня в тридцать дворов, обитатели кото­рой жили охотой и рыбалкой.

Секретную экспедицию возглавил чекист Андрианов, комиссаром поехал Давыдов, взводами командовали Зарубин, Исаков, Сорвачев и Симаков. Под их началом было 123 бойца, вооруженных кроме винто­вок тремя пулеметами и скорострельной пушкой «Маклин».

Планировалось захватить Ляпино врасплох. 19 ноября 1918 года красный отряд двинулся к Уральским горам.

Шли восемьдесят дней, спали прямо на снегу, костры не разжига­ли, опасаясь, что заметят дым. Но все эти предосторожности оказались напрасными. Усть-щугорский крестьянин по прозвищу Матрос Мить по короткому Сибиряковскому тракту добрался до Ляпино и предупре­дил охрану хлебных амбаров о движении красного отряда (позднее крас­ные его расстреляли). Ляпинская дружина устроила на подходе к селу, в деревне Щекурье, засаду из 42 охотников.

Андрианов со взводом Исакова двигался в авангарде экспедиции. Они первыми попали под пули и были тяжело ранены. Командование отрядом принял на себя Зарубин, бывший унтер-офицер Преображен­ского гвардейского полка. По Щекурье, ориентируясь на церковь, крас­ные открыли артиллерийский и пулеметный огонь. Оставшись без пат­ронов, белые отступили к Обдорску.

27 ноября 1918 года красные вошли в Ляпино. В селе никого не было — все население, включая женщин и детей, бежало в лес.

Выходившая в Усть-Сысольске (сейчас Сыктывкар) газета «Зырян­ская жизнь» так писала о захвате Щекурьи: «Наши части заняли Щекурьинское, что в пяти верстах от Ляпина. При занятии ранены 6 товари­щей, в том числе командир коммунистического отряда тов. Андрианов и его помощник тов. Исаков. Убито 6 лошадей».

Красные превратили Ляпино в укрепрайон: выдолбили в мерзлой земле окопы, обложили их мешками с песком, вырубили деревья в сек­торе обстрела. В Щекурье осталась застава в пятнадцать штыков.

По Сибиряковскому тракту начали вывозить хлеб в Усть-Щугор. Вы­возка проходила трудно: местные лошади не ели овса, только сено и кору деревьев (особенно рябины), которых не хватало. Приходилось кормить животных их собственными экскрементами, подсушенными на кострах.

Всего красные вывезли из Ляпино 1976 пудов муки-сеянки, 6549 пу­дов овса и 3750 пудов пшеницы.

Белые тоже зря время не теряли. 30 ноября 1918 года отряд штабс-ка­питана Алашева в сорок штыков атаковал центр Печорского уезда — го­родок Усть-Цильму на Печоре. Тот день описывал очевидец: «Около 10 часов утра вблизи старообрядческой церкви раздались выстрелы, произведшие на крестьян суматоху. На улицах появились вооруженные винтовками, в малицах и тужурках люди, беспрестанно стрелявшие. Перед ними на коленях стоял мужик лет сорока, крестился на церковь и кричал: “Слава богу, власть законная, долгожданная, батюшки-офице­ры приехали!”»[16]

Началась запись добровольцев и мобилизация в Народную армию Печорского уезда. К середине декабря в ней насчитывалось до 160 шты­ков. В ее состав входили несколько партизан-одиночек, прозванных «охотниками за черепами». Сохранилось свидетельство, что один та­кой «охотник» уничтожил 60 красноармейцев, ставя на них капканы, как на зверя, и стреляя из засад.

Белогвардейский полковник Шапошников предложил командова­нию Северного фронта белых план наступления на захваченное крас­ными Ляпино: «...200 тыс. пудов хлеба и 30 тыс. пудов овса есть в Ляпино (за Уралом на восток от Усть-Цильмы в верховьях р. Сосьвы). Зимний тракт на Ляпино лежит через деревню Усть-Щугор (по Печоре) и дальше через Урал. Советская власть, дабы сохранить за собой это зерно, дер­жит в населенных пунктах по тракту и в самом Ляпино отряд 200—250 штыков, четыре пулемета и два полевых легких орудия. Поход на Ляпи­но имеет двоякую, на мой взгляд, заманчивую цель — возвращение зерна его собственникам, т.е. Печорскому уезду... и кроме того, установление связи с Сибирью по Оби через Тобольск, откуда, я полагаю, мы можем получить боевую поддержку».

Шапошников просил выделить ему для успешного наступления на Ляпино «...ядро в 60—80 человек сравнительно дисциплинированных, обученных солдат при 6 офицерах, 300 винтовок, 6 пулеметов, 2 орудия».

Еще раньше, 28 августа 1918 года, из Котласа в Усть-Сысольск для «установления революционного порядка» прибыл отряд ВЧК под командованием Мориса Мандельбаума. Думал ли он, профессио­нальный актер, ас 1914 года младший офицер австро-венгерской армии, воевавший против русских, что судьба занесет его далеко на Север? По­пав в плен в 1916 году, Мандельбаум во время Октябрьского переворо­та возглавил один из отрядов Красной гвардии. Лето 1918 года провел в боях на Волге и Каме против белочехов, тоже бывших военнопленных.

По описаниям очевидцев, Мандельбаум был высокого роста, худо­щавый, с небольшой черной бородкой. «Обличьем производил впечат­ление строгого военного человека, ходил в серо-зеленой английской шинели, френче, тоже чужого покроя, и галифе с кожей на сидячем ме­сте и коленках».

На пароходе «Доброжелатель» Мандельбаум во главе небольшо­го отряда (десять-двенадцать латышей, венгров, немцев) отправил­ся на Печору с заданием перейти Уральские горы, захватить Ляпино, а при возможности и весь бассейн Оби. На вооружении экспедиции кро­ме винтовок имелись скорострельная пушка 37-миллиметрового кали­бра и станковый пулемет. В первый же день пути на берегу деревни Озел Мандельбаум расстрелял своих первых жертв — трех женщин, причем одной из них было всего семнадцать лет. Поводом для расстрела послу­жил их отказ выдать лошадей для отряда.

В Троице-Стефановском Ульяновском монастыре Мандельбаум по­требовал оказать помощь, «...подчеркнув необыкновенно трудные ус­ловия военной экспедиции, не имевшей времени подготовить и взять с собой все необходимое для похода в далекие глухие чащобы Севера». После отказа настоятеля монастыря добровольно «помочь» красным Мандельбаум приказал произвести обыск. У монахов конфисковали свыше 40 тысяч рублей, двух коров, трех лошадей, десять пар обуви, пуд масла, хлеб, церковное вино, перины и подушки.

Имевшие дело с Мандельбаумом профессиональные военные счи­тали, что «он не знал никаких правильных понятий о военных действи­ях». Мнения о Мандельбауме среди рядовых красноармейцев, воевав­ших с ним, расходятся. Одни: «Мандельбаум был бездарным человеком и большим трусом. Личный состав его очень не уважал, не говоря уже о местном населении. Метод разговора — плеть и угроза расстрелом. Из трусости он носил с собой два нагана и три бомбы». Другие: «Ман­дельбаум в наших глазах был таким же авторитетом, как Чапаев пред своими бойцами». Третьи: «Подплывая на своем пароходе к селу, сперва обстреливал его из пушки, а потом уже высаживался на берег. Он так рассуждал: снаряд сам должен найти кулаков и отличить их от бедняков, а ему, Мандельбауму, до этого дела нет, так как все русские — свиньи».

Добравшись до Усть-Щугора, Мандельбаум сделался единовласт­ным «хозяином» огромного таежного края. Но тогда он в Ляпино не по­пал — вызвали в Москву в Реввоенсовет республики, где его встречали как «героя Печорской экспедиции». Вот почему вместо него в Ляпино отправились его помощники Андрианов и Исаков.

Обласканный самим председателем РВСР Троцким, Мандельбаум вернулся в уже захваченное красными Ляпино, и его возвращение сов­пало с наступлением белых.

В декабре 1918 года Сибирская армия Колчака предприняла мощ­ный натиск на противника — красная 3-я армия была разгромлена. Бе­лые захватили Пермь и двинулись на Глазов и Вятку.

В Зауралье, в районе Ляпино — Березов, колчаковцы сконцентри­ровали батальон князя Вяземского примерно в четыреста штыков. Для транспортных нужд мобилизовали пятьдесят ханты с оленьими упряжками.

20 декабря 1918 года белые атаковали на оленях красную заставу в деревне Щекурье и почти полностью ее уничтожили. Троим красно­армейцам удалось вырваться из окружения и бежать в Ляпино к Ман­дельбауму. «Герой Печорской экспедиции» планировал наступать на Бе­резов. Захват противником Щекурьи и Мункежских юрт (в сторону Ивделя) расстроил его планы. Он приказал Давыдову с конным отрядом в шестнадцать всадников осмотреть горный проход между Щекурьей и Ляпино, а Зарубину с главными силами провести разведку боем на реке Сычве у Мункежских юрт. В горах Давыдов попал в засаду и был убит «охотниками за черепами». Вернувшийся 22 декабря из разведрейда За­рубин выбил белых из Щекурьи, захватив в числе трофеев 28 винтовок, 10 дробовиков, 50 пар лыж, 50 оленьих нарт и 150 оленей с упряжью. По­павшие в плен шестнадцать белогвардейцев по приказу Мандельбаума были расстреляны. А сам «хозяин Печорского края» покинул Ляпино, забрав с собой пушку, которой дорожил больше, чем солдатами.

26 декабря, получив известие о боях за Ляпино и чувствуя надвига­ющуюся катастрофу на Печоре, член Реввоенсовета красной 6-й армии Орехов написал письмо Ленину, в котором просил о помощи. Вот это письмо с характерным подчеркиванием Ленина: «Положение фронта нашей VI армии сугубо неприятное; отступление III армии еще более ухудшает. В северо-восточной части нашей армии, т.е. в Печорском крае, уже за последнее время появились чехословаки под командой князя Вяземского, стремящегося к воссоединению Урала с Архангель­ском. Помешать же этому воссоединению мы абсолютно не можем... И если нам своевременно не дадут сил, то через несколько времени мы будем иметь перед собой сплошной фронт противника: Архангельск — Пермь — Урал и т.д.». Резолюция Ленина на письме: «Реввоенсовету для принятия мер ЭКСТРЕННО».

Красные спешили с вывозкой ляпинского хлеба. Для руководства этой операцией, а также для ревизии печорских отрядов Мандельбау­ма штаб красной 6-й армии направил бывшего унтер-офицера Комис­сарова, который доложил: «...Печорские отряды терпят всевозможные бедствия в смысле вооружения, снаряжения и продовольствия: табаком, чаем, сахаром. Нет хороших инструкторов, которые могли бы вести операции. Отчетности нет никакой: раздавались авансы в 30 тысяч ру­блей, но ни один оправдательный документ никуда не годится. Жители края находятся в ужасном состоянии. Во многом я вижу вину Мандель­баума, не умевшего поставить дело в крае и только пугавшего жителей битьем физиономий, не платившего красноармейцам ни копейки, так же, как и крестьянам за провоз хлеба и грузов».

Куда в таком случае исчезло награбленное Мандельбаумом золото, серебро и другие ценности: только в Усть-Цильме в уездном казначей­стве он захватил полмиллиона рублей? А где несколько сот тысяч руб­лей, дорогое снаряжение и технические средства, полученные им в Мос­кве от Реввоенсовета?

В январе 1919 года командир Северной группы Сибирской белой армии полковник Казагранди усилил в Ивделе, что на реке Лозьве, бата­льон князя Вяземского ротой чехословаков в 134 штыка.

Березов, опасаясь наступления Мандельбаума, слал отчаянные те­леграммы в Тобольск. В выходившей в Тобольске газете «Сибирский ли­сток» от 8 ноября 1918 года было опубликовано сообщение губернского комиссара Василия Пигнатти: «За последние дни в Тобольске стали цир­кулировать слухи о появлении в Березовском уезде отряда красногвар­дейцев, о занятии ими Обдорска и приближении его к Березову. Сооб­щаю, что... в Березовском уезде на расстоянии приблизительно 900 верст от Обдорска появилась с Урала шайка красногвардейцев, имеющая целью не выполнение какого-либо стратегического плана, а исключительно за­хват запасов казенного хлеба, находящегося от Обдорска также на весьма далеком расстоянии. Необходимые для ликвидации деятельности этой шайки меры приняты и несомненно с успехом будут осуществлены...»

По указанию Колчака в Тюмени был сформирован Северный экс­педиционный отряд, который возглавил подпоручик Лушников. 17 де­кабря часть этого отряда вышла из Тобольска на Север. В конце месяца им вослед в малицах, с нашитыми на них погонами, отправились доб­ровольцы из гимназистов под командованием подпоручика Туркова. Отряды соединились в селе Самаровском и через Березово добрались до села Сартыньского. По описанию очевидца, «...это село расположено на левом берегу Сосьвы, большей частью на увале до 2—3 саженей высо­той. Жилых домов (есть приличные) — до 30. Есть церковь, волостное правление, училище, хлебозапасный магазин, пороховой погреб, апте­ка. Церковь и школа — новые, крепкие здания, крытые железом. Кругом села преобладает хвойный лес...»

Разместившись в «приличных» домах, Лушников и Турков дожда­лись князя Вяземского (объединенные силы стали насчитывать более шестисот штыков) и в ночь на 16 января 1919 года атаковали Ляпино. Предварительно село подверглось обстрелу из бомбометов, а заслан­ные в тыл обороны разведчики забросали штаб красных ручными гра­натами. Возникла паника. Отряд Зарубина разбежался, потеряв в этом бою около шестидесяти человек. С криками «Ура!» белые вошли в Ля­пино. Бежавшие из села красные собрались в Щекурье. Зарубин при­нял решение отступить в Усть-Щугор, на Печору. Стоял лютый мороз. Большинство ляпинских красноармейцев были одеты легко, и во время 200-километрового отхода по Сибиряковскому тракту пятнадцать чело­век замерзли насмерть. Потери белых составляли шесть убитых и две­надцать раненых. Погибших перенаправили в Тобольск и похоронили. Среди них был Урсий Марсии, руководитель тобольской организации еврейской молодежи «Геховер».

В «Сибирском листке» от 26 января 1919 года начальник гарнизона Тобольска полковник Ермолаев сообщил: «Нашим славным Северным отрядом под командой подпоручика Лушникова после пятидневного сражения с боем взято село Саранпауль. Все находившиеся там крас­ноармейцы, свыше 200 человек, уничтожены, все вооружение красных и обоз в 60 лошадей нами захвачены...»

21 января остатки отряда Зарубина появились в Усть-Щугоре, выз­вав там переполох известием о наступлении белых из-за Урала. Мандель­баум приказал завалить лесом Сибиряковский тракт между местечками Катя Ель и Миша Бичевник (30 километров!). Напрасно бойцы убеждали «героя Печорской экспедиции» в бесполезности этой идеи зимой, ибо противник мог подойти к Усть-Щугору не только по дороге, но и по за­мерзшей реке. Упрямый Мандельбаум, размахивая наганом и бомбой, за­ставил красноармейцев в течение восьми дней завалить тракт деревья­ми. Хлебные запасы в Ляпино достались колчаковцам. Этот хлеб сыграл потом главную роль при сокрытии реликвий и ценностей Сибирского белого движения.

После взятия Перми в декабре 1918 года Северная группа войск Сибирской армии Колчака двигалась в северо-западном направлении, планируя соединиться с войсками Архангельской белой армии в районе Усть-Сысольска и по Печоре. На территории Соликамского и Чердынского уездов Пермской губернии оперировали части генерал-лейтенанта Пепеляева, в частности 25-й Тобольский стрелковый полк под командо­ванием полковника Бордзиловского.

12 января 1919 года командующий Печорским краем Мандельбаум получил приказ № 02 из штаба красной 6-й армии: «Продолжить оборо­ну края, обратив особое внимание на Чердынское направление».

В распоряжении Мандельбаума скопились значительные ценности: в Троицко-Печорске зимовал Печорский речной флот (восемь парохо­дов, паровые катера, баржи, буксиры), торговые склады и амбары были заполнены ляпинским хлебом. Здесь же находились эвакуированное чердынское уездное казначейство и грузы пушной экспедиции Ураль­ской области.

Под угрозой колчаковского вторжения красные решили вывезти на Вычегду хлеб и демонтированные двигатели пароходов. В конце ян­варя 1919 года в Троицко-Печорск прибыли до восьмисот подвод, на ко­торых начался вывоз хлеба. Местные жители всячески препятствовали хлебной эвакуации, нередко нагружая сани всяким хламом. Так созрел антибольшевистский заговор, который возглавил... председатель мест­ной ячейки РКП(б) И. Ф. Мельников.

Днем 4 февраля в Троицко-Печорске состоялся митинг протеста по случаю убийства в Германии Карла Либкнехта и Розы Люксембург, а вечером вспыхнуло восстание. Большая часть гарнизона примкнула к повстанцам, которые без потерь овладели селом.

Очевидцы так писали про восстание в Троицко-Печорске: «...За одну ночь мятежники арестовали около 120—200 человек. Большинство из них были помещены в холодные амбары при 35—40-градусном мо­розе, а затем после истязаний расстреляны. В числе погибших от рук мятежников — десятки беженцев из Чердыни... начальник Уральской продовольственной экспедиции Морозов и другие. Около 600 возчиков с подводами, следовавшие из вычегодских и сысольских волостей за ляпинским хлебом, оказались в белогвардейском плену...»

О массовых расстрелах на Печоре командующий Северным фрон­том белых Марушевский писал: «В этих глухих местах между Усть-Цильмой и примерно Чердынью революция потеряла уже давно свои поли­тические признаки и обратилась в борьбу по сведению счетов между отдельными деревнями и поселками. На почве одичалости и грубых нравов местного населения борьба эта сопровождалась приемами до­исторической эпохи. Одна часть населения зверски истребляла другую. Проруби на глубокой Печоре были завалены трупами до такой степени, что руки и ноги торчали из воды. Разобрать на месте, кто из воюющих был красный или белый, было почти невозможно. Отравленные ядом безначалия, группы этих людей дрались каждая против каждой, являя картины полной анархии в богатом и спокойном когда-то крае».

Почему люди превращались в зверей? Только из-за тяжелых при­родно-климатических условий Севера? Но крестьянские восстания кло­котали тогда в России повсеместно — на холодном севере и на знойном юге. При южном плодородии взаимное озверение сторон было таким же свирепым, как и в таежных дебрях. Сама мысль остаться без хлеба и дру­гого пропитания приводила нормальных крестьян в ужас и заставляла хвататься за ружья, за вилы...

7 февраля 1919 года в Троицко-Печорск под колокольный звон вступила полурота колчаковцев из состава 25-го Тобольского стрел­кового полка. Все население села высыпало встречать сибиряков. Местный учитель и бывший большевик А. С. Федоров преподнес бе­лым хлеб-соль.

Между тем в Усть-Шугоре Мандельбаум сдал командование красны­ми отрядами Комиссарову и Зарубину, а сам выехал через Ижму в Усть-Сысольск, а оттуда в Котлас. Там он заявил, что для наступления на Троицко-Печорск и повторный захват ляпинского хлеба ему необ­ходимы два аэроплана, четыре грузовика, два легковых автомобиля, 3 тысячи гранат, 20 тысяч патронов к станковым пулеметам «Максим», сто кавалерийских седел и столько же сабель, артиллерийские орудия системы «Маклин», двадцать телефонов и триста верст телефонного кабеля. С получением всего этого вооружения и снаряжения Мандель­баум брался за организацию контрудара по верховьям Печоры и похода за Урал — на Ляпино и Березов.

