СИД
Перевод Ю. Корнеева
ГОСПОЖЕ ГЕРЦОГИНЕ Д’ЭГИЙОН{31}
Ваша светлость!
Я преподношу Вам живой портрет героя, коего легко узнать по венчающим его лаврам. Жизнь его была непрерывной чредой побед; даже по смерти, когда тело его везли перед войском, он выигрывал битвы; а имя его и сейчас, шесть столетий спустя, с новым блеском сияет во Франции. У него нет оснований раскаиваться в том, что он покинул родину и заговорил на чужом языке: ему оказан у нас в высшей степени радушный прием. Успех его превзошел самые честолюбивые мои мечтания и поначалу даже смутил меня, но смущение мое рассеялось, едва я увидел, с каким удовлетворением взираете Вы на моего героя. Тогда-то я и осмелился поверить, что он оправдает мои сбывшиеся ныне надежды: после похвал, коими Вы почтили его, ему уже нельзя было отказать во всеобщем одобрении. В самом деле, можно ли сомневаться в достоинствах того, что имело счастье понравиться Вашей светлости, коль скоро суждение Ваше — вернейшая порука этих достоинств? Щедро выказывая заслуженное уважение подлинным созданиям искусства, Вы никогда не даете ослепить Вас подделками под него. Но великодушие Ваше не ограничивается бесплодными похвалами тем сочинениям, что пришлись Вам по сердцу; Вы распространяете его на тех, кем созданы эти сочинения, и не отказываетесь употребить к их пользе то большое влияние, кое снискали своей знатностью и добродетелями. Я сам испытал на себе столь благодетельные последствия Вашего представительства, что не могу умолчать о них и признателен Вам за себя не меньше, чем за «Сида». Признательность эта составляет предмет моей гордости, ибо я не могу во всеуслышание объявить, сколь я обязан Вам, и не сказать при этом, какую честь Вы оказали мне, соблаговолив сделать меня своим должником. Вот почему, Ваша светлость, я желаю долголетия этому удачливому детищу моего пера не затем, чтобы грядущие века узнали мое имя, а единственно для того, чтобы оставить нетленное подтверждение моего Вам долга и уведомить потомков, которые прочтут эти строки, что я всю жизнь был смиреннейшим, покорнейшим и признательнейшим слугой Вашей светлости.
Корнель
ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ{32}
Отрывок из «Historia de España» Марианы,{33} кн. IV, гл. I
«Avia pocos dias antes hecho campo con Don Gómez, conde de Gormaz. Vencióle, у dióle la muerte. Lo que resultò de este caso, fue que casó con doña Ximena, hija у heredera del mismo conde. Ella misma requirió al rey que se le diesse por marido (ya estaba muy prendada de sus partes), ó le castigasse conforme a las leyes, por la muerte que dió a su padre. Hizóse el casamiento, que a todos estaba a cuento, con el qual por el gran dote de su esposa, que se allegó al estado que él tenia de sa padre, se aumento en poder у riquezas»[2].
Вот что заимствовал в истории дон Гильен де Кастро,{34} который раньше меня переложил для сцены это известное событие. Тот, кто владеет испанским языком, отметит в приводимой цитате две подробности: во-первых, будучи не в силах не признать доблесть дона Родриго и не полюбить его за нее (estaba prendada de sus partes), хотя он убил ее отца, Химена сама предложила королю великодушный выбор — либо женить на ней Родриго, либо покарать его по всей строгости закона; во-вторых, брак был заключен, ко всеобщему удовлетворению (a todos estaba acuento). Две хроники о Сиде добавляют, что венчал молодых архиепископ Севильский в присутствии короля и всего двора, но я ограничился лишь сведениями, почерпнутыми у историка, потому что от обеих хроник попахивает романом и они вряд ли более достоверны, нежели хроники-песни, сложенные у нас во Франции о Карле Великом и Роланде.{35} Отрывка из Марианы вполне достаточно, чтобы показать, какое значение придавали замужеству Химены в том веке, когда она жила и занимала столь блистательное положение, что короли Арагона и Наварры{36} почли за честь жениться на ее дочерях. В наше время кое-кто обошелся с ней менее уважительно: обходя молчанием то, что говорили о Химене театральной, напомню лишь, что французский автор истории Испании{37} упрекает Химену за легкость и поспешность, с какими она утешилась после смерти отца, и называет ветреным поступок, расцененный ее современниками как проявление высокого мужества. Два испанских романса, которые я воспроизведу в конце предуведомления, недвусмысленно свидетельствуют в пользу Химены. Эти небольшие поэмы представляют собой нечто вроде выдержек из подлинных старинных преданий, я чувствовал бы себя в долгу перед моей героиней, если бы, сделав имя ее известным во Франции и снискав таким путем известность самому себе, не оградил ее от постыдных нападок, мишенью коих она стала лишь за то, что прошла через мои руки. Вот почему я привожу здесь свидетельства, оправдывающие Химену, отнюдь не пытаясь оправдать французский язык, которым она у меня выражается. За меня это сделало время: переводы пьесы моей на языки народов, у коих есть театр, — то есть на итальянский, фламандский и английский,{38} — самая красноречивая защита от любой хулы. Присовокуплю к сказанному десятка полтора испанских стихов, как будто нарочно написанных в защиту Химены. Они принадлежат все тому же автору, создавшему образ ее раньше, чем я. В другой комедии дона Гильена де Кастро, озаглавленной «Engañarse engañando»[3] принцесса Беарнская замечает:
…A mirar
Bien el mondo que el tener
Apelitos que vencer,
У ocasiones que dexar.
Examinan el valor
En la muger, у о dixera
Lo que siento, porque fuera
Luzimiento de mi honor.
Pero malicias fundadas
En honras mal entendidas
De Ientaciones vencidas
Llamen culpas declaradas;
У assi, la que el dessear
Con el resistir apunta,
Vence dos vezes, si junta
Con el resistir el callar[4].
Именно так, если не ошибаюсь, и ведет себя Химена при короле и инфанте в моей пьесе. Я подчеркиваю: при короле и инфанте — потому, что, оставшись одна, или с наперсницей, или с возлюбленным, она держится иначе. Поступки ее, употребляя выражение Аристотеля,{39} неравно одинаковы: изменяясь в зависимости от места, времени и собеседников, они неизменно обличают один и тот же характер.
Кроме того, я чувствую, что обязан рассеять два распространенных заблуждения, которым, как мне кажется, помогло укорениться мое молчание. Первое состоит в том, что в оценке своей пьесы я согласен якобы с теми, кого сам же просил быть ее судьями. Я молчал бы и дальше, если бы этот ложный слух не донесся до господина де Бальзака{40} в его провинциальном уединении или — пользуясь собственным его словечком — глуши, подтверждением чего вскорости явилось великолепное послание, написанное им по поводу моей трагедии{41} и представляющее собой не меньшую драгоценность, чем два последних его подарка читателям.{42} А так как имя мое станет теперь известно потомкам, коль скоро всему, что выливается из-под пера господина де Бальзака, суждено жить в веках, мне было бы стыдно войти в историю запятнанным и обреченным на вечные упреки за мнимое согласие с моими судьями. Обвинение поистине беспримерное! Насколько я знаю, до сих пор ни один из тех, кто, подобно мне, навлекал на себя нападки, не оказался настолько слаб, чтобы согласиться с приговором своих зоилов; если же сочинители, в том числе и я, никому не препятствовали иметь собственное мнение, это еще не значит, что они считали последнее непререкаемым. К тому же в обстоятельствах, от коих зависела тогда участь «Сида», не требовалось быть ясновидцем, чтобы предугадать то, что и произошло. Только совершенный глупец мог не понимать, что подобные споры, не затрагивающие ни государство, ни религию, следует разрешать в соответствии с законами человеческого разума и театра, а не беззастенчиво выискивая политический смысл в заветах доброго Аристотеля. Я не знаю, по убеждению или нет выносили приговор судьи «Сида»; не берусь я судить и о том, насколько он справедлив; но утверждаю одно: я никогда не давал согласия на то, чтобы они судили меня, и, вероятно, без особого труда сумел бы оправдаться, если бы та же, причина, что побуждала их говорить, не заставила меня молчать. Аристотель выражается в своей «Поэтике» не настолько уж ясно, чтобы мы не могли подражать философам, вывертывающим его всяк на свой лад для подкрепления собственных разноречивых мыслей; а так как философия — область, для многих совершенно неведомая, то самые пылкие сторонники «Сида» восприняли упреки зоилов буквально и решили, что опровергнут хулу на него, если заявят, что для них не имеет значения, написан «Сид» по правилам Аристотеля или нет, коль скоро Аристотель вывел эти правила для своего века и для Греции, а не для нашего и не для Франции.
Это второе заблуждение, укоренившееся в умах из-за моего молчания, в равной степени оскорбительно и для Аристотеля и для меня. Этот великий человек так прозорливо и глубоко вник в поэтику, что открытые им законы пригодны для всех времен и народов. Не увлекаясь мелочными прикрасами и соображениями пристойности, зависящими от времени и от народа, он исследовал прежде всего душевные движения, природа коих всегда неизменна; установил, какие страсти должна возбуждать трагедия в душах зрителей;{43} указал, какими следует быть действующим лицам и изображаемым событиям, чтобы возбудить эти страсти; определил средства, которыми добиваются этого с сотворения мира и будут добиваться всюду, где есть театр и актеры; но, памятуя, что условия места и времени постоянно меняются, он не стал входить в рассмотрение их и даже не назвал точного числа действий, что гораздо позже сделал Гораций.
Разумеется, я первый осудил бы «Сида», если бы он погрешил против великих и непреложных заветов нашего философа; но я этого не нахожу и беру на себя смелость утверждать, что мое сочинение имело счастье стяжать небывалый успех лишь благодаря соответствию своему двум фундаментальным — да простится мне такой эпитет! — условиям, которые наш великий учитель полагал обязательными для подлинно совершенной трагедии и которые столь редко сочетаются в рамках одной и той же пьесы, что некий ученейший комментатор{44} божественного трактата даже заявил, будто пример подобного сочетания встречается у древних только раз — в «Эдипе».{45} Первое условие состоит в том, что страждущий и гонимый не должен быть ни до конца добродетелен, ни до конца порочен, хотя все-таки должен быть скорее добродетельным, чем порочным, то есть человеком, который по слабости, присущей ему, как всем людям, но отнюдь не преступной, незаслуженно попадает в беду; другое условие заключается в том, что преследовать и подвергать страдальца опасности должен не враг и не просто человек посторонний, а тот, кто любит его и кто дорог ему. Вот, откровенно говоря, единственная и подлинная причина успеха «Сида». Он отвечает обоим вышеназванным условиям, и отрицать это можно лишь в пристрастном ослеплении. На этом я заканчиваю свое предуведомление, но прежде хочу сдержать обещание и, сказав несколько слов о Сиде театральном, привести в защиту исторической Химены те два романса, о коих упомянул вначале.
Delante el rey de León
Doña Ximena una tarde
Se pone a pedir justicia
Por la muerte de su padre.
Para contra el Cid la pide,
Don Rodrigo de Bivar,
Que huérfana la dexó,
Niña, у de muy роса edad.
Si tenga razón, о non,
Bien, rey, lo alcanzas у sabes,
Que los negocios de honra
No pueden disimularse.
Cada dia que amanece
Veo al lobo de mi sangre
Caballero en un caballo
Por darme mayor pesare.
Mandale, buen rey, quedes
Que no me ronde mi calle,
Que no se venga en mugeres
El hombre que mucho vale.
Si mi padre afrentó al suyo,
Bien he vengado a su padre,
Que si honras pagaron muertes,
Para su disculpa hasten.
Encomendada me tienes,
No consientas que me agravien,
Que el que a mi se fiziere,
A tu corona se faze.
Calledes, doña Ximena,
Que me dades pena grande,
Que yo dare buen remedio
Para todos vuestros males.
Al Cid no le he de ofender,
Que es hombre que mucho vale
Y me defiende mis reynos,
Y quiero que me los guarde.
Pero yo fare un partido
Con el, que no os este male,
De tomalle la palabra
Para que con vos se case.
Contenta quedó Ximena,
Con la merced que le faze,
Que quien huérfana la fizó
Aquesse mismo la ampare[5].
A Ximena у a Rodrigo
Prendió el rey palabra, у mano,
De juntarlos para en uno
En presencia de Layn Calvo.
Las enemistades viejas
Con amor se conformaron,
Que donde preside el amor
Se olvidan muchos agravios.
………………………..
Llegaron juntos los novios,
Y al dar la mano, у abraco,
El Cid mirando a la novia,
Le dixó todo turbado:
Mate a tu padre, Ximena,
Pero no a desaguisado,
Matéle de hombre a hombre,
Para vengar cierto agravio.
Mate hombre, у hombre doy,
Aqui estoy a tu mandado,
Y en lugar del muerto padre
Cobraste un marido honrado.
A todos paredió bien,
Su discreción alabaron,
Y assi se hizieron las bodas
De Rodrigo el Castellano[6].
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
ДОН ФЕРДИНАНД
первый король Кастильский{46}
ДОНЬЯ УРРАКА
инфанта Кастильская
ДОН ДИЕГО
отец дона Родриго
ДОН ГОМЕС, ГРАФ ГОРМАС
отец Химены
ДОН РОДРИГО
возлюбленный Химены
ДОН САНЧО
дворянин, влюбленный в Химену
ДОН АРИАС, ДОН АЛОНСО
кастильские дворяне
ХИМЕНА
дочь дона Гомеса
ЛЕОНОР
воспитательница инфанты
ЭЛЬВИРА
воспитательница Химены
ПАЖ ИНФАНТЫ
Действие происходит в Севилье.{47}
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Химена, Эльвира.
Химена.
Эльвира! Верно ль то, что сообщила мне ты?
Ужель родитель мой и впрямь сказал все это?
Эльвира.
С восторгом я отцу внимала твоему:
Не меньше, чем тебе, Родриго люб ему,
И, если мне читать в чужой душе по силам,
Тебе он повелит на пыл ответить пылом.
Химена.
Так повтори опять, как убедилась в том,
Что склонность дочери одобрена отцом;
Поведай вновь, на что надеяться могу я.
Мне слушать без конца не в тягость речь такую:
Ведь любящим сердцам отрадно сознавать,
Что чувство долее им незачем скрывать!
Но как повел себя родитель мой при вести,
Что и дон Санчо мной пленен с Родриго вместе?
Не выдал ли ему твой тон, намек иль взгляд,
Кто для меня из двух желаннее стократ?
Эльвира.
Нет, с видом искренним уверила его я,
Что ни один из них не предпочтен тобою,
И ждешь ты, никому надежды не подав,
Кого же изберет тебе в супруги граф.
Он внял мне с радостью, и это подтверждалось
Тем, что в его глазах и голосе читалось,
А коль уж повторить должна я свой рассказ,
Знай, как отозвался родитель твой о вас:
«Блюдет Химена долг, любой из них — ей пара.
В обоих кровь чиста и сердце полно жара.
Хоть молоды они, у них сверкает взор
Отвагой дедовской, нетленной до сих пор.
Особенно черты Родриго непреклонны.
Читается в них дух, бесстрашьем закаленный,
Как и у всех мужчин в их доме, где сыны
С рожденья лаврами отцов осенены.
Дал жизнь ему герой, чья доблесть всех дивила,
Пока на склоне дней в нем не иссякла сила,
И чей суровый лик, что шрамами изрыт,
О подвигах былых наглядно говорит.
