Тени возвращаются

Глава 11. Никудышнее место для фейе

АЛЕК НАПРАСНО НАДЕЯЛСЯ снова увидеть того ауренфейе с закрытым вуалью лицом. Он даже не спросил его имени! И никто, кроме мальчика, приносившего питьё и еду и убирающего за ним нечистоты, больше не появлялся. Алек сделал попытку подружиться с ним, но мальчик прятал глаза и никогда не задерживался надолго.

Утром четвертого дня бриз, залетавший в окошко, сменился, неся запахи близкой земли. Снова забравшись на кровать, он сумел увидеть мелькнувшие вдали ослепительно белые каменные скалы. И ни клочка зелени — ни деревца, ни травы. Сколько бы он ни выглядывал в окошко в течение этого дня, картина не менялась. Серегил рассказывал ему, что Пленимар был по большей части бесплодной землёй, особенно здесь на юге: вот — одна из причин, почему пленимарцы так часто покушаются на чужие земли. По крайней мере, по мнению скаланцев.

И здесь всё ещё сохраняется рабство. Алек опустил взгляд на клеймо, выжженное на его руке, пробуя представить что ждет его впереди.

В порт они вошли далеко за полдень, и Алек сразу почувствовал себя нехорошо. Он убеждал себя, что это лишь из-за качки судна, вставшего на якорь, но сердце было трудно обмануть. Он поел, чтобы окончательно не потерять силы. Ему было нужно выждать момент и при первой же возможности попытаться вырваться на свободу. Он понятия не имел, как собирается избавляться от оков, но решил не волноваться об этом прежде, чем окажется на воле. И это лишь доказывало всю призрачность его надежд. Три крепких моряка зенгати пришли за ним. Они связали его ноги веревкой и вынесли его из каюты, взвалив себе на плечи, как скатанный ковер. Корабль был большим и очень длинным, кишел суетящимися матросами и вооруженными людьми. Никто даже не глянул на него, пока его проносили мимо. Теперь Алек мог видеть, что и на берегу полным-полно народу. На выходе было некое подобие поста, и он, дико озираясь, осознал всю бесполезность своих надежд на бегство. На первый взгляд Рига ничем не отличалась от любого другого портового города. Тени становились длиннее, вдоль улиц вспыхивали фонари. Громады складов выстроились вдоль берега, а между ними он увидел и сам город, раскинувшийся на всё пространство, куда только хватало глаз. Кроме того, вдали белели холмы, испещренные клочками темной зелени. Это было похоже на Гедрe.

На палубе откинулся люк, и из него появилась толпа грязных голых людей. Вонь от них была настолько ужасной, что Алека вырвало прямо сквозь пластины его железной узды. Несчастные рабы шатались, скованные тяжелыми цепями, и Алек увидел, как двое матросов за руки и за ноги выволокли ещё одного. И хотя тот был грязнее, чем все остальные несчастные, ещё более в изнурен и весь в крови, Алек сразу узнал его!

— Се. егил! — закричал он, пытаясь вырваться из рук своих тюремщиков, проклиная кляп, мешавший ему кричать: — Се. егил! Се. егил!

Поначалу он испугался, что Серегил мертв. Даже под слоем грязи была заметна его мертвенная бледность, а глаза глубоко запали в темные в кровоподтёках глазницы. Но когда моряки тащили его по палубе, Алек увидел, что он слегка зашевелился. Железные браслеты, сковывавшие его руки и ноги, были слишком тяжелы для него. Насколько Алек мог видеть, он едва волочил ноги, и из-под полуопущенных век виднелись лишь белки глаз. Алек никогда ещё не видел своего тали в таком ужасном состоянии. Но он жив, и он — здесь! Прежде, чем он смог узнать ещё хоть что-то о состоянии Серегила, тюремщики Алека подняли его на плечи и потащили вниз, к проходу. И хотя он оставался всё так же беспомощным, теперь в нём ожила надежда. Последнее, что он увидел, пока палуба не осталась далеко наверху, было то, что раб ауренфейе, имени которого он так и не узнал, опустился на колени возле Серегила.

— Помоги ему, пожалуйста! — тихо попросил Алек, пока его тащили на берег.

Алек?

Серегил едва понимал, что происходит, когда всё вокруг вдруг пришло в движение. Его вынесли на солнечный свет — слишком яркий даже для его закрытых глаз. Свежий холодный ветер сменил эту вонь, которая, казалось, будет длиться вечно. Или это был новый сон? И голос Алека, зовущий его, тоже приснился?