Идея похода за ляпинским хлебом и соединения с сибирскими бе­лыми войсками не оставляла и полковника Шапошникова, произведен­ного в генерал-майоры. В начале марта 1919 года он запросил коман­дование Архангельской белой армии о присылке в его распоряжение аэропланов «для разведывательных полетов на Ляпино и дальше на Бе­резов». Из Архангельска в штаб Шапошникова приехал военный летчик поручик Толстой с несколькими авиационными мотористами и лета­тельными аппаратами.

Оставшийся в Усть-Щугоре Зарубин 19 февраля приказал готовить­ся к наступлению на Подречье. По воспоминаниям бойцов, вечером на­кануне похода Зарубин был весел, жонглировал шашкой, говорил: «Би­лись мы с немцами, выдерживали газовые и танковые атаки, а с этими гадами, печорскими купцами, подавно справимся. Нам ли перед этими насекомыми трусить?»

На следующий день Зарубин с отрядом в 55 штыков выступил на Под­речье, оставив для защиты Усть-Щугора штабные команды и взвод крас­ноармейцев Мезенцева в 12 человек.

Но как только отряд с обозом вышел из села, мятежники устроили ему засаду. Навстречу красным был выслан под видом дровосека лазут­чик, который сообщил Зарубину, что белых в Подречье нет. Отряд без­боязненно стал втягиваться в село. Вдруг зазвонил колокол, и началась бешеная стрельба со всех сторон. Красные заметались. Их пулемет мол­чал — накануне весь спирт из его кожухов был выпит (его заливали туда на морозе вместо воды). Бомбометчики растерялись, и граната взорва­лась в стволе бомбомета. Зарубин бросился в атаку, крикнув: «Возвра­та в Щугор нет! В плен не сдаваться!» Пуля угодила ему в лоб. Остатки красного отряда, отстреливаясь, отошли к лесу и скрылись. В этом бою погиб 31 красноармеец, мятежники потеряли двоих.

Получив известие о разгроме отряда Зарубина, Мезенцев при­казал оставить Щугорье и отступить в Ижму. 3 марта белые вступили в Усть-Щугор, расстреляли оставшихся там советских работников, за­ставили местных крестьян расчистить от лесных завалов Сибиряков­ский тракт и выслали разведку в Ляпино.

6 марта Архангельск известил Шапошникова, что на Печору от­правлен экспедиционный отряд из «...130 отборных офицеров и солдат русской и союзной армии для дальнейшего следования в Сибирь. Цель отряда — связаться с войсками князя Вяземского и перебросить через Урал ляпинский хлеб для сплава его весной».

Находившиеся в районе Ижмы советские отряды под командова­нием Комиссарова получили 19 марта наименование Ижмо-Печорского полка. Но через десять дней в Ижму явился Мандельбаум, сместил Комис­сарова с командования полком и издал приказ об эвакуации из Печор­ского края: «Товарищи, время для нас ценно, и мы надеемся, что победы на всемирном фронте настолько значительны, что наш уход является временным по чисто военным соображениям... В гражданской войне, где масса еще не сознала своего долга, является врагом для строя советской власти. Ввиду этого, товарищи, те, которые знают свой долг, должны смотреть за тем, чтобы никто по пути следования не обижал бедняков, чтобы у них было доверие. Когда мы вернемся, пусть они знают, что мы были их защитниками и отстаивали их интересы, их несознательность, заброшенных на далекий север, ввиду создавшегося продовольственно­го кризиса заставляет нас уходить. Пусть не гаснет в сердцах ваших пла­мя революции и ответит на каждое нападение своему врагу сознательно и бодро» (стиль и орфография документа сохранены. — А. П.)[17].

30 марта 1919 года Ижмо-Печорский полк начал отступление. У населения было реквизировано 3 тысячи подвод (!). Огромный обоз вез полковое имущество, продовольствие и награбленные у печорцев вещи. Очевидец вспоминал: «Когда Мандельбаум отступал под напо­ром белых, за ним шло множество подвод, нагруженных великолепны­ми малицами, совиками, пимами, шелковыми и бархатными одежда­ми, швейными машинками, граммофонами, никелевыми самоварами и прочими предметами роскоши и цивилизации, проникшими в этот почти первобытный край».

Документы некогда секретного фонда 1316 Национального архива Республики Коми свидетельствуют: не было на Печоре ни одной деревни, где бы красноармейцы не произвели реквизиций и конфискаций, а по­просту грабежа в свою пользу. У населения забиралось все — начиная от ло­жек и вилок, кончая коврами и лошадьми. Непокорных расстреливали. Вышестоящие военные и партийные власти прекрасно знали о творимых Мандельбаумом беззакониях, о том, что «его армия деморализована и вместо сознательной революционной борьбы занимается бесчинства­ми, доходящими до открытого грабежа мирного населения». Мандель­баум, «имея при себе молодую и красивую жену, кое-что открыто отби­рал для нее, пользуясь своим служебным положением».

1 мая Мандельбаума арестовали. «По приезде в Усть-Усольск его за­ключили под стражу. Обыск и опись производили сотрудники политот­дела в присутствии жены. Найдена масса золота царской чеканки и раз­ных изделий из золота. Кроме того, большое количество шелковых тканей и дорогих мехов...»

Однако «когда Мандельбаума арестовали, то красноармейцы стали требовать, чтобы его освободили и чтобы он продолжал быть команди­ром». Некоторые его защитники предлагали уже тогда назвать именем Мандельбаума «улицы в наших городах и селах» (что и было потом сде­лано. — А. П.).

Эти и другие похожие отзывы о «герое Печорской экспедиции» Мандельбауме свидетельствуют, что он и подобные ему красные коман­диры своими действиями выражали настроения немалой части обни­щавшего и озлобленного населения. И сейчас, по прошествии почти ста лет, есть люди, которые считают, что в условиях гражданской войны (оказания интернациональной помощи, восстановления конституцион­ного порядка, принуждения к миру, антитеррористических операций) можно и нужно действовать так, как действовал Мандельбаум. Не счита­ясь ни с законом, ни с моралью.

Мандельбаума под конвоем этапировали в Вологду. Его дело в но­ябре 1919 года рассмотрел ревтрибунал Западного фронта (Северный фронт был уже ликвидирован). Учитывая постановление ВЦИК об ам­нистии ко второй годовщине Октябрьской революции и плохое владе­ние русским языком, Мандельбаума приговорили к пяти годам тюрем­ного заключения (условно).

Он остался на военной службе, был агитатором-организатором по­литотдела Запасной армии в Казани. В 1920 году назначен комиссаром 132-го полка 15-й стрелковой дивизии на Южном фронте — воевал на зна­менитом Каховском плацдарме, затем в Северной Таврии, участвовал в переходе через Сиваш и взятии Турецкого вала, в захвате Ишуньских укреплений, а потом и всего Крыма.

Сослуживцы по полку рассказывали, что Мандельбаум «был комис­саром смелым, боевым, очень неплохим организатором... Не любил ны­тиков, просто презирал любителей выпить» и, что особенно примеча­тельно, «вел очень крепкую борьбу против всякого вида мародерства».

Как «самого преданного делу революции», Политуправление Крас­ной армии направило Мандельбаума 25 декабря 1920 года «в распоряже­ние ЦК РКП(б)». Есть данные, что он использовался в подпольной рево­люционной работе в Австрии и Германии и дожил до 70-х годов XX века.

Между тем историки задаются вопросом: почему при благоприят­ном для белых развитии событий в Печорском уезде князь Вяземский, укрепившийся в Ляпино, не подавал признаков жизни и ни разу не ата­ковал красный Усть-Щугор со стороны Березовского уезда? Неужели его останавливал 30-километровый лесной завал на Сибиряковском трак­те (его можно было бы обойти) или пугала красноармейская застава в 26 штыков в местечке Катя Ель?

Есть мнение, что князь Вяземский серьезно увлекся... 30-летней женой тобольского пароходчика Голева-Лебедева, по описаниям оче­видцев, «женщиной невиданной красоты и очарования». Она сопро­вождала мужа в «хлебном» рейсе до Обдорска (там у них был дом), но зимовали они в селе Сартыньском, где тоже имелся собственный «приличный» дом. В этом доме в компании красавицы и проводил вре­мя князь Вяземский после разгрома красных в Ляпино. Только через два месяца он вырвался из жарких объятий тобольчанки, чтобы официаль­но засвидетельствовать соединение Северного и Восточного фронтов белых — единственный подобного рода случай в истории Гражданской войны в России.

24 марта 1919 года в Усть-Цильме прошли переговоры между ге­нерал-майором Шапошниковым, князем Вяземским, представителем Временного правительства Северной области Романовым и союзными офицерами. Решили, что верхнепечорские волости подпадают под юрис­дикцию Омского правительства. Архангельская и Сибирская армии на уровне от командующих до командиров полков обменялись привет­ственными телеграммами и поздравлениями по случаю встречи фронтов.

4 апреля в адрес Шапошникова пришла телеграмма начальника Северного отряда Сибирской армии и командира 25-го Тобольского полка полковника Бордзиловского: «Я, офицеры и стрелки... просим принять наши поздравления по случаю соединения сибирских войск с архангельцами для совместной борьбы для блага нашей дорогой Роди­ны — России». Офицерский состав этого полка отправил в редакцию ар­хангельской газеты «Вестник Временного правительства» приветствие северным защитникам Белого дела «с пожеланиями боевых успехов, скорого свидания и возможности крепкого рукопожатия у Кремлевских ворот». Командир 1-го Средне-Сибирского корпуса генерал-лейтенант Пепеляев направил в Усть-Цильму телеграмму: «Генералу Шапошникову. Приветствую Вас, Ваше превосходительство, и Ваши храбрые части, бо­рющиеся за воссоздание нашей великой Родины. Сибиряки шлют сер­дечный привет архангельцам». Командующий 1-й Сибирской армией ге­нерал-лейтенант Гайда в своей телеграмме на имя Марушевского писал: «Все офицеры и солдаты Сибирской армии рады, что Сибирская армия имела возможность первой установить братское общение с доблестны­ми отрядами архангельских войск». Командующий Северным фронтом белых Марушевский — в ответ: «Приветствую в Вашем лице доблестных братьев — сибирцев. В успехе не сомневаюсь. Прошу верить моему горя­чему желанию вести работу не только в связи, но и с полным подчинени­ем наших операций операциям сибиряков».

В обстановке такого ликования князь Вяземский возвратился в Сартынское к своей подруге. Пока он пребывал в любовных утехах, его бойцы «...распродавали свою военную добычу — награбленные боль­шевиками у местных жителей вещи: зырянские сарафаны, швейные ма­шины и прочее. Передавали, что сестра милосердия из белого отряда стянула на земской квартире двух соболей, которые позже у ней были, однако, отобраны».

С началом весенней распутицы полковник Бордзиловский запро­сил у Архангельска под хлебный поход в Ляпино значительное воору­жение: «Автомобили на тракт Усть-Щугор желательно иметь типа танк... орудия, бомбометы, медикаменты, 50 дюжин фотографических пласти­нок....» В июне 1919 года из Архангельска в Усть-Цильму прибыл первый «малый» транспорт с оружием для колчаковцев.

15 апреля Временное правительство Северной области признало власть Верховного правителя России Колчака. В Омск была делегиро­вана депутация князя И. А. Куракина для представительства. В составе делегации ехали генерал-майор Кислицын, барон Тизенгаузен и... князь Вяземский (за новым назначением).

Усть-Цильма стала важной перевалочной базой на пути из Архан­гельска в Омск и обратно. Весной и летом 1919 года через этот центр Печорского уезда проехало множество самых различных делегаций и воинских частей на Северный и Восточный фронты. В Усть-Цильме был устроен обменный пункт северных и сибирских денег (временные белогвардейские правительства выпускали собственные деньги).

В конце июля на лесозаводе «Стелла Полларс» в низовьях Печоры разместилась Британская миссия (или английская база) со значитель­ным количеством интендантского имущества. Миссия поставляла бе­логвардейцам обмундирование, продовольствие, медикаменты и ору­жие, включая автомобили «типа танк».

При Омском правительстве был создан Комитет Северного морско­го пути, в состав которого вошли опытные моряки-полярники во главе с генерал-майором корпуса гидрографов А. В. Поповым. Начальником речного каравана судов Карской экспедиции был назначен полковник Д. Ф. Котельников (впоследствии известный советский географ и ги­дрограф — его именем назван остров в Карском море).

В июле из Омска через Тобольск и Березово на паровой шхуне «Мария» экспедиция отправилась в Обдорск для обследования фарва­тера в Обской губе и изыскания удобного места для перевалки грузов с морских судов на речные. 28 августа ученые прибыли в бухту Находка (на западном побережье Обской губы) и оценили ее как вполне удобную для организации перегрузочных работ.

Вторая и основная часть Карской экспедиции снаряжалась в Архан­гельске. Морской караван судов (около десяти единиц) возглавил выда­ющийся полярный исследователь капитан 1-го ранга Б. А. Вилькицкий. Кроме 100 тысяч пудов различных военных грузов к Колчаку отправили трех генералов и около ста офицеров. Армия Колчака всегда испыты­вала недостаток в офицерских кадрах, в то время как в Архангельске скопилось много офицеров и даже генералов, для которых не хватало вакансий в войсках Северного фронта. Военный диктатор Северной об­ласти генерал-лейтенант Миллер писал: «Сибирская армия переживает кризис вследствие недостатка кадров, оружия, обмундирования и вся­кого снабжения техническими средствами. Единственная возможность быстро доставлять в Сибирь все необходимое — это переслать с поляр­ной экспедицией».

Среди откомандированных в Сибирь офицеров находилась пору­чик Мария Бочкарева. После Февральской революции 1917 года ее имя гремело в России.

На допросе в апреле 1920 года в особом отделе ВЧК при красной 5-й армии в Красноярске она рассказала о своей жизни и военной службе: «...27 июня 1917 года в Петрограде в Исаакиевском соборе главнокоман­дующий генерал Корнилов в присутствии Керенского и других членов Временного правительства вручил мне знамя женского ударного бата­льона смерти и произвел меня в прапорщики. 1 июля 1917 года после молебна я со своим батальоном отправилась на фронт в Молодечно, где нас прикомандировали к 1-му Сибирскому корпусу... После неудачных боев на фронте мой женский батальон вместе с юнкерами защищал в Петрограде Зимний дворец...»

Потом она возвратилась на родину, в Томск, к мужу, но не выдержа­ла забвения и провинциальной обыденности, выехала через Владиво­сток в США, где ее встречали как героиню мировой войны восторжен­ные американцы и их президент Вильсон. В Англии ее принял король. Бочкарева вновь почувствовала себя спасительницей России: «...боль­шевиков я считала своими врагами и врагами Родины». Так новоявлен­ная Жанна д'Арк оказалась в Архангельске.

Командующий Северным фронтом генерал-лейтенант Марушев­ский вспоминал: «Г-жа Бочкарева явилась ко мне в офицерских погонах и в форме кавказского образца. Ее сопровождал рослый бравый офи­цер, которого она представила мне как адъютанта. Нечего и говорить, что результатом этого визита был мой приказ о немедленном снятии военной формы с этой женщины и о назначении ее адъютанта в одну из рот в Пинече».

Неизвестно, подчинился ли этому приказу «рослый бравый офи­цер-адъютант», но Бочкарева, судя по ее показаниям, в июле 1919 года узнала из газет, что в Сибирь собирается экспедиция: «Она доставит для армии Колчака пулеметы, снаряды, обмундирование. Капитан экспедиции — морской офицер Савицкий (так в протоколе допроса. — А. П.). 10 августа 1919 года я с экспедицией капитана Савицкого покину­ла Архангельск на пароходе “Колгуев”, помимо которого было еще семь пароходов. До устья Оби я пробыла в пути месяц с тремя днями. На устье Оби прошла выгрузка из пароходов экспедиции Савицкого на баржи полковника Котельникова оружия, обмундирования и снарядов. Здесь я пробыла две недели. Потом отправилась с экспедицией Котельникова на Тобольск. Когда экспедиция прибыла в город Березов, Котельников получил телеграмму, что Тобольск взят советскими войсками. Котель­никову было приказано половину экспедиции направить в Красноярск и половину — на Томск. Я поплыла на Томск. Прожила в Томске неде­лю и поехала в Омск. Там 10 ноября встретилась с Колчаком. Колчак предложил мне сформировать добровольческий женский санитарный отряд. Дал распоряжение выдать на формирование отряда 200 тыс. ру­блей. На довольствие мой отряд был зачислен к добровольческой дру­жине Святого Креста и Зеленого знамени[18].

14 ноября я на подводах поехала в Новониколаевск. Потом верну­лась в Томск. Когда в Томск пришла советская власть, я явилась к комен­данту, сдала ему револьвер и сказала, кто я и что делала у белых. На Рож­дество в 2 часа ночи я была арестована, посажена в томскую тюрьму, позже меня перевели в Красноярск... От Николая II мной получено за боевое отличие 4 степеней Георгиевские кресты и три медали: две се­ребряные и золотая “За усердие”. За формирование женского ударного батальона смерти 1917 года была произведена в прапорщики, позже — за боевое отличие на фронте — в подпоручики, а за оборону боевого участка на фронте — в поручики...»

Морская и речная «экскурсия» закончилась для нее резолюцией че­кистов Павлуновского и Шимановского: «Бочкареву Марию Леонтьев­ну расстрелять. 15 мая 1920 года».

На речных судах Котельникова в устье Оби было доставлено около 500 тысяч пудов хлеба урожая 1919 года. Сюда же с уральских заводов привезли 28 тысяч пудов меди. Все это перегрузили на морские суда для доставки в Англию: оружие и амуницию Антанта поставляла сибир­ской контрреволюции не бесплатно.

Разгрузка судов в бухте Находка проходила медленно. Погода пор­тилась. Англичане нервничали. Сообщения об активизации красных войск на Тобольском направлении ускорили перегрузочный процесс. 20 сентября речной караван отправился вверх по Оби. Морские суда повернули обратно в Архангельск и благополучно прибыли туда уже 28 сентября. 21 октября Котельников доложил Колчаку о завершении экспедиции. Но часть речных судов из-за раннего ледостава и эвакуаци­онной неразберихи застряла на Оби возле села Тундрино Сургутского уезда и была разграблена красными партизанами.

Главным транспортным средством на севере оставалась лошадь с подводой. После соединения белых фронтов из Усть-Цильмы за Урал был отправлен огромный обоз из 527 подвод за ляпинским хлебом. 10 апреля 1919 года Печорская уездная земская управа телеграфирова­ла в Омск (уезд перешел в его подчинение): «В Печорском уезде хлеба совсем нет... От голода умерли сотни человек. Ели кошек, собак... Ляпинский хлеб — единственная надежда. Просим не препятствовать в от­пуске хлеба на Печору...»

30 апреля из Ляпино доносили, что из 527 подвод до места назначе­ния доехали только около 200, поскольку «дожди испортили щугорскую дорогу». На Печору белые доставили лишь 3 тысячи пудов ляпинской пшеницы. Для размола этого зерна в Усть-Щугоре на средства печорско­го земства построили мельницу.

Тогда же Печора обратилась за помощью в Архангельск и получила на пароходах около 250 тысяч пудов муки. Но голод продолжался. Поэто­му ждали первых холодов, чтобы продолжить доставку хлеба из Ляпино.

