Тёмное солнце

Пещерный отдых

Гостевые пещеры представляли собой закоулок в обширной сети коридоров и переходов, отделённый от остальных помещений такой же каменной пробкой, как стояла на входе со стороны могильника дварфов, но эта была откачена в сторону, и выглядела так, словно её в последний раз сдвигали несколько тысяч лет назад. Внутри было чисто, но и голо. Светляки встречались редко, а воздух пах пылью и камнем, словно сюда заглядывали редко и ненадолго, чтобы навести порядок, но и только.

«Не часто встречаются храбрецы, способные достичь этого удалённого места, — подумал Морстен, которого несли на потрескивающем от тяжести плаще верные тхади. Десятник нёс Лаитан, которая сохранила достаточно сил, чтобы выйти вместе с ними за провожатым, но не более того. — Впрочем, если там тихо и пусто, меня это устраивает гораздо сильнее, чем пенные бани Империи, наполненные полногрудыми гуриями».

Наличие недовольно блестящей глазами с плеча тхади госпожи-Змеи, правда, заставляло думать его, что отдыха, скорее всего, не выйдет. Или он получится не таким, как ожидалось. Но на это властелину было чихать, как в вулкан. Его беспокоила спина, и малое количество времени, отпущенное на отдых.

Он занял самую дальнюю пещерку, возле которой почти не было светляков и пятен мха, излучавшего призрачный слабый свет. Но ни тхади, ни Морстен от того не страдали. Вверив Лаитан её служанкам, орки вшестером быстро раздели кривившего от боли губы Гравейна, оставив на нем только набедренную повязку, и уложили на многострадальный плащ, которому было суждено служить полем битвы за спину Повелителя Тьмы. Насколько он чуял, воины распечатали неприкосновенный запас, переживший все невзгоды, и содержавший простые, но эффективные снадобья, мази и настои. То, как они воняли, было неописуемо.

«И почему все шаманы стараются придать своим лекарствам как можно более мерзкий вкус, запах и вид?» — привычно проворчал Морстен, готовясь пережить не самые лучшие несколько часов в жизни.

— Я должен ходить и хотя бы поднимать меч на уровень головы, — сказал он, чувствуя, как на затылок легла тяжёлая твёрдая ладонь его десятника, прижавшая Гравейна к камню. — Не жалейте средств.

Прислушиваясь к тихим стонам властелина из дальнего угла и шипению его слуг, Лаитан поискала взглядом своих служанок. Таковых не нашлось. Долинцы сообразили отдельный лагерь поодаль от имперцев, но большая часть жриц и охотниц уже сидела в лагере варваров. Там же оказалась и Киоми, о чем-то шептавшаяся с Ветрисом.

Лаитан грустно посмотрела на свои ноги и руки. Ее тело болело так, словно она опять провела всю ночь под маской из темной бронзы, настолько тонкой и гибкой, какой может быть только заговорённый металл в руках Мастера. Она и её служанки, надевая одинаковые одежды и маски, принимали участие во всеобщем праздновании дней плодородия и сбора урожаев, а также почитания стихий и солнечного света, дарующего силу и жизнь в самые длинные дни года. Тогда можно было насмотреться на разные вещи, некоторые из которых требовали физических усилий и обильных возлияний. Лаитан иногда присутствовала в таких развлечениях, не позволяя, однако, им заходить дальше определённых ласк. И когда пик возбуждения доходил до предела, Медноликая исчезала, от чего-то опасаясь оказаться на обозрении остальных, как многие из служанок, не обладающих какими-либо принципами.

Мать матерей потёрла натруженные, гудящие от напряжения ноги, проводя пальцами по разноцветным рисункам татуировок на коже.

— Надира, — тихо позвала она. Из полумрака появилась жрица с большой сумкой через плечо.

— Да, госпожа? — шепнула женщина, садясь рядом. Лаитан с интересом уставилась на сумку Надиры. Та смущённо потеребила лямку, наброшенную на плечо.

— Моя мать была травницей, — пристыжено принялась объясняться Надира, — а до неё — моя бабка и прабабка. А потом меня забрали в жрицы дворца. И вот… — Надира зачем-то сжала в пальцах широкий ремень сумки, — я и подумала… Когда погибла наша травница, некому же стало в этом разбираться.

— Ты взяла её сумку? — с надеждой спросила Лаитан. Полагаться только на силу и свет солнца, пополняющий эти запасы, можно было в Империи. На охоте случалось разное, как и в походах, и если бы имперцы умели залечивать раны только силой магии, от них давно бы ничего не осталось.

— Ее убили перед входом в пещеры, — опустила голову Надира, — это та, что упала со скал со стрелой в спине.

Лаитан решительно придвинула к себе сумку Надиры и начала в ней копаться. Извлекая оттуда множество баночек и мешочков, она спрашивала у Надиры совета, чем можно унять боль и отеки на ногах. Когда увлёкшаяся привычным и любимым делом жрица уже без стеснения давала госпоже советы, Лаитан попросила её выбрать мазь, чтобы облегчить боль. Натёршись жирной мазью, от которой кожу защипало и по ней растеклось тепло, Лаитан почувствовала настоящее наслаждение. В этот момент из угла, где стояли лагерем суровые тхади донёсся сдавленный стон, после чего последовал звук ломающегося камня или треск плаща. Лаитан и Надира, не сговариваясь, посмотрели в ту сторону.

— Наши горцы добры и гостеприимны, но нам бы не помешало тепло и свет, — сказала Лаитан, примерно представляя, что сейчас делают с властелином севера. — Отыщи для нас то, из чего можно развести огонь.

— Госпожа… Вы же не собираетесь тут жарить… — взгляд Надиры предательски скользнул в сторону лагеря тхади. Лаитан дёрнула уголком рта, но не стала сдерживаться и улыбнулась.

— Посмотрим, — уклончиво ответила она. — И оставь мне свою сумку.

Надира не посмела спорить, скользнув в полумрак, а Медноликая надеялась, что в этих пещерах есть дымоход или хоть какая-то вентиляция. Перспектива провести ночь на холодных камнях её не прельщала, да и вряд ли бы это пошло на пользу раненым и обездоленным, вроде Морстена.

Лаитан запустила руку за пазуху, достала оттуда свой личный нож из чёрной стали и, глубоко вздохнув и с сожалением погладив голову ладонью, резко обрезала подгоревшие волосы, подровняв их так, чтобы они прикрыли шею. Медно-красные, с серебряными нитями седины, пряди упали позади Медноликой, а неровно остриженные кудри теперь падали на лицо. Подровняв волосы таким образом, чтобы они не лезли в глаза и не падали на щёки, Лаитан сняла с с рук и ног тяжёлые браслеты, оставив только те, которые надели ей при рождении. На одном из них бряцали странные символы, должные означать власть и объединение Империи и остальных народов. Этот браслет, как знала Медноликая, был самым первым для той, что стала матерью матерей, и передавался с тех пор каждой новой медной змее. Лаитан подхватила сумку Надиры и пошла в сторону тхади, намереваясь предложить им идею развести огонь и поделиться своими запасами трав и мазей.

— Мать твою Тьму… — сдавленно прохрипел Морстен, перед глазами которого только что вспыхнули восемь солнц и тридевять лун одновременно.

— Прости, господин, — простодушно проговорил десятник, продолжая прижимать рукой его голову к камню. — Но ты хочешь ходить и держать клинок. Удар сильный был. Надо вправить.

Трудно спорить с тхади, каждый из которых вдвое сильнее человека, особенно когда тебя держат пятеро, а шестой разминает спину твёрдыми, как камень, пальцами. И мысли о том, чтобы не стонать и не ронять достоинства испаряются сами собой. В этим мгновения хочется только одного: чтобы все закончилось. Неважно как.

— Я сказал, что хочу ходить, а не бегать, — попытался пошутить Гравейн, но тхади только хмыкнул. И спина властелина громко хрустнула позвонками еще раз.

Лаитан уткнулась носом в нечто огромное, дурно пахнущее и широкое, которое тут же развернулось к ней косматым лицом и дыхнуло смрадом из клыкастого рта.

— Чего тебе, женщина? — недружелюбно осведомился тхади, преграждая путь. Лаитан с сочувствием посмотрела на ноги властелина, конвульсивно дёрнувшиеся позади тхади.

— Если вы хотите его отбить о камни и потом приготовить, хотела предложить вам развести огонь, — она кивнула в ту сторону, где Надира и пара помощниц, притащивших сухие ветки и растопку, уже запалили костёр, сгрудившись вокруг и намереваясь устроить пожарище на всю пещеру. Тхади хрюкнул и спросил:

— Тебе какое дело?

