Тайные общества смерти. Очерки истории террористических организаций

Хроника объявленной смерти

Для этого очерка я не смог найти лучшего начала, чем цитата из исторического романа, созданного прекрасным писателем, ощутившим в спокойно-застойной России 1970-х годов тяжесть великих вечных проблем российского бытия, одинаково близких отечеству 1870-х и 2000-х годов. Итак, Юрий Трифонов, «Нетерпение»: «К концу семидесятых годов (XIX века. — М. Т.) современникам казалось вполне очевидным, что Россия больна. Спорили лишь о том: какова болезнь и чем ее лечить? Категорические советы, пророчества и проклятья раздавались в стране и за границей, на полутайных собраниях, в многошумных газетах, модных журналах, в кинжальных подпольных листках. Одни находили причину темной российской хвори в оскудении национального духа, другие — в ослаблении державной власти, третьи, наоборот, в чрезмерном ее усилении, одни видели заразу в домашних ворах, иные в поляках, третьи в бироновщине, от которой Россия за сто лет не могла отделаться…

Да что же происходило? Вроде бы все шло чередом: росли города, бурно раскидывались во все стороны железные дороги, дельцы нагребали состояния, крестьяне бунтовали, помещики пили чай на верандах, писатели выпускали романы, и все же с этой страной творилось неладное, какая-то язва точила ее. Всю Россию томило разочарование. Разочарованы были в реформах, разочарованы в балканской войне, власть разочаровалась в своих силах, народолюбцы разочаровались в народе. Появилось много людей, уставших жить. <…>

Понять, что происходит, современникам не удавалось: не замечая причин, они со страхом и изумлением наблюдали следствия. Лишь десятилетия спустя эта пора душевной смуты, разочарования и всобшего недовольства будет определена как назревание революционной ситуации. А начиналось все это порядочно давно. Еще в те, наверное, времена, когда никому и в голову не могло прийти, что что-либо начинается. В 1866 году… в царя, освободителя и реформатора, стрелял злоумышленник..»[20].

4 апреля 1866 года в Санкт-Петербурге в царя Александра II, гулявшего с небольшой охраной вдоль ограды Летнего сада, стрелял из револьвера террорист-одиночка. Он промахнулся, был тут же схвачен и нещадно бит уличной толпой, вступившейся за «царя-батюшку». На первом допросе стрелок назвался «крестьянином Александром Петровым», однако вскоре стало известно его настоящее имя — дворянин Дмитрий Каракозов. Следствие, предпринятое начальником царской тайной полиции, «III Отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии», графом Петром Андреевичем Шуваловым, назначенным на эту должность сразу после неудачного покушения Каракозова, установило связь стрелка с тайным кружком «Ад» студентов Московского университета. Возглавлял кружок Николай Ишутин — двоюродный брат Каракозова. 3 сентября 1866 года Каракозов был повешен на Смоленском поле в Санкт-Петербурге. Ишутина, которого суд счел устроителем покушения, приговорили к пожизненному заключению в Шлиссельбургской крепости, где он вскоре сошел с ума. Остальных членов кружка отправили на каторгу в Сибирь.

В мае 1867 года Александр II с большой свитой прибыл в Париж, куда император Франции Наполеон III пригласил тогда всех монархов Европы на открытие Всемирной выставки. 25 мая кортеж двух императоров ехал через Булонский лес, когда неизвестный выстрелил по их карете из пистолета, целясь в Александра II. Пуля попала в голову лошади шталмейстера французского двора, на мгновение прикрывшей линию огня. Схваченный стрелок оказался 20-летним эмигрантом из принадлежавшего тогда Российской империи Царства Польского, механиком Антоном Березовским. Он решил в одиночку убить Александра II в отместку за подавление российскими войсками в 1863 году восстания поляков за независимость и единство Польши. Французский суд приговорил Березовского к пожизненной каторге, от которой его освободила лишь Парижская коммуна 1871 года.

Существует легенда, что после выстрела Березовского Александр II обратился к некоей парижской гадалке, напророчившей ему: «Ваше Величество, Вы переживете семь покушений!». Два из которых тогда уже состоялись.

2 апреля 1879 года в царя, опять-таки гулявшего с небольшой свитой по Дворцовой площади, трижды стрелял еще один террорист-одиночка. При задержании он ранил вахмистра царской охраны и принял бывший при нем яд. Однако врачам удалось спасти его жизнь, а полиции, как и в случае с Каракозовым, установить личность стрелка. Им оказался 33-летний недоучившийся студент, учитель земской школы городка Торопец Тверской губернии Александр Соловьев. Его судили, приговорили к смерти и повесили 28 мая 1879 года. В промежутке между арестом и казнью Соловьева, 5 апреля Александр II подписал указ о введении по всей Европейской России «исключительных мер охраны общественной безопасности». Царским указом вся эта территория разделялась на шесть временных генерал-губернаторств, начальники которых получили права своею властью сажать в тюрьму любого обывателя, заподозренного к причастности к революционному подполью.

Однако «исключительные меры» не смогли предотвратить создание летом 1879 года революционной организации «Народная Воля», исповедовавшей тактику терроризма и избравшей главной мишенью царя Александра II. Поначалу численность террористов не превышала тридцати человек. Но у них была решимость, военные и технические познания, а главное, об их замыслах не было известно III Отделению, не имевшему тогда для этого сил и средств. После того как руководитель III Отделения, генерал-адъютант Н. В. Мезенцев 4 августа 1878 года был смертельно ранен на Михайловской площади Санкт-Петербурга ударом кинжала террориста, отставного армейского поручика, 27-летнего Сергея Кравчинского (Степняка), которому удалось скрыться за границу, сменивший покойного на посту шефа жандармов генерал Н. Д. Селиверстов докладывал царю: «Агентов-сыщиков и вообще агентов в России невозможно найти…»

Действительно, тогда правоохранительным органам России впервые противостояли не кружки говорунов, а профессиональные революционеры-практики, имевшие к концу 1870-х годов как стаж подпольной работы, так и боевой опыт русско-турецкой войны. Такие лидеры «Народной воли» как Андрей Желябов, Лев Тихомиров, Александр Михайлов были просто талантливее их противников из III Отделения и Отдельного корпуса жандармов. Потребовалось время, чтобы в спецслужбах Российской империи появились профессиональные специалисты по борьбе с терроризмом. Но до этого народовольцы успели убить Александра II.

Действуя с размахом, «Народная воля» в самом начале «царской охоты» решила покончить с императором при помощи новомодного динамита, взорвав царский поезд, возвращавшийся осенью 1879 года из крымской резиденции Ливадии в Санкт-Петербург через Москву. Одна из групп террористов взялась совершить подкоп и установить мину под путями на 14-й версте Одесской железной дороги, вторая — под рельсовым полотном вблизи городка Александровска Екатеринославской губернии (с 1921 года — город Запорожье, областной центр Украины), а третья — в Москве, за Рогожской заставой вблизи станции «Москва-Курская».

Первой группой руководил народоволец Михаил Фроленко, уже пять лет живший на нелегальном положении и разыскиваемый полицией за попытку ограбления казначейства в Херсоне, что не помешало ему по подложным документам устроиться путевым обходчиком на ту самую 14-ю версту Одесской железной дороги. Вторую, александровскую группу возглавлял «купец Тимофей Черемисов», он же лидер «Народной воли» Андрей Желябов. Во главе третьей, московской группы стояли «саратовский мещанин Сухоруков с супругой Марьей Семеновной», а в действительности — народовольцы Лев Гартман и Софья Перовская.

Той осенью 1879 года работа одесской группы прошла впустую — царский поезд ушел из Симферополя в Петербург, минуя Одессу. Но он не мог объехать Александровск, куда прибыл 18 ноября. Однако мина, заложенная там народовольцами, так и не сработала. Московской группе повезло больше. Вечером 19 ноября 1879 года она подорвала зарядом, заложенным в подкоп под дорогой, царский состав, приближавшийся к «Москве-Курской». Но это оказался поезд со свитой, случайно пущенный в нарушение протокола впереди именного императорского эшелона. Благодаря тому же милосердному случаю бомба с зарядом в сотню килограммов динамита сработала под четвертым, товарным вагоном состава с фруктами для царского стола. И хотя сильный взрыв сбросил с рельсов восемь вагонов «свитского поезда», никто из его пассажиров серьезно не пострадал.

Три подряд неудачи не обескуражили народовольцев, быстро составивших новый план покушения. Осенью 1879 года лидер сотрудничавшего с «Народной волей» «Северного союза русских рабочих», 24-летний столяр-краснодеревщик Степан Халтурин устроился на работу в хозяйственную часть Зимнего дворца по своей специальности, но под именем «крестьянина Степана Батышкова». Вскоре мастер высшей квалификации Халтурин стал получать самые тонкие заказы на ремонт мебели в личных царских покоях. Изучив планировку и систему охраны Зимнего дворца, Халтурин предложил взорвать царя, заложив мощную бомбу двумя этажами ниже царской столовой — в подвале, где была служебная квартира самого Халтурина и его коллег-столяров. Несмотря на жесткий режим дворцовой охраны, к февралю 1880 года Степану удалось пронести во дворец 50 кг динамита, что составило половину заряда, необходимого для взрыва.

Но именно в тот момент был арестован человек, снабжавший Халтурина взрывчаткой — агент Исполнительного комитета «Народной воли» Александр Квятковский. При обыске у него нашли план Зимнего дворца с крестом, помечавшим царскую столовую. Встревоженная дворцовая охрана учинила повальные проверки обслуги, столяров решили перевести в другое помещение… и Халтурин решил рискнуть. Взрыв динамитного заряда раздался в 6 часов 20 минут вечера 5 февраля 1880 года, когда в столовой должен был идти парадный царский обед в честь приехавшего в Россию немецкого принца, выборного короля Болгарии Александра Гессенского.

Пробив потолочное перекрытие, взрывная волна из подвала разнесла караульное помещение на первом этаже, где в тот день дежурил наряд лейб-гвардии Финляндского пехотного полка. Этажом выше, в царской столовой паркетный пол поднялся бугром, а стены дали трещины, но устояли. Из-под обломков на месте взрыва спасатели-добровольцы извлекли 11 трупов солдат Финляндского полка. Еще 56 гвардейцев и дворцовых служащих были ранены. Но царь и его семья и в тот день не пострадали, задержавшись в приемных покоях в ожидании принца Гессенского.

Скрывшийся Халтурин оставался на свободе до 1882 года, когда он убил военного прокурора Одессы Синельникова, был схвачен, осужден и повешен. Даже после его казни власти не сразу узнали о причастности Халтурина к взрыву в Зимнем дворце, давшему толчок ко многим значимым событиям. В первые дни после взрыва всю столицу Российской империи охватила паника. По Санкт-Петербургу поползли слухи, что 19 февраля 1880 года, в день 25-летия царствования Александра II, совпавший с годовщиной отмены крепостного права, произойдут новые взрывы в разных частях города. Многие семьи на время покидали столицу, оставшиеся делились друг с другом россказнями о готовящемся подкопе под Зимний дворец, о грядущем взрыве на императорской яхте «Ливадия». Докатываясь до Лондона, Берлина и Парижа, эти слухи сбивали курс русских акций на европейских биржах. Отечественная промышленность и торговля несли убытки, клиенты российских банков переводили капиталы за границу.

Взрыв в Зимнем дворце повлек перемены и в верхах власти. 9 февраля царским указом была образована получившая исключительные полномочия «Верховная распорядительная комиссия по охране государственного порядка и общественного спокойствия» во главе с видным полководцем русско-турецкой войны, энергичным генерал-губернатором Харьковской губернии графом Михаилом Тариеловичем Лорис-Меликовым. Но всего через две недели, 20 февраля 55-летний граф едва не пал жертвой покушения террориста-одиночки, подкараулившего генерал-губернатора у его особняка на Морской улице. Однако неопытный стрелок дал три подряд промаха из револьвера, был сбит с ног ударом графского кулака и скручен охраной Меликова. Стрелявший оказался 23-летним конторским письмоводителем Ипполитом Млодецким. Он был связан с «Народной волей», но покушался на Лорис-Меликова без ведома организации. Млодецкий был судим военно-полевым судом в день покушения 20 февраля и назавтра повешен.

А весною 1880 года в Санкт-Петербурге впервые дала знать о себе еще одна тайная организация, призванная, в отличие от «Народной воли», охранять жизнь царя от новых покушений. Однако подробности ее деятельности стали известны лишь много позднее октября 1917 года благодаря архивным разысканиям историка и писателя Юрия Владимировича Давыдова.

…22 мая 1880 года в Зимнем дворце после долгой мучительной болезни на 57-м году жизни скончалась законная супруга Александра II, российская императрица Мария Александровна, урожденная немецкая принцесса из княжества Гессен-Дармштадт Максимилиана-Вильгельмина-Августа-София-Мария. В тот же день любовница императора и мать четверых его внебрачных детей, 33-летняя княжна Екатерина Михайловна Долгорукая получила первое из серии анонимных писем, которые через 80 с лишним лет обнаружил в личных царских архивах Юрий Давыдов: «Письма, лежащие перед нами, внешне красивы. Голубоватая бумага; в левом верхнем углу монограмма, увенчанная короной… Никаких помарок на всех тридцати страницах. На двух из них — увесистые печати красного сургуча. На печатях отчетливы лавровый венок, звезда с лучами, крест, похожий на орденский, и надписи: «Т.А.С.Л.», «БОГ И ЦАРЬ», «1879», «СПБ. ОТДЕЛЕНИЕ». Первое письмо датировано 18 мая 1880 года, последнее — 17 декабря».

