Тёмные Воды. Зимний апокалипсис

Глава пятая

Тот, что со шрамом, продолжал глумиться:

— Вы не волнуйтесь, ребятушки. От голода не умрёте. Если что, собачек своих догоните, говорят, они тоже вкусные… Устроите здесь собачью ферму, хе-хе-хе… А мы будем иногда приезжать, новости вам рассказывать про ваших девок.

Меня всего распирало от ярости и от бессилия. Эх, хоть бы руки освободить. Они были связаны за спиной и рядом не было ничего, обо что я мог бы перетереть верёвки. И перейти на другое место невозможно, не дадут. Или? Попробовать, как Игорь?

— Эй, ты, трансвестит хренов… — я не знал, почему мне пришло в голову именно это, я просто хотел его разозлить. — Рожа мне твоя знакома… это не на тебя все мужики в моей роте мочились по утрам?

Наступила тишина. Похоже, что главарь оторопел от наглости.

— Что-о-о? — тихо сказал он, и я почувствовал сильный удар ногой в грудь. Такой сильный, что аж рёбра затрещали и я чуть сознание не потерял от боли. «Переборщил, похоже», — подумал я, когда меня схватили за ноги и поволокли куда-то из дома, но успел добавить:

— Ну точно ты! Что — разозлился? Зато парни твои теперь знают, кто ты есть…

Двое мужиков пару минут меня попинали возле дома, впрочем, без особого рвения, потому что они всё время молчали, пока один из них не сказал:

— Ну харэ, хватит с него. Всё равно Кузя его убьёт, пусть валяется.

— Эй, слышь, как тебя… Что правда, что ли, Кузю чморили?

— Правда, — буркнул я. Пусть доказывает теперь своим гориллам…

Наступила тишина. Пока они меня пинали, повязка с глаз немного сползла, и я, задрав голову, правым глазом видел кусочек местности. Покрутившись немного на месте, мне удалось увидеть нашу «Ниву». Я потихоньку пополз к ней, надеясь, что бандиты заняты и не заметят моих перемещений. Добравшись до машины, я облокотился на неё и начал перетирать верёвки о кромку кузова. Мои усилия были уже почти вознаграждены, когда одновременно раздались истошные вопли. Орали нападавшие, орали так, словно на них, как минимум, напала толпа зомби.

— Глаза! — орал кто-то из них. — Закрывайте глаза!

Как раз в это время я перетёр верёвку и освободил руки. Бандиты больше не орали, только кто-то один как-то странно постанывал. Я хотел сорвать с глаз повязку, но подумал, что раз кто-то кричал закрыть глаза, то открывать их следует аккуратно. Кто знает? Может, там что-то ослепляет?

И я аккуратно, совсем чуть-чуть приподнял повязку на правом глазу.

Увиденное мгновенно вызвало во мне ужас. Огромная трещина в пространстве надвигалась прямо на дом. Трещина представляла собой нечто такое, что трудно описать. Это был словно провал в небе, который не содержал в себе ничего. Нет, это не был вакуум, это было просто отсутствие чего-либо вообще. Я не могу даже сказать, что это было чёрное. Скорее, это было отсутствие черноты. И отсутствие белизны тоже, вообще полное отсутствие пространства. Но всё же вернее было бы сравнить это с чернотой. С настолько чёрной чернотой, что чёрное, по сравнению с ней — белое. И эта сверхчернота имела форму изогнутого, вывернутого наизнанку треугольника или прямоугольника, или трапеции. Или не имела никакой формы вообще.

Именно это неведомое и непонятное, вывернутое и отсутствующее мгновенно свело с ума напавших на нас бандитов. Трое из них сейчас без движения лежали на улице, где их застала эта кошмарная, надвигающаяся на дом бездна.

Я почувствовал, что и меня она словно гипнотизирует и быстро натянул повязку обратно на глаза таким образом, чтобы видно было только то, что находится внизу. «Потом будем разбираться, — думал я, идя в дом. — Сейчас нужно убираться отсюда. Интересно, почему меня не шандарахнуло, как этих?» — думал я, на ощупь приближаясь к двери. И вдруг вспомнил: «Амулет мой цел? Носи с собой. Он от безумия спасёт…». Я ощупал амулет на груди. Неужели это его влияние? Это же мама сказала, когда я пил чай в катакомбах. А второй где? Я пошарил в карманах, ничего не было. Наверное, остался в тумбочке в Полянах.

Я осторожно снял повязку. В доме могли быть бандиты и следовало соблюдать осторожность. Изначально их было четверо, но возможно в дом вошли не все, и тогда их больше. Бандит со шрамом, которого, судя по всему, звали Кузей, сидел в кресле у окна, закрыв рукой глаза, и стонал. С его места не было видно кошмара в небе, вероятно, он выходил наружу, и это именно он кричал, а затем спрятался от безумия под крышей.

Сначала я развязал Машу с Люсей, потом Стаса и Егора.

— Повязки не снимайте, — попросил я. — Тут такое, что лучше не видеть.

Детей я сначала развязывать вообще не хотел, боялся, что не послушают и откроют глаза.

— Держитесь друг за друга, — скомандовал я и повёл их на улицу как поводырь.

Честно говоря, эта пропасть за домом, которая, кажется, надвигалась, мне тоже здорово врезала по психике. Я был на грани сумасшествия, мне хотелось орать и бежать навстречу, чтобы провалиться в неё. Поэтому я старался держаться к ней спиной, но она даже будучи вне моего зрения воздействовала на меня, видимо, тем, что я знал о ней и чувствовал её.

— Надо бы вещи собрать… — сказала вдруг Маша.

Ну вот, нашла, о чём думать…

— Маша… — начал я и замолчал. Мне пришло в голову, что бандиты куда-то увели Игоря, и его надо найти. — Хорошо, — сказал я. — Дети садятся в «Ниву», Егор с ними. А ты иди быстренько собирай шмотьё. Пока я Игоря найду…

Я оглянулся. Бездна, казалось, стала ближе. Теперь она располагалась за домом и как бы нависала над ним.

— Времени мало, — сказал я, стараясь никого не напугать. Паника сейчас нам только помешала бы.

Стаса с Люсей я усадил в микроавтобус и строго-настрого запретил снимать повязки.

— А Игорь где? — спросила Люся.

— Игорь там Маше помогает вещи собрать, — соврал я.

Мы с Машей вернулись в дом. Разговорчивый бандит Кузя, оказалось, пришёл в себя и озирался по сторонам, видимо, в поисках своего пистолета. Я поднял его с пола и протянул бандиту:

— Это ищешь?

Тот заискивающе улыбнулся, быстро-быстро закивал головой и потянулся, чтобы взять его, когда я изо всех сил ударил его рукояткой по голове. Он сразу обмяк и растянулся на полу, а я проводил Машу наверх, закрыл шторами окно и только после этого снял с неё повязку.

— Маша, шторы не открывать, из комнаты не выходить. Собирайте самое необходимое, у вас минут десять.

Игоря я нашёл связанным на заднем дворе. Повязка сползла с его глаз и висела на шее. Он был без сознания, но, похоже, по той же причине, что и бандиты. Следов побоев на его теле не было. Я попробовал поднять его, но Игорь был огромный, тяжёлый и совершенно неподвижный. Тогда я развязал ему руки и потащил за них к машине волоком. По пути Игорь слегка постанывал. Я рассчитывал, что он поведёт микроавтобус, но в водители Игорь сегодня явно не годился.

— Стас, сядешь за руль, — сказал я, затаскивая Игоря в салон. — Игорь не гож.

