Тёмное солнце

Начало

Морстен стоял на мосту, проходившим над переплетением лежащих много ниже дорог и переходов, соединявших разросшиеся за века спокойной тихой жизни окрестности Твердыни. Многочисленные постройки карабкались вверх по склонам незасыпающего вулкана, поднимаясь от самых границ бурлящего лавового моря, и выставляя наружу, из кратера, тонкие черные шпили. По дорогам двигались запряжённые медлительными уккунами скрипучие повозки, вмещающие до полтонны руды или припасов, и бодрым шагом шагали небольшие отряды стражи. Твердыня жила своей жизнью, в которой, как могло показаться, значение отдельно взятого человека можно было не учитывать.

Но приходилось. Особенно если одним из немногих людей в крепости был он сам. Гравейн, наёмник Империи, урождённый больше полутысячелетия назад на берегу одного из озёр, в Карраше. Пропавший без вести в последнем походе против Тёмного Властелина. По официальным записям в бездонных архивах Скалы Белого Пламени — убитый при взятии тронного зала. Тело доблестного наёмника, правда, так и не нашли.

Он вспоминал тот день с завидной регулярностью, так и не избавившись ни от шрамов по всему телу, ни от страха перед лезвиями алебард, которыми его проткнули. Его и тогдашнего Властелина, который встретил свою гибель, так и не сойдя со своего трона, до последнего сражаясь с Сёстрами Медноликой, мастерами тени.

«В истинной тьме тени нет, — вспомнил он горькие слова, услышанные, когда наёмник упал к подножию трона, содрогаясь от боли в пробитом железом теле. Был ли это голос Тёмного, или предсмертный бред, он тогда не знал, как не знал до сих пор. Но гвардейцы-тхади, дорубившие наёмников, сами пали от черных лезвий Сестёр. — Но нет тьмы без света».

Властелин умер, так и не встав с трона. Он не смог бы этого сделать, давным-давно потеряв ноги и вживив себя в тёмный металл, став единым целым со своим замком. И он сражался до последнего, как настоящий солдат.

— Ерунда, что Темным Властелином может стать только тот, в чьём сердце царит непроницаемая тьма, — произнёс он тихо, всем телом ощущая порывы сильного северного ветра, продувавшего обзорный мостик. По узкому, с длинным, слегка крючковатым носом, лицу Морстена пробежала волна дрожи. Шрам, обычно тонкой ниточкой пролегавший по шее, ниже линии воротника, вздулся, налившись кровью, но Гравейн справился с собой. — Им может стать любой. Я не был полон света, но и злодеем не считался. Обычный человек. Обычный. Да.

Следующее воспоминание отделяло от предыдущего некоторое время. Небольшое. Тронный зал не тронули, только подожгли трон, и забрали тела тех, кого смогли найти в мешанине отрубленных конечностей, кусков плоти и прочей требухи, заваливших подступы к трону слоем в полметра глубиной. Орки, то есть, тхади, сражались до последнего. Они знали, что им не выжить, Сестры пленных не брали.

Что может чувствовать мертвец? Холод. Дикий, пронзительный, невероятный холод. Страх? Нет, этого не было. Эмоций не было вообще. Только лёд, забивший грудь, нос, горло, и не дававший вдохнуть. Или выдохнуть. Язык примёрз к нёбу, зубы превратились в кусок неподвижной скалы, а тело, заваленное трупами чёрной стражи, казалось, обернулось куском замёрзшего дерьма. Но сознание зачем-то вернулось. Не вполне осознавая, кто он и что он, Морстен видел тьму, в которой что-то шевелилось, время от времени хрипло ворча. И только спустя некоторое время он понял, что смотрит на обугленный и оплавившийся трон, на котором скорчились сожжённые до угля останки Тёмного Властителя.

