Тёмные Воды. Зимний апокалипсис

Глава четвёртая

В начале марта мне пришло в голову съездить на трассу, чтобы, по возможности, выяснить, орудуют ли там по-прежнему, бандиты, а заодно и поискать где-нибудь бензин.

Меня стали активно отговаривать — сначала Люся, потом Маша, а потом и Егор. Васька с Сюзанной тоже присоединились к общему хору:

— Дядь Игорь, там же опасно! А ты меня ещё стрелять из арбалета не научил! — выговаривал мне Васёк. — Как мы без тебя будем охотиться?

— Да! Дядь Игорь, ты нас хочешь бросить? — возмущалась Сюзанна.

Маша с Люсей упирали на то, что нет никакой необходимости рисковать, что бензин нам вообще-то не нужен, что у нас всё есть, и этого всего нам хватит на десятилетия. Егор молчал, кряхтел, отворачивался в сторону и некоторое время даже делал вид, что нас не слушает. Но, в конце концов, подошёл и сказал тихо:

— Игорь, мы без тебя пропадём. Ты один здесь всё умеешь.

В принципе, резоны в их аргументах были. Но я был убеждён, что бензин нам нужен. Во-первых, чтобы не чувствовать себя привязанными к одному месту. Во-вторых, я не оставлял надежды когда-нибудь добраться до Полян, где, как я думал, живёт и ждёт нас с Иванычем Стас, причём, не исключено, что и Иваныч уже там — это было единственное место, где мы могли искать друг друга. И для этого нам тоже был нужен бензин.

В общем, переубедить меня не удалось. Но я решил ехать на трассу не через Каюжное, а в объезд, чтобы выехать подальше от нашей развилки и не указать бандитам пути к нашему пристанищу.

Снег давно весь растаял, но лили дожди. Почва была сырой, а дорога местами была залита так, что впору было преодолевать её вплавь. Я поехал на своём «Опеле» и пожалел об этом, отъехав уже километров на десять — проходимость микроавтобуса была явно получше. С час я телепался по размытым дорогам, отъехал за это время километров на пятнадцать и, наконец, наткнулся на нужный мне указатель в сторону Москвы, а значит, и в сторону шоссе.

Здесь лежал асфальт, хотя и побитый. Во всяком случае, тут я мог не опасаться забуксовать, да и скорость прибавил. Через полчаса я выехал на шоссе и, кажется, это произошло километрах в десяти от поворота на Каюжное.

Я вышел из машины, чтобы размяться, и меня едва не вырвало из-за тошнотворного запаха, распространившегося над местностью. Повсюду на шоссе валялись полностью или частично обглоданные трупы людей. Между тел бегали крупные псы и мелкие собачки. Псы были настроены агрессивно. Несколько десятков их тут же рванули ко мне со всех сторон. Не успел я запрыгнуть обратно в автомобиль, как здоровый ротвейлер, рыча, прыгнул мне на грудь, и зубы клацнули прямо у моего лица. Мгновения, в которое он перегруппировывался для следующего прыжка, мне хватило, чтобы выхватить вальтер и, не целясь, выстрелить. Дверца машины была открыта, и в следующее мгновение я уже сидел в салоне, нервно пытаясь захлопнуть дверцу, в которую успел просунуть голову следующий зверь. Я прижал ему голову дверцей и изо всех сил ударил по голове рукояткой пистолета. Псина взвизгнула и тут же затихла, а я, освободив дверь, захлопнул её.

Увидев, что жертва скрылась, собаки подняли страшный гвалт. Они кружились вокруг автомобиля, лаяли, рычали, прыгали на дверцы, а одна даже вскочила на капот и скребла лапами лобовое стекло. К этому времени я уже пришёл в себя и с иронией отметил, что сюжет был вполне в духе Хичкока или Стивена Кинга. Далее я завёл машину и тронулся. Судя по визгу, какой-то пёс попал под колёса, когда я набирал скорость.

Я ехал по шоссе, на котором повсюду были разбросаны тела и бегали собаки. Над трупами кружились стаи неизвестных мне птиц, здесь же шмыгали зверёныши, вроде шакалов… словом это был сущий ад. Собаки бежали за моей машиной и лаяли, а я был вынужден ехать медленно, объезжая стоящие автомобили и лежащие на дороге тела.

Такая картина простиралась до горизонта. Кое-где трупы валялись и на обочинах, и в кювете. От чего погибли все эти люди? От голода и жажды в бесконечной пробке? Или это было массовое убийство?

