Темнота (Народные суеверия)

Клад

Лет двадцать назад костровские парни нечаянно выкопали из кургана за деревней каменную бабу и поставили ее на кургане — девушек пугать. В бабе этой весу было килограммов триста; как взгромоздили ее на кургане, увязла она в землю, так и осталась стоять.

Пошел по деревням слух о косторовской бабе. Из города приехали ученые люди. Посмотрели они на бабу, руками потрогали.

Пообещали мужикам по целковому дать и приказали рыть курган вдоль и поперек.

Мужики посмеялись над очкастыми людьми, принесли лопаты, поплевали в руки, стали копать. Скоро наткнулись на дерево. Вынули его — посыпалось оно, как гриб трухлявый.

— Точно, что не спроста курган этот, — сказал один, и жалко ему вдруг стало, — сколько лет мимо ходим и ездим, а и в голову копнуть не пришло.

Стали рыть дальше. Ученые люди пальцами по горсти пересыпать начали.

Переглянулись мужики.

— Ищут, смотри?

— Ищут.

— Клад, смотри?

— Клад, как пить дать.

Копали мужики и оглядывались, боялись, что золото ученые люди без них найдут. Стали и сами присматриваться. Вынул Федор Коршунов лопату, да и ахнул: на лопате-то у него череп человеческий! —

Ученые метнулись к нему.

— Стойте, ребята, осторожнее копайте.

А мужики, как увидели череп, так и задумались:

— Это что же? Это не порядок…

— Покойников ворошить…

— Грех это…

К вечеру из поля мужики ехали. Видят, копают курган — остановились. Услыхали про череп — ворчать начали. Бабы заголосили. Вышел тогда древний старик, сказал:

— Закапывайте, ребята. Не гоже это.

Мужикам только этого и нужно было. Взялись за лопаты, бросили череп в яму и закопали в один миг: говорили потом, что мужикам клад показался.

Многие смеялись, а нашлись такие, что и поверили. Ученые же люди спорили, толковали, потом постановили: взять бабу в город, в музей. Только тяжела она была, а мужики лошадей не дали. В рабочую пору мужику груды золота насыпь — он лошади не даст.

Ученый человек в очках долго уговаривал мужиков курган раскопать.

— В этом кургане, — сказал он, — есть остатки очень древнего погребения. Есть курганы в наших степях сторожевые, есть погребальные. Этот курган как раз погребальный.

— Ежели погребение, так не для чего чужие кости ворошить, — твердили мужики и разошлись, а про себя прибавили: «А ежели тут клад зарыт, так мы и без вас вырыть сумеем».

Так и уехали ученые люди в город ни с чем. В деревне же прошел слух, что каменная баба не случайно из-под земли на свет вышла, а с предвещанием: хранила она тысячу лет золотой клад и теперь костровским бабам показывает, дескать, время пришло — кто счастлив, тот и пользуйся.

Много за двадцать лет и баб и мужиков на том кургане счастья искали: рыли, копали, гадали, а клада не нашли. Клада не нашли, а о нем не позабыли — вспоминали часто. И каждый думал:

«Эх, кабы мне клад найти!»

Петька Жук, сын Марьи-солдатки, шустрый смышленый Парнишка лет одиннадцати, помогая в хозяйстве матери, не раз во сне тот клад видывал и говорил Марье:

— Погоди, мамка. Я тот бабий клад разыщу. Разбогатеем тогда!

Мать смеялась. Петька таращил на нее черные, как спелые вишни, глаза и сердился:

— Что смеешься? Мне бабушка сказывала, как его найти.

— Как же?

— А этак. Вот как придет Иван Купала, пойду я в лес, там в полночь как раз папоротник цвести будет. Надо сорвать цветок, зажать в кулак, да бросить на кургане. На какое место упадет — там и копать надо. Там и клад.

— Не видала я что-то, как папоротники цветут, — сказала Марья задумчиво, — враки, чай, все.

Рассердился Петька:

— Ты вот не видала, а я увижу.

— Да мне что, — махнула рукой Марья, — ищи, коли нравится. Может, уму разуму научишься. —

— И найду, — спорил Петька, — вот найду. Приволоку деньжищев-то, что тогда скажешь?

— Спасибо сынку скажу.

— То-то вот, — успокоился Петька и нетерпеливо ждал Ивана Купалы. Бегал к бабушке в Зеленый Клин за речку, донимал ее:

— Скоро, что ли?

— А вот скоро. Как луга делить будут, тут и Купала, значит.

— А учитель, слышал я раз, говорил на чтении — не цветут папоротники-то никогда, а вместо цветов у них пыль такая.

— Ты старых людей слушай. Уж они знают…

Отрет сухонькими пальчиками губы свои бабка и рассказывает:

— Не знают про цветы эти люди. Цветет папоротник всего только одну минуточку раз в году, в самую полночь под Ивана Купалу. Ярче огня цветет, горит пламенем. Тут его и хватать надо поспевать. Тут зевать некогда.