В этом угле ковырялся щуплый старикашка совершенно отвратительного вида. Остатки седых волос венчиком обрамляли яйцевидный череп, обтянутый жёлтой пергаментной кожей и покрытый темными пятнами и бородавками. Тело, укутанное в серое рубище, отличалось старческой хрупкостью, характерной для недоедавших всю жизнь нищих. Когда старикан обернулся в сторону Морстена, тот заметил провал беззубого рта, из которого капала жёлтая слюна, и крючковатый нос, под которым висела капля слизи. Но потом Гравейн заметил сверкавшие краснотой глаза, и понял, что обманулся. Как и, должно быть, многие до него. Старик был одержим, но не демоном, или какой-то сущностью, а яростью, злобой и ненавистью. Уж из него-то получился бы отличный Тёмный Властелин.

— Где же оно? — хрипло, надсадно просипел он, продолжая ощупывать хрупкие и ломкие остатки былого Властелина. Плоть, сожжённая в уголь, ломалась, выбрасывая облачка темной пыли. — Где? Может ты, недобиток, знаешь, а?

Старик наморщил лоб, от чего кустистые брови сошлись в нечто, напоминавшее птичье гнездо, и зашипел странные слова, от которых холод, сжавший Морстена, стал ещё сильнее, леденя саму душу.

— Нет, нет, нет… — ответил он сам себе, продолжая шевелить тонкими длинными пальцами, изуродованными артритом и язвами. — Нет. Ничего нет. Сестры забрали. Забрали силу. Сволочи. Змеи.

Дед харкнул на трон тугим сгустком зелёной слюны, и уселся прямо на труп орка в разорванном чёрном доспехе. Кровь, застывшая было в ранах, от прикосновения старика снова потекла с тихим хлюпанием, и в холоде тронного зала, засыпанного пеплом и трупами, запахло гнилью. Металл трона шипел в том месте, где на него плюнул загадочный грабитель.

— Что, малыш, замёрз? — после недолгих раздумий спросил он у Морстена. — Хе-хе-хе, да, вижу. Ну, что с тобой, болезным, делать… Наверх не пускают — умер ты неудачно. В несвятом месте, понимаешь? А тьмы в тебе мало. Почитай, нет. Вот и остался ты здесь, между мирами, пока тело не сгниёт, а это вряд ли. Или пока не придёт новый тёмный владыка, и не сядет на трон. Тогда, может быть, ты ему послужишь.

Если бы Гравейн мог говорить, он бы в кратких выражениях обрисовал, где и в какой позе видел старика. Тот, впрочем, почувствовал мысли наёмника, и поцокал языком, словно пробуя слова на вкус.

— Нет, не уважаешь ты старших. Но я тебе все же помогу. Не бесплатно. Ты отдашь мне то, что я захочу, тогда, когда я попрошу. После чего можешь делать, что пожелаешь верным. Согласия не спрашиваю, это единственный способ для тебя… снова… жить. Потому, солдат, спи. Служба пойдёт.

— Владыка! — гортанный возглас тхади, носившего на пластинчатых доспехах значок сотника, вырвал его из воспоминаний. — Владыка…

— Говори, — поморщился Морстен. — Побыстрее.

— Владыка, — склонился в поклоне тхади, блеснув клыками, — мы взяли за перевалом пленных. Желаешь допросить?

— Кто они? — Гравейн заинтересованно поднял брови. — Кочевники?

— Нет. Из Долины. Говорят, что их послал к тебе их молодой вождь.

Морстен размышлял недолго. Лазутчики владетеля Долины не раз добирались до Твердыни, но никогда доселе не осмеливались переходить перевал.

— Отправьте их в допросную, и подготовьте. Помни, сотник, люди слабее тхади. Не переусердствуй. Я приду через пару часов. В час Совы.

Сотник ударил кулаком в грудь, и, повернувшись, почти неслышно побежал ко входу в галерею Твердыни. Морстен проследил за гибкой широкоплечей фигурой в броне, и улыбнулся. Тхади ему нравились. Они были честны, в отличие от людей.