Однако в мае 1919 года красная 3-я армия, получив значительное пополнение, начала контрнаступление на Восточном фронте. Колча­ковцы сумели взять город Глазов, но это был их последний успех на Се­веро-Западном направлении. Сибирская белая армия стала отходить за Урал. Находившийся в Троицко-Печорске Отдельный Сибирский Печорский полк белых получил приказ эвакуироваться по Сибиряков­скому тракту в Ляпино. 4 июля командир этого полка капитан Атавин сообщил генерал-майору Шапошникову: «Вследствие создавшейся об­становки на фронте мне с полком приказано выступить из Троицкого через Ляпино на соединение с Северным отрядом. Начальник Северно­го отряда приказал вам продолжать получение боевых запасов в Архан­гельске, организовав доставку грузов морским путем через Обь и на оле­нях в Обдорск».

Как вспоминали современники, уход колчаковцев из Печорского уезда был «совершенно внезапным». 6 июля Шапошников информи­ровал Архангельск: «Причины отхода полка неизвестны». 11 июля ар­хангельское командование ответило: «Передайте, не медля ни минуты, капитану Атавину, что удержание им района Щугор — Ляпино крайне не­обходимо». Но попытки удержать колчаковцев не увенчались успехом, и их позиции заняли части архангельской армии.

Эти события совпали с началом эвакуации войск Антанты с севера России. Планировалось уже к октябрю вывести в Европу все военное имущество и живую силу, в том числе и Северную добровольческую армию. 2 августа 1919 года генерал Миллер телеграммой на имя ге­нерала Н.Н. Юденича делился планами продолжения борьбы с боль­шевиками на Севере после ухода союзников: «По малочисленности и нравственному состоянию войск после ухода англичан держать ны­нешний фронт не представляется возможным: с потерей веры солдат в то, что мы сильнее большевиков и что своими силами можем хотя бы отстоять ныне занимаемую территорию, сразу возникает большое де­зертирство для непосредственного спасения своего деревенского имущества. Перед правительством дилемма: или оставаться с офицер­ством и оставшимися верными долгу солдатами до крайнего истоще­ния, в конце концов, в самом Архангельске, или заблаговременно от­казаться от борьбы с большевиками в Северной области и перевести весь офицерский, до 9000 человек, и здоровый солдатский элемент, а также военное имущество на другой фронт, к Деникину, или даже, может быть, в Сибирь. Что выгоднее в общих целях? Я полагаю, если есть твердая уверенность, что власть большевиков будет сломлена до наступления зимы наступлением вашим, адмирала Колчака и Дени­кина и вследствие внутреннего разложения, то нам нужно оставаться здесь до последнего, дабы не дать им даром в последнюю минуту мо­ральный успех, могущий благоприятно повлиять на действия на реша­ющих фронтах».

Проводившееся в августе 1919 года в Архангельске земско-город­ское собрание высказалось за продолжение войны с большевиками на Севере, опираясь на собственные силы.

Последние корабли союзников оставили Архангельск 27 сентября 1919 года. Эвакуация войск Антанты сопровождалась массовым унич­тожением военного имущества: сжигались аэропланы, портились бро­непоезда и орудия, взрывались тонны зарядов и патронов. Десятки машин (в том числе «типа танк») были утоплены в реках и в море. Объ­ясняя причины этого уничтожения, представители Антанты заявили, что не собираются вооружать Красную армию. По их мнению, падение Северной области было только вопросом времени.

К такому же выводу пришел и путешествовавший по рекам Сосьве, Ляпин, Сартынье, Манье и Щекурье натуралист и разведчик Садовни­ков. К «экскурсии» на Сосьву его, скорее всего, подвигнул председатель Тобольского губернского земского собрания Пигнатти. Наблюдатели удивлялись странной, на их взгляд, политической пассивности Пигнат­ти. Действительно, в истории края он известен больше как краевед и ор­ганизатор музейного дела.

В «Дневнике...» Садовникова отмечено: «“Станкевич” шел в Са­ранпауль. В нем нам (экспедиция из четырех человек) губернским зем­ством были предоставлены бесплатно места первого класса и провоз грузов». Значит, к финансированию «экспедиции» Пигнатти имел самое непосредственное отношение. Считавшийся социалистом, частный по­веренный (адвокат) Пигнатти понимал: белым не удержать Тобольск; предстоит очередная смена власти. Военную диктатуру адмирала Кол­чака сменит «военный коммунизм» Ленина — Троцкого. Как говорится, хрен редьки не слаще. А у однопартийца Чайковского, председателя Временного правительства Северной области, с которым Пигнатти состоял в переписке, можно было рассчитывать на радушный прием и на престижную чиновничью должность.

Не остался в стороне от организации «экспедиции» и военный комендант Тобольска штабс-капитан Киселев. В сферу его полномо­чий командующий 1-й Сибирской армией генерал-лейтенант Пепе­ляев включил Березовский уезд. Киселев уже прикидывал маршруты речных эвакуационных потоков, и его волновала сохранность укры­тых в церковных кладовых Тобольска ценностей Сибирского белого движения. Поэтому военного коменданта Тобольска и уездов интере­совало состояние коммуникаций, уровень воды в реках, температура воздуха, возможности обороны войск Архангельского правительства, настроение местного населения... В дневнике натуралиста-разведчика есть ответы на все эти вопросы.

«Пассажиров было много, — отметил Садовников, — особенно в III и II классах. С нами в первом классе ехали остяко-самоедский князь В. И. Тай­шин, возвращающийся с губернского земского собрания, его толмач и Н. Кислицкий, вновь назначенный начальник березовской милиции...»

29 июня Садовников был в Самарово, а через день — в Березове: «Березов весь высыпал встречать пароход. Пришла и администрация: управляющий уездом Берянинко, Ямзин, секретарь управляющего и др. Здесь мы узнали, что пароход по причине мелководья не пой­дет в Саранпауль, а дойдет лишь до Сартынья, находящейся верстах в 250 от Саранпауля. Дальше поедем в каюках (больших крытых лод­ках) за паровым земским катером. В Березове — тишина, потому ли, что народ на пристани, или потому что тишина — особенность глухих городов Севера...»

Местные жители рассказали натуралисту-разведчику «...о боях бе­логвардейцев с красными в Саранпауле, ...что на Печоре сильный голод, мрут люди. Оставшиеся в живых постепенно переходят в Тобольскую гу­бернию на Ляпин».

7 июля в Саранпауле сам увидел: «Много беженцев. Перед нами пришла партия человек в 50. Они много вытерпели дорогой: взявшиеся вести их проводники сбежали, оставив их на произвол судьбы. Через болота, речки и горы они на десятый день пришли в Саранпауль. Шли голодные: за Уралом, на Печоре нет хлеба; взятых ими запасов хвати­ло ненадолго, дорогой питались пучками (травянистые растения); пос­ледние три дня голодали; дорогою встретили самоедский чум, купили у них оленей и слегка оправились от голода. В Саранпауль едва пришли, схоронив дорогою умершую от голода старуху. Часть беженцев гибла до­рогою от голода; иные доходят как тени, оборванные, голодные... Отле­жавшись и подкрепившись, ходят по миру Христа ради...»

Было бы странным отсутствие интереса Садовникова к запасам хра­нившегося в Саранпауле ляпинского хлеба. Но хитрые зыряне сообщи­ли ему неверные сведения, увеличив более чем вдвое размеры вывезен­ных красными за Урал муки и зерна.

14 июля Садовников встретил отступивший из Троицко-Печорска по Сибиряковскому тракту Отдельный Сибирский Печорский полк: «Пришли лишь 200 человек, остальные зыряне не пошли и не отпу­скали этот отряд, состоящий исключительно из русских; зыряне были местные; они решили защищаться до последней возможности, если сюда наступят большевики. Утром пришли и остальные из отряда, уставшие, измученные, но веселые. Шли 16 дней; недостатку в прови­анте и в др., например, табаке не было. В отряде до 40 лошадей, мно­го проводников-зырян. Мы пригласили к себе двух офицеров (Смир­нов, родом из Тобольска, др. не помню), напоили чаем и угостили вином, да еще и на отряд четверть, чему все несказанно были рады. Офицеры угостили нас папиросами, дали папиросной бумаги и 1/4 хо­рошего табаку...»

Садовников умел расположить к себе собеседников: «По их сведе­ниям, дела на фронте направляются. Приказ об отступлении им был дан уже давно, не было необходимости отступать, но приходилось повино­ваться... В Березов уже послан нарочный за пароходом (отряд следовал на Березов)».

21 июня офицеры и солдаты еще ждали пароход: новые знакомства, встречи, впечатления. «Вечером заходили Канцельмахер и еще не­сколько офицеров — все из пулеметной команды. Разговаривали дол­го. В Березов поехали за пароходом помощник командира полка капи­тан Полуянов и прапорщик Шерман; с ними двое солдат... Отношение местного зырянского населения к отряду — чисто грабительское: дерут втридорога за всякую малость; были случаи, что за банный веник брали по рублю, молоко достают с трудом, несмотря на то, что отряд дисци­плинирован, солдаты вежливы...»

Садовников не успел передать свои сведения о «затерянном мире» и его обитателях ни Пигнатти, ни Киселеву. Организаторы его «экскур­сии» не предполагали, что отход колчаковцев на восток превратится в бегство.

Возвращаясь из леса, Садовников и его спутники встретили 15 ав­густа «...на правом берегу реки Ляпин несколько семей зырян. От них узнали, что война идет с прежним ожесточением, что большевиками взяты Екатеринбург и Тюмень, а бои идут на Тоболе, что из-за Урала, из Архангельска прибыли проездом в Омск по Аранецкой дороге пред­ставители Архангельского правительства, что по Оби приостановлено пассажирское движение, пароходы мобилизованы для военной надоб­ности, и многое другое...»

Настроение у Садовникова портилось — заметно по тональности дневниковых записей: «Насчет войны передают нерадостные вещи: гово­рят, что красные чуть ли не заняли уже Тобольск; говорят о необходимос­ти опять, как и зимою, прятать имущество по лесам и спасаться самим».

В дневнике появились строки, не относящиеся ни к научной, ни к разведывательной деятельности: «Мне было тепло, несмотря на легкую блузу и полумокрый брезентовый плащ: не догорала ли это жизнь, испуская последнюю накопившуюся в теле теплоту?»

Между тем газета «Тобольский стрелок» сообщила: «Днем 11 ок­тября 1919 года высокий гость — Верховный правитель и Верховный главнокомандующий осмотрел г. Тобольск. В Кафедральном соборе его приветствовал преосвященный Иринарх, епископ Березовский. В сво­ей речи он отметил, что свет должен восторжествовать над тьмою и ги­бель большевизма неизбежна, что наша народная армия под мудрым руководством своего Верховного вождя свергнет большевистское иго в России. Преосвященный благословил иконой Тобольской божьей ма­тери, после чего был отслужен краткий молебен, и Верховный прави­тель осмотрел собор и могилу преосвященного Гермогена. Из собора он направился в покои преосвященного, а потом побывал в музее. Из музея последовал к памятнику Ермака. Верховного правителя сопровождали высшие военные лица и представитель городского самоуправления».

Через двенадцать лет на допросе в ОГПУ епископ Иринарх при­знался: «Когда я был епископом Тобольским и Березовским в 1919 году, в Тобольск приезжал Верховный правитель России адмирал Колчак с генералом Пепеляевым — начальником обороны — и двумя адъютанта­ми. Они присутствовали на молебне, который я совершил с собранным духовенством у мощей Иоанна Тобольского. В конце молебна дьякон Алерский или Лопатин провозгласили “многие лета” Верховному пра­вителю. После окончания молебна я пригласил Колчака с его сопрово­ждающими на стакан чая. За чаем Колчак посоветовал вывезти святыни и ценности и самому уехать из Тобольска. ...Серебряную раку из-под мо­щей Иоанна Тобольского настоятель кафедрального собора протоирей Владимир Хлынов вывез вместе с другими святынями и ценностями по моему предложению... Первоначально я колебался, как поступить с мощами, но после опроса верующих и узнав от двух монахов из Верхо­турья, что там мощи Симеона Верхотурского спрятаны на месте, а выве­зена одна рака, также поступил и я. Ночью я, Иринарх, Хлынов, дьякон Лопатин и старый соборный (ныне умерший) закопали мощи Иоанна Тобольского под кафедральным собором...»

Проходивший по одному с Иринархом «поповско-повстанческому делу» №8654 56-летний В. А. Хлынов, окончивший в 1901 году духовную семинарию и служивший перед арестом настоятелем Ильинской церкви в Тюмени, подтвердил показания Иринарха, но дальше уперся: «...сопро­вождал святыни, среди которых были иконы Абалакской и Тобольской божьей матери, серебряно-вызолоченную раку из-под мощей Иоанна Тобольского и другие ценности, в их числе и принадлежавшие царской семье, по рекам Иртышу и Оби на пароходе только до села Тундрино Сур­гутского уезда. Дальше в Сибирь отступал в отряде коменданта Тоболь­ска Киселева, церковных святынь и ценностей в двух больших и четырех маленьких ящиках с нами уже не было, где они могут быть, не знаю...» Сколько с ним следователи ОГПУ ни бились, одно твердил: «Не знаю».

Когда 21 октября 1919 года части 51-й стрелковой дивизии Блюхера вновь заняли Тобольск, то, продвинувшись по берегу Иртыша до села Бронниково, не стали развивать дальше наступление на север и пресле­довать уходившие в сторону Томска белые пароходы.

В первые дни отступления погода стояла теплая и веселое настроение не покидало отступавших: на каждом пароходе и барже слышались песни, звуки пляски, гармонь. На что они надеялись? На необъятные сибирские просторы, на союзников, но больше всего на извечное русское «авось».

Через неделю картина переменилась. С наступлением заморозков одетые по-летнему солдаты стихли и стали кутаться в рогожи, одеяла, половики. Отход перемешал все тылы, централизованная система снаб­жения сломалась. Армия перешла на существование за счет эвакуаци­онных запасов хлеба и масла, а также массовых бесконтрольных рек­визиций у населения прибрежной полосы. Спасаясь от колчаковской мобилизации, мужчины призывного возраста скрывались в лесах.

В истории нашего края считалось, что оставленную на фланге и в тылу красных войск территорию Тобольского, Березовского и Сур­гутского уездов — задворки Гражданской войны — контролировали пар­тизаны. Их участие в борьбе против белогвардейцев и интервентов, особенно в Восточной Сибири и Приморье, имело для большевиков ре­шающее значение.

Организовав по собственной инициативе крупные военные отряды и даже целые армии в тылу противника, эта сила обеспечила быстрый успех Красной армии. Они помогли укрепиться советской власти на от­воеванной территории. При их поддержке были ликвидированы остатки вооруженных белогвардейских отрядов, рассеявшихся по всей Сибири, подавлены повстанческие выступления крестьян против продразверстки.

Услуги своих союзников новый режим оценил достойно: их ко­мандиры и активные участники получили боевые награды, различные привилегии и официально признавались социальной опорой власти. На местах создавались комиссии и секции бывших красногвардейцев и партизан — такие объединения имелись в Тюмени и Тобольске.

Организатором партизанского движения на Обском Севере считал­ся Платон Ильич Лопарев. Он возглавлял тобольскую секцию красных партизан и состоял в обществе изучения края при музее Тобольского Се­вера, был членом правления.

В 1927-м к 10-летию Октябрьской революции на собрании культурно­исторической секции общества слушался его доклад «Революционные партизаны на Тобольском Севере в последние дни колчаковщины», а 2 апреля 1928 года — «Бандитское восстание 1921 года на Тоболь­ском Севере».

Содержание этих докладов неизвестно. Считается, что эта доку­ментация (тринадцать дел) сгорела при пожаре в помещении секции в конце 1934 года. Этот пожар странным образом совпал с разгоном объединений бывших красногвардейцев и партизан и их последующей ликвидацией как «врагов народа».

Заигрывания властей с бывшими союзниками, численность ко­торых в Сибири составляла десятки тысяч человек, прекратились с началом коллективизации. Коммунистам никак не удавалось раско­лоть их, обособив «кулацкую верхушку». Этому сильно препятствова­ла традиционная внеклассовая спайка и былая боевая солидарность партизан. В некоторых округах Западной и Восточной Сибири они возглавили крестьянские восстания против насильственной коллек­тивизации.

В 1928 году в партийной печати впервые заговорили о «плохих пар­тизанах», потом был введен запрет на проведение партизанских съез­дов и конференций и объявлена «тщательная очистка низовых органи­заций от бывших офицеров, растратчиков и прочих».

ОГПУ насадило в основных сибирских районах тайных осведоми­телей и агентов и таким образом контролировало поведение бывших партизан. Местная агентура обязана была «освещать динамику эко­номической мощности партизанских хозяйств, политико-моральное состояние комсостава и авторитетов, отношение бывших партизан к коллективизации, а также выявлять среди них наличие организо­ванных видов контрреволюционной деятельности и повстанческих тенденций».

Подводя итоги общесибирской оперативной разработки «Свои люди», ОГПУ указывало: «Часть лиц этих категорий, принимавшая уча­стие в партизанском движении и впоследствии занимая те или иные ответственные посты, — позднее, вследствие их неприспособленно­сти к новым условиям, а в большинстве случаев — вследствие неумения работать на советских должностях — оставшись без службы, принужде­ны были возвращаться или к сельскому хозяйству, или в производство... Это обстоятельство послужило причиной обиженности...»

Тобольский Север не относился к выраженной партизанской тер­ритории, но справка окружного отдела НКВД легла в 1936 году в личное дело кандидата в члены ВКП(б) Лопарева.

Арест нескольких видных троцкистов: бывшего командующего Приуральским военным округом в 1921—1922 годах, «освободителя То­больска от колчаковцев» осенью 1919 года С. В. Мрачковского и управ­ляющего Обьрыбтрестом в Тобольске, в прошлом кандидата в члены Политбюро ЦК ВКП(б) и секретаря Московского комитета партии Н. А. Угланова — дали НКВД повод для обвинительного заключения:

«...Лопарев Платон Ильич, 1890 года рождения, уроженец с. Са­марово Остяко-Вогульского округа, из семьи кулака, отец имел рыб­ные промыслы, применял батраков, содержал ямщину. Брат Петр — бывший урядник полиции. Дядя Хрисанф служил до революции зав. императорской библиотеки в Петербурге (умер в 1918 г.). Сам Ло­парев — лжепартизан, б/активный эсер, с 1931 по март 1937 г. рабо­тал директором Обско-Тазовской научной рыбхозстанции, состоял с 1931 г. кандидатом в члены ВКП(б), исключен в 1937 г. за связь с вра­гами народа Углановым и Мрачковским. В письмах к Угланову называл себя его верным солдатом. Гордился наградой от Мрачковского — кара­бином системы “маузер”».

Лопарев видел, как из-за «углановгцины» исчезли десятки опыт­ных обских рыбников: К. П. Данилов, П. М. Аверин, А. М. Будницкий, А.Е. Плотников, B.C. Орлович, А.Н. Юдин, И.Ф. Филиппов, П.П. Тро­фимов... Знал, что из ВКП(б) исключены коммунисты, давшие ему ре­комендации: В.М. Пестерников, С.А. Веселовский... В протоколе №11 от 11 февраля 1937 года заседания бюро Тобольского райкома ВКП(б) указано: «...Веселовский Савин Алексеевич, член ВКП(б) с 1920 г., родился в 1863 г., рабочий, состоял в партии “Земля и воля” с 1879 по 1882 г., был в краснопартизанском отряде с ноября 1919 по январь 1920 г. В Красной армии — с марта 1920 по январь 1921 г. Дал рекоменда­цию Лопареву. На собрании первичной парторганизации Обьрыбтре­ста 5 февраля 1937 г. пытался замазать близкую связь Лопарева с Углано­вым, заявив, что “я за Лопарева готов стать к стенке”».

