Тайна забытого дела

4

Василий Гущак вошел в кабинет Коваля, наклонив голову и исподлобья разглядывая обстановку, казенную, но не такую простую, как в комнате, где допрашивал его следователь Суббота. Он увидел широкий, светлого дерева стол, несколько стульев у стены и один — за столом, шкафы с папками. А у стола стояло, по-видимому предназначенное для посетителей, старомодное, но роскошное кожаное кресло.

Единственное, что портило общий вид кабинета и вместе с тем в некотором смысле понравилось Василию (если вообще в милиции что-то может нравиться), это допотопный железный сейф с чернильными кляксами на коричневых стенках и следами пластилина на дверце. Точно такой же сейф Василий видел у следователя, и он словно возвращал парня в уже ставшую для него привычной атмосферу допроса, помогал держаться в постепенно выработавшейся манере поведения.

Их взгляды встретились. И Василий невольно отвернулся — столько было стремительной энергии в немного поблекших глазах хозяина кабинета.

Когда Василий снова взглянул на него, этот человек доброжелательно улыбался.

«Что за игра в кошки-мышки!» — зло подумал парень, решив, что новый следователь, за которого он принял Коваля, пытается искусственно создать непринужденную обстановку, располагающую к откровенности.

Затем он немного успокоился, обратив внимание на погоны Коваля. Подполковничьи звезды на двух просветах и весь облик немолодого офицера с седыми висками вызывали чувство уважения. Василий недавно вернулся из армии и еще не забыл, что такое подполковник. Помнил и то, чем старше начальник, тем проще он держится с солдатом.

— Садитесь, — подполковник указал на кресло.

Подтянув брюки, которые раньше были узковаты, а теперь — без пояса — как это раздражало и унижало Василия! — словно стали шире, молодой Гущак сел. Кресло приняло его в свои ласковые объятия, и Василий подумал, что, наверно, оно стоит здесь специально для того, чтобы размагничивать волю допрашиваемых.

От этой мысли в его сердце снова вспыхнула враждебность, и он отвел взгляд в сторону.

Коваль сел не за стол, а рядом с Василием.

— Познакомимся. Подполковник Коваль.

— Зачем нам знакомиться? С протоколами допросов вы, наверно, знакомы. А больше по этому делу добавить не могу ничего.

— Не надо сразу становиться в позу, — дружелюбно заметил Коваль, не сводя с парня пристального взгляда. — Вы, я вижу, наизусть уже знаете некоторые протокольные формулировки. Но официальный лексикон оставим в стороне. Давайте попросту поговорим.

— Я привык говорить «товарищ подполковник», а «попросту» выходит «гражданин». Так, что ли?

— Когда демобилизовались? — Коваль сделал вид, что не замечает озлобленности парня.

— Прошлой осенью.

— В каких служили войсках?

— В ракетных.

— Стратегического действия?

Василий Гущак поднял голову, и Коваль увидел его нахмуренный лоб, сдвинутые на переносице густые брови, сжатые губы. «Типичный холерик, — подумал подполковник, — вспыльчивый, подозрительный, упрямый, бурно реагирует на малейшую несправедливость, даже кажущуюся. Но за всем этим упрямством и грубостью, возможно, кроется обыкновенная слабохарактерность».

— Ракеты стратегического действия?

— Я присягу принимал.

Коваль улыбнулся.

— Правильно. А дедушке своему тоже не рассказывали?

— Нет.

— И он не интересовался?

— Нет.

— А чем интересовался?

Василий пожал плечами.

— Меня Дмитрием Ивановичем зовут. Дмитрий Иванович Коваль.

Василий понял подполковника. Его мрачное, насупленное лицо немного Посветлело.

— Можете меня так называть — по имени и отчеству. — Подполковник встал, обошел стол, открыл ящик, достал пачку «Беломора». — Курите?

— Нет.

Коваль закурил папиросу и пустил дым вверх, чтобы не «задымить» некурящего Василия Гущака.

— В вашей семье не ждали приезда дедушки Андрея?