Тхади не были профессиональными палачами, для этого требовалось иметь более подлую природу. Они бы с большим удовольствием выпустили бы варваров в круг, дали оружие, и устроили почётную казнь, сражаясь до самой смерти лазутчиков. Но приказ Властелина не обсуждался, и потому Морстен, войдя в одну из многочисленных пыточных камер в основании замка, обнаружил всех троих жителей Долины прикованными к стенам. Их тела были покрыты кровью из мелких порезов и ожогами от раскалённых прутьев, и двое из пленников бессильно обмякли, потеряв сознание от примитивных, а потому очень болезненных пыток.

Но третий, подняв голову, все же посмотрел сквозь ниспадавшие на лицо слипшиеся пряди волос на вошедшего Властелина, и взгляд его был полон ненависти. Которая, впрочем, угасла, когда долинец понял, кто перед ним.

— Повелитель, — склонил голову высокий и широкий тхади, одетый в кожаные одежды, снабжённые капюшоном и высокими перчатками. Как требовала традиция. — Пленники подготовлены. Выдержал один.

— Вижу, Шаттрат, — прищурился Гравейн. Его тонкие губы изогнулись в улыбке, придавая лицу зловещее выражение. — Назови своё имя, человече, — обратился он к лазутчику.

Но добился только молчания, и презрительной усмешки. «Что же, этого следовало ожидать, — одежды властелина Твердыни словно впитывали свет из окружающего пространства, делая комнату, и без того едва освещённую парой чадящих факелов, темнее. — Безымянный брат».

Морстен помнил о этих воинах долины, с малых лет обучавшихся искусству войны и шпионажа. Ну, откровенно скажем, зачаткам шпионажа — варвары только недавно открыли для себя это увлекательное занятие. Каких-то пару сотен лет назад. В таком случае, остальные двое были не нужны.

— Ясно, у тебя его нет, — кивнул властелин. — Шаттрат, остальных двоих убить, тела пустить на удобрения.

Ненависть, вспыхнувшая во взгляде воина Долины, показала Морстену, что нужно кое-что пояснить.

— Понимаешь ли, Безымянный, — хозяин Твердыни присел на подлокотник большого каменного кресла. Такие сооружения были в каждой пыточной, и предназначались для него. По крайней мере, теоретически. Но сидеть в этих холодных вместилищах для зада он не любил. Ненавидел холод, — у нас тут, на Севере, очень сложно с ресурсами. Не хватает самого необходимого — еды, удобрений, топлива. Растёт все плохо. Кормить лишние рты не может себе позволить даже Твердыня. Ничего не имею против тебя лично, или твоих спутников. Но пересекая границу, обозначенную черепами, вы знали, на что идёте. Потому, если ты хочешь выжить и вернуться к своему вождю, Коэну-варвару, то докажи свою полезность. Если у тебя есть, что сказать — скажи. Есть что передать — передай. Если захочешь уйти — тхади перевяжут твои раны, и доставят на унукке к границе вечных льдов.

— А если я захочу, чтобы ты сдох? — каркнул пленник, внимательно изучая лицо того, кого называли Темным Властелином. — Что тогда, Тёмный?

Морстен хмыкнул, подперев кулаком подбородок. Давно ему не встречались такие наглецы. Если Безымянные — отражение своего повелителя, то каково же тогда хамство вождя? Ему стало интересно.

— Наверное, вместо тысячи слов довольно будет один раз увидеть, — загадочно сказал он, расстёгивая плохо слушавшимися пальцами левой руки пуговицы, вырезанные в форме черепов. Куртка с длинными полами распахнулась, обнажив бледное тело, испещрённое толстыми темными жгутами шрамов. Напротив сердца Тёмного Властелина в его плоти был вырезан странный знак, при взгляде на который Безымянный отвёл глаза и прищурился. — Как ты думаешь, я могу умереть?

— Ты уже мёртв, — сплюнул в ближайшую жаровню воин долины. — Мой вождь ошибся. Тебе нельзя доверять.

— Я был мёртв, — запахнул куртку Гравейн. Шаттрат шумно вздохнул, от чего заколебалось пламя факела. — Но эту напасть удалось преодолеть. В чём бы не ошибся твой вождь, зачем-то же он тебя прислал? Наверное, хотел предложить союз…

Искра во взгляде Безымянного подсказала Морстену, что он угадал. Если бы все было так просто. Тёмный застегнул пряжку на куртке, и подошёл ближе к пленному. Прямого взгляда Властелина Севера тот долго не выдержал, отведя глаза через долгие двадцать секунд. Из ноздри варвара потянулась струйка крови.