Лаитан поджала губы, но решила объясниться:

— Я видела, что он ударил спину. Вам нужно тепло и мазь против отёка. Мышцы уже распухли и не позволят спине отдохнуть, — Лаитан надеялась, что тхади хватит ума её понять. Он смотрел на нее со смесью недоверия и презрения, пока его не отпихнул и не отодвинул другой тхади, совершенно голый, не считая повязки на бёдрах, и сплошь покрытый рисунками на коже. «Шаман», — догадалась Лаитан. Возможно, это был вовсе не тот, кто однажды уже не пустил её к властелину после драки, но кто-то, явно перенявший его искусство.

— Хорошая мысль, — сказал шаман, — но властелину надо срочно.

— А остальным надо с гарантией, — упрямо сдвинула брови Лаитан. — Давай вместе решать этот вопрос?

— Предлагаешь союз, змея? — ощерился в кривой улыбке шаман. Лаитан кивнула. Тот только хмыкнул и встал за её спиной, подтолкнув к лежащему Морстену.

Остальные, правда, жажды помощи от Медноликой не разделяли, тыкая ей под нос банками с мазью настолько вышибающими дух одним запахом, что Лаитан уже подумала, не стонал ли Морстен от удушья, а вовсе не от боли.

Властелин Тьмы, великий, грозный и безжалостный, был готов признать, что он не так уж нечувствителен к боли и ранам, как ему казалось, и запросить если не пощады, то хотя бы передышки между вспышками агонии. Но давление на спину внезапно ослабело, и совсем исчезло. В волне накатившей вони появилась странная нота, словно кто-то открыл небольшой флакон благовоний в нечищенных стойлах уккунов, напуганных снежным великаном.

«Шаман. Если это твоё новое снадобье, то надо признать, что ты превзошёл многие поколения своих учителей, — подумал Морстен, обращаясь к единственному тхади в десятке, кто мог лечить так же хорошо, как и калечить. — Благодарю».

— Нет моей заслуги, — проворчал шаман на северном наречии, — Змея воняет на твоей спине.

«Змея?» — Гравейн рванулся, чтобы встать, но десятник, ворча, удержал его от этой глупой выходки. В последний момент Морстен вспомнил, что лежит в одном жалком куске ткани на бедрах и признал правоту шамана.

— Госпожа, наверное, ошиблась, — чувствуя, как что-то легонько пробегает прохладными прикосновениями по всей спине, проговорил Морстен. Пальцы Лаитан задержались на шраме, опоясывающем его торс. — Или ты не боишься, что снадобье моих тхади превратит тебя в жабу… или змею?

Лаитан только хмыкнула.

— Я и так уже похожа на жабу, а на змею — с рождения, — сказала она, продолжая ощупывать спину властелина. Опухоль от удара была горячей, выпирая под кожей. Отек сдавил соседние мышцы, натянув их и превратив в тугие канаты, вызывающие огненную боль. Лаитан осмотрела участки позвоночника рядом. Сдавление и напряжение заставили мышцы окаменеть и перестать двигаться в любую сторону. Попытавшись надавить на кожу рядом, Медноликая поняла, что без разогревающей мази — это бесполезно. Отвинтив колпачок от одной из своих бутылочек, из которой мазала свои ноги только что, она начала втирать мазь в кожу поблизости от травмы, стараясь, чтобы согревающий состав не попадал на покрасневший участок. Пальцы Лаитан то и дело попадали на старые шрамы, уделив особое внимание тому широкому и безобразному, который должен был остаться от распиливания Морстена надвое.

Некоторое время пытаясь сидеть рядом, Лаитан плюнула на взгляды тхади и уселась верхом на властелина, спустившись ниже спины и придавив собой ноги Морстена. Две руки оказались эффективней одной, и работа пошла быстрее. Напряжённое тело властелина, скованное и ожидающее удара, постепенно расслаблялось, а пальцы Лаитан, сильные и умелые, продолжали растирать мышцы слой за слоем. Прямые и косые, расходящиеся от позвоночника вверх и вниз, стягивающие в одну болевую точку место удара. Когда Лаитан добралась до лопаток, Морстен явственно вздохнул, и Лаитан качнулась на нем, как парусная лодка на волне. Замершие вокруг тхади уже не стеснялись, открыто обсуждая на своём наречии действия Медноликой. Лаитан не понимала их слов, рассматривая шрамы и рубцы на спине Морстена, привлёкшие её внимание настолько, что ей трудно было не касаться их лишний раз.

— Мне нужна ваша помощь, — обратилась она к шаману. Тот недоверчиво покосился на Лаитан, но шагнул вперёд. — Смотри, для начала заверши разогревать его мускулы, от меня не так много проку, как я бы хотела сейчас, а потом сюда нужно положить ладонь, вот так, — она показала свои руки, сложенные одна на другую и опершиеся основанием ладони так, чтобы в ямочке оставалось пространство. — Начни сверху, от лопаток, потом иди ниже, до места ранения.

Пока шаман мял Морстена, уже не дергающегося, а только блаженно постанывающего, Лаитан показала, как быстро и сильно следует надавить на спину властелина, чтобы мышцы позвоночника потянули за собой ткани на пояснице, вытягивая смещенный позвонок обратно. Пока шаман занимался этим, Лаитан взяла другую склянку и начала втирать жидкую мазь от отека в распухшие ткани ушиба. Ее опасения не оправдались, и когда она закончила, то стало ясно, что позвонок не пострадал. Просто сильный ушиб тканей. В голове непрошеным гостем всплыло знание: «ушибы мягких тканей спины опасны тем, что отечность не позволяет сразу удостовериться в сохранности позвонков». «И если пациент может пошевелить ногами и даже самостоятельно сделать пару шагов, это еще не значит, что спинной мозг не повредится после того, как отек сдавит соседние ткани, — подумала она, — а иногда трещины в позвонках не выдерживают давления отечных тканей». Мысль показалась ей довольно смешной и чуждой, и Лаитан даже заулыбалась, немного заморившись растирать каменные мышцы Морстена.

— Когда дойдёшь до вот того места, — она ткнула пальцем рядом с припухлостью, — сосчитай со мной до трёх и надави чуть выше и с другой стороны, а я буду тебе помогать, — произнесла она в адрес шамана. Тот недоверчиво сдвинул брови, и Лаитан пришлось пояснить:

— Я прослежу, чтобы ты не слишком сильно давил, — едва заметно улыбнулась она, — После чего ты и твой помощник должны, не поднимая хозяина растянуть его за ноги и за руки.

Морстен обречённо затрепыхался, но шаману уже понравилась идея Лаитан.

— Если уж ты решила прекратить мои муки таким долгим способом, Лаитан, — прошипел он, — то проще перерезать мне глотку своим ножом, клянусь Тьмой.

— Молчи, господин, — каркнул шаман, примеряясь. — Ходить хочешь? А под себя? Ты уже ломал спину, сколько лет лежал? Она дело говорит. Мудрая Змея.

— Кажется, нам нужно серьёзно, долго и тщательно поговорить, — признал очевидное Морстен, сжимая челюсти в предчувствии. — Если от меня что-то останется после этой операции.

Тхади тихо засопели, и шаман повернул голову к Медноликой.

— Скажи, когда, — глаза шамана загорелись жаждой действия.

Лаитан прошлась ладонями вдоль позвоночника властелина, ощущая, как он сначала дёрнулся, потом напрягся, а затем расслабился, и сказала очень тихо, быстро наклонившись к его уху:

— Если бы я хотела твоей смерти, я бы бросила тебя еще раньше в лаву.

Затем пальцы Лаитан снова размяли мышцы не только вдоль позвоночника, но и расходясь в стороны, захватывая боковые и рёберные мышцы.

— Давай, шаман, начинай сверху.

Тхади быстро и ловко вдавил позвонки в тело Морстена, по пещере разнёсся очевидный и громкий хруст.

— Теперь двигайся к моим рукам, — удовлетворённо кивнула Лаитан. Когда ладони в татуировках оказались рядом с её пальцами, она положила ладони на тугие мышцы в месте ушиба и сказала:

— На счёт «три». Раз, два, три…

Шаман вдавил позвонок как раз тогда, когда Лаитан успела поделиться с властелином крохой своей силы, пока тхади и Морстен не видели. От крика властелина остальные тхади попятились и потянулись за оружием. Морстен ругался так, что его слуги даже переглянулись.

— Все, шаман, прикажи остальным дать тугие повязки и развести огонь. Если найдёшь прямые доски или хоть что-то, чтобы выровнять лежанку под ним, — она кивнула на Морстена, — сделаешь лечение быстрым. Ему нужно зафиксировать повреждение и наложить успокаивающую мазь. И неплохо было бы сунуть что-то под поясницу, чтобы вес тела не продавил нашу работу обратно в… — она осеклась, подбирая более вежливое сравнение.

— В дерьмо, змея, — радостно договорил за нее шаман.