Я верю, честь отца Родриго не уронит,
И буду рад, коль он Химены сердце тронет».
Тут твой родитель смолк: он на совет спешил
И, речь едва начав, ее не довершил,
Но после слов таких мне трудно усомниться,
К какому выбору милей ему склониться.
Наставника король намерен принцу дать.
Им нынче твой отец по праву должен стать.
Кто, как не он, никем не превзойденный воин,
Столь важной должности быть может удостоен?
Соперников ему на поле бранном нет,
И саном лишь его пожалует совет,
А так как там, когда вельможи все обсудят,
О сыне говорить с ним дон Диего будет,
Сама сообрази, удастся ль сватовство
И скоро ль с милым вы добьетесь своего.
Химена.
Эльвира! Ты меня исполнила смятенья:
Безмерность счастья мне внушает опасенья.
Обличия судьба меняет с быстротой.
Большой успех всегда чреват большой бедой.
Эльвира.
Твой страх напрасен — в том даю тебе я слово.
Химена.
Идем и будем ждать: я ко всему готова.
Уходят.
Инфанта, Леонор, паж.
Инфанта.
Скажи Химене, паж, что ей я шлю упрек:
Ленивица прибыть ко мне могла бы в срок.
Пренебрежение для дружбы нестерпимо.
Паж уходит.
Леонор.
Я вижу, госпожа, вам с ней необходимо
Видаться каждый день, чтоб каждый день отчет
Выслушивать о том, как чувство их растет.
Инфанта.
На то причина есть: сама я порадела,
Чтобы Химене в грудь любовь вонзила стрелы.
Ей дон Родриго мил, но вряд ли бы над ней
Он восторжествовал без помощи моей.
Он мною был ей дан, я страстью их связала,
Что им сочувствовать меня и обязало.
Леонор.
Однако почему удручены вы так,
Чуть к цели сделать вновь им удается шаг?
Ужель любовь, что в них вселяет упованья,
Для вас является источником страданья?
Ужель вы платитесь несчастием своим
За то, что к счастью путь проложен вами им?..
Но скромность мне велит здесь и остановиться.
Инфанта.
Скорбь тяжела вдвойне, когда должна таиться.
Послушай же, как я борюсь сама с собой,
Послушай, сколь жесток любви и чести бой.
Страсть — это злой тиран, не знающий пощады,
И я того, кого другой отдать мне надо,
Люблю.
Леонор.
Родриго? Вы?
Инфанта.
Рукою грудь мне тронь.
Как бьется сердце в ней, как жжет ее огонь
При имени его!
Леонор.
Пусть это непочтенье,
Но осудить должна я ваше увлеченье.
Как может так свой сан принцесса позабыть,
Чтоб рыцарем простым с ума сведенной быть?
Что скажет государь? Что скажет вся Кастилья?
Вы помните ль, кто вас родил и где взрастили?
Инфанта.
Да, помню и скорей всю кровь из жил пролью,
Чем сан забуду свой и честь сгублю свою.
Пусть доблесть — качество, которое поныне
Для тех, чей дух высок, милей всего в мужчине;
Пусть, чтобы извинить свой страстный пыл вполне,
К примерам прошлого воззвать довольно мне, —
Не позволяет честь оправдываться ими.
Я не утрачу власть над чувствами своими.
Коль носит на челе корону мой отец,
Мне мужем может быть лишь тот, на ком венец.
Поняв, что и в меня любовь закралась все же,
Я уступила то, чем мне владеть негоже,
Себе заменою Химену избрала
И в них зажгла огонь, чтоб не сгореть дотла.
Не удивляйся же, что, глубоко страдая,
Я с нетерпением их брака ожидаю:
Зависит от него спокойствие мое.
Живет надеждой страсть и чахнет без нее:
Где новой пищи нет, там угасает пламя,
И коль наступит день, в который небесами
Химене суждено Родриго стать женой,
Умрут мои мечты, но дух воскреснет мой.
Однако не унять мне боль свою покуда.
Родриго я любить до самой свадьбы буду.
Я тщусь, но не могу о нем не вспоминать
И от безмерных мук беззвучно не стенать.
Я вижу с горечью, что всей душой своею
Устремлена к тому, кем обладать не смею,
И за раздвоенность корю себя тайком:
Хоть сердцем я тверда, оно горит огнем.
Меня пугает брак, которого хочу я, —
Я им тоску свою навряд ли уврачую;
Коль скоро правят мной и страсть и честь моя, —
Свершится он иль нет, равно погибну я.
Леонор.
Какой мне дать ответ на то, что вы сказали?
Я вашей, госпожа, сочувствую печали.
Не порицать — жалеть вас начала я вдруг.
Но если, как ни жгуч ваш сладостный недуг,
Не покорились вы его волшебной силе,
Соблазны отмели и приступы отбили, —
Он вашей стойкости не сломит ни за что.
Надейтесь на нее, на время и на то,
Что бог всеведущий — за правого радетель,
И он не обречет на пытку добродетель.
Инфанта.
Лишиться всех надежд — мне всех надежд милей.
Входит паж.
Паж.
Химена здесь и ждет приема у дверей.
Инфанта (к Леонор).
С ней в галерее будь: туда приду я вскоре.
Леонор.
Ужель наедине вы предадитесь горю?
Инфанта.
Нет, просто нужно мне побыть от всех вдали,
Дабы с лица следы волнения сошли.
Я вас не задержу.
Леонор уходит.
О господи всезрящий,
Смягчись и уврачуй недуг, меня точащий,
Дозволь мне мир вкусить и честь свою спасти!
Я счастьем жертвую, чтоб счастье обрести.
Зависят три судьбы от бракосочетанья.
Ускорь его иль дай мне сил на ожиданье.
Сулит мне двух сердец супружеский союз
Спасение от мук и от незримых уз.
Но встречи ждать со мной не след Химене доле:
Я за беседой с ней передохну от боли.
(Уходит.)
Граф Гормас, дон Диего.
Граф.
Итак, вы взяли верх: вам венцоносцем дан
Мне подобающий, лишь мне, высокий сан.
Наставником король назначил вас при сыне.
Дон Диего.
Честь, дому моему оказанная ныне, —
Свидетельство того, как ценит государь
Людей, с усердием служивших трону встарь.
Граф.
При всем величии монархи с нами схожи:
В ошибку иногда они впадают тоже,
И, судя по тому, что выбор пал на вас,
Не жалуют людей, им служащих сейчас.
Дон Диего.
Зачем касаться нам досадного предмета?
Не по заслугам мне, быть может, милость эта,
Но верноподданный — а им всегда был я —
Не смеет обсуждать приказы короля.
Он оказал мне честь, вы также окажите
И узами родства свой дом с моим свяжите.
Вам только дочь, мне — сын благим творцом даны.
Пусть обвенчаются, и мы навек дружны.
Не откажите мне согласием ответить.
Граф.
Родриго ваш теперь повыше будет метить,
Затем что голову вскружит ему, юнцу,
Блеск новой должности, дарованной отцу.
Вступите же в нее и воспитайте в принце
Уменье властвовать, вникать в дела провинций,
И доброму любовь, а злому страх внушать,
И свой народ учить закон не нарушать.
Взрастите также в нем таланты полководца,
Чтоб смладу он привык с лишеньями бороться,
В искусстве бранном быть для войска образцом,
Спать в латах и скакать неделями верхом,
На стены первым лезть, штурмуя укрепленья,
И мужеством своим решать исход сраженья;
А чтобы мальчик тверд был в правилах таких,
Наглядный ваш пример да подкрепляет их.
Дон Диего.
Найдет себе, призвав завистников к молчанью,
Такой пример в моем он жизнеописанье.
Принц в этом перечне великих дел прочтет,
Как за рубеж вести соратников в поход,
На приступ двигать их, выстраивать пред боем
И за бесстрашие повсюду слыть героем.
Граф.
Для воспитания нужней пример живой:
Монарх по книгам долг не постигает свой,
И важно ли, что счет годам вы потеряли,
Коль все они затмят один мой час едва ли?
Вы были смельчаком, а я остался им.
Я — щит отечества; пред именем моим
Трепещет Арагон, тайком дрожит Гранада.
Кастилье мой клинок надежная ограда.
Не будь меня, враги пришли б давно сюда,
И вы б под их ярмом согнулись навсегда.
Мне слава каждый день плетет венок лавровый
И воздает хвалу моей победе новой.
Окреп бы духом принц, водя на бой войска
Под сенью моего всесильного клинка,
И, подражая мне в искусстве ратоборства,
До срока бы явил те смелость и упорство,
Без коих титул…
Дон Диего.
Да, вы — трона верный страж.
Мне это ведомо: я был начальник ваш.
Когда же кровь мою года оледенили,
Меня вы, удалец, по праву заменили.
Скажу без лишних слов и без уверток вам:
Вы нынче то, чем был в расцвете лет я сам.
Вот, граф, из-за чего, наверно, так случилось,
Что мне король — не вам оказывает милость.
Граф.
Я только из-за вас наградой обойден.
Дон Диего.
Кто больше заслужил, тот и вознагражден.
Граф.
Заслуги мерятся делами — не словами.
Дон Диего.
Имели случай в том вы убедиться сами.
Граф.
Взять верх вам помогли искательство и лесть.
Дон Диего.
За подвиги мои оказана мне честь.
Граф.
Нет, возраст ваш почтить монарху захотелось.
Дон Диего.
В расчет он принимал не годы — только смелость.
Граф.
А значит, должен был избрать меня — не вас.
Дон Диего.
Отказывают тем, кто заслужил отказ.
Граф.
Я заслужил отказ? Я?
Дон Диего.
Вы.
Граф.
Старик спесивый!
Вот кара за поклеп бессовестный и лживый.
(Дает ему пощечину.)
Дон Диего (обнажая шпагу).
Возьми и жизнь мою, коль скоро вечный стыд
В моем лице мой дом впервые багрянит.
Граф.
Тебе ли, дряхлому, со мной тягаться в схватке?
Дон Диего.
О господи, я сил за миг лишился краткий!
Граф.
Хоть меч из рук твоих и выбит мной, не жди,
Что им, презренным, я коснусь твоей груди.
Прощай, и призови завистников к молчанью,
Наследнику твое дав жизнеописанье,
Где место должное займет рассказ о том,
Что за злоречие бывает с болтуном.
(Уходит.)
Дон Диего один.
Дон Диего.
О гнев беспомощный, о старость, яд тлетворный!
Ужель я столько жил, чтоб умереть позорно,
И ратный труд чело покрыл мне сединой,
Чтоб за день облетел венок лавровый мой?
Своей рукой, что всю Испанию дивила,
Рукой, что недругов Кастильи раздавила,
Оплотом родины и трона королей
Я предан был, когда прибег в несчастье к ней.
О скорбь жестокая по славе отсиявшей!
Плод долгих лет, за час добычей тленья ставший!
Отличье, что стяжал себе на гибель я!
Скала, откуда честь низринута моя!
Ужель я не воздам врагу за униженье
И дни бесславные закончу без отмщенья?
Ты принца наставлять отныне будешь, граф.
Бесчестьем я лишен на эту должность прав
И сана, данного мне королем, не стою,
Раз не сумел тебе, гордец, воздать с лихвою.
А ты, мой меч, что мне победы приносил,
Но побрякушкой стал в руке, лишенной сил,
Меч, прежде грозный впрямь, а ныне только с виду,
Который не помог мне смыть в бою обиду,
Покинь мою стыдом надломленную длань
И в длани лучшего орудьем мести стань!
Дон Диего, дон Родриго.
Дон Диего.
Родриго, ты не трус?
Дон Родриго.
Вам дать ответ наглядный
Мешает мне одно: ваш сын я.
Дон Диего.
Гнев отрадный!
От горя моего целительный бальзам!
В сыновней пылкости себя я слышу сам,
В ней кровь моя кипит, воскресла юность снова.
Приди, мой сын, сотри пятно с отца седого,
Отмсти взамен него.
Дон Родриго.
За что?
Дон Диего.
За нашу честь,
Погубленную тем, кто мне дерзнул нанесть
Пощечину. Наглец сошел бы уж в могилу,
Не подточи года мою былую силу,
И меч, что стал тяжел тому, кто стар и хил,
Я отдаю тебе, чтоб ты карал и мстил.
Ступай! Бесстрашие явить тебя прошу я:
Смывает только кровь обиду столь большую.
Умри иль умертви. Но я тебе не лгу:
Бой должен будешь дать ты грозному врагу.
Я сам видал не раз, как в панцире багряном
Он ужас армиям внушал на поле бранном
И эскадронами один косил врагов.
Скажу и больше: он, храбрец из храбрецов,
Не только мудрый вождь и воин несравненный,
Но и…
Дон Родриго.
Ответьте же: кто он?
Дон Диего.
Отец Химены.
Дон Родриго.
Отец!..
Дон Диего.
Не надо слов. Я знаю, ты влюблен.
Но жить не вправе тот, кто чести был лишен.
Обида тем страшней, чем нам обидчик ближе.
Того, что я сказал, — довольно. Отомсти же!
Сполна воздай за нас обоих гордецу
И докажи, мой сын, что ты под стать отцу.
Покуда слезы лить я буду в сокрушенье,
Иди, беги, лети и соверши отмщенье!
(Уходит.)
Дон Родриго один.
Дон Родриго.
Пронзен нежданною стрелой,
Что в грудь мне бросил рок, мой яростный гонитель,
За дело правое я выступил как мститель,
Но горестно кляну удел неправый свой
И медлю, теша дух надеждою бесцельной.
Стерпеть удар смертельный.
Не ждал я, близким счастьем ослеплен,
От злой судьбы измены,
Но тут родитель мой был оскорблен,
И оскорбил его отец Химены.
Я сам с собой в войну вступил:
Померяться любовь решила с долгом силой.
Чтоб за отца отмстить, проститься надо с милой.
Тот будит гнев во мне, та сдерживает пыл.
Что я ни изберу — разрыв навек с любимой
Иль срам неизгладимый,
Мне все равно от долгих мук сгорать.
Как не свершить измены
И как за спесь кичливца покарать,
Не покарав отца Химены?
Отец, невеста, честь и страсть,
Тиранство нежное, жестокая отрада!
Что лучше — долг блюсти или вкушать услады?
Что легче — тосковать иль со стыда пропасть?
Надежда грозная, оплот души высокой
И любящей глубоко,
Враг, что к блаженству преградил пути,
Лекарство от измены,
Меч, ты мне дан, чтоб честь мою спасти
Иль чтоб меня лишить моей Химены?
Милее смерть, чем жизнь моя!
Обязан я отцу и милой в мере равной.
Она за месть меня возненавидит явно
И будет презирать, коль мстить не стану я.
Итак, иль расстаюсь я со своей мечтою,
Иль ее не стою.
Леченье мой недуг лишь обострит,
И коль судьбы измена
Смерть нам с тобой, душа моя, сулит,
Умрем, но все ж не оскорбим Химены.
Но умереть, не дав отпор
И зная, что меня Испания осудит;
Что по моей вине бесчестья не избудет
Поруганный мой дом, столь славный до сих пор;
Что, долгу предпочтя любовь, ее утрачу
Я так или иначе!
Нет, нет, отбросим даже мысль о том,
Чтоб встать на путь измены!
Хотя бы честь, рука моя, спасем,
Коль скоро нам не сохранить Химены.
Мой разум прояснился вновь.
Обязан я отцу не так, как милой, — боле.