— Проклятье, — прорычал он, — дай мне меч, и я покажу тебе, что ты всё ещё можешь умереть!

— Все смертны, — пожал плечами Гравейн. — Я не исключение. Но я узнал все, что хотел, и ты можешь вернуться обратно. Передай своему… Ветрису, что я жду его лично. Посольства не будет. Только разговор с глазу на глаз. Обещаю, что он покинет Твердыню целым и невредимым.

— Повелитель всегда держит слово, — подтвердил Шаттрат, перебиравший раскалённые прутья в жаровне.

— Мой вождь никогда не нарушал обещаний, — изогнул губы в гримасе недоверия пленный. — Он слышал твои слова. И согласен на встречу. После того, как посетит Великого Отца.

«Вот как? — почти удивился Морстен. — Хотя, предсказуемо. Очень». Он взял, что смог, из памяти воина-Безымянного, и узнал, что они связаны между собой и со своим вождём. Это было удобно.

— Посмотрим, будет ли оно так, — улыбнулся Гравейн. — Шаттрат, приведи лекаря.

— Ты можешь оставить жизни моим спутникам? — спросил, закусив губу, Безымянный.

— Нет, — просто ответил Тёмный Властелин. — Они не выдержат обратной дороги. И…

— Да, ты говорил, — прервал его долинец. — Сволочь.

— Кто-то же должен это делать, — ответил окончательно потерявший интерес к разговору с этим искусственно созданным человекоорудием Морстен, развернувшись и направляясь к выходу. — Почему бы и не я.

Ветрис с размаху запустил чашей в каменную стену. В Долине не любили этот материал, но дом князя возвели на сплошной скале еще их предки, и все помещения были из дикого камня, только лишь прикрытого тонкими пластинами дерева и металла. Хрустальные осколки разлетелись веером, а тёмные брызги вина медленно стекали вниз, пятная кованое серебро блях-украшений и мягкое золото лиственничных брусьев.

Воин-Безымянный неодобрительно покосился на испорченную стену, но только лишь закусил ус, и промолчал, наблюдая за тем, как его повелитель исходит молчаливой яростью. Лицо Ветриса побагровело, и глаза налились серебром, словно у одной из статуй подземных уровней Сердца Долины.

— Да как он смеет, этот больной ублюдок… — прохрипел князь Долины, с трудом перебарывая вспышку гнева. — Да как он смеет!

Безымянный, тихонько хмыкнув, расправил усы большим пальцем левой руки, и опустил глаза, чтобы не встретиться с пылающим расплавленным серебром взглядом своего вождя. Тот тяжело дышал, раздувая ноздри, словно бык, которого разозлили взмахами лоскутной тряпки в боевых ямах, и выглядел совсем юным. Гораздо моложе своих лет.

Напоминание о том, что он только недавно вошёл в силу, подействовало на Коэна отрезвляюще. Он даже смог улыбнуться своему верному воину и брату по оружию. Хотя и принёсший дурную весть, Безымянный был ни при чём. Во всем виноват северянин, засевший в своём долбаном Замке, как заноза в причинном месте. Беспокоящий. Недоступный. Загадочный. Опасный. Тёмный.

— Он отпустил только тебя? — Ветрис подошёл к невысокому столу, и взял новую чашу. Вино багровой струёй полилось в хрусталь, переливаясь всеми оттенками красного в лучах закатного солнца. Запахло терпко и маняще. Воин с тоской поглядел на серебряный кувшин, но князь не предложил разделить трапезу, хотя раньше так делал частенько.