Оставаться тут оказалось слишком больно, и он позволил себе вновь провалиться в благодатную темноту. Сознание снова играло с ним злые шутки, и он не был уверен, сон ли то всё ещё или наяву слышатся эти голоса, пробивающиеся откуда-то издалека.

— Я сказал держать его под стражей, а не убивать!

Серегилу был почему-то знаком этот голос.

— Но мы подумали, что…

Он вряд ли осознавал, на каком языке велся разговор; было лишь ясно, что он всё понимает.

— Бестолку! Он умирает!

Кто умирает? Только не я, друг! Только не сейчас, пока ещё…

Тюремщики Алека понесли его вниз по длинному каменному причалу к рыночной площади. Если у него и были какие-то сомнения относительно здешнего рабства, то теперь они развеялись. Он видел железные клетки, набитые голыми мужчинами, женщинами и детьми, а также высокий помост, где, прикованные к столбам, были выставлены несчастные на обзор толпы.

— Спаси меня, создатель, — прошептал Алек.

Моряки покрепче ухватили его и потащили по мощёной улице между складами.

Холодный воздух был сух и полон пыли. Улица кишела людьми даже в этот час, и впервые за всё время он так страдал от своей наготы. Старухи и молодые девчонки смеялись и показывали на него пальцами, окликая на своём языке. Познания Алека в пленимарском были далеки от совершенства, но и тон их насмешек было понятен. Все еще подверженный воспитанной с детства скромности северянина, несмотря на долгое знакомство с Серегилом, он буквально сгорал со стыда. И кажется, худшее ещё впереди. Они приближались к ещё одному району торговли, и скоро оказались среди характерных огороженных загонов. На одном из помостов была выставлена светловолосая молодая женщина, руки которой были связаны сзади, чтобы не давать ей прикрывать себя. Их глаза встретились на мгновение: они поняли муки друг друга. В следующем загоне стояли, плача и цепляясь друг за друга, два маленьких мальчика, в то время, как торговец увещевал толпу. Слепой скрипач, стоявший на углу улицы, наигрывал радостную джигу.

Внезапный поворот улицы избавил Алека от остальных достопримечательностей, но и того, что он увидел, было предостаточно. Со слезами ярости, застилающими его взор, он стал кричать и биться, не в силах держать себя в руках, и тюремщики поспешили поскорее внести его в длинное, низкое здание. Изнутри оно напоминало сарай с длинными рядами клеток, похожих на камеры. Его поместили в одну из них, бережно опустив на взбитую соломенную подстилку и захлопнув за ним железные двери. Здесь было очень светло. Алек приподнялся на руках и осмотрелся. Стены его небольшой камеры были сделаны из массивных досок, открытых взорам лишь впереди. Насколько он понял, в большинстве клеток было по одному или более пленников. Все еще скованный своими наручниками и со спутанными ногами, он отполз в дальний угол клетки и зарылся в солому, насколько это было возможно. Его сердце бешено колотилось, кровь гулко стучала в висках, а он боролся с новыми приступами паники. У него не было ничего под рукой, и кругом были люди, разговаривавшие или громко торговавшиеся на языке, которого он не понимал. Как он жалел сейчас, что не позволил Серегилу обучить его пленимарскому! После их прошлых злоключений он не хотел и слышать ни об этой стране, ни о ее языке. Теперь он корил себя за своё упрямство. Сколько времени пройдёт прежде, чем кто-нибудь вытащит его самого из этой клетки и выставит на обозрение? И как понять, что происходит вокруг?