Тхади разошлись в сторону по сигналу шамана, но тот уходить не торопился, ожидая либо слов властелина, либо чего-то еще от Лаитан. Медноликая попыталась сползти со спины Морстена, чтобы ускользнуть от разговора и скрыться, пока он не смог бы её догнать, но его пальцы цепко схватили её за запястье, впрочем, почти сразу же ослабив хватку, будто предлагая, а не приказывая остаться и завершить процедуру самой, без помощи тхади. Лаитан растерялась. Разведённый долинцами и её жрицами огонь уже ярко полыхал в лагерях неподалёку, и огненные всполохи играли на её остриженных волосах, будто те сами горели в огне. Морстен молчал, шаман ждал, Лаитан стала чувствовать себя неуютно, но при этом вполне тепло, сидя на спине властелина.

— Останься, — тихо, но разборчиво произнёс Гравейн. После того, как позвонок, выбитый ударом скалы, встал на место, он чувствовал себя лёгким, как надутый горячим воздухом пузырь рыбы, который запускают северные племена на празднике самой долгой ночи. Он осторожно приподнял голову, и, не получив болезненной вспышки, кивнул своим воинам, приказав исполнять её просьбу. — А вы соорудите поесть что-нибудь для госпожи. И дайте ей глотнуть из фляжки, иначе она отключится прямо на мне.

Тхади моментально исчезли, остался только шаман, копавшийся в обшитой облезлыми шкурками суме. Удовлетворённо рыкнув, он достал металлический сосуд, сделанный из черного железа и закрытый хитрой пробкой, прижатой чем-то вроде зажима. Откупорив фляжку, шаман с довольным видом втянул поднимающийся из неё парок, и кивнул, облизнувшись:

— Тебе повезло, Змея. Господин редко делится с пришлыми соком снежной ягоды. Она даёт силы и затягивает раны не только на теле, но и на душе, — тхади задумался, потом улыбнулся, и продолжил, видя сомнение на лице Лаитан: — В ней нет никакой тьмы. Это просто ягода, растущая на горных склонах севера. Ее собирали в двух сотнях лиг от Замка, и везли на уккунах целых три дня, чтобы сохранить свежесть. Не бойся. Золото крови и силы природы не противоборствуют, а усиливают одна другую.

Морстен ждал, пока вернутся остальные его слуги, и, чтобы скрасить ожидание, спросил у Лаитан:

— Почему ты мне помогаешь? Уже в который раз. Вместо того, чтобы добить и бросить умирать, владычица Империи Маракеш вновь и вновь спасает Черного Властелина от смерти, а теперь и от позора.

Лаитан опасливо поднесла к носу фляжку. Из нее дохнуло ягодным запахом и спиртом. Вознеся про себя молитву стихиям, Лаитан сделала глоток, и тут же едва не упала со спины властелина. Напиток был обжигающе крепким. Из глаз потекли непрошеные слезы, по горлу прокатился комок, сжигая все внутри, но уже через два удара сердца голова стала ясной, а тело наполнилось теплом и лёгкостью.

— Хрррр… — вместо ответа прохрипела Лаитан, утирая слезы под смех шамана, который отошёл на почтительное расстояние, оставив в руках Лаитан тяжёлую флягу. — Ты же сам сказал, что мы должны дойти до Отца. Если кто-то не сможет, разве поход увенчается успехом? — попыталась отговориться Лаитан.

Морстен ждал, искоса поглядывая на Медноликую. Закупорив фляжку и с сомнением подумав, не стоит ли еще глотнуть, Лаитан вздохнула, снова открыла напиток, сделала большой глоток и подождала, пока сок ягоды не заставит разум затуманиться, а щеки разгореться жаром.

— Мне стало легче общаться с тобой и твоими тхади, — тихо призналась она Морстену, растирая в ладонях вязкую мазь из своих запасов. — И еще… — она замолчала, подбирая слова, — не знаю, как объяснить. От меня уже отвернулись мои слуги, даже Киоми ведёт себя странно, — продолжила она, имея в виду её отношение к варвару.

От их лагеря как раз раздался громкий смех женщин и показное рычание Ветриса. Лаитан провела ладонями в мази по спине Морстена, задумчиво и неторопливо втирая вязкую ароматную субстанцию в кожу властелина. Тот уже не дёргался, принимая массаж пальцев Лаитан с таким видом, словно сам напоролся на нечто невиданное и неслыханное, или просто давно забытое и отринутое, как невозможное в его жизни. Медноликая погрузилась в воспоминания, продолжая растирать спину мужчины, покачиваясь ритмично на его спине, словно её жрицы во время празднеств, когда их тела сплетались с телами мужчин. Лаитан задумчиво прислушалась к своим ощущениям. Северная ягода вызывала приятное тепло внутри, отодвигая обычно беспокоящие мысли и тревоги о том, кто именно сейчас лежал полуголым под её ладонями, поглаживающими кожу и мышцы, задевая шрамы и ушибы, задерживаясь на них кончиками пальцев, будто повторяя рисунок отметин и желая запомнить их историю.

— Мне некуда было идти, — честно призналась Лаитан, — а твои тхади могли тебя покалечить еще больше.

«Тьма забери, — подумал Морстен, под лёгкими прикосновениями пальцев и ладоней Медноликой обретя давно забытое чувство покоя. — Однажды мне вправили ногу, вывихнутую в норе полярного лемминга. Потом Замку пришлось ломать её дважды, и грозиться заменить на стальную. Черного Властелина с металлической ногой этот мир бы не пережил».

— Они сильнее людей, — попытался защитить своих верных спутников Гравейн. — И не задумываются об этом, считая меня ровней себе. Но Север всегда принимал тех, кому некуда идти, и кого нигде не ждут. Сейчас времена поменялись, словно действительно заканчивается время Света, и изгоев стало меньше. Но ничего не изменилось. Если смог добраться до Замка, не тая зла — тебя выслушают. И может статься, примут.

Он подумал, что говорить такое полноправной хозяйке Империи было, по меньшей мере, странно. Но вспомнил, как Змея меняла кожу, как менялась сама за время недолгого совместного пути, и понял, что сейчас она способна его услышать. Из-за усталости, ран, потери силы — неважно. Иногда можно не слышать других, пока достаёт энергии слушать только себя, но стоит оказаться лишённым этой защиты — и мир раскрывается новыми гранями.

— Дело ведь не только в этом, Лаитан, — ощущая пощипывание и тепло, льющееся по изуродованной спине и шрамам на теле, произнёс Морстен. — Не в том, что тебя оставили в покое. Ты словно бы наполняешься своей сутью, чем дальше мы от твоей столицы, и ближе к Отцу. Из тьмы виднее всего, где загорается свет.

Он подумал немного, и решился спросить:

— Ты поняла, о чём говорил старший из горного племени? Эти шары означали наши солнца. Но его слова о времени тьмы и холода мне не ясны до сих пор. Наш мир… гибнет?

В его голосе не слышалось страха или благоговения, которого обычно ждут от тех, кто служит Тьме, считая, что они готовы уничтожить весь мир, чтобы победила их хозяйка. Морстен испытывал интерес и стремление понять то, что скрывали тайны гор и населявшего их племени.

Лаитан продолжала поглаживать голую спину властелина, задумавшись над его словами. Она вспоминала свои видения, ощущения и чёрную зверюгу, привидевшуюся ей в пещере, когда они все едва не погибли.

— Не думаю, что мы с твоим Замком поладили бы настолько, чтобы разговаривать, — позволила она себе улыбку, пока её никто не видел. — Да, властелин, наш мир гибнет. Я не знаю, почему, я знаю только, что так было суждено. Я должна умереть, и моя смерть означает конец и начало эпохи, — она осеклась, едва не выболтав свою тайну, и не признавшись, что ей гораздо меньше лет, но подумала, что по этой фразе властелин уже догадался обо всем. — Я видела тень твоего Замка. Там, в подземных склепах дварфов. Он пришёл в облике огромной кошки, он показал мне мою же память, которая должна была оставаться глубоко внутри.

Лаитан успокаивалась, поглаживая кожу Морстена, и гадала, когда же ему надоест, и ли когда подоспеют тхади с повязками. Но их все еще не было, да и шаман куда-то пропал, будто властелин дал им понять, что им с Медноликой нужно уединение. Лаитан почувствовала, как щеки горят сильнее, а взгляд ищет чёрную фляжку. Страх и ужас прошедших дней, глупые смерти и бесполезные споры, по большей части, устроенные Ветрисом на почве личной неприязни, отпускали. Рядом трещал костёр, разводимый тхади, вокруг которого суетились все слуги властелина.

— Ты спрашиваешь, что я поняла? Ничего я не поняла. Я и твои вопросы-то не понимаю. Какой свет? Откуда видно? — Лаитан уныло остановила руки на спине Морстена, борясь с желанием расплакаться и свернуться в клубок под теплым боком Гравейна. — Нет у меня ответов, северянин.