— Я даже не знал, что он существует.

— А мать?

— Она мне когда-то говорила, что дедушка еще в молодости уехал за границу. И там вроде бы без вести пропал.

— А зачем уехал? На заработки? Или сбежал?

Василий отвел глаза:

— Какая-то забытая история. Подробностей не знаю.

— И дедушка ничего не рассказывал?

— Нет.

— Не интересовались?

— Спрашивал. Он только отмахнулся: «В другой раз».

Коваль задумчиво стряхнул пепел.

— Но хоть что-то он все-таки рассказывал о своей молодости?

Василий ответил не сразу. Но пауза, которую сам он создал, угнетала его. Любой посторонний звук словно касался его обнаженных нервов. Где-то внизу, под окном негромко заурчал мотор автомобиля. Над городом стоял легкий шум. «А ведь с подполковником, — подумал Василий, — можно разговаривать, не то что с этим Субботой…»

— Дедушка говорил, что жил сначала в Виннипеге.

— В двадцатые годы?

— Наверно.

— Приблизительной даты его выезда за границу не знаете?

— Вскоре после гражданской войны.

— Он принимал в ней участие?

— Об этом не рассказывал. Но тогда ведь мало кого события не коснулись.

— А на чьей стороне?

— Думаю, если бы на нашей, так раньше вернулся бы или совсем бы не уезжал.

Коваль про себя похвалил парня за такой ответ, а вслух сказал:

— Всякое бывало. Рассказывайте дальше.

— Работал он на хозяина-фермера. Влюбился в его дочь. Да фермер не разрешил ей выйти замуж за бродягу, выгнал его. Дедушка нанялся на стройку, освоил несколько профессий, хорошо зарабатывал. В Канаде рабочие руки тогда в цене были. Потом женился на поповне. С детьми не торопились. Сперва хотели хозяйство нажить. Дедушка открыл свою лавку, машину купил, кару по-английски. Однажды поехал с женой в турне по Америке. Дороги там отличные, машины высокого класса, скорость в сто миль не ощущается. И вот на большой скорости не смог он затормозить. В дерево врезался. Жена погибла, он в больницу попал. Год пролежал, разорился, леченье и лекарства там дорогие. На остатки жениного приданого еще одну лавчонку купил. Новую семью завести не решился, так и состарился в одиночестве. Вот и все, что я о нем знаю.

Подполковник Коваль погасил папиросу, постучал пальцами по столу.

— Что вам больше всего запомнилось из рассказов деда? Что произвело впечатление? Какие-нибудь детали…

Василий подумал несколько минут, потом сказал:

— Ну, о церкви…

Глаза Коваля засверкали так, словно его и на самом деле заинтересовало, как там в Канаде с церквами дело обстоит.

— Он верил в бога?

— В молодости не верил. А женившись на поповне, должен был в церковь ходить. Правда, церковь там не только для молений и богослужений. Она там и клуб, и деловая контора, и место отдыха. Строят их модерново, из стекла и бетона, как дворцы. Внизу, в подвале, обязательно кафе.

— Языка родного не забыл?

— Считал, что не забыл. Но говорил не очень понятно. Все время путал наши слова с английскими: «Взял кару, и поехали на тур в Америку». Или жаловался: «В больших городах часто негде кару запарковать», то есть машину негде поставить. А к тому же еще и многие украинские слова у него из диалектов — ведь канадские украинцы по большей части выходцы из Галиции, с Карпат. И очень чувствуется местный акцент.

— А числительные как произносил? Ну, например, сколько, говорил, долларов сюда привез, а сколько оставил там?

— О деньгах я с ним не разговаривал! Меня они не интересовали, — встрепенулся Василий и потупился.

— А все-таки знали о них?

— Знал. Привез десять тысяч долларов. — Василий помолчал, потом продолжил: — Он говорил, что уехал когда-то с Украины гол как сокол, хотя здесь у него миллионы оставались.

Коваль улыбнулся:

— В двадцатые годы миллионерами были все. Коробка спичек несколько миллионов стоила.

