Тень ветра

Глава IV "В темнице"

Скрежет и грохот открываемого засова разбудили Конана. В камере уже было совсем темно. Через маленькую щель в потолке сюда попадал минимум света. Дверь открылась и первое, что он увидел, была чадящая лучина, которая давала больше дыма, чем дрожащего света. Киммериец закашлялся от того ужасного смрада, который она издавала.

— Ты что, из дерьма ее слепил? — заорал Конан.

Рука с лучиной задрожала и на мгновение исчезла. Потом в проеме двери появилось копье, а за ним могучая фигура стражника.

Вошедший кивнул идущему сзади и сделал два шага внутрь. Конан не пошевелился, ибо ему было ясно, что в этот момент у него нет шансов сделать что-либо для своего освобождения. За верзилой внутрь пролез маленький хилый коротышка. В одной руке он держал чадящую лучину, а в другой — ведро, в котором что-то плескалось.

Конан недоверчиво посмотрел на посудину, которую ему принесли. Верзила кивнул массивной лысой головой:

— Это твоя еда. Поешь лучше, сила тебе еще очень и очень пригодится. Так сказал наш господин.

— А кто твой господин? — не удержался от вопроса Конан. — Вас двоих я в замке никогда не видел.

— Мы на дневной свет особенно не выходим, — широкие губы верзилы растянулись в усмешке. — Нам это ни к чему. Все, что нам нужно, есть здесь. И еда, и питье…

— Только не говори, что здесь есть и бабы, — усмехнулся Конан. — Разве что какая-нибудь грязная старуха после пыток.

— Ты бы удивился, если б узнал, — у верзилы заблестели глаза от какого-то особенно приятного воспоминания. — Я побывал и у придворной дамы, да не одной. А та зеленоглазая негритянка… — мечтательно протянул стражник, ни на минуту, однако, не спуская бдительных глаз с Конана. Его хилый товарищ поставил ведро на пол и все еще смотрел на Конана испуганными глазами. Он внимательно следил за ним, а сам медленно пятился к двери.

— Подожди, — гаркнул Конан, — а что я буду пить?

— Придется тебе довольствоваться той водой, что есть в супе, — верзила рассудительно кивнул головой.

— Я тебе заплачу, — пленник потянулся к поясу, где еще совсем недавно покачивался солидный кошель с деньгами. Но и пояс, и кошелек исчезли.

— Это ты об этом? — лысый положил руку на свой пояс и передвинул исчезнувший кошелек так, чтобы было видно Конану.

Это было для Конана уже слишком. С ревом, которым мог бы гордиться и лев пустыни, он бросился на верзилу. Тот отскочил к противоположной стене.

Но не успел он протянуть к Конану руку, как раздался страшный треск. Одна из железных скоб, та, которая сдерживала правую руку Конана, вырвалась из стены. Однако другая вместе с цепью удержалась и остановила Конана на середине пути.

Разъяренный киммериец еще некоторое время дергался, но потом сообразил какой способ боя единственно возможен.

Коротышка исчез за дверью, бросив товарища на произвол судьбы. Киммериец молниеносно схватил в руку большую часть вырванной цепи. Гремящие звенья цепи взвились в воздух, как гремучая змея.

Лысый верзила застыл на месте и широко открытыми глазами следил за полетом цепи. Он не успел сделать ни единого движения, как цепь обвилась ему вокруг шеи. Ее свободный конец со скобой, вырванной вместе с куском каменной стены, ударил его в грудь. Конан дернул за цепь и лысый тюремщик, шатаясь, пошел к нему. Он еще пытался сопротивляться, ростом он был почти с киммерийца, да и мышцами не уступал ему, но ярость и боевой опыт Конана лишили того малейших шансов на успех. Киммериец притянул его к себе и даже отступил на три шага, чтобы обрабатывать тюремщика и второй рукой.

Верзила двумя руками защищал голову от града ударов. Вскоре он упал на колени и окровавленными губами стал умолять о пощаде. Конан наклонился к нему и быстро ощупал его одежду. Сорвав с него пояс с обоими кошельками, он с яростью отбросил тюремщика сторону, увидев, что у того нет ничего похожего на ключ от замка, которым была заперта вторая цепь в скобе, торчащей из стены.

