Текучая Вода и Белый Ворон встали во главе своих воинов, выстроившихся в индейскую линию, и вступили в реку.
Краснокожие, оставшиеся в долине, видели, как они пересекли поток, вышли на другой берег, вытянулись, как огромная змея, и, наконец, исчезли в изгибах тропы.
Олень еще около часа оставался на том месте, где отдыхал его отряд. Только когда солнце опустилось на горизонт почти вровень с первыми ветвями деревьев, он отдал приказ садиться на лошадей.
Воины немедленно покинули благодетельную тень, укрывавшую их в течение нескольких часов, и мгновенно приготовились двинуться в путь.
Между сопровождавшими Оленя воинами находились шестеро, с которыми он был особенно близок. Несколько раз под различными предлогами они вступали на мексиканскую землю, и даже проникали в гасиенду дель Барио, где мажордом их принимал и угощал. Никто этого не подозревал, так ловко умели они подражать манерам цивилизованных индейцев. Из этих шести воинов четверо служили в течение нескольких месяцев охранниками стад.
Олень устроил это, обратив внимание совета на то, что, может быть, придет день, когда ему понадобятся люди, знающие привычки бледнолицых, чтобы помочь племени в исполнении так долго лелеянного мщения. Совет согласился на предложения мажордома, и последний ничем не пренебрег, чтобы его друзья быстрее приобрели мексиканские привычки.
Сотавенто имел цель, но эта цель была далеко не той, какую предполагали команчи.
Усилия индейца не только увенчались успехом, но даже превысили его надежды, и шестеро воинов в короткое время усвоили манеры мексиканских пеонов.
Известна наклонность краснокожих подражать всему, что им нравится, или из чего они надеются извлечь выгоду. Тому, о чем мы говорим здесь, следовательно, не стоит удивляться.
Двинувшись в путь, Олень призвал к себе шестерых, упомянутых выше воинов, и начал давать им конфиденциальные инструкции таким тихим голосом, что они едва могли услышать и понять его слова.
Очевидно, эти сообщения были важны, так как, несмотря на маску невозмутимости, покрывающую постоянно лицо индейца, их лица выразили вдруг изумление, сменившееся скоро открытым страхом.
Олень не отказался от своего намерения, а, напротив, нагромождал обещания на обещания, лесть на лесть. Одним словом, в конце концов он победил их, так как они после долгих колебаний знаком выразили согласие.
Вождь наклонил голову.
— О! — сказал он громким голосом. — У моих братьев честное сердце и железная рука. Я верю их слову. Но так как они не поклялись святым Тотемом племени и не произнесли согласия, а удовольствовались знаком, то Ваконда, возможно, не знает о их обещании и не сохранит его в памяти.
Воины принялись смеяться.
— Опоссум очень хитер! — сказал один из индейцев.
— Э! — произнес другой. — Бледнолицые научили Оленя всем хитростям.
— Эх, — отвечал он, смеясь, — хитростей у команчей еще больше, разве племя команчей не царь прерий? Кто осмелится без его позволения проехать по его участкам для охоты? Клянутся ли мои братья Тотемом?
— Клянемся, — отвечал первый из говоривших, — так как любим нашего брата и знаем, что его намерения хороши.
— Вы знаете также, что я вас люблю, не правда ли? И что у меня одно желание — сделать вас счастливыми?
— Да, правда, мы верим тебе, вождь.
— Благодарю моих братьев, — сказал он, — это действительно великие храбрецы. Красные хвосты волков, привешенные к их пятам, не лгут.
Индейцы молча поклонились.
Он продолжал:
— Мои братья оставят меня здесь, чтобы прямо отправиться к пещерам. Они имеют времени ровно столько, чтобы доехать туда и привести в исполнение мои приказания. Мои братья хорошо поняли меня?
— Мы хорошо поняли! — отвечали они.
Воины отделились от вождя и, свернув вправо, сильно нахлестали лошадей и скрылись в облаке пыли.
Олень посмотрел вслед им задумчивым взглядом. Затем, потеряв их из виду, посвистал своей лошади и присоединился к остальным воинам, которые во время предыдущей сцены продолжали продвигаться вперед и находились уже довольно далеко.
Оставим на некоторое время команчей, предоставим им скользить по-змеиному в высокой траве и переправляться через Рио Гранде дель Норте. Перенесем наш рассказ на несколько часов вперед, когда донна Эмилия, ее дочь и дон Мельхиор, привлеченные перестрелкой воинов Текучей Воды с канадцем и мексиканцами, бросились в каньон и посеяли своим появлением панику среди индейцев, рассыпавшихся во все стороны.
Проехав довольно большое расстояние за беглецами, которым страх, казалось, придавал крылья, донна Эмилия готовилась повернуть к графу Мельгозе и его спутникам, как вдруг ей послышались крики отчаяния из близлежащего леса, которого она в пылу преследования и не заметила.
— Что это значит? — сказала донна Эмилия, останавливая свою лошадь. — Неужели здесь несколько несчастных белых сражаются с этими демонами?
В этот самый момент эхо донесло звук выстрелов.
— Это, по-видимому, серьезная схватка, — отвечал дон Мельхиор. — Однако, я не вполне понимаю, что это, так как кроме графа Мельгозы, в настоящее время на границе нет белых путешественников, насколько мне известно.