— Нет, он говорил, что у него настоящие деньги были.

— Откуда же?

— Не знаю.

— Не спрашивали, почему столько лет там прожил и о миллионах своих не заботился?

— Сначала хотел вернуться, но не было денег на билет в Европу. Билет этот дорого стоил. А потом, когда женился, то и думать об этом перестал. Когда немцы на нас напали, помогал Советской Армии, говорил, что был членом какого-то украинского общества, которое собирало средства на медикаменты для наших госпиталей.

— А знаете ли вы, зачем он вернулся сюда? — неожиданно проговорил Коваль таким тоном, словно сам только и ждал случая, чтобы рассказать об этом Василию.

— Не знаю. Мать все ворчала: черт принес этого бандита на нашу голову.

— Кого, кого?

— Другой раз, как рассердится, так не очень-то выбирает слова. Характер такой. Но что там творилось во время революции или сразу после нее… — Он пожал плечами. — Меня ведь в то время и на свете-то не было.

Коваль внимательно слушал молодого Гущака. И неожиданно почувствовал, что наступает та благословенная минута, минута вдохновения, которая означает, что поворот в ходе мыслей назрел и вот-вот появится идея, которая укажет правильный путь. Это было очень неопределенное, интуитивное чувство. Но Коваль слишком хорошо знал себя и уже заранее радовался. Такое чувство бывает, наверно, у капитана, когда корабль снимается с якоря и, подхваченный дружными волнами, выходит в открытое море.

Подполковник встал, пытаясь поймать эту, пока еще неясную, мысль, которая словно кружилась над ним, то приближаясь и маня своей близостью, то снова удаляясь и исчезая.

— Так что же, он за своими миллионами вернулся, что ли? — вслух подумал Коваль. Но, посмотрев на парня, понял, что его снова надо воодушевить: Василий опять сидел повесив нос.

— За миллионами, которые мы с мамой прятали?!

Коваль сделал вид, что не заметил перемены в настроении парня.

— Неужели дедушка так ничего и не говорил о причине возвращения?

— Говорил, что стосковался по родине. Около сорока лет в Канаде прожил, а все равно — чужбина. Таких тополей, таких верб, такого солнца и воздуха, как на Ворскле или на Днепре, нету нигде. Умереть хотел на родной земле.

Коваль подошел к окну. Он уже не чувствовал себя капитаном, корабль которого вышел в открытое море. Его снова окружали только мели, банки, рифы, а как их обойти, было неизвестно.

— И кто же, по-вашему, мог убить Андрея Гущака? — неожиданно для Василия спросил Коваль, глядя на парня в упор. — Кто?

Василий встрепенулся. Вопроса этого он не боялся. Ждал его все время, с той минуты, когда переступил порог кабинета, даже раньше, — с той минуты, когда повели его на допрос. Он ждал его и нервничал, потому что подполковник всякими посторонними разговорами затушевывал главное — то, ради чего и ведется допрос. Сперва обрадовался было, что благодаря этому можно унять первое волнение, но, когда разговор на свободные темы затянулся, начал беспокоиться, что так и не сможет пожаловаться на следователя Субботу, который явно старается обвинить его в убийстве. С трудом взял себя в руки.

— Я не убивал.

«Наверно, все эти тары-бары о Канаде нужны были только для того, чтобы заговорить мне зубы и заманить в ловушку!» От этой мысли парень испуганно съежился в кресле, бросив на Коваля недобрый взгляд.

— Подумайте вместе с нами, кто мог это совершить.

— Несправедливо подозреваемый будет подозревать весь мир!

— А вы немного меньше возьмите, чем весь мир. В конце концов, это очень важно для вас.

— Иначе мне не выпутаться. Да?

Коваль взглянул в окно. Внизу, на тротуаре, стояла девушка, которую Василий Гущак назвал своей нареченной, девушка, с которой встретился он в тот роковой вечер около института и которая могла засвидетельствовать его алиби только начиная с двадцати трех часов. Эта девушка теперь часто с самого утра стоит около управления внутренних дел, словно ожидая, что вот-вот выведут ее нареченного.