— Что с ним? — испугалась Люся и сорвала с глаз повязку.

Увидев обмякшее тело Игоря, которое я с трудом грузил в машину, она вскрикнула, вскочила и, несмотря на мои протесты, кинулась мне помогать. Выскочив из машины, она увидела парящую уже буквально в каких-то метрах над нами зловещую бездну и сначала закричала от ужаса, а затем вцепилась в меня и стала медленно сползать на землю.

Я выругался, бросил Игоря и затащил в салон Люсю. Она была лёгкая, и это было несложно. Затем я попросил Стаса помочь мне, и мы вдвоём погрузили, наконец, тело Игоря, который медленно приходил в себя, в машину. «Преисподняя, преисподняя… не отпускайте меня», — бормотал Игорь уже на полу. Я накинул ему на глаза какую-то тряпку, валявшуюся на сиденьи.

— Повязку не снимай, — ещё раз сказал Стасу и побежал обратно в дом.

Маша набила полный мешок какого-то скарба и держала в руках футляр.

— Что это? — спросил я.

— Это Люсина скрипка, — ответила она. — Люся играет иногда.

Я схватил мешок, оставив Маше футляр, приказал ей натянуть на глаза повязку, и мы пошли вниз.

Втолкнув её на заднее сиденье «Нивы», я с мешком побежал к микроавтобусу. Люся по-прежнему лежала без чувств, а Игорь открыл глаза и безумным взглядом смотрел в потолок. Адская бездна приблизилась вплотную. По мере приближения всё окружающее исчезало в ней и, казалось, она вот-вот поглотит дом. Я помог Стасу выйти из машины, усадил его на водительское сиденье, затем молотком разбил все зеркала заднего вида и сказал:

— Стас, запомни: смотреть только вперёд. Не оглядываться, по сторонам не пялиться. Только вперёд. Иначе свалишься как Игорь, и как мне всех вас везти в Поляны? Ну давай, снимай повязку и выезжай.

Я проследил, как Стас выехал со двора и проехал мимо дома.

Сам я сел за руль «Нивы» и тронулся вслед за ним. Едва я отъехал от дома, как на заднем сиденьи истошно завизжал Васёк, тут же к нему присоединилась Сюзанна. Решив, что раз поехали, то повязки больше не нужны, они сорвали их и уставились в окно. Егор, который сидел спереди, услышав их крики, тоже открыл глаза и теперь все трое сидели, не в состоянии отвести глаза от ужасной пропасти, надвигающейся на нас. Только Маша сохранила хладнокровие. Она схватила в охапку Васька и Сюзанну, закрыв собой их от окна. А Егор твердил только:

— Вот они — уничтоженные небеса. Это уничтоженные небеса! Пришло время!

— Это небытие, — спокойно сказала Маша. — Главное, не смотреть на него, тогда и оно на нас смотреть не станет.

Меня тоже внутренне повело, я стал снова испытывать влияние страшного гипноза, который исходил от того, что Маша назвала небытием. Я плохо соображал, но отметил, что да — именно небытие было самым точным термином для того, что прямо сейчас на моих глазах пожирало эту местность. То ли амулет переставал действовать, то ли влияние небытия усилилось, только я впал в оцепенение и не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Это был словно паралич, я совсем не чувствовал своё тело.

— Дядя Гена, газу-уй, — заорал Васёк, вырвался из рук Маши, подпрыгнул на заднем сиденьи и случайно ударил меня головой. Это привело меня в себя, тем более, что он на мгновение закрыл от меня эту чёрную пропасть. И паралич стал меня отпускать.

Посмотрев вперёд, я увидел, что микроавтобус уже скрылся за холмом. Зеркала я побил и надеялся, что Стас не станет озираться по сторонам.

Через пятнадцать километров, поворачивая на шоссе, я осторожно осмотрелся и убедился, что преисподняя не преследует нас. Однако ощущение угрозы не оставляло меня ещё сотню километров.

Что мы видели, уезжая из Каюжного? Игорь назвал это преисподней или адом, Егор — разрушенными небесами. А Маша сказала коротко — небытие. Появилось оно очень вовремя: неизвестно, как бы нам удалось выйти из этой заварушки с бандитами, если бы с ними не расправился неожиданный катаклизм. Да и собачки разбежались. Ну а то, что сами немного пострадали… очухаемся.

Когда мы все пришли в себя и немного отошли от потрясения, Егор принялся цитировать фрагмент какой-то священной книги, и делал это так упорно, что к концу поездки я знал его наизусть. По его словам, всё происходящее точно следует этому пророчеству:

«И когда снимет он первую печать, падут звёзды с небес от края до края. А когда снимет вторую печать, сокроется Луна, и не будет в ней света. А когда снимет третью печать, угаснет свет Солнца, и не станет света на земле. А когда снимет четвёртую печать, уничтожатся небеса, и будет воздух неустроенный… А когда снимет пятую печать, разверзнется земля и откроются все места судные по всей земле. А когда снимет шестую печать, исчезнет половина моря. Когда же снимет седьмую печать, откроется ад.»

Я в душе посмеивался над ним, но в какой-то момент поймал себя на мысли, что под некоторые пункты происходящее в последние два года подходит. В Луне света нет? Нет. Свет Солнца угас? Угас. Звёзды с неба падали, да ещё как. И вот мы своими глазами увидели «уничтожение небес» — дыру, лакуну в пространстве, где ничего не было. Из-за отсутствия света растительность гибла, к тому же, воздух был насыщен влагой, стал тяжёлым, дышать было нелегко. Оставалось дождаться развержения земли (вулканическая активность?), исчезновения моря и открытия ада.

С другой стороны, многие пророчества из-за невнятных формулировок можно подтянуть к происходящему в любые времена. Так что относиться к этому серьёзно я не мог. Но по разговору в пути я понял, что мои пассажиры явно не были православными, и я переспросил их об этом:

— Егор, Маша, вы какой веры придерживаетесь?

— Мы христиане, — ответила Маша.

— А какие именно христиане? Вас же много разных…

— Христос один, и вера одна, — сказал Егор. — Наше отделение Вселенской церкви занимается исследованиями второго пришествия и апокалипсиса.

— Исследованиями? — удивился я. — А разве не слепая вера важна для христианина?

В зеркало я увидел, что Егор с Машей переглянулись.

— Вера не может быть слепой, — серьёзно сказала Сюзанна, которая сидела между Васьком и Машей. — Нужно хорошо понимать, во что веришь, и тогда сатана не совратит с пути…

«О как… — подумал я. — Про таких христиан мне ещё слышать не доводилось, надо у Томки расспросить…»

— И чем же всё это кончится, как вы считаете?

Егор сказал:

— Человечество погибнет. Погибнут все, за исключением небольшого числа людей, которым тоже будет угрожать погибель. Будут разрушаться пространство и время. Небытие поглотит весь мир, кроме нового Эдема. Но придут двое — мужчина и женщина. Два ангела в человеческом обличьи. Они сами не будут знать, кто они и каково их предназначение, но когда настанет их время, они помогут человечеству.

«Интересная версия, — подумал я. — Ещё бы знать, когда и куда они придут, эти двое…»

К полуночи мы прибыли в Поляны. Нас ждал приятный сюрприз: колония увеличилась на одного человека — Людмила родила девочку и назвала её Викторией.

С прибытием новой партии наших коммунаров, мы осознали, что ютиться в избушках по десять человек больше не нужно и стали постепенно расселяться по деревне. Точнее, по улице.