Возникновение «Т.А.С.Л.» безымянный корреспондент княгини Долгорукой объяснял «безмятежной дремотой остающегося безоружным, лишенного сопротивления общества», тогда как «адский мир нигилистов, революционеров, социалистов, коммунистов раздавался вширь и бурлил на всю Россию». «В эту годину кризиса, — повествовал анонимный автор, — тринадцать человек не впали в общую одурь и решили спасти того, кто слишком хорош для народа, не знающего признательности (т. е. царя-реформатора Александра II — М. Г.). Мы объединились против выродков рода человеческого. Мы поклялись, что никто и никогда не узнает наших имен. Мы торжественно обязались трудиться, не покладая рук, дабы парализовать и уничтожить Зло, образовать священный круг, ограждающий Его Величество, и умереть с Его Величеством, если Ему суждено погибнуть.

12 августа 1879 года мы основали Лигу, род ассоциации, управляемой тайно и неизвестной полиции, которой, впрочем, и без того многое остается неизвестным. Название нашей Лиги — «Тайная антисоциалистическая лига» (Т.А.С.Л.). Наш девиз — «Бог и Царь», наш герб — звезда с семью лучами и крестом в центре. Ныне нас насчитывается около двухсот агентов и число их непрерывно растет во всех уголках России. При желании вы могли бы составить представление, хоть и смутное, о нашей Лиге, вспомнив об обществе франкмасонов и других подобных обществах и ассоциациях с их девизами и гербами.

Сила ничего не может поделать с неуловимыми. Лига не прибегает к силе, но, тем не менее, споспешествует падению социалистов. Осторожность, с которой мы работаем, иногда мешает полиции задерживать лица, достойные виселицы. Мы предпочитаем действовать медленно, но верно. Поэтому Лига не присваивает себе права жизни и смерти, придерживаясь законов, установленных Его Величеством. Однако у нас есть «Черный Кабинет», предназначенный для криминальных дел. И все ж подчеркиваю: мы хотим творить добро, не марая рук в крови»[21].

В одном из следующих писем их автор, подписывавшийся «Великий Лигер Б.М.Л.», но, вероятно, лично известный княгине Екатерине Долгорукой, имевшей огромное влияние на царя, так описал ритуалы «Т.А.С.Л.»: «Общие собрания Лиги бывают довольно часто и обходятся без церемоний. Но большие ассамблеи устраиваются дважды в год. Вот как они происходят.

Великий лигер, два высших лигера и младшие лигеры, деятельные члены, депутаты, секретари канцелярий, агенты собираются в большой зале собраний, где служится молебен. После молебна исполняются различные церемонии, каковые происходят в молчании, и лица у всех закрыты, ибо, по законам Лиги, никто не должен знать, кто именно его непосредственный начальник, дабы избежать уколов самолюбия и предупредить измены. Именно здесь я имел честь сообщить ассамблее милостивейшее слово Его Величества. (Отсюда нетрудно заключить, что письма, посланные княгине Долгорукой, были читаны Александром II и что деятельность Лиги, неизвестная официальной полиции, одобрялась царем). Под конец, по обычаю, лигеры проследовали в полуосвещенный «Черный кабинет» и двери были закрыты. Все, что решается в «Черном кабинете», неотменимо — скорее Нева потечет в Ладогу, чем не исполнится в назначенный час приказ, здесь данный… Вот, мадам, пример наших церемоний, которые напоминают церемонии обществ, известных в истории и которые не могут быть иными в Лиге, члены которой связаны клятвой»[21].

В отличие от пышных, хотя, быть может, и вымышленных автором письма ритуалов «Тайной антисоциалистической лиги», ни один исторический источник не запечатлел каких-либо следов ее реальной деятельности. Так, корреспондент княгини Долгорукой упоминал в одном из писем: «Отмечу, мадам, что четверть наших агентов находится среди революционеров». В следующем послании говорилось: «Лигеры избавили императора от беды, захватив многих личностей и, в частности, двух руководителей русских социалистов…». Между тем, полностью рассекреченные после 1917 года бумаги III Отделения перечисляли всю «внутреннюю агентуру», т. е. провокаторов, связанных в разное время с «Народной волей», а также обстоятельства задержания официальной полицией всех ее активных участников, число которых никогда не превышало 30 человек. Но ни в одном из этих документов не содержалось и намека на причастность пресловутой Лиги к разгрому «Народной воли».

Возможно, для придания своей организации большего авторитета в глазах княгини Долгорукой, а через нее и во мнении Александра II, автор писем намеренно разбавлял их высокопарно-риторичный стиль конкретикой, известной «лигерам», в силу их служебного положения, от полицейских чиновников, охотившихся за народовольцами. Иначе нельзя объяснить, к примеру, упоминания в письме за май 1880 года «возникшего у революционеров нового плана злодеяния — бросить бомбу в Его Величество по дороге на развод караулов в Михайловском манеже, квартиры на пути к которому заняты революционерами». Между тем, еще в конце 1879 года Исполнительный комитет «Народной воли», как вспоминала потом его активная участница Вера Фигнер, «составил проект снять магазин или лавку на одной из улиц Петербурга, по которым наиболее часто совершался проезд императора; из лавки предполагалось провести мину для взрыва…»[21].

Тогда же первые слухи об этих планах дошли и до III Отделения, в отчетах которого сохранились строки: «Достойно внимания, что анархисты с давних пор обратили внимание на Малую Садовую улицу. Это видно из того обстоятельства, что еще в декабре 1879 года из-за границы были получены сведения, что в этой части города изготовлялись мины». Вероятнее всего, что руководство Лиги получало, хотя и с опозданием и искажениями, информацию от кого-либо из высших чинов III Отделения, уже тогда обменивавшегося данными с полицейскими ведомствами европейских держав, где укрывались революционные эмигранты из России.

Утечкой из полицейского ведомства можно объяснить и происхождение другой «тайной новости», открытой Великим Лигером княжне Долгорукой в майском письме 1880 года: «…Еще в декабре нам телеграфировали, что русские социалисты состоят в переписке с американскими. Недавно в Санкт-Петербург прямо из Америки прибыл снаряд в ящиках с ярлыком фирмы швейных машин. Ящики хранились в петербургском магазине, и никто не подозревал об их содержимом. Об этом сообщили санкт-петербургскому лигеру агенты 133 и 134. Проработав всю ночь, наши люди изъяли ящики с частями снаряда»[21].

На самом деле народовольцы не имели никаких конспиративных связей с Северной Америкой и не получали оттуда взрывчатку. До своего ареста в октябре 1879 года динамит для «Народной воли» привозил из Швейцарии агент организации Арон Зунделевич, а после его случайного провала техники организации Степан Ширяев и Николай Кибальчич делали бомбы из подручных материалов. К слову, гениальный инженер Кибальчич в кустарных условиях изготовлял лучшую по качеству взрывчатку, нежели «отец динамита», знаменитый шведский химик Альфред Нобель. А вот ирландские фении, именно в начале 1880-х годов устроившие серию взрывов в крупных городах Великобритании, получали динамит как раз из Штатов! Возможно, III Отделение узнало об этом от коллег из британского Скотленд-Ярда. Затем эта информация с некоторыми искажениями могла попасть к Великому Лигеру, а уже от него — княжне Екатерине Долгорукой.

Получается, что Тайная антисоциалистическая лига в 1879–1880 годах приписывала себе мнимые заслуги в борьбе с революционным подпольем, которую на деле вела лишь тайная царская полиция. Но кому и зачем это было нужно?

Ответ дают события лета все того же 1880 года. 6 июля, всего через полтора месяца после кончины супруги Александр II тайно обвенчался в Царскосельском дворце с Екатериной Долгорукой. В тот же день тайным царским указом она получила наследственный титул «Светлейшей Княгини Юрьевской». Однако даже морганатический брак с императором не избавил «Екатерину Третью», как именовали Долгорукую придворные остряки, от множества недоброжелателей, главным из которых был законный наследник престола, любимый сын покойной императрицы Марии Александровны царевич Александр Александрович.

Спартанский воин. Древнегреческая статуэтка 5 века до н. э.

Статуэтка спартанского воина, парная к предыдущей

Современный вид развалин древнего спартанского храма Артемиды Орфии — покровительницы криптиев

Расстрелянная в упор из палестинской засады машина Беньямина Кахане — сына и преемника неистового раввина Мейра Кахане

Действовавшие группами индийские душители-туги не щадили ни конного, ни пешего странника

Рисунки, изображающие некоторые из тайных жестов, принятых среди тугов

Легендарная «Железная дева» из Нюрнберга. По легенде, она была излюбленным пыточным орудием у тайных судов «феме»

Одна из немногих сохранившихся печатей судов «феме», скреплявших их секретные протоколы

Крючковатый восьмиконечный крест один из символов «феме», весьма похожий на пресловутую нацистскую свастику

Неаполитанские каморристы 1950-х гг. собрались на поминки по павшему собрату

Массовая демонстрация против «каморры» в Неаполе начала 1980-х

Роберт Эммет, ирландский поэт и подпольщик, вожак восстания 1803 года

«Угольный король» штата Пенсильвания и главный противник «Молли Маг-вайерс» Франклин Гоуэн. До сих пор неизвестно, покончил ли он с собой или был убит из мести уцелевшими членами «Молли»

Объявление британской полиции о розыске «Питера Пейнтера» — вожака банды эмигрантов из Латвии, тесно связанных с ирландскими сепаратистами-радикалами

Люди «Питера Пейнтера», осажденные в доме № 100 на лондонской Сидней-стрит, предпочли погибнуть в огне пожара, но не сдаться правосудию

Генерал-кавалерист армии рабовладельческого Юга Натаниэль Форрест стал в 1867 году первым «Великим Магом» «Невидимой Империи Ку-Клус-Клана»

31 мая 1921 года «Ку-клус-клан» учинил негритянский погром с поджогами в городке Талса, штат Оклахома. За три дня погромов в Талсе было разрушено около 1400 зданий в «черных кварталах» и погибло до 300 их обитателей

Активистка движения за расовое равноправие в США, счастливая жена и мать пяти детей Виола Луиззо с супругом. Трое «Клановцев» расстреляли ее в марте 1965 года

Один из основоположников движения черных радикалов США Малькольм Икс незадолго до его гибели в феврале 1965 года

Духовные наследники Малькольма Икса — члены негритянского движения «Черные Пантеры» требуют освобождения их лидера Хью Ньютона, арестованного в октябре 1967 года по обвинению в убийстве белого полицейского

Слепой имам шейх Омар Рахман.

Его сподвижники застрелили вожака еврейских радикалов раввина Меира Кахане и устроили взрыв в Международном торговом центре Нью-Йорка в 1995 году

В разное время участники крестовых походов из Европы были и врагами, и союзниками таинственной секты убийц-ассасинов

Репродукция аллегорической картины Тициана «Испания спешит на помощь религии». На самом деле католическая вера укреплялась в Испании оружием убийц из «Гардуны»

Здание Ирландского парламента в Дублине. Под его сводами побывало немало бывших боевиков фениев и будущих лидеров ИРА

Революционер С. В. Степняк-Кравчинский — убийца шефа жандармов Мезенцева. В 1895 году при загадочных обстоятельствах погиб под колесами лондонской электрички

Идеолог анархизма князь Петр Кропоткин не был террористом. Но знакомство с французскими анархистами-подрывниками стоило ему четырех лет заключения в тюрьме Клерво под Лионом

Вид тюрьмы Клерво. Рисунок П. А. Кропоткина

Портрет Александра II. Созданная в его окружении «Тайная антисоциалистическая лига» не смогла уберечь царя от бомбы народовольцев

Коронация Александра Ш. При нем на смену «Тайной Лиге» пришла столь же секретная «Священная Дружина»

С. Ю. Витте. Политическая карьера будущего премьер-министра Российской империи началась с идеи создания тайного общества по борьбе с террористами их же методами

Внезапную и загадочную смерть полководца М. Д. Скобелева до сих пор приписывают агентам «Священной Дружины»

Не жаловали Долгорукую-Юрьевскую и органы, призванные беречь царскую семью и всю монархию от покусителей-революционеров. В III Отделении хорошо помнили, как его начальник граф Петр Андреевич Шувалов, умный и энергичный полицейский чиновник, хорошо знакомый с правоохранительной системой ведущих держав Европы, в 1874 году обещал «положить конец влиянию на Государя дерзкой девчонки Долгорукой», которая, используя близость с царем, получала крупные взятки от российских «железнодорожных королей» К. Ф. фон Мекка, С. С. Полякова и Г.Г. Гинцбурга, уговорив царя дать им концессии на постройку новых железных дорог. Но после тяжелого разговора с Александром II, Шувалов, пытавшийся «открыть императору глаза на Долгорукую», уехал в почетную ссылку послом в Лондон. Тогда же, в 1874 году в отставку пришлось уйти и протестовавшему против вмешательства Долгорукой в железнодорожные дела министру путей сообщения графу А. П. Бобринскому.

