Темнота (Народные суеверия)

Домовой

Приехал как-то в Костровку агроном. Собрал мужиков в школу, начал им речь держать. Говорил долго, картинки показывал, учил, как выгоднее хозяйство вести. Мужики слушали, головой покачивали, переговаривались с усмешечкой:

— На бумаге-то гладко выходит, а на деле как?

— Ты его к сохе подведи, — говорил старичок, — он ее, гляди, и держать-то не знает как.

Сидел Петька с матерью, слушал стариков и думал:

«Вот так агроном! Я и то как соху взять знаю».

Так и разошлись мужики, посмеиваясь. Шла Марья за мужиками, держала Петьку за руку, ворчала на мужиков:

— Вот, Петька, говорят, у бабы волос долог, да ум короток… А я на мужиков смотрю — думаю: и волос короток, да ум не велик. На, гляди-ка: тут им и картинки показывают, и слова достоверные, и человек живой, а и попробовать даже ни у кого охоты нет.

Петька дернул мать за рукав:

— Мам, давай мы попробуем! Может правда, а? Остановилась Марья средь улицы, подумала да назад:

— А что, Петька, всамделе? Хуже, чай, не будет, а? Эх, жаль, отца-то нет у тебя — смелый был на всякое новое дело…

Повернули опять в школу. Там агроном картинки свои прибирал, баночки с жучками, мешочки с семенами, листы с сухими травами укладывал. Увидел он Марью, покачал головой, сказал грустно:

— Темнота-то какая у вас в народе. Никакими словами не пробьешь.

— Мужики словам не больно верят, — сказала Марья, — обманывали мужика много. Делом ему показать надо.

Агроном руками развел:

— Да с кем же я дело-то начну, когда никто и пробовать не хочет?

— А вот, касатик, я и пришла: давай-ка со мной попытаемся дело делать. Пора подходящая, сев скоро. Буду тебя слушать во всем: как скажешь, так и делать буду, а там видно будет. Одна я, да вот помощник растет.

И показала на Петьку. А Петька как приклеился к картинкам, так и отстать не может. Обрадовался агроном, протер очки свои, стал расспрашивать.

— Да нет, со слов ничего не поймешь. Иди, показывай все хозяйство. А тогда и посмотрим, откуда начинать.

До вечера ходил агроном с Марьей по двору, потом по полю. Все обошли, все оглядели. Агроном прикидывал, соображал. Вернулись домой. Петька, как сумасшедший, навстречу выскочил:

— Мамка, — кричит, — мамка! У нас домовой был!

Кричит Петька, дрожит со страху. Агроном взял его за плечи:

— Пустое это все, мальчик мой.

— Да пойди погляди, какая грива-то у Серого!

— И глядеть нечего: гриву лошадям путает не домовой: никаких домовых на свете нет. Зверек такой есть, ласка называется, вроде крысы, что ли. Он по соломенным крышам водится и гривы, играя, лошадям плетет. Он иногда и кур душит, цыплят. Иной раз лошадь испугается, бьется, в мыле вся… Вот и сочинил про домового.

Засмеялась Марья:

— Вот те и домовой.

— Врет он, — отвернулся Петька. Жалко ему было со страхом с своим расставаться, да еще вспомнил, как мужики над агрономом смеялись. — Он, мамка, соху не знает, как держать.

Усмехнулся агроном:

— А ты будь мальчиком умным. Мне не веришь, так пойди-ка сам на ночь в конюшню, да и погляди: домовой будет али ласка? По-моему или нет?

— И пойду!

— Ну и сходи. Так лучше будет.

Задумался Петька, сел на крылечке рядом с агрономом, сказал сердито:

— Дядя Василий, чай, не маленький. А это он мне про домового-то говорил:.

— Не маленький, а чего не знает, того и не знает, — засмеялся агроном, — в таких делах надо знающим людям верить.

Осмелел от смеху Петька, буркнул:

— А ты знаешь?

— Знаю.

Погладил агроном Петьку по голове, усмехнулся, ушел с Марьей огород смотреть.

До ночи еще далеко было. Прогнали коров, за ними вслед овцы подняли по дороге тучами седую пыль. Постоял за воротами Петька, посидел на скамеечке, крикнул овечьему пастуху:

— А у нас домовой!

Кривой пастух щелкнул кнутом для Петькиного удовольствия без всякой надобности, подошел поближе, спросил:

— Гриву путал?

— Стра-а-сть…

— У Коршуновых тоже намедни был.

— Ну?

— Верно. — Он крикнул на застрявшую у дороги овцу, щелкнул бичом и уходя: — А у Сапоговых за речкой две овцы околели сразу.

— С чего?

— Ужа убили. Нечаянно старик вилами проткнул в навозе. Ежели ужа убьешь — всегда несчастье.

Пастух покосил зрячим глазом на улицу и побежал догонять стадо.

Петька вздохнул. Солнце село как-то вдруг. От церкви на село упали длинные холодные тени. Смеркалось быстро, становилось холодно и влажно. От сумерек, вечерней свежести и Пастуховых слов стало страшно. Петька поджал под себя босые ноги, поглядел под скамейку. Подумал было в избу пойти — и в избе было страшно — отовсюду напасть: и ужи и домовые — все стараются напакостить мужику.

Из соседней калитки выскочил вдруг рыжий мальчишка, помчался по улице мимо; Петька с тоскою остановил его:

— Ты куда?

— Тятька мамку избил. Меня хотел прибить, а я убежал:.

— Пьяный? — спросил Петька равнодушно.

— Страсть! Шерсть пропил. Валенки хотел взять, а мамка не дала. Всю в кровь избил.