Стас с Асей остались там, где жили, с ними осталась и Алёна. Мы с Томкой переселились в мой старый дом поблизости. За время морозов он сильно пострадал: полопались все стёкла, осыпалась штукатурка внутри, пришёл в негодность газовый котёл… впрочем, газа у нас всё равно не было. Пришлось прилично повозиться, чтобы привести его в жилой вид.

Таисия Прокофьевна составила компанию овдовевшей Людмиле — на ферме, в которой ещё была необходимость, ведь потеплеть-то у нас потеплело, но светлее не стало. Мазай с Егорычем никуда переезжать не стали. Катя и Полина заняли самый большой дом на окраине с Рустамом и Маратом. У них была самая большая семья в нашей общине — после гибели Гульнары и Тимура они взяли Эдика и Айгуль к себе. Игорь с Люсей выбрали дом ближе к центру, но у реки, Игорь хотел иметь рыбалку под окном. Егор и Маша с детьми заняли дом рядом с ними.

Таким образом мы заселили с десяток домов — половину улицы.

Все наши продукты, инструменты и прочую хозяйственную утварь разместили в отдельном доме. Егорыч, таким образом обрёл настоящий склад.

Учтя опыт Каюжного, мы установили ежедневное патрулирование и больше не пускали собак на нашу территорию. На дальних подступах к деревне их просто отстреливали. Таким образом мы рассчитывали держать под контролем их численность хотя бы в нашей местности. Кроме псов, пару раз попадались кабаны и медведи. Кабаны даже забегали в деревню и разнообразили наше меню.

Поскольку домов у нас теперь было много, мы выделили отдельный под культурные мероприятия, где встречались, чтобы просто отдохнуть. Ответственной за это у нас была Людмила, а помогала ей Алёна. Здесь девчонки крутили кино для всех желающих, но просили, чтобы на сеансы приходили компаниями хотя бы человек по пять.

С Егорычем, Артёмом и Стасом мы принялись за текущий ремонт генераторов, которые во время морозов оставались почти без внимания. Иногда катались по округе в поисках магнитов для ветряков. Ветряки, несмотря на их нестабильность и ненадёжность, ставили упорно и целенаправленно, и летом следующего года мы торжественно установили десятый.

Время шло, рождались и росли дети, к очередному Новому году Алёна тоже родила двойню — мальчика и девочку. Девочку назвали Ириной, мальчика — Максимом. Следом, буквально через месяц, Люся родила Игорю Ваньку.

Прошло уже три с половиной года, как Земля летела непонятно куда. Стас говорил, что мы давным-давно пролетели орбиту Юпитера и вдруг однажды, в летний вечер (а у нас было только два времени дня — вечер и ночь) он появился на небосклоне. Первой заметила его Сюзанна, которая к этому времени стала превращаться в красивую девушку. Она серьёзно интересовалась астрономией, да и вообще всем на свете, и днями просиживала за учебниками и книгами, которые ей удалось достать в нашей библиотеке.

Однажды они со Стасом прибежали ко мне. Оба были возбуждены до предела.

— Геннадий Сергеевич, вам нужно немедленно пойти с нами, — прямо с порога закричала Сюзанна.

Я в это время обедал, поэтому просто поднял на неё глаза:

— Что такое? Земля снова налетела на небесную ось?

— Остри, остри, Генка, — более спокойно, но тоже горячо сказал Стас. — Там Юпитер в небе…

Это было серьёзно. Мы когда-то очень опасались столкновения с этим небесным гигантом, но пронесло, и мы решили, что всё обошлось. Я встал и обулся.

— Ну, — сказал я. — Ведите.

Мы вышли на улицу, за нами следом выбежала Томка.

— Вон он, смотрите, — и Сюзанна показала пальцем в сторону горизонта.

— Похоже на планету, — сказал я. — Почему думаете, что Юпитер?

— Во-первых, Большое красное пятно… видите, вон там, в центре? — показала Сюзанна. — Во-вторых, полосы вдоль экватора, это такие облака. В-третьих, смотрите — вдоль одной линии стоят четыре звезды, одна с одной стороны, три с другой. Это спутники Юпитера…

Я посмотрел на Стаса. Тот кивнул.

— Раньше с Земли всё это в ученический телескоп можно было увидеть, — сказал он.

— Ты же говорил, что мы уже пролетели его орбиту, — сказал я.

— Да, Гена, пролетели, — подтвердил Стас. — Примерно пару лет назад назад пролетели.

— А откуда же он тогда?

— Спроси что полегче, — сказал Стас. — Может, тоже сорвался с орбиты и летит к Немезиде? Одно я точно могу сказать — я не мог ошибиться на два года. На несколько месяцев — да, но уж не больше.

— То есть он летит и теперь то ли он нас догнал, то ли мы его?

Стас пожал плечами.

— Может быть, так. А может… — он странно посмотрел на меня.

— Что такое? Говори, не делай таинственный вид.

— А может, Земля развернулась и возвращается к Солнцу? Тогда мы просто встретились с Юпитером на обратном пути.

Сюзанна, которая слушала наш разговор, спросила:

— И у нас снова будет свет и настоящее лето?

Мы со Стасом посмотрели на неё.

— Понаблюдаем, — сказал Стас. — Думаю, в течение месяца-полутора станет ясно. Если не упадём на Юпитер, конечно.

— А это когда будет ясно? — спросил я.

— Да как сказать… Сближаемся или нет, можно будет сказать уже через пару дней. А если упадём, то в течение месяца.

Алёна, которая как раз в это время подошла и услышала последние фразы, сказала:

— У меня такое ощущение, что мы больше не в Канзасе…

Их со Стасом малышам, Иринке и Максиму шёл седьмой месяц.

Следующие два-три дня мы изрядно понервничали, наблюдая за газовым гигантом. Казалось, что его диск становится больше. Стас нас успокаивал:

— Если бы мы на него падали, это происходило бы гораздо быстрее. Похоже, что мы просто летим каждый своей дорогой.

Но видно было, что ему тоже не по себе.

У всех отлегло, когда к концу декады диск Юпитера начал уменьшаться, а в середине августа превратился в яркую звезду на небосклоне.

Но наших женщин это не успокоило:

— Куда мы вообще летим, кто-нибудь может мне сказать? — возмущалась Люся, глядя на Стаса глазами жены сомалийского пирата. Стас сокрушённо вздыхал и отводил глаза.

— Нет, Стас, ты мне ответь! — настаивала Люся. — Ты ведь у нас главный этот… астроном, так и отчитывайся. Что ты знаешь, говори!

Люся, конечно, шутила, но по её глазам и глазам остальных женщин мы видели, что вопрос «куда летим?» стал даже более актуален, чем пару лет назад. Да не только женщины, мужчины тоже этим вопросом задавались. Ещё недавно мы считали, что улетаем от Солнца к Немезиде, и через несколько тысяч лет Земля станет спутником этой звезды или системы из двух звёзд. А теперь получалось, что Земля возвращается, и это могло снова изменить нашу жизнь.

А в том, что Земля летит к Солнцу, сомнений не оставалось — к концу августа всё та же глазастая Сюзанна заметила, что Солнце стало как будто больше. Ещё через месяц это стало очевидно всем. Но тут были два момента. Во-первых, это не отменяло того, что Немезида продолжает приближаться к Солнцу, а значит, её гравитационное влияние будет усиливаться, и неизвестно ещё, к чему это, в конце концов, приведёт. Во-вторых, не было никакой, ну вообще никакой уверенности в том, что Земля в принципе может вернуться на старую орбиту. Вполне возможно, что теперь она будет летать туда-сюда, пересекая орбиты Юпитера и Марса. Это было опасно, ведь такая орбита могла, в конце концов, привести к столкновению с одной из этих планет. А Стас говорил, что опасность ещё и в том, что с такой орбитой предстоит постоянно пересекать пояс астероидов, которые будут в такие периоды бесконечно бомбардировать Землю.