Погибну я в бою иль от душевной боли,
Но в жилах у меня чиста пребудет кровь!
За нерадивость я себя корю все злее.
Отмстим же поскорее
И, как бы ни был недруг наш силен,
Не совершим измены.
Что в том, — коль мой родитель оскорблен,
Что оскорбил его отец Химены!
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Дон Ариас, граф Гормас.
Граф.
Признаюсь, у меня горяч не в меру нрав:
Я не сдержал себя, вспылил и был не прав;
Но дело сделано, пути назад нет боле.
Дон Ариас.
Склониться вы должны пред королевской волей.
Разгневан государь, и очень может быть,
Что против вас решит он власть употребить.
Ничем не оправдать свое вам поведенье.
Сан оскорбленного и тяжесть оскорбленья,
Бесспорно, таковы, что мало будет здесь
Лишь извинения обычные принесть.
Граф.
Взять жизнь мою монарх всегда имеет право.
Дон Ариас.
Усугубляете свой грех гордыней зря вы:
Простить вас хочется доселе королю.
Покорствуйте ж, коль он сказал: «Я так велю!»
Граф.
Там, где мы честь свою спасаем от попранья,
Столь уж большой вины нет в малом ослушанье;
А если в нем и впрямь ее усмотрят вдруг,
Она не больше все ж числа моих заслуг.
Дон Ариас.
Не смеет подданный, что б ни свершил для трона,
Мнить должником своим носителя короны.
Не обольщайтесь, граф, и помните о том,
Что королю служить — наш долг пред королем.
Вы сгубите себя надменностью чрезмерной.
Граф.
Покажет опыт мне, насколько это верно.
Дон Ариас.
Не безрассудствуйте: король во гневе строг.
Граф.
Таких, как я, не сбить одним ударом с ног,
И коль расправиться со мной решатся все же,
Конец не только мне, но государству — тоже.
Дон Ариас.
Как! Вас король страшит так мало потому…
Граф.
Что скипетр без меня не удержать ему.
Мной духу у него пожертвовать не хватит:
Сняв голову с меня, корону он утратит.
Дон Ариас.
Вас ясности ума внезапно гнев лишил.
Решайте не спеша.
Граф.
Я все уже решил.
Дон Ариас.
Что ж мне сказать, когда увижу короля я?
Граф.
Что подвергаться я бесчестью не желаю.
Дон Ариас.
Не след земных владык непослушанием злить.
Граф.
Я сделал выбор свой, и спор нет смысла длить.
Дон Ариас.
Прощайте! Ухожу. Но лучше б вам смириться:
Ведь и под лаврами от молнии не скрыться.
Граф.
Я жду ее.
Дон Ариас.
Боюсь, на вас она падет.
Граф.
Что ж, пусть обиженный утеху в ней найдет.
(Один.)
Кто презирает смерть, тому смешна опала.
Угрозы на меня не действуют нимало.
Я наигоршую перетерплю беду,
Но на бесчестие вовеки не пойду.
Граф Гормас, дон Родриго.
Дон Родриго.
Два слова, граф!
Граф.
Изволь.
Дон Родриго.
Ты знаешь несомненно,
Кто дон Диего?
Граф.
Да.
Дон Родриго.
Скажи мне откровенно:
Известно ли тебе, что в нем воплощены
И честь, и мужество, и слава старины?
Граф.
Возможно.
Дон Родриго.
Что когда глазами я сверкаю,
В них блещет кровь его?
Граф.
А мне печаль какая?
Дон Родриго.
Я это объясню отсюда в двух шагах.
Граф.
Спесивец молодой!
Дон Родриго.
Держи себя в руках.
Не спорю, молод я, но зреет раньше срока
Бесстрашие в душе воистину высокой.
Граф.
Как! Меряться со мной? С чего ты стал так смел,
Хоть побывать в бою ни разу не успел?
Дон Родриго.
Нет нужды в опыте у тех, что мне подобны:
Им славу мастера удар приносит пробный.
Граф.
Ты знаешь, кто я?
Дон Родриго.
Да. Твой меч неотразим,
Любого вверг бы в дрожь ты именем своим,
И лавры, что чело тебе отягощают,
Мне смерть, как письмена судьбы, предвозвещают.
Я вызов шлю бойцу, что всех собой затмил,
Но у того, кто храбр, всегда довольно сил.
Сын, мстящий за отца, свершить способен чудо.
Непобедим ты? Нет, не побежден покуда.
Граф.
Отвагу, что звучит в твоих речах сейчас,
Я у тебя в глазах читал уже не раз
И, видя загодя в тебе опору трона,
Был горд, что просишь ты мою Химену в жены,
Я знаю страсть твою и рад, что долг и честь
Сердечной склонности сумел ты предпочесть;
Что тверд, ей вопреки, ты был в своем решенье;
Что сохранить к тебе могу я уваженье;
Что истый рыцарь ты и не ошибся я,
Желанье возымев избрать тебя в зятья.
Растрогал сердце мне ты доблестью своею.
Дивлюсь я храбрецу, но мальчика жалею.
На опыт роковой себя не обрекай,
В кровопролитный спор меня не вовлекай.
Зазорно мне тебя губить в борьбе неравной:
Где не опасен бой, там торжество бесславно.
Сочтет молва, что верх взят мною без труда,
И о тебе скорбеть придется мне всегда.
Дон Родриго.
Сначала оскорбил, теперь унизить тщишься?
Честь не сробел отнять, а жизнь отнять страшишься?
Граф.
Уйди — и поскорей!
Дон Родриго.
За мной, и слов не трать!
Граф.
Ты жить устал?
Дон Родриго.
А ты не хочешь умирать?
Граф.
Идем! Так долг велит. Где честь отца задета,
Там сын — презренный трус, коль не отмстит за это.
Уходят.
Инфанта, Химена, Леонор.
Инфанта.
Химена! Положи предел тоске своей
И противопоставь в невзгодах твердость ей.
Случайную грозу затишье сменит вскоре.
Свет счастья твоего мрачит лишь тучка горя.
Крепись, и для тебя желанный день придет.
Химена.
Нет, кроме новых бед, ничто меня не ждет.
Шквал, что безветрие нарушил столь нежданно,
Грозит корабль увлечь в пучину океана.
У входа в порт пойти на дно мне суждено.
Отцами было нам согласие дано,
И этой вестью вас порадовать пришла я,
Когда меж ними вдруг возникла ссора злая
И стало ясно мне, что с нынешнего дня
Нет больше сладостной надежды у меня.
Тщеславие, тиран, проклятый и бездушный,
Чьей воле лучшие из нас — и те послушны!
Безжалостная честь, палач моей мечты,
Как много слез пролить меня заставишь ты!
Инфанта.
Поверь, уладится их ссора непременно.
Мгновенно гаснет то, что вспыхнуло мгновенно.
Наделан шум такой раздором двух отцов,
Что должен их унять король в конце концов.
К тому же, чтобы страх и скорбь твою развеять,
Я невозможное сама решусь содеять.
Химена.
Идти не может речь о примиренье тут.
Ни просьба, ни приказ вражду не пресекут:
Не забывается смертельная обида;
Не исцелен недуг, залеченный для вида.
Коль ненависть живет в сердечной глубине,
Ее огонь незрим, но жжет сильней вдвойне.
Инфанта.
Когда с Хименою в закон Родриго вступит,
Их счастье ненависть родителей притупит,
Над злобой верх возьмет взаимная любовь,
И узы прочные два дома свяжут вновь.
Химена.
Хоть и сладка мечта, не верится в нее мне:
Сколь дон Диего горд и крут отец — я помню.
Мне слез не удержать, как я их ни стыжусь.
О прошлом я скорблю, грядущего страшусь.
Инфанта.
Ужель тебя страшить способен старец хворый?
Химена.
Родриго храбр.
Инфанта.
Но он в года войдет не скоро.
Химена.
Кто смелым родился, тот с юных лет смельчак.
Инфанта.
Опасен быть тебе не может он никак.
Внять голосу любви твой милый не преминет:
Два слова скажешь ты — и гнев его остынет.
Химена.
Не вняв мне, ранит он меня еще больней,
А вняв, кем прослывет во мнении людей?
Он, дворянин, и вдруг не мстит за оскорбленье?
Уступит он иль нет сердечному влеченью,
Мне только скорбь иль стыд и больше ничего
Сулят как преданность, так и отказ его.
Инфанта.
В Химене чересчур высокий дух гнездится,
Чтоб низменная мысль могла у ней родиться.
Но коль, пока врагов не примирят вполне,
Родриго прикажу я состоять при мне,
Чтоб необдуманных не принял он решений,
Не возымеешь ты ревнивых опасений?
Химена.
Свободна буду я от всех тревог тогда.
Те же и паж.
Инфанта.
Сыщи Родриго, паж, и приведи сюда.
Паж.
Он с графом Гормасом…
Химена.
О боже, как мне худо!
Инфанта.
Ну, договаривай!
Паж.
Сейчас ушли отсюда.
Химена.
Вдвоем?
Паж.
Вдвоем, и спор вели между собой.
Химена.
Наш разговор прервем: они вступили в бой.
Простите, что уйти придется мне поспешно.
Химена и паж уходят.
Инфанта, Леонор.
Инфанта.
Как я восхищена и как я безутешна!
Как я о ней скорблю, как восторгаюсь им!
Сменился краткий мир во мне огнем былым.
То, что влюбленного грозит рассорить с милой,
Надежду и тоску опять в меня вселило,
И сколь в несчастье им ни сострадаю я,
А тайной радости полна душа моя.
Леонор.
Ужели твердости у вас настолько мало,
Что страсть постыдная мгновенно вас объяла?
Инфанта.
Остерегись ее постыдной называть.
Коль скоро мной она вольна повелевать,
Почтительна будь с ней, владычицей моею.
С собой борясь, я все ж питать надежду смею,
И вновь все существо мое устремлено
К блаженству, что другой уже не суждено.
Леонор.
Итак, утратили вы вашу стойкость разом,
И чувство обуздать не смог холодный разум?
Инфанта.
Кто внемлет разуму, когда разлит в крови
Всепобеждающий, волшебный яд любви?
Коль скоро хворь свою больной благословляет,
Насильно он себя лечить не позволяет.
Леонор.
Вам дорог ваш недуг, прельщает вас мечта,
Но вы же все равно Родриго не чета.
Инфанта.
Да, и лишь потому я забываю это,
Что в лести у любви, увы, соперниц нету.
Мне верить хочется, что, коль погибнет граф,
Родриго же назад вернется жив и здрав,
Я право обрету любить его открыто:
Все может тот, кем враг сражен столь знаменитый.
Я вижу, волю дав мечтаниям своим,
Как царства целые склоняются пред ним,
И льстивая любовь живописать мне рада,
Как всходит он на трон поверженной Гранады,
Край мавров под руку свою навек берет,
На гордый Арагон войска ведет в поход,
Над Португалией свое возносит знамя
И к знойной Африке плывет, чтоб за морями
Вновь кровью оросить лавровый свой венок.
Да, нынче победив, затмит в свой час и срок
Собой Родриго всех, кого венчала слава,
И ровню в нем любить тогда снищу я право.
Леонор.
Высоко же вы с ним в мечтаньях занеслись!
А вдруг противники без боя разошлись?
Инфанта.
Нет, граф нанес отцу Родриго оскорбленье,
Они ушли вдвоем — какие ж тут сомненья?
Леонор.
Допустим, будет бой, но где порука в том,
Что станет ровнею Родриго вам потом?
Инфанта.
Я брежу. Страсть моя рассудку прекословит.
Ты видишь, сколько бед она мне уготовит.
Идем, утешь меня и будь поддержкой мне,
Чтоб не осталась я с тоской наедине.
Уходят.
Дон Фердинанд, дон Ариас, дон Санчо.
Дон Фердинанд.
Так, значит, граф не смог перебороть тщеславье?
Ужель он думает, простить его я вправе?
Дон Ариас.
Я увещал его от вашего лица,
Но так и не сломил упорство гордеца.
Дон Фердинанд.
О небо правое, противиться доколе
Намерен подданный моей монаршей воле?
Им дон Диего был сначала оскорблен,
Теперь при всем дворе со мною спорит он.
Хоть воина я в нем ценю и полководца,
А все же, видно, спесь мне сбить с него придется.
Будь он сам бог войны иль доблесть во плоти,
От наказания кичливцу не уйти.
Граф в дерзости своей все перешел границы,
Я долго ожидал, что мне он подчинится,
Но раз упорствовать желательно ему,
Вы сей же час его отправите в тюрьму.
Дон Санчо.
Разумно ли спешить со взятием под стражу?
Граф ссорой распален и пребывает в раже,
Но, успокоившись, смирится, может быть.
Кто горд, того не вдруг заставишь уступить:
Он знает, что не прав, но, спесью ослепленный,
Не хочет осудить проступок, им свершенный.
Дон Фердинанд.
Дон Санчо, смолкните! Я объявляю вам:
Кто за виновного, тот виноват и сам.
Дон Санчо.
Смолкаю, государь, но если вы дадите
Два слова молвить мне…
Дон Фердинанд.
Что вы сказать хотите?
Дон Санчо.
Что тот, кто славою взлелеян с давних пор,
Идти с повинною считает за позор,
Который честь его навеки опорочит, —
И лишь поэтому уняться граф не хочет.
Чрезмерно строгим он считает ваш приказ:
Унизиться ему всех кар страшней в сто раз.
Велите же бойцу, вспоенному отвагой,
Обиду искупить на поединке шпагой,
А в том, что выйдет он помериться с врагом,
Любому поручусь я хоть сейчас клинком.
Дон Фердинанд.
Вы забываетесь, но, юность вашу зная,
Я вашу дерзкую горячность извиняю.
У короля полно забот совсем иных.
Обязан он радеть о подданных своих,
Подобно голове, пекущейся о теле,
И кровь я не даю им проливать без цели.
Вам не понять меня: в вас воин говорит,
Тогда как мне мой долг монархом быть велит.
Граф, повинившись, пасть не может в общем мненье:
Покорность королю отнюдь не униженье.
К тому же здесь задет я сам: он оскорбил
Того, кому мой сын доверен мною был,
И, выбор мой дерзнув оспаривать публично,
Бросает вызов мне как государю лично.
Но нам не до него. Наш старый враг свой флот
Из десяти судов вверх по реке ведет —
Им с моря удалось войти в нее нежданно.
Дон Ариас.
Вы с маврами войну вели так неустанно,
Ваш меч их повергал так много раз во прах,
Что вновь на вас напасть им не позволит страх.
Дон Фердинанд.
Не примирятся с тем они в своей гордыне,
Что Андалусия — мое владенье ныне.
Принадлежала им она в былые дни,
И зависть не питать не могут к нам они.
Лишь из-за этого столицею Кастильи
Я десять лет назад решил избрать Севилью —
Отсюда при нужде быстрей я дать могу
Решительный отпор коварному врагу.
Дон Ариас.
Достаточно голов неверные сложили,
Чтоб больше не питать сомнений в вашей силе.
Не след бояться нам.
Дон Фердинанд.
Но и дремать не след.
Беспечность глупая — источник многих бед.
Судам противника, как это знать должны вы,
Дойти до города нетрудно в час прилива,
И все-таки. Пока опасность не ясна,
Тревога поднята быть нами не должна:
Коль ночью всполошим мы без толку столицу,
Страх перед маврами во все сердца вселится.
Двойной охраною Севилью окружить!
Дон Ариас уходит.