— Вы, должно быть, ошибаетесь, мой друг, но постойте, шум усиливается. Вперед! Вперед! Кто знает, не выпадет ли на нашу долю счастья спасти жизнь какому-нибудь бедняку: эти красные демоны разбежались подозрительно быстро?
Наши всадники проворно помчались в сторону звучавших выстрелов, шум которых становился все яснее по мере того, как они приближались. Скоро они очутились настолько близко, что могли рассмотреть во всех подробностях драму, разыгравшуюся всего в двух шагах от них.
На вершине маленького холма несколько европейцев, которых легко было узнать по одежде, прячась за своих убитых лошадей, дрались, как львы, с двумя десятками индейских воинов.
— Вперед! — вскричала донна Эмилия.
И она направила свою лошадь в середину группы индейцев.
Дочь и дон Мельхиор последовали за ней.
Трое всадников понеслись, как ураган, в сторону краснокожих, опрокидывая и убивая тех, кто загораживал им дорогу.
Но тогда случилось странное и страшное событие. Несколько выстрелов, без сомнения дурно направленных, прозвучало с холма, где были европейцы, и ранило в голову лошадей донны Эмилии и ее дочери. Животные покатились на землю. В это самое мгновение один индеец бросился, как вихрь, на дона Мельхиора и закинул лассо над его головой. Молодой человек был поднят с седла и сброшен с лошади.
Несмотря на ужасные страдания, наполовину задушенный петлей, сжимавшей его горло, дон Мельхиор, разбитый падением, исцарапанный терновником и камнями, по которым тащил его безжалостный победитель, не потерял присутствия духа. Неслыханным, сверхчеловеческим усилием, на которое могла побудить его только уверенность в неизбежности ужасной смерти, он схватился одной рукой за роковое лассо, а другой ухитрился вынуть нож, который всякий мексиканец носит за голенищем. После двух безуспешных попыток, напрягши все свои силы, он перерезал лассо. Потом, не задумываясь о последствиях своего поступка и предпочитая умереть, чем попасть живым в руки свирепых врагов, он в горячей молитве поручил свою душу богу и покатился по склону к бездне, зиявшей в двух шагах от него.
В тот момент, когда энергичный и мужественный молодой человек, решившийся на этот отчаянный шаг, вероятно, в надежде спастись для спасения своих товарищей, скатывался к обрыву, индеец заметил его исчезновение и во всю прыть помчался вдогонку.
Это был никто иной, как Олень. Он пришел в ярость, видя, что добыча ускользает. Он наклонился над бездной, стараясь пронзить глазами сумерки и прислушиваясь к шуму, поднявшемуся в глубине пропасти. Потом, после минутной нерешительности, он сошел на землю и при помощи рук и ног, хватаясь за корни и кусты, спустился, в свою очередь, в пропасть.
Олень понимал, как важно было для него взять в плен дона Мельхиора! Последствия его бегства могли быть неблагоприятны и отнимали у него плоды ловкого удара. Итак, не размышляя долго, он бросился в погоню.
Наконец, спустя довольно значительный промежуток времени и неслыханные усилия, он достиг дна пропасти.
Тогда он начал искать своего врага с упорством и ловкостью дикого зверя, не оставив нетронутым ни одного куста.
Но все было напрасно. Он не нашел следов дона Мельхиора. Оставалось предположить одно: что мексиканец, невольно увлеченный быстротой падения, скатился в глубокий, но узкий ручей, текший на дне пропасти, и утонул. Но если ничто не противоречило этой надежде, то ничто и не подкрепляло ее. Индейский вождь принужден был оставить это место в сомнениях, которые в тысячу раз страшнее самой ужасной действительности.
Исследуя пропасть с инстинктом дикого зверя, свойственным краснокожим, вождь открыл узкую дорожку, выбитую антилопами. Он поспешил подняться, обеспокоенный судьбой оставленных воинов.
Теперь возвратимся к доне Эмилии и ее дочери, которых мы оставили в критическом положении.
Как только были убиты их лошади, сражение между белыми и краснокожими, казалось, столь ожесточенное, прекратилось, как по волшебству. Друзья и враги соединились.
Первые индейцы, подошедшие довольно близко к доне Эмилии, чтобы рассмотреть ее лицо, остановились в испуге и отступили назад, говоря своим товарищам:
— Царица Саванн! Это Царица Саванн.
Среди индейцев произошло очень заметное движение назад. Они остановились и образовали шагах в двадцати от двух женщин широкий круг. Никто из них не осмелился подойти к той, которая считалась злым духом их племени.
Белые или, по крайней мере, носившие их костюм, одни отважились приблизиться да и то с заметными колебаниями.
Наконец, тихо обменявшись несколькими словами, двое самых храбрых решились оказать помощь несчастным женщинам, тогда как другие оставались в нескольких шагах с ружьями, готовые выстрелить при малейшем подозрительном движении пленниц. Но этого нечего было опасаться: они были разбиты, почти в обмороке и едва могли держаться на ногах.
— Если вы христиане! — произнесла донна Эмилия слабым голосом. — Моя дочь, мое бедное дитя! Помогите ей, она умирает.
И она лишилась чувств и от тяжести горя, раздиравшего ее сердце, и от физических страданий.