Темнота (Народные суеверия)

«Дворовый хозяин»

У тетки Матрены Буренка изо всей деревни. В стаде идет — выменем чуть ли не по земле чертит. А доит: в удой — ведро, в неудой — полведра.

Ну, понятно, Матрена в ней души не чает. Только и послышишь: «Буренушка, матушка… Кормилица!»

Буренке и в корме и в пойле — отказу нет. Такое счастье Матрене привалило. Да, ведь, счастье-то с несчастьем бок о бок живут.

Вышла как-то Матрена на обед животине корму задать. Опрокинула в ясли Буренке полну плетюху пырея лугового, — глядь, а там еще и утренняя дачка не изжевана.

Матрена не чует, где руки, где ноги, только и помнит, как во что-то мягкое в навозе плюхнулась. Опамятовалась — отпугнула от плетюхи овец.

Глянула Буренка — взгляд человечий… и на глазах слеза, будто вымолвить что хочет, да господь речью обидел, только жалостливо промычала.

«Перепетиха, гляди, окаянная сглазила… Она вчерась похвалила… Она и она… У ней и глаз нехороший!»

На дворе содом: Матрена голосит, Буренка мычит, овцы блеют… Микешка выскочил на босу ногу, — палец в рот — и заревел… Пегашка смотрел, смотрел и тоже игогокнул… Ну, просто ад и ад кромешный…

Спохватилась Матрена:

— Батюшки, да что это я прохлаждаюсь-то? Сем-ка, к бабке Соломониде сбегаю.

Избенка бабки Содомониды — за околицей, окнами в овраг, задворками на деревню.

Бабка Соломонида с чертями за панибрата — потому и к чертям поближе. Овраг да болото — чортово логово.

Бабка у очелка в печи мешает, на заплечике две звездочки горят: черный кот шершавится.

Мешает бабка, бубнит, бубнит и мешает.

Матрена из узелка горшочек сметанки на стол выставила.

Мурлычет кот, на кринку сметаны облизывается. Облизнулась и бабка.

— Что тебе, касатка?

— Так и так: Буренушка тово; а с чего — не ведаю.

Бабка в ковш с водицей уставилась и с «самим» вперешопотки.

Уж она шепталась. шепталась, наконец, дошепталась:

— «Хозяин дворовый» сердится.

— С чего бы ему сердится-то?.. Я ль не ублажала его, я ль не почитала?.. В Егорьев день хлебом-солью потчевала…

Опять бабка в ковш, опять в щопот.

— Вишь, скотина белой масти ему не понутру.

— Бело-ой? Да у меня, кажись, и скотины-то белой нет… Лошадь пегая, овцы серые… Кто же бы это был?

— Узнай, узнай, касатка… А вот животину водицей наговорной спрысни… Полегчает… Вот как полегчает…

Идет Матрена — нет, не идет, летит ко двору.

Спрыснула Буренку, а та, знай, охает да вздыхает. Охнет да мыкнет, мыкнет да охнет. Пригорюнилась Матрена над Буренкой.

Вдруг под ногами: «мяу, мяу…», — Машка, за молочком трется. Глянула Матрена: кошка-то белая… Так сердце и стукнуло:

«Так вот из-за кого «дворовый» Буренку губит… Вот…» — Раз, раз… и от Машки только мокренько…

А Буренка лежит и лежит… День прошел, другой прошел — Буренке не легче.

Опять у бабки Соломониды на столе яички из узелка раскатились. Опять бабка в ковшик уткнулась. Пошептала, головой покачала.

— Серчает все… Коли так, проучить надо.

— Проучи-и-ить? «Хозяина»-то?..

— Привяжи ты сороку пестробокую у яслей… Устрекнет «дворовый» со двора…. Устрекнет! Не вынесет он птицы поганой…

Микешка — парнишка хват: долго ли поймать сороку — овсеца горстку, плетюху на сторожок, — и сорока готова.

Над яслями крылья растаращила.

А Буренка чуть дышит. В деревне у колодцев только и аханья:

— У Матрены Буренка-то?.. Слышали? Издыхает…

И быть бы Матрене без Буренки, да спасибо учительнице: как-то встретилась, услыхала про беду и надоумила:

— А ты бы, Матрена, в город к ветеринару смахала. Он тебе поставит Буренку на ноги.

Задумалась Матрена: «Не съездить ли и взаправду? Кто знает?.. Ведь, когда тонешь, и соломинке рад будешь…»

Думала, думала, наконец надумала: запрягла Пегашку в дровни с задком и в город.

Приехал ветеринар. Все соседи собрались на двор к Матрене: пересмеиваются.

Посмотрел ветеринар Буренке на язык, брюхо помял и говорит Матрене:

— Объелась твоя животина… Запор у нее… Ну, да это дело поправимое…

И тут же засучил рукава, в глотку Буренке чего-то из бутылки плеснул, у хвоста что-то поделал… А немного погодя, как погонит из Буренки…

Так и хлещет… Прочистило Буренку. Фыркнула она, голову подняла и на четвереньки встала. А потом и совсем отошла — выздоровела.