— У меня их тоже немного, — почуяв перемену в настроении Лаитан, ответил Гравейн. — Но это не значит, что я не найду их полностью, рано или поздно. Но тебе повезло увидеть Замок в такой редкой ипостаси. Это значит, что ты ему нравишься, или он испытывает в тебе заинтересованность. Иначе можно прожить жизнь, и так никогда и не узнать ни про черных кошек, которые могут гулять по снам, ни про Замок, оседлавший вулкан, ни про Тьму, которая тесно переплетена с золотом и серебром.

Тёмный Властелин догадался по словам Медноликой, что она умалчивает о чем-то. Но для имперцев, и тем более Матери Матерей это было так же естественно, как дышать. А вот то, что она — последняя, стало для Морстена чем-то вроде падения в холодную воду. «И неважно, почему так, — подумал он. Лишиться такого противника было очень неприятно. При всей своей изначальной холодности и оторванности от мира, Лаитан была не лишена благородства и чести. — Как ни странно, но она сейчас кажется гораздо реальнее той, что я помню. Реальнее — и ярче».

Давно забытые годы жизни в Империи, служба в отряде наёмников, путь к Чёрному Замку — все это пронеслось, как стадо уккунов, по мыслям Гравейна. Он был готов услышать в ушах тихий смешок Замка, но тот не мог или не хотел проявить себя в стенах горной крепости.

Тхади, принёсшие нехитрый ужин, который они раздобыли где-то, и доски для постели повелителя, тихо сложили еду и припасы рядом с ними, удалившись к костру, откуда послышались тихие звуки их песни.

— Скажи, — тихо, почти неслышно обратился он к Лаитан, — Что тебе показал Замок, мать матерей? — спросил он.

— Он показал мне мое рождение. Мое создание, если быть точным. Я… — она замолчала, снова глотнула жгучего и ароматного сока северной ягоды, — Я была создана, понимаешь? Я видела старых жриц, обсуждающих то, как они поместили меня в лоно моей матери. Я видела нижние этажи дворца, на которых никогда не бывала, я видела…

И она пересказала Морстену свое видение. Так, как сумела понять и запомнить. Морстен ничего не сказал в ответ. Взгляд черных глаз впился в лицо Медноликой, ища там признаки лжи, но их не было, и Морстен только потер переносицу, опустив плечи. Кажется, он только что потерял один из смыслов своего пути, проиграв больше, чем ставка на смерть. Во всяком случае, смесь разочарования, удивления и растерянности отражались на его лице точно так же, как у людей, принимающих участие в азартных играх.

Лаитан взяла в руки повязки и начала обматывать ими спину Гравейна, пока тот все еще молчал, переваривая услышанную правду. Она хотела поскорее покончить с делами, чтобы избавиться от пронзительного взгляда и вызванного ее откровением смущения.

— Ты поняла, почему я ударил тебя? — не глядя на нее, спросил Морстен. Лаитан кивнула, и это позволило ему избежать выбора: стоило ли извиняться впервые за пять сотен лет или все же не опускаться до такого, даже при условии увечности его положения. Она помедлила, но все же спросила:

— Ты ненавидишь меня, я знаю. Скажи, это традиционное, или я забыла, как нанесла тебе обиду? Забыла, что именно я стала причиной такой лютой ненависти к себе?

— Не тебя, — выдохнул Гравейн, осторожно приподнимаясь, — не тебя и не Империю. Это трудно объяснить.

Он сел, когда Лаитан сползла с него, подхватив повязки и стараясь не смотреть на мужчину в одной набедренной повязке, плохо скрывающей что-либо. Северянин сидел, уставившись в пространство и старательно подбирая слова. Но как расскажешь о том, что давило и жгло тебя целых пять веков? Как объяснишь, почему все твои сны рисовали образ мертвой Медноликой царицы Империи? Как в нескольких словах передать ту ненависть, обиду и злость за предательство той госпожи, ради которой ты дошел до тронного зала Замка? Ответов не было. Простых ипонятных — уж точно.

Лаитан не знала, зачем ей нужен был ответ и что бы он изменил, но властелин не успел ничего сказать. Когда Медноликая оборачивала его спину и тело повязками в третий раз, к ним подошёл Ветрис, чьё лицо было красным и пылающим от гнева. Стоящая за его спиной Киоми старалась не показываться на глаза Лаитан.

— Так вот, чем вы тут занимаетесь! — взревел варвар на всю пещеру. — Моя будущая жена и мать моих детей делит постель с выродком Замка? Грязнокровая змея, купившаяся на ложь черного властелина!

Ветрис одним рывком поднял на ноги Лаитан и отвесил ей такую пощёчину, что голова женщины дёрнулась в сторону. Лаитан порадовалась, что удар варвара пришелся на другую щеку. На правой еще не зажил синяк после лавовой реки и удара Морстена. Она прижала ладонь к лицу, пряча стыд и гнев.

Морстен остановил рванувшихся тхади, жестом приказав поднять себя на ноги, и, утвердившись в вертикальном положении, протянул руку к Ветрису.

Чёрный меч, до того лежавший, обёрнутый шкурами, сейчас легонько щекотал подбородок Коэна, замершего с занесённым для полновесного удара кулаком над Лаитан. Шаман-тхади, ловко подобравшийся к Медноликой, лёгким движением отстранил её так, чтобы остаться между ней и варваром, разбушевавшимся так некстати.

— Кажется, кому-то не даёт покоя его детородный отросток, — спокойно сказал Гравейн, и варвар скосил глаза вниз, тем самым выдав своё волнение. Морстен видел, что Коэн и Киоми спелись, и это выступление было частью плана, ведущего далеко в будущее. «Если оно у вас будет, это будущее», — подумал он, и переведя взгляд на Лаитан. Та выглядела поражённой и потирала красную щеку. Но сузившиеся глаза Змеи буравили Ветриса с такой силой, что вряд ли ему светила постель и тем более дети, зачатые с её участием. — Я легко могу исправить это упущение, никто ведь не говорил, что к Отцу нужно приходить с полным комплектом конечностей. Говорят, на дальнем юге очень ценятся бывшие мужчины, так что у тебя будут еще и перспективы развития, мой несостоявшийся друг.

Намёк на попытку заключения сделки, а именно так теперь рассматривал Морстен просьбу о встрече, не так давно исходившую от Коэна, должен был остудить горячую серебряную кровь.

Лаитан видела, как её, теперь уже бывшая, служанка что-то быстро шепнула варвару и потянула его за одежду прочь, бросив на Лаитан такой взгляд, что она поняла: если до сих пор еще не все жрицы разделяли мнение Киоми, то после этого выступления сомневающихся не останется. Ветрис пыхтел, раздувал ноздри и вздувал жилы на шее, но дёрнуться не пытался. Лаитан благодарно кивнула шаману, вышла из-за его плеча и подошла к варвару и своей служанке. Ветрису она уделила внимания не больше, чем столику в своих покоях, а вот на Киоми смотрела довольно долго. Вызывающий взгляд жрицы говорил ей: давай, попробуй, и все точно окажутся на моей стороне!

— Он прав, — неожиданно тихо произнесла Лаитан, пряча улыбку. — Я посмела уделять время другим мужчинам, а не своему возможному супругу, — она подчеркнула тоном слова о возможностях, а не о гарантиях. — Но если ты, царь Долины, так разволновался по поводу конкуренции, то тебе стоит действительно задуматься, чем именно ты мыслишь, — брезгливо сощурилась Медноликая. — Но я обещаю тебе, что с этого момента мы всегда и везде будем вместе. Только ты и я, мой возможный муж, — губы Лаитан расплылись-таки в ухмылке, когда под её выразительным взглядом побледнела Киоми, беспомощно глядя на Ветриса. Тот понял, что попался в свою же ловушку — даже безымянные теперь будут видеть рядом Лаитан. Везде, всегда, на совещаниях и обсуждениях, рядом с их царём будет змея. Ветрису такой расклад нравился не больше, чем Киоми, но отступать было некуда.

Лаитан было приятно, что Морстен вступился за неё, даже будучи раненым и больным. И его чёрный меч не дрожал в руке, когда он встал между ней и варваром. Медноликая окинула взглядом показавшихся ей чужими людей вокруг, чувствуя, как шаман уже мажет ей на лицо одну из своих вонючих мазей цвета помета уккуна после отравления мхом.

Морстен коротко кивнул, оценив красивый ход Лаитан, и улыбнулся Ветрису, показав зубы. Варвар, побледневший при словах Медноликой, побагровел. Губы царя Долины затряслись, но он смог справиться с собой, и медленно, через силу, выдавил из себя улыбку, больше походившую на гримасу умирающего от скорпионьего укуса.

— Хорошо, — сказал варвар. — Пусть так. Но не смей больше приближаться к этому грязному…

Меч Морстена легонько дрогнул, и несколько волосков медленно упали на каменный пол, сбритые лезвием с шеи Коэна.

— Продолжай, — ласково произнёс северянин. — И я лично похлопочу перед владыками юга о твоём устройстве.