Этот сарай для рабов был очень оживлённым местом, мало чем отличаясь от лошадиного рынка. Разношерстная толпа прогуливалась туда-сюда вдоль линии клеток, смеясь и болтая, осматривая выставленный на продажу товар. Многие останавливались возле клетки Алека, но пока никто не трогал его. Было много зенгати, в их испачканных солью ботинках и полосатых туниках. Большинство, однако, походили на представителей знати или торговцев, одетых на скаланский манер. Алек внимательно присматривался к ним. Кроме Принца Мардуса и его некроманта, единственными пленимарцами с кем он раньше имел дело, были их матросы, и те в основном были грубы и твердолобы. По сравнению с ними, эти люди были похожи на обычную рыночную толпу, если бы не товар, которыми здесь торговали. Красиво одетая молодая женщина, окруженная толпой слуг и приятелей, задержалась, чтобы получше рассмотреть его. Вырез её платья был менее глубок, чем того требовала скаланская мода, но в её зачесанных вверх волосах блестели роскошные перья и драгоценности. Ее лицо было покрыто чем-то вроде белой пудры, а губы выкрашены в темно-красный цвет. Эта неестественная броскость, а также оценивающий взгляд ее жестких темных глаз, заставил Алека занервничать. Она указала на него, затем направилась дальше, бросив через плечо какое-то замечание, заставившее её компаньонов тоже засмеяться и показывать на него пальцами. Алек догадался, что это, должно быть и есть одна из тех куртизанок, о которых упоминал фейе. Он мало что знал о добропорядочных пленимарских женщинах, но слышал, что обычно они сидят дома под бдительным присмотром. Будь я проклят, если закончу свои дни игрушкой какой-то шлюхи!

После этого он попробовал не обращать внимания на толпу, пока несколько негодяев, собравшихся возле его клетки, не стали кидать в него камешки, чтобы он поднял лицо. Они были одеты как мясники: в кожаных передниках, все в пятнах засохшей крови, а с их широких кожаных поясов свисали гнутые ножи и странного вида щипцы. Один из парней, поймав взгляд Алека, накрыл одной рукой поверх передника свой пах, делая другой недвусмысленный отрезающий жест. Какой-то пленимарец очень приметной внешности прикрикнул на них, отгоняя прочь. Он был не слишком молод, но и не стар. На нем был черный бархатный камзол с серебряными петлями и широкими обшлагами, отделанными тесьмой, множество золотых колец на пальцах и украшенная драгоценными камнями цепь на шее.

— Успокойся, мальчик, — сказал он Алеку на безупречном скаланском. — Если ты тот, о ком говорят, тебе нечего опасаться ножа мясника.

Незнакомца сопровождал маленький человечек, плотно закутанный в плащ с капюшоном, бросавшим тень на его лицо, и а также несколько слуг, все темнокожие, с коротко подстриженными волосами и бородами. Они были очень похожи на знакомых Алеку пленимарских матросов, и он забился в самый дальний угол, хоть и знал, что вряд ли это поможет. В лице хорошо одетого господина не оставалось сомнений: он нашел, что искал, а искал он именно Алека. Тихим голосом он поговорил о чём-то с закутанным человеком, который в свою очередь пропустил вперед какого-то человека, находившегося всё это время позади них.

Нижняя часть лица этого человека была закрыта вуалью, но Алек по его хрупкой фигуре и светлым глазам сразу признал в нём ауренфейе. Под плащом на нем была надета длинная туника без рукавов, на ногах — добротные кожаные башмаки. Витое золотое ожерелье поблескивало на его шее. Человек в капюшоне и господин в чёрном камзоле что-то спокойно сказали ему по-пленимарски. Тот, под вуалью, обернулся, глянул вниз в сторону Алека и кивнул, соглашаясь ними.

-..то уста…ился? — Алек с горечью выплюнул в лицо ауренфейе свои слова, искаженные кляпом.

Господин в черном что-то сказал фейе, который тут же приблизился к прутьям клетки и сказал по-ауренфейски:

— Мой хозяин просит тебя просунуть ладонь сквозь эти прутья. Он не причинит тебе вреда.

Хозяин? Так этот фейе тоже раб!

-..усть…вой хо…яин мо. ет т. ахнет се. я, — несмотря на кляп, его слова оказались поняты. Глаза господина больше не улыбались.

— Спокойно, маленький брат. Дурной нрав здесь будет не на пользу. Подойди к прутьям и просунь свою руку. Тебе ничего опасаться.

— Иди к чё. ту, п… датель!

— Прошу тебя, — мягко увещевал фейе, бросив украдкой взгляд на ожидающего хозяина. — Лучше повинуйся сейчас, или они войдут и заставят тебя. А вот это уже будет больно.

— Он совершенно прав, — сказал Алеку мужчина в черном, говоря на ауренфейе так же чисто, как и по-скалански. — А это все, чем закончится, если будешь продолжать в том же духе, Алек Айвиуэлл. Видишь — я знаю, кто ты. И я страстно желал найти тебя. Теперь давай, протяни свою левую руку сам, или те грубияны в кожаных передниках вытащат тебя для меня силой.