Конан несколько раз глубоко вздохнул, чтобы успокоить бешено бьющееся сердце. Успокоившись, он огляделся и с удовлетворением отметил, что за время короткой яростной борьбы ведро с супом не перевернулось.

Он придвинул ведро к себе и сунул туда нос. Ведро выглядело не самым лучшим образом. По-видимому, его уже давно использовали для подачи пищи. Оно было погнутое и побитое. Смрад, исходящий от него, тоже нельзя было назвать манящим.

Конан вспомнил слова лысого тюремщика, сейчас тихо скулящего в углу камеры, о том, что ему еще нужно будет много силы. В жизни он уже едал много похлебок куда хуже этой. Поэтому он спокойно уселся на свою охапку соломы и принялся за еду.

Прошло еще немного времени и проем двери снова озарил свет. По коридору в направлении к открытой камере топало множество солдатских сапог. Во главе пяти солдат шел коротышка-тюремщик, который для верности прошел мимо камеры и лишь потом стал жестами загонять туда своих вооруженных собратьев. Первые двое осторожно заглянули в камеру и были удивлены представшей перед ними картиной.

Заключенный, который, как они думали, будет бушевать, как сумасшедший, и его придется укрощать, спокойно сидел под раскачивающимся кругом, из которого свисала ржавая цепь, и уплетал за обе щеки. Их товарищ, которого они многие годы боялись из-за его непредсказуемого и жестокого характера, валялся в углу камеры с закрытыми глазами и стиснутыми зубами, а на его разбитом лице засыхала кровь.

Они посмотрели друг на друга. Потом тот, что посмелее, вошел в камеру. Поскольку огромный киммериец не обращал на него никакого внимания, он собрал всю отвагу, проскользнул вдоль стены к отброшенному копью и подобрал его. Потом он вернулся к дверям и тихо переговорил с остальными. Трое из них сложили в коридоре свое оружие и потихоньку, чтобы не привлечь внимание Конана, пробрались к своему избитому товарищу.

Когда они уже были в дверях, киммериец поднял голову и совершенно спокойно проронил:

— Хотелось бы, чтобы в следующий раз вы принесли мне еду получше и в лучшей посудине. Вы могли бы хотя бы вымыть ее. А кроме того, я хочу пить. И хочу получить питье сейчас же! — рявкнул он по-хозяйски.

Двое солдат так испугались, что уронили своего бесчувственного товарища, и его лысая голова загудела, ударившись об пол. Третий, державший одну его ногу и руку, пошатнулся и чуть не упал.

— Поднимите его, трусы, — заорал он, приняв снова устойчивое положение, — не потащу же я его один.

— И правильно, — ухмыльнулся Конан. — На вашем месте я бы на него плюнул.

— А ты не вмешивайся не в свое дело, — пролаял солдат. — Пленные здесь имеют право только молчать, и то не всегда!

— Да-да, — покивал головой Конан, — ваш друг тоже так думал. Кром побери, не все в камерах падают в обморок, но если с кем-то такое случается, пусть лучше поищет себе другую работенку.

Солдаты молча вышли, и сильный хлопок дверью ясно свидетельствовал о том, как они относятся к таким заключенным, как Конан.

Киммериец продолжал трапезу и криво улыбался, вспоминая, как еще недавно он объедался великолепными кушаньями на службе у короля или даже в трактире перед своей неудачной попыткой отъезда.

Он со злостью отбросил ногой искореженное ведро, уже не содержащее ничего съестного, и оно с грохотом покатилось к двери, которую тюремщики уже снова крепко заперли на массивный запор.

— Надо бы чем-нибудь запить, — проворчал он недовольно и принялся внимательно оглядывать темную камеру.

Он напрягал слух, стараясь уловить звук капающей воды, но и в этом не преуспел. Зато он услышал тихие шаги, приближающиеся к его темнице. Что-то легонько проскрипело, и в нижней части возник светлый прямоугольник.