Медноликая, чье лицо украшал широкий росчерк коричневой мази тхади, подошла к варвару, посмотрела на него и перевела взгляд на свою служанку, обращаясь к ней, но словами, предназначенными для всех:

— В Империи женщина сама выбирает мужа, — поигрывая тонким стилетом из чёрного металла, которым недавно остригла свои волосы, протянула она. — Если одна из моих служанок и приближенных хранительниц желает разделить эту участь, я дам ей разрешение.

Лаитан помолчала, прохаживаясь мимо замерших людей и тхади.

— Разрешение на брак? — не удержался от вопроса Ветрис.

— Разрешение навсегда покинуть мою свиту ради брака. Или жизни с мужчиной. Возможно, что и с женщиной, — хмыкнула Лаитан. Киоми испугалась всерьёз. Оказаться вне свиты Медноликой, с туманными перспективами по отношению к варвару, без чёткой поддержки большинства жриц…

— Моя госпожа… — начала было она, но Лаитан прервала её коротким взмахом руки, оценивающе посмотрев в лицо Киоми.

— И пока женщина не выбрала, а на её руках не щёлкнули обручальные браслеты, ни один человек, будь он хоть сам царь Долины, — она перевела на варвара горящие гневом глаза, — не смеет указывать ей, что, с кем и когда делать. Тем более, если сам предпочитает общество других женщин в свободное от битв время. И пока что я Медноликая Лаитан, и у нас в Империи такие законы. И если твой народ живёт иначе, это ваше право.

Лаитан прищёлкнула пальцами, и её служанка вздрогнула, когда на пол пещеры упали её браслеты. Щёлкнувшие застёжками, они, будто живые змеи, скользнули на запястья Медноликой, лишив Киоми знаков отличия и благосклонности своей госпожи. Вокруг группы людей уже собралось достаточно и долинцев, и имперцев, и даже тхади северянина, чтобы унижение Киоми было публичным. Не говоря ни слова, служанка бросилась прочь. Варвар, дёрнувшийся за ней, остановился и подождал, когда властелин Замка уберёт оружие в ножны.

— Зачем ты наказываешь своих слуг, если они не виноваты? — зло прошипел он Лаитан. Та смерила его долгим взглядом.

— Хочешь наказывать её сам? Купи, — сложила руки на груди Лаитан. Ветрис опешил от такого заявления, не придумав ничего умнее, чем спросить:

— Сколько?

— Она была лучшей из лучших, моей доверенной служанкой. Дай взамен лучшего из лучших воинов Долины, — губы Лаитан расплылись в ухмылке. Она знала, что по законам Долины таковым воином безусловно считался только сам царь.

— Пойдёшь ко мне слугой, варвар?

Ветрис прошипел проклятия и исчез в темноте пещеры. Лаитан, не давая никому возможности сказать ни слова, гордо удалилась в тёмный угол между кострами людей и тхади. Через минуту, когда Медноликая уже обхватила себя за плечи, беззвучно сотрясаясь от слез, припомнив пережитые ужасы и унижение варваром, к ней подсела Надира. Женщина ничего не сказала и не попыталась трогать свою госпожу, сделав вид, будто не заметила её слез в глазах.

— Среди долинцев тоже ходят слухи… но другого рода, — Надира оглянулась и махнула кому-то рукой. К Лаитан с двух сторон подсели ещё две женщины. Довольно старая по меркам Империи, почти седая, и ровесница Киоми, смуглая и излишне темнокожая даже для владений Лаитан.

— Это Тайрат и Галан, — сказала Надира, как бы невзначай расстелив одеяло за спиной Лаитан. — Они ходят к варварам и многое слышат. Даже безымянные недовольны тем, что творит их царь.

— Они сами это сказали? — устало поинтересовалась Лаитан. Очень хотелось есть и пить, но ещё больше — спать.

Тайрат и Галан переглянулись, и старшая женщина произнесла глубоким грудным голосом:

— Безымянные молчат, на то они — стража царя Долины. Но те вихри силы, что кружат рядом с ними, они кружат и рядом с теми, кто уже открыто обвиняет тебя в колдовстве на их царя. Мол, из-за тебя варвар Ветрис потерял рассудок, силу воли и разум, — Тайрат не сдержала улыбки.

— На мой взгляд он и так был не слишком умён, — подала голос Надира, заставив Лаитан улыбнуться шире и зачем-то поискать взглядом Морстена. Властелина утащили его слуги, отгородив костром, ширмой и охранниками от остальных, словно властелина Замка можно было умыкнуть, как медный кувшин.

— Что ещё говорят долинцы? — спросила Лаитан.

— Многое говорят, госпожа… — растягивая слова, снова заговорила Тайрат. — Ходят слухи, будто Ветрис сам хотел союза с властелином Замка, но тот затеял свою игру, и теперь всем пришлось идти вместе.

— Надо же, как интересно, — потёрла глаза Лаитан, — может, потому он так и гневается, что на моем месте хотел бы оказаться сам?

Жрицы переглянулись и засмеялись в голос. Лаитан, до которой только дошёл двойной смысл сказанной фразы, тоже не сдержалась. Утерев выступившие на глазах слезы смеха, помогшего ей избавиться от нервного напряжения, она наиграно строго сказала:

— Морстен — не поклонник южных традиций, варвару и там ничего не перепадёт.

— Да уж, скорее властелин Замка отрубит ему достоинство…. - поддержала её Тайрат.

— Или мешающий здраво мыслить недостаток, — пискнула Надира.

К их месту подошёл татуированный тхади, и Лаитан почувствовала, как напряглись все три женщины рядом. Тхади не стал умничать и просто сказал:

— Господин предлагает тебе и твоим жрицам разделить с ним ужин. Или завтрак, как больше нравится.

В голосе шамана явственно слышалось нечто, вроде «можешь не есть, но для твоей же безопасности лучше приходи и посиди рядом, глупая рыжая женщина-враг». Лаитан краем глаза заметила, как у её ног, за спинами жриц, вытянулась чёрная тень звероподобной ипостаси Замка, игриво хлестнувшая хвостом по пяткам Лаитан.

Морстена раздражало всё. Разделение их каравана на по меньшей мере два лагеря, раскол среди имперцев, наглость Ветриса, неожиданно осмелевшего и полезшего на рожон, хотя никаких предпосылок к тому не было. Больная спина, под действием мазей и притираний горевшая огнём. Весь этот проклятый путь, который удлинялся с каждым часом. Трижды драный уккуном Посмертник, вылезший из тринадцатой преисподней, и отравлявший жизнь так, словно это стало смыслом его немёртвого бытия.

Лаитан, усевшаяся с двумя жрицами неподалёку, не выказывала особого желания разговаривать — после вспышки красноречия стало заметно, как сильно она устала. И Гравейн не стал её беспокоить, оставив все разговоры на утро. Но держался поблизости, чем немало раздражал жриц Лаитан, получая столь же великое удовольствие от этого.

Дварф, которого ввели под руки двое горцев, немного пришёл в себя, и выглядел уже не тысячелетним старцем, а просто седым усталым предводителем своего народа, разочаровавшимся во всем святом. Белая борода Гурруна свисала на грудь, но глаза подземного жителя смотрели цепко, внимательно и тяжело. Кивком поблагодарив провожатых, он медленно побрёл, прихрамывая, к костру повелителя Севера, и уселся на заботливо предложенное место. Почтение к старшим у тхади было в крови, а тех, кто не боялся замарать оружие кровью врагов, они еще и уважали.

Гуррун вздохнул, протянув руки к огню, тихо потрескивающему искрами прогорающих брикетов топлива, напоминающего торф, но не дающего дыма и запаха. Морстен, посмотрев на дварфа, решил не спрашивать о разговоре с правителями горцев, но заметил для себя, что сияние безумной тоски в глазах Гурруна почти погасло. Теперь он вряд ли стал бы биться головой о скалы, или иным образом пытаться выразить переполняющие его чувства. Но все же, пережитое в подземельях словно наложило на него печать или отметину, горящую в душе, как след от раскалённого железа.

Гравейн прикрыл глаза, погрузившись в багровую тьму под веками. Избитое тело вопияло об отдыхе, но он знал, что запустившиеся под действием орочьих снадобий процессы восстановления не даруют сон, потому что все ушибы, растяжения, разрывы мускулов и сосудов будут пылать, как если бы их погрузили в кислоту. Но к утру, когда действие лекарств пройдёт, он будет, словно рождённый заново. Такой же слабый и ничего не понимающий, но способный на то, чтобы идти вперёд и сражаться.

Он с трудом приоткрыл веки, и вгрызся в твёрдый, как сапожная подмётка, кусок вяленого мяса. Пахнущий дымом и травами. Есть не хотелось, но Морстен знал, что утром будет урчать живот, как голодный волк после зимней спячки, и заботился о том, чтобы не тратить время после.