Из-за обилия хищников и трупоедов остановиться я не мог, и не было признаков того, что мне удастся остановиться на шоссе где-нибудь дальше. Я вспомнил, как выехал из Москвы сразу после появления новости о Немезиде и тихо радовался, что не задержался на день-два. Лежал бы сейчас где-то среди этих тел, и какой-нибудь хищник отгрызал бы мне голову…

Так я доехал до поворота на Каспий и свернул в сторону Москвы. Как ни странно, здесь было посвободнее, вероятно, банды здесь свирепствовали меньше. Машин было немного, тел мёртвых людей почти совсем не попадалось. Стало меньше и животных.

А ещё стало ощутимо теплее. Когда животных вокруг не стало, я припарковался возле стоявшего на обочине «мерседеса» и вышел из машины. По ощущениям, было градусов двадцать, в куртке мне стало жарко, и я бросил её на заднее сиденье машины.

Я вспомнил нашу с Машей поездку в Гороховку и тамошний мороз. Получалось, что при движении на юго-восток холодало, а на северо-запад — теплело. Похоже, что именно там, на северо-западе, находился источник тепла.

Перелив из бака «мерседеса» всё, что там было, в свой, я сел в машину и поехал дальше. Через несколько километров закончились линии электропередач — все они валялись на земле, указывая верхушками в одну сторону. Многие деревья в посадках вдоль дороги были тоже повалены, как будто здесь прошёл ураган, а ещё через пять километров выкорчевано было тотально всё, и местность была как бы срезана каким-то грандиозным бульдозером. От края до края царствовала пустошь, на которой тут и там валялись поваленные деревья, а местами просто стволы. Трасса была повреждена, она как бы вздыбилась. Я ехал на бугорок, и горизонт был совсем близко, в сотне метров. Когда дорога кончилась, я вышел из машины и пошёл пешком. Приходилось продираться через валявшиеся повсюду валуны и вырванные куски асфальта. Становилось всё жарче, и я пожалел, что не оставил в машине свитер с рубашкой. Примерно через полчаса я заметил туманную дымку над горизонтом, затем сам угодил в этот туман, а ещё через полчаса обнаружил себя стоящим над обрывом.

Стоя на краю, я смотрел вниз. Судя по всему, это был огромный котлован или каньон. Стенки его были оплавлены. Я лёг на землю и заглянул вниз. В нескольких метрах ниже были потёки стекла — вероятно, это песочный слой стёк под действием высокой температуры. Весь каньон был заполнен водяным паром, из-за этого видимость ограничивалась семью-десятью метрами. Воздух был горячим, не меньше пятидесяти градусов, а из-за экстремальной влажности было тяжело дышать.

Я хотел было спуститься вниз по стенкам обрыва, но не находил места, где это можно было бы сделать — стены были почти отвесными и гладкими. К тому же, я сомневался, что, спустившись, смогу выбраться обратно. Поэтому мои исследования на этом были прекращены.

Я не сомневался, что это было место падения того гигантского метеорита или астероида, который пролетел над нами в конце августа. По грубым прикидкам от каньона до нашего дома было километров сорок-пятьдесят. Размер воронки я оценить не мог из-за застилающего всё пространство пара.

Это и был тот источник тепла, который не дал нам замёрзнуть. Внизу, на дне воронки, происходило что-то, сопровождавшееся выделением большого количества тепла. Судя по водяному пару, там нагревалась вода, которая постоянно испарялась. Это объясняло и обилие дождей в последние месяцы. Понятным стало и то, почему в Гороховке оказалось холоднее, чем в Каюжном — она находилась примерно вдвое дальше от «грелки». Этим же объяснялось и нашествие разного зверья в нашу местность — не исключено, что в сотне километров на юг была уже полярная зима, и животные мигрировали туда, где теплее.

Больше здесь делать было нечего. Вся моя одежда была мокрой — и от обволакивающего пара, и от пота. Я повернулся и пошёл прочь от каньона. Спустя час с небольшим я добрёл до своей машины. Здесь было жарковато, но посуше. Я разделся до трусов и развесил одежду на открытых дверцах машины сушиться — ехать в мокром не хотелось, к тому же дальше была более прохладная местность, а простужаться в мои планы не входило.

Через час одежда высохла, я оделся и пустился в обратный путь. Пришло в голову поехать домой другой дорогой. Во-первых, чтобы избежать встречи со свирепыми псами. Не то, чтобы я боялся, но мне было некомфортно ехать среди бесконечного лая и бросающихся под колёса собак. Во-вторых, вид истерзанных мёртвых тел действовал на меня удручающе. В-третьих, я хотел немного проехать по окрестностям, в которых мы ещё не бывали и, возможно, обнаружить там что-нибудь полезное.