— Эх, ты! — сжал Петька вдруг кулаки. — Эх, ты. Я бы его!

— Чего?

— Связал бы его. А самогон бы на пол вылил…

Мальчонка оглянулся на скрипнувшую калитку и исчез вмиг. Петька посмотрел сурово, и вдруг все страхи исчезли. От сжатых кулаков, от осевшей овечьей пыли стало теплее. Петька спустил ноги со скамейки, поболтал ими, задумался: дядя Василий тоже часто пьяный ходит — неужто он больше агронома знает?

«А про ужа надо спросить», — неожиданно подумал Петька.

Мать вернулась поздно, вышла искать Петьку. Петька уцепился за агронома, спросил про ужа. Агроном рассердился, сказал:

— Сами себе на шею навьючиваете вы страхи и глупости, вместо того чтобы дело делать да учиться. Ну и темный народ…

Петька вздохнул. У агронома рука была жесткая, теплая, сильная. Петька держался за нее, и себя почуял таким же сильным. Через двор с агрономом он шел совсем весело и в открытую конюшню посмотрел без страха: Серый глядел в дверь и ласково ржал.

Вошли в избу, принесла Марья молока кринку, стали ужинать, говорить про хозяйство. Агроном сказал, серьезно:

— Вот что, Марья, хозяйство твое маленькое; самое подходящее дело к такому хозяйству — лен разводить. Выгоднее его для маленьких хозяйств ничего не придумаешь. Лен тебя сразу на ноги поставит. До войны у нас его сеяли до миллиона гектаров, а теперь упало это дело. Спрос же на него огромный. Сей лен.

Задумалась Марья — с первого же слова и ей приходится перечить агроному. Промолчать тоже нельзя; потупилась, сказала:

— Слыхала я про лен. Сеяли у нас его мужики, да ведь, знаем, что его раз посеять, а после землю бросить. Весь сок он из нее выпьет. По нови да облогам его сеять, а у меня где новь? Не выйдет дело это.

Слушал Петька, думал о своем — да и вон из избы. И страшно и ноги дрожат, а дознаться хочется. Схватил полушубок, притворил дверь и помчался в конюшню.

Агроном выслушал Марью, ответил спокойно:

— Вижу, хозяюшка, мало ты мне еще веришь. А мне приятно и это: на разум берешь, а не на веру. И правильно. Ну так вот что: верно ты про лен знаешь, только не все еще знаешь. Надо умеючи хозяйство со льном вести. Лен надо чередовать с клевером. Про клевер слыхала?

— Слыхала. Муж покойный сеял.

— Ну вот. Лен без клевера — разоритель. А если его по клеверищу сеять, так вот что получается…

Поискал агроном в чемоданчике книжку, вынул, полистовал, прочитал:

— «На обыкновенном яровом поле с гектара получается от трех до шести центнеров волокна, а если сеять по клеверищу — получается от четырех с половиной до семи с половиной. Да еще центнеров шесть семян, стало быть масло и жмыхи для скотины». Не бойся, все это проверено, испробовано.

Выслушала Марья молча, спорить больше не стала:

— Ну, быть по-твоему, батюшка. Вижу, что больше нас знаешь. Буду делать, как приказываешь. Попробуем с сынком, — она оглянулась и всплеснула руками, — да куда же постреленок исчез?

Агроном догадался:

— Ничего. Пошел домового, видно, ловить… Ну и пусть ловит. Опытом да своими глазами до всего дойти — лучше этой науки и нет ничего.

А Петька уже сидел в конюшне и ждал.

В крошечное окошечко светила луна. Серый жевал сено, подергивая его из яслей, фыркал, мотал головой, не спал. Петька залез в ясли, уселся на сене так, чтобы под руками и шея и грива были. Пока фыркал Серый, он таращил глаза на окошко, чтобы не заснуть, и не спал. Но Серый бросил есть, понурил голову и задремал.

Задремал и Петька.

«Врут все, — равнодушно подумал он, — ни домовых нет ни ласков этих».

Сколько времени продремал — не помнит. Очнулся — ноги стали затекать. Подумал он уже о теплой избе, как вдруг в соломенной крыше шорох, и со стрехи прямо на перекладину и с бруса в гриву лошади шмыгнуло что-то проворно и ловко.

У Петьки сердце так и замерло. Открыл глаза, не шевельнувшись, смотрит: стоит Серый, ушами прядет, голову поднял, весь насторожился. Привстал Петька, — видит в гриве что-то мечется, проворное и веселое, как мышь.

Серый дернул головой, забил копытами, начал крутить шеей, тереться о ясли. Привстал Петька, нацелился: мастер был птиц ловить… Подсунул Серый шею ему под руки, вцепился Петька в белое, выпростал из гривы с трудом и чует — поймал: ползет из рук что-то живое, юркое, скользкое, как змея, и теплое, как полевая мышь; сдавил Петька пальцы, взвизгнул:

— Есть!

А что есть — и сам не знает. Стряхнул с плеч полушубок, шлепнулся из яслей на мягкий навозный пол, толкнул плечом дверь и вышел на двор.

Светало уже. Бледный рассвет без теней стоял на дворе. Взглянул Петька в руки — тонкое, длинное с белым брюшком тельце в руке, и голова повисла.

«Задушил, — упало сердце у Петьки, — экая жалость какая!»

Отпустил пальцы, отдышался зверок, скользнул на землю. Ахнул Петька, упал на него плашмя, почуял под грудью, взял осторожно, погладил спинку и понес в избу.

Мать уже встала корову доить. Улыбнулась Петьке:

— Поймал? — посмотрела и руками всплеснула. — А ведь и впрямь поймал. Ну, Петька… Не врал агроном-то, стало быть…