Как клятва борьбы с «углановщиной» звучало постановление То­больской райпартконференции от 6 февраля 1937 года: «Партийное собрание от имени трудящихся выражает глубочайшую благодарность НКВД и его славному руководителю верному сталинцу Генеральному Комиссару Государственной Безопасности тов. Ежову, под руководством которого был раскрыт контрреволюционный заговор троцкистов и ра­зоблачены изменники Родины, вредители и террористы».

Лопарев каялся, давил на жалость. В автобиографии от 25 декабря 1936 года всячески подчеркивал свои революционные заслуги: «...много раз представлялся к ордену «Красное Знамя», имею сведения о приказе РВС от 1928 г. о награждении именными часами, на севере существует колхоз имени партизана Лопарева... в февральскую революцию разде­вал офицеров, в гражданской войне партизанил на Тобольском Севере — ликвидировал белых: колчаковцев и чайковцев... недостаточно воору­женный политграмотностью, просмотрел троцкистско-зиновьевскую группу в Обьрыбгресте...»

10 февраля 1937 года он пришел в окротдел НКВД и оставил там расписку: «При настоящем возвращаю карабин Маузера, купленный в 1922 году у Мрачковского. При предыдущей перерегистрации оружия он был мне оставлен до выяснения возможностей имения: в настоящее время в связи с тяжелыми подозрениями о моем участии в углановщине я считаю неудобным хранить карабин на дому. Вместе с ним я сдаю само­дельные патроны».

Ничего не помогло. Ни заслуги, ни покаяния, ни обещания. 9 сен­тября 1937 года Лопарева арестовали в Тобольске, а 9 июля 1938 года расстреляли в Омске.

Следователей НКВД больше интересовал не характер отношений Лопарева с уже расстрелянными в Москве Мрачковским и Углано­вым, а тайна сокрытых на Тобольском Севере сокровищ Сибирского белого движения. К такому неожиданному выводу приходишь, профес­сионально оценивая следственное дело №2104, хранящееся в архиве Регионального управления ФСБ по Тюменской области. Это дело изуча­ли многие местные публицисты[19].

Но их больше волновала тема беззакония, поэтому они героизиро­вали Лопарева, правда, в отличие от ранних его биографов (А. Б. Гамбарова, Н. В. Смехова, М. М. Никифорова, Б. А. Ухалея), по другим, не пар­тийно-идеологическим мотивам.

То, что дело Лопарева фальсифицировано, ни у кого не вызывало сомнений. Меня занимало другое: почему обыски по его месту житель­ства в Тобольске (Ершовский переулок, 1) и в кабинете рыбхозстанции (улица Володарского, 3) были произведены 10 февраля 1937 года, то есть задолго до ареста? Сотрудник Тобольского окротдела НКВД Селиванов искал не оружие — в тот день Лопарев сам сдал «купленный у Мрачковского карабин Маузера», а «переписку, относящуюся к парти­занскому движению». В протоколах обысков зафиксировано изъятие «415 листов» по первому адресу и «18 штук» (?) — по второму. Да на сле­дующий день — 11 февраля — вскрыли денежный ящик рыбхозстанции и взяли оттуда «отрезанную от календаря 1936 г. книжку с адресами не­известных лиц и мест, принадлежащую Лопареву».

У меня нет сомнений: Селиванов и его тобольские начальники дей­ствовали по команде из Омска. В своем выводе основываюсь на приоб­щенной к следственному делу записке от 2 ноября 1937 года начальника Тобольского окротдела Тарасова помощнику начальника 4-го отдела (се­кретно-политического. — А. П.) УГБ УНКВД Омской области Пешкову: «При этом препровождаются документы, изъятые при обыске и аресте Лопарева Платона Ильича для использования на месте ведения след­ствия. Приложение — упомянутое». Надо думать, в Омск были отправ­лены все документы о партизанском движении на Тобольском Севере в 1919—1922 годах — 433 листа (!). Но зачем? Ведь Лопарев обвинялся в связях с троцкистами Углановым и Мрачковским. Тогда этого было вполне достаточно для расстрела. Важно и другое: в деле Лопарева этих документов нет, а в справке к обвинительному заключению указано: «1. Обвиняемый Лопарев П.П. содержится под стражей при Омской тюрьме с 9.9.1937 г.; 2. Личн. документы: паспорт серия ДАО №502659 находится при след, деле в пакете, а также письмо и брошюра (адресова­ны Угланову. — А. П.)».

Впервые Лопарева допросили не в Тобольске, а в Омске 14 июня 1938 года (через 16 месяцев (!)) — задавали вопросы о социальном проис­хождении, связях с эсерами в Тобольске, относящихся к марту — июню 1918 года, характере отношений с Углановым и Мрачковским.

О своем участии в партизанском движении Лопарев показал сле­дующее: «При занятии осенью 1918 года Колчаком Сибири я работал инструктором Обь-Иртышского союза кооператоров. Как больной гла­зами я в армии Колчака не служил. В 1919 году осенью я организовал партизанскую группу из семи человек своих односельчан д. Самарово, которые в течение нескольких дней, пройдя от Самарово до с. Уват (400 км), превратились в партизанский отряд. В отряде я находился с ноября 1919 по март 1920 года. Штаб отряда располагался в г. Бере­зов — расстоянием от г. Тобольска тысячу километров на север. В марте 1920 года я из отряда ушел работать инструктором Обь-Иртышского со­юза кооперативов. Отряд слился с частями красных и ушел на польский фронт». Все!

Через четыре дня Лопареву объявили об окончании следствия, а 9 июля расстреляли.

Создалось впечатление, что было другое, тайное расследование прошлого Лопарева, которое, в отличие от официального, не оставило никаких документальных следов.

Но НКВД не знал о существовании воспоминаний Лопарева о Граж­данской войне на Тобольском Севере. Эти воспоминания на 202 листах, датированные 1931 годом и засекреченные сразу же после ареста авто­ра, хранятся в Государственном архиве социально-политической исто­рии Тюменской области (ГАСПИТО).

Очень осторожно их использовал сибирский историк М. Е. Бударин в своей монографии «Прошлое и настоящее народов Северо-Западной Сибири», изданной в 1952 году в Омске.

«Часть белых войск, — читаем, — отошла из Тобольска в глубь ле­сов Обского Севера, районы Самарова и Березово. Ранний ледостав 1919 года задержал на Оби несколько колчаковских частей в районе Тундрино — Нарым. В Березове и Кондинском еще свирепствовали кол­чаковские отряды, обреченные на гибель под ударами обских партизан и наступающих полков Красной армии. В Саранпауле осел отряд Тур­кова, установивший связь с белыми бандами Архангельского Севера. В первых числах ноября 1919 года крупный отряд белых под командой начальника колчаковской милиции на Обском Севере Волкова высту­пил из Тундрино, захватил Самарово и Реполово, надеясь провести зиму в крупных селениях.

Но коммунисты Обского Севера, активисты совдепов, бедняки-крестьяне активно создавали партизанские отряды. Сформировалась Самаровская группа — ядро партизанского движения на Обском Севере. Партизаны, руководимые коммунистами, освобождали от белых Репо­лово, Самарово, Белогорье...»

Бударин ни разу, по понятным причинам, не назвал Лопарева.

Еще раньше, в 1940 году, исследователь из Ленинграда А. П. Андре­ев составил объемный доклад «Хантэ-Мансийский (быв. Остяко-Во­гульский) национальный округ Омской области к 10-летнему юбилею (1930-1940 гг.)».

В исторической справке этого доклада отмечено: «В конце 1919 года партизанский отряд под руководством П. И. Лопарева захватывает с. Са­марово и, продвигаясь с боями на Север, громит белогвардейский отряд Туркова, Литвинова у Белогорья, Карым-Карах и в 1920 году принужда­ет его к капитуляции. ...Действия партизанского отряда П. И. Лопарева совпали с действиями Красной армии. Отряд Красной армии, вступив в с. Самарово, повел свое наступление против банды некого Волкова, которая в конце 1919 года была изгнана партизанским отрядом Лопаре­ва в Сургут. Волков был арестован...» В тексте справки фамилия Лопа­рева зачеркнута синим карандашом.

Наступил 1956 год, и Клавдия Петровна Доронина, жена Лопарева, обратилась в очередной раз в Прокуратуру СССР с заявлением о реаби­литации мужа.

«В 1937 году 9 сентября, — писала она, — органами НКВД в Тобольске был изъят мой муж Лопарев Платон Ильич. О его судьбе мне до настоя­щего времени ничего не известно. Я знаю Лопарева с 1918 года, с того времени, как стала работать акушеркой-фельдшерицей в с. Самарово — ныне Ханты-Мансийск. Лопарев работал тогда инструктором-кооператором, а на Тобольском Севере хозяйничали колчаковцы. При отступле­нии колчаковцев на пароходах по Иртышу из Тобольска на Томск все, кто сочувствовал Советской власти, скрывались в лесах. Когда колча­ковцы очистили Самарово и его окрестности, отступив до Сургута, все скрывавшиеся, в т. ч. Лопарев, вышли из лесов. Но после установления зимнего пути отряд колчаковцев из Сургута снова двинулся на Самаро­во с тем, чтобы произвести расправу с теми, кто скрывался в лесах. Так как связь с Тобольском ввиду распутицы не была установлена, то по ини­циативе Лопарева организовался партизанский отряд, в который всту­пили все, кто решил вести борьбу с остатками колчаковских банд. Когда па север были командированы регулярные части Красной армии (отряд Лепехина), бойцы партизанского отряда влились в регулярные части и вместе боролись за ликвидацию колчаковщины на Тобольском Севере.

В 1921 году здесь вспыхнуло восстание. Лопарев сразу из Самарово был вызван в Тобольск, как бывший организатор борьбы с колчаковца­ми, для подавления восстания. Уже в Тюмени (Тобольск был оставлен советскими войсками) Лопарев собрал демобилизованных из армии се­верян и двинулся с этим отрядом через тайгу на Конду и в юрты Лорбат, где и происходили бои с повстанцами. После того как в боях часть банд была побита, Лопарев со своим немногочисленным отрядом двинул­ся через Белогорье на Самарово и здесь захватил штаб белых во главе со Сватышем (бывший адъютант генерала Гайды) и, разгромив основ­ные силы повстанцев, захватил Самарово 9 мая 1921 года.

После ликвидации бандитизма он частично работал в хозяйствен­ных и кооперативных организациях на Тобольском Севере.

Я в 1919 году работала медицинской сестрой в отряде. С 1920 года вступила в ряды ВКП(б) и состояла до 1937 года; в связи с арестом мужа была исключена.

Моя семья была предана Советской власти. Отец подвергался ре­прессиям при колчаковщине, в 1921 году был заключен повстанцами в Тобольскую тюрьму, откуда освобожден красными частями. Старший брат Доронин Ф.П. был организатором Советской власти на Тоболь­ском Севере. Созвал в 1918 году съезд в Демьянске, который избрал кра­евой Совет; в то время в Тобольске у власти были контрреволюционные силы. В 1919 году брата расстреляли колчаковцы. Старшая сестра — учи­тельница, член ВКП(б) с 1917 года, замучена колчаковцами.

Со времени ареста мужа я испытываю со стороны руководящих ор­ганов недоверие. Мои дети также многое пережили в связи с изъятием отца. Сын Лопарев Юрий погиб в 1944 году в боях за Родину.

Прошу пересмотреть дело Лопарева и снять с нашей семьи недо­стойное пятно врага народа. Большинство северян, знавших Лопарева, отзываются о нем как о честном гражданине».

Следственное дело Лопарева искали долго — на все запросы учетно­справочные отделы КГБ отвечали: «Сведений нет».

В августе 1956 года в Управление КГБ по Омской области было вновь направлено требование прокуратуры: «Нами разыскивается дело по обвинению Лопарева Платона Ильича, арестованного 9 сентября 1937 года в г. Тобольске. В Центральном архиве КГБ при Совете Минист­ров СССР следственного дела на Лопарева нет и данных о его местона­хождении в них не имеется...»

Разыскиваемое дело нашлось только в апреле 1957 года. Нашлось в Омске — в УКГБ. Как будто пылилось на какой-то особой чекистской полке. Не хотелось Омску отдавать Тюмени это дело. Можно было бы в очередной раз ответить на заявление Дорониной о «десяти годах за­ключения без права переписки», но к процессу розыска уже подключил­ся Тюменский обком КПСС.

Приближалась 40-я годовщина Октябрьской революции. В условиях разоблачения культа личности Сталина партии потребовались забытые, пострадавшие от произвола тирана герои. Таким тогда виделся Лопа­рев. Поэтому без дополнительной проверки (свидетели не допрошены, архивные документы не изучены) президиум Тюменского областного суда 13 апреля 1957 года решение «тройки» УНКВД Омской области от 27 июня 1938 года в отношении Лопарева «...отменил и дело прекра­тил за отсутствием состава преступления». Доронина получила обманное извещение «...о смерти мужа 10 июля 1938 года от инфаркта миокарда».

Узнав о реабилитации Лопарева, заведующий партийным архи­вом А. Б. Гамбаров по заданию Тюменского обкома КПСС издал в фев­рале 1958 года в серии «Борцы за победу Великого Октября» брошюру «П. И. Лопарев». Он был представлен как «замечательный военачаль­ник, видный организатор и руководитель партизанского движения на Обско-Иртышском Севере». В Тюмени, Тобольске и Ханты-Мансий­ске его именем назвали улицы. В окружном центре возле дома, где ког­да-то размещалась местная рыбохозяйственная станция, установили ему памятник. Косвенные сведения в воспоминаниях Лопарева, извле­ченных из спецхрана, о спрятанных в Среднем Приобье сокровищах партию не интересовали. Ее больше волновали идеологические ценно­сти. По моему мнению, Платон Ильич Лопарев не принадлежал к сто­ронникам большевизма. Он не хотел воевать: ни за царя, ни за белых, ни за красных.

Мое предположение подтверждают выявленные историком из Нижневартовска В. В. Цысем в Тобольском филиале Государственно­го архива Тюменской области письма и отчеты Лопарева, относящиеся к весне 1918—1919 года, когда тот работал в Обь-Иртышском союзе ко­оперативов (сокращенно — Северсоюз).

После окончания в 1910 году Омского механико-технического учи­лища Лопарев преподавал в Абатской ремесленной школе Министер­ства народного просвещения. Чтобы избежать призыва на военную службу, он переехал через год в родное Самарово — северян тогда в цар­скую армию не брали. Но эту привилегию (или ограничение в правах?) отменили в 1915 году после больших потерь русских войск на фронтах Первой мировой войны. Лопарева мобилизовали во вспомогательные части — 35-й запасной полк в Тюмени и 21-й железнодорожный бата­льон в Мурманске. В марте 1917 года по дороге на Кавказский фронт он дезертировал и возвратился в Тобольск, где и занялся кооперацией, а это — мясо, рыба, икра, пушнина...

В. И. Ленин объективно считал, что «сибирские крестьяне менее всего поддаются влиянию коммунизма, потому что это — самые сытые крестьяне». Кооператор Лопарев никогда не голодал. И если бы его не пытались мобилизовать в армию Колчака, то он не сбежал бы «на лод­ке вниз по Иртышу из Тобольска до Демьянска и Самарово» и не скры­вался бы в лесах возле родного села. Назвать такую позицию «протестом против колчаковского режима» язык не поворачивается.

В своих воспоминаниях Лопарев признался: «Я выбрал такую систе­му укрытия — удрать на лодке километров 60—80, показаться населению, затем оказаться в Самаровском и жить где-нибудь на чердаке, совсем по соседству с колчаковской милицией. В этих случаях меньше всего ищут под носом, да и можно знать обстановку и новости. Как только ка­рательные отряды разъезжались по окрестностям, я выходил и спокой­но разгуливал по Самаровскому: 2—3 милиционера меня взять побаива­лись, зная, что я прилично вооружен...»

В последнем письме в Тобольск, в инструкторский отдел Северсоюза, относимом к лету-осени 1919 года, он отметил: «При малейшей возможности спешу сообщить о своем здравии и пока благополучии. Милостью Божию обитаюсь в Самаровском все время последнее. После расстрелов, порок и прямо сбрасывания в Иртыш с пароходов жизнь не­много утихла, и сейчас мы начинаем показывать нос из воды и чуть-чуть дышать. Приходилось жить мудрено: просто приходится удивляться, как мя, раба божия, не сбросили в трюм и не отправили в Томск. Объяс­ню это одним. Когда меня надо было — меня под руками не было. Ночью приходилось ночевать где-либо подальше. Днем погуляешь (показать, что не скрываешься), а ночью опять до свидания. Ночью арестов обык­новенно не делали... Пишите ваши надежды на этот год и новости о бе­лых и красных. Мы здесь ничего не знаем...»

Скрываться в лесах было небезопасно: могли задрать медведи. В том же письме: «Сегодня медведь убил 2-х коров...»

Потом почтовая связь с Тобольском прервалась. Сообщение между Сургутом и Березовым поддерживалось по телеграфу через Самарово. Там телеграфистами работали Д. П. Доронина, младшая сестра буду­щей жены Лопарева К. П. Дорониной, и К. Г. Шмуклер, бывший член Березовского совета, ставший затем зятем Лопарева. Они снабжали местных дезертиров сведениями о планах и намерениях колчаковской администрации в Сургутском и Березовском уездах. На основании этой информации Лопарев составил точное расположение противоборству­ющих сил: «В конце октября 1919 года красные части, заняв Тобольск, продвинулись только до с. Бронникова, что в 40 километрах на север по Иртышу от Тобольска. Весь Сургутский уезд и Нарымский край были заняты хорошо вооруженными и экипированными колчаковскими ча­стями. Березовский уезд занимала колчаковская милиция и сильный отряд Туркова, вошедший в непосредственную связь с частями Чайков­ского (архангельского правительства белых). Участок от с. Бронникова до Самарово на 400 километров с лишним, затем от Самарово на Сургут до с. Тундрино 200 километров и, наконец, до Верхнего Атлыма по Бе­резовскому направлению — тоже около 200 километров от Самарово — были свободны от белых... Зима оказалась ранней: к 1 ноября Обь вста­ла, и ледостав захватил громадное количество эвакуированного флота Колчака на участке от с. Тундрино (в 75 километрах юго-западнее Сур­гута) — Нарым. Но этих пароходах и баржах оставались сильные части колчаковских войск, большое количество арестованных, колоссальные запасы продовольствия, снаряжение и ценности, которые специально вывозились из Тобольска, чтобы “не достались большевикам”. В этих колчаковских частях, создавших штаб в Сургуте, особо зверствовала Соликамская милиция и Ижевско-Воткинская дивизия. Чехов с ними почти не оказалось; они удрали на первых пароходах до Томска или за­мерзли недалеко от него...»

Но на этой территории, которую не контролировали, как казалось Лопареву, ни красные, ни белые, появилась банда.