Это подействовало, и Алек неловко подполз к передней стене клетки и осторожно просунул закованную руку сквозь прутья, готовый даже к тому, что её сейчас отрежут. Человек схватил его за руку и повернул ладонью вверх, проведя по круглому, почти незаметному шраму в центре неё ногтем большого пальца. Алек старался держаться, увидев, как господин улыбается сам себе. Выглядело так, словно тот знал историю этого шрама. Алек также заметил, что пальцы его были испачканы чернилами. Возможно, он был магом или, что хуже, некромантом.

— Всего лишь легкий укольчик, — пробормотал возможный некромант, и прежде, чем Алек успел отпрянуть, глубоко вонзил толстую иглу, извлеченную откуда-то из складок одежды, в кончик указательного пальца Алека. Алек зашипел от боли и попытался вырваться, но один из слуг подбежавших к ним, удержал его, в то время как хозяин выдавил немного крови из пальца Алека. Затем они отпустили его, и Алек быстро отполз подальше, туда, где они не могли его достать. Господин растёр кровь между большим и указательным пальцами, и тут же язычок грязно-красного пламени полыхнул и моментально изчез в воздухе.

— …екро. ант! — прошипел Алек, утверждаясь в своих худших опасениях.

Человек вытер пальцы безупречно-белым носовым платком.

— Ничего подобного. И это хорошие новости для тебя. Уверен, ты не станешь с этим спорить.

Маг, или кто бы он там ни был, обернулся, чтобы поговорить с человеком в капюшоне на своём языке. Алек знал как по-пленимарски звучит слово кровь — улимита — и слышал, как его повторили несколько раз. Благородный господин казался очень довольным, человек в капюшоне тоже. Хотя Алек все еще не мог видеть его лица, он услышал, как тот мягко сказал что-то по-пленимарски. И что-то очень знакомое было в его голосе. Но прежде, чем Алек смог в этом убедиться, человек зашагал прочь. Как бы ни было, походка его была походкой старика.

Не-некромант кивнул одному из своих компаньонов, и туго набитый кошелек перекочевал в руки работорговца. Вновь обернувшись к Алеку, он сказал:

— Меня зовут Шари Ихакобин. Отныне я твой господин, Алек, и ты должен называть меня илбан, что на моем языке значит хозяин. Обращаться ко мне иначе — непочтительно и будет немедленно наказываться.

— …оцелу….еня. в…ад! — прорычал Алек, чувствуя, как паника вновь волной накатывает на него.

— Это не в моём вкусе, мальчик, и ты рискуешь оказаться у меня в большой немилости, если когда-нибудь предложишь такое снова. Ты для меня — полезное орудие. Не более. Но и не менее.

По его приказу один из служителей рынка подошел со связкой ключей и открыл клетку. Алек отпрянул и забился в угол, но сделал себе только хуже. Его новый владелец отдал распоряжение паре мускулистых слуг. Те вошли в клетку, перерезали веревки на его ногах и грубо рванули его за руки.

— Выходи сам, не то мои люди выволокут тебя силой, — посоветовал Ихакобин.

Ноги Алека зажгло огнём, когда кровь прилила к слишком долго связанным конечностям. Но даже теперь в нём было сильно желание бороться и бежать. Алеку было невыносимо чувствовать себя таким беспомощным, но он вспомнил один из давних уроков Серегила и взял себя в руки: хорошенько подумай, прежде чем бросаться в бой, тали. Так что он притворился, что сдался, повесил голову и поплелся, едва передвигая ноги, в то же время украдкой выискивая пути к бегству.

— Думаю, это нам больше не понадобится, — Ихакобин встал позади Алека и освободил сначала его рот, затем снял с его головы и само устройство. — Работорговцы никогда не научатся отличать фейе, владеющих магией от тех, кто ею не владеет. Ты же вовсе не маг.

— Тогда что тебе надо от меня?

Не изменившись в лице, Ихакобин вдруг с силой ударил его по губам, так, что голова Алека дернулась в сторону.

— Твой первый урок, юный Алек: ты должен обращаться ко мне с почтением. Второй ожидает тебя снаружи. Прикрой-ка его, Ахмол.

Пожилой слуга встряхнув, развернул простой плащ, обернув затем им Алека поверх связанных рук. Ихакобин повернулся уходить, и двое огромных слуг крепко схватили Алека за плечи, направляя его следом. Алек, пока они шли мимо других клеток, опустил голову и под прикрытием своих грязных распущенных волос, все время выглядывал Серегила, но нигде не было и следа его.