Дон Фердинанд, дон Санчо, дон Алонсо.
Дон Алонсо (дону Фердинанду).
Несчастье! Приказал граф Гормас долго жить.
Стыд дон Диего смыл с себя рукою сына.
Дон Фердинанд.
Я знал, что будет мстить обиженный безвинно,
И сделал все, чтоб кровь не дать пролить врагам.
Дон Алонсо.
Химена к вам спешит, чтоб к вашим пасть ногам
И со слезами вас молить о воздаянье.
Дон Фердинанд.
К ее утрате я исполнен состраданья,
Но граф, которого постигла нынче месть,
Наказан поделом за дерзость и за спесь.
И все же, хоть не зря судьба к нему сурова,
Военачальника мне жаль терять такого.
Он в дни войны не раз спасал страну мою,
Лил, жизни не щадя, кровь за меня в бою,
И, как ни осуждай его высокомерье,
Нельзя не сознавать: слабее стал теперь я.
Те же и дон Диего, Химена и дон Ариас.
Химена.
Возмездья, государь!
Дон Диего.
Мне умоляю внять!
Химена.
Лежу у ваших ног.
Дон Диего.
Дозвольте их обнять!
Химена.
Я требую суда!
Дон Диего.
Я — права на защиту!
Химена.
Воздайте наглецу, что дерзок неприкрыто:
Им тот убит, кто был опорою для вас;
Им мой отец сражен!
Дон Диего.
Честь своего он спас.
Химена.
Обязан покарать виновного властитель.
Дон Диего.
Виновным признан быть не может правый мститель.
Дон Фердинанд.
Прошу вас встать и речь вести по-одному.
Химена! Ваша скорбь мне внятна потому,
Что сердце у меня полно печали тоже.
(Дону Диего.)
Ей не мешайте — вам я слово дам чуть позже.
Химена.
Отец мой мертв, и мне увидеть довелось,
Как из груди его, что сталь прошла насквозь,
Хлестала кровь, та кровь, которая, как пламя,
Слепила недругов, вступавших в битву с вами;
Которая кипит еще сейчас, гневясь
На то, что не за вас сегодня пролилась;
Которою, хоть вид ее и смерти страшен,
Двор вашего дворца Родриго был окрашен.
Туда я кинулась, бледнея и стеня.
Граф не дышал уже. Прошу простить меня:
Немею я от слез, струящихся волною.
Мои рыдания доскажут остальное.
Дон Фердинанд.
Мужайся, дочь моя, и знай, что твой король
Тем станет для тебя, чем был отец дотоль.
Химена.
Отрадна в скорби честь безмерная такая…
Так вот, он не дышал, когда пришла туда я.
Ни звука из груди не слышалось немой,
Но кровью на песке был долг написан мой.
Граф уст не разжимал, но вопияла рана:
О мщенье мне твердил он ею неустанно,
Чтоб я передала, что слышала в тот миг,
Вам, справедливейший из всех земных владык.
Ужель вы, государь, потерпите и дале,
Чтоб на глазах у вас бесчинство совершали,
Чтоб безнаказанно любой преступный меч
Мог дни достойнейших из ваших слуг пресечь,
Чтоб молодой наглец смел в их крови омыться,
Их славу отрицать, над памятью глумиться?
Кто впредь отважится поддерживать ваш трон,
Коль храбрый мой отец не будет отомщен?
Итак, он пал, и вас молю я: отомстите!
Не я в утехе — вы нуждаетесь в защите:
Не видела бойца смелей земная твердь.
Пусть кровь искупит кровь, и смерть оплатит смерть.
Пусть жертвою — не мне, не мести и не злобе,
Но вашему венцу, престолу и особе
И во спасение державы вашей всей
Падет кичащийся жестокостью злодей!
Дон Фердинанд.
Что, дон Диего, вы нам скажете?
Дон Диего.
Скажу я,
Что счастье — умереть, утратив мощь былую,
И что несчастен тот, кто слишком долго жил,
Но все еще живет, хотя лишился сил.
Я, славу ратными трудами приобретший,
Я, смлада об руку рука с победой шедший,
За оскорбление воздать мечом не смог,
Затем что не ушел из жизни в должный срок.
На то, на что враги в бою бы не решились,
Чего бы Арагон с Гранадой устрашились,
На что бы ни один завистник не рискнул,
Средь вашего двора спесивец граф дерзнул,
Обидясь выбором, который сделан вами,
И ведая, что стал я немощен с годами.
И эта длань, что вам служила столько раз,
И эта кровь, что лил я щедро ради вас,
И эта голова, что в битвах поседела, —
Все это от стыда в земле бы уж хладело,
Не будь достойный сын дарован небом мне
На благо и отцу, и трону, и стране.
Он заменил меня, и граф убит на месте.
Он наше имя спас и снял с него бесчестье.
Коль кару заслужил своей отвагой тот,
Кто за пощечину ударом воздает,
Лишь я подвергнут ей быть должен безусловно:
В ответе голова там, где рука виновна.
Есть преступленье тут иль нет, вина — моя:
Мой сын рукою был, а головою — я.
Убийцей назвала Родриго зря Химена:
Будь силы, им бы стал я сам всенепременно.
Снимите голову — уже дряхла она,
Рука же будет вам еще не раз нужна.
Коль это принесет Химене утешенье,
Казните — подчинюсь я вашему решенью
И за суровость вас не стану укорять:
Коль скоро честь жива, не страшно умирать.
Дон Фердинанд.
Непозволительна поспешность в деле этом,
И быть оно должно рассмотрено советом.
Дон Санчо! Проводить Химену вам пора.
Пусть слово честное не покидать двора
Мне дон Диего даст. Судим Родриго будет.
Химена.
Убийцу не щадить есть долг того, кто судит.
Дон Фердинанд.
Химена! Отдохни хотя бы час-другой.
Химена.
Лишь множит скорбь мою бездейственный покой.
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Дон Родриго, Эльвира.
Эльвира.
Родриго? Здесь? Зачем рискуешь ты напрасно?
Дон Родриго.
Я приведен сюда судьбой своей злосчастной.
Эльвира.
Ты спесью ослеплен, коль скоро входишь в дом,
Куда принесена беда твоим клинком,
Где бродит до сих пор, грозя убийце местью,
Тень графа.
Дон Родриго.
Будь он жив, я б умер от бесчестья.
Чтоб смыть с себя позор, пролить пришлось мне кровь.
Эльвира.
И ты, ища приют, являешься под кров
Того, чьи дни пресек? Да ты ума лишился!
Дон Родриго.
Неправда! Я предстать перед судьей решился.
Пусть не дивит тебя мое вторженье к вам:
Я взял чужую жизнь, взамен свою отдам.
Любовь — вот мой судья. Навлек я гнев Химены,
И буду милою наказан непременно,
И небо восхвалю, сходя в небытие,
За приговор из уст и смерть из рук ее.
Эльвира.
Беги и не стремись добиться с ней свиданья.
Дай время первому остыть негодованью
И первым приступам отчаянья пройти,
Дабы до крайности ее не довести.
Дон Родриго.
Нет, нет, Химене я нанес удар столь тяжкий,
Что кару понести обязан без оттяжки,
И гнев удвою в ней, чтоб умереть сейчас, —
Так лучше, чем страдать от смертных мук сто раз.
Эльвира.
Слезами во дворце теперь она исходит
И не одна домой придет: ее проводят.
Родриго! Удались, покуда время есть.
Что скажут, если ты застигнут будешь здесь,
И как Химене быть, коль пустят слух нелестный,
Что дочь убитого с убийцей в дружбе тесной?..
Нет, поздно — вот она. Скорей — иль всем беда!
Честь милой пощади и спрячься вон туда!
Дон Родриго прячется.
Эльвира, дон Санчо, Химена.
Дон Санчо.
Да, гнев законен ваш и пени справедливы:
За кровь отцовскую сполна воздать должны вы,
И не затем к вам речь обращена моя,
Что вас хочу смягчить или утешить я.
Но коль дадите вы на то соизволенье,
Мой меч виновного казнит за преступленье,
За вашего отца любовь моя отмстит.
Лишь слово молвите — и будет враг убит.
Химена.
Не надо.
Дон Санчо.
Почему?
Химена.
Я мстить сама не смею:
Мне обещал король предать суду злодея.
Дон Санчо.
Так правосудие медлительно у нас,
Что ускользнуть легко преступнику подчас,
Из-за чего уже немало слез пролито.
Дозвольте рыцарю на вашу встать защиту!
Короче и стократ надежней этот путь.
Химена.
Коль мне придется им пойти когда-нибудь
И не остынет в вас запальчивость былая,
За графа отомстить вам поручу сама я.
Дон Санчо.
Верх счастья для меня подобный ваш ответ,
И удаляюсь я, надеждою согрет.
(Уходит.)
Эльвира, Химена.
Химена.
Остались мы одни, и наконец могу я
Сказать тебе о том, как мучусь и тоскую,
Издать свободно вздох, подавленный дотоль,
Раскрыть перед тобой всю скорбь свою и боль.
Погиб родитель мой, столь грозный в дни былые.
Родриго он сражен, хоть дрался тот впервые.
Струитесь, реки слез! Пылай, чело, в огне!
Одна из половин души была во мне
Умерщвлена другой, и я должна за это
Ту, что еще цела, призвать теперь к ответу.
Эльвира.
Да успокойся же, Химена!
Химена.
Как и где
Покой я обрести могу в такой беде;
Чем муки утолю, коль у меня нет силы
Питать вражду к руке, что мне их причинила;
И в чем уж так грешна пред небом всеблагим,
Что мстить должна за зло, хоть мной злодей любим?
Эльвира.
Как! Графа он убил и все ж любим тобою?
Химена.
Эльвира! Не люблю — боготворю его я.
Бой с ненавистью страсть ведет в груди моей,
И кровный враг мне всех по-прежнему милей.
Хоть в сердце ни тоска, ни гнев не охладели,
Родриго с графом там сражается доселе —
То выпад сделает, то совершит отход,
То лишь парирует, то снова верх берет.
Но сколь смятенье чувств меня ни полнит болью,
Оно лишь сердце рвет, но не колеблет волю,
И сколь моя любовь ни властна надо мной,
Останусь долгу я верна любой ценой
И голосу его всегда послушна буду.
Родриго дорог мне, я с ним душою всюду,
Я скорбь его делю, но помню, честь храня,
Кто я и чей клинок отца лишил меня.
Эльвира.
И ты стремишься мстить?
Химена.
Жестокое стремленье,
Судьбы жестокое, но правое веленье!
Суда я требую над милым, хоть страшусь,
Что жизни и сама, коль он умрет, лишусь.
Эльвира.
Химена! Откажись от мести безоглядной.
Не возводи ее в закон столь беспощадный.
Химена.
Как! Чуть ли не при мне родитель мой сражен,
И дочерью своей не будет отомщен;
И, ярость заглушив любовными мечтами,
Я ограничусь лишь бессильными слезами,
И подло примирюсь с желанным мне врагом,
И льстивой страсти честь дам задушить тайком?
Эльвира.
Поверь; тебе простят, коль будешь с меньшим пылом
Ты требовать суда над собственным же милым.
Довольно сделано тобой и без того:
Внял государь тебе. Не торопи его.
В ожесточенье знать предел и меру надо.
Химена.
Я честь свою сгублю, коль дам врагу пощаду.
Как ни умеет страсть сбивать с пути людей,
Высокая душа нейдет на сделку с ней.
Эльвира.
Но ведь любим тобой Родриго и доселе?
Химена.
Да.
Эльвира.
Так к какой же ты идти решила цели?
Химена.
К одной — исполнить долг, врага на казнь обречь,
Вернуть себе покой и в гроб с любимым лечь.
Те же и дон Родриго.
Дон Родриго.
Чем обрекать меня на казнь во имя чести,
Сама мне сделай честь убить меня на месте.
Химена.
Эльвира, что это? Не верю я глазам!
Родриго у меня! Прийти дерзнул он к нам!
Дон Родриго.
Пролей же кровь мою и насладись смелее
Своим отмщением и гибелью моею.
Химена.
Прочь!
Дон Родриго.
Задержись!
Химена.
Нет сил.
Дон Родриго.
Лишь миг мне дать молю!
Химена.
Уйди, иль я умру!
Дон Родриго.
Речь выслушай мою,
И мне ответь мечом, в ножнах моих сокрытым…
Химена.
И кровью моего отца еще залитым.
Дон Родриго.
Химена!..
Химена.
Спрячь клинок: он мне упрек немой
За то, что ты живешь и мертв родитель мой.
Дон Родриго.
Нет, на него гляди, дабы свой гнев пришпорить,
Решимость укрепить и казнь мою ускорить.
Химена.
Но кровь моя на нем.
Дон Родриго.
Нетрудно смыть ее —
Лишь обагри в моей стальное лезвие.
Химена.
На то оружие, каким убит родитель,
Ты принуждаешь дочь теперь взирать, мучитель!
Оно мне застит свет. Убрать его изволь.
Ты просишь выслушать, а причиняешь боль.
Дон Родриго.
Я подчинюсь тебе, но только в упованье,
Что ты сама прервешь мое существованье:
Ведь о содеянном трусливо сожалеть,
Как ни люблю тебя, не стану я и впредь.
Миг непредвиденной утраты равновесья
И моему отцу и мне принес бесчестье.
Стерпеть пощечину не может тот, кто смел,
И долг мне покарать обидчика велел.
Воздал я за себя и за отца седого.
Коль будет в том нужда, так поступлю и снова.
Но знай: на этот шаг не вдруг решился я —
С моею честью бой вела любовь моя.
А что она сильна — не может быть сомненья,
Раз я ее с трудом не предпочел отмщенью,
И больше, чем позор, твой гнев меня страшил,
И мнилось мне, что я с решеньем поспешил.
Себя я обвинял в гневливости чрезмерной,
И верх твоя краса в борьбе взяла б наверно,
Когда б не мысль, что я, утратив честь свою,
Тебя достоин быть навек перестаю;
Что ненавистью та, кем я любим за смелость,
За трусость тотчас же ко мне бы загорелась;
Что не должна любовь во мне возобладать,
Коль скоро я хочу твой выбор оправдать.
Я повторю: как мне ни тяжки речи эти,
И буду повторять, пока живу на свете,
Что вынужден тебе был рану нанести,
Чтоб заслужить тебя и честь свою спасти.
Но, чести и отцу отдав свой долг законный,
Обязан и тебе его отдать влюбленный.
Возьми же кровь мою — явился я сюда,
Чтоб выполнить свой долг, как выполнял всегда.
Я знаю: смерть отца ты мне простить не властна,
И в жертву принести себя желаю страстно:
Пусть за родителя прольется твоего
Кровь и того, кто горд, что пролил кровь его.
Чтоб сразу их пресечь, бесцельный спор прерви
И, честь свою блюдя, Родриго умертви.
Химена.
Нет, чести больше в том, чтоб был ты жив и дале
И даже злейшие враги мне сострадали:
Ведь возносить до звезд меня придется им,
Коль я тебя сгублю, хоть мною ты любим.
Прочь! Не хочу смотреть на то, что сердцу мило
И что мне потерять судьба навек судила.
Из дома моего уйди под кровом тьмы,
Чтоб не узнал никто, что вместе были мы.
Лишь в случае одном опасно мне злословье —
Коль скажут, что с тобой тайком встречалась вновь я.
Не делай честь мою мишенью клеветы.
Дон Родриго.
Убей меня!
Химена.
Уйди!