"Там есть маленькая дверца", — промелькнуло в голове у удивленного Конана.

В свете, проникающем извне, возникла женская рука, просунувшая внутрь глиняный кувшин. Она просунула его так далеко, как только могла. Шершавый иол не позволял кувшину скользить. Его движение сопровождалось плеском жидкости внутри. Для Конана это звучало как самая прекрасная музыка, которую он когда-либо слышал. Правда, он никогда не был слишком большим поклонником этого вида искусства, если, конечно, дело не касалось военных маршей, и обычно любил музыку не больше зубной боли. Хотя он сам никогда еще ее не испытывал, но уже неоднократно видел, во что зубная боль может превратить даже самых лучших воинов.

Послышался стук и дверца захлопнулась.

Свет исчез. Конан закрыл глаза, чтобы они быстрее привыкли к темноте. Он стал осторожно передвигаться по полу в сторону двери, так как не хотел перевернуть кувшин и разбить или разлить его. И то и другое привело бы к печальным последствиям, он лишился бы напитка. Резкий рывок остановил его движение. Это заявила о себе цепь, которая все еще приковывала одну его руку к стене.

Конан лег на землю и распластался, как лягушка. Свободной рукой он тщательно ощупывал те места, где, по его предположению, мог стоять кувшин.

Пусто. Его рука не находила желанный сосуд. Киммериец начал бешено ругаться на всех языках, которые он только знал. Когда закончился воздух, он встал и по цепи дотянулся до металлической скобы, вбитой в каменную стену. Он тряс ею с все нарастающей силой, но скоба держалась крепко. Он обмотал цепь вокруг рук, оперся ногами о стену и начал изо всех сил натягивать цепь.

В темноте раздавался скрип растягиваемого железа и сопение великана, прикладывающего всю свою недюжинную силу. Через некоторое время ему пришлось ослабить усилия и передохнуть.

Со свойственным ему упрямством он опять принялся за скобу. Он сел, приподнял ноги и уперся ими в стену рядом со скобой. Не спеша приготовившись, он подключил к силе рук еще всю силу мышц в ногах и спине. Он был выгнут, как лук, и казалось, что мышцы па руках лопнут. В момент самого страшного напряжения он, затаив дыхание, услышал желанный звук. Звук посыпавшихся камешков, выпадающих из стены. Он еще раз напрягся и, дернув цепь со всей оставшейся силой, оказался на полу в трех шагах от стены. Падение на иол на мгновение лишило его дыхания, но что это было по сравнению с радостным чувством свободы. Он свободен. Правда, только в пределах камеры, но он уже мог передвигаться, как хотел.

Он сразу же пошел за кувшином и, забывшись от радости, чуть не опрокинул его. Еще большую радость неизвестный благодетель доставил ему тем, что налил в кувшин не воду, а вполне сносное вино. Конан сделал добрый глоток, облизал губы и только после этого не спеша, осторожными шажками вернулся назад к своей охапке соломы.

Он сел и принялся наслаждаться остатками напитка. Через минуту, опорожнив его, он пожалел, что кувшин не был больше.

Соланна сидела на каменном подоконнике в своей комнате. Место было не очень удобное, окно было маленькое и ей приходилось прижиматься коленями к подбородку. Но ширина каменной степы, которая в этом замке достигала почти человеческого роста, позволяла уединиться в уголке, где девушка любила отдыхать или просто сидеть и думать, глядя при этом на небо.

Ночное небо, полное звезд, сияло ярче, чем весь город Термезан, который лежал у ее ног. Она бросила взгляд песочные часы, стоявшие на столе в комнате.

"Надо идти", — подумала она, но сегодня ей почему-то не хотелось идти навещать Конана в подземелье. Она ходила туда каждый день с той ночи, когда он попал в плен. Благодаря простому заклинанию, которому она научилась от своего отца, чародея Сунт-Аграма, стражники никогда не замечали ее. Киммериец способствовал сохранению тайны ее посещений тем, что кувшин, который она наполняла вином с лечебными травами, опустошив всегда прятал в охапку соломы, на которой он спал.