Упала ночь, однако рыночная толпа стала лишь гуще. Если бы ему и удалось теперь освободиться, он был бос, безоружен, и практически раздет. Его светлая кожа и волосы сразу же привлекли бы к себе здесь внимание, не говоря уже о свежих клеймах. Всюду, куда ни глянь, были люди в той же отчаянной ситуации: заключенные в клетки, прикованные к столбам, выставленные напоказ или тащившиеся позади торговцев-зенгати и хозяев-пленимарцев. Основная масса рабов, кажется, была выходцами из Трех Стран, но он увидел среди прочих и немногочисленных фейе, взнузданных и связанных, с безразличными ко всему глазами.

Холодало, гладкие уличные булыжники ранили его ноги. Все еще едва держась на ногах, он еле плёлся и упал бы не раз, если бы стражи не держали его так крепко. Он больно ушиб пальцы ноги обо что-то твёрдое и хромал, пока его тащили к другой площади.

— Вот второй урок, который получает всякий раб, попавший в Ригу, — Ихакобин указал на линию полуголых несчастных, прикованных цепями вдоль каменной стены. На шее каждого или каждой из них висела табличка, а у многих вместо рук или ног были лишь перевязанные культи.

— Рабы, совершившие побег, лишаются ноги. — Он кивнул на смертельно бледного мальчика, у которого не было обеих ног. — Этот бежал дважды, как видишь. Через несколько дней его повесят. Те, что крадут, лишаются пальцев или руки. Ну, думаю, остальное ты и сам поймёшь.

Он сделал так, чтобы его люди провели Алека мимо жалкой женщины, прикованной в самом конце. Её руки и ноги были целы, но когда по резкой команде Ихакобина она широко открыла рот, Алек увидел почерневшую рану на месте вырванного языка.

— Так наказывают тех, кто грубит хозяину, — предупредил Ихакобин. — Я очень надеюсь, что ты запомнишь это хорошенько. Мне мало пользы в твоём языке, так что я не премину сделать это, если снова попытаешься грубо говорить со мной. Ты всё понял?

Алек с трудом сглотнул ком желчи, подкативший к горлу, затем сказал настолько смиренно, насколько был способен:

— Да, илбан, всё.

"Неважно, какую роль ты играешь, отдайся игре целиком", — шептал ему изнутри голос Серегила. Алек позволил всем страхам и ужасу, с которыми до сих пор боролся, отразиться на своем лице.

— Вот и прекрасно, — Ихакобин ласково похлопал его по плечу. — Выкажи мне надлежащее уважение, и окажется, что я очень добрый хозяин.

Немного погодя они остановились в месте, похожем на кузнечную лавку. По крайней мере, внутри было очень жарко. Кузнец приветствовал хозяина Алека почтительным поклоном, затем показал Алеку, что ему следует встать на колени возле наковальни в центре. Когда же тот сделал вид, что не понимает, его быстро заставили повиноваться, грубо подтолкнув и пнув под колени. Ихакобин достал из камзола тонкий серебристый обруч и дал его кузнецу. "Ошейник раба", — понял Алек, вспомнив золотое кручёное ожерелье, которое носил тот другой раб, и являющееся, очевидно, показателем статуса. Серебряный ошейник не был замкнут, на обоих концах его были специальные ушки. Кузнец слегка разогнул его, чтобы надеть на шею Алека, затем пригнул голову юноши к наковальне. Один из слуг Ихакобина держал Алека, а кузнец вставил медную заклепку в отверстия, приложил кончик прямого долота и нанес всего один точный удар молотком, столь сильный, что голова Алека ударилась о железо наковальни.

— Как тут и был, — Ихакобин сунул палец под обруч и слегка подергал его. — Не туго, нет? Нет возражений?

— Не туго…, илбан, — смог выдавить из себя Алек, с ненавистью ощущая на своей коже холодную тяжесть металла, такую же, как и на своих запястьях.

— На тебе рабские клейма, а каждый пленимарец знает, куда надо смотреть. Этот обруч означает, что ты принадлежишь мне, и его не так просто снять, как кажется. Держи это в памяти, ибо я заметил, как ты озираешься в поисках пути к бегству.

Алек виновато покраснел, а Ихакобин рассмеялся.

— А ты крепкий орешек, как я погляжу? Боюсь только, со мной это не сработает.