Поэтому при первой же возможности я свернул с трассы и затрясся по размытым просёлочным дорогам. Температура воздуха здесь была комфортной, в районе двадцати градусов тепла, и я ехал с приоткрытой форточкой. Из автомобильного плейера лилась музыка. Когда-то Стас назаписывал мне музыки разных жанров — рок, джаз и даже классику, и теперь, когда я включил его, оттуда раздались звуки концерта соль минор Вивальди. Я никогда не был поклонником классической музыки, но именно Вивальди казался мне удивительно современным. Его музыка была лёгкой и лишённой занудства других композиторов «древности». От Вивальди веяло свежестью и азартом, своим могучим драйвом он мне напоминал рок.

Дорога была сравнительно неплохая, но извилистая. Я ехал, не торопясь, одна за другой за окном проплывали опустевшие деревушки. Местность была перенаселена животными, в том числе, довольно экзотическими, которых я прежде не встречал, и теперь мне было понятно, почему: всё это зверьё откочевало сюда из замороженных местностей. Я прикинул градиент изменения температуры по итогам моих поездок в разные стороны от Каюжного. Получалось, что каждые двадцать-тридцать километров по мере удаления от места падения астероида холодало на пять-десять градусов. Невольно я подумал о Полянах — если этот градиент был верным, то там сейчас было под сотню ниже нуля. И если Стас там, если он жив, то ему сейчас наверняка приходится несладко.

Потом я задумался о том, что если где-то недалеко есть выжившие люди, которые никуда не сбежали от морозов, а остались в своих домах, то сейчас они вполне могут начать мигрировать ближе к источнику тепла, а это могло представлять для нас опасность. К этому стоило подготовиться…

С такими мыслями я проехал очередной поворот, как вдруг боковым зрением увидел промелькнувшую на обочине человеческую фигуру. Я резко снизил скорость, и до нового поворота успел разглядеть в зеркале заднего вида человека, сидящего прямо на земле.

Я уже проехал поворот и засомневался, останавливаться ли — это могло быть опасно, однако рассудил, что в таком безлюдном месте устраивать засаду было бы нелепо. Правда, опасность могла исходить не только от людей, но и от зверей, которых тут было пруд пруди, но у меня был вальтер.

Я остановился, вышел из машины и пошёл назад. Пройдя поворот, увидел, что там, где ещё минуту назад кто-то сидел, было пусто. Показалось? Нет, я отчётливо видел фигуру человека, сидящего на восточный манер со скрещёнными ногами. Разглядеть его я не успел, в памяти запечатлелась только чёрная всклокоченная борода и рыжие волосы ниже плеч.

Я пожал плечами и посмотрел вокруг. Вдоль дороги стояли дома, возможно, человек зашёл в один из них. Показалось, что в ближайшем доме произошло какое-то движение за окном — то ли занавеска колыхнулась, то ли что-то в глубине. Впрочем, это могло быть игрой воображения.

Дом был деревянный, из тех, что строили после Великой Отечественной — с маленькими окошками, двумя калитками с разных сторон: одна вела в дом, а вторая — в огород. Были и распашные двери, которые выходили на крыльцо под навесом прямо на улице. У соседних домов окна были забиты досками или закрыты ставнями, а у этого ставни были нараспашку. В окнах виднелись занавески, а прижавшись к стеклу и отгородившись от внешнего мира руками, я разглядел внутри обычную мебель: вдоль левой стены стояла югославская стенка советских времён, вдоль правой — два кресла с журнальным столиком, а прямо напротив окна — большой массивный комод.

«Заглядывать в чужие окна неприлично», — вспомнил я слова матери, которые она говорила, когда я в детстве из любопытства подпрыгивал, чтобы увидеть, что творится в освещённых комнатах на первых этажах.

Я постучал в окно, как это принято в деревнях, и прислушался. Ответа не было. Тогда я толкнул створки дверей рядом, от толчка они распахнулись наружу. Я вошёл в тёмный коридор. Справа была дверь во двор, слева — в жилые помещения. Я вышел во двор, здесь под навесом от двери до забора была летняя кухня с мангалом и местом для застолий. Это была веранда для семейных праздников. Налево был огород, вокруг которого росли несколько яблонь, вишня. Земля была свежевскопанной, даже воткнутая в землю лопата стояла, как будто человек отошёл попить воды и вот-вот вернётся, чтобы продолжить работу.