Но, кроме дел плотских, были и другие моменты. Властелина беспокоил Замок. Точнее, его молчание. Проявлявшиеся через имевших тесную связь с разумной твердыней тьмы тхади короткие всплески силы тоже отсутствовали, словно Замок решил устраниться от всего происходящего. «Или, наплевав на условности, решил принять самое что ни на есть активное участие в событиях, — подумал Морстен. Раньше за его компаньоном такого не водилось, но пятисотлетнее знакомство — еще не повод для того, чтобы знать такую сложную личность, как пятитысячелетнее строение Древних. — С него станется. Но если не я — его вместилище, то кто? Кого он может использовать, как маяк и якорь?»

Взгляд Гравейна упал на нахохлившуюся Лаитан. Брови повелителя Севера дрогнули и поползли вверх в кратковременной гримасе удивления, но он справился с собой, и только тихонько хмыкнул. «В его стиле. Змея настолько опустошена, что вряд ли почует, если через её сознание проляжет тонкий мостик, по которому пробежит частица сознания одного сидящего на вулкане хитрована».

Лаитан, почувствовав на себе горячий взгляд Морстена, пошевелилась, и сонно прищурилась на огонь. Щёлочки сузившихся глаз блеснули темнотой.

От костра, где пребывали Ветрис и Киоми, донёсся приглушенный хохот варвара, рассказавшего особенно удачную, как он думал, шутку про Тьму. И отчётливо — для Гравейна — пахнуло вонью Посмертника. Или то был прогорклый жир?

— Лаитан, — тихо произнёс Морстен, — действительно ли имперские законы допускают обмен, каковой ты предложила Коэну? Я знаком с жизнью удалённых провинций, но там такого не было, и о замужестве договаривались обе стороны.

Медноликая, похожая сейчас не на змею, а на птицу, сидящую на ветке, перевела взгляд с пламени на Тёмного. Ей потребовалось некоторое время, чтобы понять суть его вопроса.

Она бросила взгляд на своих служанок позади. Лагерь имперцев негласно и молчаливо разделился на две примерно равные части. Одна из них, возглавляемая Киоми, уже открыто обнималась с варварами, среди которых мать матерей с удивлением находила взглядом даже безымянных. Вторая сторона под суровым предводительством Тайрат держалась особняком, выставив охранительные посты и предпочитая, если уж не дружелюбное общение с тхади, то хотя бы временный военный нейтралитет. Ветрис куда-то отвёл Киоми, шуршание и треск полотнищ подсказывали Лаитан, что ответ на вопрос лично для варвара из Долины уже не требовался.

— Ты о том, что я предложила насчёт моей служанки? — пытаясь протянуть время, спросила Лаитан. Морстен молча кивнул. Медноликая нахохлилась еще больше.

— В Империи нередки случаи обмена слугами. В этот раз, конечно, все не так однозначно, чтобы просто затребовать золота по весу товара, — спокойно сказала Лаитан, вспомнив, как некоторые отряды охотниц нанимались в другие провинции, которые способны были оставить залогом золота по весу тела каждой охотницы. — Но я предложила варвару обмен, а не торг, зная, что он не пойдёт на это. Ветрис не отдаст ни одного из своей личной гвардии, и уж точно никогда не согласится служить кому-то сам, — она отвела взгляд. — А если и согласится, что ж… Это станет первым случаем подобного обмена.

Лаитан упорно избегала темы о том, как все происходило в прошлом. В кровавом, жестоком и беспощадном прошлом её предшественниц, где за голову каждой жрицы платили не золотом, а кровью и телами детей тех, кто посмел отнять жизнь у жрицы. За смерть Мастера вырезали не деревню, а все окрестные до последнего младенца. Охотницы были в меньшей цене, и тогда платили рабами, сгоняемыми в гладиаторские ямы, выставляемые на первую линию огня, как живой и почти бесполезный щит перед отрядами слуг Империи.

Бракосочетания традиционно предполагали подарки в виде лучших служанок и жриц, но такие браки на памяти Лаитан заключались среди всех, кроме правительниц Империи.

Хроники до сих пор содержали сухие упоминания о том, что каждый раз Мастер Мастеров удалялась на многолетний цикл смены кожи, возвращаясь неизменно молодой и свежей, и нигде не упоминалось о том, как все происходило на самом деле. Но теперь, после того, как Лаитан увидела Замок и его проявления в памяти, она страшно боялась, что видение окажется правдой.

— Ты что-то еще хотел спросить? — немного резковато осведомилась Лаитан, которой порядком надоело сидеть под долгим взглядом Морстена, как муха на липкой медовой ленте.

— Ты сказала мне про черного зверя, — обронил властелин севера, не продолжая вопроса. Но Лаитан поняла и его. Она фыркнула, обняла себя за плечи, передёрнув ими от холода ночи в горах, и тихо сказала:

— Ты хочешь знать, вижу ли я его здесь? Мне кажется, что рядом постоянно ходит огромный тёмный зверь. Похожий не то на кошку, не то на пса. Гибкий, чёрный, с длинным хвостом и зубастой пастью. Он привиделся мне в подгорных пещерах.

— Замок не врёт, Медноликая, — сухо сказал северянин, чьи подозрения подтвердились. Это уязвило его гордость, но и заставило покоситься на тёмный меч рядом. Не потому ли Замок отказался общаться с ним, что он не послушал его предупреждения? Инстинктивно отодвинувшись от оружия, которое так и манило его к нему прикоснуться, северянин продолжил:

— Ты расскажешь мне, почему ты последняя правительница Маракеша?

— А ты расскажешь мне, почему бессмертный и неуязвимый властелин тхади весь в шрамах и едва не сгорел в лаве? — сощурилась Лаитан. Морстен замолчал. Лаитан понимала, что вряд ли ей удастся сохранить свою тайну до конца, но сейчас, когда рядом находилось столько людей, да еще и этот варвар, который посмел поднять на неё руку… требовалось нечто большее, чем просто спасение её жизни во имя миссии, чтобы она осталась без защиты в виде иллюзии своей вечности.

Пока она была для всех той самой, первой и бессмертной матерью матерей, она могла приказывать и пугать, заставлять и обманывать, посылать на смерть и даровать жизнь. А когда он узнает, да если еще и не только он, что она прожила свои сотни лет в постоянном ежедневном ожидании смерти, даже северянин усомнится в здравии ее ума. Среди имперцев уже произошёл открытый раскол, и пока что Лаитан не была уверена, что ей хватит силы воли и духа выступить против своих же жриц, против Киоми. Заставить сестёр пойти против сестёр? Немыслимо!

Вокруг тенями сновали горцы, чьи одежды почти полностью скрывали их от взглядов окружающих. Один из них, кажется, тот самый, что впервые заговорил с Лаитан, остановился неподалёку и, смерив взглядом два лагеря имперцев, не смог сдержать улыбки. Лаитан знала, что эти люди — потомки тех, кто предал первую мать матерей, но теперь, когда история завершалась, совершив оборот в несколько тысяч лет, она оказалась на том же месте и с тем же результатом. И видя то, что стало с осколками златокровых, названных ныне звездочётами, она понимала — мирного решения вопроса не будет. Киоми возненавидит Лаитан, если уже не возненавидела. И научит этой ненависти всех и каждого, кто пойдёт за ней. Своих потомков и детей их детей, породив очередной народ звездочётов, горцев или пустынных жителей. Горец пропал так же незаметно, как и появился. Лаитан снова зябко поёжилась, но тут рядом подсел дварф, набросив на Медноликую свой тёплый плащ. От него пахло потом, уккуном, крепким пивом и еще какой-то горной породой, словно Гуррун вывалялся в руде с ног до головы.

— Они сказали, что мой народ не придёт к Отцу, — без пояснений начал дварф. — Они проводят их всех до этого места, но на последнем этапе мои братья не будут рядом. А еще они сказали мне, что я не имею права сокрушаться о прошлом, если не совершу достойных деяний в настоящем во имя будущего моего народа.

Дварф поднялся и пошёл прочь. Одинокий, молчаливый и непривычно тихий, оставив на плечах Лаитан свой дорожный плащ. Медноликая и Морстен переглянулись, но ни слова не сказали, а утром их выпроводили прочь, составив компанию по обеим сторонам от отряда. Так прошли целый день и вечер, в итоге которых без происшествий решили заночевать вдали от выхода из пещер, все еще стараясь лишний раз не пересекаться с теми, кто потерял доверие других.

