Теории всего на свете

Сила абсурда

Представление о высшей силе, движущей Вселенной и историей или определяющей, что хорошо, а что плохо, о силе, чье существование принципиально не поддается разумному объяснению и опровержению логикой или опытным путем, – это самое простое, элегантное и непостижимое наукой явление, которое мне известно. Сила и абсурдность этого убеждения крайне обескураживают и заслуживают пристального внимания ученых. В эпоху, когда многие из наиболее взрывоопасных и неразрешимых конфликтов происходят на религиозной почве, научное понимание их причин никогда еще не было столь жизненно необходимо.

Как назвать это – любовью к Богу или поисками Первопричины – в конечном счете, неважно. Это «привилегия абсурда, которой не подвержено ни одно живое существо, кроме человека», – писал Гоббс в «Левиафане». В «Происхождении человека» Дарвин рассматривал это как проявление «морали», с помощью которой успешные племена лучше подготовлены к соревнованию за выживание и господство на крутых поворотах истории. В отличие от других живых существ люди определяют группы, к которым принадлежат, в абстрактных категориях. Часто они стремятся к длительным интеллектуальным и эмоциональным связям с неизвестными им людьми и готовы героически умирать или убивать, но не для того, чтобы сохранить свои жизни и жизни близких, а во имя идеи – концепции «кто мы есть», которую сами создали.

Высшие, сакральные ценности и религиозные представления существуют во всех культурах мира, но их содержание значительно различается. Сакральные ценности обозначают моральные границы общества и определяют, какие материальные действия допустимы. Нарушение сакрального запрещено. Мы осуждаем людей, продающих своих детей или предающих страну. Другие общества полагают аморальными супружескую измену или пренебрежение к нищим, но не обязательно порицают торговлю детьми и женщинами или запрет свободы самовыражения.

Высшие ценности становятся значимыми, только когда подвергаются сомнению. Примерно так же, как пища приобретает главное значение в жизни людей, когда ее не хватает. Люди одной культурной среды часто не ведают, что свято для людей другой культуры, или, получив такой опыт в результате конфликта, заключают, что чужие ценности аморальны и абсурдны. Подобные конфликты не могут быть полностью сведены к мирским расчетам или интересам, но должны рассматриваться в свойственных им категориях – в соответствии с логикой, отличной от рыночных механизмов или реальной политики. Например, история различных цивилизаций свидетельствует, что перспектива разрушения экономики и гибели значительной части населения не обязательно удержит людей от войны, революции или восстания. Как отмечал Дарвин, благородные и храбрые делают то, что соответствует их моральному долгу, независимо от последствий. (Действительно, данные сканирования мозга показывают, что люди перерабатывают информацию, связанную с сакральными ценностями, – вспомните десять заповедей или «Билль о правах» – в областях мозга, ответственных за ограниченное правилами поведение, а не за бытовые расчеты).

Существует очевидный парадокс, лежащий в основе формирования крупных человеческих сообществ. Религиозное и идеологическое развитие цивилизаций – все более крупных скоплений генетических чужаков, включая современные народы, интернациональные движения и другие воображаемые сообщества фиктивных сородичей, – видимо, зависит от того, что Кьеркегор называл «силой абсурда». (Таково желание Авраама перерезать горло своему любимому сыну, дабы доказать преданность невидимому и безымянному божеству, что сделало его величайшим героем, а не насильником над ребенком, убийцей или психопатом.) Наиболее прочные социальные связи и поступки человечества, в том числе способность к взаимопомощи и прощению, к жертвенности и убийству, рождаются из приверженности причинам и образу действий, которые «невыразимы», – то есть их состоятельность, издержки и последствия принципиально не подлежат рациональной оценке и эмпирической проверке. Чем меньше материально обоснована чья-либо приверженность и самоотдача сакральной идее – иначе говоря, чем она абсурдней, – тем больше верят в нее другие.

Мыслители всех вероисповеданий пытались объяснить этот парадокс (большинство, будучи идеологически мотивированными и бесхитростными). Часто они это делали, дабы показать, что религия – это хорошо, но еще чаще убеждали своих последователей, что религия – это неоправданно плохо. Как бы то ни было, эволюция учит, что люди – эмоциональные создания. Разум в своей основе нацелен в первую очередь на политическое убеждение и социальную победу, а не на философскую или научную истину. Настаивать, что стойкий рационализм – лучшее средство, и надеяться на победу над долговечным иррационализмом, полагая, что логическое сопоставление фактов когда-нибудь покончит с сакральным и завершит конфликт, – значит пренебрегать всем тем, чему нас учит наука о нашей страстной натуре. На протяжении всей истории человечества, и в трудноразрешимых конфликтах, и во всеобщем ликовании, прагматичная логика не могла заменить сакральное, и в будущем это вряд ли случится.

Альфред Рассел Уоллес полагал, что моральное поведение (наряду с математикой, музыкой и искусством) служит доказательством того, что эволюция человека связана не только с естественным отбором. «Особые дарования, которые мы обсуждаем, ясно указывают на существование в человеке качеств, которые он не мог унаследовать от своих животных предков, – чего-то, что мы с большим основанием отнесли бы к духовной сущности… помимо материальных объяснений, законов и движущих сил»[5]. Продолжительное разногласие Уоллеса с Дарвином по этому вопросу побудило последнего выразить протест в письме: «Надеюсь, вы еще не полностью похоронили нашего с вами ребенка»[6]. Но Дарвин и сам не нашел внятного объяснения тому, каким образом люди стали моральными животными, помимо того что наши предки были очень слабы физически и выжили только благодаря совместным усилиям. Религия и сакральное, столь долгое время отлученные от разумного познания идеологическими предубеждениями всех вероисповеданий, – возможно, по причине близости предмета к тому, кем мы хотели или не хотели бы быть, – все еще обширная, запутанная и по большей части неисследованная область для науки. Однако в самых разных странах в каждодневной жизни большинства людей она выглядит простой и элегантной.