Темное разделение

Глава 32

Роз понимала, что было слишком по-детски, слишком мелодраматично оставлять эту ужасную надпись на фотографии Мортмэйна, но это принесло ей большое удовлетворение. Нужно ловить момент, а ей представилась возможность пробраться в глупую претенциозную галерею и психологически надломить Симону, и она не хотела ее упускать.

Она направилась в галерею Торн в свой ближайший выходной день, специально дождавшись предобеденных часов, когда улицы наполнены людьми и она могла пройти незамеченной. Она была уверена, что быстро сумеет превратиться в Рози, если это потребуется!

Она посмотрела алфавитный справочник, чтобы узнать точное расположение галереи, и потом нашла ее очень легко. Район оживленный, со множеством магазинов, небольших ресторанов и кофеен, и это было хорошо, поскольку никто не обращал на нее внимания. Дом оказался намного красивее, чем она ожидала: одно из элегантных зданий эпохи короля Георга, которые часто встречаются в аристократических районах Лондона. Он Дорого обошелся Анжелике Торн, но Роз было все равно, как маленькая шлюшка обзавелась деньгами!

Сама галерея полностью подтвердила ее ожидания: ничего собой не представляющие, но очень дорогие картины и фотографии с претензией на большое искусство. Но чего она не ждала, так это бурного всплеска эмоций, когда увидела Симону. Было уже около часа; Симона вышла из галереи и пошла по улице. На ней был длинный темный плащ спортивного покроя и яркий, янтарного цвета шарф на шее. В солнечном свете ее волосы отливали красной медью, она шла бодрым шагом, как будто жизнь улыбалась ей и она ждала только хорошего впереди.

Роз смотрела на нее из-под навеса магазина и почувствовала, как будто кто-то ударил ее кулаком в живот. Вот так бы выглядела Соня, если бы выросла. Вот в кого бы превратилась Соня. Снова на мгновение Соня оказалась с ней, в их уютном мирке, где они были одни, как это было, когда Соня была ребенком. Роз исполняла любую прихоть Сони в эти годы, научив ее всему, что знала, защищая ее от мира, который мог оказаться жестоким для нее, помогала ей делать упражнения для укрепления ног и спины — Соня никогда не смогла бы шагать так беспечно, как Симона.

Она вернулась в галерею Торн на следующий день, по дороге заходя в магазины, покупая то газету, то чашку чая, но не выпуская галерею из поля зрения. Огни горели в здании допоздна, и было уже семь часов, когда она поняла, что оттягивать уже нельзя. И затем Анжелика Торн — фигуру ее можно было безошибочно узнать любому, кто читал газеты и смотрел телевизор! — вышла, оставив уличную дверь незапертой. Роз успела заметить, что Анжелика разряжена, как проститутка с Пикадилли, но она только мельком взглянула на нее, поскольку сердце наполнилось неожиданной неприязнью. Значит ли это, что Симона в доме одна? Вполне вероятно. Анжелика поймала такси — никакого метро и автобусов для этой ленивой мамзели! Роз быстро перешла улицу и вошла в галерею. Если кто-то еще там, то она скажет, что пришла посмотреть на картины — а разве галерея еще не открыта для публики в этом часу? И даже если Симона увидит ее, не страшно, поскольку они никогда не встречались.

Но все было тихо, и, подождав немного, Роз поднялась на второй этаж. Прямо на нее смотрела монохромная фотография Мортмэйна, и, что бы вы ни думали о Симоне Андерсон — Симоне Мэрриот, вы не могли не признать, что она очень точно передала атмосферу отчаяния и таинственности этого места.

Она ощущала присутствие Сони, пока искала в сумочке помаду и писала Дом убийства и подпись — Соня. Это заставит сучку содрогнуться! Роз чувствовала очень тесную связь с Соней в этот момент, странно и глупо, конечно, — Соня была мертва, а сучка, убившая ее, спокойно разгуливала по Лондону, выстраивая карьеру, заводя друзей, зарабатывая деньги. Обида захлестнула ее всю — эта гарпия-убийца слишком долго жила безнаказанной. Возмездие, помнишь об этом? Ты должна взять жизнь за жизнь, как учит Библия, ясно и недвусмысленно, и расставить все точки над добавляя: можно взять око за око, и зуб за зуб, и руку за руку, если так. Роз выучила все это в доме своей тетки, и было приятно сознавать, что Ветхий Завет оправдывает тебя.

Ее план сводился к казни, абсолютно и полностью оправданной. Симона убила Соню, она совершила убийство, и люди, совершившие убийство, должны расстаться с жизнью.

Ты не можешь убить призрака, но ты и не убежишь от него.