Дон Родриго.
На что ж решилась ты?
Химена.
Хоть гнев не заглушил во мне любовь былую,
Чтоб за отца отмстить, все, что могу, свершу я,
Но было б для меня отраднее всего,
Когда бы не могла свершить я ничего.
Дон Родриго.
О чудо, что творит любовь!
Химена.
О верх несчастья!
Дон Родриго.
Какою спор отцов стал для детей напастью!
Химена.
Родриго! Кто бы ждал…
Дон Родриго.
Химена! Кто б предрек…
Химена.
Что лишь поманит нас надеждой сладкой рок!
Дон Родриго.
И что корабль ее у входа в порт желанный
С такою быстротой потопит шторм нежданный!
Нет, лучше уж сама убей меня мечом.
Химена.
Я — обвинитель твой, но мне ль быть палачом?
Мне ль браться за клинок, хоть и склонил ты выю?
Я казни требую, казнят же пусть другие.
С тобой не смертный бой, а тяжбу я веду.
Не расправляюсь я — лишь предаю суду.
Дон Родриго.
Хоть защищать меня любовь, как прежде, тщится,
Ты в твердости со мной обязана сравниться,
А кровного врага чужой рукой губя,
Ты твердою отнюдь не выкажешь себя.
Своей рукой я сам отмстил за честь отцову,
Своей за смерть отца и ты воздай сурово.
Химена.
Меня во мрак тоски упрямством не ввергай.
Без помощи ты мстил — и мне не помогай.
Как ты, безжалостный, все сделаю одна я
И, славою с тобой делиться не желая,
Не стану, чтоб тебе за кровь отца воздать,
Твое отчаянье иль страсть на помощь звать.
Дон Родриго.
Неумолимая, как ты ожесточилась!
Мне окажи, молю, хотя бы эту милость
Подумай об отце иль о любви своей!
Из сострадания ль, из мести ль, но убей!
Пасть от твоей руки все ж менее ужасно,
Чем жить и ненависть в тебя вселять всечасно.
Химена.
Она чужда мне.
Дон Родриго.
С ней сроднись.
Химена.
Нет сил, увы!
Дон Родриго.
Ужель так мало впрямь боишься ты молвы?
Коль дорог я, твой враг, тебе и впредь пребуду,
Какие тотчас же начнутся пересуды?
Химена.
Я — враг твой, но тебе бросать упрек не вправе
За то, что не обрек себя ты на бесславье,
И, хоть безмерные мучения терплю,
Не злоблюсь на тебя, но о себе скорблю.
Я знаю, что не смыть обиды столь жестокой
Зазорно для души воистину высокой.
Ты сделал только то, что долгом почитал,
Но этим мне урок служенья долгу дал.
Меня поступок твой на верный путь направил:
Мстя за отца, себя ты от стыда избавил,
И я последую примеру твоему —
С себя пятно стыда, мстя за отца, сниму.
Мое несчастье в том, что ты его губитель.
Когда б другим в бою сражен был мой родитель,
Стать для меня могло б свидание с тобой
Опорой в бедствии, ниспосланном судьбой,
И не душила б скорбь меня с такою силой,
Когда б своей рукой утер мне слезы милый.
Но, потеряв отца, я и тебя лишусь,
Раз долгу предпочесть любовь не соглашусь,
И, голосу его ужасному покорна,
Готовить казнь твою намерена упорно,
Затем что и пред ней не отступлю в борьбе,
Как ни противится тому любовь к тебе.
Хоть оправдать тебя она, как прежде, тщится,
Я в твердости с тобой обязана сравниться.
Достоин стал меня ты, кровь мою пролив;
Достойна стану я тебя, тебе отмстив.
Дон Родриго.
Тогда что честь велит, то и сверши без страха.
Вот голова моя — рази клинком с размаха.
Коль в жертву принесет меня твоя рука,
Мне сладок приговор и будет смерть легка.
Неспешному суду доверив дело мести,
Ты мне прибавишь мук, себе убавишь чести.
Химена.
О боль смертельная!
Дон Родриго.
О просьб моих тщета!
Химена.
Уйди, иль гнев замкнет мне наконец уста.
Дон Родриго.
Прощай! Я побреду по жизни, смерти равной,
Пока не сможешь ты прервать мой путь бесславный.
Химена.
А я клянусь тебе лишь для того отмстить,
Чтоб свой последний вздох с тобою испустить.
Прощай, и выскользни за дверь для всех незримо.
Эльвира.
Химена! Хоть судьба порой неумолима…
Химена.
Ты докучаешь мне. Оставь меня одну —
Пускай смутит мой плач лишь мрак и тишину.
Уходят.
Дон Диего один.
Дон Диего.
Блаженство полное нам, смертным, недоступно:
Есть примесь горечи в удаче самой крупной,
И на счастливейший для человека день
Каких-нибудь забот всегда ложится тень.
Она и надо мной нависла, как над всеми:
Я радуюсь и полн тревоги в то же время.
Я видел труп врага, которым оскорблен,
И не могу найти того, кем отомщен.
Напрасно, несмотря на дряхлость и бессилье,
Я победителя ищу по всей Севилье
И, чуть не падая под ношей долгих лет,
Пытаюсь высмотреть его пропавший след.
Скрывает от меня героя ночь немая,
И не Родриго я — лишь призрак обнимаю
И, обманувшись вновь, дрожу еще сильней
От страха, что селит любовь в душе моей.
Бежал мой сын иль нет — пока еще неясно,
А графский дом силен, друзья его опасны.
Мрачит мне разум мысль о том, как много их.
Родриго иль в тюрьме, иль нет его в живых…
О небо! Суждено мне снова ошибиться,
Иль довелось-таки моей надежде сбыться?
Да, он! Сомненья нет, мне внял творец небес.
Рассеялась тоска, и прежний страх исчез.
Дон Диего, дон Родриго.
Дон Диего.
Сын! Наконец-то я с тобой дождался встречи!
Дон Родриго.
Увы!
Дон Диего.
Не отравляй мне радость скорбной речью
И дай родителю хвалу тебе воздать.
Тому, каким я был, ты доблестью под стать.
В тебе воскрес мой дух, и ты своим бесстрашьем
Сегодня сделал честь отважным предкам нашим.
Ты плоть от плоти их, ты впрямь наследник мой:
Твой первый же удар сравнял тебя со мной,
И юношей стяжал ты в тяжком испытанье
Ту славу, что обрел я за свои деянья.
Опора дней моих, что небом мне дана!
Коснись седин, чья честь тобою спасена,
Коснись лобзанием щеки отца, с которой
Своею смелостью ты смыл пятно позора.
Дон Родриго.
Отец! Заслуга здесь лишь ваша — не моя:
Произведен на свет и вскормлен вами я.
Я счастлив, что, пустив оружье в ход впервые,
У вас, кем был рожден, исторг хвалы такие.
Но если рады вы, не ставьте мне в вину,
Что выход в свой черед я чувствам дать дерзну.
Излить отчаянье дозвольте мне свободно.
Довольно вам меня увещевать бесплодно.
Не сожалею я, что в бой вступил с врагом,
Но мне верните то, что потерял я в нем.
Чтоб отомстить за вас, порвать пришлось мне с милой.
Меня моей души рука моя лишила.
Довольно слов! У вас я больше не в долгу.
Сполна я отдал вам все, что отдать могу.
Дон Диего.
Не умаляй своей победы благостыню.
Жизнь мной тебе дана, ты честь вернул мне ныне,
А так как честь — не жизнь — всего дороже нам,
Я у тебя, мой сын, в долгу теперь и сам.
Запомни: права нет на слабость у мужчины.
Возлюбленных не раз меняют, честь — едина.
Любовью тешатся, честь надо охранять.
Дон Родриго.
Что говорите вы?
Дон Диего.
То, что ты должен знать.
Дон Родриго.
Вот и возмездие за месть отцу Химены:
Меня родной отец толкает на измену!
Нет, нераздельна честь: предать любовь свою
Не лучше, чем сробеть пред недругом в бою.
Не наносите ж мне напрасно оскорбленье,
Надеясь, что свершу я клятвопреступленье.
Обета данного ненарушима связь:
Я соблюду его, и всех надежд лишась.
Химену ни вернуть, ни бросить не могу я
И призываю смерть, забвения взыскуя.
Дон Диего.
Смерть призывать тебе еще не вышел срок:
Необходим стране и трону твой клинок.
Флот мавров по реке, как стало здесь известно,
Плывет, чтоб город взять и выжечь край окрестный.
Быть может, через час уже нагрянет враг —
Благоприятствуют ему прилив и мрак.
В растерянности двор, в смятении столица.
Везде стенанья, крик, заплаканные лица.
По счастью, в этот миг, когда беда грядет,
Явились в дом ко мне друзья, числом пятьсот:
Узнав про мой позор, пришли они без зова
Сказать, что за меня отмстить мечом готовы.
Ты их опередил, но больше им с руки
В крови магометан омыть свои клинки.
Веди же смельчаков, куда вас долг направил.
Желает весь отряд, чтоб ты его возглавил.
Ты хочешь умереть? Вот в сечу и ступай —
Прекрасней смерти нет, чем пасть за отчий край.
Коль случай дан к тому судьбою благосклонной,
Погибни, чтоб спасти носителя короны,
Но лучше лаврами увенчанный вернись
И выше, чем, отмстив, вознесся, вознесись.
Бесстрашьем заслужи у короля прощенье,
Химену же принудь оставить мысль о мщенье.
Приди с победою — тебе лишь этот путь
Позволит, может быть, любимую вернуть.
Но время расточать сейчас нельзя на речи.
К походу снарядись, лети врагу навстречу,
Сразись и докажи монарху своему,
Что графа заменить сумеешь ты ему.
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Химена, Эльвира.
Химена.
Эльвира! Эта весть не выдумка пустая?
Эльвира.
Нет, должное его деяньям воздавая,
Все в городе, где страх пред недругом исчез,
Отважного бойца возносят до небес.
Позором кончилась для мавров их затея:
К нам быстро вторгся враг, бежал еще быстрее.
Победа полная и два царя в плену —
Вот как воздали мы тем, кто разжег войну.
Наш вождь не знал преград и всюду ужас сеял.
Химена.
Как! Эти чудеса Родриго сам содеял?
Эльвира.
Да, сам, и в том числе славнейшее из них —
Сломил в бою и в плен взял двух царей чужих.
Химена.
Но как же разузнать все это ты сумела?
Эльвира.
Нет места, где б хвала Родриго не гремела.
Его боготворит признательный народ
И нашим ангелом-хранителем зовет.
Химена.
А что же государь? Доволен иль гневится?
Эльвира.
Родриго не дерзнул к нему еще явиться,
Но дон Диего им отправлен поутру
Венчанных пленников доставить ко двору,
И молит короля ликующий родитель,
Чтоб удостоен был приема победитель.
Химена.
А он не ранен?
Эльвира.
Он? Насколько знаю — нет.
И не бледней: о нем тревожиться не след.
Химена.
Не след слабеть душой и забывать о чести.
Тревожусь я о нем, но более — о мести.
Не заглушить молве, трубящей про него,
Зов крови, совести и долга моего.
Молчи, любовь! Звучать здесь надо гневным стонам.
Он двух царей сломил, но мой отец сражен им,
И первым следствием его геройских дел
Стал траур — знак того, сколь горек мой удел.
Какой хвалой народ Родриго ни венчает,
А мой наряд его в злодействе уличает.
Убранство мрачное: покровы, креп, вуаль, —
В вас облекла меня его оружья сталь!
Напоминайте же мне о моем несчастье,
Чтоб мой дочерний долг возобладал над страстью:
Коль с ним в борьбе начнет она одолевать,
Пусть мужества ему ваш вид придаст опять
И от него, как щит, ее удар отводит.
Эльвира.
Умерь, Химена, пыл — сюда инфанта входит.
Те же, инфанта и Леонор.
Инфанта.
Пришла я не затем, чтоб скорбь твою целить,
А чтоб свой горький вздох с твоим рыданьем слить.
Химена.
Нет, радость общую вы лучше разделите
И небо за нее с восторгом восхвалите.
Крушиться в день такой пристало только мне.
Родриго смёл врага, грозившего стране,
Опасность устранил, нависшую над вами,
И вправе исходить теперь лишь я слезами.
Он спас отечество, он королю помог,
И меч его на скорбь меня одну обрек.
Инфанта.
Но то, что он свершил, поистине чудесно.
Химена.
Мне, к горю моему, о том уже известно.
Молва везде шумит, сколь взыскан славой он,
Хоть столь же и в любви удачей обделен.
Инфанта.
Но почему ты ей с досадой внемлешь явной?
Ведь этот юный Марс был мил тебе недавно!
Тебе все помыслы и чувства посвятил.
Кто похвалил его, тот выбор твой почтил.
Химена.
Да, расточаются хвалы ему в избытке,
Но для меня равна из них любая пытке:
Чем выше он ценим, тем боль острей моя,
Затем что мне ясней, кого теряю я.
О, что мучительней быть для влюбленной может!
Он страсть мою к нему своею славой множит,
Но над любовью долг верх все-таки возьмет,
И ждет, ей вопреки, Родриго эшафот.
Инфанта.
Вчера возвысилась ты сильно в общем мненье,
В борьбе с самой собой явив такое рвенье,
Что каждый потрясен был доблестью твоей
И сострадал тебе в любви душою всей.
Но дружеский совет я все ж подать желаю.
Химена.
Себя бы, вам не вняв, преступницей сочла я.
Инфанта.
Иное, чем вчера, сегодня долг велит.
Родриго с этих пор для нас оплот и щит,
Народа нашего надежда и отрада,
Бич мавров и родной Кастилии ограда.
Согласен сам король с молвой народной в том,
Что твой отец воскрес в Родриго молодом.
Короче, коль его погубишь ты из мести,
Все государство с ним погибнуть может вместе.
Ужели для того, чтоб за отца отмстить,
Ты дашь отечество врагам поработить?
Зачем же воздвигать на нас гоненье это,
Коль пред тобой вины отнюдь за нами нету?
Конечно, не должна идти ты под венец
С тем, чьим оружием заколот твой отец, —
Тебя я осужу, и все тебя осудят,
Лиши его любви, но пусть он жив пребудет.
Химена.
Не подобает мне быть доброю к нему.
Ни меры, ни границ нет гневу моему.
Пусть мы досель любовь друг к другу с ним питаем,
Пусть он монархом чтим, народом обожаем,
Пусть лучшие бойцы под стяг его сошлись, —
Над лаврами его взращу я кипарис.{48}
Инфанта.
Под силу лишь одним сердцам неколебимым,
Отмщая за отца, пожертвовать любимым,
Но благо общее над честью родовой
Всегда поставит тот, кто впрямь высок душой.
Довольно, коль тебя навек утратит милый:
Разрыв с тобой ему стократ страшней могилы.
От мести откажись, отечество любя!
Ведь и король, поверь, не встанет за тебя.
Химена.
Пусть так, но все равно мой долг — взывать о мщенье.
Инфанта.
Прощай, но взвесь пред тем, как бросить обвиненье,
Не гибельна ль тобой избранная стезя.
Химена.
Раз мой отец убит, мне выбирать нельзя.
Уходят.
Дон Фердинанд, дон Диего, дон Ариас, дон Родриго, дон Санчо.
Дон Фердинанд.
Наследник доблестный прославленного рода,
Преемник тех, чей меч еще в былые годы
Наш край от недругов отважно охранял
И с кем твой первый бой тебя уже сравнял!