— Тот астероид, который упал здесь, у нас, девятого мая, скорее всего, именно из этого пояса, — пояснил Стас как-то раз, когда мы сидели у него дома большой компанией. — И неизвестно, сколько их ещё упало в разных местах Земли.

— Да, — согласился Игорь. — Иваныч и говорил, что они падали в разных местах. И намекал, что это делалось для защиты выживших людей. Да тут и намекать нечего — культуры бактерий не просто так там оказались.

— И кто же это всё спланировал? — вмешалась в разговор Маша, которая зашла скоротать с нами вечерок. — Господь Бог? — спросила Маша и продолжила: — А Земля с орбиты почему сошла? Тоже, чтобы человечество сберечь?

— Так из-за звезды же, — сказал я. — Гравитация…

— А звезда откуда? И почему именно сейчас?

— Маша, ну откуда нам знать, откуда звезда? Летала, летала, вот и долеталась, — все засмеялись, Маша тоже.

Когда все просмеялись, Томка сказала:

— Предположим, что некие силы устроили сход Земли с орбиты. Это должно было привести к гибели человечества. В этом вообще-то нет ничего нового: всемирный потоп, уничтожение Содома и Гоморры… И причины этого указываются — греховность людей и атеизм. А эсхатологических мифов вообще море. Самые известные — рагнарёк, апокалипсис. Конец света — это не чисто европейское явление. Скорее, универсальное, только в других культурах иначе выражено. В буддизме, например, жизнь вселенной циклична — рождение, смерть, опять рождение, и опять смерть и так далее.

— Это всё очень интересно, — сказал я, зевая. — Но ты к чему ведёшь-то?

— Ну, если коротко, то к тому, что если все эти циклы убийств и спасений — результат сознательной деятельности…

— То есть дело рук неких неизвестных сущностей, — перебил я, чтобы на чём-то закрепиться.

— …с которыми мы уже повстречались, — кивнула Томка. — Так вот, если это верно, то из этих глубин поочередно выходят то истребители человечества, то спасители, и эта история бесконечна.

— Значит, что?

— Значит, когда Земля сошла с орбиты — это была работа истребителя, потом в нужных местах упали астероиды с нужным материалом — это работа спасителя, а теперь нас, может быть, захотят добить…

— Борьба между богом и дьяволом? — уточнила Алёна.

— Вроде того, — кивнула Тома. — Ещё бы понять, кто из них за нас…

— В каком смысле? — удивился я. — Конечно, за нас Бог.

Тома встала, взяла с полки Библию, полистала и обвела карандашом нужное место.

— На, почитай вот это.

Я стал читать вслух: «И увидел Господь, что велико развращение человеков на земле, и что все мысли и помышления сердца их были зло во всякое время; и раскаялся Господь, что создал человека на земле, и восскорбел в сердце Своем. И сказал Господь: истреблю с лица земли человеков, которых Я сотворил, от человека до скотов, и гадов и птиц небесных истреблю, ибо Я раскаялся, что создал их.» Затем прочёл ещё полстраницы и дошёл до слов: «чрез семь дней Я буду изливать дождь на землю сорок дней и сорок ночей; и истреблю все существующее, что Я создал, с лица земли.».

— Ну вот, видишь? — спросила Томка. — И между прочим, это не исключение. Боги из других религий не лучше. Например, в Древнем Египте бог Ра отправил богиню Хатхор в образе львицы истреблять восставшее человечество. А в одном шумеро-аккадском мифе боги, желая уничтожить творение, сначала наслали чуму, потом засуху и только потом потоп. И всё это потому, что их верховному божеству Энлилю стал мешать шум, который устраивают расплодившиеся люди.

— Что за шум? — спросила Маша. — Кстати, можно? — она протянула мне руку, указывая на Библию.

Я передал ей книгу.

— Шум… — стал вспоминать я. — Ну да! Иваныч говорил — шумные вы очень… и что-то про миры, которые каждый из нас создаёт.

— Миры? — переспросила Томка. — А о чём это?

— Да я толком не понял, — ответил я. — Что-то о том, что мы создаём миры, которые влияют друг на друга и порождают хаос. Это, мол, не по-божески…

— И всё-таки я не понимаю, для чего нас истреблять, — сказал Игорь. — Что за каприз…

— Да просто мы в глобальном мироустройстве далеко не самое важное звено, без нас можно обойтись, — сказала Томка. — Антропоцентризм…

— Что? — переспросил я.

— Антропоцентризм — представление о том, что человек является самой важной частью Вселенной, и всё происходящее в мире так или иначе связано с ним. Нам проще жить в уверенности, что всё кружится вокруг нас. А если предположить, что мы просто надоедливые клопы? Тогда понятна мотивация Энлиля, да? — засмеялась Тома.

— Или непослушная шпана… — проговорил Стас задумчиво.

В это время Маша, которая листала Библию, вдруг сказала:

— Любопытно… у нас нет минимум половины книг отсюда.

Мы все удивлённо посмотрели на неё.

— Маша, ты что? — сказала Алёна. — Это же Библия.

— Так все Библии разные, — спокойно сказала Маша. — У нас такой никогда не было. Наши Библии другие.

— Как это? — удивилась Томка. — У всех конфессий одна Библия. Ну кое-где включены апокрифы, например, здесь — книги Макковеев. Но канон одинаковый.

— Канон? — переспросила Маша. — Это же что-то из музыки?

Люся, которая всё это время молчала, ответила:

— В музыке это повторение темы разными голосами со сдвигом, например, в полтакта… А в христианстве — это утверждённый церковью список священных книг.

— Утверждённый церковью? — продолжала удивляться Маша. — А зачем их утверждать? Находят новые книги, переводят, христиане их читают.

Наступила тишина. Затем Игорь сказал:

— Маша, а разве книги, которые были разложены повсюду в Каюжном — это не Библии?

— Библии, — ответила Маша. — Но они же все разные.

Она подозвала Сюзанну и тихо сказала ей что-то. Та мгновенно выбежала за дверь.

— Она сейчас принесёт, — сказала Маша.

— Так у вас что — какая-то особенная секта? — спросил я.

— Секта, секта… — сказала Маша. — Что вы всё твердите о каких-то сектах? Мы часть единой Вселенской церкви, — ответила Маша. — У нас множество отделений, каждое выполняет свою работу. Наше отделение и ещё несколько под руководством управления исследует тему второго пришествия и апокалипсиса.

Я вспомнил, что Маша мне это уже говорила, когда мы ехали из Каюжного, я тогда удивился, но позже позабыл об этом.

Тут вернулась Сюзанна, которая принесла с десяток книг и раздала их всем нам.

— Вот Библии, — сказала Маша. — Они все разные, посмотрите. Постоянно публикуются и новые книги, и старые… Вот, например, — она передала Томке средних размеров томик.

— Евангелие Иуды, евангелие Фомы, евангелие Никодима… — читала Томка. — Пистис София… Что это? — она посмотрела на Машу. — Это же всё книги гностиков, они не входят в канон. Это апокрифы!

Маша пожала плечами.