В обстановке придворных интриг Екатерина Долгорукая-Юрьевская искала новых союзников — и, как свидетельствуют обращенные к ней письма, обрела их в членах Лиги. Среди них, по словам Великого Лигера, было двое великих князей и минимум один сослуживец графа Лорис-Меликова по Верховной распорядительной комиссии. «На собрании Лиги много говорилось о Лорисе, однако предложение о его привлечении было отвергнуто. Хотя среди нас есть и его близкие друзья и один член Верховной распорядительной комиссии, мы не относим графа к числу людей, которых следует называть железными, из коих и состоит наша Лига», — гласило одно из писем Великого Лигера к Долгорукой-Юрьевской.

Возможно, уловив веяния времени, Лига больше стремилась не к борьбе с революционерами, а к взаимной поддержке с новой супругой императора в период стремительно создаваемых и обрушае-мых придворных карьер конца царствования Александра II. В пользу этой версии говорит и подписанный императором 9 августа 1880 года указ о прекращении деятельности III Отделения и «выполнившей свою ближайшую задачу Верховной Распорядительной Комиссии». Все их функции передавались Министерству внутренних дел, руководить которым был назначен Лорис-Меликов. Это царское решение укрепило позиции самого Меликова и его сторонников-«лигеров» из окружения Светлейшей Княгини Юрьевской. Среди них стоит особо выделить начальника Главной императорской квартиры генерал-адъютанта Александра Михайловича Рылеева. По своему статусу он был неподотчетен бывшему III Отделению и уцелевшему Отдельному корпусу жандармов, соперничая с их руководством за близость к совместно охраняемой ими высочайшей особе. Лично преданный Александру II Рылеев был свидетелем на тайной царской свадьбе с Екатериной Долгорукой. Именно он, по вполне правдоподобной версии, являлся одним из основателей и руководителей Тайной антисоциалистической лиги.

Среди других видных членов Лиги историки называли двух братьев «Екатерины Третьей» — князей Долгоруких. Один из них был женат на некоей Софье Шебеко, сестра которой, незамужняя Варвара Шебеко, состояла при Юрьевской личным секретарем и посредником в общении с руководством Лиги. Не случайно в одном из писем Великого Лигера к Юрьевской говорилось: «Мадам! Я имел честь получить Ваш любезный ответ, переданный через мадемуазель Шебеко и нашего коллегу, облаченного полной доверенностью Лиги…» Старший брат сестер Шебеко, Николай Игнатьевич, с 1861 по 1871 год служил в штабе Отдельного корпуса жандармов, а в 1887 году возглавил корпус. В эпоху деятельности Лиги с 1879 по 1881 год Н. И. Шебеко служил по Министерству внутренних дел. Сохранив связи в тайной полиции, Шебеко вполне мог поставлять оттуда Лиге новости о революционном движении и борьбе с ним.

К вожакам Лиги причисляли и великого князя Владимира Александровича — третьего сына Александра II после Николая, умершего молодым от чахотки, и цесаревича Александра — будущего Александра III. В августе 1880 года 33-летний ветеран русско-турецкой войны Владимир Александрович волею отца-императора был назначен командующим Гвардейским корпусом, т. е. практически всеми воинскими частями Санкт-Петербурга. Его значение для Лиги, как и для созданной позже другой тайной организации «Священная дружина» было тогда огромным.

Косвенное упоминание об участниках Лиги содержат мемуары графа Сергея Дмитриевича Шереметева, состоявшего с 1868 года адъютантом при цесаревиче Александре Александровиче — будущем Александре III. В самом начале 1881 года к нему обратился П. П. Голенищев-Кутузов с предложением «вступить в таинственную охрану, требовавшую особой присяги и безусловного повиновения неизвестному и невидимому вождю». «Нелепость эта, — писал Шереметев, — перешла в новое царствование и даже оживилась легкомыслием тогдашней золотой молодежи и ее авторитетов. Многих заманила эта деятельность, имевшая спортивный характер…. Даже люди очень хорошие и вполне надежные увлеклись этой затеей: появились таинственные изумрудные перстни, обозначавшие особое положение в этой дружине. Весьма скоро появились не видимые вдохновенным организаторам и неизбежные злоупотребления, стали вербовать людей, давая им понять, что таково было желание государя… Решительным противником этой затеи явился Победоносцев…»[22].

Пока Лига вербовала новых членов, интриговала в пользу великой княгини Екатерины Долгорукой-Юрьевской и собирала для нее сведения, поступавшие из III Отделения, а затем и из пришедшего на смену ему Департамента государственной полиции Министерства внутренних дел (МВД) Российской империи, созданного в августе 1880 года, революционеры из «Народной воли» не теряли времени. Весной 1880 года Андрей Желябов с помощником — молодым народовольцем из рабочих Макаром Тетеркой заложил четыре заряда общей мощностью в 100 килограммов динамита под Каменным мостом через Екатерининский канал в Санкт-Петербурге — на одном из обычных маршрутов царского экипажа ог Царскосельского вокзала к Зимнему мосту. Но засада на царя тогда не удалась из-за разнобоя в действиях подрывников. Заложенную ими взрывчатку в герметичной таре, сохранившую боевые качества после года пребывания под водой, извлекли из-под моста гвардейские саперы уже весной 1881 года после казни Желябова и автора взрывных устройств Николая Кибальчича.

С января 1881 года народовольцы приступили к реализации нового плана, о котором еще годом раньше были наслышаны III Отделение и Лига. Агент «Народной воли» Юрий Богданович с документами на имя «купца Евдокима Кобозева» арендовал якобы под склад сыров подвал на Малой Садовой улице, по которой проходил обычный царский маршрут от Зимнего дворца к Михайловскому манежу. На самом деле из этого подвала был начат еще один подкоп — «минная галерея», куда предполагалось заложить заряд для взрыва царского экипажа. Но для исполнения этого замысла времени народовольцам уже не хватило.

27 февраля 1881 года на явочной квартире «Народной воли», проваленной предавшим организацию ее агентом Иваном Окладским, был арестован главный устроитель подкопа на Малой Садовой Андрей Желябов. После его провала из лидеров Исполнительного комитета «Народной воли» на свободе оставалась одна 28-летняя Софья Львовна Перовская. Дочь графа и бывшего губернатора Санкт-Петербурга, в 17 лет порвавшая с семьей и навсегда ушедшая «в народ» из отчего дома. Любимая женщина Андрея Желябова и революционерка железной силы воли, о которой сам не слишком-то сентиментальный убийца шефа жандармов Мезенцева Сергей Степняк-Кравчинский однажды сказал: «…Эта женщина способна за малейший промах довести товарища’ по партии до самоубийства».

Именно Софья Перовская всего за два дня придумала и претворила в жизнь план покушения на царя, не удававшегося ее единомышленникам-мужчинам в течение полутора лет. Сохранив как запасной вариант идею подрыва заряда под Малой Садовой улицей, на экстренной встрече уцелевших оз арестов боевиков «Народной воли» вечером 28 февраля 1881 года Перовская убедила собратьев-народовольцев сделать главным оружием цареубийства метательные бомбы. Проработав всю ночь на 1 марта, пиротехник «Народной воли» Николай Кибальчич собрал 4 снаряда — жестяные коробки, содержавшие по 1,5–2 килограмма бризантного (дробящего) взрывного вещества нитроглицерина. В ту же ночь Кибальчич изготовил и заложил в подкоп под Малой Садовой мину с 40-килограммо-вым зарядом динамита и электровзрывателем, питаемым током от гальванической батареи.

…Около трех часов дня 1 марта после утреннего парада в Манеже и визита на чашку чая в Михайловский дворец к своей кузине, великой княгине Екатерине Михайловне, Александр II велел ехать в Зимний дворец. Обычный конвой его кареты, обшитой защищавшими от пуль и осколков листами железа, в тот день состоял из шести верховых казаков лейб-гвардии Терского эскадрона и двух саней с чинами дворцовой охраны. Весь этот кортеж тронулся от главного подъезда Михайловского дворца (ныне Русский музей) по Инженерной улице до набережной Екатерининского канала, где повернул направо к Конюшенной площади. Вряд ли кто-нибудь из царского эскорта заметил стоявшую на противоположном берегу канала в створе Инженерной улицы невысокую фигуру Перовской, несколько раз махнувшей платком, сигналя бомбистам о приближении экипажа императора.

Карета Александра II проехала по набережной пару сотен метров, когда стоявший у перил канала юноша метнул вслед экипажу узелок с бомбой. Ее взрыв разнес задок кареты, смертельно ранил конвойного казака Малеичева и шедшего по набережной разносчика — 14-летнего подростка Николая Захарова. Контуженый, но не раненый император выбрался из обломков кареты и несколько минут наблюдал за тем, как его уцелевшие охранники и случайные прохожие вязали и лупили бомбометателя — 19-летнего студента Петербургского горного института Тимофея Рысакова. Из-за возни вокруг бомбиста никто не обратил внимание на человека в черном пальто, подбежавшего к царю и швырнувшего бомбу под ноги ему и себе.

Второй взрыв сбил с ног всех очевидцев трагедии. Когда дым рассеялся, император лежал, привалившись к решетке набережной в луже крови, хлеставшей из его разорванных ног. Рядом лежал окровавленный бомбист. Несмотря на страшные раны, царь был в сознании и прошептал подбежавшим людям: «Отвезите во дворец… я хочу умереть там». В те минуты на набережной не оказалось ни одного сведущего в медицине человека, способного оказать императору первую помощь. Александр II получил ее лишь спустя полчаса, когда его довезли до Зимнего. Но несмотря на усилия врачей во главе с лейб-медиком царской семьи, великим русским терапевтом С. П. Боткиным, 63-летний Александр Николаевич Романов, император Александр II, скончался 1 марта 1881 года в 15 часов 35 минут.

Кроме царя, два перво мартовских взрыва ранили 26 и убили четырех человек, включая одного из бомбистов, сразившего императора ценою собственной жизни. Его личность была установлена по показаниям второго бомбиста, юного Николая Рысакова, сломавшегося под напором принявшего к расследованию дело цареубийц товарища (заместителя) прокурора судебной палаты Санкт-Петербурга Антона Францевича Добржинского. Убийцей царя, скончавшимся от ран через 8 часов после взрыва в придворном госпитале, оказался поляк, студент Технологического института Игнатий Гри-невицкий.

Надеясь избежать виселицы, Рысаков рассказал Добржинскому все, что знал об остававшихся на свободе боевиках «Народной воли» и их тайных убежищах в Санкт-Петербурге. Следуя его показаниям, в ночь на 3 марта полиция задержала в доме № 5 по Тележной улице хранительницу склада динамита «Народной воли» Геею Гельфман. Бывший там же боевик-бомбист Николай Саблин застрелился при аресте. В засаду, оставленную в квартире Гельфман, поутру 3 марта попал зашедший на Тележную еще один бомбист — рабочий Тимофей Михайлов. 10 марта хозяйка лавки, где Перовская закупала провизию, случайно увидела ее на Невском проспекте — и указала на террористку тут же взявшим ее сыщикам. 17 марта у библиотеки-читальни, бывшей местом встреч народовольцев, был арестован Николай Кибальчич.

Все задержанные по горячим следам участники удавшегося — восьмого по счету! — покушения на Александра II вместе с 30-летним Андреем Желябовым, добровольно признавшимся в организации цареубийства, предстали перед Особым присутствием Правительствующего Сената — высшего судебного органа Российской империи. Прозаседав с 26 по 29 марта 1881 года, Особое присутствие приговорило всех шестерых подсудимых — Желябова, Перовскую, Кибальчича, Михайлова, Рысакова и Геею Гельфман — к смертной казни через повешение. Беременная Гельфман получила отсрочку исполнения приговора. В тюрьме она родила девочку, тут же переданную в сиротский приют, и умерла от послеродовых осложнений в лазарете 1 февраля 1882 года. Все ее товарищи были повешены на Семеновском плацу Санкт-Петербурга утром 3 апреля 1881 года.

«Общество взволнованных лоботрясов». Но не только…

Убийство царя Александра II оказалось главным успехом «Народной воли», но и ускорило ее разгром. После 1 марта 1881 года с арены истории сошла и Тайная антисоциалистическая лига, не сумевшая защитить царя от убийц. 2 марта 1881 года в Зимнем дворце прошла церемония интронизации (вступления на престол) 36-летнего цесаревича Александра Николаевича — впредь Александра III. 8 марта молодой царь на совещании важнейших сановников Российской империи в Зимнем дворце четко заявил о своем нежелании любых реформ, подрывавших устои самодержавия, вроде созыва совещательного органа при монархе — Земского собрания, которое накануне гибели хотел, но так и не успел учредить Александр II.

12 марта 1881 года в доме № 21 по набережной реки Фонтанки, где жил тогда адъютант вероятного главы Антисоциалистической лиги великого князя Владимира Александровича полковник лейб-гвардии Гусарского полка граф Павел Петрович Шувалов, собралось несколько приближенных нового царя. Там они решили создать особую организацию, призванную оберегать, независимо от дворцовой стражи и МВД, «священную особу молодого императора и сам принцип самодержавия, поколебленный дерзостными цареубийцами». Новое общество получило название «Священной дружины».