— Рановато копаете, — вслух произнёс я, обращаясь к невидимому хозяину. — Недели через три в самый раз будет.

— Ранняя весна в этом году, — услышал я позади себя и, вздрогнув, обернулся.

Передо мной стояла немолодая женщина в рабочем халате. Волосы её были седы, но лицо ещё гладкое, без морщин. Руки женщины были выпачканы в земле. У неё был странный взгляд — она смотрела на меня, но как бы и мимо меня.

— Здравствуйте, — сказал я. — Простите, что без приглашения.

— Ничего, — ответила женщина. — Гости нынче редкость, мы любим гостей.

И рукой она гостеприимно показала на входную дверь, из которой я вышел. Я прошёл, она следом за мной.

— А чего же двери на улицу нараспашку держите? — спросил я. — Бандитов нынче много вокруг, надо бы остерегаться.

— У нашего участкового не забалуешь, — ответила женщина, закрывая за мной дверь и включая свет в коридоре. — Нет здесь бандитов.

— У вас осталось электроснабжение? — удивился я. — Какая-то автономная электростанция?

Женщина открыла дверь в комнату, и, пройдя внутрь, мы оказались в кухоньке. Направо была комната, а дальше — коридор.

— Я в этом не понимаю ничего, — ответила она. — Свет горит, дом стоит… мне и хорошо.

Из внутренних комнат вышел крепкий старик лет шестидесяти. У него была седая аккуратно подстриженная борода, ростом он был повыше меня, широк в плечах, настоящий деревенский Илья Муромец, только состарившийся немного. Я представил его в центре картины Васнецова и улыбнулся. Старик тоже улыбнулся мне и подал руку для рукопожатия.

— Илья, — представился он, крепко сжимая мою ладонь в своей.

— Муромец? — невольно вырвалось у меня.

— Нет, — серьёзно ответил тот. — Муромцы нынче не водятся. Григорович я. Илья Григорович.

— Игорь, — представился и я.

— А это жена моя, Анфиса, — показал он рукой на женщину. Та кивнула.

— Садись, — сказал Илья Григорович. — Мы уж обедали, не обессудь, просто рядом посидим за компанию, а ты-то перекуси.

— Спасибо, — сказал я и сел на предложенный стул.

Анфиса поставила на стол миску со щами, протянула ложку. Щи были наваристыми, по поверхности плыли жирные круги. В самом центре миски лежала мозговая кость со здоровенным куском мяса.

— А где же говядину берёте? — поинтересовался я.

— Да где ж нынче? — вопросом на вопрос ответила Анфиса. — Раньше своя скотина была, да стало накладно держать, и места мало. Так что корову свою и бычка мы давно колхозу сдали.

— Колхозу? — спросил я.

— Ильича, — кивнул головой Илья Григорович. — Председатель — мужик хороший, но хитрющиииий… — протянул старик и ухмыльнулся. — Обещал часть деньгами, часть продуктами… да так и зажал деньги-то. Год уж ждём. А продукты каждый месяц, аккуратно…

Я молча жевал мясо. «Какой колхоз, какой председатель? — носилось у меня в голове. — Неужели работают, несмотря ни на что?»

Я знал, что сельчане до сих пор часто называют современные хозяйства колхозами. Некоторые из них, будучи зарегистрированы как акционерные общества, сохраняли в своих названиях слово «колхоз». Но чтобы кто-то после космической катастрофы продолжал работать, как ни в чём не бывало, я не мог и представить.

— И много вас в колхозе-то? — осторожно спросил я.

— Раньше было много, — ответила Анфиса. — А теперь, сами знаете — поразъехались кто куда. Остались ты да я да мы с тобой…

— Мало нынче работников в колхозе… — подтвердил Илья Григорович.

В этот момент дверь приоткрылась, и в комнату зашла тётка.

— Васильна! — бойко выкрикнула она. — Там автолавка приехала, на твою долю чего взять? Аль сама пойдёшь?

— Пойду, пойду, а как жа! — засуетилась Анфиса. — Ты не знаешь, рис-то там привезли? А то старик мой суп харчо просит, а у меня риса-то нет.

— Да кто ж его знает, чего они тама привезли, — сказала тётка. — Ну тебя ждать, аль придёшь?

— Да подожди, вместе сходим. — И обернувшись к Илье Григоровичу добавила:

— Ты гостя-то покорми, картошки жареной ему предложи, вона, на плите стоит.