Горец по имени Семь Стрел, о чем-то переговаривавшийся с северянином, иногда поглядывал на Лаитан, чем вызывал у нее чувство беспокойства. Во взгляде горца не было ничего, кроме интереса. Он как будто постоянно что-то хотел спросить у матери матерей, но то ли не решался, то ли у него не было повода. Или доказательств. И Медноликая нервничала, ловя на себе эти взгляды каждый раз, когда поднимала глаза и натыкалась на обмотанное красно-черной тряпкой лицо горца. Его роскосые глаза, наполнявшиеся золотом на рассвете и угасавшие к полуночи, казались Лаитан чем-то таким, что пришло из древних легенд. Она нередко думала, а не такими ли должны были стать имперцы, если бы не вырождались. И так ли уж был неправ их Учитель, уводя осколки народа прочь. Горцы сохранили то, чего лишилась сытая и огромная Империя — сила, мудрость и традиции предков. Горцы сохранили себя, пусть это и стоило им многих сотен лет одиночества и заключения вдали от цивилизации. Впрочем, пусть группа красно-черных была в разы меньше всей Империи, но вырождение, вроде бы, не коснулось их народа, оставив им живой блеск разума и яркость золотой крови. Лаитан бы дорого дала за секрет этого народа, родственного ей по крови, но не по духу.

Семь Стрел подошел к ней и задумчиво произнес:

— Медноликая Лаитан, я только что говорил с северянином. Вскоре дорога пересечет пути караванщиков, которых мы как раз ждали перед тем, как вы пришли. Они должны были привезти новые припасы и обменять их на наши охотничьи трофеи.

Взгляд Семь Стрел неотрывно следил за реакцией Медноликой. Она не восприняла эту новость, как нечто пугающее, продолжая смотреть на горца спокойно. Тот улыбнулся под своим красно-черным платком, и улыбка эта отразилась в его глазах. Да еще мелкие морщинки лучиками разбежались по коже, когда он смотрел на Лаитан. Так ничего и не поняв, она пожала плечами и отошла к своему месту у костра. Морстен остался сидеть на большом камне, на котором были вырезаны графические руны направления путей. Тут сходился дальний южный путь, дорога обратно к Трехязычью и горцам и путь к Отцу-Океану.

Утром их разбудили песнями, плясками и запахом горелой травы, которую прибывшие караванщики традиционно бросали во все, от молока до мяса, как приправу и средство от поноса.

— Что? Где? — подскочив с постели рядом с кострищем, не поняла Лаитан. Она так и осталась спать у огня, не решаясь пойти к своему лагерю и не подойдя ближе к тхади, у которых наверняка было тепло и хорошо, и никто не хотел отпилить голову собрату во сне. Все же, этот народ был проще, предпочитая раскалывать черепушки в бою и за право быть главой клана.

Пёстрые краски южных одежд, неизвестные Лаитан длинноногие горбатые животные, покрытые косматыми коврами, суетящиеся повсюду люди и громкие песни во славу восхода, стихий, мира и чего-то еще непотребного, но дающего силу рода и возможность продолжать его постоянно.

— Откуда это все? — пытаясь перекричать гомон толпы, обратилась Лаитан к Надире, которую ухватила за рукав одежды. Травница выглядела такой же ошеломлённой.

— Южане, моя госпожа. Пришли с той стороны, через великую пустыню.

— Сами? — зачем-то уточнила Лаитан. Надира нервно хихикнула. Медноликая ничего не понимала. Зачем тут оказались эти люди? Куда они шли? Откуда узнали про поход к Океану?

Все выяснилось довольно быстро.

Караван с южанами двигался по своим делам, когда их люди начали умирать от неизвестной проказы. Язвы и гнойники покрывали тело за считанные часы, умерщвляя человека в адских мучениях. Посовещавшись с духами или богами пустыни, они решили двигаться по старой дороге, которой давно уже не пользовались их караванщики. Дорога вывела их к горам, где они рассчитывали найти приют и продолжить путь в обход пустыни.

Объяснения на ломаном имперском с примесью ругательств кочевников показались Лаитан неубедительными, но Морстена нигде не было, а у Ветриса оказались совсем другие проблемы. Как и у всех долинцев.

Лаитан, подошедшая ближе, застала настоящий торг за право первым взять в жёны варваров.

— Слушай, два мешка изюма дам! Хороший цена, лучше, чем за девственницу с островов! А их там, сам знаешь, не найти почти, — хлопал себя по широким цветастым штанам караванщик. Во рту у него блестел золотом и серебром целый набор зубов, которых, как показалось Лаитан, было больше положенного.

— Это все Морстен, побери его подземные твари, — рычал сквозь зубы варвар, наставляя меч на южанина, который выглядел мирно и дружелюбно, если бы не ощупывающий задницу варвара взгляд. — Надо было ему глотку перерезать, когда была возможность.

— Зачем резать? Ты слушай, что я говорю, варвар. У нас хороший народ, дружелюбный, гостеприимный. У меня уже три жены, четыре женщины, и я хочу позвать тебя жить в моем доме. Будешь мыть посуду, мыть детей, охотится, приносить мне добычу. Я позволю тебе идти рядом со своим вакраком! Большая честь, долинец!

— Спасибо за предложение, весьма щедрое, — процедил сквозь зубы Ветрис. Его люди сгрудились вокруг, откровенно не понимая, что тут происходит и почему сватаются к их вождю, а не к какой-нибудь жрице или Лаитан.

— Женщина, чего стоишь? Ну-ка, накрывай на стол, у нас будет праздник! — грубо пихнул её в бок какой-то до черноты смуглый и худой южанин. Лаитан даже не успела ответить, когда он цокнул языком и, сплюнув, произнёс:

— Хах, ошибся. Тебе нельзя накрывать стол, ты больная, остриженная. Пошла вон, нечего тут проказу носить!

Очередной тычок едва не отправил Лаитан лицом в угли неподалёку, но она поймала руку южанина своей и с силой оттолкнула от себя. Пришлый завопил, как его ездовой зверь, поджав кисть и пряча её в пёстрых одеждах. Лаитан, неосознанно применившая силу, увидела, как из-под одежды человека струится лёгкий дымок.

Она удивлённо посмотрела на свои руки и поняла, что все они покрыты теми же язвами и гнойниками, о которых говорили южане. Лаитан испугалась, метнувшись к своему лагерю. Но люди, завидев её, шарахались в стороны, с криками бросались на неё с оружием, пытаясь убить или ранить. Лаитан металась по лагерю, снося лежаки и пытаясь спрятаться. Все её служанки бросались на неё, долинцы метили в голову камнями, южные племена уже седлали своих животных, подгоняя их длинными палками, собираясь загнать её, будто дичь, и забить камнями. Медноликая попыталась докричаться хоть до кого-то, но никто не приходил на помощь. С тела отваливались куски плоти, уже не похожие на чешуйки, а представлявшие настоящие ошмётки кожи и мяса. По рукам и ногам разлилась боль, будто с неё заживо содрали кожу, а затем сунули в бочку с солью, оставив только голову. Кто-то уже запалил факелы и теперь пытался тыкать длинными палками со смолянистыми горящими навершиями в тело Лаитан, прижигая её раны. Она кричала, пока не сорвала голос до хрипоты, и тогда перед ней появился Посмертник, схвативший её одной рукой за подбородок и приподнявший над землёй на вытянутой руке.

Медноликая Лаитан затрепыхалась в железной хватке Посмертника, задыхаясь и извиваясь от боли.

— Отродье капитана, кровь от крови его, плоть от кровосмесительной плоти, вырожденка и урод, — прошипел он, глядя на Лаитан. Маска из кожи и серой плоти ухмылялась, растягивая огромный рот в кривой улыбке, а глаза леденили душу, выпивая её. Лаитан кожей ощущала, как под пальцами Посмертника разлагается её кожа, а вокруг кричали и улюлюкали все собравшиеся народы.

Она подскочила от сильного тычка под рёбра. Медноликая каким-то образом задремала или потеряла сознание. Судя по тому, что над ней стоял Морстен, с которым она разговаривала до этого, последнее было вернее. Лицо северянина отражало какие-то эмоции, но Лаитан была так напугана увиденным, что попросту начала бы заикаться, попытайся она спросить, что случилось. Руки дрожали, сердце колотилось так, словно она проплыла под водой несколько минут, на лбу выступила испарина, а тело колотила мелкая дрожь.

— Что? — спросил только это Морстен. Лаитан, уняв дрожь и стараясь, чтобы зубы не стучали друг о друга, сказала:

— Мне кажется, Посмертник выиграл. Может я ошибаюсь, мне очень хочется ошибиться, но… я думаю, источник Империи уже у него. Наверное, как и Долины, и Замка…

— Нет, — отрезал северянин, — только не Замок. Ты не понимаешь, но это просто невозможно.

Лаитан не стала спорить. Ей до сих пор было так страшно закрывать глаза, что она, пожалуй, согласилась бы спать в обнимку даже с Морстеном, только бы это избавило её от подобного кошмара.

Северянин покачал головой, скрывая за движениями овладевшее им беспокойство, и сел рядом. Когда Лаитан попыталась привстать, он мягко, но непререкаемо уложил её обратно на толстый дорожный плащ, и прикрыл сверху полой мохнатого покрова.