Как многие тайные общества разных стран и эпох, «Дружина» вела и явную, и теневую деятельность. К гласным функциям «Дружины» относилась, как указывал сохранившийся отчет о ее работе, «охрана священной особы Государя Императора и членов Августейшего семейства путем привлечения к этому делу, в качестве добровольцев, масс местных обывателей…» Для этого в тот же день, что и сама «Дружина», 12 марта 1881 года при градоначальнике Санкт-Петербурга был учрежден «Временный совет для организации при особе Его Величества охранной стражи».

Возглавил «Совет» 43-летний генерал-лейтенант кавалерии, граф Илларион Иванович Воронцов-Дашков, личный друг Александра III еще с 1861 года, когда он был назначен адъютантом при будущем царе. Именно Воронцов-Дашков, имевший за плечами опыт войны на Кавказе, в Туркестане и Болгарии, в марте 1881 года сделался начальником личной охраны нового императора и тогда же стал одним из руководителей, или, как они сами себя именовали, «первых старших членов» «Священной дружины».

Боевое крещение «дружинников» состоялось 15 марта, в день погребения в императорской усыпальнице Петропавловской крепости «Царя-Мученика», как стали именовать Александра II после его действительно мученической кончины. В тот день Воронцов-Дашков, получивший в «Дружине» кличку «Набольший», Павел Шувалов, прозванный на британский манер «Бобби Шувалов» за свое увлечение всем английским, и прочие «первые старшие члены» «Дружины», о которых речь пойдет впереди, вместе с рядовыми городовыми и конными жандармами вели наблюдение за всеми домами, мимо которых двигалась из Зимнего дворца в Петропавловскую крепость и обратно траурная процессия — и где могли подкарауливать Александра III еще не пойманные революционеры. Эта охранная деятельность «дружинников» продолжалась все дни траурных церемоний, в которых, согласно вековой традиции, участвовал новый царь.

27 марта 1881 года, по окончании печальных ритуалов, Воронцов-Дашков совместно с царским воспитателем и новым главным идеологом самодержавной Российской империи — 53-летним правоведом Константином Петровичем Победоносцевым, возглавлявшим с апреля 1880 года имперское ведомство по делам религий — Священный Синод, убедил Александра III переехать с семьей из Зимнего дворца в надежно охраняемую загородную резиденцию в Гатчину. Обезопасив коронованного друга от новых покушений, Воронцов-Дашков сосредоточился на второй, тайной стороне деятельности «Дружины», концепцию которой предложил мало кому известный инженер-железнодорожник в скромном чине титулярного советника, равном армейскому штабс-капитану, 31-летний Сергей Витте.

Узнав об убийстве Александра II, Витте, служивший в Киеве в управлении Юго-Западных железных дорог, уже в начале марта 1881 года написал письмо новому царю. В этом послании, как вспоминал 30 лет спустя сам Витте, уже побывавший премьер-министром в царствование Николая II, «чувство преобладало над разумом». Витте предложил бороться с анархистами их же оружием: «Нужно составить такое сообщество из людей безусловно порядочных, которые всякий раз, когда со стороны анархистов делается покушение или подготовка к покушению на государя, отвечали бы в отношении анархистов тем же самым, т. е. так же предательски и изменнически их убивали бы». «Я писал, — вспоминал Витте, — что это есть единственное средство борьбы с ними, и думал, что это отвадило бы многих от постоянной охоты на наших государей»[23]. Это письмо Витте передал брату своей матери, известному военному писателю и публицисту той эпохи, генерал-майору Р. А. Фадееву, который, в свою очередь, ознакомил с письмом графа Воронцова-Дашкова, тут же предложившего Витте принять участие в создании «Дружины» как организации по борьбе с революционным движением. Воодушевленный Сергей Юльевич Витте той же весной 1881 года выехал в Париж, чтобы организовать убийство живших там в эмиграции деятелей российского революционного движения Льва Гартмана и Петра Кропоткина при содействии… наемных французских убийц-бретеров. Те должны были вызвать намеченных «дружинниками» жертв на дуэль и убить.

Отсутствие в тот момент обоих революционеров в Париже сорвало кровожадный замысел Витте. Зато ему удалось свести знакомство с отставным чиновником российского МВД, 37-летним Петром Васильевичем Корвин-Круковским. Во Франции столбовой дворянин Корвин-Круковский обосновался в 1875 году после того, как против воли семьи скоропостижно женился на гастролировавшей в России французской актрисе Стелле Колас. Однако его семейная жизнь быстро дала трещину, парижские занятия литературными переводами и сочинительством не приносили желаемого дохода. И Корвин-Круковский с радостью откликнулся на предложение Витте стать платным заграничным агентом «Священной дружины» и следить за российской революционной эмиграцией.

Стоит заметить, что до начала 1880-х годов в европейских центрах российской политэмиграции не было сколько-нибудь эффективной агентуры отечественных спецслужб. Нечасто ездившие за рубеж сотрудники III Отделения не могли обеспечить Санкт-Петербург сведениями о планах скрывавшихся за рубежом революционеров. А вот «Священной дружине», не стесненной рамками штатных расписаний и финансовых смет, эта задача поначалу казалась по силам.

Историкам известны минимум двое щедрых спонсоров «Дружины». Одним из них был наследник богатейшего рода уральских заводчиков, князь Павел Павлович Демидов. Он унаследовал многомиллионное состояние от отца, скончавшегося в 1840 году, когда юному Павлуше был всего лишь год. Пройдя курс наук в университетах Санкт-Петербурга и Парижа, Демидов-младший недолго состоял на дипломатической службе при российских посольствах в Париже и Вене, а в 1870-х годах после кончины любимой жены уехал из Европы на жительство в Киев, где посвятил себя местному городскому управлению.

Несмотря на большие траты Демидова на благотворительность и развитие фамильных заводов в Перми и Нижнем Тагиле, его отношения с окружением Александра II не сложились. А вот Александр III с подачи того же Воронцова-Дашкова в том же 1881 году дал Демидову почетную должность в департаменте МВД, ведавшим «богоугодными», т. е. благотворительными заведениями. В свою очередь Демидов не только вступил в «Священную дружину», но и пожертвовал ей 50 тысяч рублей.

Немалые деньги «дружинники» получили и от потомка другой известной в России деловой династии — банкира Горация Евзелевича Гинцбурга (1833–1909). Внук витебского раввина и сын виноторговца, бесперебойно поставлявшего фронтовые «сто грамм» защитникам осажденного Севастополя в Крымскую войну 1854–1855 годов, владелец крупнейшего в России банковского дома и крупный благотворитель, равнявшийся по своему чину действительного статского советника армейскому генерал-майору, Гораций Гинцбург 17 мая 1881 года получил через того же Воронцова-Дашкова личную аудиенцию у Александра III в Гатчине. Царь заверил Гинцбурга как представителя российских евреев-предпринимателей, что приложит все усилия к предотвращению еврейских погромов, угроза которых возникла в Российской империи после убийства Александра II «Народной волей», где было немало евреев.

В ответ Гинцбург, не жалевший средств на «поддержание дружбы» с высшими царскими сановниками, стал участником и финансистом «Священной дружины». Своими деньгами ей помогали и другие люди, трезво считавшие «Дружину» орудием новой «придворной партии», объединившейся вокруг молодого императора и оттеснившей от рычагов реального влияния в государстве ряд важных особ предыдущего царствования. Например, ту же тайную супругу Александра II великую княгиню Екатерину Долгорукую-Юрьевскую, которую новый царь и его супруга Мария Федоровна прямо-таки на дух не переносили. Вскоре после гибели «Царя-Мученика» Долгорукая с детьми навсегда покинула Россию, обосновавшись на Французской Ривьере.

Уже цитированный отчет о деятельности «Священной дружины», составленный Воронцовым-Дашковым для Александра III в конце 1882 года, гласил: «Первые месяцы существования общество почти исключительно было занято организационными работами (выработка устава, привлечение членов общества, группировка их по специальностям и т. д.). Делами руководил Совет из первых старших членов (С.П.С.) через особое делопроизводство» [24]. В июне 1881 года, когда был распущен учрежденный при «Дружине» в марте «Временный совет для охранной стражи Его Величества», ему на смену уже как постоянный орган «Дружины» возникла так называемая «Добровольная охрана». Воронцов-Дашков так писал о ней:

«Добровольная охрана имела специальную цель — наружную охрану священной особы Государя Императора и членов Августейшего семейства путем привлечения к этому делу, в качестве добровольцев, масс местных обывателей. Для содействия наружной охране общество выставляло уличную (панельную) стражу из своих членов, добровольцев и оплачиваемых стражников. При проезде Его Величества по району постоянной деятельности охраны все дома и строения, расположенные по пути Высочайшего следования, были специально оберегаемы.

Добровольная охрана постоянно действовала в городах: С.-Петербурге и Москве, в местах пригородной резиденции их императорских величеств и по линиям железных дорог Николаевской, С.-Петербург-Варшавской, Балтийской и Царскосельской. Кроме того, летучий отряд из оплачиваемых стражников Добровольной охраны постоянно находился в Царском Селе. В провинции охраной учреждено было несколько местных комитетов (в Нижнем Новгороде, Харькове, Киеве, Земле Войска Донского и др.). Всем этим учреждениям выданы были инструкции, обусловливающие круг их деятельности. В охране постоянных добровольцев состояло 14 672 человека» [24].

К лету 1881 года во главе ряда министерств империи, деятельность которых так или иначе пересекалась с интересами «Священной дружины», встали сподвижники Александра III, полностью разделявшие стремление молодого царя сохранять незыблемость основ самодержавия, отказавшись от любых либеральных реформ. Вместо графа Лорис-Меликова, подавшего в отставку 30 апреля, новым главой МВД стал 49-летний кадровый дипломат, граф Николай Павлович Игнатьев, слывший одним из «первых старших членов» «Священной дружины». А ее руководитель, граф И. И. Воронцов-Дашков 17 августа 1881 года сделался министром императорского двора, т. е. главным должностным лицом, отвечавшим за безопасность царской семьи.

Эти назначения еще больше способствовали росту рядов и авторитета «Дружины». Вот как писал об этом полтора года спустя в отчете царю Воронцов-Дашков: «В октябре 1881 года закончился организационный период жизни общества, принявшего следующее устройство:

1. Во главе общества остался Совет первых старших его членов (С.П.С.).

2. Всею деятельностью управлял центральный комитет (Ц.К.), членов которого назначал С.П.С. Комитету подчинялись все учреждения общества.

3. Исполнительная деятельность лежала на двух коллегиальных учреждениях: организационном комитете (О.К.), ведавшем общественной деятельностью и личным составом, и исполнительном комитете (И.К.), направлявшем службу подчиненных обществу разведывательных органов. В состав комитетов входили попечители, руководившие отдельными организациями. В них также принимали постоянное участие как члены: в центральном комитете — товарищ министра внутренних дел, в исполнительном комитете — С.-Петербургский обер-полицмейстер.

В начале декабря 1881 г. состоялось распоряжение о приостановлении дальнейшего развития личного состава общества: предполагалось произвести органическую реформу, придав ему полуофициальный характер. Реформа произведена не была, и учреждение осталось, до своего закрытия, без увеличения личного состава. Всех членов в обществе было 729»[24].

Кроме уже упомянутых персон, в «Священную дружину» входили такие видные сановники Российской империи, как московский генерал-губернатор в 1865–1891 годах, князь Владимир Андреевич Долгоруков, командир штаба войск Петербургского военного округа, граф Павел Андреевич Шувалов — брат бывшего шефа жандармов Петра Шувалова, замминистра внутренних дел и командир корпуса жандармов, генерал-лейтенант Петр Васильевич Ор-жевский, генерал-майор князь А. П. Щербатов и многие другие очень важные персоны.

Как и в прежней Тайной антисоциалистической лиге, члены «Священной дружины» именовались по номерам, причем «первые старшие члены», для большей секретности, получали по два разных номера. Тот же Воронцов-Дашков значился в списках «Дружины» под № 6 и 106. В отличие от Лиги, Дружина не прибегала к каким-либо особым ритуалам, маскарадам ее членов на собраниях и т. п. Обычным местом встреч «дружинников» были уже упомянутый особняк «Бобби» Шувалова на набережной Фонтанки, а также столичный яхт-клуб, одним из учредителей которого был Шувалов.

К осени 1881 года, когда «Дружина» окрепла финансово и оганизационно, ее руководство занялось созданием, в довесок к явной «Добровольной охране», негласной «Внутренней охраны или сыскной агентурной деятельности». Вот что писал о ней Воронцов-Дашков: «Опыт первых же месяцев указал, что деятельность наружной охраны крайне затрудняется без сведений из той среды, из которой можно ожидать преступных предприятий…

Поэтому общество, желая добросовестно исполнить принятую на себя священную обязанность, не останавливалось перед образованием, из оплачиваемых лиц, нескольких секретно-агентурных организаций. Каждая из них была под руководством одного из членов общества, которому присваивалось название попечителя. Всех попечительств было 4 (местности Петербургская и Московская, заграничная и железнодорожная).