Забудется днем Петька: то матери по хозяйству помогает, то с ребятами на речку рыбу ловить уйдет, то купанье, то грибы, то ягоды в лесу — на весь день дела хватит. А вечером и покою ему нет — то к бабке метнется, то на курган к каменной бабе бежит, присматривается, приглядывается, не копает ли кто его клад.

Измучился похудел — зато и дождался. Сказала бабка:

— Завтрашняя ночь и есть твое счастье. Завтра в полночь цвести папоротник будет.

Переждал Петька день. Матери не говорил ничего — вдруг не пустит. Вечером же отпросился с ребятами в ночное. Отпустила мать. Вывел Петька Серого, постелил на спину полушубок, сунул картошек в сумку, хлеба ломоть, взобрался на лошадь и помчался.

— Куда поедем? — орали ребята.

— В Зеленый Гай, — кричал всем Петька, — там и родник и травы сколько хошь!..

Согласились ребята, гаркнули на лошадей и полетели — только пыль столбом по дороге от лошадиных копыт. Домчались до Гая скоро, спутали лошадей, стали костры ладить, картошку печь.

— А Жук где?

Хватились — нет Петьки. Посмотрели на лошадей — лошадь его ходит, траву щиплет спокойно.

— Приедет…

Поискали, поискали и забыли.

А Петька уж продирался к кустам в самую чащу, где когда-то лесник жил. Там у озера — помнил хорошо, сколько раз высматривать ходил, все поросло папоротником. Смерклось уже давно, шел Петька, плутая, ощупью, но добрел-таки и до озера. Забрался в самую гущу папоротника, вздохнул и сел ждать.

Ждать было весело: думал Петька о кладе, о золоте, — как золото принесет матери, как коней на то золото накупит, хозяйство справит, из города всяких машин навезет, которые и пашут и сеют и жнут.

Уже с озера туман поднимался, холодело в траве, к полночи время двигалось быстро. Слышно было, как в деревне в церковный колокол били часы: и одиннадцать и двенадцать. Уже и руки Петька вытянул и пальцы приготовил цветок ловить, а папоротники стояли темнее ночи и не цвели, не горели.

Часы пробили на церкви. Плюнул Петька в самые папоротники — обидно было до слез. Выбрался из них, поднялся на горку, стал приглядываться, как назад выйти, и вдруг обмер: совсем недалеко сквозь деревья видно, как горит ярче огня огромный цветок.

Только того и ждал Петька. Подтянул штаны, закусил губы и помчался к цветку. Сучья ему лицо дерут, крапива ноги жжет, а он и не чувствовал. Бежал, чуть дыша. Вот-вот за самым деревом, не цветок, а огонь: так и горит и горит. Вытянул руки Петька хватать цветок, завернул за дерево и стал, как вкопанный: перед ним за деревьями лесная сторожка, и в окошечке самый настоящий огонек горит.

Стал под окном Петька отдышаться, а сам думают: «Откуда бы тут огню быть? Сколько уж лет лесника нету. А тут в полночь огонь горит. Разбойники?»

Надо бы бежать без оглядки, а его так и тянет в окно заглянуть. Прокрался, зацепился за дерево, подтянулся, уселся на суку — все видно: сидит в избушке мужик костровский Дорофей, топит печку, а от печки идут всякие трубки медные и стеклянные и из трубок в бутылку зеленые капли скачут.

Спустился Петька с дерева.

«Вот где самогон-то гонят: то-то и не найдут никак». Мелькнула мысль:

«Это надо на свежую воду вывести».

Выбрался он из леса потихоньку, добрался до лошадей. Распутал своего Серого, сел верхом и помчался — из ребят никто не проснулся.

«Тоже хороши сторожа, — подумал Петька, — хоть всех лошадей уведи».

Проскакал Петька по деревне, взбудоражил собак со всех дворов, прямо к милиционеровой избе. У окошка слез, постоял, подумал, прежде чем постучать:

«Мое ли дело тут ябедничать?»

Да вспомнил, как соседка Дарья с синяками частенько ходила матери жаловаться, что муж пьяный избил, валенки пропил, шерсть пропил, скоро все хозяйство сведет на-нет. Проспится и сам не рад, а дорвется до самогона — поделать с собой ничего не может.

Мотнул головой Петька, Постучал. Отозвался милиционер не скоро. Высунул голову в окно, насупился:

— Тебе чего, карандаш, надобно?

— Чу, Гаврила, чу, — вскочил Петька на подоконник, — чу! Я самогонщика нашел.

— Где? Кто такой? Врешь, карандаш, а?

Рассказал Петька.

— Да скорее, скорее, Гаврила, — торопил он.

Милиционер одевался, говорил:

— Это он к празднику старается — не скоро кончит. А мы, карандаш, устроим ему праздник.

Вывел Гаврила кобылу из сарая, взобрался и Петька на своего Серого.

— Трогай! — крикнул Гаврила. — Пошли! Я, Петька, этого дела не оставлю. Я тебе награждение выхлопочу по закону, что полагается…

На другой же день Дорофея арестовали и увезли в город. А через месяц Петька получил награду за поимку самогонщика — целых шесть рублей.