Не сетуй, что тебе достойно не отплатят,
Всей власти короля для этого не хватит.
Врага, грозившего отечеству, разбить,
Своей рукой в моей мой скипетр укрепить
И учинить разгром коварным маврам ране,
Чем отдал я приказ изготовляться к брани,
Такие подвиги столь громки, что за них
Вознаградить тебя превыше сил моих.
Но это сделано плененными царями,
Что Сидом нарекли тебя в беседе с нами,
А по-арабски Сид — владыка, господин.
Вот этим именем впредь и зовись один.
Будь Сидом, чтоб звучал твой титул как «победа»,
Чтоб в трепет приводил Гранаду и Толедо,
Чтоб возвещал всем тем, кем чтима власть моя,
Что ты свершил и сколь тебе обязан я.
Дон Родриго.
Простите, коль меня смущение объяло,
Но так отозвались вы о заслуге малой,
Что краской, государь, лицо мне залила
Не в меру лестная и щедрая хвала.
Как каждый подданный, всегда я жил в сознанье
Того, что кровь моя есть ваше достоянье
И что, отдав за вас ее в бою с врагом,
Я только выполню свой долг пред королем.
Дон Фердинанд.
Не всякий, кто моим считается слугою,
Являет, мне служа, бесстрашие такое,
И должен человек быть беззаветно смел,
Чтоб столь неслыханный успех стяжать в удел.
Итак, хвалам внимай без лишнего стесненья
И расскажи о том, как выиграл сраженье.
Дон Родриго.
Известно вам, что в миг, когда враждебный флот
Поверг в смятение и трепет весь народ,
Друзья пришли к отцу, и я, хоть был в печали,
Позволил, чтоб вождем они меня избрали.
Простите, государь, мне этот дерзкий шаг.
Согласья я спросить у вас не мог никак:
Опасность все росла, отряд готов был к бою,
А во дворец идя, я рисковал собою
И потому решил, что голову свою,
Уж коль ее терять, сложу за вас в бою.
Дон Фердинанд.
Хотя и поспешил ты с местью незаконной,
Ходатай за тебя — наш край, тобой спасенный.
Ты мной прощен и верь, что для Химены впредь
Могу я сделать лишь одно — ее жалеть.
Но продолжай.
Дон Родриго.
Отряд повел я беглым шагом.
Горя отвагой, шло пятьсот бойцов за стягом.
Когда ж достиг реки я с ними через час,
Число их возросло, по крайности, в шесть раз:
Увидев, сколь они исполнены бесстрашьем,
Кто оробел — и тот примкнул к шеренгам нашим.
Две трети воинства я спрятал на судах,
Что там у берега качались на волнах;
Все ж прочие — а к ним подмога поспевала
И нетерпение в них пыл подогревало —
Безмолвно залегли и мавров стали ждать,
Погожей полночи вдыхая благодать.
Чтоб обмануть врага спокойствием притворным,
Голов не поднимать велел я и дозорным,
Стараясь делать вид, что был приказ любой,
Который отдал я, от вас получен мной.
Но вот при свете звезд увидели в ночи мы,
Что тридцать кораблей приливом к нам гонимы
И что сейчас туда, где наши боя ждут,
И море и враги вплотную подойдут.
Мы недругам даем пройти, их не тревожа:
Не видно ни души в порту, на стенах — тоже,
И мавры, тишиной введенные в обман,
Считают, что врасплох застигли христиан,
Бросают якоря, галеры покидают
И, на берег сойдя, в засаду попадают.
Тут вскакиваем мы, и, смерть суля врагам,
Тысячеустый клич взлетает к небесам.
С судов нам вторят те, кто мной попрятан в трюмы,
Теряют голову неверные от шума,
Не кончив высадки; кидаются назад
И бой проигранным, хоть он не начат, мнят.
Шли на грабеж они — и на войну попали.
К реке и по реке мы их тесним все дале,
Их кровь ручьями льем и трупы громоздим,
Сомкнуть свои ряды не позволяя им.
Но беглецов цари остановить сумели,
И африканцы страх в себе преодолели:
Так стыдно стало им без боя погибать,
Что смелость эта мысль вдохнула в них опять.
Кривые сабли их во тьме свистят и блещут.
Кровь их и наша кровь одним потоком хлещет.
На вражеских судах, на суше, на воде —
Везде идет резня и смерть царит везде.
О, сколько образцов отваги беззаветной
От славы и молвы скрыл сумрак предрассветный,
Где, различая лишь свой собственный клинок,
Попал он в цель иль нет — никто решить не мог!
Я всюду поспевать, всех ободрить старался,
Шел впереди одних, с другими рядом дрался,
Прибывших вновь равнял, в сражение вводил
И до восхода сам не знал, кто победил.
Но вот разгром врагу денница возвестила.
Увидев, что спешат все новые к нам силы,
Арабы поняли: не взять им верх в бою,
И пыл сменила в них боязнь за жизнь свою.
К судам они бегут в смятении великом,
Канаты прочные с истошным рубят криком
И так торопятся отплыть, что смертный страх
Подумать не дает им о своих царях.
Забыли долг они, его не внемлют зову.
Прилив принес их к нам, отлив уносит снова,
Меж тем как два царя и горстка смельчаков,
Врубясь в наш строй и там попав в кольцо клинков,
Взять с нас за жизнь свою побольше цену тщатся.
Напрасно силюсь я уговорить их сдаться —
В ответ лишь лязг мечей да звон щитов стальных.
Но видя, что упал последний воин их,
Цари бессмысленно упорствовать кончают,
Зовут вождя врагов и сабли мне вручают.
Шлю к вам я пленников, уводит их конвой,
И за отсутствием бойцов стихает бой.
Так доблесть ваших слуг, чья кровь за вас пролита…
Те же и дон Алонсо.
Дон Алонсо.
Химена, государь, пришла просить защиты.
Дон Фердинанд.
Долг не ко времени! Докучливая весть!
(Дону Родриго.)
Ступай! Не следует вам с ней встречаться здесь;
Затем и вынужден тебя не чтить, а гнать я,
Но на прощание приди в мои объятья.
Дон Родриго уходит.
Дон Диего.
Он люб ей, хоть она ему по долгу враг.
Дон Фердинанд.
Слыхал, но погляжу, так это иль не так.
Примите скорбный вид.
Те же и Химена.
Дон Фердинанд.
Возрадуйтесь, Химена:
Чего желали вы, то и сбылось мгновенно.
От наших недругов страну Родриго спас,
Но от полученных им ран при мне угас.
Восславьте небеса: они за вас воздали.
(Дону Диего.)
Как щеки у нее смертельно бледны стали!
Дон Диего.
Ей дурно, государь, а это знак того,
Что любит не слабей, чем встарь, она его.
К ней в душу заглянуть дало вам горе случай,
И убедились вы, сколь страсть Химены жгуча.
Химена.
Родриго мертв?
Дон Фердинанд.
Нет, нет, он цел и невредим.
Ты обожаема все так же пылко им,
И болью пусть тебя не полнит состраданье.
Химена.
Не только боль лишать способна нас сознанья:
Избыток радости порою так велик,
Что можем мы сомлеть и от нее на миг.
Дон Фердинанд.
Ты не разубедишь нас этими речами.
Как сильно страждешь ты, мы наблюдали сами.
Химена.
Что ж, множьте бед моих число еще одной.
Да, от страданий был здесь обморок со мной.
Перенести удар мне недостало силы:
Смерть от обидчика возмездье отводила —
Ведь если б в битве он нашел себе конец,
Неотомщенным бы остался мой отец.
Умри Родриго так, мне было бы обидно.
Он должен жизнь отдать не славно, но постыдно,
Не заслужив венок, но претерпев позор,
Не встретив грудью меч, но легши под топор,
Не пав в бою, но казнь приняв за преступленье
И унося с собой всеобщее презренье.
Почетно голову за край родной сложить:
Кто умер за него, тот вечно будет жить.
Меня отнюдь успех Родриго не смущает:
Стране вернул он мир, мне — жертву возвращает,
Которая теперь, когда нет равных ей
И лавры обвились вокруг ее кудрей,
Достойна, чтоб ее, овеянную славой,
Отцовским манам{49} я заклать имела право…
Нет, праздной и пустой надеждой тешусь я.
Родриго не страшна ничуть вражда моя.
Чем слезы сироты беспомощной опасны
Тому, кто силу взял в стране, что вам подвластна?
Все встанут за него, коль скоро вам он мил.
Он сломит и меня, как недругов сломил,
И с захлебнувшимся их кровью правосудьем
Мы лишь трофеями в его триумфе будем,
И силой повлечет меня, презрев закон,
Меж пленных двух царей за колесницей он.
Дон Фердинанд.
Чрезмерен, дочь моя, порыв твоей досады.
Тому, кто суд вершит, все трезво взвесить надо.
Да, твой отец убит, но по своей вине,
И приговор смягчить велит законность мне.
Не преждевременно корить должна меня ты,
А помыслы свои проверить непредвзято:
Родриго в них царит. Так будь же рада знать,
Что у тебя его не склонен я отнять.
Химена.
Его? Кого вовек не перестану клясть я?
Врага, лишившего меня отца и счастья?
Не велика ж цена моим мольбам у вас,
Коль рада быть должна я, получив отказ!
Но если глухи вы к слезам, что мной пролиты,
Дозвольте мне призвать оружье на защиту.
Родриго на меня клинком навлек беду,
И счеты в свой черед я с ним клинком сведу.
Всем вашим рыцарям я вот что предлагаю:
Собою заплачу за голову врага я,
И тот, от чьей руки обидчик мой падет,
Незамедлительно со мной к венцу пойдет.
Пусть, государь, дадут повсюду знать об этом.
Дон Фердинанд.
Обычай сей, хоть он восходит к давним летам,
Не раз вместо того, чтобы карать вину,
Лишал отважнейших защитников страну,
А иногда и так из-за него бывало,
Что зло над правотой, увы, торжествовало.
Нет, вызов твой принять Родриго я не дам:
Им рисковать нельзя — он слишком нужен нам,
И смыта, в чем бы он ни провинился ране,
С него вина врагом, бежавшим с поля брани.
Дон Диего.
Ужель обычаем, святым для всех дотоль,
В угоду одному поступится король?
Что скажет наш народ! Как возликует зависть,
Коль, с вашей помощью от вызова избавясь,
Не явится мой сын туда, где лечь костьми
Считается за честь меж храбрыми людьми!
Подобной милостью не сможет он гордиться.
Нет, пусть своих побед и впредь он не стыдится.
Был смельчаком мой сын, карая наглеца,
И должен смельчаком остаться до конца.
Дон Фердинанд.
Коль так, пусть бьется он и верх одержит в схватке.
Но одному врагу вослед придут десятки —
Награда такова, что будут вперебой
Все наши рыцари с Родриго рваться в бой.
Несправедливости такой я не дозволю,
И лишь с одним из них Родриго выйдет в поле.
Химена, выбирай, но речь со мной потом
Уже не заводи о выборе другом.
Дон Диего.
К чему запрет? Он лишь для трусов оправданье.
С Родриго драться нет ни у кого желанья.
Какой боец дерзнет тягаться в поле с ним,
Сумевшим доказать, что он непобедим?
Кто так сердит на жизнь, что рад расстаться с нею?
Кто этот удалец иль сумасброд, вернее?
Дон Санчо.
Пусть поле очертят: здесь есть такой боец.
Я — этот сумасброд, вернее, удалец.
(Химене.)
Прошу, как милости: мне биться дайте право
И не забудьте, в чем заверили меня вы.
Дон Фердинанд.
Химена, отвечай: согласна ты иль нет.
Химена.
Сдержу я слово.
Дон Фердинанд.
Бой — заутра, чуть рассвет.
Дон Диего.
Молю вас, государь: не надо промедленья.
Тот, кто душою смел, всегда готов к сраженью.
Дон Фердинанд.
Как! Битву выиграть и браться вновь за меч?
Дон Диего.
Уже набрался сил мой сын, держа к вам речь.
Дон Фердинанд.
И все ж пусть отдохнет хоть час пред схваткой новой.
Но, чтоб примера в ней не видели дурного
И чтобы показать, что в тягость, как досель,
Мне беззаконная кровавая дуэль,
Присутствием я сам ее не удостою.
(Дону Ариасу.)
Вы к поединщикам назначены судьею.
Пусть бьются, как велит им рыцарская честь.
А победителя прошу ко мне привесть.
Кто б ни был он, мое решенье неизменно:
В награду за труды получит он Химену,
И будет стать должна она ему женой.
Химена.
Суровы, государь, чрезмерно вы со мной.
Дон Фердинанд.
Зачем роптать, зачем хитрить с собой напрасно?
Ведь ты Родриговой победы жаждешь страстно.
Не спорь же с волею монарха своего.
Кто б верх ни одержал — ты выйдешь за него.
ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ
Дон Родриго, Химена.
Химена.
Родриго! Здесь — и днем! Да ты в своем уме ли?
Честь пощади мою и удались отселе.
Дон Родриго.
Я должен умереть и к вам в предсмертный час
Явился, чтоб сказать «прости» в последний раз
И чтоб в незыблемой привязанности к милой
Поклясться до того, как буду взят могилой.
Химена.
Ты должен умереть?
Дон Родриго.
И рад, что жизнь отдам,
Коль скоро это месть свершить поможет вам.
Химена.
Ты должен умереть, ты, вечный победитель?
Ужель дон Санчо впрямь столь опытный воитель?
Давно ль он так силен, а ты так слаб душой,
Что мнишь проигранным не начатый с ним бой?
Иль этой схваткой страх и на того навеян,
Кем мой отец убит и вражий флот рассеян?
Выходит, и тебе знаком порою он?
Дон Родриго.
На казнь, а не на бой идти я обречен.
Раз милая моя желает мне кончины,
Жизнь защищать свою нет у меня причины.
Я, как и прежде, смел, но сердце не велит
Мне то оберегать, что в вас вражду селит.
Последней для меня уж эта ночь была бы,
Пытайся лишь со мной расправиться арабы;
Но, за отечество и государя встав,
Я изменил бы им, взять верх неверным дав,
А мне не столь тяжел груз этой жизни бренной,
Чтоб сбрасывать его такой ценой презренной.
Теперь не надо мне страну оборонять.
Я вами осужден и казнь готов принять,
И, кто бы в палачи назначен ни был вами
(Раз недостоин я, чтоб им вы стали сами),
Не вздумаю удар смертельный отвратить:
Кто поднял меч за вас, того я должен чтить.
Мысль, что меня не он, а вы разите сталью,
Коль скоро к ней ему прибегнуть приказали,
Отрадна будет мне, и я не отобью
Удар, что милою направлен в грудь мою.
Химена.
Уж если горький долг, чье тягостное иго
Меня принудило к вражде с тобой, Родриго,
Велит, чтоб до конца ты верность соблюдал
И моему бойцу с тобою сладить дал,
То все же в толк возьми, слепец, размыслив здраво,
Что ты пожертвуешь не только жизнью — славой:
Как ею подвиг твой сейчас ни озарен,
Узнав, что ты убит, все скажут: «Побежден».
Дороже честь тебе моей любви трикраты,
Коль кровью моего отца покрыл себя ты,
Коль пренебрег, стремясь ко мне душою всей,
Надеждой сладостной назвать меня своей,
И вдруг ты честь попрать столь явно умудрился,
Что с поражением до боя примирился!
Как сердцем охладеть так быстро ты сумел?