30 октября 1919 года начальник Березовской уездной милиции Н.Н. Кислицкий доложил начальнику гарнизона г. Березова поручику

С.Г. Витвинову: «...23 октября с.г. в с. М. Атлым прибывал пароход «Сме­лый» — Колупаева. К пароходу по службе, не подозревая ничего, явился помощник участкового начальника Гордеев. На палубе парохода он застал вооруженного солдата, который, обращаясь к Гордееву, сказал, что его требует в каюту начальник отряда. В каюте Гордеев застал сидящим на койке в военной форме солдата, изображающего из себя начальника. В его руках был револьвер и ручная граната, и тут же пулемет. Выяснив у Гордеева обстановку в селе, он объявил об аресте. Обезоружив Гордее­ва и приставив к нему стражу, банда направилась в село, где арестовала милиционера Козьмина и агента Закупсбыта Танина, а также произвела ограбление: у Андрея Прокопьевича Андреева 75 тысяч наличных денег, золотые, серебряные вещи, одежду и товары — всего на сумму 200 ты­сяч рублей; у братьев Козьминых — 40 тысяч руб., у агента Танина кроме 140 тысяч руб. — ружье-бердана, дробовик, револьвер и одежды на сумму 3500 руб. Кроме того, банда забрала у Гордеева 3 винтовки, 2 револьвера с патронами и 2 австрийских штыка в ножнах. Возвратившись на паро­ход, банда отпустила арестованных и отдала Гордееву отобранную у него шашку. Сами же грабители на пароходе отправились вниз по течению с намерением явиться в Большой Атлым, но, узнав, что там нет богатых людей, остановились в юртах Товаткурских, где переночевали, а наутро, забрав четырех остяков, заставили их под страхом смерти сопровождать на Лорбат, а оттуда держать путь на Гари.

Банда состояла из 13 человек и была вооружена винтовками, ре­вольверами “наган” и “браунинг”, ручными гранатами и одним пуле­метом. При этом участковый милиции Дуркин сообщил, что эта банда вышла из проточных юрт Ахтенских из Конды 22 октября с.г., завла­дела пароходом “Смелый” и в селе Елизаровском произвела у Колупае­ва ограбление 15 000 руб. наличных денег, хлеба и меда, а затем зашла к местному жителю Александру Слободскову, представилась ему кара­тельным отрядом, выпытала у него сведения, а затем, закусив и попив у него чаю, произвела ограбление на сумму до 20 000 руб. Слободсков оказал сопротивление банде, за что грабители проломили ему голову в трех местах...»

А у Лопарева «поведение Красной армии в Тобольске, упорно не продвигающейся на Север, вызвало тревогу и неуверенность. Неиз­вестно было также, что будут делать белые с Березовского и Сургутского направлений».

В такой неопределенности первое движение сделал Сургут. «1 но­ября 1919 года, — вспоминал Лопарев, — к нам в избушку (я и мой брат Петр) в двух километрах от Самарова приехали Скрипунов А. Г. и Доро­нина К. П. Они сообщили, что Даша (Доронина Д. П.) четыре часа тому назад перехватила телеграмму из Тундрина в Березово о том, что началь­ник Сургутской уездной милиции Волков наступает на Самарово, имея впереди разведку в 25 человек. Сургут предлагал Березову так же высту­пить на Самарово, а затем объединенными силами идти на Тобольск, где красные бездействуют из-за своей малочисленности.

На семи лошадях в составе семи человек выехали из Самарова на Мануйлова (20 километров южнее Самарова) — дальше идем через Реполово в Тобольск к Красной армии. Выехали: я, Скрипунов, сестры Доронины, Карлин С. и Губин. Приехали в Мануйлово. Белых там нет. Едем в Базьяны. Здесь к нам примкнуло пять боевых ребят — старший т. Башмаков. Нас уже 12 человек, но вооружены плохо. Едем в Реполо­во, потом до Филинска, где останавливаемся. Нас уже около 40 человек, большинство старые солдаты и унтер-офицеры, но оружия мало.

Я уже как бы начальник отряда, но это еще не отряд, а просто группа без определенной цели. Надо их “повязать” (по уголовным колчаковским законам) ответственностью, отрезав всякую возможность отступления.

В Филинске беру боевиков — Скрипунова, Карлина, Доронину и не­сколько человек из наиболее шатающихся. Вооружение: карабин, “Смит” и несколько дробовиков. Едем в почтово-телеграфное отделение:

— Руки вверх! Давай ружье!

Взяли четыре винтовки, два “нагана”, патроны. Этот поступок в 10 минут без единого слова агитации сразу же преобразовал нашу груп­пу в отряд с постоянными караулами и секретами.

Вот с этого, — заключает Лопарев, — и началась партизанская борьба, сначала в форме тактического воздействия на психику противника...»

Эта тактика выражалась в старательно распространявшихся дезертирами-партизанами (в устрашение потенциальному противнику) слу­хах о собственном многолюдстве и наилучшем вооружении (сегодня такую тактику называют информационной войной).

«Включив в телефон две трубки, — продолжал вспоминать Лопарев, — одну взял себе слушать, вторую передал громадному Саше Скрипунову с медвежьим горлом и велел вызвать Реполовскую телефонную будку. Я слушал и шептал Скрипунову, что говорить — последний ревел медведем:

— Реполово?

— Да, я реполовский сторож...

— Здорово, товарищ! С тобой говорит комиссар красных орлов из Филинска Демьянов. Ты слышишь, товарищ?

— Слышу, госп... товарищ Демьянов...

— Скажи, друг, не вышел ли сегодня на Реполово мой красный отряд в 100 штыков?

— Не знаю, товарищ. Не слышал...

— Как не слышал, мошенник? Красные орлы еще утром должны быть в Реполово.

— Ага! — ревет Скрипунов, — так ты за колчаковскую сволочь. Ну, по­годи, дружок, через восемь часов я с тобой разделаюсь, приготовь могилу.

— Ей-богу, товарищ, я ничего не знаю, — вопит несчастный старик.

В Реполово паника. Запаникуешь, если сзади за 18 километров из Конды выходят 100 красных, а с Филинского наступает страшный ко­миссар Демьянов.

Бросили колчаковцы горячую уху и два мешка муки и подрали на Са­марово. Об их бегстве нам сообщил телеграфный сторож.

4 ноября вечером мы повторили дуплетный разговор по телефону с Самаровым. О том, что начальник Самаровской почтовой-телеграфной конторы Мышкин большая сволочь и самый махровый контррево­люционер, я знал. Наверняка он передает содержание разговора Вол­кову. В том же тоне спрашиваем под угрозой немедленного расстрела сообщить, как велик отряд Волкова, какие у него позиции и сторожевое охранение. Ответы явно дутые, с паузами и перешептыванием.

— Ну, погоди, голубчик (Мышкину), завтра с тобой я поговорю без телефона, — ревет в трубку Скрипунов. — Давай прямой к Сивохребту (юрты Сивохребет — телефон в 100 км от Самарова на Сургут). Пошептываясь, дали. Сами подслушивают.

— Сивохребет?

— Да, сторож.

— Сегодня в 18 часов на Сивохребет должен выйти мой отряд лыж­ников со стороны Горная Суббота. Когда прибыли?

— У нас никого и не было.

— Как не было? Что они там, сволочи, замешкались. Еще лыжники, а ползут, как тараканы, — и следует отборная ругань.

Иметь 100 красных в тылу и наступающий с Реполово второй отряд Волкову не по нутру. Он отступил на д. Шапшу и дальше безостановочно 200 км до Тундрино.

И так, одной только хитростью, — считал Лопарев, — отделались на время от Сургутского фронта...»

Березовские и сургутские милиционеры Кислицкого и Волкова мало походили на суворовских чудо-богатырей. Запуганные «отрядами красных орлов», оставшись без связи с администрацией и военным ко­мандованием Колчака, управляющие уездами Биржишко и Замятин об­ратились за помощью к руководству Северной области.

Штаб Печорского района белых получил директиву Архангельска о наступательных операциях сразу на трех направлениях: на города Бе­резов, Усть-Сысольск и Чердынь. В Зауралье военные действия вел спе­циальный отряд связи штаба Печорского района под командованием штаб-ротмистра Червинского, бывшего офицера 20-го Финляндского драгунского полка. В ноябре 1919 года Червинский фактически полно­стью стал контролировать Березовский уезд.

Главнокомандующий Северным фронтом белых генерал-лейтенант Миллер в своих мемуарах писал: «В ноябре 1919 года была установле­на телеграфно-телефонная связь с городом Березовым на Оби, и березовский исправник доносил, что в виду отхода войск адмирала Колчака и потери связи с сибирской администрацией он просит включить Бере­зовский уезд в состав Северной области».

Начальником Березовского района «по просьбе ляпинских властей» был назначен ротмистр Бунаков из 10-го Печорского полка. Объединен­ные силы печорского и березовского отрядов достигли нескольких со­тен штыков.

Кислицкий позднее показал: «...24 ноября 1919 года на службу был мобилизован прапорщик Булатников (бывший учитель). В ноябре же из-за Урала (Архангельская область) прибыли в Березов два офицера: ротмистр Бунаков и поручик Озадский с двумя солдатами, которые долж­ны были поехать в Томск с важным секретным поручением. Во время пребывания этих офицеров в Березове Бержишко и Витвиновым было возбуждено ходатайство о присоединении Березовского уезда (а затем и Сургутского) к Архангельской области, о присылке солдат и оружия, а также и сибирских денег. Это ходатайство было удовлетворено...»

Присоединение Зауралья к Северной области не получило ника­кого отражения в истории края. Может, местные исследователи сочли это событие малозначительным или не располагали соответствующей документальной базой. Но историки Республики Коми И. Л. Жеребцов и М. В. Таскаев считают включение Березовского уезда в состав Север­ной области крупным успехом штаба Печорского района белых.

Усиление белогвардейцев в Березове испугало Лопарева, и он отсту­пил в Демьянское: «Это село мы заняли 8 ноября. Сразу же обезоружили почтово-телеграфное отделение и связались с Тобольском. Отряд за два дня вырос до 130 человек. Явившиеся товарищи во главе с одним фельд­фебелем Переваловым, Овсянкиным, Вторушиным где-то в болотах вы­копали спрятанное колчаковское оружие — до 80 винтовок, 8 ящиков патронов и несколько револьверов. Мое право на командование никем не оспаривалось. Отряд разбили на 4 взвода. Взводными я назначил старших унтеров: Крылова И. И., Перевалова В. К. (убит), незабвенного Бардакова (убит в 1921 году бандитами под Вагаем) и Скрипунова».

Уклоняясь от боевых столкновений с белогвардейцами, партизаны активно расправлялись с «внутренними врагами», нещадно притесняя зажиточных селян и всех тех, кто смел выражать какое-нибудь недоволь­ство краснопартизанским руководством.

В своих воспоминаниях Лопарев привел такой случай: «Наш штаб находился в почтово-телеграфном отделении. В комнату весь в куржаке важно вошел начальник Филинской заставы т. Карлин. Отрывает сосуль­ки льда с усов, с треском бьет их о пол.

— Ну, товарищ Лопарев, я одного субчика угробил.

— Кого? За что? — общее внимание 20 лучших партизан импони­рует Сене.

— Угробил кулака горно-субботинского Вторушина.

— Ну туда ему и дорога, расскажи.

— Вы ушли. Собрал я филинских мужиков на сходку, кто, говорю, “за”, кто “против”. Все — “за”, только просят: уберите от нас эту гадину-погану купца Вторушина. Придут белые — всех нас выдаст. Ага, отве­чаю, подь сюда, голубок. Арестовать. Взяли, повезли. А старик пилит и пилит меня, терпежу нет.

— Молчи, старый хрыч, убью из “нагана” и до Лопарева не довезу. Не унимается: пилит, смеется, стращает белыми. Совсем вывел из себя. Сам сидит на лавке в большой шубе с кушаком, рожа — с похмелья не обе­решь. Донял он меня, выхватил я “наган” — раз! Он — брык с лавки. Почупал я пульс — пропал. Ну, собаке — собачья смерть. Все!

Этот рассказ прервал звонок из Горной Субботы (удобный пункт на горе над зимним трактом; в случае появления белых можно сооб­щить нам по телефону, а самим выходить прямиком по тайге на лыжах в Демьянск).

— В чем дело, поганцы? — спрашиваю.

— Пришли, — сообщают, — в Горную Субботу, залезли на столб, вы­ключили телефон, повели провода в избу. Зашли и ахнули: “угробленный” Вторушин сидит в переднем углу за самоваром, с бороды пот капает. Уви­дел нас — блюдце из рук вдребезги. Побледнел, упал на коленки, кричит: “Больше не буду! Простите! Пощадите!” — Узнали: пуля от сенькиного “Смитт-Вессона” запуталась в шерсти полушубка, который был под ту­лупом. От страха старик упал. А что Сеня понимает в пульсе, к тому же под сильной “мухой” за ухом.

Пересказал эту историю ребятам — смеялись до слез. Карлин поблед­нел. Выхватил свой “наган”, швырнул его об пол.

— Давай мне, товарищ Лопарев, настоящий “наган”. С этим говном я не хочу себя срамить.

Дал ему новенький “наган”. Успокоил. Парень действительно реши­тельный и храбрый.

В тот же день приехал в Демьянск т. Зырянов А., статный, высокий во­енный, развитый, умный. Сразу взяли его помощником (убит в 1921 году в бою с бандитами на Сургутском фронте).

Тогда же пришел ответ-телеграмма т. Блюхера на нашу просьбу о помо­щи: «Сложившейся обстановке помощи оказать не могу. Выходите из по­ложения сами. Привет красным партизанам!» Ему было явно не до нас...»

Лопарев не ошибся в своем заключении. Войска Колчака потеряли уже всякую боеспособность, и красным дивизиям Восточного фронта предстояло преодолевать не сопротивление противника, а простран­ство. Пока красная 5-я армия успешно преследовала колчаковцев вдоль главной железнодорожной магистрали по направлению к Омску, красная 3-я армия 24 октября 1919 года заняла Заводоуковск, 3 ноября — Голышма­ново, еще через день — Ишим. Утром 14 ноября 27-я стрелковая дивизия Блажевича[20], сделав за сутки на подводах стокилометровый переход, пе­реправилась по льду на восточный берег Иртыша и захватила Омск.

Газета «Красный набат» сообщила, что с 16 октября по 17 ноября войсками Восточного фронта занято шесть больших городов: Тобольск (вторично), Ишим, Тюкалинск, Петропавловск, Кокчетав, Омск. «Взя­то в плен 10 генералов, свыше 1000 офицеров, 27 тысяч солдат, при­чем пять полков в полном составе, штаб дивизии, четыре полковых штаба. Захвачены 30 орудий, 232 пулемета, 3560 винтовок, несколько миллионов снарядов и патронов, два бронепоезда и несколько поездов, 80 паровозов, 3000 вагонов, много лошадей, хлеба, зерна и муки — более 5 миллионов пудов...»

Лопарев понял: в обстановке окончательного разгрома главных сил Колчака красные войска не будут отвлечены на второстепенный Обь-Иртышский театр военных действий. На какое-то время Тоболь­ский Север отдавался тем, кто успел. Упускать такую возможность? По признанию Лопарева: «...богачи припрятывали ценности в речках и урманах, а прятать было чего: у одного поганого купчишки из Самарова Кузнецова И. Г., “козла”, в последние годы империалистической вой­ны его племянник Кузнецов Яков цапнул шкатулку с золотом и деньгами, ни много ни мало 100 ООО рубликов...»

Взять сразу свою судьбу в руки Лопарев не смог. «Получив сведе­ния от матери нашего славного Бардакова, старушки 60 лет, пригнав­шей на лошадке из Болчар, о появлении на Конде неизвестного отряда, я распорядился отступить еще на 90 км до с. Увата (150 км от Тобольска). Выехали в тот же день на 180 лошадях в составе 200 человек...»

Указанная Лопаревым численность отряда сомнительна. По за­явлению С. С. Шаламова, жителя Реполово, датированному 28 мая 1930 года, «...после госпиталя, не доехав до своего села версты две, навстречу попались несколько знакомых, коим угрожала опасность проживать дома от милиции Волкова, и они бежали, в том числе были товарищ П.П. Лопарев, X.Е. Башмаков и прочие. Мы с ними пере­говорили, я им рассказал, что за мной никого нет, все благополучно. Товарищи предложили мне вернуться с ними обратно (в г. Тобольск), но я решил ехать до дома.

После них в Реполово прибыл отряд милиции, который пресле­довал противников власти. Мне не пришлось быть в своем доме, при­шлось скрываться в сено; перед утром удалось убежать в лес, куда мне подали лошадь, и я вернулся обратно догонять бежавших товарищей. Доехали до села Уват. Нас набралось человек пятьдесят. Из Увата ста­ли просить по телефону Тобольск о высылке навстречу вооруженного отряда красноармейцев или вооружить нас. Из Тобольска выслали не­сколько винтовок, и тогда мы добровольно сформировались в парти­занский отряд и вернулись обратно на Самарово во главе с товарищем П. И. Лопаревым».

В воспоминаниях Лопарева так: «С небольшой группой я выехал 13 ноября в Тобольск, связался с исполкомом, военкомом и информиро­вал их о положении дел. Потом, довольный теплым приемом, получив немного разных винтовок и патронов, утром 15 ноября выехал к отряду и догнал его 17 ноября вечером у Реполово».

Тогда же между Лопаревым и Зыряновым началось соперничество. Есть версия: из-за К. П. Дорониной.

«...Среди партизан, — считал Лопарев, — было какое-то недоволь­ство. Нервировало отсутствие противника на тракте и сведений о нем. Зырянов, как не строевой, не сумел как следует прибрать к рукам всю пар­тизанскую массу». Стремление Лопарева приукрасить в 1931 году собы­тия конца 1919-го и показать себя организатором партизанского отряда и его командиром понятны. Но рядовые участники считали по-другому: «...11 ноября 1919 года в селе Уват быв. Тобольского уезда происходил стихийный слет бывших солдат царской армии, вернувшихся с фронта и скрывавшихся по лесам от колчаковских мобилизаций или дезертиро­вавших из колчаковской армии, а также бывших советских работников, уклонявшихся или бежавших из-под арестов колчаковских карательных отрядов. Во время этого слета на территории, по существу, никем не ох­раняемой, сразу начался в отдельных местах захват телефона, телегра­фа, аресты активных колчаковцев, но все это происходило на ничей­ной территории, с которой колчаковцы ушли, а части Красной армии еще не заняли, и не носило организованного характера. Единого руко­водства и общего продуманного плана действий не существовало. Сред­ства связи отдельными группами, следовавшими на слет, мимоходом за­хватывались и тут же оставлялись (группа П. И. Лопарева).

...На слете в селе Уват был организован партизанский отряд, коман­диром избран А. П. Зырянов (но не Лопарев. — А. П.), и в помощь ему создан Военный совет как совещательный орган без права вмешатель­ства в военно-оперативные распоряжения командира отряда».

Назван состав военного совета: «...председатель — командир отряда А. П. Зырянов и члены: Иван Иванович Литвинов — крестьянин Уват­ской волости, бывш. ст. унтер-офицер царской армии, Платон Ильич Лопарев — житель села Самарова, Варлам Федорович Перевалов — жи­тель села Демьянска, бывш. фельдфебель царской армии, и Иван Авк­сентьевич Бублик — Политссыльный, проживающий в селе Самарове.

...Из села Увата партизанский отряд, насчитывающий 100—120 бой­цов, вооруженных в подавляющем большинстве охотничьим оружием, старыми винтовками и дробовиками, начал наступление на север.

Слабое вооружение отряда являлось предметом постоянной забо­ты командира и Военного совета отряда, поэтому в целях изыскания для партизан стрелкового оружия из Увата в Тобольск был направлен член Военного совета П. И. Лопарев, однако ему в снабжении отряда оружием было отказано, так как сам тобольский гарнизон не распола­гал в то время запасами оружия. Тов. Лопареву все же удалось получить небольшое количество винтовок и боеприпасов к ним, но это ни в коем случае не обеспечивало партизан стрелковым оружием...»

