Текучая Вода

Глава XXX. Донна Эмилия

Как мы уже сказали, Олень обнаружил тропинку, протоптанную антилопами и тянувшуюся со дна пропасти и до самой поверхности. Индейский вождь поспешил воспользоваться этой дорожкой. Теперь, хладнокровно поразмыслив обо всем происшедшем, он внутренне проклинал свое безумие, побудившее его спуститься в бездну, вместо того, чтобы поддержать своих воинов и уничтожить их суеверный страх к двум пленницам, особенно к донне Эмилии.

По мере своего приближения к тому месту, где остались воины, Олень все яснее слышал крики, и беспокойство его росло. Он торопился, рискуя оступиться и полететь в пропасть.

Действительно, едва показался он на поверхности, как двое из его воинов бросились к нему с криками радости.

— Иди же! Иди! — кричали они. — Если не хочешь, чтобы все погибло!

Олень, не теряя времени на расспросы, поспешно бросился за ними на вершину холма.

Вот что случилось за время его долгого отсутствия.

Обе женщины были перенесены на вершину холма и осторожно уложены перед огнем на шкурах.

Донна Эмилия, хотя и сильно разбитая падением, скоро пришла в себя. Под влиянием волнующих ее чувств она, вместо того чтобы примириться с обстоятельствами, обрела, казалось, мужество вновь.

Первым делом она оглянулась кругом и рассмотрела физиономии окружающих ее людей, чтобы определить, в чьи руки она попала.

В первый момент, обманутая европейским костюмом некоторых из ее похитителей, она думала, что это подонки общества, бродяги, открыто кочующие во время восстаний и занимающиеся грабежом. Такие люди уже несколько лет как появились в Мексике. Они не признавали другого знамени, кроме своего, и вели войну на свой риск, служа обеим сторонам или, вернее, вредя обеим своей низостью, варварством и хищностью.

Иногда эти негодяи, не чувствуя себя достаточно сильными, соединялись с индейцами и вместе опустошали земли.

Туземцы и испанцы пытались положить конец хищничеству этих шаек, не признающих ни веры, ни закона, вешая и безжалостно расстреливая их. Но все было тщетно! Число их не только не уменьшалось, а, казалось, все возрастало. Особенно за последнее время они стали страшны, и дерзость их не имела границ.

Но второй, более спокойный взгляд обнаружил, что она ошиблась, и что люди, принятые ею за европейцев, были просто переодетыми индейцами.

Это открытие удвоило ее мужество: она верила в свое влияние на дикую натуру этих людей и надеялась справиться с ними.

Впрочем, поведение индейцев подтверждало ее надежды: они трепетали перед ней, перед одним ее взглядом. Даже те, которые чаще находились среди белых и которых Олень заставил одеть европейский костюм, держались на почтительном расстоянии от обеих женщин.

Донна Эмилия поднялась, и никто из присутствующих не помешал ей. Она подошла к дочери, села рядом с ней и, подняв ее прекрасную, побледневшую от страдания головку, тихо положила ее на колени. Минуту она с нежностью смотрела на нее, затем, откинув рукой длинные пряди белокурых волос, обрамлявших прекрасное лицо, покрыла его поцелуями, произнося тихим голосом с невыразимо нежным оттенком:

— О, моя обожаемая дочь, я одна виновата в этом ужасном несчастье. Прости меня! Прости меня!

Две горячие слезы упали на лоб молодой девушки.

Она слабо открыла глаза.

— Мама! — произнесла она мелодичным и приятным детским голосом. — Мама! О, мама, я страдаю!

— Увы! Бедняжка, — сказала донна Эмилия, — я также страдаю. Но что для меня страдания, если бы ты была в безопасности! Я привыкла страдать за тебя, увы!..

Она замолчала, и глухой вздох вылетел из ее груди.

Молодая девушка возразила:

— Мужайся, мама! Может быть, не все потеряно и есть еще надежда!

— Надежда! Бедное дитя! Да, — отвечала она с горечью, — надежда, что эти люди сжалятся и быстро убьют нас, вместо того, чтобы мучить.

— Но, — сказала донна Диана, к которой возвращались силы и мужество, — дон Мельхиор не в плену, он убежал.

— Дона Мельхиора, дочь моя, я видела павшим под ударами одного из свирепых людей, окруживших нас.

— Он умер! — вскричала Диана с криком ужаса и отчаяния.

— Нет! Нет! — поспешила уверить ее мать, испуганная таким горем. — Надеюсь, что нет! Может быть, ему удалось бежать.

— О нет! Я не верю вам, мама. Он, должно быть, умер, так как его нет здесь: никогда дон Мельхиор не согласился бы убежать и покинуть нас.

— Но он бежал за помощью, дитя, а это возможно. Что сделал бы он один против всех этих людей в нашу защиту? Ничего! Он погиб бы без пользы и для себя, и для нас. Его бегство, напротив, — а я действительно думаю, что ему удалось бежать, — подает нам надежду.

Молодая девушка с сомнительным видом покачала головой.

— Вы хотите ободрить меня, мама, — отвечала она, — спасибо, но этого и не требуется: я сильна и сумею без жалоб перенести страдания, посланные судьбой.

— Хорошо, дочь моя, я счастлива слышать это от тебя. Встань. Эти люди уважают только стоическое мужество осужденного, смеющегося над мучениями. Не подадим им вида в нашей слабости, только с гордо поднятой головой можем мы внушить им уважение.

Молодая девушка послушно поднялась.

— Увы! — произнесла она. — Я не такая, как вы, мама: я не стою на высоте своего мужества.

— Предоставь мне говорить с этими свирепыми людьми. Страх, который я так долго внушала им, не исчез еще совершенно. Может быть, мне удастся достичь успеха.

— Дай бог! — сказала молодая девушка, складывая с мольбой руки и подымая их к небу.

Тогда донна Эмилия приблизилась к индейцам, которые, стоя на почтительном расстоянии, с плохо скрытым беспокойством следили за ее движениями.

Произошла единственная в своем роде сцена. По мере приближения донны Эмилии, индейцы отступали, не разрывая, однако, круга.

Наконец, один из них, более смелый, остановился, опустил на землю ложе своего карабина, взглянул на приближающуюся женщину и решился заговорить на дурном испанском языке.

— Чего хочет бледнолицая женщина? — сказал он. — Зачем не остается она у огня? Ночь свежа, и для чужестранки лучше оставаться там, где поместили ее воины.

— Кто ты, носящий платье цивилизованных людей и лицо дикого краснокожего? — спросила она высокомерно. — По какому праву обращаешься ты ко мне, когда я с тобой не говорила? Если ты имеешь некоторое влияние на этих людей, то прикажи им освободить проход, пока мое терпение не истощилось.

— Воины не должны этого делать, им приказано удержать здесь двух бледнолицых до прибытия вождя.

Донна Эмилия презрительно улыбнулась.

— Разве вы не знаете, кто я? — сказала она. — Ваконда со мной. Он внушил мне эти слова. Бойтесь моего гнева!

— Ваконда любит индейцев, — отвечал боязливо краснокожий, — он не захочет причинить им зла.

Воины слушали этот разговор с интересом, хотя и не смели принять в нем участие.

Донна Эмилия знаком подозвала к себе дочь. Та повиновалась и неверными шагами подошла к матери.

— Мужайся! — сказала ей донна Эмилия.

Потом она выпрямилась, ее черты приняли выражение непередаваемого величия, а глаза, казалось, метали молнии, и произнесла:

— Приказываю пропустить меня, так надо, я этого хочу!

Она сделала несколько шагов вперед.

Индейцы отступили, не размыкая цепи.

— Вы отказываетесь? — спросила она, окидывая властным взглядом присутствующих.

Никто не отвечал.

— Хорошо, — сказала она со странным выражением. — Узнайте же могущество Царицы Саванн.

Быстрым, как мысль, движением она вынула из-за пазухи пузырек и выплеснула его содержимое на индейца, неподвижно стоявшего в двух шагах от нее.

Краснокожий испустил страшный крик, поднес руки к лицу и, упав на землю, скорчился в ужасных страданиях.

Команчи были испуганы: хотя они хорошо заметили жест донны Эмилии, но флакон был слишком мал, чтобы они могли его рассмотреть. Не зная, чему приписать падение своего товарища, они вернулись к прежним суеверным страхам. Они наклонились над раненым: у него все лицо было страшно обожжено. Краснокожие с криком ужаса бросились бежать во всех направлениях, преследуя одну цель: спрятаться от взгляда этого странного существа, одно движение которого причиняет смерть.

— Иди, иди, дочь моя! — вскричала донна Эмилия.

И увлекая Диану, машинально следовавшую за ней, она пустилась бежать к тому месту, где находились индейские лошади.

Чудо, совершенное донной Эмилией, объяснялось очень просто. Рискуя постоянно попасть в руки индейцев, она носила при себе флакон серной кислоты, предназначенной, вероятно, для самоубийства в том случае, если бы краснокожие взяли ее в плен и по своему обычаю стали мучить. Желание спасти дочь заставило ее прибегнуть к этому средству. Опыт должен был удаться, и он действительно удался.

Обе женщины быстро спустились с холма, оставив несчастного индейца испускать вопли, и подошли к лошадям. С решимостью, какую можно было ожидать только от такой экзальтированной особы, как донна Эмилия, она выбрала двух лошадей, на одну усадила дочь, а на другую села сама.

— Слава богу! — вскричала она с безумной радостью. — Мы спасены!

— Не совсем еще! — отвечал мрачный, как погребальное эхо, голос.

Несколько человек вышло из кустов, схватили лошадей и остановили их в ту самую минуту, как донна Эмилия уже пустила их вперед.

Этими людьми, появившимися так внезапно к несчастью двух беглянок, были Олень и воины, отправившиеся на его поиски.

Перейдя вдруг от взрыва радости к последней степени отчаяния, донна Эмилия и ее дочь находились в ужасном состоянии.

Но испанская гордость восстала против малодушия и героическим усилием победила горе, раздиравшее их сердце.

Понимая, что всякая попытка к бегству бесполезна, если вообще возможна, донна Эмилия отказалась от борьбы. Окинув своих врагов взглядом ненависти, клокотавшей в ее груди, она решительно спустилась с седла и, подойдя к дочери, оставшейся безучастной с устремленными вдаль глазами, поставила ее рядом с собой. Потом, взяв под руку бледную, едва державшуюся на ногах девушку, она медленным и размеренным шагом двинулась с ней по направлению к холму.

Все это произошло так быстро, донна Эмилия действовала с такой решимостью, что индейцы оцепенели, держа в своих руках поводья лошадей и не будучи в состоянии двинуться или произнести слово.

Наконец, к Оленю вернулось его хладнокровие и присутствие духа. Предоставив лошадей заботам своих товарищей, он подбежал к женщинам, уже удалившимся шагов на десять.

— Остановитесь! — закричал он, — остановитесь!

Они молча повиновались.

— Вы напрасно идете на холм, — сказал он, — мы едем!

Индейцы, как мы сказали, разбежались во всех направлениях от страха, произведенного энергичным поступком донны Эмилии. Однако, два воина, посланные Оленем, не замедлили их настичь. Но не сразу удалось уговорить их вернуться снова в общество той, кого они считали злым демоном. Потребовалась для этого вся дипломатическая ловкость посланных и все влияние, каким пользовался среди них сын Текучей Воды, самого почтенного сахема племени.

Когда молодой вождь говорил с пленными, воины были уже на конях и ждали своей очереди на недалеком расстоянии.

Вождь приветствовал их движением руки, а потом приказал взять поводья лошадей. Подойдя к донне Эмилии, он сказал:

— Садитесь!

Нужно было повиноваться.

— Я с дочерью сяду на одну лошадь, — возразила она, — моя дочь слаба, я ее поддержу!

— Хорошо! — согласился вождь.

Донна Эмилия села в седло, посадила дочь перед собой и, крепко прижав ее к груди, тронула лошадь, не дожидаясь знака вождя.

Команч улыбнулся и последовал за ней со своим отрядом.

Донна Эмилия, даже пленная, сохранила над этими людьми свою власть. Они невольно смотрели на нее с почтительным ужасом.