По его приказу слуги отвели Алека в ожидавшую неподалеку карету. Она была небольшая, но хорошей работы, украшенная инкрустацией и полированным деревом. Свет медных фонарей по краям скамьи возницы играл бликами на лоснящихся боках пары вороных силмаи, впряженных в карету. Этот Ихакобин должно быть очень знатен и весьма богат.

Ливрейный лакей спрыгнул открыть хозяину дверцу. Ихакобин поднялся на подножку и уселся на сиденье, обтянутое тисненой красной кожей. Охранники Алека запихали его внутрь, и он был вынужден встать на колени в ногах своего нового господина. Возница тронул лошадей, и они отправились в путь сквозь темноту. Ихакобин взял из кармана под окном какие-то бумаги и стал их читать, не обращая на Алека никакого внимания, словно его и не существовало. Алек имел теперь возможность рассмотреть Ихакобина поближе. Как и карета, одежда и прекрасная обувь его говорили о богатстве. Однако Серегил учил его не полагаться лишь на первые впечатления, и руки Ихакобина могли рассказать о нём больше. Помимо чернильных пятен, на его руках виднелись маленькие белые шрамы на тыльных сторонах кистей — особые метки, обычные для кузнецов или продавцов свечей. "Или же — магов", — добавил он про себя. Он попробовал вспомнить, как выглядят руки некроманта, но воспоминания уже стерлись, к тому же он больше запомнил те мучения, что они принесли ему своими грубыми прикосновениями, нежели то, как они выглядели.

— Куда мы едем…, илбан? — наконец отважился он спросить.

Ихакобин даже не глянул на него.

— Домой. Всё, помолчи.

Алек стиснул зубы и стал думать о том, не удастся ли выпрыгнуть на ходу, пока Ихакобин не смотрит на него. Но он все еще был скован, и слишком многое мешало этому. Он не был готов рискнуть ногой в самом начале игры. Ну что ж, он успокоился и стал смотреть в окно. Так как он находился в ногах, обзор его был ограничен, и всё, что удалось разглядеть — высокие здания и узкие улицы, затем пошла полоса деревьев, перемежающихся с фонарями, что было похоже на парк. Потом стало не на что смотреть, кроме восходящей луны.

Дорога становилась всё более ухабистой, и Алеку с трудом удавалось сохранить равновесие. Один особенно сильный толчок бросил его к коленям Ихакобина. Мужчина придержал его и потрепал по волосам так, будто Алек был собакой.

— Что это тут такое? — он отвел волосы с левого уха Алека и стал рассматривать синие метки от зубов дракона на его мочке. — Это что-то вроде знака клана, а?

— Нет, вовсе нет, илбан, — солгал Алек. — Это так — для красоты.

Ихакобин оставил его ухо в покое и вернулся к чтению. Алек покрутил запястьями в своих наручниках, пробуя, как держится похожий на гаечный ключ брусок, соединяющий их между собой. Я мог бы попытаться выпрыгнуть из кареты. А дальше? Остаться с переломанными костями и без одежды? — возразило ему сознание голосом Серегила.

Прежде, чем он смог придумать план получше, карета резко повернула и замедлила ход. Алек бросил взгляд на арку каменных ворот, затем услышал хруст гравия под колесами. Через какое-то мгновение они остановились, и дверца распахнулась. Слуги вытащили его за перемычку на его руках и толчками прогнали сквозь окруженный стеной внутренний двор и втолкнули в низкую дверь. Оттуда он почти кубарем скатился по узкой лестнице в длинный сырой коридор из красного кирпича. Они несколько раз повернули, пока Алек, бросая вокруг отчаянные взгляды, пытался понять, куда он попал. Миновали несколько закрытых дверей. Наконец, стражники задержались перед одной, ничем не отличавшейся от остальных, и отперев замок, открыли маленькую комнатку с побеленными стенами. Один из них забрал плащ, вновь оставляя Алека голым. Кто-то позади отдал короткий приказ: Ихакобин, оказывается, всё это время шел за ними следом. Он достал что-то из своего кармана, спрятав в руке прежде, чем Алек смог увидеть, что это такое. Но когда он коснулся каждого из наручников, те распались на половинки и осыпались к его ногам, вместе со злополучным бруском между ними.