— И такие старые… — она показала мне дату издания более, чем тридцатилетней давности. — А выглядят как хорошо, даже страницы не пожелтели.

— Чем же они старые? — спросила Маша? — Пять лет назад всего… как раз и началось всё вот это.

— Пять? — переспросил я. — Маша, да ты что? Больше сорока лет назад.

— Да не было у нас таких старых книг, — сказала Маша и подошла к нам. — Ну да, пять лет назад.

Я недоумённо посмотрел на неё.

— Это пять лет назад? От какого же момента у тебя летоисчисление?

— От воскресения Христова, — ответила Маша.

— От воскресения? Может, от рождества?

— При чём тут рождество? — спросила Маша. — Весь смысл в воскресении.

— А какой сейчас год?

Маша ответила. Мы переглянулись. Она ошибалась лет на сорок. Или не ошибалась? И всё равно не сходилось… даже если считать от воскресения, разница должна быть тридцать лет… ну тридцать пять. Но не полстолетия почти!

Тут снова вмешался Игорь.

— Маша, помнишь, ты мне рассказывала, что в день, когда мы встретились, вы были в гостях и вдруг, внезапно оказались на шоссе, даже без вещей?

Маша кивнула. Игорь продолжил:

— И годы у вас не сходятся. И религия ваша какая-то необычная, мы о такой и не слышали никогда…

— И? — спросила Маша. — Как ты это объясняешь?

Игорь посмотрел на неё.

— Может вы из какого-то другого мира к нам перенеслись?

— Параллельные миры? — сказал Стас… — Только этого нам не хватало.

Как ни странно, это было наименее фантастичное объяснение из всех возможных. Если, конечно, не предполагать, что Маша с Егором сумасшедшие. Но сумасшествие никак не объясняло наличия целой библиотеки книг явно религиозного содержания, выпущенного издательством некой «Вселенской церкви». Получалось, что и сам дом в Каюжном находился в ином пространственно-временном пространстве. Этим объяснялись и все временные скачки в его окрестностях. Когда мы стали это обсуждать, Игорь вспомнил, что на пути в Каюжное и из него, он постоянно испытывал помрачения сознания и встряски. Игорь никогда не интересовался религией, поэтому, хотя и просматривал иногда от скуки книги, разбросанные по дому, это его ни на какие мысли не наводило: он считал, что именно такими они и должны быть.

Мария Ивановна Порошина

Удивительно. Мы прожили бок о бок с Игорем и Люсей четыре года, из которых два вообще в одном доме, и, оказывается, всё это время они думали о нас, что мы какие-то фанатики, одержимые религиозной идеей. Но ещё удивительнее то, что каким-то образом мы переместились в параллельный мир. Я всегда считала эти параллельные миры чистой фантастикой… однако внезапно это оказалось фактом — здесь совсем другое представление о Боге и вообще о религии. Здесь даже год другой. Они считают годы не от воскресения Иисуса, а от рождества. И Иисус в этом мире прожил всего тридцать три года…

Приверженность любой религии здесь — это безоглядная вера в догмы. Наши друзья с трудом поняли, что религия — это постоянное исследование, что мы продолжатели идей Платона, Канта, Гегеля, Соловьёва… Когда я стала объяснять, что цель нашей церкви — поиск пути к потерянному Эдему, они были так поражены, что даже отказывались нам верить и постоянно требовали дополнительных сведений. В этом мире религии занимаются индивидуальным спасением через самоотречение, молитвы и веру. У них и представление о миссии Иисуса совсем другое — он умер, якобы, для того, чтобы символически искупить грехи человечества.

— Такая интерпретация ничего не даёт человечеству, — стала объяснять я. — Как можно своей смертью искупить убийство, кражу или зависть? Ни одного человека не делает чище такая смерть.

— Ты понимаешь, Маша, — сказала мне Томка через пару дней, — ты понимаешь… у нас в этот вопрос вообще почти никто не углубляется. Большинство людей — атеисты, и вопросами вероисповедания не интересуются. Поэтому церковь может давать любые интерпретации — адепты примут всё, а остальным и дела нет.

Потом она подумала и спросила:

— А для чего же Иисус умер, если не для искупления грехов?

— Не для чего, — ответила я. — Не для чего, а почему. Потому что чтобы возродиться, нужно сначала умереть. Иисус должен был возродиться в новом, духовном состоянии и для этого ему было необходимо пройти через смерть.

— Значит, цель вашей религии — смерть и возрождение?

— Почти так. Мы пришли к выводу, что возрождение человечества в целом возможно, только если человечество сначала погибнет.

— А в чём оно заключается? Я о возрождении.

— Ответ на это есть во множестве писаний, в том числе и в тех, которые содержатся в вашем… как ты это назвала? каноне? — ответила я. — Вот смотри.

Я открыла их красную Библию и ткнула пальцем в текст:

— Тут речь о том, что Бог запретил Адаму и Еве есть плоды от дерева познания добра и зла: «в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрёшь». А змей — это Дьявол — сказал Еве: «нет, не умрёте, но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло». Адам и Ева съели эти плоды и стали как боги, за это были изгнаны из Эдема.

— Что значит «стали как боги»? — спросила Томка.

— Значит, научились мыслить.

— А до того не умели, что ли?

Я засмеялась.

— Ну сама подумай: пошло бы мыслящее существо на поводу у какого-то змея, добровольно совершив деяние, которое грозило ему смертью?

Томка хихикнула за компанию.

— Это шутка, конечно. Нет, Тома, человек не умел мыслить в смысле осуществления деятельности, направленной на познание. Не просто так у Екклессиаста сказано «Кто умножает познания, умножает скорбь». Человек изначально имел мгновенное знание о том, что видит, ничего познавать ему было просто не нужно. Как мы называем это состояние, когда вдруг приходит озарение и знание о чём-то, о чём до тех пор не ведали?

— Как? — спросила Томка.

— Интуиция. Это было первоначальное предназначение того, чем мы сейчас мыслим. Но человек отказался от этого, пожелав знать о том, чего не видит — уподобиться богам. Человек лишился шестого чувства, и теперь интуиция в зачаточном состоянии встречается только у отдельных личностей, которых мы называем гениями. Если же это шестое чувство вернуть…

— Ваша секта… — Томка запнулась, — то есть ваша конфессия этим и занимается?

— Ну, частично, да. Наша церковь за две тысячи лет пришла к выводу, что возврат в первозданное состояние невозможен для отдельной личности. Человек, который будет обретать мгновенное и полное знание об окружающих его предметах, но не будет способен к получению знаний в привычном смысле, не сможет существовать в этом мире, он погибнет…

— И?

— И поэтому путь к спасению и вечной жизни — это путь всего человечества. Для этого человечество должно пройти через уничтожение. Должна исчезнуть даже память о цивилизации.

— А зачем? Чем плохо мыслить? — спросила Томка.

— Мышление принесло ложное ощущение равенства богам. И даже сомнения в существовании богов. Рациональное мышление породило самое большое зло — атеизм. И уже атеизм сдерживает движение человека в обратном направлении — к богам, к духовной жизни.

Томка задумчиво посмотрела на меня.

— Маша, — сказала она, — а в вашем мире все религиозны — ну вот такие как вы с Егором? Ведь если есть цивилизация, должны быть и учёные…

— Мы и есть учёные, — ответила я. — Но я поняла твой вопрос. У нас одни учёные изучают материальное, другие — духовное.

— И те, другие учёные, они как относятся к вашим… — Томка опять запнулась, — к вашим исследованиям?