С этими словами тётка Анфиса выхватила сумку из шкафа, обулась и через минуту выбежала из комнаты.

На плите стояла сковорода.

— У вас и газ есть? — удивился я, не увидев нигде баллона.

— Да, уж лет пять как провели, — ответил Илья Григорович и, подойдя, зажёг конфорку под сковородой.

Он сел на четвереньки и полез под стол, долго гремел там чем-то и, в конце концов, кряхтя, вылез оттуда с банкой солёных огурцов и помидоров. Затем, подмигнув мне, он забрался куда-то глубоко в шкаф и вынул оттуда бутылку с мутным напитком.

— Пока моя отлучилась, давай-ка мы с тобой, Игорёк, хряпнем за знакомство.

Я протестующе замахал руками.

— Нет, Илья Григорович, мне нельзя…

— Почему нельзя? Больной, штоль?

— За рулём я, Илья Григорович…

— Тююю… за рулём, — насмешливо сказал старик. — Да у нас тут гаишников-то нет. Не обижай старика, доедешь потихоньку.

С этими словами Илья Григорович поставил на стол два стакана, предварительно смахнув с них пыль куском полотенца, и налил в оба до середины. Потом подумал и свой долил доверху.

— Ты за рулём, тебе поменьше, — пояснил он.

Потом снял с плиты шкворчащую сковородку с картошкой и поставил её на подставке на стол.

— Вилки давай, — потребовал он. — Вон в том ящике.

Пока я доставал вилки, он ловко открыл банку, ударив по крышке запястьем.

— Огурчики, помидорчики, картофан… ну давай, Игорёк, за знакомство.

Старик лихо опрокинул в себя стакан и поставил его на стол. Затем закрыл глаза, задержал дыхание и тихо выдохнул через рот, поднеся к носу рукав. Свободной рукой нанизал на вилку помидорину прямо из банки и тут же отправил её в рот. Посмотрел на меня:

— А ты чего греешь? Пей давай!

Я послушно вылил в рот свои полстакана. Самогон был крепкий, градусов под семьдесят. По примеру Ильи Григоровича закусил помидоркой, затем налёг на картошку.

— Лопай, лопай, — сказал Илья Григорович. — Равняй морду с жопой…

И тут же налил по второй. Выпили.

— Тебе ехать далеко? — спросил он, съев помидор.

— В Каюжное, — ответил я.

— Ой, да тут пешком идти два часа. Я туда в молодости к девкам бегал, — поведал Илья Григорович, и глаза его приобрели мечтательный оттенок. — Эх… была у меня, помню, Светка оттуда…

— Это какая Светка? — раздалось из сенцов. — Юдина?

Старик чуть не поперхнулся. В дом вошла Анфиса Васильевна с сумкой.

— Только я за порог, как он тут уж квасит! — ругнулась Анфиса.

— Бабка, не воюй! — возмутился Илья Григорович. — Я не квасить, а гостя встренуть.

Анфиса Васильевна сняла со стола пустую бутылку.

— Хорошо ты встренул. И как успел-то? За полчаса.

И стала выгружать продукты из сумки.

— Автолавка раз в неделю, а то и в две приезжает, — сказала она, обращаясь ко мне. — Так что первым делом хлеба набрать на неделю, потом круп каких, если закончились…

— И сейчас ездит автолавка? — удивился я.

— Да, а чего ей не ездить? Дорогу-то нынче, конечно, размыло после зимы, но проехать можно.

Я ничего не понимал. Мир погибает, а тут автолавка ездит.

— Ты парень-то семейный? — спросила Анфиса.

Я замялся.

— Нууу… в общем, да, семейный, — сказал, решив, что нашу с Люсей жизнь в последние полгода вполне можно считать законным браком — загсов-то нет.

— Как звать жинку-то? — спросил Илья Григорович.

— Люся, — ответил я.

— Люся-аа? — обрадовался старик. — Эх, вот помню…

— Да чего ты помнишь, старый? — перебила его тётка Анфиса. — Лезь-ка лучше в погреб, подними гостю мешок картошки с собой — гостинец его Люсе. Да солений каких ни то. Небось к весне своё-то всё кончилось. А мы всегда держим запас года на два, — пояснила она, глядя на меня.

Илья Григорович поднялся со стула и откинул половик на полу. Затем он снял доски, накрывающие подпол, за ними — второй слой досок и, захватив со стола свечку в стакане и спички, спустился вниз.