Симона пыталась не думать о призраках во время поездки, результатами которой осталась довольна. Она нашла работающий ткацкий станок Аркрайта в отличном музее недалеко от Престона, и музейный сотрудник очень помог, позволив ей фотографировать его. Она оставалась там еще пару дней, посетила небольшой паб, и сотрудник музея пригласил ее на ужин на следующий вечер.

Наутро она отправилась назад через центральные графства Великобритании, выбрав другую дорогу: вдоль автострады посверкивали железные крыши старых литейных цехов. Потом пошел сильный дождь, тусклая коричневатая дымка рассеялась повсюду, и у Симоны возникло ощущение, что она идет по манчестерской галерее Лоури.

Дождь, серый цвет и чувство механического труда — с восьми до пяти, чувство, что ты часть огромной машины, работающей без устали…

Повинуясь внутреннему побуждению, она выехала на развязку в Сток-он-Трент: иногда эту местность называли городом гончаров — это была родина хорошей керамики и фарфора — Веджвуд, Ройал-Даултон и Минтон, — но также и родина «Анны из пяти городов»[29]. Она бродила здесь почти до вечера и сделала несколько бесподобных кадров старых печей и градирен.

«Оттягиваешь время возвращения домой? — раздался коварный голос рассудка. — Ведь когда ты вернешься в галерею Торн, то придется снова гадать, кто оставил послание на фотографии Мортмэйна». — «Нет, конечно». — «Лгунья, — сказал внутренний голос — Ты знаешь, что тебе придется делать, когда вернешься домой». — «Я не слушаю», — ответила Симона.

Она вернулась в Лондон ранним вечером и направила машину прямо к галерее. На улице припарковаться было негде, но в удачный вечер можно найти местечко на узкой боковой улочке неподалеку. Симоне повезло, она взяла камеры, экспонометры, лампы и штативы, отворила уличную дверь, не забыв отключить сигнализацию, вошла и заперла за собой дверь.

На се голосовой почте было сообщение от Гарри Фитцглена. Симона и позабыла уже, какой приятный у него голос. Он звонил ей, чтобы сообщить, что нашел довольно интригующую информацию о предыдущем владельце Блумсбери. Ему показалось, что ей будет интересно: могут ли они встретиться, выпить и поговорить?

Не было причины не отвечать на этот звонок, обычный деловой разговор. Симона по-прежнему была увлечена идеей о выставке, посвященной прошлому дома в Блумсбери, это понравилось бы потенциальным покупателям и могло быть хорошей темой для разговоров со случайными посетителями. Она записала номер Гарри, решив позвонить ему утром. Так приятно было вернуться в город и первым делом услышать его приглашение.

Она медленно пошла по лестнице. Что теперь? Просто оставить здесь свои вещи и поехать домой? Завтра многое предстоит сделать — ей не терпелось увидеть, как получились снимки ткацкого станка. Нужно поехать домой, поесть и рано лечь спать. «Глупости, — сказал внутренний голос — Ты знаешь, что будешь делать. Почему ты еще не начала?» Симона нахмурилась, а затем пошла через главную галерею в заднюю часть здания.

В Блумсбери была большая квадратная кухня, которая располагалась чуть ниже уровня первого этажа, так что и в солнечный день там было темновато. Осенними вечерами там было по-настоящему темно. Из нее шесть узких ступенек вели в старую кладовку, которую Симона использовала как темную комнату для печати фотографий. Это было прохладное удлиненное помещение, без окон, с каменным полом и голыми стенами. В глубине находилась старая глубокая сточная труба, вдоль стен располагались широкие мраморные полки, где, возможно, хранились прежде молоко и сыр. Там было достаточно места для увеличителя и резака, которые Симона использовала для выравнивания печатных снимков, и места для стоп-ванны и ванночек для фиксажа и проявителя. Там уже была установлена электропроводка, сейчас не в лучшем состоянии, но служившая источником энергии и света. Эта темная комната была сделана как на заказ.

Она закрыла дверь, включила верхний свет, выдвинула маленький ящичек и заглянула внутрь.

Она очень сильно старалась принять мамино объяснение присутствия Сони в Мортмэйне в тот день — между ней и Соней существовала телепатическая связь, и она сохранялась даже спустя годы после смерти Сони. Если тебе нужно доказательство жизни после смерти, сказала мама, вот оно, и она казалась такой счастливой от этой мысли, что Симона ни тогда, ни когда-либо после не решалась опровергнуть. Ведь правда же, что, когда они вернулись в Мортмэйн, там не было и следа Сони. «Ничего нет, видишь», — сказала мама ободряющим голосом.

Но Симона знала, что в Мортмэйне в тот день кто-то был — живой, обыкновенный человек, который разговаривал с Симоной и вел ее по коридорам Мортмэйна. Кто кричал, падая в отвечающую эхом темноту колодца, и кто с тех пор возвращался к ней во сне, царапая кирпичи старой шахты в попытке выбраться…

Была ли это Соня или только призрак Сони, Симона оставила ее умирать в темноте.