— Да как тебе сказать… если честно, они считают нашу деятельность бесполезной.

Томка кивнула, помолчала и продолжила:

— В наших религиях считается, что человек совершил первородный грех, из-за чего был изгнан из рая и обречён на смерть. И только тогда, когда Христос искупил своей смертью грехи человечества, мы получили возможность через веру в него вернуть бессмертие и рай. А у вас какое представление об этом?

— У нас считается, что Вселенную изначально создал невежда.

— В каком смысле невежда?

— В прямом — двоечник, типа. Как в песне — сделать хотел грозу, а получил козу… Демиург начал творить Вселенную и наделал ошибок, из-за этого человек вышел из-под контроля. Результатом этого невежественного творения являются несправедливость, жадность, мстительность и прочее зло. Это создало порочный круг, в котором человек всё больше и больше удаляется от богов. Вернуться же можно, только очистившись смертью… Индивидуально человек этого достичь не может, души умерших ждут совершения божественного акта, который уничтожит человечество и даст ему шанс на возвращение в Эдем.

— И сейчас… — сказала Томка. — Сейчас происходит этот самый акт?

— Мы на это надеемся, Тома, — ответила я.

Томка вдруг стала очень серьёзной.

— Ты знаешь, Маша, тут происходят такие чудеса… вот Генка, например, несколько раз встречался с умершими людьми. Я не буду пересказывать, давай я лучше позову его.

Через десять минут Генка рассказывал нам с Егором о своих встречах с потусторонним.

— А вот эта нора и Седой Бес — они точно были? Это не бред? — спросил Егор.

Генка пожал плечами.

— Можно было бы подумать, что бред. Но ведь предметы-то оставались у меня… вот лопата — она откуда ни возьмись появилась. Или анх…

— Что за анх? — заинтересовалась я.

Генка снял с шеи светящийся плоский камень. Я узнала его, такой же был у Ефима, когда он у нас жил.

— Эта штука словно энергией наполняет, — пояснила Томка. — Попробуй, надень.

Я надела амулет на шею.

— Светлым к себе, — объяснила Томка.

Стоило мне повернуть амулет, как я физически почувствовала входящий в меня поток энергии. Я тут же сняла амулет.

— Это очень опасная вещь, — объяснила я. — В наших писаниях это называется «Гейзер богов». Он генерирует священную энергию — мана. Но такая штука не работает сама по себе. Неподалёку должен быть источник такой энергии, чтобы он подзаряжался.

— Источник энергии? — переспросил Генка, но Томка остановила его.

— Давай не распыляться, — сказала она. — Сейчас, Маша, важнее то, что ты сказала — об уничтожении человечества. Очевидно, что нас недоуничтожили, а значит…

— …значит нас ждёт следующий акт уничтожения, — договорила за неё я.

— Да, — подтвердила она. — Каким он будет?

— Ну это несложно, Тома, — сказал Генка. — Теперь нас будут жечь огнём.

— С чего ты взял? — оторопела Томка.

— Иваныч сказал. Когда он внезапно появился во время моей поездки к озеру…

— А конкретнее?

— Он сказал, что ад — это не только мороз, но и пекло. И что наступит пекло.

— А может быть, это он про работающий реактор? — сказал Егор. — Там ведь, действительно, пекло.

— Вряд ли, — сказал Генка. — Он сказал: «Будет пекло, готовьтесь». Чего нам готовиться, если пекло где-то далеко от нас?

И задумался.

— Нам нужен Стас, — сказал он.

Геннадий Сергеевич Вахрутин

Стаса я нашёл дома. Они с Алёной сидели на диване и блаженно бездельничали.

— Стас, ты помнишь, мы говорили о том, что Земля развернулась в обратную сторону?

— Ну да, — кивнул Стас. — А чего ты вспомнил?

— Можешь прикинуть, когда мы долетим до прежней орбиты?

— Нет ничего проще, — сказал Стас, взял лист бумаги и начал что-то на нём чертить и подсчитывать. Минут через пять он сказал:

— Слушай. Земля стала улетать от Солнца примерно первого августа. Около двадцатого августа через два года мы, по моим расчётам, пролетели орбиту Юпитера, удаляясь от Солнца, а на обратном пути — ещё через два года 15 июля. То есть до самой дальней точки мы летели два года девятнадцать дней до орбиты с Юпитером плюс половину от двух лет тридцати шести дней, которые Земля летела от орбиты Юпитера до неё же обратно — это один год без пары недель. Итого получается три года. Значит, и обратно мы будем лететь примерно три года и достигнем своей старой орбиты через два года третьего августа плюс-минус пара месяцев.

— А сегодня у нас десятое октября… — сказал я. — то есть меньше, чем через два года, так?

— Ген, это всё приблизительно, — сказал Стас. — Я же не астроном, орбиты рассчитывать не умею. Может быть меньше двух лет, а может быть и не меньше. Грубо говоря — в промежутке между первым июня и пятым октября.

Я присвистнул.

— Ни фига себе погрешность…

— Ну а ты как хотел? — разозлился Стас. — Чтобы я по учебникам из сельской библиотеки научился рассчитывать орбиты?

— Да не нервничай, — успокаивающе сказал я. — На самом деле, тут точность высокая и не нужна. Примерно через два года? Меня такая точность устраивает. А дальше что будет, ты как думаешь? Земля вернётся на свою старую орбиту? Или…

— Или, — ответил Стас. — На старую точно не вернётся.

— И какие предположения?

— Во-первых, может быть, всё-таки ни на какую орбиту не вернётся, улетит опять куда-то. Но думаю, это вряд ли. Сам тот факт, что Земля полетела в обратную сторону, означает, что она осталась в зоне влияния Солнца, а не Немезиды. Скорее всего, эксцентриситет новой орбиты будет между нулём и единицей.

— А по-русски можешь?

— Как я понимаю, эксцентриситет показывает, насколько кривая похожа на окружность. При круговой орбите он равен нулю. Для гиперболы он больше единицы, для параболы — единица. Между нулём и единицей — эллипс. Чем ближе к единице, тем более вытянутая орбита. Чем ближе к нулю, тем больше орбита похожа на окружность.

— Вот теперь всё понятно. И что это значит? Земля теперь пролетит мимо Солнца и опять улетит к чёрту на кулички?

Стас нахмурился.

— Нет, Генка. Это значит, что Земля будет огибать Солнце, находясь к нему очень близко, возможно, ближе, чем Меркурий. А вот когда обогнёт, то опять улетит, куда ты сказал.

— Выходит, нас может малость поджарить?

— Выходит, да. И не малость. Знаешь какая температура на той стороне Меркурия, которая обращена к Солнцу?

— Какая?

— Выше четырехсот градусов. Это не раскалённая пустыня. Это настоящий ад.

— Точно, ад, — сказал я. — Или пекло.

* * *

Меня религиозные рассуждения Маши о гибели, спасении и возрождении волновали не очень. А вот то, что после ультраполярной зимы нас, вероятно, ждало сверхгорячее лето, было важно. Мы не могли знать, каким будет приближение нашей планеты к Солнцу, но должны были учитывать худший вариант. Для того, чтобы подготовиться, у нас было два года и ещё несколько месяцев, в течение которых Земля будет приближаться к Солнцу. Огибать его мы будем примерно полгода и именно это время обещало быть для нас наиболее жарким — в прямом смысле.