Василий поднял голову.

— Значит, опять в подвал? Я требую, чтобы меня освободили! Это незаконный арест.

— Выпустить вас теперь не так просто, — медленно, словно размышляя, ответил подполковник.

— Посадить, конечно, проще.

Коваль подумал, что среди молодежи встречаются люди, которые решительно ко всему относятся со злой иронией. Это по большей части люди нестойкие, которые за ироническими восклицаниями прячут свою слабость, свои ошибки, а бывает — и преступление. Неужели и этот парень такой слабой закалки, что уже успел разочароваться во всем?

— Вы сами дали следователю материал для этого. Скрывали свою поездку с дедушкой. Когда у вас нашли билет, отрицали, что пытались его уничтожить, что сами разорвали его на кусочки. И, наконец, не хотите помочь установить ваше алиби. Но ведь это же в вашу пользу, а вы ведете себя так, будто бы установление алиби для вас хуже, чем обвинение в убийстве. Ваше собственное поведение и дало основание следователю просить у прокурора санкции на арест. И теперь никто, кроме прокурора, не имеет права его отменить… — Подполковник сделал паузу. — Послушайте, а может быть, это у вас мальчишеское предубеждение: не впутывать друзей, чтобы их не беспокоил следователь?.. Может быть, вы скрываете еще какую-нибудь встречу с товарищами или с девушкой? — Коваль внимательно посмотрел на Василия.

— У меня девушка одна, — нервно проворчал тот. — И вы это знаете. Зовут ее Леся. Я встретился с нею около института в тот проклятый вечер примерно в одиннадцать.

Коваль сжал губы и печально закивал головой. Он уже понял, что этот нахохлившийся парень не пустит ни его, ни кого-то другого в свою жизнь. Не раскроет души. И все-таки сделал еще одну попытку:

— Вспомните хотя бы, по каким улицам вы ходили.

— Не помню.

— Ну как же… Шли, шли… наверно, останавливались, оглядывались, потом шли дальше. Так ведь гуляют все люди. Что привлекло ваше внимание? Вспомните. Это поможет вам восстановить в памяти весь путь.

— Кажется, по бульвару Шевченко шел, потом Владимирская, Крещатик…

— Дальше.

— А дальше не припоминаю.

— И через несколько часов встреча с Лесей. Такой провал памяти, — сочувственно произнес Коваль. — А то, что вы встретились около института именно с Лесей, это правда? Или, может быть, это не Леся была? — Подполковник остановился около стола и потянулся к ящику с таким видом, будто бы там лежали какие-то очень важные документы. — А?

Коваль заметил, что у Василия напряглась и покраснела шея, что парень втянул голову в плечи. Все, связанное с Лесей, и само имя девушки вызывает у него волнение.

Достав новую папиросу, подполковник сказал:

— Можете ее сейчас увидеть. Подойдите к окну.

Глубокое мягкое кресло буквально засосало Василия. Барахтаясь в нем, он еле выбрался.

Коваль наполовину прикрыл спиною окно.

— Не приближайтесь… Она и так стоит здесь как часовой целыми днями.

— А нельзя крикнуть ей? — Горло Василия свело спазмой, и он еле выговорил эти слова.

— Нет, нет! — Коваль полностью закрыл своей широкой спиною окно. — Скажите, почему вы нервничали, придя к Лесе на свидание? Она это заметила. Вы были бледны и очень возбуждены. Только правда, Василий!

Гущак уставился на подполковника.

— Я вас спрашиваю.

— Это ей показалось, — наконец выговорил парень и отошел от окна.

— А если правду?

— Я ничего больше не помню. Я устал.

Он не заметил, как подполковник вызвал конвоира, и вдруг увидел, что милиционер уже стоит у двери, ожидая команды.

— Это ей показалось. Я был абсолютно спокоен, — глухо повторил Василий. И, не оборачиваясь, вышел из кабинета.