Она встала и взяла с кресла темный плащ. Закутавшись в него, она тщательно застегнула темную пряжку, которая закрепляла плащ на груди. Даже сам плащ, без колдовства, вероятно, избавил бы ее от внимания туповатых сторожей в тюрьме, где Сунт-Аграм — часто без ведома старого короля — держал многих своих врагов. Однако сейчас эта часть тюрьмы благодаря недавно проснувшемуся в чародее азарту игрока была практически пустой.

Девушка посмотрела на пустой стол, на котором возвышалась бутыль, полная рубиново-красной жидкости. Сегодняшнее вино должно было не только придать силы Конану, но и улучшить его и без того острый слух. У Соланны было предчувствие, что сегодня ночью ему это пригодится.

Она проскользнула в сумрачный коридор, который освещали ровно горящие факелы, укрепленные в железных креплениях на стене на очень большом расстоянии друг от друга. Соланна держалась середины коридора, чтобы в нее не попала какая-нибудь случайная искра. Это случалось не часто, потому что Сунт-Аграм уже давно усовершенствовал форму креплений так, чтобы все огарки оставались внутри.

Никем не замеченная, она прошла несколько дворцовых коридоров и по одной из задних лестниц спустилась вниз. В конце лестницы она не пошла ни прямо через большой зал, где Сунт-Аграм оборудовал свою лабораторию и выполнял самые сложные чары, ни направо, куда вел узкий коридорчик, позволяющий обойти зал, не попадаясь на глаза хозяину этих мест.

Она повернула налево и, пройдя через маленькую дверь, осторожно спустилась вниз. Коридорчик был настолько узок, что Соланна задевала плечами камни, из которых были сложены его стены. Воздух здесь был сухой, пахло пылью, которая поднималась с грубо отесанных ступеней.

Она спустилась вниз на три этажа и оказалась в подземелье. Коридор перед ней перекрывала мощная гладкая каменная стена. Соланна поставила бутыль с напитком на пол за своей спиной. Пошевелила пальцами, чтобы снять напряжение, она сложила их в странную фигуру и еще перекрестила их. Каменная перегородка перед ней совершенно бесшумно сдвинулась влево и скрылась в боковой стене. Соланна подняла бутыль и осторожно заглянула в коридор, который открылся за исчезнувшим препятствием. Он был темен и тих.

Из глубокого кармана в подкладке плаща она вытащила небольшую деревянную палочку, конец которой был обмотан непромокаемой тряпкой.

Пробормотав несколько слов, она бесстрашно впрыгнула в сырой тюремный коридор. Она была уверена в том, что теперь даже самая бдительная стража не увидит ее. Единственная опасность угрожала ей при встрече со своим отцом, который быстро разгадал бы ее несложные чары.

Она сняла непромокаемую тряпку с палочки, и та засияла зеленым светом, который, как знала Соланна, для обычного глаза было невидимым.

Она отправилась той же дорогой, которую проходила уже семь раз. Поднялась вверх по истоптанным каменным ступеням. Прошла мимо пустых камер. Ей нужно было еще дважды свернуть, прежде чем подойти к камере Конана. Тихо повозившись у двери камеры, она открыла маленькую нижнюю дверцу, о которой знали только она и ее отец. Она вытащила в коридор кувшин, стоявший у самой дверцы, и перелила в него принесенный ею напиток. Бросив взгляд на дверцу, девушка увидела в ней лицо Конана. Он выглядывал наружу, желая разглядеть незнакомого благодетеля, ежедневно приносящего ему кувшин вина. У Конана был довольно чувствительный язык и он сразу разобрал, что в кувшине не обычное вино. По тому, как быстро заживали его раны, ему стало ясно, что оно целебное.

Увидеть Соланну он не мог, однако девушка была остерегалась, чтобы он не схватил ее. Он втащил кувшин в камеру. Прежде чем закрыть дверцу, она бросила в камеру тонкий остро заточенный кинжал с гибким лезвием. Это было очень опасное оружие. Простое, без каких-либо украшений, которые могли указать на неизвестного благодетеля.