— Спи. До рассвета всего ничего, — сказал Морстен, и в темноте пещеры, который разгоняли только несколько светляковых гнёзд и мерцающие угли костров, его глаза налились красноватым отсветом. Лаитан, почти напуганная неожиданной подсветкой и поведением повелителя снегов, послушно прикрыла глаза, и сама не заметила, как быстро унялось сердцебиение. Темные волны сна снова поглотили её.

Она даже не успела уточнить, действительно ли ей во сне привиделся целый день пути, разговор с Семь Стрел и прочее. Судя по тому, что все они до сих пор оставались в пещерах, правдивым были только воспоминания о разговоре с северянином.

Морстен же остался сидеть рядом с мерно дышащей Лаитан, и его глаза пульсировали багровым. Властелин Тьмы вызывал Замок. И пусть только своенравное строение попробует не откликнуться.

— Ну чего ты разорался?

Морстен открыл глаза, и скривился, прикрыв их ладонью от яркого сияния, которое, казалось, лилось отовсюду. Проморгавшись, властелин Тьмы смог разглядеть в окружающем пространстве какие-то кристаллы, похожие на хрусталь, блестящий металл и исполинские движущиеся тени, перемешивающие плотный белый туман. Все это исторгало ослепительный свет, от которого высекало слезы, словно от морозного ветра на вершине бастионов Замка.

— Тебе точно ничего не отрезали эти неотёсанные долинцы? — привычно съязвил кто-то, чей голос походил на Замок Морстена. — Язык, например?

— Охолони, язва треклятая, — Гравейн, наконец, понял, что в этом месте ему нужно смотреть исключительно из-под опущенных и оставляющих тончайшую щёлочку век. И перед ним действительно был Замок.

Но вместо привычного скелета предыдущего владельца трона Тьмы, или какой-нибудь на редкость отвратительной твари, сегодня он выбрал человеческое обличье. Невысокий даже по стандартам Империи мужчина субтильного телосложения, одетый в непривычный тёмный костюм из какой-то отливающей металлом ткани. Его узкую талию перетягивал тяжёлый даже на вид пояс со множеством каких-то подсумков, стальных коробок и непонятных предметов, а на узком лице выделялись черные, словно два провала в Бездну, глаза, от взгляда которых Морстену стало не по себе.

Узкие губы неизвестного сложились в издевательскую ухмылочку, и он провёл рукой по коротко стриженым серебристым волосам, ото лба к затылку.

— Извини, что не встречаю в привычном виде, не до того, — сказал он Гравейну. — Раз уж так случилось, что ты увидел меня таким, каков я есть, или, точнее, был когда-то, давай условимся. Меня зовут Варгейн Крес, но можешь звать меня Замком, если тебе больше по душе архитектурные сооружения.

Морстен прищурился, старясь разобрать выражение лица Креса, но понял, что его лицо на редкость безэмоционально. Прочесть этого человека он не мог. По ушам резанула фраза «Был когда-то», и тёмный властелин постарался её запомнить. «Наверное, из него и сделали Замок, — догадался Гравейн, дивясь еще и странному созвучиею имени Замка и своей фамилии. — Понятно, чего он такой языкатый. При его росте единственный способ показать значимость…»

— Не единственный, — Варгейн помахал рукой перед Морстеном. — Властелин, ты меня позвал, чтобы разговаривать, или молчать?

— Ты все это время был рядом? — спросил Гравейн, скрипнув зубами. Если Замок сейчас занят чем-то серьёзным, то становилось понятна эта волна цинизма. В этом случае его вызов действительно был неуместным. — С нами?

— Вот еще, — издал смешок Варгейн. — Я целиком в тебя не влезу. А Лаитан вообще не выдержит такого контакта. И дело тут, как ты понимаешь, совсем не в размерах, а в объёме информации. Хотя, ты-то как раз поймёшь. Мозги у тебя хорошие, почти как у меня в молодости. Образования не хватает, но это дело наживное. Рядом с вами был и будет, пока не дойдёте, куда шли, наблюдатель и шлюз. В одном лице. Гордая имперская женщина видела его, как черного кота, ты вообще не замечал, потому что у него та же сила, что у тебя.

Морстен почувствовал, что ему стало немного спокойнее. Если рядом есть часть Замка…

— А вот в этом ты ошибаешься, — покачал пальцем Варгейн. За его спиной вспыхнувший красным кристалл рассыпался на куски, и медленно опал вниз, в туман. Отдалённый грохот падения пришёл много позже. — Я не собираюсь встревать в вашу идиллию. Вы совершаете свои собственные ошибки.

— Это как раз понятно, — проворчал Гравейн. — Ты хорошо меня научил не вмешиваться. Слишком хорошо, наверное.

Он обвёл рукой окружающее пространство.

— Где это мы? Непохоже на твои обычные покои.

— А этого тебе пока знать не следует, — Варгейн скривился, словно раскусив кислую ягоду. — Много будешь знать, тысячелетний юбилей не встретишь.

Морстен хмыкнул. Все-таки, даже Замок можно было задеть за живое.

— Тогда лучше скажи то, что мне знать следует, — предложил он, миролюбиво улыбаясь. И зашел с козыря, приберегаемого давно. — Например, откуда у Посмертника столько силы. Поднимать животных, гнать целые армии на убой, заражать страны и извергать лаву — этого не сделаешь ни ты, ни Золотой Колос, ни Сердце Долины.

Варгейн, отвлёкшийся на неотложные дела, моментально сосредоточился и на его лице впервые за все время разговора появились искренние эмоции. Удивление. Растерянность, сменившаяся гордостью.

— Надо же… Это все есть в архивах? И ты молчал… — Замок обхватил пальцами, на одном из которых блестело простое золотое кольцо, пряжку пояса. — Молодец. Горжусь и трепещу. Раз такой умный, слушай сюда. Посмертник — это и моя ошибка тоже. Когда-то он был одним из четырёх охранителей, заключённых в тела зданий. Но потом… — Варгейн помолчал, перелопачивая обращения Морстена к архивам, чтобы понять пределы знаний своего подопечного. — Потом случилось несчастье. Тело-здание Пеленгаса перестало поддерживать в нем жизнь, но он решил не умирать, а использовать свою же власть, которая даёт ему силу. И понемногу захватить всех остальных, действуя через людей. Я не спрашиваю, откуда ты узнал их имена, но от того не меняется главное: если этого древнего сукина сына не остановить, мало не покажется всем. Именно потому ты здесь, собственно. И твой порыв полностью отвечает моим целям.

Замок откровенно признавался, что использовал Морстена, зная, что тот поймёт. Честность перевешивала обиду.

— Да уж… — Гравейн вздохнул, присев на обнаруженный позади себя прозрачный камень, и удобно поёрзав задом по тёплому минералу. — Я ожидал чего-то наподобие, Крес. Но Посмертник — и мой враг тоже, если ты забыл. Потому я с удовольствием увижу цвет его гнилых кишок.

Замок промолчал, снова отвлёкшись. Где-то вверху, в недосягаемом для взгляда пространстве вспыхнула радуга.

— В общем, ты подтвердил все, что я хотел узнать, — сказал Морстен, вставая. — Нам нужно дойти до цели, чтобы сломать этому старому уккуну его планы. И я это сделаю в любом случае. Но в следующий раз попробуй попросить прямо. Я не откажу.

«Эх, мальчик, если бы я еще был уверен, что этот следующий раз будет, — подумал Варгейн, в это время погруженный в операции с такими силами, что могли бы стереть в порошок Империю за доли секунды. — Тогда, конечно бы, попросил. В привычном для тебя стиле. Обязательно».

— И помни, — сказал он на прощание, разрывая контакт, — Лаитан должна умереть. Ни мигом единым раньше и ни секундой позже… чем это потребуется для того, чтобы разбудить Отца.

Морстен очнулся с коротким тихим рычанием, застывшим на губах. Все-таки Замок, или Варгейн, или как он там себя назвал… умудрился снова переиграть его. Смягчив радость ядом горечи. «Или все-таки его слова не надо понимать прямо? — подумал северянин, вслушиваясь в то, как рядом с ним дышит Лаитан. — Смерть… Кровь? Отказ от силы? Отказ от судьбы? Потеря всего? Но у неё и так ничего не осталось. Кроме неё самой…»

Северянин украдкой огляделся и отметив, что никто этого не увидит, придвинулся ближе, чтобы свернувшаяся в комок Лаитан грелась о его тело во сне. На губах властелина появилась самодовольная улыбка.

На наблюдательной галерее, скрытой за стенами гостевого покоя, Семь Стрел потёр усталые глаза, и закрыл небольшой глазок в камне. Властелин Севера прервал, наконец, так обеспокоивший горцев канал силы, соединивший его с кем-то далеко отсюда, и, кажется, уснул. До выхода небольшого каравана оставалось всего ничего, а проводнику тоже нужен был отдых.