Сначала он выставил на пол пять банок с соленьями, несколько банок с компотом, а ещё через пятнадцать минут выбрался из погреба, таща за собой мешок с картошкой. Я подскочил, чтобы ему помочь.

Затем я перетаскал всё в машину и вернулся попрощаться с гостеприимными хозяевами.

— Редко к нам гости ходят, — пожаловался Илья Григорович. — Давай-ка, старуха моя нас на память щёлкнет…

Он резво убежал в глубь дома и через минуту вернулся с допотопным фотоаппаратом. «Зоркий» — было написано на кофре рыжего цвета.

— Сын занимался, — грустно сказал дед. — Погиб в Афганистане, а фотоаппарат остался… на память.

После паузы старик обратился ко мне:

— Так, становись вон туда, я прицелюсь, а уж на кнопку Анфиса нажмёт.

Илья Григорович вручную выставил расстояние, диафрагму и выдержку (я так даже и не сумею — привык к автоматике) и, передав камеру Анфисе Васильевне, встал рядом со мной. Анфиса Васильевна нажала на спуск.

— Ну вот… плёнка закончится, поеду в посёлок, мне там проявят и напечатают, — довольно сказал Илья Григорович. — Через месяц заезжай, возьмёшь фотографию.

«В какой посёлок он собрался?» — подумал я, но промолчал.

Пора было уезжать, я двинулся к выходу.

— Езжай, голубчик, — сказала тётка Анфиса и перекрестила меня. — Только выпимши-то, не гони, осторожно… — напоследок сунула мне в руку батон пшеничного хлеба. — Держи, а то когда ещё в ваше Каюжное что завезут.

Дед пожал мне руку и, подмигнув, сунул во вторую бутылку, а в карман куртки ещё одну.

— Выпьешь завтрева за наше здоровье. Да жинку угости. И в гости приезжайте! — крикнул он вслед.

Садясь в машину, я разглядел подарки: в одной бутылке был самогон, а во второй, похоже, наливка — насыщенно-красного цвета, наверное, вишнёвая.

Уже смеркалось, и остаток пути я проехал в темноте. На выезде успел заметить перечёркнутый знак «Хорошёвка», название запомнил. Как обычно немного заплутал по незнакомой местности и когда подъехал к дому, шёл уже восьмой час вечера. У Егора, единственного из нас, были механические часы, благодаря чему мы ориентировались во времени в течение дня.

Все удивились тому, что я вернулся с продуктами. Когда я рассказал о том, что буквально в десяти километрах езды отсюда живут люди, у которых есть электричество, газ и даже приезжает автолавка с продуктами, это вызвало шок. Да и я тоже не мог понять, как это может быть.

— У них там такой дворик… — сказал я, — это просто ностальгия. В моём детстве у бабушки был такой же. И дом похож…

Затем я рассказал об обнаруженном мной месте падения астероида и о жа́ре, который исходит из котлована. Позже настало время для описания ужасов трассы, где бывшие домашние животные вместе с дикими поедали трупы людей. Я рассказывал, избегая натуралистических подробностей, но Маша зажмурилась и даже лицо закрыла… Потом мы сели пить чай с подаренным тёткой Анфисой батоном. Мы с наслаждением ели хлеб с уже позабытым вкусом. Ощущения были как от пирожного.

— Звали всех в гости, — сказал я, вспоминая о приёме в Хорошёвке. — Откуда всё-таки берётся автолавка?

— Да, это странно, — согласился Егор. — Вроде, все разъехались… А в автолавке можно ведь что-нибудь покупать. У нас и деньги есть здесь — общинные остались.

— Хозяйка сказала, автолавка приезжает раз в неделю-две. Так что можем через недельку наведаться.

— Да откуда ж им знать, когда приедет? Им не сообщают, — сказала Маша. — Как приехала, так по селу ходят, зовут.

— Денег им оставить? А потом заехать и забрать продукты? — предложила Люся.

С этим все согласились и договорились ехать прямо завтра. Решили, что Егор останется дома, а я с женщинами и детьми прокачусь к новым соседям.

На следующий день положили в машину несколько бутылок вина и водки в подарок старикам, расселись и тронулись. Дорогу я представлял себе неплохо даже с учётом вчерашних плутаний. Через полчаса неторопливой езды по размытым дорогам мы проехали знак «Хорошёвка».

— С левой стороны будет коричневый дом с открытыми ставнями, — сказал я. — Тут почти все дома забиты, а их стоит открытый.