А в переносном такое время начиналось уже сейчас, когда мы должны были подготовить убежище от огня во время максимального сближения с Солнцем. К тому же, мы опасались пожаров. Даже просто в жаркое лето горят леса, а что нас ждёт, если температура поднимется даже не до четырёхсот, а хотя бы до сотни градусов? Все наши дома деревянные, пожар может случиться от любой искры. Молния ударит — и Полян нет.

Стаса ещё волновало испарение влаги с поверхности. Он говорил, что водяной пар может безвозвратно улетать в безвоздушное пространство. Артём возражал ему, что ионизация в верхних слоях атмосферы сделает водяной пар подверженным влиянию магнитного поля Земли и, таким образом, не даст ему покинуть земную атмосферу. Стас отвечал, что чем ближе к Солнцу, тем сильнее будет его гравитационное влияние, которое может превзойти силу электромагнетизма. Они спорили об этом часами, а я в этих дискуссиях не участвовал, так как мы всё равно на этот процесс никак не повлиять могли.

Не задумывался я и о глобальных вопросах возрождения человечества, которыми Маша с Егором завели Томку так, что она практически переселилась к ним и дни напролёт обсуждала там разные богословско-философские вопросы.

Меня больше волновало, как решить проблему с грозящими пожарами. Нам следовало либо защитить дома от воздействия высокой температуры, либо искать другие убежища. Где? В пещерах? В нашей местности их не было. Всё-таки уходить в землянки? Эх, найти бы те катакомбы…

Так или иначе все разговоры у нас сворачивали на тему опасного сближения с Солнцем. Два с половиной года назад мы искали возможности согреться, а теперь предстояло найти способ охладиться.

Однажды, когда мы сидели и болтали у Игоря, он сказал:

— У реактора, когда я чуть не умер, у меня были такие видения, каких я никогда не смог бы сам придумать… и Люська нашла меня неподалёку от поверхности, — тут Игорь обнял Люсю за плечи. — Убейте меня, я до сих пор не понимаю, как там оказался. Я был в полном беспамятстве на берегу озера, у меня был бред…

— Ну так и дошёл в беспамятстве, Игорь, — сказал Стас. — Уже ведь обсуждали сто раз. Твои скрытые резервы включились, в экстремальных условиях ты и не то сможешь.

— Да, но пройти тридцать километров пешком в бреду, среди каких-то видений… ладно, я не это хотел сказать. В этих видениях я видел огромное Солнце, размером в десять или двадцать тех Солнц, которые были в нормальном мире, когда ещё наша Земля, как примерная планета, летала по своей орбите… — Игорь тоскливо посмотрел в окно и продолжил:

— Ну вот. Ещё в Каюжном, где-то через полгода после поездки к кратеру мне приснилось, что мы с Люсей живём в подземелье — вроде погреба или катакомб. Я проснулся ночью, было очень жарко. Попил воды, дал Люсе, а потом вышел наружу. Это было здесь, в Полянах. Снаружи стояла сильная духота. Дом был накрыт навесом, я вышел из-под него, и шёл дождь, тёплый дождь… Я сходил за Люсей, и мы с ней залезли под дождь вдвоём. Помню, что было хорошо и прохладно. А потом пришёл Стас, выбежали остальные. Когда шёл дождь, все выбегали наружу, в остальное время мы сидели в подвалах…

— Интересно, — сказал я. — А для чего ты это нам рассказываешь?

— В этом сне был ещё Ванька, наш сын. И ему там четыре года — то есть как раз столько, сколько будет, когда мы приблизимся к Солнцу.

— Ни о чём не говорит, — сказал Стас. — Рано или поздно у вас родился бы ребёнок. Ты помнил, что во сне его звали Ванькой, вот и назвал…

— Его я так назвала, — сказала молчавшая до этого Люся. — А сон Игорь мне впервые пересказал пару месяцев назад, когда стали обсуждать наше возвращение к Солнцу.

Игорь кивнул, помолчал немного и добавил:

— И потом, в этом сне были люди, я видел их лица. И когда мы приехали в Поляны, я их узнал: это были Артём, Василиса, Катя, Полина, Рустам с Маратом… Я никого из этих людей не знал, когда мы жили в Каюжном, познакомился только здесь. А увидел я этот сон месяцев за восемь-девять до того, как сюда приехать.

Все помолчали, обдумывая услышанное. Спустя пару минут Стас прервал тишину:

— И сколько же здесь было градусов ночью в твоём сне?

— Под навесом где-то пятьдесят, а дождик прохладный, градусов тридцать-тридцать пять. Я так понял, что жили мы здесь в подземельях. Похоже, это была сеть землянок, соединённых подземными тоннелями. Там было терпимо, но, правда, темно. Я свечку зажигал. А снаружи жить было невозможно.

«Землянки… — снова подумал я. — Всё-таки землянки.»

— А над домами навес, ты сказал? — уточнил я вслух.

— Да, точно навес, — подтвердил Игорь.

— Видимо металлический… — предположил Стас.

— Это нам половину улицы накрыть нужно, — сказал я. — Где столько материала взять?

— Столько не нужно, — сказал Игорь. — Я думал об этом. Достаточно вокруг пяти-шести домов разобрать дома по периметру, чтобы, в случае пожаров, на нас не перекинулось пламя… А эти оставшиеся дома накрыть навесом.

— Да, насчёт пожаров, — начал Стас. — Я надеюсь, что нам удастся этого избежать. Во-первых, скорее всего, Земля не сблизится с Солнцем до орбиты Меркурия. А во-вторых, четыреста градусов на Меркурии на экваторе, а в полярных областях минус сто. У Меркурия нет атмосферы, поэтому там такие значительные перепады. Мы тоже находимся далековато от экватора. Надеюсь, у нас всё-таки ограничится сотней градусов днём, а ночью, как Игорь и говорит, будет градусов пятьдесят.

«Под землёй выживем…» — пробормотал я, а потом сказал:

— У нас будет примерно год приятной погоды и солнечного света. За это время мы должны будем вырастить много овощей, злаков, чтобы пополнить запасы. А дальше наступит ад, и мы будем прятаться в норах, которые начнём рыть уже прямо завтра.

— Эх, хорошо бы нам теперь наши боги из преисподней прислали кондиционер, — мечтательно сказала Алёна.

Размышляя, пришла на ум нора Седого Беса и его слова, что когда-нибудь и мне предстоит поселиться в ней. Вообще говоря, нам подошли бы катакомбы или глубокие подвалы промышленных предприятий. Но и коммунисты, и демократы, и автократы забыли построить их в Полянах. Кто-то предложил устроить великое переселение и переехать куда-нибудь в Тамбов или в Пензу, тем более, что подходили к концу наши запасы топлива, да и качество его прилично снизилось за несколько лет. Генератор мы уже почти не заводили, более или менее обходясь ветряками. Пообсуждав, решили отправить в оба города по два человека на разведку. Игорь был против, он утверждал, что раз во сне он видел нас в Полянах, значит, нечего и время тратить на исследование других вариантов.

— Ты фаталист, Игорёк, — сказала Томка. — А как же свобода воли?

— Свобода свободой… — ответил Игорь, — но если события предопределены, то чего тут демонстрировать могущество?

Тут Томка задумалась, а вечером сказала мне:

— Ты знаешь, Генчик, Игорь меня навёл на некоторые мысли. Есть ли предопределение или его нет — это вопрос второстепенный. А вот первородный человеческий грех… Если считать таковым стремление к познанию, использование не по назначению органа шестого чувства… — Томка вопросительно посмотрела на меня.

— Ну да, мы же это уже обсуждали.

— Вот. Если считать эту Машину концепцию верной, то, значит, бедствия насылаются на человечество, грубо говоря, за самостоятельность.