Где смелость растерял и был ли вправду смел?
Иль оскорблять горазд ты лишь меня, коль скоро
С другими держишься без лишнего задора?
Не дважды ли убьешь отца ты моего,
Дав победить себя, хоть победил его?
Нет, смерти не ища, пока мы сводим счеты,
Дерись за честь, коль жить нет у тебя охоты.
Дон Родриго.
Мне, кем повержен граф и в битве сломлен враг,
Нет нужды убеждать людей, что я смельчак.
Их в этом уверять не склонен я бесцельно:
Всем ведомо и так, что храбр я беспредельно,
Что может все мой меч и что в подлунной есть
Одно, чем никогда не поступлюсь я, — честь.
Нет, как бы обо мне вы строго ни судили,
Я славы не лишусь, когда шагну к могиле
С таким бесстрашием, что победитель мой
Не сможет хвастаться победой надо мной,
И всякий скажет лишь: «Он обожал Химену,
И, так как для него жизнь потеряла цену,
Когда их с милою врагами сделал рок,
На пораженье он себя в бою обрек,
Считая, что свершит пред нею преступленье,
Коль помешает ей в осуществленье мщенья.
Пришлось ему за честь любовью заплатить
И пасть, дабы могла любимая отмстить:
Ведь он ценил, как все, что с ним отвагой схожи,
Дороже страсти честь и жизни страсть дороже».
Вот почему конец, что схватка мне сулит,
Умножит честь мою, отнюдь не умалит,
И докажу я, смерть приняв по доброй воле,
Что милой не служил никто верней дотоле.
Химена.
Коль так не терпится тебе в могилу лечь,
Что ты ни жизнь, ни честь не хочешь поберечь,
То вспомни, как с тобой друг в друга влюблены мы,
И бейся, чтоб не стал мне мужем нелюбимый.
Дерись, чтоб отдана тому я не была,
Кто столь же мерзок мне, сколь я ему мила.
Дам и другой совет: ступай на поле боя,
Чтоб смолк мой долг, а я склонилась пред судьбою,
И, если дорога тебе доныне я,
Восторжествуй в борьбе, где цель — рука моя.
Прощай! Краснею я за то, что насказала.
(Уходит.)
Дон Родриго.
Не страшен мне теперь грознейший враг нимало.
Сюда, Кастилия, Наварра и Леон,
Все, кто в Испании отвагой наделен!
Вступите разом в бой со мной одним, чьи силы
Так чудодейственно надежда воскресила,
И вы, пусть даже вам потерян будет счет,
Не справитесь вовек с тем, в ком она живет.
(Уходит.)
Инфанта одна.
Инфанта.
Считаться ль мне с тобой, мой сан, гнушаясь страстью
И видя преступленье в ней?
Иль покориться вам, любовь и жажда счастья,
На свой природный долг восстав душою всей?
Принцесса бедная, под чьей
Тебе отрадней будет властью?
Сравнял тебя со мной, Родриго, блеск побед,
И все же не король родил тебя на свет.
Жестокая судьба, зачем мои желанья
На честь мою идут войной
И причиняет лишь жестокие страданья
Мне столь оправданный и славный выбор мой?
О небеса, какой ценой
Я заплачу за колебанья,
Из-за которых я не знаю, как мне быть —
Открыться милому иль в сердце страсть убить!
Нет, слишком я робка, коль мыслю так смущенно
О чувстве, что в душе таю.
Пусть предназначена я лишь монарху в жены —
Родриго можно мне вручить судьбу свою:
Кто двух царей сломил в бою,
Тот удостоится короны,
И Сид, прозвание, которым он почтен,
Доказывает всем, что трон ему сужден.
Меня достоин он, но я сама не в пору
Химене отдала его,
И так досель влечет друг к другу их, что скоро
Она про смерть отца забудет своего,
И не сулят мне ничего
Ни страсть моя, ни их раздоры:
Ко мне суров, а к ним столь благосклонен рок,
Что даже он любовь в них угасить не мог.
Инфанта, Леонор.
Инфанта.
Что надобно тебе?
Леонор.
Сказать вам, сколь счастлива
Я тем, что обрести душевный мир смогли вы.
Инфанта.
Как я могла избыть смятение свое?
Леонор.
Живет надеждой страсть и чахнет без нее,
А стало быть, любовь к Родриго в вас остынет.
Вы знаете, что им Химены вызов принят.
Падет ли он, пойти ль они к венцу должны —
Надежда умерла, и вы исцелены.
Инфанта.
Ничуть!
Леонор.
Ужель у вас остались упованья?
Инфанта.
Да, все до одного — и не без основанья.
Чем бой ни кончится, последствиям его
Мне воспрепятствовать не стоит ничего:
Любовь, которая меня так злобно мучит,
Влюбленных тысячам уловок разных учит.
Леонор.
Что в силах сделать вы, когда, вам на беду,
В них даже смерть отца не разожгла вражду?
Ведь поведение Химены убеждает,
Что ненависть уже в ней не возобладает.
Дозволили ей бой с обидчиком — и вот
В защитники себе юнца она берет,
Ей руку помощи подать не призывая
Тех, чья известна всем отвага боевая.
Им, многоопытным, дон Санчо предпочтен,
Затем что в первый раз дерется нынче он
И состязание не для него такое.
Его беспомощность — залог ее покоя.
Легко понять, что бой неравный нужен ей,
Чтоб узы долга снял с нее он поскорей,
Без риска лишнего принес Родриго славу
И примириться с ним влюбленной дал по праву.
Инфанта.
Я это сознаю, но страсть смирить нет сил.
Мне, как Химене, он, неустрашимый, мил.
Что ж делать женщине, к несчастью, им плененной?
Леонор.
Припомнить, что венчан родитель ваш короной.
Не может подданный быть парою для вас.
Инфанта.
Не к подданному я лечу мечтой сейчас,
Не к нашему слуге, не к рыцарю простому.
Родриго для меня зовется по-иному:
Он — тот, чьим подвигам везде хвала гремит,
Повергший двух царей непобедимый Сид.
Все ж я себя смирю — не убоясь злословья,
Но восхищенная столь верною любовью.
Пусть даже скиптр ему — в угоду мне — вручат,
Того, что отдала, я не возьму назад;
И так как победит он в схватке несомненно,
Его из рук моих получит вновь Химена,
А ты, свидетель мук, что втайне я терплю,
Увидишь, вправду ль я любовь в себе сломлю.
(Уходит.)
Химена, Эльвира.
Химена.
Как стражду я, в каком, Эльвира, я унынье!
Лишилась всех надежд, всего боюсь отныне
И, если небеса о чем-нибудь прошу,
В своем желании раскаяться спешу.
Я, двух соперников вооружив для брани,
На горе обрекла сама себя заране:
Мне будет стоить смерть любого храбреца
Иль жизни милого, иль мести за отца.
Эльвира.
В обоих случаях твой жребий облегчится —
Ты сможешь иль отмстить, иль с милым примириться,
И что тебе судьбой ни суждено, ты все ж
Поддержишь честь свою иль мужа обретешь.
Химена.
В ком? В недруге, что люб, иль друге, мне постылом?
В том, кто расправился с моим отцом иль милым?
В обоих случаях должна я стать женой
Тому, чей меч багрян от крови, мне родной.
В обоих случаях врагом сочту его я.
Мне слаще умереть, чем ждать исхода боя.
Любовь и месть, чей яд сжигает сердце мне!
Не в силах я купить вас по такой цене,
И ты, судьба, меня обрекшая на беды!
Сегодня никому не приноси победы,
Чтоб из двоих никто не одолел врага.
Эльвира.
Не чересчур ли ты к самой себе строга?
Опять идти искать защиты у закона,
Вражду выказывать Родриго непреклонно
И гибели ему желать, его любя, —
Не пытка ль новая все это для тебя?
Пусть лучше лавры он пожнет на поле чести,
Пусть замолчать в тебе принудит голос мести,
По праву сильного твою печаль смирит
И быть счастливой с ним король тебе велит.
Химена.
Ты мнишь, он победит, и я свой гнев умерю?
Нет, слишком свят мой долг и велика потеря,
Чтоб преклонилась я, тайком судьбу хваля,
Пред правом сильного и волей короля.
Дон Санчо слаб, и пасть он может несомненно,
Но Сиду верх не взять над гордостью Химены.
Хоть сам монарх ему защитой быть готов,
Восставлю на него я тысячи врагов.
Эльвира.
Смотри, кичливая, чтоб небо в возмущенье
И впрямь не помогло тебе свершить отмщенье!
Как! С честью можешь ты теперь про месть забыть
И все же силишься Родриго погубить?
Понятно ли тебе, чем это все чревато?
Кончиной милого не воскресишь отца ты.
Ужель ты не сыта несчастием одним,
Что хочешь новое накликать вслед за ним?
Не стоишь ты, чью спесь упрямство отягчает,
Того, кого судьба тебе предназначает,
И небо нынче смерть пошлет ему в удел,
Чтоб поделом тобой дон Санчо завладел.
Химена.
Эльвира, перестань! С меня моих терзаний
Довольно без твоих зловещих предсказаний.
Я в жены не склонна достаться никому,
Удачи же хочу Родриго одному,
И дело тут не в том, что нас друг к другу тянет.
Нет, мне, коль он падет, дон Санчо мужем станет.
Страх перед браком с ним и движет мной сейчас…
Что вижу я?.. Всему конец на этот раз.
Те же и дон Санчо.
Дон Санчо.
Слагая этот меч у ваших ног смиренно…
Химена.
Хоть он еще в крови, что для меня священна?
Да как же ты посмел прийти сюда, злодей,
Отнявший у меня отраду жизни всей?
Сорви с себя, любовь, притворную личину!
Раз мой отец отмщен, таиться нет причины.
Бой этот честь мою навеки оградил,
Надежды растоптал и страсть освободил.
Дон Санчо.
Когда спокойствие вы снова…
Химена.
Смолкни, дерзкий!
Героя милого убийца богомерзкий,
Изменою его ты одолел в борьбе:
С таким бойцом, как он, не справиться тебе.
Прочь! Мне лишь вред твоя услуга причинила.
Тщась за меня отмстить, меня ты свел в могилу.
Дон Санчо.
Когда б вы вняли мне и гнев ваш не прервал…
Химена.
Ты ждал, что я внемлю твоим речам, бахвал,
И ты распишешь мне так, как тебе хотелось,
Несчастье с ним, мой грех и собственную смелость?
Те же и дон Фердинанд, дон Диего, дон Ариас и дон Алонсо.
Химена.
Дозвольте, государь, мне вам признаться в том,
Что силилась от вас я скрыть с таким трудом.
Вы знали — я люблю, но, мстя за кровь отцову,
Мне милой головой пожертвовать готова.
Вы сами видели, равно как весь ваш двор,
Что чести я служу любви наперекор.
Но вот Родриго пал, и враг его заклятый
Стал только женщиной, отчаяньем объятой.
Как раньше за отца велел мне долг воздать,
Так о возлюбленном велит теперь рыдать.
Дон Санчо погубил меня, мне помогая,
И наградить его своей рукой должна я!
Коль жалость не чужда и королям подчас,
Молю вас отменить жестокий ваш приказ.
Пусть погубитель мой себе в вознагражденье
Возьмет мое добро, но даст мне позволенье
Уйти в обитель, где могла б я до конца
Оплакивать в тиши Родриго и отца.
Дон Диего.
Вот, государь, теперь вы и дождались мига,
Когда призналась вам она в любви к Родриго.
Дон Фердинанд.
Не плачь, Химена: жив и здрав любимый твой.
Дон Санчо описал тебе неверно бой.
Дон Санчо.
Нет, государь, ее волненье с толку сбило,
Когда поведать ей хотел я, как все было.
«Не бойся, — молвил мне ее отважный друг,
Меч выбив из моих неискушенных рук. —
Уж лучше бой вничью закончить мне придется,
Чем я сражу того, кто за Химену бьется.
Но долг мой к королю зовет меня отсель,
А ты ей расскажи, чем кончилась дуэль,
И отнеси твой меч, что дарит победитель».
Когда же к ней я с ним явился, повелитель,
Она в неистовство пришла, его узрев,
И выдать страсть свою ее заставил гнев:
Решив, что милый пал, она так убивалась,
Что слово мне сказать — и то не удавалось.
Но я хоть побежден, а счастлив все равно.
Пусть мне с Хименой в брак вступить не суждено,
Я даже рад своей потере непомерной,
Раз торжество она сулит любви столь верной.
Дон Фердинанд.
Химена! Не скрывай высоких чувств своих,
Мне силясь доказать, что не питаешь их.
Твоя похвальная стыдливость неуместна:
На чести нет пятна, коль долг исполнен честно.
Родитель твой отмщен уж тем, что за него
Пыталась ты сгубить Родриго своего.
Но небо от второй тебя спасло утраты,
И думать о себе — не об отце должна ты.
Не спорь же с королем, коль скоро он решил,
Что ты пойдешь к венцу с тем, кто тебе так мил.
Те же и дон Родриго, инфанта и Леонор.
Инфанта.
Утешься и прими из рук моих, Химена,
Героя юного, чья доблесть несравненна.
Дон Родриго.
Простите, государь, что на колени пасть
Перед возлюбленной при вас велит мне страсть.
Не за добычей я сюда явился лично,
Но чтобы в дар принесть вам жизнь свою вторично,
И не сошлюсь, мне внять смиренно вас моля,
На право сильного иль волю короля.
Скажите, коль в долгу вы перед отчей тенью:
Как, госпожа, мне дать вам удовлетворенье —
Вновь тысячи врагов рассеять и смести?
С победой из конца в конец земли пройти?
Взять в одиночку стан, что недруги разбили?
Отвагою затмить героев древних былей?
Коль этим мне вину с себя удастся снять,
Все, что прикажете, готов я предпринять.
Но если так силен в вас голос мести кровной,
Что он не замолчит, покуда жив виновный,
Других на бой со мной не посылайте впредь:
Сейчас от ваших рук готов я умереть.
Непобедимого лишь вам сразить пристало —
Сил, чтоб за вас отмстить, у прочих слишком мало.
Но пусть вас примирит со мной хоть смерть моя,
Чтобы забвением наказан не был я,
И, так как мой уход из жизни вас прославит,
Пусть в вашей памяти он вечный след оставит,
Чтоб молвить вы могли, слезу тайком пролив:
«Когда б он не любил меня, он был бы жив».
Химена.
Родриго, встань!
(Дону Фердинанду.)
От вас я, государь, не скрою,
Что поздно брать назад мне сказанное мною.
Да, мне Родриго мил: любви достоин он,
А воля короля — для подданных закон;
Но как меня монарх ни властен обездолить,
Ужель он может впрямь подобный брак дозволить?
Ужели от меня столь страшной жертвы ждет
Он, справедливости защитник и оплот?
Пускай Родриго стал отечеству оградой,
Но почему же мной платить за это надо,
Чтоб я потом всю жизнь жила, себя казня
За то, что кровь отца легла и на меня?
Дон Фердинанд.
Во многих случаях узаконяет время
То, что считается сперва преступным всеми.
Родриго, победив, тебя завоевал;
Однако же, хоть он и восторжествовал,
Я мог бы повредить твоей, Химена, чести,
Будь вручена ему награда мной на месте.
Но слово данное назад я не возьму:
Женой — пусть не сейчас — должна ты стать ему.
Жди, скажем, год, чтоб дать зажить душевной ране,
А ты, Родриго, вновь готовь себя для брани.