Тогда это не казалось таким. Тогда Симона чувствовала, что в той ужасной комнате она сделала все, чтобы спасти Соню.

Она склонилась над колодцем после того, как Соня упала, и глядела во тьму, охваченная ужасом. Но как бы ни была она испугана, нельзя было оставлять Соню, которая могла истекать кровью или лежать внизу с переломанными руками и ногами, живая, но не в состоянии позвать на помощь. Там мог быть выступ, о который она могла удариться, и Симона должна была вытащить ее.

Когда она осторожно наклонилась над колодцем, оттуда дохнуло кислым и затхлым. Она старалась не замечать этого и заглянуть поглубже в густую тьму. Но хотя слабый свет из комнаты позволял разглядеть кирпичную кладку и ряд железных перекладин, торчащих наружу и напоминавших лестницу, дальше начиналась такая глубокая темнота, что ничего глубже пары метров вниз не было видно. Если бы только был какой-нибудь источник света!

Свет. Слово взорвалось в мозгу Симоны. Был источник света, был способ навести его, конечно, был! Камера с фотовспышкой. Она могла держать камеру у колодезного жерла, сфотографировать его при фотовспышке и на короткий миг увидеть дно.

Кожаный футляр лежал по-прежнему возле свитера — там, где Соня оставила его. Симона вынула камеру и перекинула футляр через плечо. Можно было сделать еще две вспышки, что означало, что ей предоставляется шанс дважды заглянуть в колодец. Она осторожно настроила аппарат; это было довольно сложно сделать в темноте, но ей показалось, что она все правильно навела.

Затем она снова склонилась над жерлом. Она боялась потерять равновесие, но все же ей удалось сесть, и большая часть веса тела приходилась на пол. Камни под ногами были холодными и жесткими. Симона навела камеру так, что затвор смотрел прямо вниз; теперь она легко могла справиться с задачей при помощи правой руки, держась за камень левой рукой, и ей не нужно было смотреть в визир, ей нужно было лишь спустить затвор и заглянуть вниз. У нее будет полсекунды и, может быть, даже меньше, но этого должно быть достаточно, чтобы все увидеть.

Этого было достаточно. Вспышка бросила белый сноп света в темноту, и затем темнота сомкнулась вновь, глубокая и непроницаемая. Симона села на корточки, сжав в руках камеру. Ее била дрожь и слегка подташнивало.

Яркая вспышка белого света отпечаталась на ее лице и ослепила глаза, так что она не сразу привыкла к темноте. Но в ее зрачках отпечаталось нечто, что никогда не сотрется. Образ фигурки Сони, маленькой и невозможно далекой, недвижно лежащей в неестественной позе… Левое плечо Сони — то, что было немного кривым, — было вывернуто под страшно кривым углом к остальному ее телу… Из-под кожи обеих ног торчали острые кости…

Но хуже всего, хуже сломанных ног и перекошенных плеч, была Сонина голова, лежащая наполовину в темной грязной луже. И была ли это только вода? Может быть, это кровь, темная и густая, сочащаяся и смешавшаяся с колодезной водой, так что нельзя отличить? Потому что кровь в темноте кажется черной, ты не знала этого, Симона? На мгновение шепот голосов вновь пронесся в ее голове. Кровь кажется черной, Симона, мы знаем об этом все…

В крови или в воде, Соня лежала на спине, и ее голова, казалось, была свернута гигантскими руками. Ужасно. Ужасно.

И Симона бросилась через комнаты; напуганная, вся в слезах, выбежала из старого дома на тропинку и, не разбирая дороги, поехала домой.

Не было никакой необходимости хранить эту пленку. Позднее тем же вечером мама навела фонарь на колодец, и Сони не было там, и, хотя объяснение было немного непонятным и таинственным, оно положило конец обсуждению.

Но Симона сохранила пленку. Она перемотала ее и вынула, осторожно укрывая отсвета. Затем обмотала шерстяным шарфом и убрала на дно ящика своего столика. Она проявила первую пленку — со снимками Мортмэйна снаружи, — мама посмотрела их, и они ей очень понравились. Один из этих снимков Симона разместила на выставке — интересный эксперимент, сказала она Гарри Фитцглену, но, конечно же, это была попытка прогнать кошмар.

Они покинули Западную Эферну вскоре после событий в Мортмэйне: Симона ждала этого и не удивилась, когда мама на следующую же неделю начала звонить риэлтерам и опять говорила о том, что они блуждают, подобно цыганам, и, может быть, лучше для Симоны, если они переедут поближе к Лондону. Никто из них не заговаривал о том, что они покидают это место из-за происшествия в Мортмэйне, но Симона понимала, что они обе знают, что это главная причина.