Однако мы проехали всю деревню, но дом с открытыми ставнями не попался. Тогда я развернулся и поехал обратно медленно, чтобы не проехать мимо. Вот тот самый поворот, где сидел бородатый мужчина. Я остановился и сдал метров десять назад. Да, вот этот дом. Но сегодня он был не такой, как вчера: покосившийся и пыльный, он выглядел давно заброшенным. Краска на стенах облупилась, и они выглядели грязно-бурыми. Окна были забиты досками, как у окружающих домов.

— Ничего не понимаю, — пробормотал я и вышел из машины.

Зашёл в калитку. Да, всё так, только вскопанный вчера огород был покрыт пожухшим бурьяном. У меня голова пошла кругом. Я дёрнул входную дверь, она оказалась закрытой. Я обошёл дом со двора и стал кричать:

— Илья Григорович! Тётя Анфиса!

Только ветер отвечал мне. Я попытался заглянуть в дом сквозь пыльные стёкла. На одном окне стекло было треснувшим, а на двух других их вообще не было. Я просунул в оконную раму голову и крикнул ещё раз:

— Илья Григорович!

В доме была полная тишина, стоял запах тлена и пыли. Я прошёл мимо моих обескураженных спутниц, выскочил на улицу и открыл багажник машины. Там у меня лежал небольшой ломик. С ним я кинулся назад и, просунув его в щель между дверью и косяком, выломал проржавевшие скобы.

Внутренняя дверь не была заперта. Я вошёл в кухню, где ужинал вчера с гостеприимными хозяевами. Стол на том же месте, рядом стулья. Но всё это покрыто многолетним слоем пыли и не имеет вчерашнего жилого вида. Я огляделся по сторонам — иконы в северо-восточном углу тоже покрылись пылью. Я подскочил к ним и стал рукавом куртки стирать пыль с мутных стёкол. Под стёклами проявлялись изображения Богоматери, Николая-угодника, Иисуса…

Сзади раздался шорох, я оглянулся. Это были мои девочки — они стояли в дверях и сочувственно смотрели в мою сторону.

— Вчера я сидел здесь — вот на этом стуле! — убеждённо выкрикнул я, указывая на грязный стул со сломанной ножкой.

Девушки кивнули.

— Так… сейчас. Вот тут, под половиком — погреб, — сказал я и ногой сдвинул половик. Под ним были знакомые мне доски, закрывавшие вход в погреб. Я начал их снимать.

— Под верхним слоем будет второй, — комментировал я.

Так и оказалось. Я снял второй слой досок и ступил ногами на лестницу, ведущую вниз. Из погреба несло сыростью и плесенью.

Внизу было темно, я достал спички и поджёг. На полках вдоль стен стояли стеклянные банки. Верхние полки были частично засыпаны землёй, осыпавшейся со стен. Земляной пол был покрыт трухой. Я опёрся рукой на балку, к которой крепились полки. Она оказалась подгнившей и тут же обрушилась, полки покосились на её сторону, и с них посыпались вниз банки.

Я выбрался наверх и пошёл вглубь дома. Вчера я дальше кухни не ходил. Из-за забитых с улицы окон, повсюду был полумрак. Потолок и стены покрыты плесенью и грибами. Я подумал — не перепутал ли чего? Может быть, это другой дом, а все совпадения — случайность?

Вернулся в кухню, сказал девчонкам:

— Наверное, дома перепутал. Здесь уже давно никто не живёт. Сейчас пойдём искать дальше.

Но что-то, какой-то внутренний голос заставил меня вернуться в комнаты. Я прошёл через короткий коридор, оставив слева и справа по комнате, и попал в гостиную, из которой по русскому обычаю, без дверей, с проёмами, завешенными истлевшими занавесками, выходили ещё две комнаты. Слева от входа стояли развалившиеся кресла со столиком, напротив — стенка. Я подошёл и дёрнул за ручку секретера. За дверцей лежал фотоальбом, в моей семье был такой — обтянутый красным бархатом с семейными фотографиями разных лет внутри.

Я повернул его к себе и открыл. На каждой странице было по две фотографии, уголками вставленные в прорези. В начале знакомых мне лиц не было, фотографии были старые, середины и даже начала XX века. Под каждой стояла дата. Пролистав пять-шесть страниц, я увидел молодого мужчину, лицо которого мне показалось знакомым. Я перевернул ещё несколько страниц, здесь были фотографии семидесятых годов. Сомнений не было: на них был запечатлён Илья Григорович. Рядом с ним на многих фото была тётка Анфиса. Отлистав назад, я обнаружил военные фотографии, где Илья Григорович, которого я отыскал среди бойцов, был изображён на фоне каких-то городских зданий, вероятно, в Европе.