— Мммм… поясни.

— Ну что тут пояснять? Пока человек жил, полагаясь на божественный промысел, он прекрасно себя чувствовал в единении со всем сущим. Но когда люди «стали как боги», они проявили инициативу. А это отличалось от первоначального замысла. В этом — мыслящем — состоянии человек не мог больше сохранять единение с сущим и отделился от него. Сущее потеряло свою часть и стало стремиться вернуть его, одновременно отторгая «бракованные детали».

— Бракованные детали — это мы? Ты меня прости, Тома, я слаб в философии, — подколол я жену. Томка молниеносно ответила шпилькой:

— Ничего, дорогой, я педагог, терпение и снисходительность — это часть моей профессии. Да, бракованная деталь — это человечество. Так вот, наши тёмные воды…

— А тёмные воды — это всё божественное? — не унимался я.

— Скорее, всё иррациональное… Генка! ну хватит уже, послушай!

Я сделал серьёзное лицо и изобразил готовность.

— Всё, Тома. Я внимаю.

— Будешь паясничать, перестану говорить! — предупредила Томка.

— Хорошо.

— Ну вот. Мирозданию необходимо вернуться в состояние равновесия, которое было утеряно, когда люди ослушались и перестали выполнять свои функции. Поэтому через сознание и подсознание человека, особенно через коллективные формы, человечеству внушаются разрушительные идеи — вроде нацизма и прочей ксенофобии, целью чего является самоуничтожение человечества. Отсюда же и теории, способствующие снижению рождаемости — как, например, всевозможные идеи гендерного разнообразия, нетрадиционных отношений и прочий разрушительный бред. В эту же копилочку болезни, распространяемые, в числе прочего, с использованием дефектов в человеческой морали.

— А кем внушается-то? Тёмными водами? А что это такое?

— Я полагаю, что это такая среда для нашей психики. Коллективной. Но не психика создаёт тёмные воды, а наоборот — тёмные воды психику, — сказала Томка.

— Хорошо, а цель этого всего?

— Ты спишь, что ли? Эй! — Томка стукнула меня кулачком по груди. — Цель — избавиться от «раковой опухоли» в виде непослушного, дефектного и непригодного к единению с Плеромой человечества. Сюда же и извержения вулканов, землетрясения, наводнения. Помнишь, как в мифе про Содом и Гоморру?

— Очень плохо, Тома. Очень плохо, когда не знал да ещё и забыл…

— Вахрутин, у тебя сегодня игривое настроение? — строго посмотрела на меня жена. — Слушай сюда. Бог обещал Аврааму пощадить Содом, если в нём найдётся хотя бы десять праведников. Кто такие праведники? Это те, кто мог стать частью божественного плана. Ради них Господь был готов пощадить несколько тысяч грешников. то есть нужны те, кто откажется от своеволия, вернётся к своему предназначению и займёт предназначенное человечеству место.

— И кто же эти люди?

— Это те, кто может сознательно и добровольно отказаться от полученного незаконно умения мыслить и вернётся в то состояние, когда предназначением органа мышления была интуиция. Помнишь, я рассказывала тебе про Энлиля?

— Ммммм… напомни.

— Энлиль — это шумерский бог, приложивший немало сил для того, чтобы уничтожить людей: насылал на нас чуму, засуху и наводнение. Энлилю стал мешать шум, который устраивают люди.

— Так… вспоминаю.

— Ну вот, очевидно же, что шум — это как раз то самое, о чём тебе сказал Иваныч — разумная деятельность, которой человечество заниматься не должно было. Мышление, понимаешь? Фантазии, создание ментальных конструкций, которые влияют друг на друга и создают неразбериху. Вокруг меня живут двадцать человек, и каждый думает обо мне по-своему. В мире у каждого я разная понимаешь? И я настоящая являюсь не просто собой, но собой с поправкой на мой коллективный образ. Если моя ментальная сила, ну, скажем… харизма недостаточно сильна, то я нахожусь в постоянной зависимости от этого коллективного образа. То же самое можно говорить и обо всём, что нас окружает: в итоге всё это — образ коллективной фантазии, что ли. А боги добиваются того, чтобы всё стало соответствовать своей сути. Для этого нужно, чтобы человек перестал мыслить и создавать эти противоречивые миры!

— Перестать мыслить? Да как же это возможно?

— Как, дорогой? Я тебе сейчас покажу, — и Томка, рассмеявшись, потянула меня на подушку.

Через полчаса, когда я снова начал мыслить, она сказала мне вполне серьёзно:

— На самом деле, Генка, религии учат именно этому — не мыслить, отказаться от интеллектуального труда. Например, буддийские и индуистские практики основаны на медитации и переходе в состояния самадхи и нирваны, когда сознание отключается. Христианство призывает перестать заботиться о насущном и полностью посвятить себя служению Богу, одновременно положившись на него во всём. Есть и конфессии с медитативными практиками…

— Ну а вывод-то какой, Тома? — спросил я, уже засыпая, и на границе сознания успел уловить ответ:

— Вывод, Генка, в том, что причина бедствий в активности. Чтобы перестать бороться за выживание, нужно перестать бороться.

Богоборец

Я лежал на боку на лесной поляне. Копыта мои были связаны, но не это занимало мои мысли. Меня томили размышления о предательстве. Как могли они, мои верные собаки, мои Ихнобат, Гилей, Пемена и даже моя любимица Напа напасть на меня? Я не мог поверить, что они меня не узнали. Ведь я кричал, умолял их не терзать меня, но моя свора так яростно атаковала, что я не устоял на ногах, упал и быть бы мне разорванным, если бы не подбежавший вовремя Тевкр, который отогнал моих мучителей, склонился надо мной и, когда я уже готов был поверить, что он пришёл спасти меня, своего друга, сказал огорчённо:

— Вот дрянные псы, испортили такую хорошую шкуру…

После этого он достал нож и замахнулся было, чтобы перерезать мне горло, когда подоспевший Пенфей сказал:

— Не торопись, Тевкр. Он же совершенно беспомощен. Мы убьём его на поляне, когда с пустыми руками вернётся наш неудачливый друг Актеон. И в утешение отдадим ему рога с этой прекрасной головы.

И они оба засмеялись.

После этого они связали мои копыта крепкой верёвкой, подвесили меня на толстенную жердь, которую срубили здесь же и под оголтелый лай псов потащили к месту, где собирались устроить пиршество.

Таким образом, я сегодня подвергся предательству трижды: в первый раз со стороны собрата-охотника, заманившего меня в ловушку мстительной Артемиды, во второй — когда мои собственные псы напали на меня и в третий сейчас, когда те, кого я считал добрыми друзьями, готовились сделать из меня жарко́е. И прямо сейчас я горестно удивлялся про себя — почему я не отбивался от своих собак как от того волка? Почему я молил их пощадить меня вместо того, чтобы раскроить им черепа своими мощными копытами? Впрочем, вопросы эти уже не имели смысла.

Они радостно разводили костёр, вокруг хихикали наши девушки, которые пришли к празднику и среди них моя Алексина. Алексину, казалось совершенно не волновало, что среди охотников нет меня, Актеона. Она вовсю заигрывала с Пенфеем, а я, глядя на их забавы, вспоминал сегодняшнюю ночь и слова Пенфея о рогах, которыми он собирался меня наградить…

Автор ждёт читателей, желающих задать вопросы, в своей группе в Telegram: Тёмные воды Алексея Черкасова (https://t.me/AlexCherckasov)