Все агентурные организации были тесно друг с другом объединены в исполнительном комитете, где, в свою очередь, устанавливалась связь с государственной полицией. В центральном комитете присутствовал с осени 1882 года при докладах товарищ министра внутренних дел.

Деятельность внутренней охраны была направлена к проникновению в самую глубь социальнореволюционной партии для выяснения личного состава ее деятелей и их преступной работы. Общий порядок, общий тип деятельности был установлен следующий:

Старались разными путями добыть людей, которые или вращались в революционной среде, или через имеющиеся знакомства могли туда проникнуть. Эти люди (секретные агенты) сообщали в агентуры все, что делалось в этих кружках. Сведения эти проверялись и дополнялись с помощью секретных справок и наблюдений, которые производили наружные агенты (филеры). Агентурная организация строго отделяла секретных агентов от наружных, проверяя действия одних с помощью других. Не входя в подробности, можно сказать, что общество старалось обеспечить успех дела тайной его обстановки и хорошим выбором секретных агентов. Искусство руководителя заключалось в умении избрать хорошего внутреннего сообщи-теля и в направлении его деятельности, чтобы он не обнаружился, а приобретал все большее доверие в революционной среде. Драгоценным секретным агентом считался тот, который, оставаясь преданным обществу и его целям, добивался положения выдающегося деятеля революционной партии. Это положение давало ему возможность знать многое, что делается в революционных сферах.

За некоторое время секретно-агентурные сведения не только познакомили членов общества с частью личного состава революционной партии, но и выяснили характер самого революционного движения с его опасными и слабыми сторонами…»[24].

Архивные документы Департамента полиции МВД Российской империи свидетельствуют, что «Священная дружина», в отличие от склонной к фантазиям «Антисоциалистической лиги», действительно имела успехи в слежке за русской революционной эмиграцией. Более того, именно «Дружина», не стесненная формальными рамками закона, фактически создала ту заграничную агентуру, которая после роспуска «Дружины» в 1883 году стала важной частью государственной тайной полиции России.

Кроме уже упомянутого русского парижанина П. В. Корвин-Круковского, привлеченного к работе на «Дружину» весною 1881 года, в деятельность парижского филиала «Дружины» тогда же включился французский полицейский чиновник Клеман Фабр де Лагранж. Этот ветеран политического сыска и провокаций привлек к платному сотрудничеству с «Дружиной» четырех инспекторов префектуры (полицейского управления) Парижа, ведавших наружным наблюдением — Барлэ, Риана, Росси и Бинта. Последний из них, Анри (Генрих) Бинта сотрудничал с заграничной агентурой «Дружины», а затем и с Министерством внутренних дел Российской империи в течение 32 лет! Для прикрытия своей деятельности, нарушавшей законы Французской республики, Бинта создал подставное «частное сыскное бюро», где трудились как отставные, так и действующие французские сыщики.

Помимо людей Лагранжа, руководившего парижскими филерами «Дружины» до лета 1882 года, а затем получившего отставку по старости, на «Дружину» в 1881–1882 годах во Франции работало несколько выходцев из России, набранных активным «дружинником», дипломатом, историком и публицистом Сергеем Спиридоновичем Татищевым (1846–1906). Приехав во Францию якобы для «изучения рабочего вопроса», Татищев тайно встречался в Париже с премьер-министром Французской республики Леоном Гамбеттой, обещавшим помочь «Дружине» в борьбе с революционной эмиграцией.

Вероятно, Татищев же привлек в «Дружину» даму российского высшего света, имевшую весомую репутацию и связи в парижском обществе 1880-х годов — Юлиану (французы звали ее Юсти-ной) Дмитриевну Глинку (1844–1918). Ее отец, Дмитрий Глинка, был крупным сановником, философом, дипломатом, и слыл при дворе «записным консерватором», как и его братья — поэт-мистик Федор и публицист-прозаик Сергей. Дмитрий Глинка был дружен с Победоносцевым, по его рекомендации одно время преподавал русскую словесность великим князьям Николаю (будущий Николай II) и Михаилу Александровичам.

Сама Юлиана-Юстина Дмитриевна вполне разделяла воззрения родни. В юности она была фрейлиной цесаревны Марии Федоровны, супруги будущего Александра III, с детства дружила с видным потом «дружинником» — командиром Отдельного корпуса жандармов П. В. Оржевским, так что приход Глинки в ряды «парижского отдела» «Дружины» был предопределен.

К лету 1882 года парижский филиал собрал подробные сведения о живших во Франции лидерах российской революционной эмиграции — Петре Кропоткине, Петре Лаврове, Льве Тихомирове, Льве Гартмане. Однако к тому времени «дружинники» отказались от прежней идеи подсылать к революционерам наемных убийц. Как позже писал дипломат и «дружинник» Ю. С. Карцев, служивший тогда при посольстве в Париже: «Поначалу «дружинники» не находили объекта деятельности и не знали, с чего начать: некоторые предлагали поехать в Париж, вызвать на дуэль или убить издателя газеты «Intransigeant» — «Непримиримый» Анри Рошфора, к которому еще в 1880 году обращалась «Народная воля». Но деятели «Дружины» больше помышляли о чинах и придворных отличиях: взять на себя деяние кровавое они бы не решились…»[25].

Летом 1882 года руководителей «Дружины» озарила новая идея — бороться с революционерами силой не оружия, а прессы. Воронцов-Дашков так писал об этом: «…Ввиду преобладания в русском революционном движении террористической партии, общество признало недостаточной деятельность своих разведывательных, секретно-агентурных органов, направляемых рутинно-полицейским способом: если даже допустить, что этим путем удалось бы охватить большую часть опасного революционного движения (что на практике едва ли исполнимо), то все-таки на его характер это не повлияло бы.

Для активного воздействия на крайние революционные фракции, общество открыло три печатных органа, действующие в разных революционных группах, питающих народовольческую (террористическую) партию. Совокупное действие этих органов было рассчитано так, чтобы дискредитировать в революционных сферах народовольческое (террористическое) учение; породить сомнения и споры в его практической применимости; завести искусственные ссоры между членами партии и вообще всячески стараться произвести расколы в личном его составе. Кроме того, с помощью этих орудий надеялись расширить сведения о революционном движении и проникнуть в высшие его слои, недоступные для простого полицейского сыска.

Деятельность трех органов печати распределялась следующим образом. В эмиграционных сферах были два подпольных органа: «Вольное Слово» и «Правда». «Вольное Слово» должно было поднять флаг умеренно-революционного движения, дав нужную аргументацию всем колеблющимся в народовольческой партии силам для естественного их отделения от партии. Газета «Правда» действовала в противоположном направлении. Она утрировала народовольческую программу, доводила ее до очевидной нелепости даже для политически отуманенных лиц. Первоначально она увлекла даже народовольческих авторитетов, а затем с величайшим скандалом провалилась вместе со своими покровителями.

Между «Вольным Словом» и «Правдой» была установлена ожесточенная полемика. Наконец, в либеральных политических сферах действовал легальный орган «Московский Телеграф», который должен был провалить политическо-либеральное движение, столкнув его с экономическим движением…»[24].

Местом издания «Вольного слова» и «Правды» стала Женева — второй после Парижа центр российской эмиграции 1880-х годов. С августа 1882 по февраль 1883 года редактор «Правды» и агент «Священной дружины» И. Н. Климов выпустил 20 номеров «ультрареволюционной» газеты, полемизировавшей с выходившим в той же Женеве на деньги той же «Дружины» «умеренным» изданием «Вольное слово», редактированным «дружинником» Аркадием Мальшинским.

Помимо пропагандистской составляющей, выпуск этих двух газет способствовал большему внедрению агентов «Дружины» в общество политэмигрантов. В отчете Воронцова-Дашкова об этом говорилось так: «Имелось в виду привлечь к участию в газете возможно большее число эмигрантов и таким образом приобрести их доверие, получая из первых рук сведения о всех их предположениях и замыслах». Как свидетельствовал редактор выходившей в той же Женеве действительно оппозиционной газеты «Общее дело» М. Элпидин: «Климов удил своих сотрудников там, где голод и нужда были на пороге. Конечно, когда предлагают работать за очень высокий гонорар, да еще не вмешиваются цензурировать статьи, никому в голову не придет задать вопрос: кто сей Климов?..»[26].

В Париже с газетами работал П. В. Корвин-Круковский, известный в «Дружине» как «брат № 729 — человек умный, образованный и крайне энергичный». Сменив в сентябре 1882 года на посту шефа французского отделения «Дружины» престарелого полицейского де Лагранжа, Корвин-Круковский организовал публикацию серии написанных им негативных статей о «русских нигилистах» в таких популярных консервативных изданиях Франции, как газеты «Фигаро» и «Голуаз». Он же выступил одним из устроителей состоявшихся в конце 1882 года в Париже тайных переговоров прибывших из Санкт-Петербурга эмиссаров «Священной дружины» с остававшимися на свободе народовольцами.

Воспоминания об этих переговорах составил один из немногих уцелевших членов Исполнительного комитета «Народной воли» Лев Александрович Тихомиров: «В ноябре 1882 года я получил известие, что в Париж едет для свидания со мной литератор Николай Яковлевич Николадзе, имеющий важные предложения исполнительному комитету со стороны влиятельных правительственных лиц.

…Дело состояло в следующем. После цареубийства 1 марта образовалась так называемая «Священная дружина», поставившая своей задачей борьбу с террористами для охраны безопасности Императора. Среди лиц этой дружины явилась мысль, нельзя ли добиться от исполнительного комитета прекращения террористических действий хотя бы до коронации ценой каких-либо уступок со стороны правительства. Этим был озабочен в особенности граф Воронцов-Дашков, который через посредство некоего Бороздина разыскал Николадзе как человека, способного разыскать деятелей исполнительного комитета и войти с ними в соответственные переговоры.

Воронцов-Дашков и его единомышленники предлагали вопрос: ценой каких уступок правительства исполнительный комитет может обещать не производить террористических действий? Имя Ни-коладзе очень меня заинтриговало. Еще раньше, до моего приезда за границу, какие-то политические аферисты, может быть, с примесью шпионства, связанные, кажется, с Добровольной охраной, тогда возникшей, приезжали к Лаврову с аналогичными предложениями, но это была явная пустопо-рожность. В настоящем же случае дело получало иной вид.

Я до тех пор не знал лично Николадзе. Но он пользовался крупной репутацией в русском радикальном мире. Грузин по племени, он обладал пылким южным темпераментом, но вместе с тем был очень умен, с университетским образованием и прошел такую житейскую школу, которая могла научить побольше, чем университет. Имея очень яркие радикальные убеждения, он подвергался и политическим преследованиям, был эмигрантом, издавал за границей газету, завел обширные знакомства с французскими радикалами.

…Я отправился в Париж немедленно по получении известия о приезде Николадзе. Это было около половины декабря 1882 года. На меня он произвел очень хорошее впечатление. Ум и энергия его обнаружились сразу. О своих доверителях Николадзе не распространялся. Ему, вероятно, не хотелось говорить, что он связался со «Священной дружиной», да и говорить об этом было излишне, потому что раз произносилось имя Воронцова-Дашкова, то само собою понятно было, что в дело замешана «Священная дружина». Само собою подразумевалось, что Воронцов-Дашков не мог вступить в переговоры без ведома и согласия Императора.

…Выяснилось, что высшие сферы считают исполнительный комитет таинственной грозной силой, справиться с которой они потеряли надежду. Воронцов ставил вопрос: нельзя ли получить от комитета обязательства прекратить террор, хотя бы до коронации, на каких-либо исполнимых условиях? Но что же можно предложить комитету за эту уступку? Об этом Николадзе и должен был переговорить с народовольческим центром. В разговоре с Воронцовым правительственные уступки могли быть намечены только примерно. В этих переговорах мы с Николадзе остановились на следующих пунктах:

1) общая политическая амнистия;

2) свобода печати, мирной социалистической пропаганды, свобода обществ;

3) расширение земского и городского самоуправления.

Этой ценой исполнительный комитет должен был дать обязательство не производить террористических покушений до и во время коронации. Мы с Николадзе несколько раз переговаривались об этих условиях, переделывали их, дополняли. Я, конечно, говорил ему, что мне необходимо перетолковать с товарищами, но в действительности мне не с кем было и толковать… Я твердо решил приложить все усилия, чтобы уговорить русский жалкий центр Веры Фигнер принять предлагаемые условия. Нам прямо валился с неба подарок. От чего мы должны отказаться? От террора, на который все равно не было сил. А взамен этой фиктивной уступки мы получали ряд реальных ценностей, и каких!

В конце концов мы столковались с Николадзе на вышепомеченных условиях. Он извещал Воронцова о ходе переговоров, но делал ли это лично или через Бороздина — не знаю. Оба мы были чрезвычайно довольны и вместе мечтали о будущем, которому оказали такую услугу своими переговорами. Мы с Николадзе с каждым днем сдружались, оба веселые и довольные.