Была здесь и фотография молодого парня в полевой форме, в которой мы привыкли видеть на фото «афганцев». Судя по всему, это был сын тётки Анфисы и Ильи Григоровича. Здесь тоже был указан год — 1982. Я перевернул ещё несколько страниц. Почти в самом конце альбома, отдельно, не вставленными, лежали несколько снимков. Я взял их в руки и стал рассматривать — это были бытовые и рабочие фотографии — вот Анфиса Васильевна доит корову, вот Илья Григорович стоит с лопатой во дворе… Откладывая очередную фотографию, я вздрогнул — со следующего снимка на меня смотрел я сам. На фото я был в кухне этого дома, рядом стоял Илья Григорович с насмешливыми морщинками возле глаз.

Я схватил фото и выбежал на кухню, громыхнув какими-то жестянками, которые сбил на бегу.

— Вот, смотрите — это же я с дедом! Вчера! Мы вот тут фотографировались, напротив икон!

Фотография была старая, пожелтевшая. Маша с Люсей взяли её у меня и удивлённо вгляделись…

— Когда же они успели напечатать? — удивилась Люся, а Маша перевернула фото обратной стороной, посмотрела и протянула его мне.

На обороте было написано: «Илья и гость проездом Игорёк, март 1984 года».

Богоборец

Я тихо шёл по лесу, стараясь аккуратно ставить босые ноги на землю. Олени — животные пугливые, и любой треск, любой посторонний звук отпугнёт их и заставит бежать сквозь кусты сотни оргий. Искусству ходить по лесу учил меня кентавр Хирон. Удивительно, как он, имея не ступни, а копыта, тонко понимал все тонкости работы человеческих ног. Это он объяснял мне, как надо поворачивать ступню, как ставить носок и пятку, чтобы движение было бесшумным и даже птицы на ветках не разлетались.

Уходя, я пообещал, что через два часа вернусь с тушей оленя. Пенфей сказал мне, провожая:

— Будь осторожен, брат. Говорят, что именно здесь, на склонах Киферона, любимые места охоты Артемиды…

— Что же с того? — спросил я и засмеялся. — Этой ночью я уже удовлетворил одну «богиню», меня хватит и на вторую!

Пенфей укоризненно посмотрел на меня.

Однако мне не везло: солнце уже поднялось почти на час, а я ещё не выследил добычу. А ведь оленя нужно было ещё догнать, убить и вернуться на опушку леса. Похоже, что я уже не успевал…

Вдруг уши мои уловили слабый звук на востоке. Обернувшись, я увидел оленя прямо в двух десятках шагов за кустарником. Он стоял, повернувши голову, и смотрел на меня. Это была неслыханная удача, мне не придётся его даже выслеживать, он пришёл сам. Я достал из колчана стрелу и наложил её на тетиву лука. Олень лениво повернулся и, не торопясь, побежал между деревьев.

Теперь меня от оленя отделяли деревья. Я выстрелил, но стрела вонзилась в ствол. Олень снова остановился и посмотрел на меня.

Я медленно двинулся по направлению к нему, стараясь подойти так, чтобы можно было пустить стрелу. Но хитрое животное тут же спряталось за стволами. Я побежал. Олень побежал тоже.

«Погоди, погоди, доберусь до тебя», — думал я, продираясь сквозь кустарники и заросли лесных трав. Добыча вела себя удивительным образом — бежала ровно так, чтобы между мной и ней всегда было какое-то количество деревьев, мешающих мне попасть в него.

В каком-то кустарнике я напоролся на острые и толстые шипы, которые проткнули мне кожу и вцепились в одежду. Чтобы освободиться, мне пришлось достать нож и разрубить ветки. Всё время, которое я освобождался от опутавших меня ветвей, олень терпеливо ждал на безопасном расстоянии. Складывалось ощущение, что олень не убегает от меня, а ведёт куда-то.

Наконец, после длительного преследования, когда я уже устал и запыхался, олень выбежал на поляну. Здесь было открытое место, спрятаться животному было негде. Если я сумею аккуратно, не спугнув добычу, выйти из-за деревьев, то моё обещание вернуться с поверженным оленем будет выполнено…

Автор ждёт читателей, желающих задать вопросы, в своей группе в Telegram: Тёмные воды Алексея Черкасова (https://t.me/AlexCherckasov)