В отличие от Лопарева Зырянов почти не упоминался в публика­циях о советском периоде истории Обь-Иртышского Севера. Его име­ни нет в трехтомной энциклопедии Ханты-Мансийского автономного округа, а в учебнике «История Ханты-Мансийского автономного округа с древности до наших дней», изданном в Екатеринбурге в 1999 году, он даже в составе военного совета партизанского отряда не назван.

Похожий на остяка Лопарев внешне сильно уступал красавцу Зыря­нову — не в этом ли таились причины их соперничества?

Антонин Петрович Зырянов родился в 1892 году в деревне Борки Самаровской волости Тобольского уезда в семье крестьянина-рыбака. В 1905 году с отличием окончил Реполовскую сельскую школу, много читал. В 1915 году его, как и Лопарева, мобилизовали в царскую ар­мию, но зачисли не во вспомогательные строительные части, а в 223-й Одоевский пехотный полк, отличившийся на германском фронте. За проявленные в боях отвагу и смелость награжден двумя Георгиев­скими крестами и произведен в прапорщики. Утверждение Лопаре­ва в 1931 году о «нестроевой службе» своего соперника, погибшего в 1921 году, можно расценить как попытки принизить авторитет Зыря­нова и возвеличить себя. Тем более что документальные свидетельства рядовых партизан об отношениях между членами военного совета от­ряда исчезли после загадочного пожара в помещении тобольской сек­ции красных партизан.

С марта 1918 года возвратившийся с фронта Зырянов работал се­кретарем Реполовского волисполкома, а с отступлением колчаковцев из Тобольска скрывался в окрестных лесах.

Движение партизан на север выглядело в изложении Лопарева сле­дующим образом: «Прибыв 17 ноября в Реполово, я немедленно поехал на телефон в надежде разнюхать что-либо о положении в Самаровском. Приехал как раз кстати: из Самаровского меня настойчиво вызывали уже полчаса. Слушаю и не верю: Скрипунов, прошедший путь Болчары — Белогорье — Самарово, сообщил мне, что ни в Белогорье, ни в Самаро­во нет колчаковцев, поэтому Самарово заняли без боя. Передаю по те­лефону пароль, получаю отзыв, но в душе страшные сомнения: может, скрипуновский отряд разбит, а враги пытками вытянули из ребят при­знание, а теперь заманивают в ловушку и мой отряд?

Прошу Самарово вызвать к телефону брата. Узнаю его по наводя­щим вопросам. На душе сразу легко и весело. На радостях преодоле­ли за 10 часов 100 км пути до Самарова... Мороз здоровый, с треском. В плохой обувишке у фельдшерички (Дорониной. — А. П.) колеют ноги. Мне и самому не жарко, но распарываю: “Снимай чулки, суй в пазуху...”

В Самарове в первую очередь занялись восстановлением телеграф­ной связи с Тобольском — политическим и военным центром губернии. Связались с военкомом т. Петровым Владимиром...»

Заметна разница: «я» и «мы». Потому что с Тобольском разговари­вал не Лопарев, а Зырянов — командир партизанского отряда. Сохра­нились подписанные им телеграммы: «Тобольск. Уездвоенкому. Прошу сообщить, в каком положении находятся посылка оружия, денег и политорганизатора. Компартизан Зырянов». 6 декабря 1919 года еще те­леграмма: «Ответ о снабжении отряда оружием и снаряжением ждем немедленный и определенный. Люди в отряд каждый день прибывают, а вооружить их нечем. Компартизан Зырянов».

Первое боестолкновение партизан с белыми произошло 18 ноября. По показаниям прапорщика Булатникова, штаб Печорского района ре­шил довести до военного командования Колчака решение о присоеди­нении Березовского уезда к Северной области. С этой целью представи­тель объединенных печорского и березовского белых отрядов ротмистр Бунаков, поручик Озадский и прапорщик Булатников с охраной отпра­вились в Томск через Самарово и Сургут, но в Белогорье попали в парти­занскую засаду и после перестрелки отступили в село Кондинское.

В своих воспоминаниях Лопарев так описал эту стычку: «...18 ноя­бря, заняв Белогорье, отряд Бардакова и Скрипунова получил сообщение из Троицкого о появлении белых. Их было немного — всего 21 человек; 7 из них двигались впереди — разведка, а 14 следовали за ними. Впустив в деревню разведку, открыли огонь — трое белых было убито, двое ране­но, захвачено 4 винтовки и 2 револьвера. У нас один ранен (сам отстре­лил себе палец из-за неосторожного обращения с оружием. — А. П.).

Следовавшие за разведкой белые, услыхав стрельбу, в панике повер­нули обратно и не остановились даже в д. Троицке. Этот отряд оказался делегацией правительства Чайковского к Колчаку.

В засаде на Белогорье отличился наш славный Сеня Карлин. Один из белых — фельдфебель или унтер — заскочил в хлев и стал отстрели­ваться через щели и окна из винтовки и нагана. Сене эта канитель надо­ела: выпустив по беляку несколько пуль, он бросился в хлев и вытащил дрыгающегося унтера.

— Ну-ка, вылазь, белая стерва, из малицы. Ишь, разоделся, парши­вец! — и вытряхнул труп из богатой малицы. Надел ее поверх своего вконец оборванного пиджака, немало не смущаясь ручьями стекающей теплой крови. Похлопывая по малице, говорил:

— Теперь меня, понимаешь, 40 градусов не прошибет, важнейшая, понимаешь, штука (любил и любит он словечко “понимаешь”).

19 ноября отряд т. Бардакова занял село Елизарово, что по тракту на север в 75 км от Самарова...»

По свидетельствам очевидцев, «партизаны смело вступали в дерев­ню, ежели белых не было, ходили по ней с песнями (непременно рево­люционными), агитировали о свободе, хвалились своей силой. Вволю попев в деревне, партизаны уходили за околицу, давали залп из всех ру­жей, затем с шумом, с песнями, временами стреляя, медленно двигались обратно к Самаровскому...»

Партизанская война в Среднем Приобье была полна экзотики: «Для устрашения врагов, — отмечал Лопарев, — мы изобрели «пуш­ку». Мешочки с порохом подвешивались к высоким кедрам и взрыва­лись. Шум и страшный треск ломающегося дерева наводили панику на противника».

Не отказывались партизаны и от телеграфно-телефонных «пушек». По предложению Лопарева Бардаков «выкинул фортель — ахнешь!».

«Рано утром 20 ноября он с небольшим отрядом ускакал на Обь к те­лефонной будке (в 15 км от Елизарово). Звонит в сторону белых. Ему отвечает офицер М. Атлымского штаба.

— Господа, господа, я — Слободсков, елизаровский купец. Спасите меня ради бога! В Елизарово сегодня утром ворвались 300 человек мадь­яр с пулеметами и пушкой, перебили всех купцов, остался я один. Спа­сите, они уже сюда идут.

Тут дверь по условному знаку открывается: шум, грохот сапогов, вы­стрелы, предсмертный крик...

Вообразив, что Елизарово действительно заняли мадьяры, кол­чаковский штаб перебрался сначала в Кондинск, а затем в Березов. Но все же, — признал Лопарев, — они оставили в Атлымах и Кондинске небольшие силы, не проявляя, впрочем, активности...»

Между тем белые подтянули из-за Урала в Березово дополнитель­ные и хорошо вооруженные части. В уезде была объявлена мобилиза­ция. В декабре 1919 года они предприняли наступление в направле­нии Карымкар. В телеграфном донесении в Архангельск отмечено: «21 декабря разведка березовского гарнизона при поддержке конных пулеметных частей дошла до села Нарыкары (так в тексте. - А. П.) в 288 верстах от Березова. Бой в селе с большевиками: выбили крас­ных из села. Захвачено 14 винтовок, много разного имущества. Все на­грабленное красными возвращено владельцам. Наши и сибирские ча­сти рвутся в бой».

В то же время колчаковцы оставили Тундрино и Сургут, бросив вмерзшие в лед пароходы со снаряжением, продовольствием и ценностями, и отступили к Томску, соединившись там с частями 1-й Сибирской армии генерал-лейтенанта Пепеляева.

После этого отступления, похожего на бегство, «партизаны Ива­на Ивановича Крылова — крестьянина д. Моховой Уватской волости и Хрисанфа Егоровича Башмакова — рыбака из д. Базьяны спокойно за­няли деревню Шапшу, села Зенково, Тундрино и Сургут...»

Легкая «победа» на Сургутском направлении насторожила Зыряно­ва. 7 декабря он отправил телеграммы в Сургут и в Тобольск.

«Начальнику отряда разведки Башмакову. Достигнув села Тундри­но, остановитесь и не двигайтесь до особого распоряжения. Разведку вести только через население... Будьте осторожны. Если будет отрезан пусть отступления к Томску, то они могут сделать отчаянную попытку прорваться на Березов для бегства в Архангельск».

Лопарев в воспоминаниях признал: «Нас спасло, что колчаковцы решили пробиваться на Дальний Восток, а не к Архангельску».

Сибирские белогвардейцы рассчитывали в Новониколаевске, Том­ске, Барнауле и Красноярске пополнить армию новобранцами, орга­низовать новый фронт и отбить Сургут, Самарово, Тобольск. «Одна­ко, — по свидетельству Пепеляева, — запасные полки в тыловых городах выражали резкое недовольство колчаковским режимом и не хотели сражаться с красными войсками. Упала дисциплина. Жажда как-то ско­рее окончить войну овладела всеми. Началось повальное дезертирство. Между Томском и Красноярском 1-й Сибирской армии не стало...»

20 декабря 1919 года в Томск вступила 30-я стрелковая дивизия 30-летнего А. Я. Лапина[21]. Красные захватили свыше 30 тысяч пленных и богатые трофеи.

А среди красных партизан Тобольского Севера произошел раскол.

«Основной причиной раздора, — считал Лопарев, — явилось изве­стие о подготовке к выходу из Тобольска к нам на помощь сильного от­ряда Красной армии».

Казалось бы, при концентрации белых на Березовском направле­нии партизаны должны были радоваться подкреплению. Но занятие без боя 8 декабря Сургута и захват колчаковского эвакуационного реч­ного каравана вскружили головы Лопареву и его сторонникам. Они не хотели расставаться или делиться с кем-либо богатой добычей. По­этому выступление отряда Башмакова в Сургут совпало с переворотом в партизанском руководстве и фактическим отстранением Зырянова от командования отрядом.

Из Самарова в Тобольск была отправлена телеграмма: «Тобольско­му военкому. Всем товарищам партизанам. Согласно постановлению общего собрания от 7 декабря 1919 года управление отрядом перехо­дит в руки Военного совета из четырех лиц: И. А. Бублика, П. И. Лопа­рева, В. Перевалова и И. И. Литвинова. Начальник отряда т. Зырянов остается на месте, но под строгим контролем Совета. Все распоряже­ния по отряду обязательно должны быть скреплены подписью дежур­ного члена Военного совета».

В своих воспоминаниях Лопарев отметил: «...текст телеграммы написан мной». Но ниже уточнил: «...протокол общего собрания не со­хранился, я тогда дежурил по Совету, на собрании не присутствовал, поэтому не все суждения и причины знаю...»

Там же признал: «Юридически с Уватского общего собрания, т.е. с 11 ноября 1919 года т. Зырянов являлся полновластным хозяи­ном отряда, но фактически... лишь осуществлял отношения с Тоболь­ском. Практически не зная строевой службы и боевой жизни (писарь штаба), он сразу же не удовлетворял партизан боевым распорядком. Кроме того он вел какую-то непонятную игру с Тобольским воен­комом, нервировал Тобольск и нашу периферию без достаточно­го основания.

Главным образом ему мы обязаны отправлением на Север к нам на помощь очень большого экспедиционного отряда Красной армии под командой т. Лепехина, хотя сюда можно было послать совсем не­большую часть или просто ликвидировать белых, снабдив партизан оружием... К чему была такая спешка, не пойму. Ведь партизаны в эти дни взяли Елизаровское и знали о бегстве колчаковцев из Тундрин­ского. Вобще мы с противником не соприкасались...»

К противнику соперники относились по-разному.

Телеграмма Лопарева: «Белогорье — т. Бабкину. 11 декабря. Опро­сите поселение о Кокшарове, допросите его и срочно вышлите (бо­лее поздняя приписка на бланке телеграммы: “Кокшаров Д., колча­ковский милиционер, сволочь, отвертелся в 1919 году от наказания, но в 1921 году мною расстрелян”)».

«Тундрино — т. Башмакову. 14 декабря Иона Питухин[22] (поздняя приписка: “Нач. губ. угол, розыска. Крупный специалист, гадина”), как могущий дать ценные сведения. Направляется в Тобольск. Ивана Сосунова как провокатора и ярого контрреволюционера расстрелять. Привести в исполнение приговор и доложить».

Телеграмма Зырянова: «Тундрино — Башмакову. Немедленно при­ступите к регистрации пароходов и барж, остановившихся на зимовку на Оби от Тундрино вниз до Зенковой. Возьмите на учет содержащие­ся на них грузы, затем опечатайте посредством местного самоуправле­ния. О результатах доложите немедленно».

«Тобольск — военкому. В интересах справедливости является не­обходимым производство следствия и опрос свидетеля для собрания обвинительного заключения (поздняя приписка Лопарева: “Вот еще, не было печали...”). Я не прочь расстреливать, но не на глазах у населе­ния, чем легко вызвать общее недовольство, расположение которого нам необходимо для достижения цели».

«Уват — Лепехину. Не задерживайтесь движением. Обещайте сол­датам отдохнуть в Самаровском. Жду с нетерпением».

В истории нашего края совершенно не отражены обстоятельства формирования отряда под командованием Лепехина, а действия этого отряда ошибочно отнесены на счет партизан. Таких сведений не оказа­лось ни в местных архивах, ни в Российском государственном архиве.

Значит, это соединение не входило в состав Красной армии, а явля­лось специальным (экспедиционным) подразделением ВЧК для проведе­ния на Тобольском Севере оперативно-боевой операции. Подтверждение этому выводу нашлось в личном деле бывшего уполномоченного экономи­ческого отдела Тюменского оперсектора ОГПУ Максима Лукича Зуева.

В объяснении от 10 октября 1933 года «по вопросу добровольного поступления в Красную армию в 1919 г.» он указал: «Через несколько дней после отступления колчаковцев и взятия Тюмени и ее окрестно­стей красными войсками к нам в д. Черная Речка, которая находится в 30 км от города, приехал один из политработников. После информа­ции о внутреннем положении страны он объявил запись добровольцев в Красную армию. На собрании присутствовал мой отец, который и за­писал меня добровольцем.

В первых числах декабря Губчека и губвоенкомат приступили к орга­низации отряда для ликвидации колчаковцев на севере: Самарово — Бе­резов. В нашем батальоне была объявлена запись добровольцев, которую проводил комбат Алексеев и назначенный командиром отряда т. Лепе­хин. Я изъявил желание, и меня записали (из однодеревенцев со мной записался только один Лузгин Григорий — сейчас живет в д. Черная Реч­ка). Из всех добровольцев (насколько мне помнится, всего 75 человек) было создано три взвода и пулеметная команда. Я зачислен стрелком 2-го взвода. Отряду было присвоено название “1-й Северный экспедици­онный отряд” (правильно — Отряд северной экспедиции. — А. П.).

Из числа командного состава помню: 1) командир отряда Лепехин — слышал от тт., что он в 1926 или 1927 году умер; 2) начальник штаба Губер-Гриц — где находится в настоящее время, не знаю; 3) политком Ива­ненко — был ранен в ногу при занятии нами одной деревни на реке Оби между Самарово и Березово (за принятие мер по скорейшему обеспе­чению подводой и отправлению в тыл я получил от т. Иваненко в виде подарка карабин). Где сейчас находится т. Иваненко, не знаю, т.к. он остался инвалидом, т.е. с одной ногой; 4) комвзвода Троцевский — убит во время операции нашего отряда на польском фронте в 1920 году; 5) начальник пулеметной команды Ушаков Леонид (мой хороший при­ятель) — убит бандитами в 1921 году под селом Заводо-Успенским Тугулымского района.

Дня через 3—4 после сформирования отряда, т. е. в начале декабря, мы на лошадях выехали из Тюмени по направлению Тобольск — Самаро­во (я и еще один товарищ назначены квартирьерами).

...Тогда мне было 17 лет, и мое вступление в отряд обуславливалось не патриотическими чувствами, а, главным образом, желанием иметь шинель и винтовку и «порисоваться» перед сверстниками, а более все­го — перед девушками.

...Лепехин был среднего роста крепыш с монгольским лицом. Пер­вое впечатление о нем было у нас незавидное. Мы ожидали военного, а этот — гражданский. Мнение наше о нем изменилось в лучшую сторону несколько позднее. Выступая перед нами, он заявил: “Товарищи бойцы, я много агитировать вас не буду, а скажу вот что: запись производится добровольно; сразу предупреждаю, что отряд идет на север, и воевать там придется в очень суровых условиях, при 40—50 градусах мороза, в глу­боких снегах, среди народов Крайнего Севера. Если кто не верит в свои силы или у кого имеется хоть малейшее сомнение, не записывайтесь...”

...Через пять дней мы приехали в Тобольск, пробыли там двое су­ток, сходили в баню и получили дополнительно теплое обмундирова­ние. Здесь в наш отряд влились добровольцы, прибывшие из Ишима и Ялуторовска. Дальнейший наш путь лежал на Самарово. В Самарово мы приехали ночью. За несколько дней до нашего приезда его заняли партизаны. Здесь в наш отряд влилось 7 человек, и в Белогорье, куда сразу же выехал 2-й взвод — еще 25 человек партизан. Таким образом, в составе нашего отряда находилось всего человек 100—120, из них 25—30 мадьяр (1-й взвод)».

Лопарев в воспоминаниях так изложил содержание переговоров Лепехина с военным советом партизан.

Лепехин: «Согласно приказаниям командующего 3-й красной ар­мии все действующие в Тобольской губернии части подчиняются мне (приписано рукой Лопарева: “В их число Лепехин включает и парти­зан”). Посему я вам приказываю под личную ответственность т. Зыря­нова никаких смертных приговоров не выносить. Если какие вынесены, то их исполнение не проводить, а виновных вместе с делами направлять в Тобольск (приписка Лопарева: “Только и дело, что писать кучи бумаг на разную сволочь”)».

Военсовет: «Партизанский отряд создавался без указания свыше, совершенно самостоятельно, и до настоящего времени красные парти­заны борются своими силами, в то время как регулярные войска око­пались в Бронниковой. Приходите сюда и берите всю полноту власти, мы ее с удовольствием отдадим и во всем подчинимся. Но до тех пор, пока вы за 500 верст, считаем себя вправе, стоя на платформе Советской власти, быть самостоятельными в своих действиях. Товарищ Зырянов здесь совершенно ни при чем, так как всем управляет Военный совет, избранный общим собранием партизан».

Лепехин: «Честь и слава красным партизанам, организовавшим от­ряд. В настоящее время Тобольским военкомом т. Петровым т. Зырянов назначен начальником гарнизона С. Самаровского. А отряд становится частью регулярной Красной армии».

Военсовет: «Партизанский отряд — организация кочующая, поэто­му для нас начальник гарнизона не нужен...»