Она никогда так и не сказала маме, что была еще одна пленка с кадрами, сделанными при фотовспышке. Все эти годы она думала, что нужно уничтожить пленку из Мортмэйна, но никогда так и не сделала этого, и пленка была при ней, когда они уехали из Западной Эферны и перебрались в Северный Лондон и затем в квартиру, которую она снимала с двумя другими девушками, когда училась в училище. Это было нечто вроде талисмана наоборот; нечто, что могло однажды, несмотря на все доказательства обратного, стать свидетельством того, что действительно произошло в Мортмэйне.

С тех пор как она стала работать в галерее Торн, пленка хранилась в маленьком ящике в темной комнате. Если хочешь спрятать листок, сделай это в лесу. Если хочешь спрятать пленку, сделай это в фотостудии.

Симона вытащила пленку из ящика и посмотрела на нее. Затем, в свете красного фонаря, цвета ее кошмаров, она начала проявку.

На заре эры фотографии недалекие люди находили этот процесс пугающим, они верили, что камера обладает способностью похищать души, и в страхе отворачивались от нее.

Странным и искаженным образом это представление воплотилось в теории, поддерживаемой некоторыми исследователями-физиками, что пленка может запечатлеть сверхъестественные существа, хотя чаще этот процесс используется для разоблачения мошенничества, чем в качестве доказательства существования призраков.

Симона никогда не переставала восхищаться постепенным появлением образов на белой поверхности, и, хотя она понимала, как происходит химическая реакция, иногда это казалось волшебством. Вот и сегодня она ждала чуда, когда, склонившись над рабочим столом, наблюдала, как образы выплывают на бумагу.

Первые два снимка — снятые снаружи Мортмэйна — вышли удивительно хорошо. Симона вгляделась в них. Да, в них были четкость и контраст светотени, и с технической точки зрения они неплохи.

Она перешла к следующему, сделанному внутри центрального холла здания. Тени и ветхая лестница… и изящный орнамент на каменной арке… Сердце Симоны сжалось и затем заколотилось быстро-быстро. Там было что-то еще, прямо на границе поля зрения. Она склонилась над столом, пристально вглядываясь. Да, вот оно: размытое цветовое пятно, как если бы кто-то пробежал перед камерой. Будто бы человек, одетый в вишневый свитер, промелькнул перед камерой так быстро, что она не успела поймать его. Как нечеткий отпечаток пальца, как твое собственное отражение в запотевшем зеркале ванной комнаты. Симона рассматривала эту несфокусированную деталь несколько секунд и затем перешла к последнему кадру.

Вот он, думала она, почувствовав, что в горле у нее пересохло. Вот в этот момент я наклонилась над вонючим кирпичным парапетом и навела камеру вниз. Вспышка молнией осветила всю шахту колодца, и я увидела внизу ее — Соню. Но увижу ли я ее теперь?

Шахта резко и точно вошла в фокус, она казалась длинным узким тоннелем, окаймленным иссохшими черными кирпичами. И там внизу лежала маленькая разбитая фигурка, острые кости торчали из-под кожи ног, голова запрокинута набок под тем безумным неверным углом, что Симона видела тогда, много лет назад, и не смогла забыть. Половина лица была обращена к камере, и один глаз обвиняюще и недвижно смотрел вверх. Другой стороной голова лежала в луже запекшейся грязной черноты. Потому что кровь становится черной, помнишь, Симона?..

Симона почувствовала, что она сидела согнувшись над столом так долго, что мышцы шеи затекли. Она откинулась назад, попытавшись расслабить их, по-прежнему не отрывая глаз от фотографии. Камера, конечно, может лгать, и так бывает часто, но теперь она не лгала. Соня была в Мортмэйне в тот день, и она умерла там, перед ней лежало доказательство. Мама сказала, что Соня умерла вскоре после рождения — после операции разделения, — и значит, мама лгала по какой-то причине или сама не знала правды. Симона не знала, чему верить. Мне нужно ей сказать, думала она, приходя в ужас при одной мысли об этом. Я позвоню ей сразу, как только доберусь домой, и скажу ей, что это действительно была Соня и что я действительно убила се.

Но затем слабый голос прошептал: «Но когда вы вернулись в Мортмэйн немного позже, Сони уже не было там. Мертвые не могут подняться и сами выбраться из колодца». Симона задумалась об этом, и голос внутри вдруг сказал: «Конечно, она не могла выбраться сама. Но кто-то мог ее вытащить».

Кто?

Женщина, которую ты видела в Сонином сознании. Безвкусно одетая женщина с каштановыми волосами и нервными руками, которую Соня хотела убить.

Симона живо вспомнила лицо женщины, хотя она видела ее лишь мельком в сознании Сони. Но этого оказалось достаточно: она навсегда запомнила ее, и женщина, кем бы она ни была, стала одним из призраков и частью воспоминаний.