— Да, — наклонил голову еще ниже Безымянный, чувствуя, как краска стыда заставляет кожу щёк и затылка багроветь, словно ошпаренную кипятком. — Торговец и погонщик не выдержали бы дороги в снегах, они были больны, и…

— Ни слова больше, — Коэн с сожалением посмотрел на бокал, потом на стену, и шумно вздохнул. В его синих глазах опасно плескались серебристые блёстки, как рыба в пруду. — Это его слова. Я вижу их в твоей памяти. Позволь рассмотреть остальное.

Безымянный прикрыл глаза, вспоминая и позволяя своему брату, первому среди равных, заглянуть в воспоминания о пережитом плене среди мёрзлых скал севера, позоре пыток и еще большем позоре освобождения на границе со Степью. Чёртовы тхади подкрались незаметно, когда они спали в палатке, ожидая рассвета.

До рассвета оставались считанные минуты, и никто из троих посланцев Князя даже не думал о сопротивлении. Они лежали у едва тлеющих углей костра, чтобы не потерять ни единого грана тепла, и беспокойно ворочались в предутреннем сне. Палатка, рассчитанная на пятерых, остывала слишком быстро, а через рваный полог, с трудом заштопанный кривой иглой, дул морозный ветер, оставляя на кожах и ткани полосы изморози.

Безымянный почувствовал чьё-то присутствие, только когда обжигающе ледяная сталь прикоснулась к его коже на шее.

— Варум кхагра те? — на темно-зелёной морде тхади, сидевшего у него на груди, застыло грозное выражение, от которого обычные люди, должно быть, теряли вчерашний ужин, но Безымянный не испытывал страха. — Варум хатес ни?

— Я пришёл от князя Долины, и несу его слова, — выдавил воин, с ненавистью глядя в тёмные буркалы глаз врага. — Твой властелин должен услышать…

— Моя Властелин сам решает, кого куда слышать, кхум урах, — на выпирающих из-под нижней губы отвратительного слуги Тьмы клыках блестела плёнка слюны, и Безымянный вздрогнул, вспомнив рассказы о том, как именно тхади эскортируют пленников в Цитадель. Говорили, что они отъедают им руки и уши, чтобы те не сбежали. Заодно экономят на рационах, или разнообразят их… — Но моя, Урдан Кхан, рассказать ему. Остальное в руках Великой Итмы.

— Вот как, — Ветрис допил чашу, и поставил её на столешницу, кивком предлагая своему младшему брату угощаться. — Вас застали врасплох. Хотя на шатре и животных были мои знаки, и знаки посланцев…

Безымянный, отхлебнув из медной братины, кивнул, отрывая крылышко от птицы.

— Да, мой вождь, — ответил он, облизнувшись. — Животные пали в предгорьях, но знаки остались, и мы несли их до самого перевала.

— Подло. Но эффективно, — Ветрис задумчиво подошёл к окну, и распахнул его. В комнату проник аромат прелой листвы и цветов, распускающихся в лесах ранней осенью. В этом сезоне листья облетели рано. — Если он думает, что я прощу ему смерть моих людей, пусть даже из имеющих имена, то Тёмный очень ошибается. Я ничего не прощу ему.

Коэн с размаху хватил рукой по подоконнику, так, что брызнули щепы.

— Это мои люди, — тихо проговорил он, словно прислушиваясь к своим собственным словам. — Я несу ответ… ответственность за них. И должен…

Безымянный замер, не дожевав мяса птицы, и несколько белых волоконец повисли на его пышных усах. Кажется, сейчас он прикоснётся к чему-то, будоражащему и тайному. Но его старший брат замолчал, и замер.

Только слабо подрагивающие пальцы и ноздри говорили, что Ветрис жив и очень раздражён.

— Иди отдыхать, — в голосе Коэна слышалась сталь и медь, и Безымянный, одним долгим глотком допив вино, коротко поклонился своему повелителю. — Завтра мы выступаем в поход.

Молодой князь Долины довольно усмехнулся, от чего его лицо на миг стало походить на маску. Посмертную маску.

— В Империю. Мне пора подумать и о будущем.

«Тебе вообще пора начать думать», — в тот же момент прозвучали слова, произнесённые несколькими десятками метров ниже, в глубоких подвалах дворца. Но их никто не услышал.