На наших берегах ты мавров разгромил,
Расстроил ковы их и мужество сломил;
Теперь мои полки ты двинешь в их пределы,
Их земли разоришь, войска рассеешь смело.
Они не устоят пред тем, чье имя Сид,
И верь: их край тебя царем провозгласит.
Но милой и тогда будь верен непреложно.
Еще достойней стань ее, коль то возможно,
И пусть так вознесут тебя твои дела,
Чтоб в брак с тобой вступить за честь она почла.
Дон Родриго.
Чтоб трону послужить и обладать Хименой,
Чего не совершу я в дни страды военной?
Как мне с возлюбленной разлука ни трудна,
Я счастлив, что хотя б надежда мне дана.
Дон Фердинанд.
Надейся: слово я держу ненарушимо,
Ты — удалец и мил по-прежнему любимой,
А скорбь, что делала врагами вас дотоль,
В ней заглушат года, твой меч и твой король.
РАЗБОР «СИДА»{50}
Сочинение это отличается столькими достоинствами в смысле сюжета и украшено таким множеством блистательных мыслей, что большинство зрителей, ослепленных тем наслаждением, кое доставила им пьеса, не заметили в ней недостатков и безоговорочно одобрили ее. Хотя «Сид» — самая неправильная из трагедий, написанных мною в соответствии с правилами, он до сих пор остается прекраснейшей из них во мнении людей, не склонных принимать эти правила всерьез, и за полвека, что он не сходит со сцены, ни время, ни прихоти моды не умалили его успеха. Произведение мое отвечает двум основным условиям, которые, на взгляд Аристотеля, обязательны для подлинно совершенной трагедии, но чрезвычайно редко сочетаются как у древних, так и у новых писателей, причем в «Сиде» условия эти сочетаются даже неразрывней и возвышенней, чем в образцах, приводимых греческим философом. В самом деле, страсть влюбленной, которая в угоду долгу добивается гибели возлюбленного и в то же время смертельно боится ее, более неистова и пламенна, нежели чувства, обуревающие мужа и жену, мать и сына, брата и сестру;{51} высокая добродетель пылкой натуры, умеющей смирять свое влечение, не заглушая и не подавляя его в себе, чтобы торжество над ним стало особенно большим подвигом, являет собой зрелище более трогательное, возвышенное и привлекательное, чем заурядная добродетель, переходящая порой в слабость и даже в преступление, — добродетель, рамками которой древние были вынуждены ограничивать характер самых славных своих героев — царей и владык, дабы пороки и прегрешения их, оттесняющие их скромные достоинства, отвечали склонностям и стремлениям зрителей, укрепляя в последних отвращение к единоличной власти и монархии.
Родриго покорствует у меня долгу, не поступаясь любовью; Химена действует точно так же: страдания, на которые она обречена своей верностью тени отца, не властны поколебать ее решимость, и если в присутствии возлюбленного ей все-таки случается порой сделать неверный шаг, поступь ее тут же обретает былую твердость — Химена не только сознает свою ошибку, о которой она предупреждает нас, но неизменно отрекается от слов, вырвавшихся у нее при виде любимого. Нет нужды с упреком напоминать ей, сколь неприлично видеться с возлюбленным, после того как он убил отца, — она сама признает, что только этот промах и может поставить ей в вину злословие. Пусть даже в порыве страсти она уверяет Родриго, будто жаждет, чтобы все узнали, что она любит и все-таки преследует его, — это отнюдь не свидетельствует о бесповоротной ее решимости: пред лицом короля она всячески силится скрыть свою любовь. Когда Химена провожает Родриго на бой с доном Санчо и у нее вырывается ободрительное напутствие:
Восторжествуй в борьбе, где цель — рука моя, —
она не довольствуется бегством со стыда за свое признание; как только она оказывается наедине с Эльвирой, коей поверяет все свои душевные движения, и вид любимого человека перестает сковывать ее волю, Химена высказывает куда более рассудительное пожелание, равно удовлетворяющее и ее добродетель и ее любовь. Она молит небо дать поединку завершиться так,
Чтоб из двоих никто не одолел врага.
Если она и не скрывает своей склонности к Родриго из боязни достаться дону Санчо, к коему питает отвращение, то это вовсе не сводит на нет угрозу, произнесенную ею чуть раньше: в случае победы Родриго двинуть на него несметную рать, невзирая на условия дуэли и обещание короля. Даже взрыв страсти, с коей она снимает узду, решив, что Родриго убит, не мешает ей яростно отвергать условия дуэли, отдающие ее возлюбленному, и умолкает она, лишь когда король откладывает брак и тем самым позволяет ей надеяться, что со временем может возникнуть какое-либо новое препятствие для ее замужества. Мне, разумеется, известно, что молчание принято считать знаком согласия, но когда говорит государь — это не совсем так. Обычный ответ на его слова — одобрение, и единственный способ почтительно возразить ему состоит в том, чтобы промолчать, если, конечно, приказ его не надо выполнять немедленно и с этим можно повременить в законной надежде на какую-нибудь непредвиденную помеху.
Нет спора, сюжет пьесы таков, что нам следовало бы ограничиться избавлением Родриго от опасности и не доводить дело до брака с Хименой. Сид — личность историческая, и своему веку он был по душе, но нашему вряд ли приглянется, и я сожалею, что у испанского автора, хотя он растянул действие на три с лишним года, Химена все-таки соглашается выйти за Родриго. Дабы не вступать в противоречие с историей, я по необходимости туманно намекнул на возможность подобной оттяжки — это был для меня единственный способ согласить сценические условности с исторической правдой.
В обеих сценах появления Родриго у возлюбленной есть нечто такое, что нарушает эти условности: суровый долг, запрещающий Химене подобные встречи, велит ей не вступать в разговор, отказаться выслушать любимого и запереться у себя. Но да позволено будет мне вместе с одним из самых светлых умов нашего века заметить: «Их беседа оживлена такими высокими чувствами, что многие вовсе не усмотрели этого недостатка, а кто усмотрел, тот простил его». Скажу больше: почти всем хотелось, чтобы эти свидания непременно состоялись; уже на первых представлениях я заметил, что, когда злополучный влюбленный предстает перед Хименой, по залу как бы пробегает дрожь — примета обостренного любопытства: всем невтерпеж узнать, что могут герои сказать друг другу в столь горькую минуту. Аристотель указывает,{52} что «бывают нелепости, которые не надо устранять из пьесы, коль скоро есть надежда, что они понравятся зрителю; в таком случае обязанность поэта — придать им ослепительный блеск». Предоставляю публике судить, насколько я справился с этой обязанностью и оправдал ли две вышеупомянутые сцены. Отдельные тирады в первой из них подчас слишком отточены, чтобы исходить из уст людей, подавленных горем; однако, не говоря уже о том, что я лишь перефразировал испанский оригинал, следует помнить, что если мы, сочинители, не позволим себе чего-то более неожиданного, нежели заурядное описание любовной страсти, наши пьесы станут чересчур скучными и великие горести будут исторгать у наших актеров лишь стенания да вздохи. А если уж быть откровенным до конца, признаюсь, что сцена, где Родриго протягивает Химене свой меч и уверяет в своей готовности умереть от руки дона Санчо, ныне, наверное, не удовлетворила бы меня. Подобные красоты были хороши раньше, теперь они уже не могут нравиться. Первая сцена задана испанским текстом, вторая — написана по ее образцу. Обе заслужили одобрение публики, но впредь я уже не решусь показывать нечто подобное на нашей сцене.
Я уже имел случай высказать то, что думаю об инфанте и короле.{53} Тем не менее следует все же разобраться, как действует последний, а действиям его явно недостает решительности: он не берет графа под стражу после пощечины и не задерживает дона Диего с сыном. Здесь надлежит принять в соображение, что дон Фердинанд — первый король Кастилии, что его предшественники носили лишь графский титул и, вероятно, не пользовались неограниченной властью над знатью своей страны. У дона Гильена де Кастро, воспользовавшегося этим сюжетом раньше меня и, без сомнения, лучше осведомленного о пределах власти первого государя своей родины, пощечина наносится в присутствии последнего и двух его министров, и те, дав соперникам удалиться (графу — с торжеством, старику — со вздохами), советуют королю не трогать графа — у него в Астурии много друзей, которые могут поднять мятеж или стакнуться с маврами, чьи владения окружают Кастилию; поэтому король решает уладить дело без шума и велит обоим вельможам, свидетелям ссоры, держать все в тайне. Опираясь на этот пример, я и счел необходимым, чтобы король поступал у меня мягче, нежели в наши дни, когда королевская власть более самодержавна. Не нахожу также, что дон Фердинанд совершает серьезную ошибку, отказываясь поднять в ночном городе тревогу при первой же, непроверенной вести о приближении мавров — на стенах и в порту надежная стража; непростительно другое — он бездействует до самого подхода врагов, а затем предоставляет Родриго самому управляться с ними. Условия поединка между доном Санчо и Родриго, которые он предлагает Химене, прежде чем разрешить дуэль, не столь несправедливы, как кое-кому казалось: это не столько строгий приказ, сколько угроза, имеющая целью склонить Химену к отказу от мысли о поединке. Видно это хотя бы из того, что после победы Родриго король не очень решительно настаивает на исполнении его обещания и позволяет Химене надеяться, что условия поединка можно будет не соблюсти.
Не стану отрицать, что правило двадцати четырех часов чрезмерно ускоряет ход событий. Правда, смерть графа и вторжение мавров вполне могут следовать одно за другим почти без перерыва: появление врагов — совершенная неожиданность, непредвиденная и не связанная со всем остальным; зато с поединком дона Санчо дело обстоит по-другому: король здесь сам управляет событиями и имеет полную возможность не допустить боя через два часа после бегства мавров. Родриго утомлен победоносным ночным сражением и заслужил право отдохнуть день-другой; к тому же он вряд ли вышел из схватки без единой царапины, о чем я, правда, умалчиваю, чтобы не мешать развязке.
Все то же правило двадцати четырех часов вынуждает Химену слишком рано вторично искать защиты у короля. Она уже обращалась к нему накануне вечером и не имеет никаких оснований вновь докучать монарху на следующий день утром: у нее нет еще повода жаловаться или сомневаться, сдержит ли государь слово. В романе ей дали бы недельку потерпеть, но в пьесе это воспрещается правилом двадцати четырех часов. Что ж, в каждом правиле свои неудобства! Перейдем лучше к правилу единства места, с которым у меня в этой пьесе было тоже немало хлопот.
Действие происходит у меня в Севилье, хотя дону Фердинанду она не принадлежала. На такое искажение истории мне пришлось пойти ради того, чтобы сделать хоть сколько-нибудь правдоподобной высадку мавров, чье войско, двигаясь по суше, не подошло бы к городу так быстро. Разумеется, у меня и в мыслях не было утверждать, будто прилив доходит до Севильи, но коль скоро путь до нее по Гвадалквивиру много короче, нежели по Сене до стен Парижа, этого довольно, чтобы создать иллюзию правдоподобия у нас, французов, не бывавших на месте действия моей трагедии.
Набег мавров чреват еще одним недостатком, который уже отмечен мною в другом месте: они появляются сами по себе, без прямой или косвенной связи с поступками актеров в первом акте. В написанной не по правилам пьесе испанского драматурга введение их в действие мотивировано убедительнее. Родриго, не дерзая показаться при дворе, уезжает сражаться с маврами на границу, иначе говоря, герой сам ищет с ними встречи и вводит их в пьесу; таким образом, там мы видим полную противоположность моей трагедии, где они возникают словно лишь затем, чтобы позволить себя разгромить и дать Сиду случай сослужить важную службу королю, за что он тут же получает прощение. Таково второе неудобство соблюдения правил в моем произведении.
Действие происходит в Севилье, и в целом место его едино, хотя меняется в каждой отдельной сцене: то это королевский дворец, то покои инфанты, то дом Химены, то улица или площадь. Дать разрозненным сценам общее место действия было несложно, но для тех, что взаимосвязаны, как, скажем, четыре последних явления первого акта, это оказалось куда затруднительней. Ссора графа с доном Диего происходит при выходе из дворца, хотя могла возникнуть и на улице; однако после пощечины дон Диего уже не может оставаться в общественном месте и сокрушаться в ожидании сына: вокруг немедленно соберется толпа и друзья начнут предлагать ему свою помощь. Вот почему дону Диего, как и сделано у испанского драматурга, уместней скорбеть у себя дома, где никто не помешает ему изливать свои чувства; но тогда действие придется раздробить на мелкие явления, как у того же Гильена де Кастро. Тут я позволю себе заметить, что автор вынужден подчас приноравливаться к театру, восполняя какой-нибудь уловкой то, чего не покажешь на сцене. Например, два человека останавливаются поговорить, хотя им надлежит продолжать разговор на ходу, но на сцене это невозможно: собеседники скроются раньше, чем успеют сказать то, что надобно узнать публике. Остается, следовательно, прибегнуть к театральной условности и вообразить, что дон Диего ссорится с графом всю дорогу из дворца и получает пощечину лишь у самого своего дома, куда он и вынужден войти за помощью. Если эта поэтическая иллюзия вас не убеждает, оставим дона Диего на улице, и пусть вокруг оскорбленного собирается народ, а первые подоспевшие друзья предлагают ему свое содействие. Так непременно и было бы в романе; но коль скоро все эти подробности никак не способствуют развитию основной линии действия, драматический поэт не должен входить в них. Гораций избавляет его от этого следующими стихами:{54}
И далее:
Semper ad eventum festinat[10].
Поэтому в третьем акте я заставил дона Диего пренебречь пятью сотнями своих друзей и обратиться за помощью к родному сыну. Было бы весьма правдоподобно, если бы кое-кто из этих друзей сопровождал или разыскивал дона Диего, но выводить на сцену людей, которым нечего сказать, бессмысленно: для развития действия нужен лишь тот, кого они сопровождают; к тому же выходы праздных статистов всегда отдают в театре дурным вкусом, тем более что в немых ролях актеры выпускают осветителей и собственных слуг, не умеющих держаться на сцене.
Показать похороны графа тоже было бы весьма затруднительно и в том случае, если бы они происходили до окончания пьесы, и в том, если бы тело покойного в ожидании погребения выставили у него в доме. Упомянув о похоронах хотя бы одним словом, я сразу отвлек бы внимание зрителя и навел бы его на нежелательные мысли. Поэтому я счел за благо скрыть эти похороны от публики, просто-напросто умолчав о них, равно как о точном месте действия вышеупомянутых четырех явлений первого акта; я убежден, что хитрость моя вполне удалась: большинство зрителей, увлеченных тем волнующим, что они увидели и услышали в моей трагедии, даже не задумались над двумя изложенными выше обстоятельствами.
Закончу свой разбор замечанием касательно слов Горация о том, что увиденное трогает куда сильнее, нежели только рассказанное[11].
Именно ими я руководствовался, показав на сцене пощечину и скрыв от глаз смерть графа: мне надобно было, чтобы герой снискал расположение зрителя — поруку театрального успеха. Дерзость оскорбления, которое наносится старцу, убеленному сединами и украшенному лаврами, мгновенно склоняет симпатии зала на сторону обиженного, а смерть обидчика, о коей королю докладывают сухо и без трогательных подробностей, не возбуждает у слушателей ни сочувствия, вызываемого видом пролитой крови, ни отвращения к злополучному влюбленному, вынужденному прибегнуть к крайнему средству в угоду чести и наперекор своей пылкой страсти.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги