Темное разделение

Глава 29

Уже давно Тэнси, героиня Флоя, находилась в доме на улице Стрел, и она боялась, что умрет, но никто так и не узнает правды о том, что случилось с ней.

Оказавшись в Лондоне, она поняла, что мужчины всегда приходят в этот дом по ночам, как и в работный дом, и, когда начинали опускаться на землю сумерки, ею овладевал ужас, как и прежде. Страшно было, что этот сумеречный ужас не покинул ее и последовал за ней в Лондон. В сказках в сумерках всегда случались хорошие вещи: это был пурпуровый и фиолетовый мир, полный нежных дуновений, запахов и магических секретов. Но сумерки в доме на улице Стрел были совсем другими. Тьма наползала как тина, черной кровью гоблинов сочилось солнце, обнажая грязь и гниль домов и людскую нищету.

Мужчины, посещавшие дом, были в основном моряками или торговцами, а также работниками с близлежащих рынков и боен. Они оставляли прогорклый, тошнотворный запах своих тел в комнатах и а постелях — Тэнси ненавидела этот запах. Дети в работном доме были приучены к строгой чистоте — это вторая ступень после благочестия, говорила жена церковного сторожа. Раз в неделю им приходилось мыться щетками в длинных каменных ваннах в большой комнате, и там были куски щелочного мыла и фланелевые тряпицы, чтобы вытираться.

Но в прогнившем доме на улице Стрел не было никаких ванн; во дворе стояла колонка и ветхий туалет в дальнем конце сада, но они были поделены между восемью соседними домами, и женщина, которая провожала мужчин в спальни и брала с них деньги, сказала, что не собирается бегать по лестнице с кувшинами теплой воды для проституток и малолеток, ее спина не выдержит этого. Так что эту вонь практически нельзя было смыть; Тэнси ненавидела ее, но иногда девочки постарше брали ее в публичные бани, где можно было погружать все свое тело в воду и даже мыть голову. Это стоило два пенса, и если быть осторожной, то два пенса, а иногда и больше, можно было вытащить из кармана мужчин, пока они спали. Тэнси совсем скоро наловчилась, потому что у нее были маленькие проворные пальцы.

Гарри, читая это, почувствовал, что Флой отдает дань Диккенсу и Генри Мэйхью. Он прочитал, что вскоре Тэнси приобрела привычки других девушек: она начала красить губы сухими лепестками герани и подкрашивать веки, и тогда ему представился образ Тэнси, от которого разрывалось сердце, — ей было не больше одиннадцати или двенадцати, и она уже приобрела склонности и привычки шлюхи.

Однажды, когда один из приходящих мужчин напился в стельку пьяным, одной девочке постарше удалось вытащить у него целых шесть шиллингов и не быть пойманной, а шесть шиллингов — это были большие деньги. Их хватило на поход в мюзик-холл им всем и на ужин — они ели заливного угря. Это было в воскресенье вечером, поскольку мужчины обычно не приходили по воскресеньям, и кто-то сказал, что эта ночь не такая греховная, как другие ночи, и прогулка получилась хорошей. Тэнси немного смущалась, она впервые была в такой большой комнате, где множество людей смеялись, пели и пили, но другие девочки сказали, что теперь легче будет возвращаться в дом на улице Стрел, в вонь его комнат и к продавленным кроватям.

Но Тэнси знала, что, хотя смрад и вонь можно смыть и можно забыть об этих мужчинах на время короткой прогулки в мюзик-холл, ее грехи и вина возрастают, и она по-прежнему в греховных вратах слоновой кости. Она воровка и шлюха, и она по-прежнему на пути желчной горечи, на пути беззакония, и однажды за это придет возмездие. Оно наступит, может быть, только после смерти, но наступит обязательно.

И если не было возмездия в жизни — если воздаяние и кара были отложены для следующей жизни, — она знала, что воспоминания и образы этих лет останутся с нею навсегда.

Из дневника Шарлотты Квинтон

10 августа 1914 г.

Поразительно, как образы и воспоминания остаются с нами на долгие годы, и, когда уже кажется, что они ушли навсегда, они вдруг оживают и снова причиняют боль.

Виола и Соррел останутся в моей памяти навсегда. Эдвард никогда не понимал этого, и я старалась не докучать ему слезами, пролитыми по потерянным детям. Возможно, если бы были у меня другие дети, я смогла бы забыть их — нет, не забыть, никогда, но я смогла бы принять потерю и легче смириться с ней. Но я больше не забеременела, и мне, похоже, это не светит уже, мне ведь уже тридцать шесть. Безрадостная перспектива, я думаю, но «простую девочку, может быть, ты родишь», — говорит Эдвард терпеливо. Он по-прежнему горит желанием, когда вспоминает об этом (обычно субботними ночами, когда не надо рано вставать на работу наутро).

С другой стороны, его мать (которая во всем верна себе и совершенно не меняется с годами, которая никогда в своей жизни не испытывала любви) говорит, что тридцать шесть — это почти четыре десятка, и потому зрелая женщина должна вести себя более осмотрительно.

Кто-то (думаю, Джордж Элиот) сказал, что у счастливой женщины нет истории». Возможно, нет ее и у скучающей женщины. Моя жизнь слишком полна призраков, чтобы быть счастливой, но она, конечно, скучна — настолько, что в последние годы мне лень было оставить запись в дневнике. Случайные собрания благотворительных комитетов (мать Эдварда, о, как эта старая карга старается построить мою жизнь по режиму!) и ланчи с женами коллег Эдварда или уик-энды у них в гостях.

Почти всегда их дома бывают больше нашего: у Эдварда обостренное чувство своего социального статуса, и он хорошо различает, какие приглашения стоит принимать. Это важно для бизнеса, он говорит, ты не понимаешь, Шарлотта. Лично мне наплевать, куда мы идем и насколько простой может оказаться компания, лишь бы люди были интересны и гостеприимны, но этого хочет Эдвард, и мне лучше не спорить с ним. И должна сказать, крайне приятно бывать в домах богачей, участвовать в охоте на куропаток, быть приглашенными на шикарные обеды, в поездки, присутствовать на скачках, особенно в те годы, когда Эдуард VII был жив, бесстыдный старый козел. Я дважды сидела рядом с ним за обедом, и его манера разговора была очень специфической — что мама называет теплой манерой, — когда не было Александры, конечно (нечасто это бывало — бедняга!). И если кто и ласкал чьи-то бедра под столом во время бриджа, то уж точно король английский, и никто другой!

Совершенную противоположность ему являет Георг V, он дружелюбный, достойный человек, а от суждения о Марии Текской[21], которая смотрится немного чопорной и неприступной, я воздержусь.

Но теперь, когда германские войска нарушили нейтралитет Люксембурга — что Эдвард называет очевидным актом агрессии — ив связи с отказом Бетманна-Холлвека сохранить уважение к нейтралитету Бельгии, была объявлена война этой Германии. Мы в состоянии войны с Германией — страшные слова, их даже записывать волнительно!

Эдвард говорит, что все закончится к Рождеству; может, и так, но я думаю, что начну писать об этой войне и о том, что творится в мире. (Это исправляет характер — когда думаешь о чем-то большем, чем твоя собственная жизнь, — так и слышу, как мама говорит это!) Эдвард, кажется, вполне одобряет это намерение, и спросил даже, хочу ли я стать похожей на Пастонов или Сэмюэла Пеписа[22] — не подозревала даже, что Эдвард может знать эти имена; насколько я знаю, он не открывал книг, за исключением конторских, вот уже семнадцать лет. Люди часто удивляют.

Мать Эдварда не удивляет ничем, однако она думает, что война — огромная трата времени в человеческой жизни, и считает, что писать о войне — еще большая трата. Лучше бы я занялась чем-нибудь полезным, например, вязала бы балаклавские шлемы[23] для наших храбрых парней на поле брани, как поступала ее мать, когда мы воевали с бурами и зулусами.

Не могу не отметить, что изготовление вязаных шлемов для наших храбрых парней так важно, если учесть, что война кончится к Рождеству, но я лучше займусь чем-нибудь другим. Не сказала этого.

10 сентября 1914 г.

Когда-то я писала, что должна произойти социальная революция или переворот невообразимой силы, чтобы изменить взгляды людей и положение женщины в мире. Теперь мне кажется, мы являемся свидетелями начала подобных потрясений.

Германская кавалерия уже достигла Ипреса и Лилля во Франции, и это значит, что война подступает с пугающей скоростью. А ведь я бывала в Лилле; Клара Уиверн-Смит сняла там дом на лето и пригласила нас с Эдвардом на пару недель, хотя Эдвард был все время раздражительным, поскольку ему не нравится заграница. Лично я убеждена, что реальной целью Уиверн-Смит было соблазнение Эдуарда VII — у него всегда была довольно явная склонность к Франции, особенно после того как он познакомился с Сарой Бернар, и он бывал в доме Уиверн-Смит не однажды.

(Не удивлюсь, если Клара У.-С. достигла своей цели, поскольку надо признать, что Эдуарда VII всегда было легко соблазнить.)

Асквит[24] предсказывает огромные потери, и много говорят об «окопной войне», что звучит пугающе, и о необходимости формирования большой британской армии, Что ужасает также. Эдвард не уверен, что Асквит — тот человек, который поведет страну в верном направлении: послушать его, так у нас скоро будет министром финансов Дэвид Ллойд Джордж[25], вовлекающий страну в войну! Хорошо бы, чтобы премьер-министром был человек энергичный и жизнестойкий, хотя в свете недавних событий, возможно, жалкий мистер Ллойд Джордж должен разработать поправку государственного страхования по Германскому плану войны.

Эдвард в совершенном неистовстве, но подозреваю, что он втайне рад, что слишком стар для срочной службы. Легко ходить по дому и говорить «клянусь, я бы мог сражаться против этих гуннов», когда тебе скоро сорок девять.

Мать Эдварда вся в вязании, и моя мама организует благотворительные сборы для несчастных молодых вдов, которые скоро наводнят страну. Кэролайн и Диана помогают ей — мужа Кэролайн, возможно, направят во Францию вместе с полком, и она вернется к маме в Западную Эферну, пока он будет отсутствовать, и можно ее пригласить погостить.