Лопарев отметил: «О конце разговоров документов нет, но я пом­ню, что Военсовет решительно протестовал против явного желания т. Лепехина беспрекословно подчинить себе отряд партизан. При его характере и нашем настроении немудрено, что впоследствии в Обдорске Лепехин выкатил против партизан два пулемета...»

«Понятно, — продолжал Лопарев, — что отказ от расстрелов под дав­лением Лепехина Военсовет и весь партизанский отряд принял скрепя сердце, так как понимал, сколь много подлецов и контрреволюцио­неров останутся живыми. Достаточных материалов Ревтрибуналу нам дать было некогда. Особого отдела мы не имели. Поэтому Тобольск всех нами арестованных освобождал и направлял назад. А т. Лепехин за пять месяцев операции на севере не произвел ни одного расстрела, да и аре­стованных им было очень мало...»

При характеристике командира Отряда северной экспедиции Ло­парев заявил: «Многие из партизан знали т. Лепехина как помощника командира парохода, картежника в прошлом, человека очень вспыльчи­вого и горячего. Вполне естественно, — подчеркивал автор воспомина­ний в 1931 году, уже зная о смерти Лепехина, — что эти сведения восста­навливали нас против него».

Неудивительно, что при такой характеристике Лепехину не на­шлось места в идеологизированной истории нашего края.

Александр Петрович Лепехин родился в 1889 году в Тобольске. В 1922 году в анкете Всероссийской переписи членов РКП(б) в табли­це II «Социальное и национальное происхождение» он указал: «...дед (с отцов, стор.) — псаломщик, отец — чиновник-военный, мать — учи­тельница; все русские». Три года учился в тобольской восьмиклассной мужской гимназии, пять лет в тюменском семиклассном реальном учи­лище, окончил в Казани трехклассное речное училище. Считал себя «моряком — капитаном парохода, работал в этой профессии 9 лет».

В сентябре 1914 года его мобилизовали на военную службу — до апре­ля 1918 года он «служил командиром парохода “Николай Сухотин”», вы­полнявшего специальные рейсы по реке Оби и ее притокам.

В составленном 7 июля 1922 года послужном списке Лепехина от­мечено: «В мае 1918 года после начала мятежа чехословацкого корпу­са эмигрировал в Китай. В апреле 1919 года вернулся из эмиграции и в Одессе добровольно вступил в ряды Красной армии».

В его партийных документах другие сведения: «Был в Тюмени с мар­та по апрель 1917 года рядовым членом парторганизации РКП(б), за­тем до августа 1918 года также в Тюмени — политическим руководите­лем Красной гвардии и организатором Красной армии...» А в январе 1919 года отмечен... «Киев».

Причины анкетных противоречий заключаются в выполнении Лепехиным разведывательных заданий ВЧК в Шанхае и в других ки­тайских портах на французских и английских военных и торговых судах. Он добывал информацию о переброске частей интервентов в Советскую Россию и вел коммунистическую пропаганду среди ино­странных моряков (сам свободно говорил по-французски, по-англий­ски и по-китайски).

С этими же целями его на попутном пароходе перебросили в Одессу, которая с декабря 1918 до конца марта 1919-го находилась под властью белогвардейцев и «союзников Антанты», в первую очередь французско­го командования, и представляла собой островок видимого благополу­чия и обеспеченности среди бушующего океана Гражданской войны.

В городе открывались шикарные магазины и рестораны, игорные и публичные дома, снимались фильмы и работали десятки театров и кабаре. Одесса в те дни была прибежищем состоятельных людей и всевоз­можных предпринимателей. Как мухи на мед слетались туда аферисты и вымогатели, картежники и налетчики, воры и проститутки. Богатые люди со всей «вчерашней» Российской империи проматывали тут ог­ромные деньги.

Среди «фартовых» карточных игроков в Одессе выделялся Санька Монгол, считавшийся «братом» знаменитого «короля» одесских банди­тов Мишки Япончика — Моисея Вольфовича Винницкого. Их роднили раскосые глаза, широкие скулы, смуглый цвет кожи. И характер.

Современники считали Мишку Япончика «одной из ярчайших личностей старой Одессы, колоритным типом романтического раз­бойника и афериста... Говорили, что он не грабит врачей и артистов, любит ходить в театр и на дивертисменты. А его “мальчики” работа­ют очень картинно: на вечерах и на маскарадах появляются в смокин­гах, ничем не отличаясь от господ, и вежливо просят дам и кавалеров расстаться с драгоценностями. Никакой грубости, хамства, а тем бо­лее насилия не допускают, только поигрывают своими никелирован­ными браунингами...»

Япончику было лет тридцать. По описаниям очевидца: «Брюнет, широкие смуглые скулы. Обращали на себя внимание неспокойные раскосые глаза. Они мгновенно и как-то незаметно перебегали с пред­мета на предмет, казалось, что он смотрит на всех и на все сразу. Часто оглядывался. А одет был богато и несколько мрачновато. Пальто укра­шал черный каракулевый воротник, шапка того же меха лежала на коле­нях, едва придерживаемая рукой. Пальто было расстегнуто, и выделял­ся черный костюм и того же цвета косоворотка...»

Белогвардейцам Япончик устраивал «тихий погром». Частень­ко бандиты поджидали пьяных белых офицеров при выходе из ре­сторанов, чтобы их избить и ограбить. Жены одесских бандитов — иногда проститутки, а чаще воровки — помогали мужьям в их «труд­ной работе».

В ответ на бандитский террор бывший командующий Сибирской белой армией, военный губернатор Одессы генерал Гришин-Алмазов объявил войну бандитам. В предместья были введены воинские подраз­деления и броневики. Бандитов расстреливали на месте преступления.

В интервью газете «Одесские новости» в январе 1919 года он зая­вил: «То, что происходит сейчас в Одессе, внушает серьезные опасения... Одессе в наше безумное время выпала исключительная доля — стать убе­жищем всех уголовных знамен и главарей преступного мира, бежавших из Екатеринослава, Киева, Харькова».

Япончик попытался договориться и направил Гришину-Алмазову письмо-просьбу: «Мы не большевики и не петлюровцы. Мы — уголовные. Оставьте нас в покое, и мы с вами воевать не будем».

Но молодой и амбициозный губернатор не принял мирного предло­жения, и война продолжалась. Для широкомасштабных облав использо­вались французские и греческие солдаты.

Тогда на белогвардейские репрессии представители преступного мира ответили «бандитским террором», а Санька Монгол склонил свое­го «коронованного брата» к союзу с революционным подпольем в войне против общего врага. Тогда же они установили «деловые» связи с Григо­рием Котовским, появившимся в родной для него Одессе с паспортом херсонского помещика Золотарева, и анархистом Анатолием Железняковым (кличка Викторе), который прибыл в Одессу для организации «Интернационального бюро анархистов».

Япончик успешно приторговывал оружием и снабжал им подполь­ные отряды большевиков и анархистов, а также помогал выкупать за большие деньги революционеров из тюрем «восемнадцати контр­разведок». В Одессе ходили слухи, что в городе действует «бандитская армия в десять тысяч человек». Скорее всего, это преувеличение, в луч­шем случае Япончик и Монгол могли собрать одну треть названного количества. Но и это было немало. Прибавим сюда триста боевиков ре­волюционного подполья и увидим, что «городская партизанская вой­на» в Одессе весной 1919 года была опасна для белогвардейцев и очень выгодна большевикам.

Есть данные, что до Саньки Монгола Мишку Япончика опекал по секретному заданию ВЧК известный в то время авантюрист Борис Ржевский-Раевский, который появился в Одессе еще в августе 1918 года.

За его плечами было множество афер: аристократ, друг царского министра Хвостова, он прославился как военный корреспондент, ор­ганизатор первого в России Союза журналистов («Клуб журналистов в Петрограде»), участник убийства Распутина. После образования 20 декабря 1917 года ВЧК вел по рекомендации Дзержинского следствие самых запутанных дел: Мануйлова (секретаря Распутина) и Касселя (грабителя из Москвы). За должностные преступления, взяточничество и исключительную жестокость к арестованным, которая шокировала даже видавших виды чекистов, был арестован своими коллегами.

Но летом 1918 года Ржевский-Раевский сбежал из застенков ВЧК — сначала в Киев, затем в Одессу, где предложил свои услуги полиции в качестве знатока уголовного сыска. Так он ликвидировал ряд зна­менитых преступников и расчистил Япончику путь к «трону короля блатной Одессы». Покровительствуя бандитам Япончика, вчерашний чекист не успел направить уголовную стихию против «врагов револю­ции». 20 февраля 1919 года его тело с пятнадцатью огнестрельными ра­нениями нашли возле «Клуба артистов», который он любил посещать. После убийства афериста белогвардейская контрразведка обнаружила в его квартире переписку с «блатным миром» и револьвер с золотой мо­нограммой «От благодарного Мишки Японца». После того, как стало известно подлинное лицо помощника начальника уголовного розыска полиции Одессы Ржевского-Раевского, его покровитель генерал Гри­шин-Алмазов вышел в отставку.

Ослабление белогвардейских сил в борьбе с бандитами Япончика и революционным подпольем и вывод из Одессы войск Антанты приве­ли к тому, что части Красной армии подошли вплотную к городу. Точнее, это были отряды украинских крестьян атамана Херсонщины Григорье­ва, заключившего формальный союз с красным командованием.

8 апреля 1919 года повстанцы вошли в город. «Вся Пушкинская пло­щадь была заполнена народом. Григорьев ехал, стоя в автомобиле. Тол­па выкрикивала “Ура!”. Кто-то ухватил атаманскую руку и поцеловал ее. После этого Григорьев уже сам протягивал руку для поцелуя. Толкотня, крики. Атаман довольно усмехался, он никак не ожидал такой встре­чи», — вспоминал очевидец.

Красный командарм Скачко докладывал в центр: «Одессу взяли ис­ключительно войска Григорьева. В двухнедельных беспрерывных боях бойцы показали выносливость и выдающуюся революционную стой­кость, а их командир — храбрость и военный талант... Прошу товарища Григорьева, который лично показал пример мужества в боях на передо­вых линиях, под ним убито два коня и одежда прострелена в нескольких местах, и который добился победы над сильным врагом с незначитель­ными потерями, наградить орденом Красного Знамени...»

После взятия Одессы Григорьев зазнался, стал говорить о себе как о полководце, любил почести и лесть, появлялся перед народом, как правило, нетрезвый, с большой свитой. Из-за доставшихся ему огромных запасов амуниции, мануфактуры, продовольствия, вооруже­ния, брошенных в одесском порту интервентами и белогвардейцами, у Григорьева обострились отношения с большевиками и бандитами.

В те «смутные» дни, и особенно ночи, в городе не прекращалась перестрелка — воевали между собой победители: Григорьев, Япончик, советский комендант Домбровский. Эта борьба прекратилась только с уходом 22 апреля из Одессы частей Григорьева и с расстрелом «за бан­дитизм и контрреволюцию» Домбровского.

Входившая в состав руководства одесских большевиков Соколов­ская писала в ЦК партии: «Одесский пролетариат — это бандиты, спеку­лянты, гниль... В Одессе без денег революция не двигается ни на шаг».

Народным комиссаром по военным и морским делам Украинской Советской Социалистической Республики был тогда Н.И. Подвой­ский. Его главная задача состояла в том, чтобы провести мобилизацию и пополнить части Южного фронта, противостоящего Деникину. Под­войский обещал Ленину сформировать армию «за пять дней». Но мо­билизация велась плохо, люди не шли в армию, а когда их сгоняли на мобилизационные пункты — сбегали. Подвойского сняли с должно­сти, а спасти положение на Украине поручили в очередной раз ведом­ству Дзержинского.

В мае 1919 года, надо полагать, не без влияния «брата Монгола», Япончик явился в Особый отдел ВЧК при 3-й Украинской красной ар­мии и предложил создать отряд из своих подельников для «защиты революции». Реввоенсовет поддержал это предложение: Япончику разрешили сформировать батальон особого назначения для борьбы на деникинском фронте.

Когда число добровольцев превысило тысячу человек, батальон был развернут в 54-й имени Ленина (!) советский стрелковый полк. Командиром полка остался «товарищ Мишка», а комиссаром назначен секретарь Одесского исполкома, 27-летний анархист Фельдман. Среди политсостава выделялся интернационалист Тибор Самуэли, военно­пленный, ставший одним из основателей венгерской группы РКП(б), прилетавший позднее на аэроплане из Венгрии в Москву к Ленину за инструкциями по проведению венгерской революции и убитый при ее подавлении.

Монгол-Лепехин создал из оказавшихся на Украине сибиряков Си­бирский батальон красных коммунаров, хорошо вооруженных и одетых в трофейное английское обмундирование.

Говорили, что оружие и форму он выиграл в карты у атамана Григо­рьева. А во время бегства белогвардейцев из Одессы кто-то (шепотом называли Монгола) совершил налет на банк и вывез из него на трех грузовиках денег и ценностей на 5 миллионов золотых рублей. Судьба этих сокровищ осталась неизвестной, однако в народе в 20—30-е годы ходили слухи о кладах (их чаще приписывали Котовскому), зарытых где-то под Одессой.

Одесский «подпольный» период Лепехина противоречив и лишен достоверных данных. В мае-июле 1919 года председателем Одесской ЧК стал С.Ф. Реденс (партийная кличка Стах) — молодой удачливый авантюрист, будущий свояк Сталина, женившийся на Анне Аллилуевой[23]. Реденс покровительственно относился к Япончику, Монголу и их воору­женным формированиям. Кроме уголовников, анархистов и дружинни­ков еврейской самообороны там оказались студенты Новороссийского университета и коммунисты, призванные губкомом КП(б)У для пропа­гандистской и воспитательной работы.

20 июля полк Япончика выступил на фронт. Очевидцы вспомина­ли: «Впереди шли музыканты. Люди Япончика собирали их по всему городу. Трубачи и флейтисты из оперного театра, нищие скрипачи, по­биравшиеся по дворам, гармонисты из слободских пивнушек — все они сегодня шли рядом, играя походные марши и молдаванские мелодии. Позади оркестра на белом жеребце — сам Япончик в кожаной фуражке, как у Котовского, в офицерском френче и красных галифе... Рядом нес­ли огромное знамя из тяжелого малинового бархата. На нем было вы­шито полное название полка: Непобедимый революционный одесский железный полк “Смерть буржуазии”».

Но уже через две недели полк оставил боевые позиции и отбыл в Одессу на попутном пассажирском поезде, при этом ограбив и разогнав всех пассажиров. Большевики на специальном паровозе ринулись в по­гоню. 4 августа эшелон с беглецами был остановлен на станции Возне­сенск (в направлении к Одессе), где Винницкого-Япончика при попытке к бегству застрелил из револьвера командир линейного дивизиона Ни­кифор Урсулов, получивший за это убийство орден Красного Знамени.

В послужном списке Лепехина-Монгола отмечено, что в то время «он был ранен и эвакуирован в госпиталь», но с какой стороны ему до­сталась пуля, не указано. «По выздоровлении (даты в документе нет) его назначили комендантом в Тюмени». О причинах срочного возвращения на родину «...начальника штаба Сибирской бригады красных коммуна­ров» можно только догадываться: всех участников ликвидации Япончи­ка, оставшихся в Одессе, убили за предательство.

По указанию председателя Реввоенсовета Троцкого и руководите­ля ВЧК Дзержинского «похожий на монгола» Лепехин сформировал в декабре 1919 года в Тюмени и Тобольске Отряд северной экспедиции, который находился в оперативном подчинении командующего войска­ми Северо-Восточного сектора Северного фронта Малкова, но входил в состав войск ВЧК. Кроме проведения разведывательных и локальных боевых операций, Лепехину поручили розыск вывезенных колчаковца­ми из Тобольска ценностей и документов.

Начальником штаба Отряда северной экспедиции был назначен 27-летний Михаил Михайлович Губер-Гриц. Он окончил гимназию в Екатеринославе (Днепропетровске), после чего, как позднее писал в анке­тах, «служил в театре артистом». Во время Первой мировой войны ко­мандовал взводом разведки в 51-м Литовском и 409-м Новохоперском пехотных полках, дослужился до капитана, был ранен, попал в плен, откуда бежал. После революции судьба свела его с матросом-балтийцем П.Е. Дыбенко и видной революционеркой А. М. Коллонтай.

О романе 29-летнего чернобрового и самоуверенного корабельно­го электрика с линкора Балтийского флота «Император Павел I», пере­именованного в 1917 году в «Республику», с 46-летней женщиной аристо­кратического происхождения, владеющей полудюжиной иностранных языков, написано много.

В феврале 1919 года Дыбенко был назначен начальником 1-й Заднепровской стрелковой дивизии, которую составили бывшие парти­занские отряды. Коллонтай стала начальником политотдела, а штаб дивизии возглавил Губер-Гриц. В их подчинении оказались отряды Махно и Григорьева, того самого «освободителя Одессы». Эти во­жди повстанческого движения недолго оставались у красных: в мае 1919 года Григорьев поднял мятеж против советской власти. Под его началом находилось 20 тысяч штыков, 50 орудий и 6 бронепоездов. Остатки дивизии Дыбенко отошли в Крым. Там 6 мая было провозгла­шено создание Крымской Советской Социалистической Республики и образовано советское Временное рабоче-крестьянское правитель­ство. Совнарком разместился в Симферополе. Дыбенко стал наркомом по военным и морским делам Крымской республики. Коллонтай назна­чили начальником политотдела крымской Красной армии. Губер-Гриц состоял при них «инспектором для особых поручений». Но они мало наслаждались жизнью в Крыму.

12 июня 1919 года генерал-майор Добровольческой белой армии Я. А. Слащев со своими войсками высадился в районе Коктебеля, раз­бил армию Дыбенко и легко сверг советскую власть в Крыму. Остав­шегося без войск крымского военного наркома Дыбенко откоманди­ровали (вместе с Коллонтай) в Москву — учиться в Военной академии РККА[24]. А их красавец адъютант оказался в Екатеринбурге, а затем в Тобольске. Там ему подыскали новое занятие.

Еще 22 апреля 1918 года ВЦИК принял декрет «Об обязательном обучении военному искусству», в соответствии с которым создавалась система военной подготовки боевых резервов Красной армии. В пер­вую очередь военную подготовку должна была пройти молодежь до­призывного возраста (пятнадцати-семнадцати лет). Так появился всевобуч — Главное управление всеобщего военного обучения терри­ториальных войск.

Страну разбили на дивизионные, бригадные и полковые округа, а внутри территорию делили на батальонные, ротные и взводные участ­ки. В каждом участке выделялись кадровые военные, которые не только занимались военным обучением населения, но и являлись костяком бу­дущих частей, которые могли быть развернуты в случае мобилизации.

В состав всевобуча включили и части особого назначения (ЧОН) — это около 100 тысяч человек. Части особого назначения формиро­вались при партийных комитетах на основании постановления ЦК от 17 апреля 1919 года для борьбы с контрреволюцией и несения кара­ульной службы на важных объектах. Они же использовались для пода­вления народных восстаний[25].

Инспектор Тобольского губвсевобуча Губер-Гриц завершил форми­рование Отряда северной экспедиции и возглавил его штаб. 17 декаб­ря 1919 года отряд выступил из Тобольска на север.