Но только наши прекрасные дни оказались очень непродолжительны. Однажды прихожу я к Николадзе и застаю его мрачным и встревоженным. Он сообщил, что произошло нечто непонятное и, очевидно, очень скверное. Какой-то единомышленник извещал его из России: «Прекрати переговоры и немедленно возвращайся, иначе угрожают большие неприятности». Оба мы ломали голову, что может означать такой переворот, но мне только месяца через два пришлось узнать печальную разгадку тайны. Разгадка же тайны состояла в предательстве нашего товарища Сергея Де-гаева. Арестованный 20 декабря 1882 года, он вступил в переговоры с жандармским подполковником Судейкиным, сделался его единомышленником и выдал ему всех и вся, раскрыв подробно все жалкое положение партии. Выпущенный под видом побега, он стал главой партии, оставаясь агентом охранной полиции, которая посредством него держала в руках все злополучное народовольчество.

Правительство боялось комитета и потому готово было идти на уступки. Но вот глаза его раскрылись, и оно увидело, на краю какой колоссальной глупости оно чуть-чуть не очутилось. Моментально ударили отбой, и Николадзе мог легко попасть под подозрение, что он дурачил правительство и сознательно вовлекал его в такую невыгодную сделку» [27].

Итак, переговоры «Священной дружины» с «Народной волей» не дали результатов. А вот Департамент полиции достиг больших успехов в разгроме революционного подполья. 20 декабря 1882 года в Одессе была арестована типография «Народной воли», а вместе с ней и Сергей Дегаев. Вступив в сговор с жандармом Судейкиным, Дегаев выдал ему Военную организацию «Народной воли» и помог задержать Веру Фигнер 10 февраля 1883 года.

Тогда же, в январе 1883 года один из лидеров российской политэмиграции князь П. А. Кропоткин был приговорен судом французского города Лиона к пяти годам тюрьмы. Французская юстиция сочла Кропоткина духовным вдохновителем и организатором группы анархистов «Черная банда», которая весь 1882 год терроризировала грабежами и поджогами окрестности Лиона. Банда была разгромлена после того, как один из ее участников, некий Сивост, 23 октября 1882 года бросил бомбу в зал ресторана при лионском театре «Белькур», где, по его мнению, «собирались одни буржуазные свиньи». Сивосту отрубили голову на гильотине, его подельщики-бое вики отправились на каторгу в Кайенну в Гвиане, прозванную «сухой гильотиной». Кропоткина же, обвинения против которого были явно натянуты, досрочно освободили в начале 1886 года благодаря хлопотам всемирно знаменитого писателя Виктора Гюго и других деятелей французской культуры.

Таким образом, к концу 1882 года революционное движение, противником которого числила себя «Священная дружина», было почти полностью подавлено российской тайной полицией. А сама «Дружина», в деятельности которой все более преобладали корыстно-авантюристичные мотивы, приобрела самую скверную репутацию в российском общественном мнении. По признанию С. Ю. Витте, «в «Дружину», как и в любую другую создаваемую сверху организацию, направилась всякая дрянь, которая на этом желала сделать карьеру». Первый историк «Народной воли» В. Я. Богучарский вспоминал в начале XX века: «Контингент агентов «Дружины» вербуется из гвардейских офицеров, золотой молодежи, отличившихся приказчиков и пр. Приглашения вступить в «Дружину» за подписью Воронцова-Дашкова рассылаются в большом количстве и очень многих ставят в безвыходное положение». Любопытное упоминание о «Дружине» содержит запись из дневника ее участника В. Н. Смельского, датированная еще ноябрем 1881 года: «На днях прочел в берлинской газете о том, что члены нашей «Дружины», получая громадные деньги, тратят их на проституток и выпивку…» [28].

Не удивительно, что к концу 1882 года «Дружина» сделалась мишенью для критиков и слева и справа. Так, великий сатирик М. Е. Салтыков-Щедрин в очерках «Письма к тетушке», публиковавшихся в самом читаемом тогда в России журнале «Отечественные записки», саркастически именовал «Дружину» «Обществом взволнованных лоботрясов». А обер-прокурор Святейшего Синода К. П. Победоносцев 23 ноября 1882 года отправил Александру III примечательное письмо: «Нельзя дальше терпеть государственного обмана… На деньги Вашего Величества совершаются такие дела, которые можно приписать или злодейскому умыслу, или крайнему безумию. Озираясь вокруг, я убеждаюсь все больше и больше, что как бы ни была велика опасность Вашему Величеству от заговорщиков, еще сильнее опасность от «Дружины». Во главе «Дружины» стоят безумцы, которым дана власть повелевать, производить аресты, требовать насильственных мер. Так продолжаться не может… Официальные государственные деятели в недоумении останавливаются и спрашивают себя, где же, наконец, власть? Я знаю, что вследствие этих выходок отношения между правительством «Дружины» и законным Вашим правительством до того обострились, что вскоре законные представители власти признают свое положение в государстве невозможным»[23].

Тайные операции с царского двора

26 ноября 1882 года Александр III повелел передать все дела «Священной дружины» Департаменту полиции. Официально «Дружина» прекратила существование с 1 января 1883 года. Роспуск «Дружины» коснулся судеб ее руководителей. Граф Павел Шувалов, он же «Бобби», после неприятного объяснения с великой княгиней Марией Павловной, попросившей его «перестать подвергаться нареканиям в шпионстве», вынужден был уйти из адъютантов ее мужа великого князя Владимира Александровича. Правда, уже через два месяца Шувалов сделался царским флигель-адъютантом. Свое недовольство чрезмерным самовластием «Дружины» Александр III высказал и И. И. Воронцову-Дашкову.

Однако прекращение существования организации не означало свертывания тайной деятельности ее участников. В мае 1883 года заграничная агентура «Дружины» была официально передана Департаменту полиции, использовавшему ее для наблюдения за деятельностью политических эмигрантов. Бывший активист заграничного отдела «Дружины» П. В. Корвин-Круковский был назначен в июне 1883 года первым заведующим созданной тогда заграничной агентуры, куда вошли его подручные «дружинники» — Юлиана Глинка, редактор мнимо-революционной газеты «Правда» Климов, а также купеческие сыновья Гордон и Гурин.

Именно «дружинник» Гурин вместе с французским сыщиком на российской службе Анри Бинта и с кадровым чиновником МВД Российской империи Петром Ивановичем Рачковским, назначенным летом 1884 года вместо Корвин-Круковского новым заведующим заграничной агентурой, в ноябре 1886 года учинил полный разгром типографии «Народной воли» в Женеве. После того как Рач-ковский при посредничестве Бинта убедился, что полиция кантона Женева не имела законных оснований для прекращения работы типографии, началась откровенная уголовщина.

Агент Рачковского, живший в Женеве Гурин, нанял за 300 франков местного взломщика, некоего Мориса Шевалье. В ночь с 20 на 21 ноября 1886 года Шевалье взломал дверь здания типографии, внутрь которой проникли Гурин, Бинта и специально прибывшие в Женеву из Парижа Рач-ковский и его агенты Милевский и Ландезен. Усердные налетчики разбили и выбросили в Женевское озеро несколько десятков пудов свинцовых типографских литер, разбросали по чистеньким улицам города еще не сброшюрованные экземпляры «Вестника Народной воли» и сочинений Герцена, а в довершение подожгли типографию и ее склад готовой продукции. На следующий день Рачковский через «прикормленные» им французские газеты озвучил дезинформацию о том, что типографию в Женеве якобы уничтожили… рассорившиеся между собой народовольцы. В итоге их деятельность в Швейцарии была парализована, Рачковский тайным царским указом получил орден и повышение в чине, а все его помощники — денежные премии.

Следует отметить, что разгром типографии «Народной воли» в Женеве был одной из немногих достоверно подтвержденных «острых акций» политической полиции Российской империи за рубежом. Кроме нее, людей Рачковского подозревали, но так и не смогли уличить в загадочной гибели народовольца, террориста и писателя С. М. Степняка-Кравчинского — убийцы шефа жандармов Мезенцева. С конца 1880-х годов он жил в эмиграции в Лондоне, где основал «Общество друзей русской свободы» и «Фонд русской прессы», деятельность которых доставляла немало беспокойства тогдашним российским властям. 23 декабря 1895 года труп 44-летнего Степняка был найден на рельсах железной дороги на одной из лондонских станций. Сам ли он попал под поезд, или же кто-то «помог» ему, так и осталось тайной.

Поначалу загадочной выглядела и трагедия, разыгравшаяся в ноябре 1906 года на борту парохода «Олаф», совершавшего регулярные рейсы из шведской столицы Стокгольм в Лондон через Бельгию. Во время его стоянки в порту Антверпена в одной из кают обнаружили трупы всех четырех ее пассажиров. Следствие установило, что они получили смертельное отравление парами сероводорода, источник которого тогда обнаружить не удалось. И только в январе 1907 года в русской эмигрантской прессе появилась версия, что загадочная гибель пассажиров «Олафа» была связана с личностью одного из них — эсера-террориста Якова (Ян-келя) Черняка.

Черняк бежал из России в Швецию еще в конце 1906 года после налета-экспрориации на транспорт с 600 тысяч рублей казенных денег, перевозимых 14 октября 1906 года из портовой таможни Санкт-Петербурга в губернское казначейство на Екатерининском канале. В тот день 12 эсеров-максималистов с бомбами и пистолетами напали на две пролетки с деньгами, охраняемые семью конными жандармами. В завязавшейся схватке был убит один и ранено шестеро случайных прохожих. Восемь налетчиков были пойманы на месте, а четверо, включая главарей группы Пумпянского и Черняка, скрылись за границу с 368 тысячами захваченных рублей. В 1907 году Пумпянский был арестован финской полицией и выдан в Россию как уголовный преступник. Черняк отсиделся в Швеции, а потом решил перебраться в Англию, да так и не доплыл до нее.

Разгадку гибели Черняка и троих его случайных попутчиков содержит найденное в архивах Российской империи после 1917 года письмо министра внутренних дел П. А. Столыпина министру юстиции И. Г. Щегловитову от 31 января 1907 года: «…Имею честь уведомить Вас, что обвинявшийся в ограблении портового казначея 14 октября 1906 года мещанин Янкель Черняк был отравлен на пароходе, на котором он ехал в Лондон, агентом охранного отделения, коему было поручено наблюдение за Черняком, посредством мелинитового снаряда. Ныне агент Андрей Викторов возвратился в пределы Российской империи. Ходатайствую о награждении его званием потомственного почетного гражданина и о единовременной выдаче ему трех тысяч рублей»[29]. Это ходатайство было утверждено.

Но ни следователям XIX века, ни исследователям-историкам минувшего XX и наступившего XXI столетия так и не удалось точно определить причины гибели двух великих людей России — полководца Михаила Дмитриевича Скобелева и композитора Петра Ильича Чайковского. Сразу после их внезапных смертей в российском общественном мнении появились до сих пор так никем до конца и не опровергнутые, хотя и не доказанные версии о том, что со Скобелевым и Чайковским расправилась «Священная дружина». На взгляд пишущего эти строки, такие предположения имеют право на существование именно как версии, основанные на достоверных исторических фактах, коими были особенно богаты последние годы жизни «белого генерала», героя русско-турецкой войны Михаила Скобелева.

Известие об убийстве народовольцами Александра II застало Скобелева в разгар Ахалтекинской экспедиции в Туркестан, где генерал добился вхождения в состав Российской империи воинственных туркменских племен. За этот поход Скобелев получил высокий полководческий орден Святого Георгия 2-й степени и чин генерала от инфантерии, равный нынешнему генералу армии. Но по возвращении в Санкт-Петербург в мае 1881 года самый знаменитый полководец и народный кумир России был весьма холодно принят и новым императором Александром III, и лидером «Священной дружины» графом И. И. Воронцовым-Дашковым, назначенным министром двора вместо покровителя и дальнего родственника Скобелева, графа А. В. Адлер-берга.

Раздраженный таким отношением правителей России, Скобелев уехал в отпуск в Европу. В июне 1881 года, накануне отъезда, он присутствовал на дружеском обеде в его честь на квартире генерала Д. П. Дохтурова в Санкт-Петербурге. Кроме хозяина, там собрались высокопоставленные военные из ближнего окружения Александра III, считавшиеся «Первыми старшими членами «Священной дружины» — все тот же Воронцов-Дашков, начальник личной царской охраны, генерал-майор П. А. Черевин, генерал-майор князь А. П. Щербатов.

Друживший с генералом Дохтуровым барон Н. Е. Врангель (отец известного белогвардейского генерала времен Гражданской войны) записал для своих мемуаров рассказ Дохтурова о пресловутом обеде: «…Присутствовавшие не могли обойти молчанием военные способности Александра III, отзывы о нем были не особенно лестными. Сошлись на той мысли, что самодержавие роет себе могилу. Пожалуй, резче всего это суждение звучало в устах Скобелева.

— Пусть себе толкуют! — сказал он Дохтурову, когда гости разошлись. — Слыхали уже эту песнь! А все-таки в конце концов вся их лавочка полетит вверх тормашками.

— Полетят, полетят, — ответил Дохтуров, — но радоваться этому едва ли приходится. Что мы с тобой полетим с ними, еще полбеды, а того и смотри, Россия полетит…

— Вздор, — прервал Скобелев, — династии меняются или исчезают, а нации бессмертны…»[30].