Тем временем я тайно делаю запросы о военных работах, которые королева предлагает женщинам, но пока еще не говорила об этом никому.

20 сентября 1914 г.

Все больше прихожу к убеждению, что социальная революция начинается. Признаки этого становятся все явственнее, не последний из них — деятельность миссис Панкраст, но если задуматься, невозможно представить себе, чтобы миссис Панкраст не была на передовой социальной революции. Неудержимая леди продолжала вести свою кампанию за права женского голоса на выборах, даже находясь в тюрьме — думаю, на этот раз из-за заговора взрыва в доме Ллойд Джорджа, — акта, который мне не понять, так как Ллойд Джордж представляется мне также, в некотором роде, социальным реформатором с его пенсиями по старости, государственным страхованием и т. п. Думается мне, что он и миссис П. — родственные души.

Но немедленно после объявления войны миссис П. проинформировала правительство, что она готовится прекратить свои выступления и передает свой Женский социальный и политический союз в распоряжение страны. Правительство согласилось — не могу понять, означает ли это, что они оценили энергию и ум женского пола в целом и миссис П. в частности, или они хватаются за любую предоставленную возможность. Но как бы то ни было, они освободили всех леди, находящихся в тюрьме за нанесение оскорбления викарным епископам.

Эдвард смотрит на это с неодобрением, но благодарение Господу, женщины вряд ли обретут право голоса при его жизни. Женщины не понимают в политике, говорит он, и не знают, куда движется мир. Я напомнила ему известные строки о том, что война воспитывает души и зовет волю к действию (Эмерсон? Надо свериться в Публичной библиотеке), в ответ на что он сказал, что я трачу время попусту, читая радикальную литературу, вместо того чтобы выполнять свои собственные обязанности, и почему у него нет чистых носков на нужной полке?

Перед лицом деятельной жизни миссис Панкраст начинаю чувствовать стыд за свою собственную спокойную жизнь, но утром я получила письмо с ответом на запрос о работах на нужды фронта. Кажется, что женщины со всей Англии хотят помочь армии, и Ее Величество очень этим воодушевлена, в самом деле, она верит, что женщинам есть место на войне. (Я быстро изменила мнение о чопорной Снежной королеве!)

Было бы чрезвычайно благородно с моей стороны посвятить часть своего времени помощи фронту, и мое предложение с благодарностью будет принято. Больницы — частично госпитали, частично реабилитационные центры — организуются для раненых, отправленных домой с фронта, и несколько таких центров откроются в Лондоне. В медсестрах пока нет недостатка, но, к сожалению, слишком мало людей могут справиться с практическим руководством Этими учреждениями. В письме не говорилось прямо, что Это довольно тяжелая работа и она потребует не только высоких моральных принципов (нельзя не вспомнить Флоранс Найтингейл[26] в Крыму), но на это был сделан намек в каком-то извинительном тоне.

Никогда не имела дела с администрированием и чем бы то ни было в этом роде, но вела хозяйство этого дома и управлялась со слугами пятнадцать лет и участвовала в бесчисленных благотворительных комитетах, так что чувствую, что смогла бы. Не думая о том, чтобы прослыть героиней, согласилась уделять два часа в день помощи в крупном центре в Ист-Сайде, который переоборудован в госпиталь из старого мюзик-холла.

Эдвард в смятении, но он уже получил назначение в отделение Военного министерства (что-то по системам учета снабжения войск провизией, как раз то, в чем Эдвард силен), и он слишком озабочен этим, чтобы обращать внимание на меня.

Моя мама и сестры сильно взбудоражены этим проектом, хотя я подозреваю, что Кэролайн немного завидует. Кэролайн добра душой, но она вышла замуж за тупого и скучного армейского офицера (как я вышла замуж за скучного и тупого счетовода), в результате чего стала довольно степенной и похожей на матрону. А две дочери Дианы — достойная опора местной церкви, они трудолюбивы, как сама Диана.

Мама Эдварда шокирована до мозга костей моим поступком и говорит, что это обречено на провал. Она не может понять, о чем думает Эдвард, как он позволяет своей жене работать в таком месте; леди не могут помочь войне, работая в лазаретах, и они вообще не помогут войне, а пока можно надеяться, что я буду работать с офицерами, а не с простыми солдатами. Пришла из ее дома разгневанной и сказала несколько слов, которые не пристали леди. Почувствовала себя много лучше.

Потребуется несколько комплектов одежды — узкие юбки не подходят для такой деятельности, так что мы заказали вещи у портных — простые жакеты и юбки, очень практичные и даже вполне стильные, ведь жакеты можно носить поверх очень симпатичных шелковых и хлопчатых блузок. Чувствую лучше себя от этого и не понимаю, почему бороться против войны нельзя в красивой одежде.

Но никто не симпатизирует мне и не поддерживает меня в этом предприятии. Не думаю об этом, однако я настроена решительно и отправлюсь в бывший мюзик-холл в Ист-Сайде первым делом завтра утром.