— Спасибо, илбан, — сказал Алек, на сей раз почти от чистого сердца. Ихакобин, нахмурившись, поглядел на стертую до мяса кожу на запястьях Алека:

— Эти идиоты рисковали занести инфекцию безо всякой необходимости.

По его приказу тот, кого звали Ахмол, принёс горшочек с бальзамом и нанес его на пораженную кожу. Ихакобин казался удовлетворенным.

— Теперь всё должно быстро пройти. Ну что ж, располагайся.

Алека втолкнули в комнату и захлопнули за ним тяжелую дверь. Он услышал звук падающего засова и задрожал. Снова взаперти, и снова бессильный что-либо сделать!

— Теперь отдыхай, — донёсся снаружи голос Ихакобина. — Я прикажу, чтобы тебе принесли поесть.

Повисла пауза, затем тот же голос серьезно добавил:

— Вообще-то рабу полагается поблагодарить своего господина, Алек.

Это было слишком.

— Я не раб, и тебе никогда не быть моим господином! — завопил Алек, позабыв и уроки Серегила, и несчастную рабыню с её вырванным языком, но вместо того, молотя кулаками по двери. Она открылось так быстро, что он упал бы в коридор, если бы один из охранников не поймал его, обхватив рукой за шею. Ошейник больно впился в кожу, когда его, вытолкав из дверей, сбили с ног и уткнули лицом в грубую каменную стену. Ихакобин подошел к нему сзади — Алек почувствовал его теплое дыхание на своей щеке — и занёс над ним короткий толстый стек.

— На сей раз я буду снисходителен, ибо ты ещё не привык, и мы здесь одни.

Отклонившись, он с силой хлестнул Алека вдоль спины. Это было чертовски больно, но кожа осталась цела. Последовало еще девять ударов, потом Алека схватили за волосы и бросили назад в комнату. Он съежился на каменном полу, сильно ударившись правым локтем и содрав повязку на руке. Боль заставила его снова вскочить на ноги. Он опять очутился в дверях, скрученный стражей и отчаянно сопротивляясь.

Ихакобин молча разглядывал его несколько мгновений, затем улыбнулся.

— Возможно, неплохо, что ты так силен духом, хотя здесь это не облегчит тебе жизни.

— Я нахожусь тут не по своей воле…, илбан"- прорычал Алек, пытаясь совладать со своим гневом.

— Не по своей, но такова твоя судьба. — С этим словами дверь закрылась, и засов упал снова.

Алек послушал, пока затихнут шаги. Полосы на его спине горели огнём, но боль отрезвила его мысли. Он вел себя, как дурак, борясь, когда не было никакой надежды на победу, и оказывая сопротивление человеку, в чьих руках была его жизнь! Ихакобину достаточно было лишь шевельнуть пальцем, чтобы Алеку вырвали язык. По каким-то причинам он пока удержался от этого, но было глупо провоцировать его снова.

В камере было темно и холодно. Крошечное, забранное в решетку окошко высоко в стене напротив двери впускало толику света уличного факела, достаточную для того, чтобы разобрать в сумерках, что стены были ровными и покрыты побелкой, а пол представлял собой положенный на раствор кирпич. Когда его глаза привыкли к сумраку, он увидел в дальнем углу кровать с периной и сложенными поверх неё стегаными лоскутными одеялами.

Для него также была приготовлена длинная одежда. Он натянул её на себя, удивляясь, насколько мягкой и чистой она оказалась. Шерсть источала слабый аромат лаванды и кедра, как будто её бережно хранили в одежном сундуке. Простые стеганые одеяла пахли свежестью и солнцем. Перина была толстой и тщательно взбитой.

Каким же облегчением было вновь оказаться в одежде! Он завернулся в одно из стеганых одеял и закружился по комнате, ища что-нибудь ещё, что могло оказаться полезным. Стены были прочными, постучав по ним, он определил, что всюду сплошной камень. Дверь крепилась петлями с внешней стороны, и изнутри не было замка, с которым он мог бы попробовать повозиться. На мгновение вновь ощутив себя пойманным в ловушку, он сел на перину, прислонился израненной спиной к холодной стенке и натянул на себя остальные одеяла.

— Я жив, — прошептал он, дрожа от боли и чувствуя себя неважно. — Он тоже жив, и мы оба вновь на твердой земле. Мы обязательно найдем друг друга.

Все, что ему следовало теперь сделать, это терпеливо дожидаться своего часа и держать себя в руках. Рано или поздно, шанс обязательно представится.