За границей Скобелев встретился в немецком городе Кельн с отставным «либеральным диктатором» М. Т. Лорис-Меликовым, в дневнике которого сохранилась запись о беседе с генералом: «Скобелев встретил меня на вокзале с напускной скромностью, окруженный какими-то неизвестными. Когда мы остались в вагоне вдвоем, он стал волноваться, негодовать:

— При встрече царь даже не предложил мне сесть! Знаете что: дальше так идти нельзя… Я пойду на все. Я не сдам командования моим 4-м армейским корпусом — а там все млеют, смотря на меня, и пойдут за мной всюду. Я готов на всякие жертвы…

Скобелев горячился, плакал и развивал свои крайне неопределенные планы очень долго. Таков он был в июле 1881 года. Это мог быть роковой человек для России — умный, хитрый и отважный до безумия, но совершенно без убеждений, не в меру подверженный лишь собственным эмоциям и амбициям..»[31].

«Эмоции и амбиции» Скобелева ярко проявились и по возвращении на родину. Приехав в Санкт-Петербург в декабре 1881 года, генерал не смог найти места в перворазрядной гостинице, где обычно останавливался. Узнав, что все номера были заняты гвардейскими офицерами, служившими под началом великого князя Владимира Александровича, Скобелев не удержался от язвительного замечания:

— Ах, опять эти господа дружинники!

Уже через несколько дней Скобелев был вызван для дачи объяснений к военному министру П. В. Ванновскому, заявившему «белому генералу»:

— Вы осмелились задеть честь истинных патриотов.

— Мне противно, — ответил Скобелев, — что, единожды дав присягу, офицеры-дружинники сами решают, кто друг, а кто враг. Если у нас существует надзор жандармов, то нужно ли офицерам создавать свою охрану для сбережения престола? Если бы я имел хоть одного офицера в своем корпусе, который бы состоял членом тайного общества, я тотчас удалил бы его со службы. Мы все приняли присягу на верность Государю, и потому нет надобности вступать в тайное общество, в охрану…»[32].

О содержании этого разговора Скобелев незадолго до смерти якобы рассказал своему другу Василию Ивановичу Немировичу-Данченко, процитировавшему этот рассказ в своих воспоминаниях. Независимо от него о скандале в гостинице и последовавшей беседе Скобелева с Ванновским написал в своем дневнике и уже упоминавшийся выше «дружинник» В. Н. Смельский.

12 января 1883 года в Санкт-Петербурге в модном ресторане Бореля был дан обед в честь годовщины взятия войсками Скобелева крупнейшей туркменской крепости Геок-Тепе. Сам триумфатор выступил на обеде с программной политической речью, содержавшей острую критику как тогдашней внутренней, так и внешней политики России: «…Прискорбная рознь существует между известной частью общества, так называемой нашей интеллигенцией, и русским народом. Всякий раз, когда Державный Хозяин русской земли обращается к своему народу, народ оказывается на высоте своего призвания и исторических потребностей. Если в трудные минуты кто-либо банкрутится перед царем, то это, конечно, та же интеллигенция. Сила не может быть вне народа и сама интеллигенция есть сила только в неразрывной связи с народом.

В то время, когда мы здесь радостно собрались, на берегах Адриатического моря наших единоплеменников-сербов, отстаивающих свою веру, именуют разбойниками и поступают с ними, как с таковыми! Там, в родной нам славянской земле немецко-мадъярские винтовки направлены в единоверные нам груди… Сердце болезненно щемит. Но великим утешением для нас — вера и сила исторического призвания России…»[33].

Речь Скобелева вызвала широкий отклик в обществе и недовольство Австро-Венгерской империи, власти которой усмотрели в словах «белого генерала» вмешательство в ее внутренние дела. Выступлением Скобелева был разгневан и Александр III, расценивший слова генерала как подрыв своего авторитета самодержца, единовластно определяющего внешнюю политику Российской империи. Скобелеву предложили вновь отправиться в заграничный отпуск подальше от Санкт-Петербурга. Но и в Европе неугомонный Скобелев не прекращал общественно-политической деятельности, выходившей за рамки поведения обычного генерала.

Так, вскоре по приезде в Париж, 17 февраля 1882 года Скобелев принял в своей квартире на улице Пентьери группу студентов-славян из Сорбонны и произнес им речь, опубликованную на следующий день в газете «Ля Франс»: «…Россия не всегда на высоте своих патриотических обязанностей вообще и славянского влияния в частности, потому что как во внутренних, так и во внешних делах она в зависимости от иностранного влияния. Чужестранец проник повсюду, во всем его рука… Мы настолько подчинены и парализованы его бесконечным, гибельным влиянием, что если когда-нибудь освободимся от него, то не иначе, как с оружием в руках. Если вы хотите, чтобы я назвал этого врага, столь опасного для России и славян, я назову его. Это — Германия… Борьба между славянами и тевтонами неизбежна. Она даже очень близка. Она будет длинна, кровава, ужасна, но я верю, что она завершится победой славян»[33].

20 февраля Скобелев встретился в Париже со своим давним другом Леоном Гамбеттой, лидером партии республиканцев, незадолго до того ушедшим в отставку с поста премьер-министра Франции. А еще Гамбетта был одним из руководителей масонской ложи «Великий Восток», имевшей большое влияние и при дворе в Санкт-Петербурге. По свидетельству помощницы Гамбетты Жюльетты Адам, присутствовавшей при беседе своего шефа и Скобелева, те долго обсуждали возможность заключения стратегического российско-французского союза, направленного прежде всего против усиливавшейся Германской империи. А на прощание Гамбетта, хорошо осведомленый по своим масонским каналам о ситуации в Санкт-Петербурге, предупредил Скобелева:

— Вам следует остерегаться «Священной дружины». Вас возносят слишком высоко, а деспоты не выносят, если рядом с ними возвышается кто-то еще, любимый и признанный народом…

В Париже Скобелев искал встречи и с руководителем революционной эмиграции П.Л. Лавровым, послав к нему своего адъютанта. Но Лавров, как писали о нем сподвижники, «крупный философский ум и теоретик революции, в делах практики оказывался очень часто ребенком. Он наотрез отказался от предложенного ему свидания и, так как тогда в Париже не было других видных революционеров, которым он мог бы сообщить о полученном предложении, на этом и кончилось дело…»[33].

Что до Скобелева, то его деятельность в Париже вновь вызвала раздражение у официального Петербурга. 22 февраля российский посол, граф Орлов сообщил Скобелеву «высочайшее», т. е. личное царское повеление — немедленно возвращаться в Санкт-Петербург через Голландию и Швецию, дабы избежать проезда через Германию. Едва приехав в столицу, Скобелев был вызван 19 марта на личную аудиенцию к царю. Бывшие тогда в царской приемной в Гатчине свитские чины вспоминали: «Скобелев вошел в кабинет к царю крайне сконфуженным, но по прошествии двух часов вышел веселым и довольным. Нетрудно сообразить, что если суровый император, не любивший шутить, принял Скобелева недружелюбно, то не мог же он распекать того целых два часа! Очевидно, талантливый честолюбец успел заразить миролюбивого государя своими взглядами на нашу политику в отношении Германии и других соседей…»[33].

4 мая 1882 года Скобелев выехал из Санкт-Петербурга в Минск, где стоял его 4-й корпус. По дороге он завернул в фамильное имение Спасское под Рязанью, где велел своему управляющему и крестному отцу Ивану Ильичу Маслову продать на корню лес, хлеб нового урожая и присовокупить вырученные деньги к сбережениям Скобелева, которые его финансовые агенты должны были переслать в Спасское из Санкт-Петербурга. «Сейчас мне нужен миллион, никак не меньше, — не раз говорил Скобелев друзьям весной 1883 года. — Этот миллион должен быть у меня наготове, будет надобность ехать в Болгарию».

4 июля 1882 года Скобелев получил месячный отпуск и выехал из Минска в Москву в сопровождении нескольких штабных офицеров и командира одного из полков, барона Розена. Из первопрестольной столицы Михаил Дмитриевич намеревался 7 июля отправиться в Спасское, чтобы пробыть там «до больших маневров». Однако с самого начала планы генерала дали трещину. Сразу по приезде в Москву Скобелев признался своему другу князю Д. Д. Оболенскому: «Весь мой миллион пропал без вести! Маслов реализовал по моему приказанию все бумаги, продал золото, хлеб и… сошел с ума. Сам он невменяем, ничего не понимает. Я несколько раз допрашивал его, где деньги. Он в ответ чуть не лает на меня из-под дивана. Впал в полное сумасшествие… Я не знаю, что делать!»[33].

5 июля Скобелев, остановившийся, по своему обыкновению, в гостинице «Дюссо», заехал к другому московскому другу, лидеру движения славянофилов Ивану Аксакову, и оставил ему на хранение несколько запечатанных конвертов со своими бумагами, добавив: «Боюсь, что у меня их украдут. С некоторых пор я стал подозрителен».

6 июля (25 июня по календарному стилю, принятому тогда в России) подчиненный Скобелева барон Розен пригласил командира на обед в ресторан «Эрмитаж». Кроме них, за столом присутствовали адъютант Скобелева Эрдели, бывший адъютант полковник Баранок, личный врач генерала военный доктор Бернатович. В конце обеда к компании подсел как бы случайно оказавшийся в ресторане еще один бывший адъютант Скобелева — некий штаб-ротмистр Марченко. Он и увез необычно мрачного и молчаливого генерала продолжать вечер в ресторане при гостинице «Англия» на углу Петровки и Столешникова переулка.

В «Англии» Скобелев и Марченко заняли отдельный кабинет. Но, несмотря на это, посетители ресторана тут же узнали, что по соседству с ними ужинает национальный герой России. Гости «Англии» зачастили к Скобелеву с приветствиями и шампанским. Ближе к полуночи в кабинете появилась жившая в «Англии», известная в Москве «камелия», уроженка Австро-Венгрии Ванда Апь-тенрод, также известная, как «Шарлотта», «Элеонора» и «Роза». Марченко незаметно удалился, а Скобелев с Вандой отправились догуливать в ее апартаменты в нижнем этаже гостиницы.

На рассвете 1 июля (26 июня) растрепанная Ванда прибежала к гостиничному дворнику с криком: «Помогите! В моем номере скончался офицер!» Прибывшие полицейские чины из ближайшей Тверской части подтвердили смерть человека, сразу же опознанного ими как Скобелев. Однако никаких необходимых при этом служебных бумаг блюстители порядка не составили. Во всяком случае, их не удалось найти никому из исследователей загадки смерти Скобелева, вынужденных довольствоваться разноречивыми сведениями из вторых уст.

Так, московский коллекционер П. И. Щукин в 1912 году писал в своих воспоминаниях, что видный чиновник, а впоследствии министр внутренних дел граф Д. А. Толстой рассказывал ему: «Скобелева нашли в номерах «Англии» голым, связанным и мертвым». Другой исследователь гибели Скобелева В. В. Яшеров упоминал в 1904 году о «следах розги» якобы «найденных полицией на теле мертвого Скобелева», но не отмеченных в протоколе вскрытия тела генерала, проведенного в тот же день 26 июня прозектором Московского университета, профессором Нейдингом. Заключение этого судмедэксперта гласило: «М. Д. Скобелев скончался от паралича сердца и легких, воспалением которых он еще недавно страдал».

К слову, труп Скобелева был доставлен для вскрытия в клинику Московского университета не из номеров «Англии», где его настигла смерть. Еще ранним утром 26 июня подчиненные «белого генерала» — барон Розен, Эрдели, Баранок перевезли его прикрытое шинелью тело на извозчике в снятые Скобелевым апартаменты гостиницы «Дюссо», представив дело так, что генерал умер именно там. Они же вызвали к «Дюссо» друга и биографа полководца Василия Ивановича Немировича-Данченко, оставившего такие воспоминания: «Большой номер с золотистыми штофными обоями весь залит солнцем. На кровати — Михаил Дмитриевич. Хватаю его руки, плечи — как дерево, так бывает от столбняка. Показался штабс-капитан Марченко и исчез куда-то. Больше я его ни в эти, ни в следующие дни не видел. Он провел со Скобелевым роковую ночь на сегодня. Он должен рассказать, в чем дело? Как это случилось. Но он растерянно молчит, отводит глаза от пристальных взглядов, а руки трет, точно им холодно. И всех от него отбрасывает в сторону. Издали всматриваются, а близко не подходит никто…»[34].

Свою книгу воспоминаний о Скобелеве, изданную в 1883 году, Василий Иванович Немирович-Данченко закончил словами: «Обстоятельства его смерти таковы, что тут конца нет вопросительным знакам. О них потом, в лучшие времена». В 1921 году, уже в эмиграции, Немирович-Данченко опубликовал мемуары «На кладбищах», где сообщил, что, по его убеждению, Скобелева убили члены «Священной дружины» по приговору, подписанному «одним из Великих Князей» (очевидно, подразумевался Владимир Александрович) и руководителем «Дружины», графом Павлом-«Бобби» Шуваловым.

Впервые же версия об убийстве Скобелева «Священной дружиной» была обнародована неким Франсуа Дюбюком. Весной 1917 года российский журнал «Голос минувшего» опубликовал присланное им из Франции письмо: «Совершившееся в великие дни русской революции, в марте 1917 года падение дома Романовых невольно заставляет вспомнить о попытке свержения этой династии в царствование Александра III — о замысле «белого генерала». Вот что я слышал из уст незабвенного председателя 1-й Государственной думы Сергея Андреевича Муромцева.