Продвижение чекистского спецназа не радовало Лопарева и его окружение. Он так характеризовал в своих воспоминаниях близких ему сторонников: «Вошедшие в состав Военного совета Бублик И.А., Пе­ревалов В. Ф. и Литвинов И. И. примерно одного возраста со мной, т. е. 30—33 года, участники, как и я, империалистической войны (исключая т. Бублика). Так, Перевалов — фельдфебель, Литвинов — унтер-офи­цер, а я, хоть и рядовой, но имел за плечами две учебных команды во­енного времени. По социальному составу: Перевалов — крестьянин из д. Демьянской, приемыш в исправной семье, на военной царской службе с 1912 года и до окончания войны, беспартийный (убит на поль­ском фронте в 1920 г.). Литвинов — крестьянин-середняк со Стреховой горы, в царской армии с начала войны 1914 года, беспартийный. Я из крестьянской семьи. При помощи дяди получил низшее механи­ко-техническое образование. Призыва 1911 года, призван фактиче­ски в середине 1915 года с должности мастера-техника Самаровского ремесленного училища, с 1918 года — инструктор кооперации. Тов. Бублик — Политссыльный 1905 года, большой знаток экономики края, пользовавшийся большим авторитетом у населения. В прошлом — эсер, с 1919 года — большевик (умер в 1931 г.).

...Из начальников боевых участков отличились: Бардаков П. Е. — бед­няк из с. Болчары, беспартийный (убит во время восстания 1921 г.). Баш­маков X. Р. — крестьянин-середняк из с. Базьяны, унтер-офицер, беспар­тийный. Крылов И. И. — крестьянин-середняк из д. Моховой Уватского района, унтер-офицер. Карлин С. из бедняцкой крестьянской семьи с. Самарово, рядовой. Скрипунов А. Г. — бедняк из какой-то неясно выра­женной семьи с. Самарово, рядовой.

Вся остальная масса партизан состояла почти исключительно из кре­стьян одного с нами возраста. Было и несколько малышей 14—15 лет...»

Почему Лопарев и другие находившиеся под его влиянием члены военного совета так настороженно отнеслись к появлению отряда Ле­пехина? Потому что при низкой активности белых на Березовском на­правлении и полном оставлении ими Сургутского уезда партизаны то­ропились растащить доставшееся им совершенно случайно огромное эвакуационное богатство белых.

Лопарев потом признал: «В распоряжении партизан оказались боль­шие запасы продовольствия, оставленного колчаковцами на всем пути отступления из Тобольска. Поэтому у партизан недостатков и перебоев в снабжении не было. Питались мы неплохо. Заняв село или деревню, забирались в лучшие дома купцов и других паразитов и здесь кормились бесплатно и беспошлинно. Поджавшие хвост хозяева из кожи лезли вон, чтобы не попасть прямым сообщением на тот свет. Злое же их посвер­кивание глазами партизанских аппетитов не уменьшало. Мясо и рыбу обыкновенно отбирали у кулаков, да и само население понемногу жерт­вовало продукты. Местные партизаны останавливались обычно в своих домах и всегда прихватывали своих товарищей. Да и бесконечные дру­зья-подруги растаскивали их по домам...»

Скрыть грабежи населения было невозможно. Лопарев подтверж­дал: «Надобности в деньгах мы не имели. Продовольствие получали с баржей и пароходов или на местах от купцов и крестьян бесплатно. Подводы для переброски продовольствия и партизан крестьяне да­вали также бесплатно. За “тело” (жилье) расходов не несли. На руки партизанам не выдавали ни копейки. Но деньги и другие ценные вещи все же поступали в отряд, и в немалых количествах. Мы их делили по спискам. Так же распределяли купеческую одежду, платье и белье. К сожалению, этого факта, по-видимому, общего для всех партизанских отрядов Советского Союза, я не могу подтвердить документально. Если какие-то документы и сохранились, то только в делах исполкомов, но, вернее всего, эти списки искрутили на цигарки и козьи ножки во время восстания 1921 года».

В такой обстановке пряталось все ценное. Лопарев замечал: «Про­летарская кара скоро настигла мошенников как гром. Часть их ценно­стей стала достоянием республики, а особо упорные унесли свои богат­ства на тот свет, на “обед к осетрам”».

Лопарев знал о ценностях сибирских белогвардейцев и драгоцен­ной церковной утвари, спрятанных зимой 1919—1920 годов в окрестно­стях Сургута. Несмотря на его осторожность, прорвалось в воспомина­ниях: «Часть розданного... “по добрым людям” на хранение зажилилось, большинство же... и по настоящее время “кладами лежит в земле”...». Лопарев знал о кладах и искал их.

Другой причиной настороженности Лопарева и военного совета к отряду Лепехина являлась директива о мобилизации в Красную ар­мию мужчин-партизан призывного возраста. Красная мобилизация оказалась для них такой же страшной, как и белая. Воевать по приказу и по уставу партизаны не хотели.

Чтобы показать свою местную боевую значимость, Лопарев и его окружение выехали на фронт к с. Карымкары, где предприняли един­ственное наступление на позиции белых, но потерпели поражение.

В телеграммах тобольскому военкому Петрову партизаны сообща­ли вымышленные сведения о появлении на Березовском направлении крупных подразделений белых «в количестве 450 человек, оперировав­ших ранее на Архангельском фронте», о «движении 120 белых на оле­нях через Назым в Сургут», о собственных «больших потерях в бою за Карымкары».

Свою реакцию на красную мобилизацию партизан военный совет выразил Тобольску 19 декабря: «Исполнив приказание о мобилизации унтер-офицеров и рядовых призывных годов, мы лишимся командного состава и фактически откроем фронт, так как оставшиеся непризван­ными партизаны без руководства унтер-офицерами принуждены будут при своей малочисленности и малоопытности, при наших расстояниях и противнике, имеющем в своем распоряжении оленеводов и лыжников-добровольцев из зырян, оставить Сургут и Самарово, что поднимет дух противника, даст ему возможность перейти в наступление и одер­жать победу».

Дезинформированный подобными паническими сообщениями и не знавший реальной обстановки в уездах Тобольск, посоветовавшись с находившимися в Филинске (в двухстах километрах южнее Самарово) Лепехиным и Губер-Грицем, принял компромиссное решение. В тот же день военный совет получил ответную телеграмму: «Все люди, состоя­щие на службе в партизанском отряде, мобилизации не подлежат».

В воспоминаниях Лопарева радость: «На обороте этой телеграм­мы передавший ее Конев поставил подпись с заковыристом подчерком, видно, сильно ему (да и нам) пришлась по душе эта записка. Мало того, Конев повторил ее еще карандашом».

Не состоявшая в партизанах, но подлежащая мобилизации моло­дежь стала проситься в отряд.

«С топорами, с вилами пойдем на белых, только примите», — так, по словам Лопарева, распинались «желающие» вдруг стать партизанами.

Рассуждать об идейных мотивах партизанского движения на То­больском Севере после таких признаний не имеет смысла.

Вместо военных действий партизан привлекала «культурно-вос­питательная работа». Она, по воспоминаниям Лопарева, заключалась «в организации общих собраний крестьян в занятых нами селах или де­ревнях. По своим способностям и ораторскому искусству мы рассказы­вали им о Советской власти, ее задачах и призывали примыкать к нам и помогать чем можно. Вдоволь наговорившись, заканчивали собрания под гармошку и рассказы Сашки Домнина (Скрипунова А. Г.), прибаутки Доки Дошлого (Шмонина Евдокима), уморительно сопровождавшего свои шутки движением отстрелянного им по неосторожности на Бело­горье пальца...»

Боевых потерь у партизан не было. К боестолкновениям с против­ником они не стремились. Запасы провианта на замерзших у Тундрино пароходах и баржах — неисчерпаемы. Только шли телеграммы:

«Тундрино из Самарово. Шлите военным грузом и самой большой скоростью следующие продукты: 60 пудов сахару, 40 пудов консервов, 10 пудов керосину и какие у вас есть еще продукты, полезные для отряда».

Но веселая партизанская житуха кончилась — в Самарово прибыл грозный Лепехин.

Лучше самого Лопарева никто не изложил обстоятельства появле­ния в Самарово экспедиционного отряда ВЧК.

«В Самарово, — вспоминал Платон Ильич, — я приехал из-под Карымкар 21 или 22 декабря поздно вечером. Замерз. Не хотел идти к Ле­пехину первым — может и сам прийти. Чувствовал, что без крупного разговора с ним не обойдется знакомство. Ругаться с дороги не хоте­лось. Но пришел вестовой и передал, что Лепехин “требует немедленно явиться”. Ну, раз “требует”, а не просит, значит... будет бой за партизан­щину, за ее дальнейшую самостоятельность. Пошел в дом Чукреек со вся­кими тяжелыми думами. Членов Военсовета в Самаровском не было, ис­ключая Бублика. Парень он мягкий, серьезно не поддержит. Брать же одному ответственность за отряд было тяжело.

Чего я опасался, то и случилось. Поднимаюсь вверх, вхожу.

Пьют чай Лепехин, Доронина К., Молокова Даша. На столе масло, сахар, рыба. Покуривая козью ножку и как-то затаенно улыбаясь, стоит Мякишев В. В. По комнате ходит красивый военный (Губер-Гриц. — А. П.) со стаканом чая, смотрит на все не то с интересом, не то с опаской, но в улыбке больше симпатии и ожидания. В стороне у печки стоит краснехонький Бублик, смотрит виновато, низко склонив голову. Доронина и Молокова тут уже свои люди, в их глазах и лицах: “Ну, Платон, держись!”.

Лепехин резко поворачивается на стуле, секунды две внимательно рассматривает мою шапку, немудреный полушубок, валенки. Он выше среднего роста, лицо и плечи монгольского типа, короткие черные во­лосы, энергичное, смуглое лицо, глаза острые, упорные.

Мякишев со смущенной улыбкой бросает:

— Здорово, солдат! — очевидно, так хочет сказать Лепехину: пришел тот, кого ждали.

Лепехин начинает с броска.

— Почему не явились немедленно?

Спорить бесполезно, а сдаваться сразу не привык. Отвечаю полушутя:

— До меня такое же расстояние, как от вас до меня, а приехал сюда Лепехин последним.

Здороваюсь, знакомлюсь, хочу этим перевести разговор к более мирному тону, но Лепехин берет “с понту”.

— Весь партизанский отряд, согласно мандату Троцкого, я мобили­зую и вливаю в свои части. И никаких возражений. В Карымкары я уже распорядился дать белым решительный бой и идти на север.

— Не знаю, есть ли у тебя мандат Троцкого, а вот я имею разъясне­ние военкома из Тобольска, что партизаны мобилизации не подлежат.

— Никаких Военных советов, никаких партизан. Полное подчине­ние мне, и — точка!

— Благими намерениями путь в ад вымощен. Попробуй потолкуй об этом с партизанами. Я лично не могу брать на себя ответственность за их решения и принужден пока от ваших предложений воздержаться.

— Немедленно посажу в чижовку (клоповник такой в волостных управлениях с железными решетками)!

А сам думаю: ведь посадит, заполошный черт, ничего с ним не сде­лаешь. Наших тут никого. Надо ему насоврать. От шума и драки толку не будет, сгубим и людей и дело.

— Ладно, давай чаю: с дороги не могу наесться.

Лепехин наливает чай, и разговор переходит в более спокойный тон. Тут и Арся Никифоров пришел в своих неизменных сотрях и серой шинели (убит в 1921 году во время восстания в юртах Лорбат). Его примиряющая пассивность, смех и шум еще больше убили меня. Раз­говор скоро перешел к операциям на фронтах. Я нарисовал опасную картину возможного выхода в наш тыл группы белых с вершин р. Конды по Гаринскому тракту и заявил о необходимости организации туда глубокой разведки. Но Лепехин тут же прямо поставил вопрос о прове­дении разведки мною. Опасность этой разведки мне была ясна больше чем всем присутствующим: уйти на лыжах на сотни километров в тайгу, в среду враждебного красным туземного населения, невозможность скрыть следы, явно не вернуться обратно, если там действительно бе­лые, — такова перспектива этого рейда.

— Я согласен. Ты, Арся, едешь со мной?

— Поеду.

— Если сегодня же утром, только вдвоем через Богдашку на Васпухоль (200 км от р. Обь) и дальше на лыжах до юрт Кошатских и вершин р. Конды. Документы от волостного правления на агентов по заготовке продовольствия. Другие — от красных, пусть заготовит твой штаб.

Лепехин согласился с довольной улыбкой. Я эту улыбку понял: изолировать меня от партизан. Ничего, если я совсем не вернусь из разведки.

Ребята ничем не выдали волнения, шутили, смеялись, а ведь для большинства из них я был хорошим товарищем и другом. Из девок обо мне мог кое-кто беспокоиться и поглубже».

Так Лопарев стал жертвой своей же «пушки» — дезинформации, ко­торой он хотел напугать Лепехина и задержать продвижение на север красной экспедиции. Но «брат Мишки Япончика» Монгол не поверил этим слухам и разом исключил слабого соперника из событий на глав­ном направлении наступления, отослав его «туда, не знаю куда». Пар­тизанское движение на Тобольском Севере закончилось 20 декабря 1919 года, не успев, по существу, и начаться.

Ваше письмо и № газеты «Советский флот» от 25.8.1959 г. со ста­тьей генерал-лейтенанта Телегина, посланные на мое имя, получены.

На поставленные Вами вопросы могу сообщить следующее:

...Тов. Телегин в своей статье пишет: «На р. Тавда колчаковцы созда­ли речную флотилию, в состав которой включили товаро-пассажирский пароход “Иртыш”. Из 60 чел. экипажа на п/х “Иртыш” половину со­ставляли белогвардейские офицеры и добровольцы, а остальные моби­лизованные солдаты и матросы. Среди мобилизованных оказался бал­тийский матрос Водопьянов, которого, как наиболее подготовленного и опытного, назначили капитаном парохода “Иртыш”...»

Такая трактовка т. Телегина совершенно неправильна.

Первое: п/х «Иртыш» с начала своей постройки и по настоящее время под названием «Ударник» являлся и является буксирным парохо­дом; в то время лишен был всяких палубных надстроек, даже служебных.

Второе: когда колчаковцы поставили «Иртыш» под вооружение, на нем была гражданская команда в количестве более 30 человек, в т. ч. и капитан Нарицын А. Ф.

Третье: после вооружения на пароход была посажена военная ко­манда добровольцев 20—25 чел., мобилизованных чел. 15, из них 8—9 моряков, в их числе и Водопьянов. Балакин Николай, на которого ссы­лается в статье т. Телегин, и еще один моряк по фамилии Гарожный Александр и человека четыре — офицеров флота.

Четвертое: из мобилизованных моряков Водопьянов был назначен командиром орудия; в его распоряжении был орудийный расчет. После восстания никаких изменений не произошло за 3—4 дня. Водопьянов так же командовал артиллерийским расчетом. Гарожный был назначен военным механиком над машинной командой, ему подчинялся механик парохода и его штат.

Пятое: капитаном парохода от начала до конца был Нарицын Алек­сандр Федорович. На реку Тавда было послано два вооруженных паро­хода белых, составлявших дивизион: п/х «А. Невский» — флагман и п/х «Иртыш». Некоторое время они находились вместе, потом п/х «А. Нев­ский» был отозван на реку Тобол. Учтя благоприятный момент, руко­водители восстания, в частности, Водопьянов воспользовались этим моментом 22 августа.

Уже 24 августа п/х «Иртыш» посадил крупный отряд у деревни Пле­ханова и, ожидая результат операции, стоял у берега.

Белое командование, узнав о восстании, послало два вооружен­ных парохода — «А. Невский» и «Тюмень». У дер. Плеханова произо­шла встреча сторон: п/х «А. Невский» первым атаковал п/х «Иртыш». «А. Невский» был вооружен 3-дюймовой пушкой и четырьмя пулеметами. Пока наводил орудие и брал «вилку», п/х «Иртыш» вышел на середину реки. Водопьянов первым снарядом сбил орудие, а вторым — рулевое управление. С обоих сторон стреляли пулеметы, а с п/х «Иртыш» — де­сятка три винтовок.

Пароход «Тюмень», видя, что п/х «А. Невский» остался без руле­вого управления, стал отступать 18 километров задним ходом (со слов капитана Потапова Петра Михайловича, пенсионера, проживающего ныне в г. Тобольске). В этом бою был сражен Водопьянов и похоронен у села Иевлево.

Так был окончен первый этап.

Колчаковцы, отступая из г. Тюмени, угнали несколько пароходов, дебаркадеры, даже лодки. Рабочие Затона решили помочь родной Красной армии. Они решили подарить ей пароход «Стефан», корпус которого полтора десятка лет лежал на берегу реки Тура: можно пред­ставить, что от него осталось за 15 лет на сухом месте. Но люди рабо­тали день и ночь, спали на месте работы, и через 10—12 дней пароход был спущен на воду, испробован и сдан речной флотилии 51-й дивизии под названием «ОСОВЭК-Мрачковский», т.е. «Отряд Северной Экспе­диции Мрачковского».

П/х «ОСОВЭК» погрузил на себя котельщиков, кузнецов, слесарей для восстановления п/х «А. Невский» и новую для него команду. Таким образом, в составе красной речной флотилии оказалось три боевых суд­на: «Спартак» — б. «Иртыш» и «ОСОВЭК» — б. «Стефан».

Со взятием г. Тобольска два n/х «Спартак» и «Водопьянов» пресле­довали белых сначала на север до Нового Села (ниже Тобольска 150 км). Здесь пароходы разошлись: п/х «Спартак» — на Омск по реке Иртыш, а п/х «Водопьянов» — по рекам Иртыш и Обь на Томск. Но с п/х «Водо­пьянов» произошла трагедия. В первую же ночь он остановился у дер. Кошелева (т. наз. Кошелевской горы). Не принял никаких мер предо­сторожности, даже не погасил дуговые фонари. В это время задним хо­дом, очень тихо к нему подошли два белых парохода, и в упор под свет прожекторов стали его расстреливать. Пароход «Водопьянов» затонул на мелком месте — команда погибла. После этой трагедии белые выса­дили десант и вновь заняли г. Тобольск.

Тем временем на п/х «Спартак» кончились снаряды морского ору­дия. Отправлен в Тюмень на перевооружение. Там на нем установили 42-линейные гаубицы, выделили собственную артиллерийскую при­слугу. 15 октября пароход возвратился на позиции у дер. Бишура, выше дер. Худяковой (км 5—7). Наблюдатель с Худяковской колокольни передал о появлении белой флотилии. П/х «Спартак» из кормового орудия открыл огонь. Тогда с судов белой флотилии снеслись по радио с г. Тобольском. Там находился сам Колчак. Приказал во чтобы то ни стало уничтожить красный пароход. В воздухе раздался далекий рокот мотора — показалась большая серебристая птица — гидросамолет. Бомба за бомбой повалились на п/х «Спартак». За первым гидро­самолетом появился второй — бомбовые атаки продолжались до насту­пления темноты. Одна бомба разорвалась у правого гребного колеса, другая — у левого, но на берегу. Землей завалило палубу, был ранен в руку Нарицын.

После вторичного занятия красными г. Тобольска п/х «Спартак» был разоружен и до закрытия навигации выполнял тыловые задания фронта. 13 ноября закован льдами у пристани Иевлево, где зазимо­вал. Этим закончен был славный боевой путь парохода «Иртыш» и его команды.

Ларькин, бывший пом. механика п/х «Иртыш», 4 ноября 1959 г. г. Тюмень (публикуется впервые)

ГАСПИТО. Ф. 4012. Оп. 17. Д. 6. Л. 9-11.

П. Лопарев, г. Тобольск, 1936 год

ГАСПИТО. Ф. 7. Оп. 1. Д. 400. Л. 72 об.