Правительство Александра III, уверившись в том, что М.Д. Скобелев замышляет сделать переворот и свергнуть династию Романовых, учредило под председательством великого князя Владимира Александровича особый негласный суд из сорока лиц. Этот суд «сорока» большинством тридцати трех голосов приговорил «белого генерала» к смертной казни и поручил полицейскому офицеру привести приговор в исполнение. Палач блестяще справился со своей задачей, за что получил следующий чин и большое денежное вознаграждение.

М. Скобелев, приехав в Москву и остановившись в гостинице «Дюссо», поздно вечером отправился на Петровку в гостиницу «Англия» для кутежа с известной ему женщиной, получившей потом прозвище «Могила Скобелева». Генерал и его собутыльница проводили время весело и шумно. Одновременно с этим в соседнем номере вела себя так же бурно какая-то компания, которая вдруг начала провозглашать здравицы народному герою. Узнав от лакея, что компания состоит из пяти московских купчиков, Скобелев послал им в благодарность за чествование пять бокалов шампанского. С тем же лакеем был прислан ответный бокал шампанского. Скобелев выпил его и вскоре скончался. Под видом купцов кутили сыщики, а в шампанское была добавлена большая доля яда…»[33].

Слух о гибели Скобелева от рук агентов «Священной дружины» возник, вероятно, уже в первые дни после внезапной кончины прежде никогда не жаловавшегося на здоровье 38-летнего генерала. Известный дипломат времен Александра III Ю. С. Карцев писал в своих воспоминаниях: «По одной из версий, Скобелев был убит ординарцем своим М. (то есть, Марченко — М. Т.) и по наущению «Священной дружины». Тот офицер обычно занимался устройством кутежей и не пользовался уважением своих приближенных. М. А. Хитрово мне рассказывал, как, возвращаясь с похорон Скобелева, состоявшихся 29 июня (11 июля) в его родовом селе Спасское, он был свидетелем следующей сцены. На одной из станций Баранок по какому-то поводу подошел к М. и сбил с него фуражку. М. обратился к Хитрово за вопросом, должен ли он поступок Баранка счесть за оскорбление или нет, на что Хитрово ответил: «Ничего не могу вам посоветовать. Это зависит от взгляда». Оргию в «Англии» устраивал М. и часа за два приехал предупредить Михаила Дмитриевича: все, дескать, готово. Что М. был негодяй, это более чем вероятно, но отсюда до обвинения его в убийстве еще далеко. Деятели «Священной дружины», насколько мне случалось их наблюдать, более помышляли о чинах и придворных отличиях: взять на себя деяние кровавое и ответственное они бы не решились..»[25].

Между тем, нельзя забывать, что сам Карцев членствовал в «Дружине» и, стало быть, мог быть заинтересован в оправдании своей организации. Что до «нерешительности дружинников», то приказ об убийстве Скобелева мог поступить для них только с самых верхов самодержавной власти, сняв тем самым любую ответственность с его исполнителей.

Слухи о том, что Скобелева погубили высшие власти монархии, напуганные замышляемыми им планами военного переворота, дошли и до российских революционеров в эмиграции. Тот же С. М. Степняк-Кравчинский писал: «Говорили, что… генералом Скобелевым был задуман смелый план дворцовой революции». Якобы, его главной ударной силой должен был стать 4-й корпус, которому в дни коронации Александра III в Москве предстояло выдвинуться туда из Минска под видом маневров. И, блокировав не столь многочисленные, как в Санкт-Петербурге, верные Романовым полки московской гвардии, вынудить съехавшихся в Москву государственных чиновников и дворянство присягнуть Скобелеву как новому царю Михаилу II.

В эту версию укладывался и загадочный эпизод со срочным сбором Скобелевым миллиона рублей — якобы для «поездки в Болгарию», а на самом деле на необходимые для заговора расходы. Примечательно, что «внезапно сошедший с ума» управляющий делами Скобелева И. И. Маслов так же быстро «выздоровел» после смерти хозяина. По завещанию Маслова доверенный ему скобелевский миллион после кончины самого распорядителя в 1891 году передан на развитие народного образования. Быть может, в 1882 году Маслов прикинулся сумасшедшим, чтобы, не отдавая Скобелеву деньги, сорвать его авантюрный замысел переворота?

Разумеется, по поводу смерти Скобелева существовали и до сих пор существуют другие версии. По одной из них, сердце генерала действительно могло не выдержать садомазохистских забав, которым якобы он предавался в обществе Ванды Ан-тенрод. Согласно другой, Скобелева отравили, но не «дружинники», а агенты Германии и Австро-Венгрии, видевшие в «белом генерале» самого опасного и непримиримого врага их империй. Некоторые сторонники этой версии считали, что смертельный яд генералу подлила немецкоязычная кокотка Ванда. Хотя это подозрение наотрез отвергали люди, мало-мальски знавшие Альтенрод. «Ванда не такой человек, чтобы травить клиентов», — считал тот же Немирович-Данченко. Да и тот факт, что после кончины Скобелева она еще несколько лет жила в Москве и даже выступала как жокей-любитель на городском ипподроме, предполагает, что власти не имели к ней каких-либо претензий. Наконец, Жюльетта Адам, помощница близкого знакомца Скобелева, отставного премьера-министра Франции Леона Гамбетты, погибшего в том же 1882 году якобы «от неосторожного выстрела охотничьего ружья», до конца жизни была уверена, что и ее шефа, и Скобелева погубили масоны, орудием которых в Москве и послужила «Священная дружина».

Столь же разноречивые предположения до сих пор существуют по поводу внезапной кончины великого русского композитора Петра Ильича Чайковского 25 октября (по новому стилю, 6 ноября) 1893 года. По официальной версии, 53-летний Чайковский, бывший тогда в расцвете творческих сил и собиравшийся в декабре гастролировать с концертами в Москве и Одессе, случайно заразился и умер от холеры. Вечером 20 октября (1 ноября) Чайковский присутствовал на исполнении написанной им Шестой «Патетической» симфонии в Петербургской филармонии. После концерта мучимый жаждой композитор зашел в ресторан Лейнера на Невском проспекте и попросил там стакан воды. Именно в этом плохо вымытом стакане якобы содержались микробы холеры, эпидемия которой свирепствовала тогда в Санкт-Петербурге.

На следующее утро 21 октября (2 ноября) Чайковский пожаловался жившему в одной квартире с ним младшему брату Модесту на тошноту и боль в желудке. Затем у композитора начался сильный понос, сопровождавшийся рвотой. Это настолько ослабило Чайковского, что через несколько часов он уже не в состоянии был говорить. Боли в животе усилились и заставляли его поминутно вскрикивать. Днем 22 октября наступило некоторое улучшение самочувствия. Но уже на следующий день, 23 октября, Чайковский почувствовал себя хуже из-за усилившейся диареи и тянущей боли в мышцах. Упадок сердечной деятельности был настолько сильным, что лечащий врач В. Б. Бертенсон сделал Чайковскому подкожное впрыскивание мускуса и камфоры. К концу дня появилась задержка мочеиспускания и возникла угроза почечной недостаточности. В течение 24 октября состояние больного быстро ухудшалось. Он впал в беспамятство, бредил. В три часа утра 25 октября все было кончено.

Внезапная смерть знаменитого композитора вызвала всеобщее недоумение. 26 октября «Петербургская газета» писала: «Как мог Чайковский получить холеру, если гигиенические условия, в которых он проживал, были такими, лучше которых и представить себе невозможно, и приехал в Петербург лишь несколько дней назад?» Многотысячная толпа, пришедшая проводить Чайковского в последний путь на кладбище Александро-Невской лавры, обратила внимание, что композитора отпевали в открытом гробу — вразрез со всеми правилами погребения жертв холеры. Бывший у смертного одра Чайковского 20-летний лицеист Сергей Дягилев, впоследствии сам прославленный деятель русской культуры, записал в своем дневнике, что в дни прощания с Чайковским в Санкт-Петербурге ходили слухи о самоубийстве Петра Ильича. Так, об этом говорили близко знавшие композитора оркестранты — исполнители его Шестой симфонии.

Споры вокруг подлинных и мнимых причин смерти Чайковского вновь закипели спустя 90 лет, когда в апреле 1981 года в авторитетном на Западе британском музыкальном журнале «Мюзик Лет-терс» появилась сенсационная публикация незадолго до того эмигрировавшей из СССР музыковеда Александры Орловой. По ее версии, Чайковский был вынужден совершить самоубийство под давлением все тех же бывших членов «Священной дружины» из близкого окружения Александра III.

Еще до Великой Отечественной войны Орлова работала в Доме-музее Байковского в Клину и часто ездила по научным делам в Москву и Ленинград, где тогда еще здравствовали современники Чайковского, в том числе и работавший в то время в Русском музее в Ленинграде некий Александр Войтов, окончивший до 1917 года то же Императорское училище правоведения, что и Чайковский. Войтов был дружен с однокашником Чайковского Николаем Борисовичем Якоби, от которого однажды услышал заниманительную историю, переданную им Орловой.

По словам Войтова, Якоби поведал ему, что в 1893 году, когда Николай Борисович занимал высокий пост обер-прокурора Правительствующего Сената — высшего кассационного судебного органа Российской империи, видный придворный граф Стенбок-Фермор подал Якоби жалобу на Чайковского. Композитор, особо не скрывавший своей действительно существовавшей тяги к молодым людям, якобы проявил противоестественное влечение к племяннику графа. Об этом скандале, затронувшем престиж великосветского дворянства, не без участия самого Стенбок-Фермора вроде бы стало известно самому царю Александру III. Император, сам крайне щепетильный в семейной жизни, и до того якобы знал о гомосексуальнопедофильских вкусах Чайковского. Узнав о проблемах с Чайковским, царь опять-таки, якобы воскликнул: «Надоел мне этот попник!» Что было воспринято царским окружением, состоявшим в основном из бывших «дружинников», как прямое указание на необходимость показательной кампании против композитора — в назидание прочим столичным приверженцам модной тогда однополой любви.

Формально обер-прокурор Сената Н. Б. Якоби имел право привлечь Чайковского к уголовной ответственности за мужеложство, каравшееся по Своду Законов Российской империи, тюремным заключением вкупе с церковным покаянием. Но, опасаясь, что публичный суд над Чайковским подорвет престиж всего Училища правоведения, где якобы получил свои первые гомосексуальные опыты будущий композитор (и, как минимум, еще один его сокурсник, известный впоследствии поэт Алексей Апухтин) Якоби якобы организовал 19 октября 1893 года тайный «суд чести». Собравшиеся на него бывшие однокашники композитора предложили ему во избежание позора совершить самоубийство. Чайковский согласился — и получил от друзей юности мышьяк, симптомы отравления которым действительно похожи на действие холеры. На следующий день, 20 октября Петр Ильич принял яд.

В подтверждение и развитие рассказа Войтова, сославшегося на Якоби, которого А. А. Орлова не застала в живых, она написала в своей статье: «Мой муж был знаком с лечившим Чайковского перед смертью врачом В. Б. Бертенсоном. Тот говорил моему супругу, что Чайковский умер не от холеры, но от яда. Того же мнения был сын другого лечащего врача Чайковского — А. Л. Задер».

За двадцать с лишним лет, прошедших после публикации скандально нашумевшей гипотезы Орловой, у нее нашлось немало и сторонников и противников. Практически никто из них не сомневается, что версия о смертоносном стакане с холерной водой, якобы выпитом Чайковским в фешенебельным ресторане Лейнера на Невском проспекте, не выдерживает никакой критики. Рестораны такого ранга высоко держали свою марку и соблюдали все необходимые санитарно-гигиенические меры — тем более, во время эпидемии холеры. Ни до, ни после кончины Чайковского не было отмечено случая, чтобы посетители первоклассных ресторанов Санкт-Петербурга заразились там холерными микробами.

Даже самые рьяные защитники образа П. И. Чайковского от исторических спекуляций не отрицают гомосексуальных пристрастий, присущих как Чайковскому, так и другим членам его семьи. «Голубым» был младший брат композитора Модест Ильич, на руках которого умер Чайковский. Более чем родственная связь соединяла Петра Ильича с его племянником Владимиром Давыдовым. Восторженные упоминания об этом тогда 14-летнем подростке появились в дневнике Чайковского еще в 1884 году. Именно Давыдову Чайковский посвятил свою последнюю, Шестую симфонию и оставил по завещанию все авторские права на свои произведения. Доподлинно известно, что Владимир Давыдов покончил жизнь самоубийством в декабре 1906 года в возрасте 36 лет.

Что касается версии о том, что Чайковский добровольно ушел из жизни по приговору «Суда чести» выпускников Училища правоведения, вдохновившихся традициями «Священной дружины», то, как и в загадочной истории со смертью Скобелева, нехватка однозначных доказательств, подтверждающих либо опровергающих такое предположение, позволяет рассматривать ее лишь как гипотезу. Однако данная гипотеза имеет право на существование наряду с другими объяснениями загадочной кончины Петра Ильича Чайковского — великого русского композитора, который был, есть и будет всемирно знаменит именно своим музыкальным гением, а не притягательными для обывателей подробностями его личной жизни и таинственной смерти.